Стивенсон Роберт Луис. Похищенный, или приключения Дэвида Бэлфура Катриона

   - Сколько нужно табаку? - спросил он.
   - Пожалуй, два фунта.
   - Два, - повторил он.
   - Затем, там, в Лаймкилнсе, есть девушка, Элисон Хэсти, - сказал я. Та самая, что помогла нам с Аланом переправиться через Форт. Мне думается, если бы я мог подарить ей хорошее воскресное платье, сообразное ее положению, то это облегчило бы мою совесть, так как, честно говоря, оба мы обязаны ей жизнью.
   - Я рад убедиться, что вы экономны, мистер Бэлфур, - сказал стряпчий, записывая.
   - Не годится проматывать деньги, едва успев разбогатеть, - сказал я. - А теперь будьте добры подсчитать расходы и прибавить то, что вы возьмете за труды. Мне хотелось бы знать, останутся ли у меня карманные деньги. Не потому, что мне жаль отдать все, чтобы спасти Алана, и не потому, что больше у меня ничего нет, но, взяв такую сумму в первый день, мне кажется, было бы неловко назавтра просить еще. Только, пожалуйста, проверьте, хватит ли на все этих денег, - добавил я, - потому что у меня нет никакого желания встречаться с вами снова.
   - Отлично, мне приятно убедиться, что вы еще и осмотрительны, - сказал стряпчий. - Но не рискованно ли с вашей стороны доверять мне такую значительную сумму?
   Он произнес это с нескрываемой насмешкой.
   - Что ж, придется рискнуть, - ответил я. - Ах, да, я должен просить вас еще об одной услуге: посоветуйте, где мне поселиться, у меня ведь нет здесь крыши над головой. Только нужно устроить так, будто я нашел это жилище случайно; не дай бог, если Генеральный прокурор заподозрит, что мы знакомы.
   - Пусть успокоится ваш неугомонный дух, - сказал стряпчий. - Я никогда не произнесу вашего имени, сэр, а прокурору надо глубоко посочувствовать: он, бедняга, даже не знает о вашем существовании.
   Я понял, что с этим человеком надо говорить по-другому.
   - Значит, для него скоро настанет счастливый день, - сказал я, - ибо хочет он того или нет, но завтра, когда я явлюсь к нему, он узнает о моем существовании.
   - Когда вы к нему явитесь? - поразился мистер Стюарт. - Кто из нас сошел с ума, я или вы? Зачем вы пойдете к прокурору?
   - Да просто затем, чтобы сдаться ему, - ответил я.
   - Мистер Бэлфур! - воскликнул стряпчий. - Вы смеетесь надо мной?
   - Нисколько, сэр, - сказал я, - хотя мне кажется, что вы позволили себе такую вольность по отношению ко мне. Но вы должны усвоить раз и навсегда, что мне не до шуток.
   - Мне также, - сказал Стюарт. - И вы тоже должны усвоить, как вы изволили выразиться, что мне все меньше и меньше нравится ваше поведение. Вы пришли ко мне с целым ворохом прожектов, тем самым вовлекая меня в разного рода сомнительные дела и заставляя вступать в общение с разными весьма подозрительными личностями. А затем заявляете, что прямо из моей конторы идете с повинной к Генеральному прокурору! Ни пуговица Алана, ни две его пуговицы, ни сам Алан целиком не вынудят меня впутываться в ваши дела.
   - Я бы на вашем месте не стал так горячиться, - сказал я. - Наверное, можно избежать того, что вам так не по душе. Но я не вижу иного способа, кроме как явиться к Генеральному прокурору; если вы придумаете что-либо другое, то, скажу откровенно, у меня гора свалится с плеч, ибо я побаиваюсь, что переговоры с его светлостью повредят моему здоровью. Для меня ясно одно: я как свидетель должен рассказать то, что знаю; Я надеюсь спасти честь Алана, если от нее еще что-то осталось, и голову Джемса - а тут медлить нельзя.
   Стряпчий секунду помолчал.
   - Послушайте, милейший, - сказал он затем, - вам ни за что не позволят дать такие показания.
   - Это мы еще посмотрим, - ответил я. - Я могу быть упрямым, если захочу.
   - Неслыханный болван! - закричал Стюарт. - Да ведь им нужен Джемс! Они хотят повесить Джемса, - Алана тоже, если он попадется им в руки, но Джемса уж непременно! Попробуйте-ка подступиться к прокурору с таким делом и увидите, он сумеет быстро заткнуть вам рот.
   - Я лучшего мнения о Генеральном прокуроре, - возразил я.
   - Да что там прокурор! - воскликнул он. - Кемпбеллы - вот кто сила, милейший! Они накинутся на вас всем кланом, и на прокурора, беднягу, тоже. Просто поразительно, как вы сами этого не понимаете. Если они не заставят вас замолчать добром, то пойдут на любую подлость. Они засадят вас на скамью подсудимых, неужели вы не понимаете? - кричал он, тыча пальцем в мое колено.
   - Да, - сказал я. - Не далее, как сегодня утром, мне то же самое сказал другой стряпчий.
   - Кто же это? - спросил Стюарт. - Как видно, он человек дельный.
   Я ответил, что мне неудобно называть его имя: это почтенный старый виг, который не желает вмешиваться в подобные дела.
   - По-моему, весь мир уже замешан в это дело! - воскликнул Стюарт. Но что же он вам сказал?
   Я пересказал ему свой разговор с Ранкилером перед домом в Шосе.
   - Ну да, и вас повесят, - сказал стряпчий. - Будете болтаться на виселице рядом с Джемсом Стюартом. Это вам на роду написано.
   - Надеюсь, меня ждет лучший удел, - сказал я, - но спорить не стану: здесь есть известный риск.
   - Риск! - Стряпчий хмыкнул и опять помолчал. - Следовало бы поблагодарить вас за преданность моим друзьям, которых вы так ретиво защищаете, - произнес он, - если только у вас хватит сил устоять. Но предупреждаю, вы ходите по краю пропасти. И я хоть и сам из рода Стюартов, но я не желал бы очутиться на вашем месте даже ради всех Стюартов, живших на земле со времен праотца Ноя. Риск? Да, рисковать я готов сколько угодно, но сидеть на скамье подсудимых перед кемпбелловскими присяжными и кемпбелловским судьей, на кемпбелловской земле, из-за кемпбелловской распри... думайте обо мне что хотите, Бэлфур, но это свыше моих сил!
   - Должно быть, мы просто по-разному смотрим на вещи, - сказал я. Мои убеждения внушил мне отец.
   - Да будет ему земля пухом! Сын не посрамит его имени, - сказал стряпчий. - И все же, не судите меня слишком строго. Я в чрезвычайно трудном положении. Видите ли, сэр, вы заявляете, что вы виг; а я сам не знаю, кто я. Но уж, конечно, не виг; я не могу быть всего лишь вигом. Но - пусть это останется между нами - и другая партия, быть может, мне не очень по душе.
   - Неужели это так? - воскликнул я. - От человека с вашим умом я другого и не ждал!
   - Хо! Не пытайтесь ко мне подольститься. Умные люди есть и на той и на другой стороне. Я лично не испытываю особого желания обижать короля Георга; а что до короля Иакова, благослови его господь, то по мне он вполне хорош и за морем. Я стряпчий, понимаете, мне бы только книги да бутылочку чернил, хорошую защитительную речь, хорошо составленную бумагу, да стаканчик вина в здании парламента с другими стряпчими, да, пожалуй, субботним вечером партию в гольф. И при чем тут вы, с вашими горскими пледами и палашами?
   - Да, - сказал я, - вы, пожалуй, мало похожи на дикого горца.
   - Мало? - удивился он. - Да ничуть, милейший мой! И все же я родился в горах, и когда клан играет на волынке, кто должен плясать, как не я? Мой клан и мое имя - вот что главное. Меня, как и вас, тоже учил этому отец, и хорошими же делами я занимаюсь! Измены и изменники, переправка их сюда и отсюда, и французские рекруты, пропади они пропадом, и переправка этих рекрутов, и их иски - ох, уж эти иски! Вот сейчас я веду дело молодого Ардшила, моего двоюродного брата; он претендует на поместье на основании брачного контракта, а именье-то конфискованное! Я говорил им, что это вздор, но им хоть бы что! И вот я пыжился, как мог, перед другим адвокатом, которому это дело так же не нравится, как и мне, потому что это чистая погибель для нас обоих - это непочтенно, это пятно на нашем добром имени, вроде хозяйского тавра на коровьей шкуре! Но что я могу поделать? Я принадлежу к роду Стюартов и должен лезть из кожи вон ради своей родни и своего клана. А тут не далее как вчера одного из Стюартов бросили в Замок. За что? Я знаю, за что: акт семьсот тридцать шестого года, вербовка рекрутов для короля Людовика. И вот увидите, он кликнет меня себе в адвокаты, и на моем имени будет еще одно пятно! Честно вам скажу: знай я хоть одно слово по-древнееврейски, я бы плюнул на все и пошел в священники!
   - Да, положение у вас трудное, - согласился я.
   - Трудней трудного! - воскликнул он. - И потому я гляжу на вас с невольным уважением - вы ведь не Стюарт, но с головой увязли в делах Стюартов. А ради чего, я не знаю; разве только из чувства долга?
   - Думаю, что вы правы, - ответил я.
   - Что ж, это превосходное качество. Но вот вернулся мой клерк, и с вашего позволения мы втроем немножко перекусим. А потом я направлю вас к одному весьма достойному человеку, который охотно возьмет вас в жильцы. И я сам наполню ваши карманы, кстати, из вашего же собственного мешка. Все это будет стоить не так много, как вы полагаете, даже корабль.
   Я знаком дал ему понять, что нас может слышать клерк.
   - Пусть себе, можете не бояться Робби, - сказал стряпчий. - Он сам из Стюартов, бедняга. Он переправил больше французских рекрутов и беглых папистов, чем у него волос на подбородке. Эта часть моей деятельности всецело в его ведении. Кто у нас сейчас может переправить человека за море, Роб?
   - Скажем, Энди Скаугел на "Репейнике", - ответил Роб. - Вчера я видел Хозисона, только, кажется, у него еще нет корабля. Потом еще Тэм Стобо; но я что-то в Тэме не уверен. Я видел, как он шептался с какими-то подозрительными нетрезвыми личностями, и если речь идет о важной персоне, я бы с Тэмом не стал связываться.
   - За голову этого человека обещано двести фунтов, Робин, - сказал Стюарт.
   - Господи боже мой, неужели это Алан Брек? - воскликнул клерк Робин.
   - Он самый.
   - Силы небесные! Это дело серьезное, - сказал клерк. - Тогда попробую столковаться с Энди; Энди будет самый подходящий...
   - Я вижу, большая у вас работа, - заметил я.
   - Мистер Бэлфур, ей конца нет, - ответил Стюарт.
   - Ваш клерк назвал одно имя - Хозисон, - продолжал я. - Кажется, я его знаю, это Хозисон с брига "Завет". Вы ему доверяете?
   - Он скверно поступил с вами и Аланом, - сказал стряпчий Стюарт, - но вообще-то я о нем хорошего мнения. Если уж он примет Алана на борт своего корабля на определенных условиях, то я не сомневаюсь, что он честно выполнит уговор. Что ты скажешь, Роб?
   - Нет честнее шкипера, чем Эли, - сказал клерк. - Слову Эли я бы доверился, как Шевалье или самому Эпину, - добавил он.
   - Ведь это он привез тогда доктора, верно? - спросил стряпчий.
   - Да, он, - подтвердил клерк.
   - И, кажется, отвез его назад? - продолжал Стюарт.
   - Да, причем у того был полный кошель денег, - сказал Робин. - И Эли об этом знал.
   - Как видно, человека с первого взгляда не раскусишь, - сказал я.
   - Вот об этом-то я и забыл, когда вы ко мне вошли, мистер Бэлфур, сказал стряпчий.
   ГЛАВА III
   Я ИДУ В ПИЛРИГ
   На следующее утро, едва я проснулся в своем новом жилище, как тотчас же вскочил и надел свое новое платье; и едва проглотил завтрак, как сразу же отправился навстречу новым приключениям. Теперь можно было надеяться, что с Аланом будет все благополучно, но спасение Джемса - дело куда более трудное, и я невольно опасался, что это предприятие обойдется мне чересчур дорого, как утверждали все, с кем я делился своими планами. Похоже, что я вскарабкался на вершину горы только затем, чтобы броситься вниз; я прошел через множество суровых испытаний, достиг богатства, признания своих прав, возможности носить городскую одежду и шпагу на боку, и все это лишь затем, чтобы в конце концов совершить самоубийство, причем самоубийство наихудшего рода: то есть дать себя повесить по указу короля.
   "Ради чего я это делаю?" - спрашивал я себя, шагая по Хай-стрит и свернув затем к северу по Ли-Уинд. Сначала я попробовал внушить себе, что хочу спасти Джемса Стюарта; я вспомнил его арест, рыдания его жены и сказанные мною в тот час слова, и это соображение показалось мне весьма убедительным. Но тут же я подумал, что, в сущности, мне, Дэвиду Бэлфуру, нет (или не должно быть) никакого дела до того, умрет ли Джемс в своей постели или на виселице. Конечно, он родня Алану; но что касается Алана, то ему лучше всего было бы где-то притаиться, и пусть костями его родича распорядятся как им угодно король, герцог Аргайлский и воронье. Я к тому же не мог забыть, что, когда мы все вместе были в беде. Джемс не слишком заботился ни об Алане, ни обо мне.
   Затем мне пришло в голову, что я действую во имя справедливости: какое прекрасное слово, подумал я, и в конце концов пришел к заключению, что (поскольку мы на свое несчастье живем среди дел политических) самое главное для нас - соблюдать справедливость; а казнь невинного человека это рана, нанесенная всему обществу. Потом во мне заговорил другой голос, пристыдивший меня за то, что я вообразил себя участником этих важных событий, обозвавший меня тщеславным мальчишкой-пустозвоном, который наговорил Ранкилеру и Стюарту громких слов и теперь единственно из самолюбия старается выполнить свои хвастливые обещания. Но мало этого, тот же голос нанес мне удар побольнее, обвинив меня в своего рода трусливой хитрости, в том, что я хочу ценою небольшого риска купить себе полную безопасность. Да, конечно, пока я не явлюсь к Генеральному прокурору и не докажу свою непричастность к преступлению, я в любой день могу попасться на глаза Манго Кемпбеллу или помощнику шерифа, меня опознают и за шиворот втянут в эпинское убийство. И, конечно, если я дам свои показания и это кончится для меня благополучно, мне будет потом дышаться гораздо легче. Но, обдумав этот довод, я не нашел в нем ничего постыдного. Что касается остального, то есть два пути, думал я, и оба ведут к одному и тому же. Если Джемса повесят, в то время, как я мог бы его спасти, это будет несправедливо; если я, наобещав так много, не сделаю ничего, я буду смешон в своих собственных глазах. Мое бахвальство оказалось счастьем для Джемса из Глена и не таким уж несчастьем для меня, ибо теперь я обязан поступить по долгу совести. Я ношу имя благородного джентльмена и располагаю состоянием джентльмена; худо, если окажется, что в душе я не джентльмен. Но тут же я упрекнул себя, что так рассуждать может только язычник, и прошептал молитву, прося ниспослать мне мужества, чтобы я мог, не колеблясь, исполнить свой долг, как солдат в сражении, и остаться невредимым.
   Эти мысли придали мне решимости, хотя я нисколько не закрывал глаза на грозившую мне опасность и сознавал, насколько я близок (если пойду по этому пути) к шаткой лесенке под виселицей. Стояло погожее, ясное утро, но дул восточный ветер; свежий его холодок студил мне кровь и наводил на мысли об осени, о мертвых листьях, о мертвых телах, лежащих в могилах. Мне подумалось, что если я умру сейчас, когда в моей судьбе произошел счастливый поворот, и умру к тому же за чужие грехи, то это будет делом рук самого дьявола. На верхушке Келтонского холма бегали дети, с криками запуская бумажных змеев, хотя это время года считалось неподходящим для таких забав. Бумажные змеи четко выделялись в синеве; я видел, как один из них высоко взлетел на ветру в небо и тут же рухнул в кусты дрока.
   "Вот так и ты, Дэви", - подумал я, глядя на него.
   Путь мой лежал через Маутерский холм, мимо маленькой деревушки среди полей на его склоне. Здесь из каждого дома доносилось гудение ткацкого станка, в садиках жужжали пчелы; соседи, стоя у своих дверей, переговаривались на незнакомом мне языке; позже я узнал, что это была Пикардия, деревня, где французские ткачи работали на Льнопрядильную Компанию. Здесь мне указали путь на Пилриг, цель моего путешествия; пройдя немного, я увидел у дороги виселицу, на которой болтались два тела в цепях. По обычаю вымазанные дегтем, звякая цепями, они раскачивались на ветру, а птицы с криком носились вокруг этих жутких марионеток. Неожиданное зрелище служило как бы наглядным подтверждением моих страхов; проникаясь тоскливым чувством, я не мог оторвать от него глаз. Я стал обходить виселицу кругом и вдруг наткнулся на зловещую древнюю старуху, которая сидела, прислонясь к столбу и что-то приговаривая, кивала, кланялась и манила меня рукой.
   - Кто они, матушка? - спросил я, указывая на мертвецов.
   - Бог да благословит тебя, драгоценный мой! - воскликнула она. - Это мои милые дружки, оба были моими милыми, голубчик.
   - За что их казнили? - спросил я.
   - Да за дело, - сказала старуха. - Сразу, как только я им судьбу предсказала. Два шотландских шиллинга и ни чуточки больше, и вот два славных красавчика за это болтаются на веревке. Они их отняли у мальчишки из Броутона.
   - Да! - сказал я себе, а не сумасшедшей старухе. - Неужели они поплатились жизнью за такой пустяк? Вот уж поистине полный проигрыш!
   - Дай твою руку, голубчик, - бормотала старуха, - дай, я предскажу твою судьбу.
   - Не надо, матушка, - ответил я. - Пока что я и сам ее вижу. Нехорошо заглядывать слишком далеко вперед.
   - Твоя судьба у тебя на лбу написана, - продолжала старуха. - Есть у тебя славная девушка с блестящими глазками, и есть маленький человек в коричневой одежде, и большой человек в пудреном парике, а поперек твоей дороги, миленький мой, лежит тень виселицы. Покажи руку, голубочек, и старая Меррен расскажет тебе все, как есть.
   Два случайных совпадения - Алан и дочь Джемса Мора! - поразили меня так сильно, что, швырнув этому страшному существу полпенни, я бросился прочь, а старуха все так же сидела под качающимися тенями повешенных и играла монеткой.
   Идти по мощенной щебнем Лит-Уокской дороге было бы гораздо приятнее, если бы не эта встреча. Древний вал тянулся между полей - я никогда еще не видел столь тщательно возделанной земли; кроме того, мне было отрадно снова очутиться в деревенской глуши; но в ушах у меня звенели кандалы на виселице, перед глазами мелькали ужимки и гримасы старой ведьмы, и мысль о повешенных преследовала меня, словно дурной сон. Быть повешенным страшная участь; а что привело человека на виселицу - два ли шотландских шиллинга или, как сказал мистер Стюарт, чувство долга, то, если он закован в цепи, вымазан дегтем и повешен, разница не очень велика. Вот так же может висеть и Дэвид Бэлфур, и какие-то юнцы, проходя мимо по своим делам, мельком подумают о нем и забудут, а старая полоумная ведьма будет сидеть у столба и предсказывать им судьбу, а чистенькие красивые девушки мимоходом взглянут, отвернутся и заткнут носик. Я представлял себе их очень ясно - у них серые глаза и шарфы цвета Драммондов на шляпках.
   Я был сильно подавлен всем этим, но решимость моя ничуть не ослабела, когда я увидел перед собой Пилриг, приветливый дом с остроконечной кровлей, стоявший у дороги среди живописных молодых деревьев. У дверей стояла оседланная лошадь хозяина; он принял меня в своем кабинете, среди множества ученых книг и музыкальных инструментов, ибо он был не только серьезным философом, но и неплохим музыкантом. Он сердечно поздоровался со мной и, прочитав письмо Ранкилера, любезно сказал, что он к моим услугам.
   - Но что же, родич мой Дэвид, - ведь мы с вами, оказывается, двоюродная родня? что же я могу для вас сделать? Написать Престонгрэнджу? Разумеется, это мне нетрудно. Но что я должен написать?
   - Мистер Бэлфур, - сказал я, - если бы я поведал вам всю свою историю с начала до конца, то мне думается - и мистер Ранкилер того же мнения, что вам она пришлась бы не по душе.
   - Очень прискорбно слышать это от родственника, - сказал он.
   - Поверьте, я не заслужил этих слов, мистер Бэлфур, - сказал я. - На мне нет такой вины, которая была бы прискорбна для меня, а из-за меня и для вас - разве только обыкновенные человеческие слабости. "Первородный грех Адама, недостаток прирожденной праведности и испорченность моей натуры" - вот мои грехи, но меня научили, где искать помощи, - добавил я, так как, глядя на этого человека, решил, что произведу на него лучшее впечатление, если докажу, что знаю катехизис. - Но если говорить о мирской чести, то против нее у меня нет больших прегрешений, и мне не в чем себя упрекнуть; а в трудное положение я попал против своей воли и, насколько я понимаю, не по своей вине. Беда моя в том, что я оказался замешанным в сложное политическое дело, о котором, как мне говорили, вам лучше не знать.
   - Что же, отлично, мистер Дэвид, - ответил он. - Рад, что вы оказались таким, как описал вас Ранкилер. А что касается политических дел, то вы совершенно правы. Я стараюсь быть вне всяких подозрений и держусь подальше от политики. Одного лишь не пойму: как я могу оказать вам помощь, не зная ваших обстоятельств.
   - Сэр, - сказал я, - достаточно, если вы напишете его светлости Генеральному прокурору, что я молодой человек из довольно хорошего рода и с хорошим состоянием - и то и другое, по-моему, соответствует истине.
   - Так утверждает и Ранкилер, - сказал мистер Бэлфур, - а это Для меня самое надежное ручательство.
   - Можно еще добавить (если вы поверите мне на слово), что я верен англиканской церкви, предан королю Георгу и в таком духе был воспитан с детства.
   - Все это вам не повредит, - заметил мистер Бэлфур.
   - Затем, вы можете написать, что я обращаюсь к его светлости по чрезвычайно важному делу, связанному со службой его величеству и со свершением правосудия.
   - Так как вашего дела я не знаю, - сказал мистер Бэлфур, - то не могу судить, сколь оно значительно. Поэтому слово "чрезвычайно" мы опустим, да и "важное" тоже. Все остальное будет написано так, как вы сказали.
   - И еще одно, сэр, - сказал я, невольно потрогав пальцем шею, - мне очень хотелось бы, чтобы вы вставили словечко, которое при случае могло бы сохранить мне жизнь.
   - Жизнь? - переспросил он. - Сохранить вам жизнь? Вот это мне что-то не нравится. Если дело столь опасно, то, честно говоря, я не испытываю желания вмешиваться в него с завязанными глазами.
   - Я, пожалуй, могу объяснить его суть двумя словами, - сказал я.
   - Да, вероятно, так будет лучше.
   - Это эпинское убийство, - произнес я.
   Мистер Бэлфур воздел руки кверху.
   - Силы небесные! - воскликнул он.
   По выражению его лица и по голосу я понял, что потерял защитника.
   - Позвольте мне объяснить... - начал я.
   - Благодарю покорно, я больше ничего не желаю слышать, - сказал он. Я in toto [1] отказываюсь слушать. Ради имени, которое вы носите, и ради Ранкилера, а быть может, отчасти и ради вас самого, я сделаю все для меня возможное, чтобы помочь вам; но об этом деле я решительно ничего не желаю знать. И считаю своим долгом предостеречь вас, мистер Дэвид. Это глубокая трясина, а вы еще очень молоды. Будьте осторожны и подумайте дважды.
   - Надо полагать, я думал больше, чем дважды, мистер Бэлфур, - сказал я. - Позволю себе напомнить вам о письме Ранкилера, в котором он - верю и надеюсь! - выражает одобрение тому, что я задумал.
   - Ну, ладно, ладно, - сказал мистер Бэлфур и еще раз повторил: - Ладно, ладно. Сделаю все, что могу. - Он взял перо и бумагу, немного помедлил и стал писать, обдумывая каждое слово. - Стало быть, Ранкилер одобряет ваши намерения? - спросил он немного погодя.
   - Мы обсудили их, и он сказал, чтобы я, уповая на бога, шел к своей цели.
   - Да, без божьей помощи вам не обойтись, - сказал мистер Бэлфур и снова принялся писать. Наконец, он поставил свою подпись, перечел написанное и опять обратился ко мне: - Ну, мистер Дэвид, вот вам рекомендательное письмо, я приложу свою печать, но заклеивать конверт не стану и дам его вам незапечатанным, как положено по этикету. Но поскольку я действую вслепую, я прочту его вам, а вы глядите сами, то ли это, что вам нужно.
   "Пилриг, 26 августа 1751 года.
   Милорд!
   Позволяю себе представить вам моего однофамильца и родственника Дэвида Бэлфура из Шоса, молодого джентльмена незапятнанного происхождения, владеющего хорошим состоянием. Кроме того, он обладает и более ценным преимуществом - благочестивым воспитанием, а политические его убеждения таковы, что ваша светлость не может желать ничего лучшего. Я не посвящен в дела мистера Бэлфура, но, насколько мне известно, он намерен сообщить вам нечто, касающееся службы его величеству и свершения правосудия, то есть того, о чем, как известно, неустанно печется ваша светлость. Мне остается добавить, что намерение молодого джентльмена знают и одобряют несколько его друзей, которые с надеждой и волнением будут ждать удачного или неудачного исхода дела".
   - Затем, - продолжал мистер Бэлфур, - следуют обычные изъявления преданности и подпись. Вы заметили, я написал "несколько друзей"; надеюсь, вы можете подтвердить, что я не преувеличиваю?
   - Несомненно, сэр, мои цели и намерения знают и одобряют не один, а несколько человек, - сказал я. - А что касается вашего письма, за которое с вашего разрешения я приношу вам благодарность, то оно превзошло мои надежды!
   - Это все, что я сумел из себя выжать, - сказал он, - и, зная, что это за дело, в которое вы намерены вмешаться, я могу только молить бога, чтобы мое письмо принесло вам пользу.
   ГЛАВА IV
   ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПРОКУРОР ПРЕСТОНГРЭНДЖ
   Мой родственник заставил меня отобедать с ним - "дабы поддержать честь дома", - сказал он; поэтому на обратном пути я шагал гораздо быстрее. Я думал только о том, как бы поскорее покончить со следующей частью моего дела, и спешил навстречу опасности; ведь для человека в моем положении возможность отделаться от колебаний и искушения сама по себе очень соблазнительна; тем сильнее было мое разочарование, когда я, добравшись до дома Престонгрэнджа, услышал, что его нет. Должно быть, мне сказали правду, и его в самом деле не было дома ни в ту минуту, ни в последующие несколько часов; но потом я убедился, что Генеральный прокурор вернулся и принимает в соседней комнате гостей, а о моем присутствии, очевидно, просто позабыли. Я бы давно ушел, если бы не страстное желание немедленно рассказать все, что я знаю, чтобы наконец-то заснуть со спокойной совестью. Сначала я пробовал читать: в маленьком кабинете, где я ждал, были всевозможные книги. Но, боюсь, от этого чтения было мало проку; а небо тем временем заволокли тучи, сумерки наступили раньше обычного, а кабинетик освещался оконцем вроде бойницы, и в конце концов мне пришлось отказаться от единственного развлечения (если это можно так назвать) и остальное время ждать в тягостном безделье. Впрочем, одиночество мое несколько скрашивали доносившиеся из ближней комнаты приглушенные разговоры, приятные звуки клавикордов и поющий женский голос.