Страница:
– Я знаю, мамочка, тебя в Сиэтле не будет... Но ты все равно будешь рядом со мной. Ты и папа всегда будете со мной!
Волна непоправимого горя захлестнула девочку, и она почувствовала себя на грани безумия. Ее неудержимо тянуло в кабинет Дерека, чтобы взять там еще одно ружье и... застрелиться, тем самым оказавшись вместе со всеми дорогими ее сердцу людьми.
Тщетно пытаясь стряхнуть с себя страшное наваждение, Холли медленно повернулась и сделала шаг к выходу, намереваясь подняться по лестнице на второй этаж. Там был кабинет Дерека, где он хранил свою коллекцию оружия.
– Обещай мне, что будешь продолжать жить, Холли. Обещай, что будешь счастлива!
– Мамочка! – радостно воскликнула девочка. Голос Клер был настолько явственным, что Холли обернулась, почти уверенная в том, что сейчас увидит свою ожившую мать. – Мамочка, где ты?!
Но за ее спиной никого не было. Лишь бурые пятна крови на полу свидетельствовали о разыгравшейся в гостиной страшной трагедии...
Холли мгновенно вспомнила о своем обещании умиравшей на .ее руках. матери. Она пообещала ей жить и быть счастливой.
Ноги девочки сильно дрожали, когда она стала подниматься на второй этаж. Холли шла не в кабинет Дерека, а в комнату матери, где та хранила тайком сэкономленные деньги. Сумма была рассчитана на четыре билета до Сиэтла плюс еще столько же на первое время, пока Клер не нашла бы работу для совершенно одинокой девочки-подростка этих денег должно было хватить надолго.
Затем, зайдя в свою комнату, Холли сложила в дорожный рюкзак свои немногочисленные личные вещи, а сверху бережно положила свадебное платье матери. Потом она нашла семейный фотоальбом, в котором хранились свидетельства давней счастливой жизни, когда Клер и Лоренс были еще живы...
Сначала Холли хотела забрать с собой весь фотоальбом. В ее рюкзаке было достаточно свободного места, да и кому еще он мог понадобиться, кроме как ей самой? Родители погибли, других родственников у нее не было.
Но Холли так и не сделала этого, словно ее остановила чья-то невидимая сильная рука. Вместо того чтобы забрать, с собой весь альбом, она вынула из него всего пять любимых снимков: свадебную фотографию родителей; фотографию, где они держали на руках новорожденную дочь; портрет Лоренса и Клер, счастливо улыбавшихся Холли, которая их снимала; фотографию, на которой Клер вместе с дочерью старательно украшали праздничный торт, испеченный ими ко дню рождения любимого отца и мужа; и, наконец, фотографию Лоренса, державшего на руках маленькую Холли, чтобы та могла дотянуться до бархатного носа пегой лошадки с белой гривой.
Потом Холли взяла из другого альбома две фотографии погибших близнецов и, спрятав все, что осталось от ее прежней жизни, в карман рюкзака, навсегда покинула свой дом и город, в котором провела последние годы безоблачного детства.
Объясняя своей дочери, каким образом им всем удастся скрыться от ставшего опасным Дерека, Клер говорила, что им придется изменить свои имена и, возможно, даты рождения. Наилучшим способом Клер считала использование имен и некоторых биографических данных людей, умерших в раннем детстве.
Бродя в задумчивости по кладбищу в окрестностях Сиэтла, Холли вспоминала слова матери и убеждала себя в необходимости такого шага. Весь мир считал тринадцатилетнюю невинную девочку по имени Холли Элиот испорченной Лолитой, поэтому она должна была раз и навсегда исчезнуть с лица земли. Вместо нее должна была появиться восемнадцатилетняя девушка с другим именем. Почему восемнадцатилетняя? Потому что она должна быть совершеннолетней, чтобы иметь право жить самостоятельно и работать, не привлекая внимания органов социальной опеки.
Холли медленно бродила по кладбищу, внимательно читая надписи на надгробиях. Наконец она набрела на могилу некой Мэри Линн Пире. Судя по цифрам на гранитном надгробии, Мэри родилась примерно за пять лет до рождения Холли и прожила немногим более месяца.
Послав запрос в окружное бюро регистрации актов гражданского состояния, Холли получила фотокопию свидетельства о рождении Мэри Линн Пирс и успешно воспользовалась ею для получения карточки социального страхования, без которой нельзя было устроиться на работу.
В центре коррекции зрения она заказала очки в тонкой золотой оправе с обычными стеклами.
– У меня отличное зрение, – объяснила она удивленному окулисту. – Дело в том, что я актриса и очки нужны мне для кинопробы.
На самом деле Холли решила изменить лицо, скрыв глаза за очками. С этой целью она распустила свои длинные волосы, которые наполовину скрыли лицо, словно золотистая вуаль. Кроме того, Холли надеялась, что очки и распущенные волосы сделают ее старше.
И действительно, все люди, с которыми так или иначе встречалась Холли, принимали ее за восемнадцатилетнюю хрупкую девушку. Возможно, этому немало способствовала совсем взрослая печаль в ее взгляде за стеклами строгих очков. Никто из старых знакомых теперь ни за что не узнал бы в ней прежнюю смешливую девчушку с двумя косичками за спиной.
Ужасная история о том, как ветеран вьетнамской войны застрелил свою жену и двух малолетних детей, долгое время не сходила с экранов телевизоров и то и дело обсуждалась в прессе. Фотографии падчерицы, чудесным и подозрительным образом избежавшей участи матери, брата и сестры, часто появлялись в журналах, газетах и на телеэкране. И все же Холли не была узнана никем из своих многочисленных новых знакомых. Никто их тех, кому приходилось сталкиваться с Мэри Линн Пирс, молодой застенчивой и очень серьезной девушкой, не догадывался, что когда-то она была веселой, беспечной и счастливой девочкой по имени Холли Элиот.
Вскоре Холли удалось найти работу в большом книжном магазине. Она была исполнительным работником, не знала устали и готова была работать чуть ли не круглые сутки, стараясь заглушить боль воспоминаний. Приходя домой, она читала книги, выбирая только те, в которых был счастливый конец.
По ночам ее мучили кошмары, поэтому она изо всех сил сопротивлялась усталости, от которой закрывались глаза. Холли знала, что если заснет, снова окажется на месте жуткого преступления, снова на ее глазах будут застрелены малыши и мать, снова ее сердце будет разрываться от горя...
Со временем она нашла способ бороться с кошмарными воспоминаниями: Холли стала сочинять собственные истории любви, которые непременно счастливо завершались. Сотворенный ею мир стал необходимым противоядием от жестокой несправедливости мира реального.
Спустя два года после убийства матери и близнецов Холли буквально проглотила роман, действие которого происходило на Аляске, и была совершенно очарована им. Трижды прочтя роман, она стала специально доставать литературу о сорок девятом штате. Описание дикой красоты природы этого северного края напомнило Холли штат Монтана, где когда-то она была так счастлива со своими родителями. Ей очень понравилось прозвище Аляски, которую американцы называли «последним рубежом» Америки.
После недолгих раздумий Холли заказала билет на теплоход до Анкориджа. Прежде чем покинуть Сиэтл, она попросила управляющего книжным магазином, где она работала, дать ей рекомендательное письмо. Тот сделал это с большим удовольствием, не скупясь на похвалы трудолюбивой и ответственной девушке. Поскольку Холли была только копия свидетельства о рождении и карточка социального страхования, она решила получить паспорт. Оформляя заявление на получение паспорта, она официально внесла еще одно изменение в свое новое имя, став вместо Мэри Линн просто Мэрилин. Где-то в глубине души ей хотелось все же отделить себя от той, настоящей Мэри Линн, которая давно покоилась на кладбище в окрестностях Сиэтла.
И вот одним майским утром на борт теплохода «Арктическая звезда» взошла юная хрупкая девушка по имени Мэрилин Пирc. Судя по предъявленным ею документам, ей было двадцать лет. На самом же деле пять месяцев назад, в самое Рождество, Холли Элизабет Элиот исполнилось всего пятнадцать.
Прибытие Холли на Аляску совпало с наступлением полярного дня.
Она быстро нашла работу на рыбоконсервном заводе в Кадьяке, и первое лето на Аляске под мягкими лучами незаходящего солнца принесло ей слабую надежду на счастливое будущее.
Но потом пришла зима, настала долгая полярная ночь. Сильные снегопады и бесконечная тьма постоянно напоминали ей о том страшном вечере Дня Святого Валентина, который оказался последним в жизни ее матери, сестры и брата. Воспоминания терзали Холли, не давая ей покоя ни на минуту.
Разумеется, она могла в любое время вернуться в Сиэтл или отправиться в любое другое место, но она чувствовала необходимость остаться, научиться жить с этой болью, научиться побеждать ее...
Долгие зимние ночи Холли проводила за чтением романов. Потом она стала сочинять свои истории о чужой счастливой любви, в которых словно растворялась, на время забыв свою боль и страшное горе. Среди вымышленных ею самой героев Холли чувствовала себя в гораздо большей безопасности, чем среди персонажей других авторов, потому что власть над этим придуманным миром принадлежала ей, и только ей иона никогда не допускала, чтобы в жизнь ее героев врывалось непоправимое горе, безжалостно круша все надежды и мечтания.
Холли писала о людях добрых и любящих, о женщинах и мужчинах, не способных на измену и предательство. Разумеется, у героев и героинь ее романов тоже были свои трудности и проблемы, они тоже совершали роковые ошибки, но в конце концов все проблемы и препятствия преодолевались бесконечной преданной любовью и бесстрашным самопожертвованием ради любимого человека.
Все свои романы Холли писала от руки, детским крупным почерком, настолько ясным и разборчивым, что первая же посланная ею в издательство рукопись была принята и прочитана вопреки правилу, согласно которому автор был обязан представлять свое произведение в машинописном виде.
Рукопись была прочитана и... опубликована. Книга имела большой успех, завоевав истосковавшиеся по радости сердца Миллионов читателей.
В Кадьяке, где Холли знали как Мэрилин Пире, она пользовалась репутацией спокойной и очень замкнутой молодой женщины. В четырех милях от самого города у нее был свой маленький домик, стоявший на холме неподалеку от морского побережья.
Никто из местных жителей даже не подозревал, что Холли была известна широкому кругу читателей под именем популярной писательницы Лорен Синклер. Она держала на своем счету в местном банке очень небольшую сумму денег, которой ей хватало только на жизнь. Львиная же доля заработанных ею денег была инвестирована в различные отрасли промышленности и другие интересные проекты. Кроме того, Холли ежегодно делала щедрые анонимные пожертвования организациям, призванным оказывать помощь жертвам насилия.
В Кадьяке она регулярно получала почту на имя Мэрилин Пирс. Нью-йоркское издательство, с которым она заключила контракт на публикацию своих романов, пересылало ей огромные коробки с читательской почтой, поступавшей на имя писательницы Лорен Синклер, и Холли скрупулезно отвечала на каждое такое письмо. Однако ее ответные письма никогда не отсылались непосредственно из Кадьяка. Вместо этого Холли отсылала их в издательство, а уж оно пересылало письма адресатам, поэтому на конвертах никогда не было штампа Кадьяка.
Такую технологию Холли объясняла своему редактору желанием сохранить неприкосновенность своей частной жизни. Она не хотела, чтобы кто-либо знал о том, что она живет в Кадьяке и что Лорен Синклер ее литературный псевдоним.
В маленьком сельском домике Холли неизменно царила тишина: она всегда помнила о том, что в тот страшный вечер вместе с младшей сестрой и братом увлеченно смотрела телевизор и его звук заглушил разговор матери и отчима, происходивший на кухне. Ей все время казалось, что, если бы не телевизор, она смогла бы найти способ предотвратить трагедию.
Поэтому в доме Холли не было ни радио, ни телевидения. Она даже не выписывала никаких газет и журналов.
Изредка бывая в городе, она бросала взгляд на заголовки газет, но никогда не покупала их. Холли предпочитала жить в своем уютном мире, населенном добрыми и любящими людьми, которых она всегда могла уберечь от горя и жестоких трагедий...
В день своего двадцатишестилетия Холли решила отравиться в город, как обычно, пешком.
Ясное морозное небо ослепляло поразительной голубизной. Глубокий пушистый снег весело искрился под лучами зимнего золотистого солнца.
Войдя в город, Холли прошла мимо местного кинотеатра и случайно заметила афишу фильма, главную роль в котором играл известный актер Джейсон Коул. Афиша настолько поразила ее, что довольно долго Холли неподвижно стояла перед ней, внимательно разглядывая изображение Коула. В нем она узнала одного из своих вымышленных героев – сильного и нежного, доброго и любящего.
В тот день кинотеатр был закрыт, и на следующий день Холли снова проделала четырехмильный путь в город специально для того, чтобы посмотреть фильм с участием Джейсона Коула.
Посмотрев картину несколько раз подряд, она стала следить за репертуаром местного кинотеатра, никогда не упуская возможности увидеть очередной фильм, в котором играл Джейсон Коул или, же режиссером которого он был.
Холли была твердо уверена в том, что в реальной жизни Джейсон Коул был таким же сильным, добрым, заботливым и отважным, каким всегда представал в своих кинокартинах. Но теперь ей открылась горькая истина – романтический герой оказался жестоким и хладнокровным конъюнктурщиком, готовым ради коммерческого успеха своего нового фильма безжалостно умертвить одну из самых любимых героинь Холли, не почувствовав при этом ни малейшего угрызения совести.
Он собирался убить нежную и заботливую мать, мечтавшую лишь о том, чтобы дать счастье своей новорожденной дочери.
Через семнадцать дней Холли предстояла личная встреча с этим настоящим, а не киношным Джейсоном Коулом, и она должна была во что бы то ни стало найти способ убедить его не убивать героиню...
Пальцы Холли дрожали, когда она прикасалась к тонкому муслину цвета слоновой кости, из которого было сшито свадебное платье ее матери. Медленно водя кончиками пальцев по нежным лепесткам искусно вышитых луговых цветов, она вдруг решила, что на встречу с Джейсоном Коулом наденет именно это платье. Оно обязательно принесет ей удачу! И еще она возьмет с собой бесценные фотографии из семейного альбома – свидетельства далекого счастливого детства. Они тоже помогут Холли убедить Джейсона Коула в чудовищной несправедливости его замысла.
Глава 5
Волна непоправимого горя захлестнула девочку, и она почувствовала себя на грани безумия. Ее неудержимо тянуло в кабинет Дерека, чтобы взять там еще одно ружье и... застрелиться, тем самым оказавшись вместе со всеми дорогими ее сердцу людьми.
Тщетно пытаясь стряхнуть с себя страшное наваждение, Холли медленно повернулась и сделала шаг к выходу, намереваясь подняться по лестнице на второй этаж. Там был кабинет Дерека, где он хранил свою коллекцию оружия.
– Обещай мне, что будешь продолжать жить, Холли. Обещай, что будешь счастлива!
– Мамочка! – радостно воскликнула девочка. Голос Клер был настолько явственным, что Холли обернулась, почти уверенная в том, что сейчас увидит свою ожившую мать. – Мамочка, где ты?!
Но за ее спиной никого не было. Лишь бурые пятна крови на полу свидетельствовали о разыгравшейся в гостиной страшной трагедии...
Холли мгновенно вспомнила о своем обещании умиравшей на .ее руках. матери. Она пообещала ей жить и быть счастливой.
Ноги девочки сильно дрожали, когда она стала подниматься на второй этаж. Холли шла не в кабинет Дерека, а в комнату матери, где та хранила тайком сэкономленные деньги. Сумма была рассчитана на четыре билета до Сиэтла плюс еще столько же на первое время, пока Клер не нашла бы работу для совершенно одинокой девочки-подростка этих денег должно было хватить надолго.
Затем, зайдя в свою комнату, Холли сложила в дорожный рюкзак свои немногочисленные личные вещи, а сверху бережно положила свадебное платье матери. Потом она нашла семейный фотоальбом, в котором хранились свидетельства давней счастливой жизни, когда Клер и Лоренс были еще живы...
Сначала Холли хотела забрать с собой весь фотоальбом. В ее рюкзаке было достаточно свободного места, да и кому еще он мог понадобиться, кроме как ей самой? Родители погибли, других родственников у нее не было.
Но Холли так и не сделала этого, словно ее остановила чья-то невидимая сильная рука. Вместо того чтобы забрать, с собой весь альбом, она вынула из него всего пять любимых снимков: свадебную фотографию родителей; фотографию, где они держали на руках новорожденную дочь; портрет Лоренса и Клер, счастливо улыбавшихся Холли, которая их снимала; фотографию, на которой Клер вместе с дочерью старательно украшали праздничный торт, испеченный ими ко дню рождения любимого отца и мужа; и, наконец, фотографию Лоренса, державшего на руках маленькую Холли, чтобы та могла дотянуться до бархатного носа пегой лошадки с белой гривой.
Потом Холли взяла из другого альбома две фотографии погибших близнецов и, спрятав все, что осталось от ее прежней жизни, в карман рюкзака, навсегда покинула свой дом и город, в котором провела последние годы безоблачного детства.
Объясняя своей дочери, каким образом им всем удастся скрыться от ставшего опасным Дерека, Клер говорила, что им придется изменить свои имена и, возможно, даты рождения. Наилучшим способом Клер считала использование имен и некоторых биографических данных людей, умерших в раннем детстве.
Бродя в задумчивости по кладбищу в окрестностях Сиэтла, Холли вспоминала слова матери и убеждала себя в необходимости такого шага. Весь мир считал тринадцатилетнюю невинную девочку по имени Холли Элиот испорченной Лолитой, поэтому она должна была раз и навсегда исчезнуть с лица земли. Вместо нее должна была появиться восемнадцатилетняя девушка с другим именем. Почему восемнадцатилетняя? Потому что она должна быть совершеннолетней, чтобы иметь право жить самостоятельно и работать, не привлекая внимания органов социальной опеки.
Холли медленно бродила по кладбищу, внимательно читая надписи на надгробиях. Наконец она набрела на могилу некой Мэри Линн Пире. Судя по цифрам на гранитном надгробии, Мэри родилась примерно за пять лет до рождения Холли и прожила немногим более месяца.
Послав запрос в окружное бюро регистрации актов гражданского состояния, Холли получила фотокопию свидетельства о рождении Мэри Линн Пирс и успешно воспользовалась ею для получения карточки социального страхования, без которой нельзя было устроиться на работу.
В центре коррекции зрения она заказала очки в тонкой золотой оправе с обычными стеклами.
– У меня отличное зрение, – объяснила она удивленному окулисту. – Дело в том, что я актриса и очки нужны мне для кинопробы.
На самом деле Холли решила изменить лицо, скрыв глаза за очками. С этой целью она распустила свои длинные волосы, которые наполовину скрыли лицо, словно золотистая вуаль. Кроме того, Холли надеялась, что очки и распущенные волосы сделают ее старше.
И действительно, все люди, с которыми так или иначе встречалась Холли, принимали ее за восемнадцатилетнюю хрупкую девушку. Возможно, этому немало способствовала совсем взрослая печаль в ее взгляде за стеклами строгих очков. Никто из старых знакомых теперь ни за что не узнал бы в ней прежнюю смешливую девчушку с двумя косичками за спиной.
Ужасная история о том, как ветеран вьетнамской войны застрелил свою жену и двух малолетних детей, долгое время не сходила с экранов телевизоров и то и дело обсуждалась в прессе. Фотографии падчерицы, чудесным и подозрительным образом избежавшей участи матери, брата и сестры, часто появлялись в журналах, газетах и на телеэкране. И все же Холли не была узнана никем из своих многочисленных новых знакомых. Никто их тех, кому приходилось сталкиваться с Мэри Линн Пирс, молодой застенчивой и очень серьезной девушкой, не догадывался, что когда-то она была веселой, беспечной и счастливой девочкой по имени Холли Элиот.
Вскоре Холли удалось найти работу в большом книжном магазине. Она была исполнительным работником, не знала устали и готова была работать чуть ли не круглые сутки, стараясь заглушить боль воспоминаний. Приходя домой, она читала книги, выбирая только те, в которых был счастливый конец.
По ночам ее мучили кошмары, поэтому она изо всех сил сопротивлялась усталости, от которой закрывались глаза. Холли знала, что если заснет, снова окажется на месте жуткого преступления, снова на ее глазах будут застрелены малыши и мать, снова ее сердце будет разрываться от горя...
Со временем она нашла способ бороться с кошмарными воспоминаниями: Холли стала сочинять собственные истории любви, которые непременно счастливо завершались. Сотворенный ею мир стал необходимым противоядием от жестокой несправедливости мира реального.
Спустя два года после убийства матери и близнецов Холли буквально проглотила роман, действие которого происходило на Аляске, и была совершенно очарована им. Трижды прочтя роман, она стала специально доставать литературу о сорок девятом штате. Описание дикой красоты природы этого северного края напомнило Холли штат Монтана, где когда-то она была так счастлива со своими родителями. Ей очень понравилось прозвище Аляски, которую американцы называли «последним рубежом» Америки.
После недолгих раздумий Холли заказала билет на теплоход до Анкориджа. Прежде чем покинуть Сиэтл, она попросила управляющего книжным магазином, где она работала, дать ей рекомендательное письмо. Тот сделал это с большим удовольствием, не скупясь на похвалы трудолюбивой и ответственной девушке. Поскольку Холли была только копия свидетельства о рождении и карточка социального страхования, она решила получить паспорт. Оформляя заявление на получение паспорта, она официально внесла еще одно изменение в свое новое имя, став вместо Мэри Линн просто Мэрилин. Где-то в глубине души ей хотелось все же отделить себя от той, настоящей Мэри Линн, которая давно покоилась на кладбище в окрестностях Сиэтла.
И вот одним майским утром на борт теплохода «Арктическая звезда» взошла юная хрупкая девушка по имени Мэрилин Пирc. Судя по предъявленным ею документам, ей было двадцать лет. На самом же деле пять месяцев назад, в самое Рождество, Холли Элизабет Элиот исполнилось всего пятнадцать.
Прибытие Холли на Аляску совпало с наступлением полярного дня.
Она быстро нашла работу на рыбоконсервном заводе в Кадьяке, и первое лето на Аляске под мягкими лучами незаходящего солнца принесло ей слабую надежду на счастливое будущее.
Но потом пришла зима, настала долгая полярная ночь. Сильные снегопады и бесконечная тьма постоянно напоминали ей о том страшном вечере Дня Святого Валентина, который оказался последним в жизни ее матери, сестры и брата. Воспоминания терзали Холли, не давая ей покоя ни на минуту.
Разумеется, она могла в любое время вернуться в Сиэтл или отправиться в любое другое место, но она чувствовала необходимость остаться, научиться жить с этой болью, научиться побеждать ее...
Долгие зимние ночи Холли проводила за чтением романов. Потом она стала сочинять свои истории о чужой счастливой любви, в которых словно растворялась, на время забыв свою боль и страшное горе. Среди вымышленных ею самой героев Холли чувствовала себя в гораздо большей безопасности, чем среди персонажей других авторов, потому что власть над этим придуманным миром принадлежала ей, и только ей иона никогда не допускала, чтобы в жизнь ее героев врывалось непоправимое горе, безжалостно круша все надежды и мечтания.
Холли писала о людях добрых и любящих, о женщинах и мужчинах, не способных на измену и предательство. Разумеется, у героев и героинь ее романов тоже были свои трудности и проблемы, они тоже совершали роковые ошибки, но в конце концов все проблемы и препятствия преодолевались бесконечной преданной любовью и бесстрашным самопожертвованием ради любимого человека.
Все свои романы Холли писала от руки, детским крупным почерком, настолько ясным и разборчивым, что первая же посланная ею в издательство рукопись была принята и прочитана вопреки правилу, согласно которому автор был обязан представлять свое произведение в машинописном виде.
Рукопись была прочитана и... опубликована. Книга имела большой успех, завоевав истосковавшиеся по радости сердца Миллионов читателей.
В Кадьяке, где Холли знали как Мэрилин Пире, она пользовалась репутацией спокойной и очень замкнутой молодой женщины. В четырех милях от самого города у нее был свой маленький домик, стоявший на холме неподалеку от морского побережья.
Никто из местных жителей даже не подозревал, что Холли была известна широкому кругу читателей под именем популярной писательницы Лорен Синклер. Она держала на своем счету в местном банке очень небольшую сумму денег, которой ей хватало только на жизнь. Львиная же доля заработанных ею денег была инвестирована в различные отрасли промышленности и другие интересные проекты. Кроме того, Холли ежегодно делала щедрые анонимные пожертвования организациям, призванным оказывать помощь жертвам насилия.
В Кадьяке она регулярно получала почту на имя Мэрилин Пирс. Нью-йоркское издательство, с которым она заключила контракт на публикацию своих романов, пересылало ей огромные коробки с читательской почтой, поступавшей на имя писательницы Лорен Синклер, и Холли скрупулезно отвечала на каждое такое письмо. Однако ее ответные письма никогда не отсылались непосредственно из Кадьяка. Вместо этого Холли отсылала их в издательство, а уж оно пересылало письма адресатам, поэтому на конвертах никогда не было штампа Кадьяка.
Такую технологию Холли объясняла своему редактору желанием сохранить неприкосновенность своей частной жизни. Она не хотела, чтобы кто-либо знал о том, что она живет в Кадьяке и что Лорен Синклер ее литературный псевдоним.
В маленьком сельском домике Холли неизменно царила тишина: она всегда помнила о том, что в тот страшный вечер вместе с младшей сестрой и братом увлеченно смотрела телевизор и его звук заглушил разговор матери и отчима, происходивший на кухне. Ей все время казалось, что, если бы не телевизор, она смогла бы найти способ предотвратить трагедию.
Поэтому в доме Холли не было ни радио, ни телевидения. Она даже не выписывала никаких газет и журналов.
Изредка бывая в городе, она бросала взгляд на заголовки газет, но никогда не покупала их. Холли предпочитала жить в своем уютном мире, населенном добрыми и любящими людьми, которых она всегда могла уберечь от горя и жестоких трагедий...
В день своего двадцатишестилетия Холли решила отравиться в город, как обычно, пешком.
Ясное морозное небо ослепляло поразительной голубизной. Глубокий пушистый снег весело искрился под лучами зимнего золотистого солнца.
Войдя в город, Холли прошла мимо местного кинотеатра и случайно заметила афишу фильма, главную роль в котором играл известный актер Джейсон Коул. Афиша настолько поразила ее, что довольно долго Холли неподвижно стояла перед ней, внимательно разглядывая изображение Коула. В нем она узнала одного из своих вымышленных героев – сильного и нежного, доброго и любящего.
В тот день кинотеатр был закрыт, и на следующий день Холли снова проделала четырехмильный путь в город специально для того, чтобы посмотреть фильм с участием Джейсона Коула.
Посмотрев картину несколько раз подряд, она стала следить за репертуаром местного кинотеатра, никогда не упуская возможности увидеть очередной фильм, в котором играл Джейсон Коул или, же режиссером которого он был.
Холли была твердо уверена в том, что в реальной жизни Джейсон Коул был таким же сильным, добрым, заботливым и отважным, каким всегда представал в своих кинокартинах. Но теперь ей открылась горькая истина – романтический герой оказался жестоким и хладнокровным конъюнктурщиком, готовым ради коммерческого успеха своего нового фильма безжалостно умертвить одну из самых любимых героинь Холли, не почувствовав при этом ни малейшего угрызения совести.
Он собирался убить нежную и заботливую мать, мечтавшую лишь о том, чтобы дать счастье своей новорожденной дочери.
Через семнадцать дней Холли предстояла личная встреча с этим настоящим, а не киношным Джейсоном Коулом, и она должна была во что бы то ни стало найти способ убедить его не убивать героиню...
Пальцы Холли дрожали, когда она прикасалась к тонкому муслину цвета слоновой кости, из которого было сшито свадебное платье ее матери. Медленно водя кончиками пальцев по нежным лепесткам искусно вышитых луговых цветов, она вдруг решила, что на встречу с Джейсоном Коулом наденет именно это платье. Оно обязательно принесет ей удачу! И еще она возьмет с собой бесценные фотографии из семейного альбома – свидетельства далекого счастливого детства. Они тоже помогут Холли убедить Джейсона Коула в чудовищной несправедливости его замысла.
Глава 5
Лос-Анджелес, штат Калифорния
Понедельник, 13 марта
Несмотря на то что Николас Голт весь уик-энд провел с дочерьми в Санта-Барбаре, ему все же удалось разузнать, кое-что о Рейвен Уинтер. Поздним вечером, когда обе девочки давно уже крепко спали, он сделал несколько телефонных звонков, в результате которых выяснилось, что у интересовавшей его особы в деловых кругах имелось прозвище Белоснежная Акула. В свои тридцать три года она успела достичь весьма высокого положения в мире шоу-бизнеса и считалась одним из самых лучших юристов. У нее была репутация искусного посредника за столом переговоров, поэтому каждый мало-мальски известный деятель Голливуда стремился попасть в число ее клиентов. Благодаря своему уму и таланту Рейвен имела возможность выбирать, чьи интересы представлять за переговорным столом. Разумеется, она всегда выбирала самых талантливых, творчески одаренных людей.
Рейвен-профессионал была умной, проницательной, удачливой. А какой была Рейвен-женщина? Ник узнал, что ее имя неоднократно связывали с самыми влиятельными и богатыми мужчинами Голливуда.
Последним ее любовником был, по всей видимости, известный кинорежиссер и продюсер Майкл Эндрюс. Двухлетняя связь с ним так ничем и не кончилась. Вернувшись со съемок в Испании, он бесцеремонно выставил ее за дверь своего дома в Беверли-Хиллз.
Наверняка у него появилась другая женщина, какая-нибудь обворожительная страстная испанка. Впрочем, как удалось выяснить, Майкл Эндрюс, постоянно живя с Рейвен, ухитрялся одновременно иметь многочисленных любовниц.
Рейвен об этом знала, не могла не знать. Несмотря на свое публичное унижение и постоянные измены Майкла, она все же продолжала жить в его доме.
Но почему? Этот вопрос заставил Ника задуматься. Неужели этой умной и талантливой женщине, достигшей вершин традиционно мужской профессии, не хватало уверенности в своих силах? Все, с кем разговаривал Ник, нисколько не сомневались в том, что Рейвен добилась успеха своим трудом, а не с помощью постельных услуг. Поразительно красивая, она умела заставить людей разглядеть в ней и острый ум, и высокий профессионализм.
Но почему же она шла на оскорбительный компромисс в личной жизни?
Может быть, Рейвен так сильно любила Майкла Эндрюса, что забыла себя, свое женское достоинство и гордость и молча терпела его многочисленные и не очень-то скрываемые от нее измены?
Ник по собственному опыту знал, что такое измена любимого человека. Ему было отлично известно о том, что любовь прекращает свое существование, как только узнает об измене. Неужели любовь Рейвен к Майклу была настолько сильной, что она была готова бесконечно прощать его?
Предположение о том, что Рейвен Уинтер не хватает уверенности в себе, казалось Нику маловероятным. Однако он помнил, какой ранимой показалась ему она во время их первой, чуть не закончившейся трагедией встречи на дороге.
Судя по всему, в ее жизни было что-то такое, что нанесло Рейвен страшную травму, и теперь она считала себя недостойной счастья, покорно принимая оскорбительное поведение любимого мужчины.
Впрочем, существовало иное объяснение этому странному, на взгляд Ника, поведению. Возможность того, что именно такое объяснение и есть истина, приводила Ника в полное отчаяние. Это объяснение заключалось в том, что, наверное, для Рейвен любовь ничего не значила вовсе. Она хотела только власти и денег.
Блестящий профессионал в своей области, Белоснежная Акула сама была далеко не бедной и, уж конечно, не без связей с влиятельными людьми. Однако богатство и власть Майкла Эндрюса были на порядок выше ее собственных, хотя и гораздо меньше, чем состояние Николаса Голта, владельца громадной империи элитных отелей. При желании он мог бы скупить всего Майкла Эндрюса с потрохами, и эта мысль непонятно тревожила Ника.
Если Рейвен с готовностью терпела измены Майкла и постоянное публичное унижение ради его денег, то на какие же компромиссы она пойдет ради обольщения Ника, когда узнает, что он владелец компании «Эдем»? Какой фальши и корыстных расчетов можно от нее ожидать?
У уезжая от Рейвен в пятницу вечером, он думал только о ее прелестных глазах, о ее трогательной ранимости, о ее необычайной красоте...
Дорогой дом, модная одежда и шикарный автомобиль ушли для него куда-то на второй план. Но когда ему стали известны некоторые подробности из жизни Рейвен, он снова задумался о ее, быть может, всепоглощающем стремлении к власти и деньгам.
Терзаемый этими подозрениями, Ник ранним утром в понедельник отправился на своем грузовике к дому Рейвен.
Пока что она даже не догадывалась о том, кем на самом деле был Николас Голт, и его это очень устраивало для нее он будет Ником-садовником, а не Ником-магнатом гостиничного бизнеса.
Она тоже будет для него трогательной Белоснежкой, а не коварной Белоснежной Акулой.
Так думал Ник, шагая к дому Рейвен.
В то утро на Рейвен был очень дорогой деловой костюм от Армани из тонкой ткани абрикосового цвета. При взгляде на Рейвен любому становилось ясно, что внешность и деньги значили для нее очень много. Однако даже в этом шикарном костюме она казалась слегка неуверенной в себе. Все задуманные модельером аксессуары были на месте, но Рейвен выглядела скорее как безупречная модель, первоклассная манекенщица, а не как живая женщина со своими личными взглядами и особенностями. Казалось, Рейвен, добившаяся всего своим трудом, по какой-то причине боялась придать своей внешности опенок личной неповторимости.
Ник был знаком со многими богатыми, преуспевающими женщинами и знал, что каждая из них непременно добавила бы что-то от себя в «стерильный» образ, созданный модельером. Какое-нибудь ювелирное украшение, или шарфик, или еще что-нибудь в том же духе, чтобы подчеркнуть свой собственный стиль.
Отчего же Рейвен была такой неуверенной? Неужели она действительно боялась как-то выделиться из множества других богатых женщин? Почему в ее сапфировых глазах всегда читается легкая неуверенность в себе?
– Доброе утро! – приветливо поздоровался с ней Ник.
– Доброе утро!
– Как вы себя чувствуете сегодня?
Ее пораненные и, судя по всему, забинтованные колени были скрыты под юбкой до середины икр. Ник показал ей свои ладони, призывая повторить его жест.
Рейвен молча выполнила просьбу. Увидев ее забинтованные ладони – белоснежные бинты на белоснежной коже, – Ник почувствовал, как сердце у него дрогнуло. Повязки были сделаны старательно, но не умело, трогательно свидетельствуя о беспомощности и полном одиночестве? – хозяйки.
– Можно мне взглянуть? – спросил Ник, осторожно касаясь забинтованной ладони.
Рейвен утвердительно кивнула, и волна густых блестящих иссиня-черных волос мягко качнулась вперед, накрыв ее плечи. Обычно, собираясь на работу, она стягивала волосы в гладкий тугой узел на затылке, но теперь, с трудом шевеля пальцами, Рейвен не смогла этого сделать.
Длинные пальцы Ника осторожно приподняли край неумело наложенной повязки, действуя с той же бережной ловкостью, что и три дня назад, когда доставали ключи из глубокого кармана.
– И что вы думаете? Раны заживают?
Услышав тревогу в ее голосе, Ник поспешил ободрить Рейвен.
– Мне кажется, процесс заживления идет нормально. Во всяком случае, нет ни малейших признаков инфицирования. А как вам кажется?
Откровенно говоря, Рейвен не знала, что думать об этих ранах, из-за которых она потеряла так много крови, как никогда в жизни, – даже если сравнивать с ежемесячным менструальным кровотечением. Скудные кровянистые выделения напоминали ей о стерильной пустоте ее ледяного чрева.
После короткого раздумья Рейвен согласилась с Ником, что процесс заживления ран идет нормально, мысленно прибавив: ее душевные раны в отличие от физических не заживут, наверное, никогда.
– Вам все еще очень больно? – участливо спросил Ник.
– Нет, мне уже гораздо легче, – с улыбкой призналась она.
– Значит, вам удалось без проблем переворачивать страницы романа «Дары любви»? – шутливо поинтересовался он.
– Да, – кивнула Рейвен.
Роман Лорен Синклер произвел на нее большое впечатление. Ей показалось, что он написан специально для нее, проливаясь целебным бальзамом любви и надежды на ее израненную душу. Казалось, Лорен Синклер знала об этих глубоких тайных ранах и своим романом хотела доказать Рейвен, что даже самые страшные из них могут зажить, что в ее жизни еще будет настоящая любовь и настоящее счастье...
– И каково ваше впечатление? – спросил Ник, заставляя ее продолжить беседу.
– Чудесный роман! – с чувством произнесла Рейвен и, задумчиво тряхнув густой гривой волнистых волос, добавила: – Кроме него, я успела полистать и оставленные вами цветочные каталоги. Они тоже прекрасны. Я положила их на кухне. Кстати, я приготовила для нас кофе. Хотите чашечку?
Налив Рейвен и себе по большой чашке ароматного дымящегося кофе, Ник уселся рядом с ней за столом, на котором были аккуратно разложены все цветочные каталоги, оставленные им в субботу утром на пороге ее дома. Почти каждая страница была аккуратно помечена светло-желты маркером. Очевидно, аккуратность и некоторая педантичность были в характере этой серьезной молодой женщины, привыкшей добиваться всего своим трудом.
– Похоже, вам понравились почти все цветы, – мягко улыбнулся Ник.
– Да… я сделала выбор с запасом на тот случай, если какие-то цветы нельзя сажать рядом с другими...
Ник, внимательно посмотрел на женщину, чей внешний вид никак не выделял ее среди других преуспевающих бизнес-леди. Точно так же она не осмелилась сделать категорический выбор цветов для посадки рядом с ее домом.
– Рейвен, абсолютно все цветы уживаются рядом друг с другом. Поэтому вы не должны бояться сделать какую-то ошибку. Это практически невозможно. Будьте смелее! Выберите то, что вам действительно нравится.
Понемногу поддаваясь обаянию мужской силы, исходившей от нового садовника, Рейвен остановила свой окончательный выбор на кустах сирени и розах, причем сирень должна была быть белоснежной и лиловой, а розы – бледно-розовыми и кремовыми. Встретив одобрительный взгляд Ника, Рейвен смущенно улыбнулась.
– Как они называются? – спросила она, показывая тонким пальчиком на выбранные ею сорта роз. – Мне очень нравятся названия разных сортов!
«Бог ты мой! Она собирается обращаться к своим розам по именам!» – с удивлением, смешанным с восхищением, подумал Ник.
Ему было очень приятно видеть энтузиазм, с которым Рейвен отнеслась к выбору цветов. Она хотела знать их имена, словно они были ее друзьями... или членами ее семьи.
Понедельник, 13 марта
Несмотря на то что Николас Голт весь уик-энд провел с дочерьми в Санта-Барбаре, ему все же удалось разузнать, кое-что о Рейвен Уинтер. Поздним вечером, когда обе девочки давно уже крепко спали, он сделал несколько телефонных звонков, в результате которых выяснилось, что у интересовавшей его особы в деловых кругах имелось прозвище Белоснежная Акула. В свои тридцать три года она успела достичь весьма высокого положения в мире шоу-бизнеса и считалась одним из самых лучших юристов. У нее была репутация искусного посредника за столом переговоров, поэтому каждый мало-мальски известный деятель Голливуда стремился попасть в число ее клиентов. Благодаря своему уму и таланту Рейвен имела возможность выбирать, чьи интересы представлять за переговорным столом. Разумеется, она всегда выбирала самых талантливых, творчески одаренных людей.
Рейвен-профессионал была умной, проницательной, удачливой. А какой была Рейвен-женщина? Ник узнал, что ее имя неоднократно связывали с самыми влиятельными и богатыми мужчинами Голливуда.
Последним ее любовником был, по всей видимости, известный кинорежиссер и продюсер Майкл Эндрюс. Двухлетняя связь с ним так ничем и не кончилась. Вернувшись со съемок в Испании, он бесцеремонно выставил ее за дверь своего дома в Беверли-Хиллз.
Наверняка у него появилась другая женщина, какая-нибудь обворожительная страстная испанка. Впрочем, как удалось выяснить, Майкл Эндрюс, постоянно живя с Рейвен, ухитрялся одновременно иметь многочисленных любовниц.
Рейвен об этом знала, не могла не знать. Несмотря на свое публичное унижение и постоянные измены Майкла, она все же продолжала жить в его доме.
Но почему? Этот вопрос заставил Ника задуматься. Неужели этой умной и талантливой женщине, достигшей вершин традиционно мужской профессии, не хватало уверенности в своих силах? Все, с кем разговаривал Ник, нисколько не сомневались в том, что Рейвен добилась успеха своим трудом, а не с помощью постельных услуг. Поразительно красивая, она умела заставить людей разглядеть в ней и острый ум, и высокий профессионализм.
Но почему же она шла на оскорбительный компромисс в личной жизни?
Может быть, Рейвен так сильно любила Майкла Эндрюса, что забыла себя, свое женское достоинство и гордость и молча терпела его многочисленные и не очень-то скрываемые от нее измены?
Ник по собственному опыту знал, что такое измена любимого человека. Ему было отлично известно о том, что любовь прекращает свое существование, как только узнает об измене. Неужели любовь Рейвен к Майклу была настолько сильной, что она была готова бесконечно прощать его?
Предположение о том, что Рейвен Уинтер не хватает уверенности в себе, казалось Нику маловероятным. Однако он помнил, какой ранимой показалась ему она во время их первой, чуть не закончившейся трагедией встречи на дороге.
Судя по всему, в ее жизни было что-то такое, что нанесло Рейвен страшную травму, и теперь она считала себя недостойной счастья, покорно принимая оскорбительное поведение любимого мужчины.
Впрочем, существовало иное объяснение этому странному, на взгляд Ника, поведению. Возможность того, что именно такое объяснение и есть истина, приводила Ника в полное отчаяние. Это объяснение заключалось в том, что, наверное, для Рейвен любовь ничего не значила вовсе. Она хотела только власти и денег.
Блестящий профессионал в своей области, Белоснежная Акула сама была далеко не бедной и, уж конечно, не без связей с влиятельными людьми. Однако богатство и власть Майкла Эндрюса были на порядок выше ее собственных, хотя и гораздо меньше, чем состояние Николаса Голта, владельца громадной империи элитных отелей. При желании он мог бы скупить всего Майкла Эндрюса с потрохами, и эта мысль непонятно тревожила Ника.
Если Рейвен с готовностью терпела измены Майкла и постоянное публичное унижение ради его денег, то на какие же компромиссы она пойдет ради обольщения Ника, когда узнает, что он владелец компании «Эдем»? Какой фальши и корыстных расчетов можно от нее ожидать?
У уезжая от Рейвен в пятницу вечером, он думал только о ее прелестных глазах, о ее трогательной ранимости, о ее необычайной красоте...
Дорогой дом, модная одежда и шикарный автомобиль ушли для него куда-то на второй план. Но когда ему стали известны некоторые подробности из жизни Рейвен, он снова задумался о ее, быть может, всепоглощающем стремлении к власти и деньгам.
Терзаемый этими подозрениями, Ник ранним утром в понедельник отправился на своем грузовике к дому Рейвен.
Пока что она даже не догадывалась о том, кем на самом деле был Николас Голт, и его это очень устраивало для нее он будет Ником-садовником, а не Ником-магнатом гостиничного бизнеса.
Она тоже будет для него трогательной Белоснежкой, а не коварной Белоснежной Акулой.
Так думал Ник, шагая к дому Рейвен.
В то утро на Рейвен был очень дорогой деловой костюм от Армани из тонкой ткани абрикосового цвета. При взгляде на Рейвен любому становилось ясно, что внешность и деньги значили для нее очень много. Однако даже в этом шикарном костюме она казалась слегка неуверенной в себе. Все задуманные модельером аксессуары были на месте, но Рейвен выглядела скорее как безупречная модель, первоклассная манекенщица, а не как живая женщина со своими личными взглядами и особенностями. Казалось, Рейвен, добившаяся всего своим трудом, по какой-то причине боялась придать своей внешности опенок личной неповторимости.
Ник был знаком со многими богатыми, преуспевающими женщинами и знал, что каждая из них непременно добавила бы что-то от себя в «стерильный» образ, созданный модельером. Какое-нибудь ювелирное украшение, или шарфик, или еще что-нибудь в том же духе, чтобы подчеркнуть свой собственный стиль.
Отчего же Рейвен была такой неуверенной? Неужели она действительно боялась как-то выделиться из множества других богатых женщин? Почему в ее сапфировых глазах всегда читается легкая неуверенность в себе?
– Доброе утро! – приветливо поздоровался с ней Ник.
– Доброе утро!
– Как вы себя чувствуете сегодня?
Ее пораненные и, судя по всему, забинтованные колени были скрыты под юбкой до середины икр. Ник показал ей свои ладони, призывая повторить его жест.
Рейвен молча выполнила просьбу. Увидев ее забинтованные ладони – белоснежные бинты на белоснежной коже, – Ник почувствовал, как сердце у него дрогнуло. Повязки были сделаны старательно, но не умело, трогательно свидетельствуя о беспомощности и полном одиночестве? – хозяйки.
– Можно мне взглянуть? – спросил Ник, осторожно касаясь забинтованной ладони.
Рейвен утвердительно кивнула, и волна густых блестящих иссиня-черных волос мягко качнулась вперед, накрыв ее плечи. Обычно, собираясь на работу, она стягивала волосы в гладкий тугой узел на затылке, но теперь, с трудом шевеля пальцами, Рейвен не смогла этого сделать.
Длинные пальцы Ника осторожно приподняли край неумело наложенной повязки, действуя с той же бережной ловкостью, что и три дня назад, когда доставали ключи из глубокого кармана.
– И что вы думаете? Раны заживают?
Услышав тревогу в ее голосе, Ник поспешил ободрить Рейвен.
– Мне кажется, процесс заживления идет нормально. Во всяком случае, нет ни малейших признаков инфицирования. А как вам кажется?
Откровенно говоря, Рейвен не знала, что думать об этих ранах, из-за которых она потеряла так много крови, как никогда в жизни, – даже если сравнивать с ежемесячным менструальным кровотечением. Скудные кровянистые выделения напоминали ей о стерильной пустоте ее ледяного чрева.
После короткого раздумья Рейвен согласилась с Ником, что процесс заживления ран идет нормально, мысленно прибавив: ее душевные раны в отличие от физических не заживут, наверное, никогда.
– Вам все еще очень больно? – участливо спросил Ник.
– Нет, мне уже гораздо легче, – с улыбкой призналась она.
– Значит, вам удалось без проблем переворачивать страницы романа «Дары любви»? – шутливо поинтересовался он.
– Да, – кивнула Рейвен.
Роман Лорен Синклер произвел на нее большое впечатление. Ей показалось, что он написан специально для нее, проливаясь целебным бальзамом любви и надежды на ее израненную душу. Казалось, Лорен Синклер знала об этих глубоких тайных ранах и своим романом хотела доказать Рейвен, что даже самые страшные из них могут зажить, что в ее жизни еще будет настоящая любовь и настоящее счастье...
– И каково ваше впечатление? – спросил Ник, заставляя ее продолжить беседу.
– Чудесный роман! – с чувством произнесла Рейвен и, задумчиво тряхнув густой гривой волнистых волос, добавила: – Кроме него, я успела полистать и оставленные вами цветочные каталоги. Они тоже прекрасны. Я положила их на кухне. Кстати, я приготовила для нас кофе. Хотите чашечку?
Налив Рейвен и себе по большой чашке ароматного дымящегося кофе, Ник уселся рядом с ней за столом, на котором были аккуратно разложены все цветочные каталоги, оставленные им в субботу утром на пороге ее дома. Почти каждая страница была аккуратно помечена светло-желты маркером. Очевидно, аккуратность и некоторая педантичность были в характере этой серьезной молодой женщины, привыкшей добиваться всего своим трудом.
– Похоже, вам понравились почти все цветы, – мягко улыбнулся Ник.
– Да… я сделала выбор с запасом на тот случай, если какие-то цветы нельзя сажать рядом с другими...
Ник, внимательно посмотрел на женщину, чей внешний вид никак не выделял ее среди других преуспевающих бизнес-леди. Точно так же она не осмелилась сделать категорический выбор цветов для посадки рядом с ее домом.
– Рейвен, абсолютно все цветы уживаются рядом друг с другом. Поэтому вы не должны бояться сделать какую-то ошибку. Это практически невозможно. Будьте смелее! Выберите то, что вам действительно нравится.
Понемногу поддаваясь обаянию мужской силы, исходившей от нового садовника, Рейвен остановила свой окончательный выбор на кустах сирени и розах, причем сирень должна была быть белоснежной и лиловой, а розы – бледно-розовыми и кремовыми. Встретив одобрительный взгляд Ника, Рейвен смущенно улыбнулась.
– Как они называются? – спросила она, показывая тонким пальчиком на выбранные ею сорта роз. – Мне очень нравятся названия разных сортов!
«Бог ты мой! Она собирается обращаться к своим розам по именам!» – с удивлением, смешанным с восхищением, подумал Ник.
Ему было очень приятно видеть энтузиазм, с которым Рейвен отнеслась к выбору цветов. Она хотела знать их имена, словно они были ее друзьями... или членами ее семьи.