Страуб Питер. Глотка

   – Весьма пикантная вещь, – насмешливо произнесла Эйприл. – В начале герой заводит себе друга, а к концу книги он начинает его тихо ненавидеть. И еще он так одинок, так одинок, что самые эмоциональные отрывки книги посвящены почему-то либо сценам насилия либо барам.
   – Освободите меня от этой юной леди, Рэнсом, – сказал Адам. – Иногда я начинаю ее побаиваться.
   – Ее первое слово действительно было «виртуоз»? – спросил, смеясь, Джон.
   – Моими первыми словами была фраза «старческий маразм», – сказала Эйприл.
   Примерно год назад воспоминания об этой фразе перестали казаться кому-либо забавными.
   Отношения Джона и Эйприл были весьма необычными. Девушка, казалось, постоянно оценивала его с точки зрения каких-то собственных стандартов. Она была очень рассудительна, даже слишком рассудительна для женщины. Позже Джон узнал, что два года назад Эйприл отказалась выйти замуж за молодого человека, с которым вместе закончила Чикагский университет, потому что, по ее словам, вдруг поняла, что ненавидит все его метафоры. А как можно жить с человеком, который не понимает реальность метафор?
   Мать Эйприл умерла, когда девочке было четыре года, и она выросла гениальной дочерью гениального отца. Закончив университет, она стала вести дипломные работы в миллхейвенском отделении университета штата Иллинойс. Она никогда не хотела преподавать, но ей хотелось быть рядом с отцом. Рэнсому иногда казалось, что Эйприл вышла за него замуж, потому что не могла придумать себе другого занятия.
   – Почему я? – спросил ее однажды Джон.
   – О, ты был самым интересным из всех наших знакомых, – ответила Эйприл. – Не вел себя как хам, оказавшись рядом с красивой девушкой. Всегда заказывал в китайских ресторанах именно то, что надо, любил экспериментировать, и мои шутки не выводили тебя из себя. И еще ты не вел себя так, словно главной твоей миссией в этой жизни является наставлять меня на путь истинный.
   Когда они поженились, Эйприл ушла из университета и устроилась на работу в брокерскую контору. Джон был уверен, что она не выдержит и шести месяцев, но Эйприл в очередной раз поразила его тем, как быстро и с каким удовольствием изучила законы бизнеса. Года через полтора она уже была ходячей энциклопедией-путеводителем по крупным и мелким фирмам, о которых помнила все до мельчайших деталей. Она знала, как удается тому или иному президенту договариваться со своим советом директоров, какие фабрики вот-вот разорятся, знала о новых патентах, старых отчислениях и неудачливых держателях акций.
   – Это не сложнее, чем знать все об английской поэзии шестнадцатого века, – любила повторять Эйприл. – Люди приходят ко мне с трясущимися от жадности руками, и все, что от меня требуется, – это рассказать им, как получить еще больше денег. И когда я делаю это, они отчисляют деньги в пенсионный фонд. А если дело выгорает, то готовы целовать мне ноги.
   – Вы испортили мою дочь, – сказал ему однажды Брукнер. – Она стала машиной для зарабатывания денег. Единственное утешение для меня состоит в том, что не придется провести старость в комнате, за окном которой мигает неоновый знак.
   – Для Эйприл это всего-навсего игра, – сказал ему тогда Джон. – Теперь она считает своим учителем Жака Дерриду.
   – Я стал вдруг на старости лет капиталистом, – продолжал жаловаться Брукнер. – Ты ведь понимаешь, что для скромного преподавателя из Аркхэма весьма необычно иметь так много денег.
   Со временем брак их переродился в непростое, но, в общем, мирное партнерство. Эйприл любила говорить Джону, что она – единственный юппи на свете, обладающий чувством юмора. По достижении тридцати пяти лет, Эйприл собиралась бросить работу, родить ребенка, распорядиться повыгодней их собственными деньгами и научиться отлично готовить, а также начать претворять в жизнь свои проекты по изучению местной истории. Впрочем, Рэнсом сомневался, что, даже родив ребенка, Эйприл расстанется с работой. Ни один из ее клиентов, конечно же, не хотел, чтобы Эйприл его покинула. На ежегодном обеде финансовой ассоциации Миллхейвена, над которой Эйприл всегда втайне посмеивалась, ей вручили ежегодный приз ассоциации, и в «Леджере» поместили фотографию четы Рэнсомов с огромным кубком в руках и смущенными улыбками на лице.
   Но Рэнсому не суждено было узнать, решилась бы его жена бросить работу или нет, потому что через пять дней после вручения награды кто-то напал на нее, избил, нанес множество колотых ран и оставил умирать.
   Джон по-прежнему жил в доме, который они сняли только поженившись. От Эли-плейс было недалеко до университета, где работала тогда Эйприл, и всего десять минут до нижней части города, где находились потом ее офис и рабочий кабинет Джона. Деньги Эйприл позволили им постепенно выкупить все здание, и теперь он работал на третьем этаже в огромном помещении, заставленном книгами, а у Эйприл был целый зал, заставленный компьютерами, шкафами с подшивками годовых отчетов разных изданий и факсами, которые до сих пор продолжали трещать. На втором этаже находились огромная спальня и чуть уступавшая ей в размерах комната для гостей, а на первом – гостиная, столовая и кухня.

5

   – Как переносит все это твой тесть? – спросил я.
   – Алан не знает, что случилось с Эйприл, – Рэнсом замялся. – Он... он сильно изменился за последний год. – Джон хмуро посмотрел на стопку книг на журнальном столике. Все они были о Вьетнаме – «Поля, полные огня», «Тринадцатая равнина», «Триста шестьдесят пять дней», «То, что они несли с собой». – Я сделаю кофе, – сказал он.
   Рэнсом ушел на кухню, а я стал не без зависти разглядывать дом, который он построил вместе с женой. Напротив дивана, служившего мне наблюдательным пунктом, висели какие-то странные, непонятные мне картины. Я закрыл глаза. Несколько минут спустя меня разбудил звон поставленного на журнальный столик подноса. Рэнсом даже не заметил, что я успел задремать.
   – Я хочу объяснений, – сказал он безо всяких вступлений. – Я хочу знать, что случилось с моей женой.
   – А полиции ты не доверяешь, – докончил за него я.
   – Не удивлюсь, если полиция подозревает меня. – Он разлил в кружки дымящийся кофе. – Возможно, они думают, что я пытаюсь ввести их в заблуждение, вытащив на свет божий ту самую историю с убийствами «Голубой розы». – Он взял чашку и уселся в кожаное кресло.
   – Но тебе ведь не предъявляли никаких обвинений.
   – У меня такое ощущение, что детектив Фонтейн из отдела по расследованию убийств, который расследует это дело, просто выжидает чего-то.
   – Не понимаю, почему они подключили к делу отдел расследования убийств – ведь твоя жена в больнице.
   – Моя жена умирает в больнице, – уточнил Рэнсом.
   – Ты не можешь быть в этом уверен, – возразил я.
   Он покачал головой с несчастным видом отчаявшегося человека.
   – И все же я ничего не понимаю, – продолжал я. – Как может детектив из отдела по расследованию убийств расследовать убийство человека, который вовсе даже не умер.
   Рэнсом удивленно посмотрел мне в глаза.
   – А, – сказал он. – Теперь я понимаю, о чем ты. Все это, наверное, из-за другой жертвы.
   Я успел совершенно забыть о том, что была еще одна жертва.
   – Нападение на Эйприл связывают с этим убийством. Если Эйприл умрет, Фонтейн, конечно, будет расследовать и это дело.
   – Эйприл знала того парня?
   Рэнсом покачал головой.
   – Никто вообще не знает, кто это.
   – Его так и не опознали?
   – У него не было никаких документов. И никаких особых примет. Никто не заявлял о его исчезновении. Думаю, он был бездомным бродягой.
   Я спросил, видел ли он тело этого человека.
   Джон заерзал в кресле и сообщил мне, что убийца разбросал куски тела несчастного по всей Ливермор-авеню. Прежде чем я успел как-то отреагировать на это сообщение, Рэнсом продолжал:
   – Мне кажется, этому убийце все равно, кто его жертвы. И ему не нужен даже повод. Просто он решил, что пора снова приниматься за работу.
   Одна из причин, побудивших Рэнсома уговорить меня приехать в родной город, состояла в том, что вот уже несколько недель он непрерывно разговаривает мысленно с самим собой, и теперь ему просто необходимо высказать вслух хотя бы часть этих своих мыслей.
   – Расскажи мне об этом убийце, – попросил его я. – Расскажи, каким ты его представляешь, когда думаешь о нем.
   Рэнсом явно испытал облегчение – моя просьба как нельзя лучше соответствовала его желаниям.
   – Что ж, конечно, я думал об этом, – подтвердил он, – Я пытался представить себе, каким должен быть человек, способный совершить эти ужасные убийства. – Он наклонился в мою сторону, горя от нетерпения поделиться своими соображениями на этот счет.
   Я устроился поудобнее на диване, подумав о том, как не соответствует тема нашей беседы интерьеру, среди которого мы пытаемся ее обсуждать. Это была одна из самых красивых жилых комнат, которые мне приходилось видеть, красивая сдержанной, элегантной красотой. Я подумал, что одно из полотен на стене напротив наверняка принадлежит кисти Вюлларда. Остальные тоже казались странно знакомыми. Мягкие цвета и летящие контуры предметов на картинах были как бы естественным продолжением интерьера, на низких столиках стояли весьма занятные статуэтки.
   – Я думаю, ему должно быть около шестидесяти. Отец его наверняка был алкоголиком, и, возможно, в детстве он подвергался насилию. В истории его болезни, если она существует, наверняка можно найти запись о черепной травме – у таких людей это очень частое явление. Он очень, очень сдержан и собран. Внутри его существует что-то вроде расписания. И каждый день в одно и то же время он делает одни и те же вещи. Он еще силен физически, и возможно, даже делает по утрам зарядку. Он наверняка выглядит как человек, которого вы заподозрили бы в убийстве в последнюю очередь. И еще он очень умен.
   – А как он выглядит внешне? Чем зарабатывает на жизнь? Как привык отдыхать?
   – Думаю, что единственное, что отличает его в этом смысле, помимо того, что он очень крепок для своих лет, это весьма респектабельная наружность. И еще я думаю, что он живет в том районе, где совершает убийства, так как все они, за исключением одного, произошли в одном и том же районе.
   – То есть, ты хочешь сказать, что это происходит там, где жил когда-то я? – Исключением, о котором говорил Рэнсом, было нападение на его жену.
   – Думаю, да. Люди видят, но не замечают его. Что же касается отдыха, не думаю, что он вообще способен по-настоящему расслабиться. Наверное, он почти никогда не берет отпуск. И еще: я почти уверен, что он работает садовником.
   – И слова «Голубая роза» имеют отношение к его профессии?
   Рэнсом пожал плечами.
   – Слова подобраны довольно странно – он словно определяет этими словами самого себя. Думаю, работа в саду подходит такому человеку больше всего. Такая работа помогает снять напряжение и удовлетворить свою страсть к порядку. К тому же ты всегда работаешь один.
   – Итак, если мы поедем в южную часть города и зайдем там хорошо выглядящего, но немного скучного шестидесятилетнего мужчину, в заднем дворике жилья которого разбит роскошный сад, мы можем считать, что нашли убийцу?
   Рэнсом улыбнулся.
   – Да, это наверняка будет он. Просьба не кантовать.
   Рэнсом снова нагнулся, возбуждаясь все больше и больше, по мере того как подходил к главной части созданной им теории.
   – Возможно, все эти годы его просто не было в Миллхейвене. Может быть, у него была работа, связанная с разъездами. Продавал, например, дамские чулки или мужские рубашки. – Рэнсом выпрямился, буравя меня глазами. – Но лично я думаю, что он служил в армии. И наверняка поступил на военную службу, чтобы избежать ареста, и провел все эти годы на военных базах Америки и Европы. Он почти наверняка был в Корее, а возможно, и во Вьетнаме. Вполне мог побывать в Германии. И уж наверняка видел великое множество военных баз, разбросанных по маленьким городкам юга и среднего запада. И еще я готов спорить, что время от времени он убивал кого-нибудь везде, где находился. Не думаю, что он когда-нибудь останавливался. Он был серийным маньяком-убийцей еще до того, как нам стало известно о существовании подобных маний. Никто ведь никогда не сопоставлял отдельные случаи, Тим. Они додумались до этого лишь несколько лет назад. В ФБР никогда не слышали об этом парне, потому что им никогда не докладывали ни об одном из этих убийств. Он отлучался ненадолго с базы, увлекал кого-нибудь из штатских в аллею возле отеля – он умел очень хорошо убеждать – и там убивал.

6

   Пока я слушал Джона Рэнсома, взгляд мой невольно возвращался к картине, которая была, по моим предположениям, полотном Вюлларда. Семейство представителей среднего класса, состоящее почему-то из одних женщин, детей и слуг, прогуливалось по красивому, ухоженному саду, сидело под ветвями раскидистого дерева. На темную зелень деревьев падал лимонно-желтый свет.
   Рэнсом снял очки и протер их краем рубашки.
   – Ты, кажется, почти что очарован этой комнатой, особенно картинами, – он опять улыбался. – Эйприл была бы польщена. Это она откопала большинство этих картин. Она притворялась, что я тоже помогал ей, но большая часть работы всегда падала на ее плечи.
   – Я действительно очарован, – признался я. – Это Вюллард? Очень красивая картина. – Остальные полотна и статуэтки в этой комнате, хотя явно принадлежали разным авторам, были выполнены примерно в том же стиле, что и полотно напротив. Здесь были пейзажи, картины на религиозные темы и почти абстрактные полотна. На большинстве из них изображение было немного плоским, хрупким и каким-то очень декоративным, как на картинах японских художников, оказавших в свое время влияние на многих великих художников, включая Ван Гога и Годвина. Я понял, что небольшая картина с изображением снятия с креста принадлежит кисти Мориса Дени, и только тут оценил работу, проделанную Эйприл Рэнсом, и отдал должное ее безусловно неординарному уму.
   Она собрала работы группы под названием «Нейбис», в которую входили так называемые «пророки». Она нашла полотна Серезера, Русселя, Поля Рэнсона, Дени и Вюлларда. Все купленное Эйприл было просто превосходно и так или иначе связано между собой, а каждое полотно занимало свое место в истории живописи, и, поскольку эти художники были не очень хорошо известны в Америке, картины наверняка обошлись не слишком дорого. Однако, собранное в коллекцию, все это стоило гораздо больше, чем по отдельности, хотя даже и по отдельности каждое полотно наверняка стоило сейчас намного дороже, чем когда покупалось. К тому же, это были очень приятные и интересные картины – они поэтизировали боль и радость, горе и нежность, заставляли обычные человеческие чувства казаться красивыми.
   – В этой комнате, должно быть, больше картин группы «Нейбис», чем по всей стране, – сказал я. – Как вы разыскали их все?
   – Эйприл прекрасно удавались такие вещи, – сказал Рэнсом. Теперь он снова выглядел измученным и усталым. – Она ходила в разные дома, где не прочь были расстаться с парочкой картин, и собирала все это по крупице. Я рад, что тебе понравился Вюллард, мы его тоже очень любим.
   Полотно Вюлларда было центром коллекции: это было самое важное, чем они владели, и одновременно самое радостное и немного таинственное. Это был настоящий праздник солнечного цвета, падавшего на зеленые листья, праздник единения людей в семье и их общего единения с природой.
   – У него есть название? – я даже встал, чтобы получше разглядеть полотно.
   – Кажется, она называется «Можжевельник».
   Я взглянул на него через плечо. Рэнсом явно не знал ни о том, что существует знаменитая сказка братьев Гримм с тем же названием, ни о том, что это название может быть как-то связано со мной. Совпадение буквально поразило меня, и я придвинулся поближе к картине. Люди, сидящие под огромным деревом, казались вблизи грустными и одинокими, загнанными в ловушку своих мыслей и страстей, они собрались вместе под каким-то фальшивым, формальным предлогом и не обращали внимания ни на струящийся с небес свет, ни на дрожащие над их головами листья, ни на разнообразие цветов окружавшей их природы, частью которой они так или иначе являлись.
   – Глядя на эту картину, я вижу перед собой Эйприл, – произнес за моей спиной голос Рэнсома.
   – Это замечательное полотно, – сказал я. Оно полно было скрытого негодования и злости, но это каким-то непостижимым образом лишь усиливало свет – потому что сама картина как бы служила утешением человеческих печалей.
   Джон встал и подошел ко мне, не сводя глаз с картины.
   – В этом полотне столько счастья и радости.
   Я кивнул, понимая, что он думает сейчас о лежащей в коме жене.
   – Ты ведь поможешь мне? – спросил Рэнсом. – Мы могли бы посодействовать полиции, установив имя убийцы. Надо дорасследовать его прежние преступления.
   – За этим я сюда и приехал.
   Рэнсом крепко сжал мою руку.
   – Но должен сразу сказать тебе: если я найду того, кто напал на мою жену, я попытаюсь его убить. Если мне удастся подобраться к этому негодяю, я сделаю с ним то, что он сделал с Эйприл.
   – Вполне могу понять твои чувства, – ответил я.
   – Нет, не можешь, – он опустил руку и „сделал еще шаг в сторону полотна, затем, быстро взглянув на него, отвернулся и вернулся к креслу, на котором сидел, и положил ладонь на стопку романов о Вьетнаме. – Потому что ты никогда не знал Эйприл. Я возьму тебя завтра с собой в больницу, но ты не сможешь по-настоящему... то, что лежит там, с трубками в носу, это ведь не... – Рэнсом прикрыл рукой глаза. – Извини меня. Сейчас я принесу тебе еще кофе.
   Он пошел с моей чашкой к столу, а я опять стал разглядывать комнату. Мраморный камин прекрасно сочетался с серо-розовыми тонами висящих на стенах картин. Единственным ярким пятном в комнате было красное небо на картине Мориса Дени, изображавшей снятие с креста. Над камином висело огромное полотно Поля Рэнсона с изображением коленопреклоненной женщины, возносящей к небу свои мольбы. И тут я заметил лежащую на мраморной крышке бронзовую табличку и подошел к камину, чтобы рассмотреть ее получше. Как только я поднял ее и поставил вертикально, ко мне подошел Джон Рэнсом с дымящейся кружкой в руках.
   – А, ты нашел это, – сказал он.
   Я прочитал на бронзовой поверхности следующее: «Награда Ассоциации финансистов города Миллхейвена вручается Эйприл Рэнсом по случаю торжественного ежегодного обеда, 1991».
   Джон Рэнсом сел и протянул руку к табличке. Я обменял ее ь" чашку кофе, и он растерянно глядел на нее несколько секунд, прежде чем снова положить на камин.
   – Эта табличка что-то вроде удостоверения, – сказал Джон. – Настоящая честь состоит в том, что имя твое выгравировано на огромной чаше, которая стоит под стеклянным колпаком в Клубе основателей.
   Рэнсом посмотрел мне прямо в глаза и растерянно заморгал.
   – Интересно, почему я не показываю тебе снятую в тот день фотографию? Ты, по крайней мере, составил бы представление о том, как она выглядела. Конечно, ты пойдешь со мной в больницу, но в этой фотографии осталось гораздо больше от настоящей Эйприл. – Он вскочил со стула и вышел в коридор, а спустя несколько минут вернулся со страницей «Леджера» в руке.
   – Пришлось поискать, – сказал он. – Я все собирался вырезать фотографию и приклеить ее в альбом, но в эти дни как-то просто не могу ничем заниматься. – Он протянул мне газетный лист.
   Фотография помещалась в правом верхнем углу финансового раздела. На Джоне Рэнсоме был фрак, а на его жене – белый шелковый костюм с огромным пиджаком поверх топа с низким вырезом. Она улыбалась в камеру, обвив руками огромную чашу, а Джон смотрел на нее. Эйприл Рэнсом была почти одного роста со своим мужем, коротко подстриженные белокурые волосы открывали ее изящную шею. У нее был большой рот и маленький вздернутый носик, и даже на фотографии было видно жизнерадостное выражение ее умных глаз. Меня немного удивило, что Эйприл Рэнсом выглядит именно той, кем была – напористым и проницательным специалистом по финансовым вопросам, а не женщиной, которую описал мне Джон в машине по дороге из аэропорта. Женщина на фотографии явно не изнуряла себя бесполезными страданиями по поводу глубины и ложности человеческой жизни – она наверняка купила картины, потому что понимала, что они будут хорошо смотреться на стенах этой комнаты, а цена их будет постоянно увеличиваться. Она никогда не оставила бы работу, чтобы родить ребенка, она была очень трудолюбивой и немного безжалостной, она никогда не бывала снисходительна к дуракам.
   – Она очень красивая, правда? – произнес Рэнсом.
   Я посмотрел на дату в углу газетного листа. Понедельник, третье июня.
   – И через сколько после этого на нее напали?
   Рэнсом поднял брови.
   – Полиция нашла Эйприл дней через десять после этого обеда – он был в пятницу, тридцать первого мая. Неизвестного мужчину убили в следующую среду. В понедельник вечером Эйприл не вернулась домой из офиса. Я сходил с ума от беспокойства и в два часа ночи позвонил наконец в полицию. Они сказали мне подождать еще двадцать четыре часа – может быть, она все-таки придет домой. А днем мне позвонили и сказали, что нашли ее – она без сознания, но пока жива.
   – Они нашли ее на стоянке или в каком-нибудь подобном месте?
   Рэнсом положил газету на стол рядом с книгами и тяжело вздохнул.
   – Мне кажется, я говорил тебе. Горничная в отеле «Сент Элвин» нашла ее, когда зашла проверить состояние номера. – В глазах Джона, в его позе, в том, как он выпрямился, произнося эти слова, было что-то вызывающее.
   – Так Эйприл нашли в номере отеля «Сент Элвин»?
   Рэнсом одернул пиджак и поправил галстук.
   – Номер, где ее нашли, пустовал весь день, а вечером в него должен был кто-то въехать. Эйприл вошла в этот номер – или ее принесли туда – в сознании или без сознания – так, что никто в отеле этого не видел.
   – Так как же она туда попала?
   Мне было очень жалко Джона Рэнсома, и я задал этот дурацкий вопрос, чтобы выиграть время, пока я переварю полученную информацию.
   – Прилетела на крыльях. Я не имею ни малейшего понятия, как она оказалась в этом номере, Тим. Все, что я знаю, это что Эйприл никогда не стала бы встречаться ни с каким любовником в отеле «Сент-Элвин», потому что даже если бы у нее был любовник – а его у нее не было, – отель «Сент Элвин» – слишком грязное место. Эйприл никогда не переступила бы его порог.
   «Разве что ей захотелось бы немного грязи», – подумал я.
   – Я знаю ее – а ты никогда ее не встречал. Я был женат на ней четырнадцать лет, а ты только видел ее на фотографии. Она никогда не пошла бы в подобное заведение.
   Конечно, Дон был прав. Я не знал ее и делал свои выводы о ее характере, основываясь лишь на газетном снимке и на холодном расчете, с которым, как мне казалось, она собирала свою коллекцию.
   – Подожди секунду, – сказал я. – Ты запомнил номер комнаты?
   – Эйприл нашли в номере двести восемнадцать. – Джон улыбнулся. – А я все сидел и ждал, когда же ты задашь мне этот вопрос. Это был тот же номер, где убили Джеймса Тредвелла и написали над его телом слова «Голубая роза».
   – И твой следователь не считает это важным совпадением?
   Рэнсом выбросил вперед обе руки.
   – Полиция вообще не считает, что события пятидесятых годов имеют какое-то отношение к нападению на мою жену. Самоубийство Уильяма Дэмрока заставило всех навсегда забыть об этом деле. Он умер – убийства прекратились, вот и все.
   – Ты сказал, что первую жертву нашли на Ливермор-авеню?
   Рэнсом энергично закивал.
   – Где именно на Ливермор-авеню?
   – Скажи мне сам. Ты прекрасно это знаешь.
   – В тоннеле, ведущем на другую сторону отеля «Сент Элвин»?
   Рэнсом снова улыбнулся.
   – Готов спорить, что именно там. В газете не написали точно, там просто было сказано "поблизости от отеля «Сент Элвин». Мне даже не приходило в голову, что это должно быть в том же самом месте, где нашли первую жертву тогда, в пятидесятых, пока Эйприл... хм... пока они не нашли ее. Ты знаешь, в том номере. – Улыбка его выглядела теперь почти зловещей – Джон потерял контроль над своим лицом. – Я ни в чем не могу быть уверен до конца, потому что я получил информацию о том, что случилось тогда, лишь из твоей книги – «Расколотый надвое». Я ведь не знаю, изменял ли ты место действия...
   – Нет, не изменял, – твердо сказал я.
   – Поэтому, читая твою книгу, я подумал, что могу позвонить тебе, просто чтобы выяснить...
   – По-прежнему ли я уверен, что Дэмрок совершил убийства «Голубой розы»?