Страница:
– В каком смысле?
– Первая, в которую ты по-настоящему влюбился. – Она коснулась его – столь бесстыдно и столь чудесно.
Он взглянул вниз, на ее руку, поражаясь тому, что этот простой жест может принести такое удовольствие. Он еле держался на ногах.
– Да! Я люблю тебя!
Он стоял, застыв, потрясенный, не в силах оторвать взгляд от ее дивного тела, дерзкого и страстного в своей наготе. Она подняла лицо, обвила руками его шею; губы ее раскрылись. Он поцеловал ее, он припал губами к ее рту – и ощутил кисловатое, до странности холодное дыхание.
– Вернемся в постель, – бросила она и повела его от камина, взяв за руку; затем вдруг остановилась и, удерживая его на расстоянии вытянутой руки, уставилась на него своим пристальным взглядом. – Дай-ка мне на тебя посмотреть. – Руки ее пробежали по его груди, легко коснулись мускулистого живота и без стеснения стали исследовать интимные части. – Ты когда-нибудь болел? – спросила она.
– Конечно нет! – Его поразила эта бесцеремонность. Что ей за дело до его болезней?
– Эта болезнь передается от тела к телу, – отрешенно сказала она. Она, конечно, говорила ерунду. – Но это неважно. Меня интересовало общее состояние твоего здоровья.
– Я в полном порядке, мадам. – Он мрачно прошел мимо нее и улегся на кровать. Она посмотрела на него сверху вниз, легко рассмеялась и закружилась по комнате; тело ее было преисполнено грации и красоты юности. Джон зачарованно следил за ней взглядом – в нем росло нетерпение.
Внезапно она прыгнула в кровать. Это была высокая кровать с пологом на четырех столбиках, и прыжок ее показался Джону совершенно сверхъестественным. Он попытался засмеяться, но что-то в ее поведении остановило его. Она показалась ему раздосадованной, когда забиралась под одеяло.
– Ты ничего не понимаешь в любви, – громко произнесла она. Затем вдруг оказалась с ним рядом. Сидя на корточках, – глаза, как у проказливого эльфа, – она спросила: – Не хотел бы поучиться?
– Я бы сказал... да. Хотя ты и не спешишь со своими уроками.
Она без предупреждения схватила его за щеки и неистово впилась в губы. Язык ее оказался у него во рту. Он был жестким и шершавым, как ерш, и Джон удивленно отстранился. Как может быть такое во рту человека? Это просто ужасно. Он в замешательстве бросил взгляд на дверь.
– Не бойся меня, – сказала она. Затем весело рассмеялась – и смех ее зазвенел в предрассветных сумерках.
Джон не был суеверным человеком, но в этот момент он вспомнил о лагерях цыган. А вдруг она цыганская ведьма, пришедшая сюда, чтобы заявить о своих правах на поместье Хэдли? Она, должно быть, заметила выражение его липа, потому что буквально бросилась на Джона. Ее руки скользили по его телу, плоть ее касалась его плоти, она подставляла ему лицо для поцелуев.
И он ее целовал. Он целовал ее так, как никогда никого раньше. Он покрывал поцелуями ее губы, ее щеки, шею. А потом она вдруг приподняла руками свою грудь и подставила ее под его жаркие поцелуи. Никогда прежде не испытывал Джон такого удовольствия, лаская женскую грудь. Сердце его разрывалось от счастья. Забыв про цыган, он целиком отдался небывалому наслаждению. Мягко и настойчиво она передвигала его голову вниз, пока он не стал целовать ее самое тайное, самое интимное место.
Его изумила мощь этого удовольствия. Она повернулась – проворно, ловко, – и не успел он это осознать, как она уже целовала его в томесто.
За эти несколько минут она пробудила в нем чувства, о которых он и не подозревал доселе. Волны ликования заполняли его. Он чувствовал, как растет ее возбуждение. Ни одна женщина не вызывала в нем ощущения, что он так умел, так хорош.Затем настроение ее изменилось. Мягко, настойчиво она изгибалась под ним, пока они не оказались лицом к лицу. Ноги ее раздвинулись, глаза манили. Слабый звук, в котором слились воедино и радость, и страх, сорвался с ее губ, когда он скользнул в нее. Затем руки ее поднялись, схватили его ягодицы, и они начали.
Джон сражался как мужчина, но возбуждение его было столь велико, что уже спустя несколько мгновений он бился в экстазе, бился и выкрикивал ее прекрасное имя – выкрикивал, не заботясь, что его могут услышать слуги, выкрикивал во славу великой любви.
Он опустился на нее.
– Выходи за меня, шлюха, – выдохнул он.
Она медленно водила пальцами по его спине, впиваясь ногтями в кожу. Лицо ее оставалось бесстрастным. Ногти впивались больно, но он словно и не замечал этого. Он был слишком счастлив, слишком опьянен.
– Леди Мириам, ты должна стать моей женой.
– Я не настоящая леди.
Он рассмеялся.
– Ты должна ею быть!
В это мгновение он на ней и женился. Души их не расстанутся отныне вовек.
Он вспоминал те годы – годы безумной любви, ее чудо и ее ужас, дивное великолепие страсти. Так много было приобретено, так много потеряно.
И поместье пришло в запустение. Крестьяне сбежали. Костры пытан потухли. Угас и старый лорд. Джон потерял себя в ней, потерял – и найти уже не мог. Потерял себя в любви к ней.
Он беспокойно пошевелился. Ах, только одно могло быть не в порядке! Она тряхнула головой, отказываясь в это поверить. Не так скоро, конечно, нет!
Она включила четвертую скорость. Огни мелькали за окнами, машина неслась к Нью-Йорку.
– Ты едешь слишком быстро. – Он повысил голос, стараясь перекрыть шум ветра.
– Мы одни на дороге.
Стрелка спидометра дрожала около восьмидесяти. Мириам, откинув голову назад, рассмеялась – горько и зло. Он не мог так быстро сдать. Она так его любила – его молодость, его свежесть. Рука ее скользнула в его руку, ощутила ответное пожатие.
– Ты задремал, да?
Она почувствовала на себе его взгляд.
– У меня были видения.
– Это похоже на Сон?
–Что-то вроде грез наяву. Я наполовину бодрствовал. Я видел прошлое – то время, когда мы встретились.
Она чуть не закричала от облегчения. Грезы наяву! Теперь она могла полностью отдаться тому чудесному состоянию, которое обычно наступало после насыщения. Старое ухабистое шоссе, запущенный город – во всем была скрытая красота. И за чувством облегчения в сердце ее пришло знакомое чувство – любовь к роду человеческому, или, точнее, благодарность за то, что он существует.
Мысли ее обратились к маленькой Алисе Кавендер, которую она вскоре должна будет трансформировать. Когда для Джона действительно наступит зима – нет-нет, не скоро, еще много лет пройдет, – у Алисы будет только начало лета. Он иссохнет, сморщится, она – расцветет, и любовь Мириам переключится с одного существа на другое, и не будет тех ужасных лет одиночества, которые ей приходилось влачить в прошлом. Чтобы подбодрить себя, она попробовала коснутьсяАлисы. Отклик пришел незамедлительно – она ощутила ее теплоту, ее запах, неистовство ее сердца. Затем все кончилось – дивный шторм утих. Прикосновение...как хорошо. Девочка отлично развивалась в нужном направлении.
Они пересекли Флашинг-Медоу-Парк, оставив слева огромное кладбище Маунт-Хеброн и справа – павильоны Всемирной ярмарки. Мириам внимательно наблюдала за Джоном, не забывая, впрочем, и о дороге.
– Помнишь Террас-Клуб? – задумчиво спросил он.
– Как могу я забыть? – Это было в тридцать девятом, Террас-Клуб тогда располагался на месте старой Всемирной ярмарки. Она живо представила себе его веселые желто-белые стены, изящные линии столов и стульев из нержавеющей стали.
– Мытам танцевали.
– Мы там делали не только это. – Она хорошо помнила, как Джон в припадке неистовства похитил девчушку из дамского туалета, в то время как она наслаждалась ее кавалером.
Огни Манхэттена замелькали вдали – они ехали через Квинс. Мириам казалось, что все это было так недавно. Как будто не больше недели прошло с тех пор, как весь этот район наводнили строители. Раньше здесь проходила мощеная дорога, в воздухе носились запахи смолы и сырой древесины. В те дни Лонг-Айлендская магистраль еще не была построена, и трамвайные пути бежали к Озоновому парку. Спальных районов на окраине тогда еще не существовало. Они часто ездили на маленьком трамвайчике с сиденьями из ротанга – он звенел, разбрасывал искры, подрагивал на рельсах, островок света в безбрежности океана темноты.
Скоро началась вереница кладбищ: Маунт-Сион, Кэлвери, Грин-Эйкерс. Воздух наполнился затхлостью и прохладой.
Джон включил радио, и доносившийся из ниоткуда старческий голос, рассказывавший какую-то бесконечную грустную историю, вторгся в ее воспоминания, нарушив их плавное течение.
– Пожалуйста...
– Мне это нравится.
– Ты более эксцентричен, чем я думала.
– Мне нравится слушать стариков. Я втайне злорадствую над их немощью.
Да, это понять она могла. Она вполне могла себе представить, что должен чувствовать Джон, одержав верх над проклятием старости. Что он идеальный человек, верх совершенства. Она тоже стала получать удовольствие от присутствия в воздухе этого старческого голоса. Он являлся прямой противоположностью молодости и энергии Джона; на таком фоне сидящий рядом казался ей еще более чудесной, еще более вдохновляющей находкой, чем когда-либо раньше.
Она быстро проехала Мидтаунский туннель и через Третью авеню к Саттон-Плейс Дом их стоял в конце тупика – небольшое, но элегантное строение, с виду ничем не похожее на крепость, каковой он на самом деле являлся. Мириам нравилось чувство защищенности, которое она здесь испытывала. Она не жалела ни времени, ни средств на охранную систему. Она интересовалась всеми техническими новинками, совершенствуя по мере их появления свою систему сигнализации. В оконных проемах, где на подоконниках росли петунии, вечно бодрствовали микроволновые датчики. Каждое окно и каждая дверь были снабжены электростатическим барьером, достаточно мощным для того, чтобы привести любого взломщика в бессознательное состояние. Даже кровать Мириам была оборудована новой системой защиты,которая при приближении к ней чужака опускала вокруг стальные экраны. В садике за домом среди роз стояли чувствительные детекторы, которые реагировали на шаги и распознавали, человек это или животное. Камеры со светоусилительными линзами сторожили аллею и площадку перед гаражом, а управляющий ими компьютер бдительно следил за любым человеком, оказавшимся в пределах их досягаемости.
Когда-то под аллеей и садиком проходил потайной ход – он вел к частной пристани на Ист-Ривер, – но после прокладки магистрали все изменилось. Защититься теперь было важнее – и легче, – чем бежать.
Она остановила машину, выключила фары и нажала кнопку на щитке машины, чтобы закрыть за собой дверь гаража. Джон сразу же вышел и направился в котельную, чтобы сжечь мешки с пустыми оболочками их жертв. Он спешил, дым должен был исчезнуть до того, как начнет светать.
Мириам чувствовала себя неловко. Она разрешила Алисе остаться здесь на всю ночь, нарушив тем самым свои же собственные строжайшие правила. Теперь придется сказать об этом Джону – чтобы он не слишком шумел в котельной.
– Тише, не разбуди Алису, – негромко произнесла она.
– Ничего страшного. Я уже встала. – Алиса стояла наверху, на лестнице, ведущей в подвал. Ее серо-голубые глаза смотрели на Джона и на два его больших пластиковых мешка.
– Оставайся наверху, – быстро сказала ей Мириам.
Проигнорировав ее реплику, Алиса с кошачьей грацией стала спускаться по лестнице.
– Ты мне снилась. – Она взглянула на Мириам. В глазах ее был немой вопрос, она ощутила в этом сне что-то необычное.
Мириам улыбнулась. Когда она коснуласьее, Алисе приснился сон. Хорошее начало. Так закладывается великая любовь.
– Ну, раз уж она здесь, почему бы ей не помочь мне? – едко заметил Джон. – Какая тебе разница, это же просто мусор.
Что ж,он имел все основания негодовать, но Мириам была настолько рада присутствию Алисы, что с удивлением обнаружила: ей сейчас нет никакого дела до Джона и его злости.
– Прекрасно, – сказала Алиса, нарушив молчание, последовавшее за замечанием Джона.
Мириам пошла наверх. Несмотря ни на что, она ощутила мгновенную вспышку удовольствия из-за резкости, прозвучавшей в голосе Джона. Он был интересен, когда злился. Иногда она специально его подначивала. Это отчасти и явилось причиной того, что она, вопреки своему запрету, пригласила Алису провести здесь ночь. Это – и еще любовь, которую она к ней испытывала.
– А почему бы вам просто не оставлять мусор в проулке, как это делают все остальные?
Типичный вопрос этой зануды. Мириам просто не имеет права заявлять, что ей нужна дружба девчонки. Это уж слишком! Она ведь говорила: он будет с ней вечно! Единственное, что могло бы этому помешать, – несчастный случай. Он чуть не рассмеялся – забавная мысль вдруг пришла ему в голову. Что, если это неприятное маленькое существо – его замена на случай, если он погибнет?
– Так почему же? – повторила она. Алиса всегда требовала ответа на свой вопрос.
– Не слишком часто его оттуда убирают. – Он бросил ей мешки. – Подержи их, пока я разожгу огонь.
Скоро рассветет. Надо спешить. В дневное время они никогда не сжигали «вещественные доказательства».
– Они такие легкие.
– Тебе что за дело? Мы были голодны, решили перекусить. – Он потянул рычаг подачи газа, – сюда специально была подведена линия газа высокого давления. Раздался хлопок, рев, и топка заполнилась голубыми языками пламени.
– А что здесь такое, бумага?
Он вырвал мешки из ее рук.
– Считай это еще одной из наших тайн.
– Вы на машине везете мусор домой?
Джон уставился на нее, свирепо сверкая глазами.
– Мы устроили пикник. Как ты ухитрилась его пропустить, я и вообразить себе не могу.
Она улыбнулась – с нарочитой любезностью.
– Вы меня не приглашали. А я не такой человек, чтобы навязываться.
– Я что-то этого не заметил.
– Могу поспорить, что Мириам хотела меня взять. Ты, вероятно, не позволил ей.
– Мне жаль тебя разочаровывать, но она вообще не упоминала твоего имени.
– Она любит меня.
Это было сказано так просто и с такой убежденностью, что Джон не нашел слов для ответа. Делая вид, будто не замечает ее присутствия, он занялся топкой.
Голоса Сназвучали в ней все громче и громче. Когда она вышла из душа, Джон уже сидел на кровати.
– Зачем ты разрешила ей сегодня остаться?
– Ее родители в отъезде.
– Она видела, как я сжигаю мешки.
– Скоро она будет тебе помогать. Ты готов ко Сну? – Она опустилась на кровать.
– Я никак не могу понять, что тебе от нее надо!
– Она смотрит за домом. Ты собираешься Спать?
–У меня нет никакого желания.
Страх охватил ее при этих словах, страх, который она постаралась скрыть. Он должен Спать!Она подняла руку, коснулась его, пытаясь сформулировать вопрос. Но было уже невозможно бороться со Сном.Последнее, что она запомнила, проваливаясь в Сон, -это его беспокойное шевеление. Затем ее захватило сновидение – столь же реальное и ощутимое, как жизнь, более яркое и живое, чем картинки, возникающие в памяти. Она Спала.
1
– Первая, в которую ты по-настоящему влюбился. – Она коснулась его – столь бесстыдно и столь чудесно.
Он взглянул вниз, на ее руку, поражаясь тому, что этот простой жест может принести такое удовольствие. Он еле держался на ногах.
– Да! Я люблю тебя!
Он стоял, застыв, потрясенный, не в силах оторвать взгляд от ее дивного тела, дерзкого и страстного в своей наготе. Она подняла лицо, обвила руками его шею; губы ее раскрылись. Он поцеловал ее, он припал губами к ее рту – и ощутил кисловатое, до странности холодное дыхание.
– Вернемся в постель, – бросила она и повела его от камина, взяв за руку; затем вдруг остановилась и, удерживая его на расстоянии вытянутой руки, уставилась на него своим пристальным взглядом. – Дай-ка мне на тебя посмотреть. – Руки ее пробежали по его груди, легко коснулись мускулистого живота и без стеснения стали исследовать интимные части. – Ты когда-нибудь болел? – спросила она.
– Конечно нет! – Его поразила эта бесцеремонность. Что ей за дело до его болезней?
– Эта болезнь передается от тела к телу, – отрешенно сказала она. Она, конечно, говорила ерунду. – Но это неважно. Меня интересовало общее состояние твоего здоровья.
– Я в полном порядке, мадам. – Он мрачно прошел мимо нее и улегся на кровать. Она посмотрела на него сверху вниз, легко рассмеялась и закружилась по комнате; тело ее было преисполнено грации и красоты юности. Джон зачарованно следил за ней взглядом – в нем росло нетерпение.
Внезапно она прыгнула в кровать. Это была высокая кровать с пологом на четырех столбиках, и прыжок ее показался Джону совершенно сверхъестественным. Он попытался засмеяться, но что-то в ее поведении остановило его. Она показалась ему раздосадованной, когда забиралась под одеяло.
– Ты ничего не понимаешь в любви, – громко произнесла она. Затем вдруг оказалась с ним рядом. Сидя на корточках, – глаза, как у проказливого эльфа, – она спросила: – Не хотел бы поучиться?
– Я бы сказал... да. Хотя ты и не спешишь со своими уроками.
Она без предупреждения схватила его за щеки и неистово впилась в губы. Язык ее оказался у него во рту. Он был жестким и шершавым, как ерш, и Джон удивленно отстранился. Как может быть такое во рту человека? Это просто ужасно. Он в замешательстве бросил взгляд на дверь.
– Не бойся меня, – сказала она. Затем весело рассмеялась – и смех ее зазвенел в предрассветных сумерках.
Джон не был суеверным человеком, но в этот момент он вспомнил о лагерях цыган. А вдруг она цыганская ведьма, пришедшая сюда, чтобы заявить о своих правах на поместье Хэдли? Она, должно быть, заметила выражение его липа, потому что буквально бросилась на Джона. Ее руки скользили по его телу, плоть ее касалась его плоти, она подставляла ему лицо для поцелуев.
И он ее целовал. Он целовал ее так, как никогда никого раньше. Он покрывал поцелуями ее губы, ее щеки, шею. А потом она вдруг приподняла руками свою грудь и подставила ее под его жаркие поцелуи. Никогда прежде не испытывал Джон такого удовольствия, лаская женскую грудь. Сердце его разрывалось от счастья. Забыв про цыган, он целиком отдался небывалому наслаждению. Мягко и настойчиво она передвигала его голову вниз, пока он не стал целовать ее самое тайное, самое интимное место.
Его изумила мощь этого удовольствия. Она повернулась – проворно, ловко, – и не успел он это осознать, как она уже целовала его в томесто.
За эти несколько минут она пробудила в нем чувства, о которых он и не подозревал доселе. Волны ликования заполняли его. Он чувствовал, как растет ее возбуждение. Ни одна женщина не вызывала в нем ощущения, что он так умел, так хорош.Затем настроение ее изменилось. Мягко, настойчиво она изгибалась под ним, пока они не оказались лицом к лицу. Ноги ее раздвинулись, глаза манили. Слабый звук, в котором слились воедино и радость, и страх, сорвался с ее губ, когда он скользнул в нее. Затем руки ее поднялись, схватили его ягодицы, и они начали.
Джон сражался как мужчина, но возбуждение его было столь велико, что уже спустя несколько мгновений он бился в экстазе, бился и выкрикивал ее прекрасное имя – выкрикивал, не заботясь, что его могут услышать слуги, выкрикивал во славу великой любви.
Он опустился на нее.
– Выходи за меня, шлюха, – выдохнул он.
Она медленно водила пальцами по его спине, впиваясь ногтями в кожу. Лицо ее оставалось бесстрастным. Ногти впивались больно, но он словно и не замечал этого. Он был слишком счастлив, слишком опьянен.
– Леди Мириам, ты должна стать моей женой.
– Я не настоящая леди.
Он рассмеялся.
– Ты должна ею быть!
В это мгновение он на ней и женился. Души их не расстанутся отныне вовек.
Он вспоминал те годы – годы безумной любви, ее чудо и ее ужас, дивное великолепие страсти. Так много было приобретено, так много потеряно.
И поместье пришло в запустение. Крестьяне сбежали. Костры пытан потухли. Угас и старый лорд. Джон потерял себя в ней, потерял – и найти уже не мог. Потерял себя в любви к ней.
* * *
Мириам была встревожена, Голова Джона безвольно покачивалась, рот приоткрылся. Он явно дремал. Для них это было просто немыслимо. Они или бодрствовали, или Спали, тоесть находились в глубоком укрепляющем трансе, свойственном их природе.Он беспокойно пошевелился. Ах, только одно могло быть не в порядке! Она тряхнула головой, отказываясь в это поверить. Не так скоро, конечно, нет!
Она включила четвертую скорость. Огни мелькали за окнами, машина неслась к Нью-Йорку.
– Ты едешь слишком быстро. – Он повысил голос, стараясь перекрыть шум ветра.
– Мы одни на дороге.
Стрелка спидометра дрожала около восьмидесяти. Мириам, откинув голову назад, рассмеялась – горько и зло. Он не мог так быстро сдать. Она так его любила – его молодость, его свежесть. Рука ее скользнула в его руку, ощутила ответное пожатие.
– Ты задремал, да?
Она почувствовала на себе его взгляд.
– У меня были видения.
– Это похоже на Сон?
–Что-то вроде грез наяву. Я наполовину бодрствовал. Я видел прошлое – то время, когда мы встретились.
Она чуть не закричала от облегчения. Грезы наяву! Теперь она могла полностью отдаться тому чудесному состоянию, которое обычно наступало после насыщения. Старое ухабистое шоссе, запущенный город – во всем была скрытая красота. И за чувством облегчения в сердце ее пришло знакомое чувство – любовь к роду человеческому, или, точнее, благодарность за то, что он существует.
Мысли ее обратились к маленькой Алисе Кавендер, которую она вскоре должна будет трансформировать. Когда для Джона действительно наступит зима – нет-нет, не скоро, еще много лет пройдет, – у Алисы будет только начало лета. Он иссохнет, сморщится, она – расцветет, и любовь Мириам переключится с одного существа на другое, и не будет тех ужасных лет одиночества, которые ей приходилось влачить в прошлом. Чтобы подбодрить себя, она попробовала коснутьсяАлисы. Отклик пришел незамедлительно – она ощутила ее теплоту, ее запах, неистовство ее сердца. Затем все кончилось – дивный шторм утих. Прикосновение...как хорошо. Девочка отлично развивалась в нужном направлении.
Они пересекли Флашинг-Медоу-Парк, оставив слева огромное кладбище Маунт-Хеброн и справа – павильоны Всемирной ярмарки. Мириам внимательно наблюдала за Джоном, не забывая, впрочем, и о дороге.
– Помнишь Террас-Клуб? – задумчиво спросил он.
– Как могу я забыть? – Это было в тридцать девятом, Террас-Клуб тогда располагался на месте старой Всемирной ярмарки. Она живо представила себе его веселые желто-белые стены, изящные линии столов и стульев из нержавеющей стали.
– Мытам танцевали.
– Мы там делали не только это. – Она хорошо помнила, как Джон в припадке неистовства похитил девчушку из дамского туалета, в то время как она наслаждалась ее кавалером.
Огни Манхэттена замелькали вдали – они ехали через Квинс. Мириам казалось, что все это было так недавно. Как будто не больше недели прошло с тех пор, как весь этот район наводнили строители. Раньше здесь проходила мощеная дорога, в воздухе носились запахи смолы и сырой древесины. В те дни Лонг-Айлендская магистраль еще не была построена, и трамвайные пути бежали к Озоновому парку. Спальных районов на окраине тогда еще не существовало. Они часто ездили на маленьком трамвайчике с сиденьями из ротанга – он звенел, разбрасывал искры, подрагивал на рельсах, островок света в безбрежности океана темноты.
Скоро началась вереница кладбищ: Маунт-Сион, Кэлвери, Грин-Эйкерс. Воздух наполнился затхлостью и прохладой.
Джон включил радио, и доносившийся из ниоткуда старческий голос, рассказывавший какую-то бесконечную грустную историю, вторгся в ее воспоминания, нарушив их плавное течение.
– Пожалуйста...
– Мне это нравится.
– Ты более эксцентричен, чем я думала.
– Мне нравится слушать стариков. Я втайне злорадствую над их немощью.
Да, это понять она могла. Она вполне могла себе представить, что должен чувствовать Джон, одержав верх над проклятием старости. Что он идеальный человек, верх совершенства. Она тоже стала получать удовольствие от присутствия в воздухе этого старческого голоса. Он являлся прямой противоположностью молодости и энергии Джона; на таком фоне сидящий рядом казался ей еще более чудесной, еще более вдохновляющей находкой, чем когда-либо раньше.
Она быстро проехала Мидтаунский туннель и через Третью авеню к Саттон-Плейс Дом их стоял в конце тупика – небольшое, но элегантное строение, с виду ничем не похожее на крепость, каковой он на самом деле являлся. Мириам нравилось чувство защищенности, которое она здесь испытывала. Она не жалела ни времени, ни средств на охранную систему. Она интересовалась всеми техническими новинками, совершенствуя по мере их появления свою систему сигнализации. В оконных проемах, где на подоконниках росли петунии, вечно бодрствовали микроволновые датчики. Каждое окно и каждая дверь были снабжены электростатическим барьером, достаточно мощным для того, чтобы привести любого взломщика в бессознательное состояние. Даже кровать Мириам была оборудована новой системой защиты,которая при приближении к ней чужака опускала вокруг стальные экраны. В садике за домом среди роз стояли чувствительные детекторы, которые реагировали на шаги и распознавали, человек это или животное. Камеры со светоусилительными линзами сторожили аллею и площадку перед гаражом, а управляющий ими компьютер бдительно следил за любым человеком, оказавшимся в пределах их досягаемости.
Когда-то под аллеей и садиком проходил потайной ход – он вел к частной пристани на Ист-Ривер, – но после прокладки магистрали все изменилось. Защититься теперь было важнее – и легче, – чем бежать.
Она остановила машину, выключила фары и нажала кнопку на щитке машины, чтобы закрыть за собой дверь гаража. Джон сразу же вышел и направился в котельную, чтобы сжечь мешки с пустыми оболочками их жертв. Он спешил, дым должен был исчезнуть до того, как начнет светать.
Мириам чувствовала себя неловко. Она разрешила Алисе остаться здесь на всю ночь, нарушив тем самым свои же собственные строжайшие правила. Теперь придется сказать об этом Джону – чтобы он не слишком шумел в котельной.
– Тише, не разбуди Алису, – негромко произнесла она.
– Ничего страшного. Я уже встала. – Алиса стояла наверху, на лестнице, ведущей в подвал. Ее серо-голубые глаза смотрели на Джона и на два его больших пластиковых мешка.
– Оставайся наверху, – быстро сказала ей Мириам.
Проигнорировав ее реплику, Алиса с кошачьей грацией стала спускаться по лестнице.
– Ты мне снилась. – Она взглянула на Мириам. В глазах ее был немой вопрос, она ощутила в этом сне что-то необычное.
Мириам улыбнулась. Когда она коснуласьее, Алисе приснился сон. Хорошее начало. Так закладывается великая любовь.
– Ну, раз уж она здесь, почему бы ей не помочь мне? – едко заметил Джон. – Какая тебе разница, это же просто мусор.
Что ж,он имел все основания негодовать, но Мириам была настолько рада присутствию Алисы, что с удивлением обнаружила: ей сейчас нет никакого дела до Джона и его злости.
– Прекрасно, – сказала Алиса, нарушив молчание, последовавшее за замечанием Джона.
Мириам пошла наверх. Несмотря ни на что, она ощутила мгновенную вспышку удовольствия из-за резкости, прозвучавшей в голосе Джона. Он был интересен, когда злился. Иногда она специально его подначивала. Это отчасти и явилось причиной того, что она, вопреки своему запрету, пригласила Алису провести здесь ночь. Это – и еще любовь, которую она к ней испытывала.
* * *
Джон смотрел, как Алиса спускается по лестнице. Ему не нравилась ее соблазнительная внешность, не нравилась сила ее характера, но больше всего ему не нравилось то, как действовало ее присутствие на Мириам. Он приходил в ярость, сознавая, в сколь малой степени Мириам принадлежит ему. Все эти чувства неизбежно приводили его к мысли, что неплохо бы насытиться ею, позволить своему телу делать с ней все, что оно захочет, и, уничтожив эту постоянную угрозу их благополучию, уничтожить заодно и разъедавшую его ревность. Сегодня, впрочем, ему будет легче переносить ее присутствие – голод на время затих.– А почему бы вам просто не оставлять мусор в проулке, как это делают все остальные?
Типичный вопрос этой зануды. Мириам просто не имеет права заявлять, что ей нужна дружба девчонки. Это уж слишком! Она ведь говорила: он будет с ней вечно! Единственное, что могло бы этому помешать, – несчастный случай. Он чуть не рассмеялся – забавная мысль вдруг пришла ему в голову. Что, если это неприятное маленькое существо – его замена на случай, если он погибнет?
– Так почему же? – повторила она. Алиса всегда требовала ответа на свой вопрос.
– Не слишком часто его оттуда убирают. – Он бросил ей мешки. – Подержи их, пока я разожгу огонь.
Скоро рассветет. Надо спешить. В дневное время они никогда не сжигали «вещественные доказательства».
– Они такие легкие.
– Тебе что за дело? Мы были голодны, решили перекусить. – Он потянул рычаг подачи газа, – сюда специально была подведена линия газа высокого давления. Раздался хлопок, рев, и топка заполнилась голубыми языками пламени.
– А что здесь такое, бумага?
Он вырвал мешки из ее рук.
– Считай это еще одной из наших тайн.
– Вы на машине везете мусор домой?
Джон уставился на нее, свирепо сверкая глазами.
– Мы устроили пикник. Как ты ухитрилась его пропустить, я и вообразить себе не могу.
Она улыбнулась – с нарочитой любезностью.
– Вы меня не приглашали. А я не такой человек, чтобы навязываться.
– Я что-то этого не заметил.
– Могу поспорить, что Мириам хотела меня взять. Ты, вероятно, не позволил ей.
– Мне жаль тебя разочаровывать, но она вообще не упоминала твоего имени.
– Она любит меня.
Это было сказано так просто и с такой убежденностью, что Джон не нашел слов для ответа. Делая вид, будто не замечает ее присутствия, он занялся топкой.
* * *
Мириам подошла к туалетному столику и стала готовиться ко Сну.Она работала по возможности быстро: сняла линзы, углублявшие цвет ее глаз, смыла косметику, скрывавшую ее бледно-белую кожу, сорвала парик. Распушив пальцами нежное облачко своих волос, она на несколько минут залезла под душ.Голоса Сназвучали в ней все громче и громче. Когда она вышла из душа, Джон уже сидел на кровати.
– Зачем ты разрешила ей сегодня остаться?
– Ее родители в отъезде.
– Она видела, как я сжигаю мешки.
– Скоро она будет тебе помогать. Ты готов ко Сну? – Она опустилась на кровать.
– Я никак не могу понять, что тебе от нее надо!
– Она смотрит за домом. Ты собираешься Спать?
–У меня нет никакого желания.
Страх охватил ее при этих словах, страх, который она постаралась скрыть. Он должен Спать!Она подняла руку, коснулась его, пытаясь сформулировать вопрос. Но было уже невозможно бороться со Сном.Последнее, что она запомнила, проваливаясь в Сон, -это его беспокойное шевеление. Затем ее захватило сновидение – столь же реальное и ощутимое, как жизнь, более яркое и живое, чем картинки, возникающие в памяти. Она Спала.
1
Рим: 71 год до Рождества Христова
Она ненавидела этот город и – более всего – в августе. Мерзкая, отвратительная жизнь кишела на грязных городских улицах: крысы, мухи и больные, заходящиеся в кашле бедняки Империи[2]. Тележки, груженные всем, чем угодно, от колбас до шелков, потоком лились из ворот, теснились в узких проулках и забивали форумы. Экзотические личности со всех концов света, толкотня, ссоры и воровство на каждом углу. Над всем этим висело синеватое облако дыма от бесчисленных прилавков с кровяными колбасами и пекарен. Рим был буквально затоплен людьми: голые рабы, высшие магистраты, пред которыми шествовали ликторы[3] и за которыми неслась возбужденная толпа назойливых просителей, солдаты, поскрипывающие кожей и звенящие медью, аристократические дамы, проплывающие на носилках над толпой, людские водовороты вокруг кричаще расписанных храмов правителей и богов.
Она управляла своей колесницей не хуже опытного возницы. Впереди шли два раба и хлыстами разгоняли толпу – ей было наплевать, что будут думать о ней, у нее не было времени, чтобы пользоваться услугами ликторов с их жалкими прутиками. Она спешила, а Рим еще едва шевелился, собираясь проснуться.
Близ Аппиевой дороги толпы несколько поредели; никто в эти дни не выходил через Капенские ворота[4].
Остались позади роскошные дворцы Палатин-ского холма и ярко расписанный Храм Аполлона. Слуги перешли теперь на легкий бег. Скоро она уже сможет подстегнуть лошадь и пронестись мимо них. Ее нетерпение росло, до наступления жары времени оставалось все меньше и меньше.
Сегодня она найдет одного из самых сильных мужчин на земле и сделает его своей собственностью. Она проехала под Аппиевым акведуком, миновала Капенские ворота. Теперь уже ничто не задерживало ее. Настегивая лошадь кнутом, она с грохотом пронеслась мимо Храма Чести и Добродетели и взмыла на вершину невысокого холма. Пред ней, внизу, лежало царство Смерти.
Даже в этот жестокий век, когда жизнь человека ничего не стоила, страшное зрелище, внезапно открывшееся взору, наполнило сердце ее ужасом и болью.
Солнца не было видно из-за плотного, грозно гудящего облака мух. На многие мили вдоль Аппиевой дороги, бегущей то вверх, то вниз по пологим Кампанийским холмам, шел двойной ряд крестов. Здесь было распято войско раба-бунтовщика по имени Спартак. Уже третий день, как висели они на крестах. Большой вопрос, сможет ли она найти хоть одного живого?
Этот человек должен быть необычайно силен. Отец Мириам, рассуждая об их общих проблемах, говорил, что решить их можно, только если выбирать самых сильных. В прошлом они слишком часто ошибались, и трансформированные всегда умирали.
Мириам просто необходим был такой мужчина. Она мечтала о нем, бредила им. И, скрывшись от мух за тонкой тканью своих покрывал, она гнала лошадь, чтобы его найти. В утреннем солнце кресты отбрасывали длинные тени. Мириам наконец была одна на дороге; путешественники даже в Капую шли в обход по Ардейской дороге[5], чтобы держаться подальше от этого зловещего места. За колесницей Мириам появились ее рабы, задыхавшиеся от бега и отмахивавшиеся от вьющихся вокруг них мух. Ее лошадь нервно фыркала, когда мухи облепляли ее морду.
– Конюх! – Она повелительно махнула рукой.
Ее рабы обмотали головы льняной тканью, пропитанной желчью. Конюх пошел впереди. На мгновение его наряд напомнил ей о прежних, лучших, временах; она вспомнила, как шли – в таких же тюрбанах – кочевники, палимые жарким солнцем пустыни. В те дни она принадлежала семье номадов; они бродили по пустыне, хватая случайных путников по краям плодородной долины Египта.
Она терпеливо продвигалась вперед, от одного трупа к другому, стараясь унять отвращение к сладковатому запаху Смерти и раздражающей навязчивости мушиных полчищ. Тошнота подступала к горлу.
Рим! Безумие правит тобой.
А ведь будет много хуже. Превращение этого города в мировую державу теперь, после казни восставших рабов, неизбежно. Со временем и она канет в небытие, но это случится еще не скоро. Много будет тяжелых лет впереди.
Каждые несколько минут она останавливалась, откидывала покрывало и вглядывалась в кого-нибудь из распятых. Движением руки она посылала раба проверить его – ткнуть палкой в ребра. Лишь слабый стон слышался в ответ – да и то не всегда, – и она ехала дальше. Один из следовавших за колесницей рабов, чтоб облегчить тягостный путь, достал флейту и заиграл. Печальные звуки заунывного египетского напева как нельзя лучше отвечали ее настроению.
Еще издали заметила она одного мужчину и остановилась, внимательно всматриваясь в него. Чувствовалась в нем некая собранность, он явно пребывал в сознании. Человек, привязанный к кресту, должен держать ноги прямыми – иначе он задохнется. Все силы требуются ему для того, чтобы оставаться живым. Только неодолимый страх смерти заставляет человека бороться.
Этот мужчина провел на кресте почти семьдесят два часа, А ведь он должен был понимать, что милости ждать неоткуда.
Она тихо хлопнула в ладоши, поторапливая конюха. Это единственное, что она могла позволить себе, – она пустила бы лошадь в галоп, но тогда ее рабам опять пришлось бы бежать за ней. Она не была римлянкой и презирала бессмысленную жестокость. Медленно двинулись они вперед.
Это был грек, а может, азиат, грязный и жестоко израненный бичами; глаза закрыты, на лице – отрешенность, почти умиротворение: слишком долго боролся он с болью.
Он вдруг выпрямил ноги и страшный, тяжелый вздох донесся до ее ушей. Затем тело его опять провисло. Один глаз слегка приоткрылся, уставившись сверху вниз на приближавшихся зрителей. Но они уже ничем не могли привлечь его внимание: все свои силы отдавал он борьбе.
Без крика, без стона он еще раз проделал то же самое – и опять сник. И тут она заметила, что ступни его ритмично шевелятся, еле видные из-под мерзкой, копошащейся массы – мухи устроили кровавое пиршество на его ногах. Он пытался ослабить свои путы!
И мухи смели пить его кровь!..
– Деметрий, Брут, снимите его!
Рабы подбежали к кресту и стали расшатывать его, чтобы вытащить из земли. Лицо мужчины исказила гримаса.
– Осторожней, вы причиняете ему боль!
Они опустили крест на землю, и она, слетев с колесницы, подбежала к нему. А вдали уже слышался стук подков. Но не время было беспокоиться о солдатах. Она протерла ему лицо желчью и уксусом, пока рабы его отвязывали. Он был в ужасном состоянии, в ушах уже завелись личинки. Кожа почернела и потрескалась, тело распухло. Только слабое, хриплое дыхание говорило еще о том, что он жив, – дыхание и один открытый глаз.
Он пристально смотрел на нее. Она говорила с ним, успокаивала его, как сына. Глаз этот ее тревожил. Невероятно, как вообще смог человек сохранить сознание после столь тяжких испытаний.
– Госпожа... – шепнул один из рабов. Она подняла голову. С обнаженными мечами, будто часовые Смерти, стояли посреди дороги три солдата – недвижные силуэты в зыбком облаке мух. Эти солдаты охраняли кресты, следя за тем, чтоб никто не снимал с них осужденных. Немало людей хотело бы это сделать. По многим мотивам: родственники, сочувствующие, работорговцы, гоняющиеся за легкой прибылью.
– В колесницу его – быстро!
Он застонал, когда его подняли. Рабы положили его в колесницу, прижав колени к животу. Нельзя было терять время – когда она взошла на колесницу и схватила поводья, солдаты были уже близко.
– Скажи им, что я жена Красса, – бросила она конюху.
Ложь, но она заставит их колебаться. Римский солдат никогда не станет вмешиваться в дела жены одного из консулов. Резко дернув поводья, она пустила лошадь вскачь. Она позволит нестись ей галопом до самого Рима; к этому времени Витрикс наверняка только и мечтала, как бы поскорей вернуться в свое стойло. А что до ее шести рабов, так они могут и не спешить. Пусть поговорят с солдатами – уж они-то смогут убедить их в своей невиновности; они – египтяне, искушенные в словесных сражениях, а солдаты – простые парни из Лация[6].
Мужчина кричал от боли, когда колесницу встряхивало на ухабах, и Мириам кричала вместе с ним. Он был для нее такой невероятной находкой, что одна только мысль о возможности потерять его приводила ее в отчаяние.
Она объехала полмира в поисках такого мужчины, как этот, – мужчины, который цеплялся бы за жизнь всеми силами души.
Она ненавидела этот город и – более всего – в августе. Мерзкая, отвратительная жизнь кишела на грязных городских улицах: крысы, мухи и больные, заходящиеся в кашле бедняки Империи[2]. Тележки, груженные всем, чем угодно, от колбас до шелков, потоком лились из ворот, теснились в узких проулках и забивали форумы. Экзотические личности со всех концов света, толкотня, ссоры и воровство на каждом углу. Над всем этим висело синеватое облако дыма от бесчисленных прилавков с кровяными колбасами и пекарен. Рим был буквально затоплен людьми: голые рабы, высшие магистраты, пред которыми шествовали ликторы[3] и за которыми неслась возбужденная толпа назойливых просителей, солдаты, поскрипывающие кожей и звенящие медью, аристократические дамы, проплывающие на носилках над толпой, людские водовороты вокруг кричаще расписанных храмов правителей и богов.
Она управляла своей колесницей не хуже опытного возницы. Впереди шли два раба и хлыстами разгоняли толпу – ей было наплевать, что будут думать о ней, у нее не было времени, чтобы пользоваться услугами ликторов с их жалкими прутиками. Она спешила, а Рим еще едва шевелился, собираясь проснуться.
Близ Аппиевой дороги толпы несколько поредели; никто в эти дни не выходил через Капенские ворота[4].
Остались позади роскошные дворцы Палатин-ского холма и ярко расписанный Храм Аполлона. Слуги перешли теперь на легкий бег. Скоро она уже сможет подстегнуть лошадь и пронестись мимо них. Ее нетерпение росло, до наступления жары времени оставалось все меньше и меньше.
Сегодня она найдет одного из самых сильных мужчин на земле и сделает его своей собственностью. Она проехала под Аппиевым акведуком, миновала Капенские ворота. Теперь уже ничто не задерживало ее. Настегивая лошадь кнутом, она с грохотом пронеслась мимо Храма Чести и Добродетели и взмыла на вершину невысокого холма. Пред ней, внизу, лежало царство Смерти.
Даже в этот жестокий век, когда жизнь человека ничего не стоила, страшное зрелище, внезапно открывшееся взору, наполнило сердце ее ужасом и болью.
Солнца не было видно из-за плотного, грозно гудящего облака мух. На многие мили вдоль Аппиевой дороги, бегущей то вверх, то вниз по пологим Кампанийским холмам, шел двойной ряд крестов. Здесь было распято войско раба-бунтовщика по имени Спартак. Уже третий день, как висели они на крестах. Большой вопрос, сможет ли она найти хоть одного живого?
Этот человек должен быть необычайно силен. Отец Мириам, рассуждая об их общих проблемах, говорил, что решить их можно, только если выбирать самых сильных. В прошлом они слишком часто ошибались, и трансформированные всегда умирали.
Мириам просто необходим был такой мужчина. Она мечтала о нем, бредила им. И, скрывшись от мух за тонкой тканью своих покрывал, она гнала лошадь, чтобы его найти. В утреннем солнце кресты отбрасывали длинные тени. Мириам наконец была одна на дороге; путешественники даже в Капую шли в обход по Ардейской дороге[5], чтобы держаться подальше от этого зловещего места. За колесницей Мириам появились ее рабы, задыхавшиеся от бега и отмахивавшиеся от вьющихся вокруг них мух. Ее лошадь нервно фыркала, когда мухи облепляли ее морду.
– Конюх! – Она повелительно махнула рукой.
Ее рабы обмотали головы льняной тканью, пропитанной желчью. Конюх пошел впереди. На мгновение его наряд напомнил ей о прежних, лучших, временах; она вспомнила, как шли – в таких же тюрбанах – кочевники, палимые жарким солнцем пустыни. В те дни она принадлежала семье номадов; они бродили по пустыне, хватая случайных путников по краям плодородной долины Египта.
Она терпеливо продвигалась вперед, от одного трупа к другому, стараясь унять отвращение к сладковатому запаху Смерти и раздражающей навязчивости мушиных полчищ. Тошнота подступала к горлу.
Рим! Безумие правит тобой.
А ведь будет много хуже. Превращение этого города в мировую державу теперь, после казни восставших рабов, неизбежно. Со временем и она канет в небытие, но это случится еще не скоро. Много будет тяжелых лет впереди.
Каждые несколько минут она останавливалась, откидывала покрывало и вглядывалась в кого-нибудь из распятых. Движением руки она посылала раба проверить его – ткнуть палкой в ребра. Лишь слабый стон слышался в ответ – да и то не всегда, – и она ехала дальше. Один из следовавших за колесницей рабов, чтоб облегчить тягостный путь, достал флейту и заиграл. Печальные звуки заунывного египетского напева как нельзя лучше отвечали ее настроению.
Еще издали заметила она одного мужчину и остановилась, внимательно всматриваясь в него. Чувствовалась в нем некая собранность, он явно пребывал в сознании. Человек, привязанный к кресту, должен держать ноги прямыми – иначе он задохнется. Все силы требуются ему для того, чтобы оставаться живым. Только неодолимый страх смерти заставляет человека бороться.
Этот мужчина провел на кресте почти семьдесят два часа, А ведь он должен был понимать, что милости ждать неоткуда.
Она тихо хлопнула в ладоши, поторапливая конюха. Это единственное, что она могла позволить себе, – она пустила бы лошадь в галоп, но тогда ее рабам опять пришлось бы бежать за ней. Она не была римлянкой и презирала бессмысленную жестокость. Медленно двинулись они вперед.
Это был грек, а может, азиат, грязный и жестоко израненный бичами; глаза закрыты, на лице – отрешенность, почти умиротворение: слишком долго боролся он с болью.
Он вдруг выпрямил ноги и страшный, тяжелый вздох донесся до ее ушей. Затем тело его опять провисло. Один глаз слегка приоткрылся, уставившись сверху вниз на приближавшихся зрителей. Но они уже ничем не могли привлечь его внимание: все свои силы отдавал он борьбе.
Без крика, без стона он еще раз проделал то же самое – и опять сник. И тут она заметила, что ступни его ритмично шевелятся, еле видные из-под мерзкой, копошащейся массы – мухи устроили кровавое пиршество на его ногах. Он пытался ослабить свои путы!
И мухи смели пить его кровь!..
– Деметрий, Брут, снимите его!
Рабы подбежали к кресту и стали расшатывать его, чтобы вытащить из земли. Лицо мужчины исказила гримаса.
– Осторожней, вы причиняете ему боль!
Они опустили крест на землю, и она, слетев с колесницы, подбежала к нему. А вдали уже слышался стук подков. Но не время было беспокоиться о солдатах. Она протерла ему лицо желчью и уксусом, пока рабы его отвязывали. Он был в ужасном состоянии, в ушах уже завелись личинки. Кожа почернела и потрескалась, тело распухло. Только слабое, хриплое дыхание говорило еще о том, что он жив, – дыхание и один открытый глаз.
Он пристально смотрел на нее. Она говорила с ним, успокаивала его, как сына. Глаз этот ее тревожил. Невероятно, как вообще смог человек сохранить сознание после столь тяжких испытаний.
– Госпожа... – шепнул один из рабов. Она подняла голову. С обнаженными мечами, будто часовые Смерти, стояли посреди дороги три солдата – недвижные силуэты в зыбком облаке мух. Эти солдаты охраняли кресты, следя за тем, чтоб никто не снимал с них осужденных. Немало людей хотело бы это сделать. По многим мотивам: родственники, сочувствующие, работорговцы, гоняющиеся за легкой прибылью.
– В колесницу его – быстро!
Он застонал, когда его подняли. Рабы положили его в колесницу, прижав колени к животу. Нельзя было терять время – когда она взошла на колесницу и схватила поводья, солдаты были уже близко.
– Скажи им, что я жена Красса, – бросила она конюху.
Ложь, но она заставит их колебаться. Римский солдат никогда не станет вмешиваться в дела жены одного из консулов. Резко дернув поводья, она пустила лошадь вскачь. Она позволит нестись ей галопом до самого Рима; к этому времени Витрикс наверняка только и мечтала, как бы поскорей вернуться в свое стойло. А что до ее шести рабов, так они могут и не спешить. Пусть поговорят с солдатами – уж они-то смогут убедить их в своей невиновности; они – египтяне, искушенные в словесных сражениях, а солдаты – простые парни из Лация[6].
Мужчина кричал от боли, когда колесницу встряхивало на ухабах, и Мириам кричала вместе с ним. Он был для нее такой невероятной находкой, что одна только мысль о возможности потерять его приводила ее в отчаяние.
Она объехала полмира в поисках такого мужчины, как этот, – мужчины, который цеплялся бы за жизнь всеми силами души.