Стрибер Уитли. Голод

   Незаметно подошла Алиса; она встала рядом, плечом почти касаясь его локтя. Она, несомненно, сказала себе, что должна его завоевать, включить в список своих побед. Хотя, впрочем, интерес ее мог объясняться проще и болезненней – она хотела видеть, как он страдает. Ведь по сути она была таким же хищником, как и сама Мириам, – или как он сам.
   – Во что они играют, Алиса? В «Ринголевио»?
   – Ринго – что?
   – "Ринголевио". Такая игра.
   – Они играют в «Чужака».

* * *

   Мириам смотрела на мужчину, которого она привела к гибели. Этим утром он мог убить ее. Убить. Холод проснулся в ее взгляде, но исчез столь же внезапно, сколь и появился. Она немало поборолась за то, чтобы превратить его в совершенство. Так грустно было видеть, что он разрушается даже быстрее, чем его предшественники. Эвмен пробыл с ней более четырехсот лет, Луллия – и того дольше. До сих пор ни один из тех, кого она подвергала трансформации, не сдавал так быстро – еще и двухсот лет не прошло. Теряла ли она свое мастерство, или же это человеческая порода теряла свою силу?
   Она отпила еще немного портвейна, подержала его во рту. Само время по вкусу должно быть таким. В вине время – пожизненный пленник, но в жизни его можно лишь замедлить, и то не навечно. А в случае Джона – даже и не слишком надолго.
   Так много еще не сделано, а в запасе оставалось, вероятно, лишь несколько дней. Она подбиралась к Алисе медленно, осторожно, она захватывала ее по крупицам – теперь же медлить было нельзя. Нужно ждать грозы – она непременно разразится, когда Джон поймет, в каком положении он оказался, – и в то же время нельзя допустить, чтобы Алиса поняла суть происходящего. Так как девушке предстояло заменить его, было бы крайне нежелательно, если 6 она узнала о последствиях трансформации.
   Особенно ввиду того, что для Алисы таких последствий могло и не быть. Мириам теперь необходимо было как можно быстрее добраться до Сары Робертс. Она имела уже достаточное представление о работе и привычках этой женщины, чтобы решиться на встречу с ней.
   Если кто-нибудь на этой планете и мог догадаться, что было не так с трансформантами, то это, вероятно, только доктор Робертс. В ее книге «Сон и возраст» Мириам обнаружила ростки удивительно глубокого понимания проблемы, хотя вряд ли даже сам автор догадывался о всей значимости своих исследований. Робертс провела превосходную работу по наблюдению за приматами. Она достигла необычайного роста продолжительности их жизни. Что, если, располагая соответствующей информацией, она сможет обеспечить трансформантам истинное бессмертие?
   Мириам поставила бокал и вышла из комнаты. Она, конечно, рисковала, оставляя Алису и Джона вдвоем, – но ведь это вопрос всего нескольких минут. Его жестокость еще не приняла опасную форму. А ей нужно было заняться делом – грустным делом – там, наверху, среди печальных руин прошлого. В отличие от остальных пыльных и заброшенных чердачных помещений дверь в эту комнату была в идеальном состоянии. Она открылась бесшумно, лишь только ключ повернулся в последнем замке. Мириам шагнула в маленькое, душное помещение. И только когда тяжелая дверь захлопнулась за ней, и никто уже не мог услышать Мириам, она дала волю раздиравшим ее чувствам. Прижав кулаки к вискам, она закрыла глаза и громко, протяжно застонала.
   Затем наступила тишина, но тишина странная. Как будто этот тоскливый вопль пробудил дремавшую здесь, во мраке, силу, и мощный тяжелый вихрь пронесся по комнате.
   Мириам безвольно сидела, оттягивая печальную минуту. «Я тебя люблю», – тихо говорила она, вспоминая каждого из тех, кто покоился здесь, каждого из своих потерянных друзей. Она не сумела сохранить их – ее вина! – и осталась верна им навеки. С некоторыми из них – Эвменом, Луллией – она так и не рассталась, провезя их с собой через полмира. Сундуки их, обитые железом, обтянутые кожей, почернели от времени. Здесь же стояли и сундуки поновее – такие же прочные, а то и еще прочнее. Мириам вытащила самый новый из них на середину маленькой комнатки. Она купила его лет двадцать назад; он был сделан из высокопрочной стали и закрывался на болты. Мириам хранила его специально для Джона. Она сняла крышку и осмотрела сундук внутри, затем взяла лежавший в нем мешочек с болтами. Их было двенадцать, и она вставила их по периметру крышки. Теперь, чтобы сундук закрыть и запереть, понадобилось бы всего несколько секунд.
   Она оставила его, однако, открытым. Когда она приведет сюда Джона, времени у нее может быть очень мало. Задержавшись на миг у двери, в ощутимой зыбкой тишине комнаты, она окинула взглядом сундуки и прошептала слова прощания.
   Дверь закрылась, тихо, жалобно скрипнув, как будто соболезнуя ей в ее горе. Она тщательно проверила все замки: беда не должна попасть туда, как, впрочем, и выйти оттуда. Вниз Мириам спускалась, чувствуя облегчение от мысли, что она успела подготовиться к худшему, и легкую тревогу из-за того, что оставила Алису без защиты даже на столь краткий промежуток времени.

2

   Глухие вопли обезумевшего от страха резуса заставили Сару Робертс вскочить на ноги. Шлепая туфлями по линолеуму, она пробежала через холл в зверинец.
   При виде открывшегося ей зрелища она похолодела. Мафусаил^[19] дико носился по клетке, вопя так, как может вопить только резус. На полу валялась голова Бетти – ее морда была оскалена в гримасе. Скача по клетке, Мафусаил крутил над головой руку Бетти; маленькая ладошка помахивала при этом, как бы прощаясь. Остальные части тела Бетти были раскиданы по всей клетке. Бросившись за помощью, Сара чуть не поскользнулась в луже крови, вытекавшей из-за прутьев решетки.
   Не успела она добраться до двери, как та широко распахнулась. Вопли Мафусаила подняли на ноги всю группу геронтологов.
   – Что же ты, черт побери, наделал, Мафусаил! – завопила Филлис Роклер – она ухаживала за лабораторными животными.
   Морда обезьяны была не менее сумасшедшей, чем лица людей, сошедших с ума, – а Сара повидала их немало, проработав интерном в Бельвю на отделении психиатрии.
   Чарли Хэмфрис, гематолог, прижал лицо к клетке.
   – Господи, какой урод! – Он отшатнулся, резиновые подошвы его туфель хлюпнули на липком полу. – Обезьяны – это просто ублюдки.
   – Скажите Тому, чтобы спустился, – устало произнесла Сара. Он был необходим ей для поддержания душевного равновесия – случившееся потрясло ее. Через несколько секунд он ворвался в зверинец с побелевшим лицом. – Никто не пострадал, – сказала она. – Из людей, я имею в виду.
   – Это Бетти?
   – Мафусаил разорвал ее на куски. Он не спит уже двое суток и становится все более раздражительным. Но у нас и мысли не было, что такое может случиться. – В этот момент вошла Филлис с видеокамерой. Она собиралась записать на пленку поведение Мафусаила – для последующего анализа.
   Сара наблюдала за реакцией Тома. На лице его ясно читалась озабоченность – он раздумывал, как эта катастрофа может повлиять на его карьеру. Быть первым – только это всегда и заботило Тома Хейвера. Когда же он наконец взглянул на нее – удивительное, совершенно искреннее участие сквозило в его взгляде.
   – Тебе это очень повредит? Что показывают анализы крови – она меняется?
   – Та же кривая, что и раньше. Никаких изменений.
   – Значит, решение все еще не найдено. А Бетти мертва. О Господи, ну и в переплет же тыпопала!
   Она чуть не рассмеялась, услышав это его «ты». Ему не хотелось выглядеть в ее глазах таким, каким он был на самом деле, – и не мог он сказать ей прямо: моя чертова карьера тоже держится на этом. Она протянула ему руки, поняв вдруг, что он расстроился даже больше, чем она. Он благодарно взял ее за руки, шагнул к ней и, казалось, хотел что-то сказать, но она опередила его:
   – Вероятно, завтра придется отнести эту мою погибшую звезду сцены в Бюджетную комиссию.
   Он как-то враз осунулся.
   – Ну, в любом случае Хатч собирался выступать против продолжения. А теперь, когда Бетти погибла...
   – Это значит, что мы всё должны начать сначала. Ведь она была единственной, кто перестал стареть.
   Сара взглянула на Мафусаила – он уставился на нее в ответ так, словно не прочь был повторить свой забавный номер. Красивая обезьяна. Серая шерсть, могучее тело. Малышка Бетти была его супругой.
   – Ты меня извини, я, кажется, сейчас не выдержу и разрыдаюсь. – Сара попыталась сказать это по возможности шутливо, как бы посмеиваясь над своей слабостью, но было это отнюдь не шуткой. Она с благодарностью встретила объятия Тома.
   – Ну-ну, мы же в общественном месте. – Том, как всегда, был сдержан; он страшился проявления эмоций на людях.
   – Мы все здесь как одна семья. Все вместе и станем безработными.
   – Этого никогда не будет. Найдется какая-нибудь другая возможность.
   – Через пару лет. А за это время мы потеряем всех своих обезьян, испортим все опыты и потеряем время!
   Одна только эта мысль сводила Сару с ума. После того как ей удалось случайно обнаружить в крови крыс, которых лишали сна, фактор крови, обусловливавший продолжительность их жизни, она стала человеком, выполняющим работу первостепенной важности. В этой лаборатории они искали лекарство от самой распространенной болезни – старости. И Бетти была доказательством того, что такое лекарство существует. Препараты, температурный режим, диета повернули какой-то скрытый ключ в крови резуса – и сон обезьяны стал таким глубоким, что временами походил на смерть. А по мере того как углублялся сон, замедлялось старение. То же самое происходило и с Мафусаилом, но на прошлой неделе сон его внезапно прервался. Он лишь подремал немного, а затем превратился в чудовище.
   Бетти вполне могла бы стать бессмертной... если бы не Мафусаил. Будь у нее пистолет, Сара бы застрелила его. Подойдя к окрашенной в серый цвет стене, она пару раз ударила по ней кулаком
   – Мы имеем дело с дегенерирующим набором генов, – тихо сказала она.
   – Только не у обезьян, – мотнула головой Фил-лис.
   – У людей! Господи, ведь мы почти у цели, почти нашли механизм управления старением, а нас собираются лишить ассигнований! И вот что я еще скажу! Я думаю, что Хатч и вся эта толпа слабоумных стариков в правлении просто завидуют. Чертовски завидуют! Они уже окончательно состарились и хотят, чтобы и с остальными произошло то же самое!
   Злость, звучавшая в голосе Сары, вызвала у Тома знакомое чувство горечи. Она была и оставалась безучастной ко всем тем проблемам, с которыми он сталкивался как администратор. Конечно, у нее это профессиональное – ученые слепы и глухи ко всему, что не имеет прямого отношения к их работе, – но нельзя же так...
   Тем не менее, он поймал себя на мысли, что старается ее оправдать. Ее стремление к успеху заражало всех. В ее уверенности, в ее воле было что-то почти животное. Ее вера в ценность проводимой ею работы отражала, без сомнения, веру всех тех, кто приближался к открытиям, которым суждено в будущем оказать огромное воздействие на окружающий мир. Но где-то глубоко в ее душе жила некая жестокая томительная жажда, заставлявшая ее забывать о себе и о других и придававшая ее научным устремлениям оттенок безумства.
   Том смотрел на нее: коричневые волосы, лило, которое часто бывало миловидным, интересная бледность, необыкновенная чувственность ее крепкого тела. Ему снова захотелось ее обнять – она давно высвободилась из его рук, – но теперь Сара уже пришла в себя, и маска холодности скрывала ее истинные чувства.
   Том не понимал, почему ее удивительная женственность причиняет ей страдания, почему она все время чувствует себя жертвой. Лично он полагал, что ее пытливый, блестящий ум – вполне удовлетворительная компенсация за все то, что, по ее мнению, у нее не в порядке и что она называла сексуальной обусловленностью. Но Сара думала иначе.
   С ней всегда было трудно. Том погрустнел. Гибель резуса перечеркивала многое из достигнутого. Вряд ли у нее будет возможность выбить в Бюджетной комиссии деньги для продолжения работы. Эта маленькая женщина, оказавшись под угрозой отмены эксперимента, которому она отдала пять лет жизни, может кипеть от злости и прелестно сверкать глазами, но что толку...
   Том искренне соболезновал ей, но в душе он ликовал. Он прекрасно понимал, сколь это мерзко, сколь недостойно его, но ничего не мог с этим поделать. Уже давным-давно не принимал он свои поверхностные ощущения за чистую монету. Отмена проекта опять вернет ему Сару, заставит ее искать у него утешения – и что-то в нем жаждало той силы, которую придаст ему ее слабость.
   – Я сейчас встречаюсь с Хатчем, – сказал он. – Мы собираемся пересматривать заявки на ассигнования. – Во рту у него пересохло. Тошнотворный запах шел от клеток. – Сара, милая, – окликнул он и остановился, удивленный. Откуда взялись у него такие постельные интонации? Она резко обернулась. Поражение добавило ей злости. Ему хотелось бы приласкать ее, успокоить, но он знал, что сейчас это приведет ее в ярость. Ее наверняка раздражало даже то, что несколько минут назад она искала утешения в его объятиях.
   – Ну и?..
   На мгновение буря в ее глазах утихла. Затем, дёрнув подбородком, она развернулась и понеслась к выходу, отдавая на ходу распоряжения, – надо было дать Мафусаилу транквилизатор, чтобы открыть клетку и забрать останки Бетти.
   Том удалился, никем не замеченный. Он медленно прошел через заставленную приборами лабораторию – здесь каждый прибор, каждый дюйм пространства был выбит в Риверсайдском центре медицинских исследований благодаря силе и решительности Сары. Ее открытие было совершенно случайным – она тогда проводила какую-то договорную работу, исследуя поведение животных, лишаемых сна. Совершенно неожиданно оказалось, что во внутреннем ритме сна скрыт ключ к управлению процессом старения. Ее догадки были изложены в книге «Сон и возраст». Книга имела определенный резонанс; не подлежали сомнению ни строгость ее методов, ни ее мастерство экспериментатора. Выводы же из этого открытия настолько далеко выходили за рамки обычных представлений, что их даже никто и не оценил по достоинству, а ее предположение о том, что старение представляет собой просто болезнь, причем болезнь потенциально излечимую, было расценено как чересчур смелое. Книга принесла Саре большой успех, но поддержку ей никто не захотел оказать.
   Том вышел в широкий, отделанный кафелем коридор лабораторного этажа и на служебном лифте поднялся в Клинику терапии сна. У него была небольшая комнатка рядом с кабинетом доктора Хатчинсона. Старик основал клинику десять лет назад. Решением правления через восемь лет после этого, был принят на работу Том Хейвер – его прочили на место директора, когда тот «решит, что пришла пора уйти на заслуженный отдых». Но все это не шло дальше разговоров: Хатч не собирался уходить. Да и клинике нужен был ученый-администратор с большими связями – для привлечения финансовых средств.
   В последнее время Том все чаще ловил себя на том, что с надеждой пытается высмотреть в старике признаки старческого слабоумия.
   Хатч сидел в кабинете Тома, устроив свою угловатую фигуру в одном из кресел. Как бы в порядке поощрения сотрудников он делал вид, что с пренебрежением относится к собственным роскошным апартаментам.
   – Диметиламиноэтанол, – произнес он веселым пронзительным голосом.
   – Вы же знаете, исследования ДМЭ – для нее пройденный этап. Фактор старения – это быстроразрушающийся клеточный белок. ДМЭ не более чем регулирующий агент.
   – Ну просто философский камень!
   Том уселся за стол, с трудом выдавив из себя тонкую улыбку.
   – Более того, – тихо произнес он, сделав вид, что не заметил сарказма в словах собеседника.
   Хатч бросил ему на стол отпечатанный на машинке листок с бюджетной сводкой. Трудно было не возмущаться его манерами. Том взял сводку.
   – Что от меня требуется – согласиться с отменой ассигнований отделу геронтологии или, может, упасть на колени?
   – Если хотите – пожалуйста, но это не поможет.
   Том не терпел самодовольной ограниченности – для ученого это яд.
   – Если вы закроете проект, она уйдет.
   – Ну, мне, конечно, совсем бы этого не хотелось. Но у нее просто нет никаких результатов. Никакого продвижения за пять лет.
   Том еле сдерживался. Если бы Мафусаил подождал хотя бы еще двадцать четыре часа!
   – Они составили чертовски хорошую схему клеточного старения. Я бы счел это продвижением.
   – Да, чисто ради исследовательских целей. В Рокфеллеровском институте придут от этого в восторг. Но нашему центру это не нужно. Том, нам необходимо отчитываться за каждый цент перед городской Корпорацией здравоохранения. Каким же образом больница может объяснить покупку тридцати пяти обезьян-резусов, даже если это и больница, где проводятся научные исследования? Семьдесят тысяч долларов на каких-то кривляющихся придурков! Что вы молчите?
   – Хатч, вы же не вчера родились. Если мы закроем отделение геронтологии, нам срежут десять процентов от общих ассигнований. По одной только этой причине нельзя урезать бюджет.
   Том сразу же пожалел о своих словах. Хатчу не нравился подобный образ мыслей. Если ему приказывали урезать бюджет, он делал это самым решительным образом – увольняя людей и продавая оборудование. Он плохо представлял себе все тонкости административной работы. Для него поддержание нормальной работы института в условиях снижения ассигнований являлось противоречием, которого просто не должно быть.
   – Не хотите ли вы мне сказать, что я должен урезать бюджет, заказав бумажные стаканчики вместо обычных и сделав туалеты платными? – Он постучал своим потёртым студенческим кольцом о край стола. – Я этого не понимаю. Все бюджетные суммы идут сверху. Из этих цифр я и должен исходить. – Он поднялся с кресла – этакий стареющий журавль – и вдруг вздохнул печально, выдав, таким образом, и свои собственные сожаления. – Комиссия собирается в десять часов, в правлении.
   Он ушел – грустный суровый старый воин среди руин своих надежд. Том провел рукой по волосам. Он понимал чувства Сары; сам он даже и помыслить не мог о том, чтобы попытаться пробить эту стену. Корпорация здравоохранения была воистину непробиваемой – сборище безнадежных бюрократов. Их беспокоило только одно: больничные помещения должны использоваться по назначению, а не для туманных научных исследований. Ирония судьбы: тайна самой смерти могла быть раскрыта – и, возможно, навеки утеряна – в бюрократической неразберихе.
   Том взглянул на часы. Девять тридцать. Это был чертовски длинный день. Небо снаружи уже стало серо-черным, и звезд не видно. Скоро, наверное, пойдет дождь, предвестник весны. Взяв пиджак, Том выключил свет. Может, повезет и он окажется дома раньше Сары, тогда ее ждет роскошный обед. Этобыло единственное, что он мог сейчас для нее сделать, – ведь битву за ее карьеру он проиграл. Годы пройдут, прежде чем бюрократы из других институтов оценят важность ее работы и, подобрав жалкие крохи – результаты ее исследований, – задумаются, не пригласить ли ее поработать.
   А пока остается лишь смотреть, как она ведет растительное существование в Клинике сна; она вернется к своей старой работе и будет осматривать поступающих в больницу пациентов на предмет состояния их здоровья – перед тем как они начнут курс лечения. Если, конечно, ее можно будет убедить вернуться к этому.
   Тучи опускались все ниже, когда Том шел по Второй авеню к их дому. Порывы ветра расшвыривали вокруг него бумажки и пыль и приносили большие холодные капли дождя. Молния мелькнула среди туч. От Риверсайдского центра до их квартиры надо было пройти четырнадцать кварталов. Обычно прогулка его бодрила, но только не сегодня. Он пожалел, что не взял такси, но оставалось уже недалеко, и брать такси не имело смысла. Дождь пошел сильнее, и Том обрадовался, увидев впереди залитый ярким светом вестибюль их дома.
   Алекс – швейцар – приветственно кивнул ему. Поднимаясь на лифте до двадцать пятого этажа. Том продумывал меню обеда.
   Квартира их напоминала холодильник. Утром погода была по-весеннему мягкой, и они оставили окна открытыми. К вечеру же все изменилось, поднялся ветер. Он носился по гостиной, полный таинственных запахов, принесенных откуда-то издалека. За окнами поблескивали городские огни, еле различимые сейчас из-за стремительно несущихся языков туч, в которых ярко вспыхивали молнии.
   Закрыв окна. Том поставил обогреватель на 85°^[20], чтобы прогреть квартиру. Затем он занялся обедом. Эта работа оказалась неожиданно утомительной. Повар из него вышел бы неплохой – его отец об этом позаботился, – но из-за позднего времени и мучительной досады ему хотелось лечь в постель и забыть весь этот чертов день.
   К десяти тридцати обед был готов, и выглядел он весьма живописно, несмотря на настроение Тома. Он закончил возиться с салатом и включил огонь под супом-пюре. Не готова была только телятина. Но это должно быть сделано в последний момент, когда Сара придет домой. Он сходил в гостиную и налил себе выпить.
   В одиннадцать он позвонил в лабораторию. Ответили только после шестого гудка.
   – Что ты делаешь?
   – Наблюдаю, как Мафусаил не спит. Транквилизаторы на него не подействовали. Мы пытаемся подключить его к энцефалографу, но он срывает с себя электроды. Так что у нас нет и половины его ЭЭГ. – Голос ее казался совершенно безжизненным.
   – Кто тебе помогает?
   – Филлис. Чарли внизу делает срезы с Бетти.
   – Иди домой. Я тут кое-что приготовил для тебя.
   – Сегодня не могу, дорогой. – Конечно, ей было грустно. Поэтому и голос такой. И опять он это ощутил – укол отвратительного ликования. Скоро, совсем скоро все ее ночи будут принадлежать только ему.
   – Я имею в виду обед. Идет дождь, так что возьми такси.
   – Я знаю, что идет дождь, Том.
   – Ты могла и не заметить. И потом, послушай, ты же можешь вернуться обратно, когда мы поедим.
   Выманить Сару из лаборатории всегда было непросто. Он мог только ждать и надеяться, что усталость и голод сломят ее решимость и смогут вытащить ее за стены лаборатории. Салат, суп, телятина. После этого фрукты и сыр. Много вина. К тому времени, как они отобедают, она, вероятно, будет настолько сонной, что не станет даже и пытаться вернуться в лабораторию. В жизни должно быть место не только для лаборатории, подумалось ему.
   Том услышал знакомые шаги в коридоре – Сара пришла раньше, чем он ожидал. Вот хлопнула дверь – и она уже дома, с мокрыми от дождя волосами, размытой косметикой и все еще в своем лабораторном халате. Маленький рот сжат в прямую линию, в глазах – неестественный блеск. Несмотря на переполнявшее ее лихорадочное возбуждение, выглядела она как-то потерянно. Том двинулся к ней.
   – Осторожно! Я с ног до головы в обезьяньем дерьме. – Она отшвырнула халат и только тогда разрешила ему обнять ее. Так приятно было ощутить ее в своих объятиях, хотя бы даже на мгновение. – Мне нужно принять душ.
   – Обед будет на столе, когда ты выйдешь.
   – Слава Богу, что существует административно-хозяйственный персонал, у которого к концу дня все еще остаются силы. – Сара поцеловала его в нос и отстранилась. – Этот чертов резус в очень плохой форме, – сказала она, направляясь в ванную. – У него стали выпадать волосы и не прекращается понос. Он перевозбужден – его никакне заставить заснуть. Он даже не подремал. Бедняга. – Том услышал скрип вешалки для одежды. Затем послышались еще какие-то слова, но шум воды их заглушил. Сару, как видно, не особо волновало, слышит он ее или нет. Ей нужно было выговориться: произнесение вслух сердитых слов уже само по себе успокаивало ее.
   Том вдруг почувствовал себя одиноким. Считается, что те, кто влюблен, занимают центральное место в жизни друг друга. Но иногда, в такие моменты, как сейчас, он задавался вопросом: любит она его или ей просто нравится быть любимой?
   Занимаясь телятиной, он слушал, как ревет за окном ветер, и размышлял о своей любви. Он любит – а значит, верит и в ее любовь. И тот факт, что ему придется видеть, как ее лишают возможности работать, заставлял его чувствовать себя подопытным кроликом в клетке – в клетке, откуда никак не выбраться.
   – Спасибо, милый, – Сара неслышно подошла сзади. На ней был синий шелковый халат – его подарок на день рождения; кожа – розовая после душа, глаза мягко сияют в сумеречном свете. Странное очарование исходило от нее. Чудо Сары заключалось в ее удивительной женственности. Она не была красавицей в общепринятом смысле – глаза слишком большие, подбородок упрямо выдвинут вперед, – и тем не менее мужчины всегда обращали на нее внимание. Она могла быть и намеренно безразличной, и более женственной, чем все другие женщины, каких он когда-либо знал.
   Они ели молча, только поглядывали друг на друга – Том и его волшебная дама. К тому времени, когда обед закончился. Том, сгорая от нетерпения, готов был на руках нести ее в спальню. К его облегчению, о Риверсайде больше не было сказано ни слова. Пусть Сара отложит на пару часов свои тревоги, пусть проблемы подождут.