Так продолжалось недолго…
   Перемена наступала незаметно. Она начинала ощущаться много позже того, как невидимый маятник достигал определенного ему предела и начинал с усилием продираться назад сквозь вязкое, тормозящее его ход пространство времени. Только благодаря подвигу Кандида, понявшего и остановившего «Часы жизни», сила зоны была подорвана. Переход к противоположному состоянию совершался долго. Он походил на планомерное, медленное наступление невидимых армий, выпивающих степные ручейки, озера, чуть ли не вдвое сокращавших обширные водоемы, понижавших уровень грунтовых вод, иссушавших материки и загонявших вверх, к бесплодным каменным вершинам, горные ледники. Горели леса, дымились высохшие торфяники в зоне, пересыхали степи, в воздухе носилась радиоактивная пыль и серые хлопья «живого тумана».
   Если период военных действий был короток, энергичен и катастрофичен - на морях бушевали штормы, гигантские приливные волны обрушивались на берега, «всемирные потопы» погребали под слоями «сосущего ила» города, которые еще не были уничтожены атомной атакой, сверкающие глэтчеры обрушивались в долины хаосом ледяных глыб и оползнями, - то засушливая фаза агонии зоны подкрадывалась исподволь. Она обманывала временным увеличением дождливых дней, порою общим похолоданием, туманами. Тогда казалось, что Странники вернулись. А между тем, год от году иссякали источники, и земля, принимающая всезатопляющий ливень, оказывалась вскоре сухой, растрескавшейся и обнаженной.
   Можно считать доказанным, что биосфера зоны была тесно связана с биосферой Земли, а потрясения, нанесенные биосфере зоны, с неизбежностью привели к изменениям экологических связей Земли. Если человек не мог приспособиться к изменившимся условиям, он погибал или оказывался в своеобразном эволюционном тупике, где с трудом поддерживал раз достигнутый уровень. Изменение образа жизни, пищи, внешних условий, а вместе с ними и биохимии организма неизбежно должно было привести к изменению наследственности. Такое положение заставляет задуматься над следующим вопросом: в каком направлении под влиянием изменившейся природной среды и среды искусственной менялся генетический код человека? Как это происходило, в какие сроки, к чему приводило - пока неизвестно. А значит, и к отклонениям нельзя подходить только с меркой божественного соответствия. Кто знает, может, некоторые из них - наше будущее.
   Создание мутантов отрывало человека от биосферы, укрепляло его позиции, делало его относительно независимым от климата, территории, естественных ресурсов. Одновременно это отторжение ослабляло человека как биологический вид. Борьба за существование из плана физического оказывалась перенесенной в область знания, область мысли, неосферу. Это относится к тем мутантам, которые дали человеку отличия не столько внешние, сколько внутренние, резко расширяющие способности и возможности людей. Возможно, эти способности были давно заложены в людях, но до сего момента находились в «затемненном» состоянии. И если прежде выживал наиболее сильный, наиболее ловкий, наиболее выносливый, то с течением времени его место займет наиболее гибкий, наиболее опытный человек, представляющий уже не биологическую единицу, а социальную группу. Кооперация, как правило, до сих пор была кратковременной, от случая к случаю. Люди объединялись для коллективной охоты, постройки общественного дома, загона для животных, на рыбной ловле. Семья была единственной постоянной общественной единицей, и вопрос ее существования, кроме критических ситуаций, связанных с жизнью поселка или города, зависел от нее самой. Немощным и хилым приходилось плохо. Для жизни требовался доброкачественный, здоровый человеческий материал.
   С развитием человеческих способностей все изменяется. Будущее достигается не на срезе сегодняшнего дня. Понять, предугадать и объяснить его можно, только помня о прошлом и зная его. Если человек смутно представляет своих родителей, не знает, какими были его деды и прадеды, а знает лишь образ господа, то для него будет загадкой его собственный ребенок. В самом деле, какие черты характера он может унаследовать? Какие таланты в нем проявятся? Какие наследственные болезни наложили отпечаток на его генетический код?..»
   Читая, я понимал значение не всех слов, видимо, дядя Аксель был прав, говоря, что автор много успел понять так хорошо, что не счел нужным объяснить. А может, он надеялся объяснить все по прибытии в Риго? Теперь этого уже не узнать. Но, несмотря на это, общий смысл написанного, действительно, был ясен и понятен. У меня словно раскрывались глаза. Теперь я мог совсем по-другому воспринимать написанное Баневым и другими пророками древности. Теперь я мог быть достойным учеником великих учителей. Теперь я мог бороться, зная, что я отстаиваю, и не стесняясь своих способностей. Воздействие этой книги я мог сравнить разве что с осознанием своей непохожести на нормальных людей.
   Я заканчивал чтение, когда уже темнело.
   «…Путь, ведущий исследователя в космос через ритмы биосферы и глубинные тайны нашей планеты, заманчив и увлекателен. Земной шар покачивается в «солнечном ветре» над твоими ладонями. И все же изучение прошлого без попытки изучить - хотя бы в малой степени - его созидателей мне представляется неэтичным.
   Потому что человек…
   Но что же такое человек? - Перебиваю я сам себя. Что значит его история, та, казалось бы, давно превратившаяся в пыль, стертая ледниками, похороненная в глубине озер и морей, занесенная песками пустынь, периодически превращавшихся в зеленые саванны? Зачем разбираться в прошлом, склеивая его, как склеивают черепки разбитого горшка, в котором уже ничего не сварить? Но этот склеенный из обломков горшок приобретает над нами магическую власть, и, забросив сиюминутные, более практические и важные дела, мы прикасаемся к нему, рассматриваем его, спорим о его происхождении, назначении, судьбе, как будто бы от этого зависит судьба нас или наших детей.
   Может быть, так оно и есть?
   Индивидуальность - это память. Лишите человека памяти, сплетенной из солоноватости вкуса первого поцелуя, от которого кружилась голова и дрожали ноги, из нежной ласки солнечного луча, скользнувшего по подушке после беспамятства болезни, из запаха трав за околицей, отмечавших первый шаг в большой и неведомый мир, когда беспричинна радость, и жизнь кажется почти полетом, лишите человека стыда проступка, о котором никто не знает, горечи слез первой утраты - и что останется от него?
   Так, может быть, прошлое и есть коллективная память человечества, без которой оно станет идиотом, живущим сиюминутными отправлениями?
   Если это не так, откуда же у человека этот непреходящий интерес к прошлому, в которое он как в саркофаг помещает свое происхождение, идеалы, мечты, надежды, словно все лучшее, все, ради чего стоит жить, бороться и, если надо, умирать, находится не в настоящем, не в будущем, а в давно прошедшем?
   Мне приходилось говорить о прошлом с разными людьми. Не только о глубокой древности, но и о событиях столетней, а то и меньшей давности. И всякий раз удавалось отметить момент, когда интерес к прошедшему оказывался выше интереса к настоящему. Не так ли из смутного в детстве сознания рождается интерес к неведомому, существовавшему раньше нас, - интерес к предметам, людям, событиям? Пытливый, обретающий гибкость ум лижет мысли ушедших эпох, пытаясь постичь, заключенные в них идеи, уловить аромат времени, как огонь лижет сухие ветки разгорающегося костра. Он питается вещественностью исчезнувших миров и взвивается ярким пламенем мысли, надеясь проникнуть сквозь время, просочиться по капиллярам трещин обожженного кварца к его сохранившейся середине.
   И каждый раз это приводило к человеку. Он существовал как знак интеграла, как бы объединяя собой все и давая смысл всему существующему в мире: тот «микрокосм» мыслителей, который в нашем сознании занял срединное положение между двумя бесконечностями микро и макромира.
   Да и могло ли быть иначе? Не потому ли возникла наука, возникла из напряженного стремления к постижению себя и мира, к снятию мучительного противоречия в сознании между «я» и «не я», к утверждению человека в мире, - что, сколько бы ни говорить о возможных «случайностях», конечным продуктом земной биосферы (а вместе с ней и космоса) оказывается именно человек?
   Само существование человека есть факт непрерывно длящегося «акта творения». Согласно древним источникам, он начался взрывом нейтронной среды сверхновой, привел к созданию биосферы, а ее эволюция, в свою очередь, привела к возникновению человека - феномена, в отличие от всей остальной материи несущего в себе настойчивую потребность самопознания и самопостижения. Это и есть грань, отделяющая человека от природы и его «малых братьев».
   Разум разлит в природе шире, чем мы иногда думаем.
   Есть и другая сторона, быть может, не менее важная для человечества и для биосферы. При внимательном рассмотрении можно заметить, что структура прошлого, угадываемая нами в земных катаклизмах, ритмических пульсациях и потрясениях, причины которых лежат за пределами нашей планеты, оказывается отражением чрезвычайно сложной структуры большого космоса, в котором несется наш общий космический корабль - планета земля.
   Он идет под всеми парусами через бездны времени и пространства, выдерживая космические штормы и вторжения, рассекая волны космических цунами, дрейфуя в тисках космических льдов - и все это невидимые штурманы аккуратно заносят каждый раз на страницы судового журнала с обозначением координат и точной даты. Время и пространство не пощадили ни корабль, ни бортовой журнал. От его ранних записей осталось немного, но сейчас мы уже начинаем разбирать отдельные символы, сопоставляем, их друг с другом, пытаемся догадаться об их назначении. Чтобы записи оказались упорядоченными, сконцентрированными, понадобилось создать человека, к которому, в сущности, говоря, они и были обращены. В кабалистических письменах прошлого скрыта формула постижения нас самих и нашего будущего. Эти записи - как лоции отважных первооткрывателей, по которым опытные капитаны, вооруженные опытом и знаниями, предугадывают возможные опасности, чтобы встретить их во всеоружии, встретить достойно.
   От того, как человек относится к своему прошлому, в конце концов, зависит, сумеет ли он достойно встретить свое будущее…
   Заканчивалась тетрадь следующими признаниями:
   «…Сейчас, когда я вошел в дух памятника Кандиду, построенному неизвестными мне мастерами и спрятавшими в нем его мысли, я преисполнен величайшего благоговения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо. В пустыне веков, где камня на камне не осталось после войн, пожаров и лютого истребления, стоит этот одинокий, ни на что не похожий собор нашей древней славы. Страшно, жутко подходить к нему. Невольно глазу хочется найти в нем знакомые пропорции наших привычных памятников. Напрасный труд! Нет в нем этих черт, все в нем полно особой дикости, иной, не нашей мерой измерил его художник. Находясь рядом с ним, чем напряженнее я пытался ощутить время, отделяющее далекое прошлое от настоящего, чем внимательнее всматривался в предметы внутри него, пытаясь увидеть за ними создавшего их человека, тем больше убеждался, что преграды времени нет. Во все эпохи человек был одинаково человеком: умным и глупым, недоверчивым и легковерным, мужественным и трусом, художником и ремесленником, предателем и подвижником. Он любил, страдал, боролся, подпадал жару страсти и зову за горизонт. Он отличался разрезом глаз, широтой скул, формой черепа, цветом кожи, языком, на котором он излагал свои мысли, но даже в крайностях своих не выходил за рамки, определяющие и сейчас этот единственный вид: ХОМО САПИЕНС, обитающий на нашей планете. Разве не идет дождь для всех равно? Не дышим ли мы все единым воздухом? Все народы, все отклонения и все мутанты равноправны и все совершают общее дело для человечества.
   Что же касается нынешних правителей и отцов церкви, со своим повальным отрицанием всех отклонений, то они просто страшны. Они, в сущности, деспоты. В них деспотический эгоизм и нетерпимость. На самом деле, какой свободы являются они поборниками? Поверьте им на слово и возымейте в вашу очередь желание быть свободными. Начните со свободы самой великой, самой законной, самой желанной для человека, без которой всякая другая не имеет смысла - со свободы мнений. Посмотрите, какой ужас из этого произойдет, как они на вас накинутся за малейшее разногласие, какой анафеме предадут, доказывая, что вся свобода в безусловном и слепом повиновении им и их доктрине. Благодарю за такую свободу!»
   Бог жив, пока я жив, в себе его храня. Я без него ничто, но что он без меня?..»
   На этом записи прерывались. Я молча вернул тетрадь дяде Акселю. Я не испытывал нервного потрясения, как тогда, когда дядя Аксель дал мне прочесть книгу Банева. Я испытывал сильное чувство какого-то просветления и необходимости думать и анализировать свою жизнь. Дядя Аксель с улыбкой глядел на меня. Он правильно понимал мое состояние и не хотел мешать моим мыслям. К прочитанному трудно было что-то добавить.
   Через некоторое время он заговорил:
   - Теперь я полностью выполнил свой долг. Дальше - время действовать тебе. Я верю в тебя, мой мальчик. Я знаю, тебе будет трудно, но трагическое - это божья гроза, освежающая сферу жизни. Ты как-то спрашивал меня, верю ли я в бога? По-твоему, бог - кто? Бородатый судия. Сидит на облаках и насылает на землю Наказание, да? Бог так ясен, так близок и так прост, что, глядя на него, ты не знаешь, не представляешь, не веришь, что это бог. В этом несчастье его, потому-то люди и не веруют в настоящего бога. Вместо него им подсунут корыстными правителями и проповедниками злобный лицемер, и он где-то там, вдали, сам по себе, поэтому каждый верит в него. Вот в чем суть!.. А в бога нужно верить тогда, когда он не в лике божьем, когда он по-человечески делится с тобой хлебом, кормит, одевает, укрывает тебя, улыбается, целует тебя, готов умереть ради тебя, черту душу отдаст ради тебя, - вот тогда нужно верить в бога! Если бог объявится богом, да возьмет тебя за ухо, поставит к стенке и скажет: «я бог! Веруй в меня!» - Тогда грош цена твоей вере. Нет, ты поверь в бога, который похож на тебя, на меня, на тетю Гэррист. Понятно?
   После этой вспышки он снова замолчал, потом добавил:
   - Теперь ты знаешь все. Скоро будет совсем темно, давай закончим с нашими делами.
   Мы вновь вернулись к первоначальной теме.
   - Все эти расспросы, не могут они быть связаны с Аланом? Ведь прошло уже много времени, - сказал я.
   - Да, не думаю, чтобы Алан успел поделиться с кем-нибудь информацией, он хотел сам преуспеть в этом, - согласился дядя Аксель со мной. - Они вряд ли знают много, иначе расследование велось бы по-другому. К тому же, инспектор не захочет портить отношения с твоим отцом, так же как и с Энгусом Мортеном. Но все это не приближает нас к решению загадки, кто же это все начал.
   Я подумал, что, может быть, это связано с гибелью пони Петры. Дядя Аксель знал о его смерти, не более. У нас было молчаливое соглашение, что чем меньше он знал о нас, тем легче ему было бы выпутаться в случае чего. Но теперь, поскольку он все равно знал о Петре, я описал ему происшествие. Это все равно не вывело нас на путь, но на всякий случай он записал имя того мужчины.
   - Джером Скиннер, - повторил дядя без особой надежды.
   - Что ж, посмотрю, что из этого можно сделать. 
* * *
   Вечером я передал всем разговор с дядей Акселем и содержание прочтенной мной книжки. Она настолько органично вошла в мое сознание, что я просто «перелил» ее из себя в других. Мы впитали ее, как впитывает влагу пересохшая земля. Но обсуждение мы отложили из-за возникшей опасности. В результате совещания к окончательному выводу прийти не удалось. Майкл сказал:
   - Что ж, если вы с Розалиндой уверены, что в нашем районе ничего не могло вызвать подозрения, значит, след ведет к человеку в лесу. Если источник он, то он должен был сообщить свои подозрения инспектору своего района, а тот передал их в рапорте нашему инспектору. Тогда об этом узнали бы несколько человек, и запросы затронули бы Салли и Кэтрин. Для нас плохо то, что это подозрение совпадает со слухами о неприятностях со стороны окраин. Я посмотрю, что можно будет узнать завтра, и сообщу вам.
   - Но что нам лучше всего сделать?
   - Пока ничего, - посоветовал Майкл. - Если вы правы относительно источника, то образуются две группы: Салли и Кэтрин в одной, и вы с Розалиндой, Дэвидом и Петрой в другой. Мы трое - я, Рэчел и Марк в этом не замешаны. Не делайте ничего необычного, чтобы не возбудить подозрений. Если дело дойдет до расспросов, мы должны обмануть их, действуя, как договорились. Но наше слабое место Петра, она слишком мала, чтобы все понять. Если они начнут с нее, то это кончится для нас стерилизацией и ссылкой в окраины.
   Это делает ее ключом ко всему делу. Они не должны заподозрить ее. Возможно, ее и не подозревают, но так как она была с вами, то могут начать подозревать. Если к ней будет проявлен какой-нибудь интерес, то нужно предпринять что-то, иначе она выдаст нас всех.
   Вероятно, это минует нас, но если дело будет ухудшаться, Дэвид должен будет принять меры. Ваша обязанность, Дэвид - следить, чтобы ее не допрашивали ни в коем случае. Если для того, чтобы предотвратить это, нужно будет убить кого-нибудь, вы должны это сделать. Подозревать вас во втором убийстве вряд ли будут. Не забудьте, если они начнут добираться до истины, то истребят всех нас.
   Если наступит худшее, и спасти Петру вы не сможете, лучше убейте ее, чем допустить стерилизацию и высылку в окраины, так будет милосердней для ребенка. Вы поняли? Согласны ли вы с этим?
   Все согласились.
   Когда я подумал о маленькой Петре, искалеченной, лишенной всего и посланной в окраины умирать с голода, я тоже согласился. Да и прочитанное давало силы для борьбы. Видимо, суровые предложения Майкла, и согласие всех остальных тоже черпало силы оттуда. Нам было ясно наше место в этом мире.
   - Хорошо, - продолжал Майкл, - лучше будет, если вы четверо и Петра подготовитесь к побегу в случае необходимости.
   Он начал объяснять все подробно. Трудно было выбрать наиболее пригодный способ действия. Открытое действие со стороны одного из нас могло навлечь подозрение на всех остальных. Наше несчастье заключалось в том, что мы узнали о расспросах именно тогда, а не на два дня раньше…

ГЛАВА 12

   Обсуждение и совет Майкла сделали угрозу раскрытия более близкой, чем я считал, когда до этого говорил с дядей Акселем. Приходилось осознавать, что рано или поздно мы встанем перед необходимостью действовать. Тревога не уляжется сама собой, а мы не сможем жить как прежде. Я знал, что беспокойство Майкла возросло на протяжении года, и сейчас я вполне разделял его чувства. Я даже решил сделать некоторые приготовления к побегу: перед сном положил поближе лук и колчан со стрелами, разыскал сумку и уложил туда несколько буханок хлеба и сыр. А на другой день я решил приготовить узел с одеждой, обувь и другие вещи, которые могут понадобиться, и спрятать их в каком-нибудь удобном месте вне дома. Кроме того, понадобится одежда для Петры, одеяла, что-нибудь для питьевой воды и надо не забыть трутницу…
   Засыпая, я все еще обдумывал необходимые приготовления…
* * *
   Прошло не более трех часов, и я был разбужен щелканьем замка в двери. Луны не было, но света звезд было достаточно, чтобы различить у двери маленькую белую фигурку.
   - Дэви, - сказала она, - Розалинда…
   Но говорить уже не было надобности. Сама Розалинда возбужденно передавала:
   - Дэви, мы должны уходить как можно скорее. Они взяли Салли и Кэтрин…
   Вмешался Майкл:
   - Поторопитесь вы оба, пока еще можно уйти. Они взяли Салли и Кэтрин одновременно, десять минут назад. Если бы они знали больше о нас, то послали бы отряд и за вами. Быстрее уходите.
   - Встретимся у мельницы. Быстрее… - Добавила Розалинда.
   Я сказал Петре словами:
   - Оденься побыстрее. Надень комбинезон. И тихо…
   Вероятно, она не восприняла смысл наших мыслей в полном объеме, но уловила общую тревогу. Поэтому она кивнула и исчезла в темноте коридора. Я оделся и свернул одеяло с кровати в узел. Потом взял лук, стрелы и сумку с едой.
   Петра уже была одета. Я собрал одеяло с ее постели и связал их со своими.
   - Не надевай туфли, - прошептал я. - Возьми их в руки, и пойдем тихонько на цыпочках как кошки.
   Во дворе я положил сумку и узел, мы надели обувь. Петра начала говорить, но я приложил палец к губам и послал ей мысленный образ Чебы, черной кобылы. Она кивнула, и мы осторожно пересекли двор. Открывая дверь конюшни, я услышал отдаленный звук и замер, прислушиваясь.
   - Лошади, - прошептала Петра.
   Да, это были лошади. Стук копыт, и слабое позвякивание упряжи.
   Искать седло и упряжь для Чебы, не было времени. Мы вывели ее из стойла и взобрались на нее с колоды. Вещи я держал перед собой, а Петра сидела сзади, обхватив меня руками.
   Мы тихо выехали со двора и двинулись по тропе вниз, к ручью, а топот копыт за нами приближался к дому.
   - Ты уехала? - Спросил я Розалинду и дал ей понять, что случилось с нами.
   - Десять минут назад. Я подготовила все заранее, - с осуждением сказала она мне. - Мы полностью выложились, чтобы связаться с тобой. К счастью проснулась Петра.
   Петра послала свою возбужденную мысль. Она хотела знать, что случилось. Это было как фонтан искр.
   - Тише, дорогая. Немного потише, - запротестовала Розалинда. - Скоро мы тебе все расскажем, - она немного помолчала, чтобы прийти в себя от ослепительного действия мысли Петры. - Салли? Кэтрин? - Спросила Розалинда.
   Они ответили вместе.
   - Нас отвезли к инспектору. Мы делаем вид, что ничего не понимаем. Правильно?
   Майкл и Розалинда согласились с этим.
   - Мы думаем, - продолжала Салли, - что нам следует закрыть для вас свой мозг. Нам будет легче выдавать себя за нормальных, если мы действительно не будем знать того, что происходит. Поэтому не пытайтесь связаться с нами.
   - Хорошо, но мы будем слушать вас, - согласилась Розалинда. Она направила свои мысли ко мне. - Быстрее, Дэви. На ферме зажглись огни.
   - Мы едем, - ответил я. - Но потребуется немало времени, чтобы определить в темноте, куда мы уехали.
   - Они поймут по теплу в конюшне, что вы не могли уехать далеко, - заметила она.
   Я оглянулся. В окнах дома зажегся свет, по двору кто-то шел с лампой. До нас слабо доносились звуки голосов. Мы добрались до берега ручья. Здесь уже можно было пустить Чебу рысью. Проехав полмили, мы добрались до брода, затем еще четверть - и мы уже оказались возле мельницы. Благоразумнее с нашей стороны было миновать ее осторожно, чтобы никто не проснулся. Во дворе мельницы на цепи была собака, но она не залаяла. Я уловил облегченный вздох Розалинды, идущий откуда-то спереди.
   Мы поскакали туда, и через некоторое время я заметил какое-то движение под деревьями у тропы. Я повернул туда кобылу и обнаружил Розалинду вместе с двумя гигантскими лошадями ее отца. Огромные животные возвышались над нами. На спинах у них были две плетеные корзины. Розалинда стояла в одной из корзин с луком в руке.
   Я подъехал, и она наклонилась, чтобы посмотреть, что я привез.
   - Дай мне узел, - сказала она. - А что в сумке?
   Я ответил.
   - Это все, что ты взял? - Неодобрительно спросила она.
   - Мы слишком торопились, - ответил я.
   Она укрепила узел между корзинами, я же поднял Петру, и Розалинда, схватив ее за руки, усадила ее на сверток с одеялами.
   - Нам лучше держаться вместе, - сказала она. - Для тебя найдется место во второй корзине. Оттуда ты сможешь стрелять налево, - и она выбросила из корзины маленькую веревочную лестницу.
   Я слез со спины Чебы, повернул ее головой к дому и шлепнул по боку, затем взобрался во вторую корзину. Как только ноги мои коснулись спины гигантского животного, Розалинда дернула поводья, и мы двинулись. Вторая лошадь пошла за нами.
   Некоторое время мы двигались рысью, пока не достигли берега ручья. Здесь от дороги ответвлялась тропа. Мы поехали по ней, а потом прямо по болотистой почве к другому ручью. Примерно четверть мили мы шли по дну этого ручья, затем прошли еще один участок неровной топкой земли. Вскоре почва стала тверже, потом копыта лошадей зазвенели о камни.
   Мы замедлили ход. Животные с трудом пробирались среди камней. Я понял, что Розалинда пытается скрыться от преследователей так, чтобы они не нашли наши следы. Вероятно, я непроизвольно послал ей эту мысль, ибо она откликнулась довольно холодно:
   - Жаль, что ты так мало думал, и так много спал.
   - Я начал собираться, - возразил я, - но решил закончить сборы завтра. Мне казалось, что у нас еще есть время.