Страница:
Во-первых: как она могла затрепетать при звуке открываемой двери и, стоя спиной, почувствовать, что входит Джеффри Форд?
И во-вторых: когда вернется Рекс?
Она нервно прислушивалась в ожидании его шагов.
И не только она…
7
8
9
Глава четырнадцатая
1
2
3
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
1
И во-вторых: когда вернется Рекс?
Она нервно прислушивалась в ожидании его шагов.
И не только она…
7
Для Персиваля Артура Фитцроя этот прием был наказанием за «прегрешения» на Корсике. Ему пришлось вспомнить хорошие манеры; на сей раз он был одет в стиле «gigolo»; с головы до ног в белом, с волосами, покрытыми тонким слоем бриллиантина (даже руки были чистые), он обносил присутствующих угощениями, приносил, раздавал, ходил и очаровывал. И с выражением притворной кротости слушал старух, обращавшихся с ним как с маленьким мальчиком и называвших его «дорогой».
— Во что больше тебе нравится играть, дорогой, в крикет или футбол?
— Тебе страшно повезло, что живешь здесь с дядюшкой и тетушкой! Тем не менее я полагаю, что ты скучаешь по своим маленьким школьным приятелям, не так ли, дорогой? Они все еще усердно трудятся, я думаю? (Да, одно из этих розовых пирожных.)
— Какие у тебя любимые предметы? Арифметика? Дорогой, дорогой! Всем нам иногда приходится делать не то, что нравится, не правда ли? А поэзией, ты интересуешься?
— Пожалуй, интересуюсь, — бодро отвечал Персиваль Артур, в котором странно сочетались пристрастие к Херрику-Херрику Роберту (1591 — 1674) — был такой английский поэт, один из представителей «Поэзии кавалеров», и не менее сильная страсть к дешевым бульварным романам в мягкой обложке. — Мне очень нравится одно стихотворение о Ланкашире, правда, я помню только последние строчки:
— Горячей воды? Сейчас принесу.
И всякий раз резво устремлялся на кухню к Мелани, словно зяблик, с шумом влетевший в распахнутое окно за крошками с бабушкиного подноса, и мчался обратно, чтобы услужливо вертеться и не спускать глаз с оживленных взрослых.
В этот момент кошмарный Форд поднялся с пола, чтобы закурить сигарету, и, когда он наклонился к руке хозяйки, держащей спичку, со словами: «О, спасибо, Джой», — Персиваль Артур бросил на него свирепый взгляд.
«Что за самоуверенность, — подумал он. — Что за неистребимая жизнерадостность! Разве не мог этот тип просто сказать „миссис Траверс“? На замужнюю даму не подобает смотреть так пристально, черт побери».
Чувство оскорбленного достоинства заставило его нахмурить брови, крепко сжать губы и исказило нежное, чистое, веснушчатое лицо неприятной гримасой.
«Неужели этот Форд не понимает, что он здесь никому не нужен? Какого черта мотает головой и ухмыляется, вместо того чтобы сказать: „Нет, спасибо“, когда я сунул ему сандвич. Смотрит на хозяйку, подвигается ближе, чтобы поговорить с ней… Называет ее Джой».
Персиваль Артур засунул руки, сжатые в кулаки, глубоко в карманы своих отутюженных фланелевых брюк. Увы, он слишком молод для каких-то активных действий в отношении этого противного Форда. Что за дьявольская участь? Ничего нельзя сделать.
— Во что больше тебе нравится играть, дорогой, в крикет или футбол?
— Тебе страшно повезло, что живешь здесь с дядюшкой и тетушкой! Тем не менее я полагаю, что ты скучаешь по своим маленьким школьным приятелям, не так ли, дорогой? Они все еще усердно трудятся, я думаю? (Да, одно из этих розовых пирожных.)
— Какие у тебя любимые предметы? Арифметика? Дорогой, дорогой! Всем нам иногда приходится делать не то, что нравится, не правда ли? А поэзией, ты интересуешься?
— Пожалуй, интересуюсь, — бодро отвечал Персиваль Артур, в котором странно сочетались пристрастие к Херрику-Херрику Роберту (1591 — 1674) — был такой английский поэт, один из представителей «Поэзии кавалеров», и не менее сильная страсть к дешевым бульварным романам в мягкой обложке. — Мне очень нравится одно стихотворение о Ланкашире, правда, я помню только последние строчки:
И тотчас же, повернувшись в другую сторону:
И все мертвые собаки Ронкорна
отправляются в море покорно…
— Горячей воды? Сейчас принесу.
И всякий раз резво устремлялся на кухню к Мелани, словно зяблик, с шумом влетевший в распахнутое окно за крошками с бабушкиного подноса, и мчался обратно, чтобы услужливо вертеться и не спускать глаз с оживленных взрослых.
В этот момент кошмарный Форд поднялся с пола, чтобы закурить сигарету, и, когда он наклонился к руке хозяйки, держащей спичку, со словами: «О, спасибо, Джой», — Персиваль Артур бросил на него свирепый взгляд.
«Что за самоуверенность, — подумал он. — Что за неистребимая жизнерадостность! Разве не мог этот тип просто сказать „миссис Траверс“? На замужнюю даму не подобает смотреть так пристально, черт побери».
Чувство оскорбленного достоинства заставило его нахмурить брови, крепко сжать губы и исказило нежное, чистое, веснушчатое лицо неприятной гримасой.
«Неужели этот Форд не понимает, что он здесь никому не нужен? Какого черта мотает головой и ухмыляется, вместо того чтобы сказать: „Нет, спасибо“, когда я сунул ему сандвич. Смотрит на хозяйку, подвигается ближе, чтобы поговорить с ней… Называет ее Джой».
Персиваль Артур засунул руки, сжатые в кулаки, глубоко в карманы своих отутюженных фланелевых брюк. Увы, он слишком молод для каких-то активных действий в отношении этого противного Форда. Что за дьявольская участь? Ничего нельзя сделать.
8
— Когда же я смогу поговорить с тобой? — улыбаясь, спросил Джеффри Форд сквозь грохот музыки. Джой освободила место рядом с собой для этого праздного субъекта, который меньше чем полгода назад казался ей Зевсом-Олимпийцем, способным осчастливить ее — нимфу — одним лишь своим взглядом.
— Хоть сейчас, — ответила она. — Я тоже хотела поговорить с тобой, Джеффри.
— Ты тоже? — пробормотал он. — А я боялся, что ты не захочешь.
Она внезапно почувствовала, что ей действительно не хочется с ним говорить, и поспешно произнесла:
— Я думала написать тебе, но как-то не получилось.
— Как-то почему-то никогда не получается, Джой.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что бы я ни говорил, это больше не имеет значения, — скорбно улыбнулся Джеффри Форд.
«Он в таком горестном настроении», — подумала Джой, которая никогда прежде не находила его задумчивость хоть сколько-нибудь горестной. Она сказала сухо:
— Я хотела написать тебе о моем браке и приезде сюда. Но теперь, увидев тебя, думаю…
— Что ты думаешь?
— Что больше не надо объяснений.
Джеффри взглянул на нее, обвел глазами комнату и вздохнул с выразительной многозначительностью (хотя вряд ли мог объяснить, что имел в виду).
— Да, факты говорят сами за себя, Джой. Джой покраснела.
Персиваль Артур, крутившийся поблизости, подумал: «Нужно ли оставаться с ними в комнате? Вон!»
Джой вскинула руку, чтобы остановить мальчика во время его маневров между чайным столом и дверью.
Ах, эти мелкие домашние события… Ах, эти милые домашние реплики…
— Что случилось?
— Пролил соус на брюки… нужен носовой платок…
Джой вытащила из рукава небольшой квадратик лимонно-желтого муслина, гармонирующего с ее платьем. Она сунула платок в руку мальчика с улыбкой извиняющей, понимающей и разделяющей его бегство.
— Ну, не убегай же, старина, не оставляй меня одну управляться со всеми этими… Подожди, пока придет твой дядя.
— А когда он придет? — сердито спросил подросток, глядя на нее, впрочем, скорее не сердито, а растерянно. Затем он прошел бочком между мебелью и людьми к окну. Почему дядя Рекс не придет, не прекратит эту болтовню, не оборвет весь этот вздор и, главное, этого гнусного Форда. Дядя Рекс мог бы…
— Хоть сейчас, — ответила она. — Я тоже хотела поговорить с тобой, Джеффри.
— Ты тоже? — пробормотал он. — А я боялся, что ты не захочешь.
Она внезапно почувствовала, что ей действительно не хочется с ним говорить, и поспешно произнесла:
— Я думала написать тебе, но как-то не получилось.
— Как-то почему-то никогда не получается, Джой.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что бы я ни говорил, это больше не имеет значения, — скорбно улыбнулся Джеффри Форд.
«Он в таком горестном настроении», — подумала Джой, которая никогда прежде не находила его задумчивость хоть сколько-нибудь горестной. Она сказала сухо:
— Я хотела написать тебе о моем браке и приезде сюда. Но теперь, увидев тебя, думаю…
— Что ты думаешь?
— Что больше не надо объяснений.
Джеффри взглянул на нее, обвел глазами комнату и вздохнул с выразительной многозначительностью (хотя вряд ли мог объяснить, что имел в виду).
— Да, факты говорят сами за себя, Джой. Джой покраснела.
Персиваль Артур, крутившийся поблизости, подумал: «Нужно ли оставаться с ними в комнате? Вон!»
Джой вскинула руку, чтобы остановить мальчика во время его маневров между чайным столом и дверью.
Ах, эти мелкие домашние события… Ах, эти милые домашние реплики…
— Что случилось?
— Пролил соус на брюки… нужен носовой платок…
Джой вытащила из рукава небольшой квадратик лимонно-желтого муслина, гармонирующего с ее платьем. Она сунула платок в руку мальчика с улыбкой извиняющей, понимающей и разделяющей его бегство.
— Ну, не убегай же, старина, не оставляй меня одну управляться со всеми этими… Подожди, пока придет твой дядя.
— А когда он придет? — сердито спросил подросток, глядя на нее, впрочем, скорее не сердито, а растерянно. Затем он прошел бочком между мебелью и людьми к окну. Почему дядя Рекс не придет, не прекратит эту болтовню, не оборвет весь этот вздор и, главное, этого гнусного Форда. Дядя Рекс мог бы…
9
Джой опять повернулась к Джеффри, чтобы продолжить разговор, но в этот момент дверь распахнулась и словно солнце вышло из облаков. В пеструю, полную народа комнату вошел человек с большой собакой, следовавшей за ним по пятам. Своим обликом и манерами он как бы подчеркивал незначительность всех окружающих. «Или почти всех», — подумала Джой.
Его белая холеная кожа на фоне смуглости других мужчин, прирожденная грация, высокий рост, подтянутость, гордая посадка головы, самообладание — все это хотела бы видеть в своих соотечественниках любая англичанка.
Джой вспомнила школьную цитату:
Его белая холеная кожа на фоне смуглости других мужчин, прирожденная грация, высокий рост, подтянутость, гордая посадка головы, самообладание — все это хотела бы видеть в своих соотечественниках любая англичанка.
Джой вспомнила школьную цитату:
«Посол Британского трона,Джой произнесла, надеясь, что слова ее прозвучали более естественно, чем она чувствовала: — А вот и мой муж…
представитель всех родов Британии…»
Глава четырнадцатая
ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ СХОДЯТСЯ
О, мой владыка, ревности остерегайся!
Зеленоглазое чудовище, глупец,
кто ей поддастся,
всякого съедает.
Шекспир
1
Рекс Траверс, окинув гостиную быстрым взглядом, подумал: «Похоже, сюда выплеснуло половину пляжной толпы».
Он двинулся вперед — к погонам, шевронам, бриллиантам, радужным пятнам платьев, чтобы в первую очередь поприветствовать самые эксцентрические видения, то есть старух Симпетт, затем вернулся к остальным гостям, знакомым и незнакомым.
Джой, с трудом пытаясь не смотреть на мужа, услышала, как он произнес своим глубоким бодрым голосом:
— Извините за опоздание. Меня задержали. Нет, на этот раз не пациенты. В одном из домов, куда меня вызывали, я встретил летчика по фамилии Смитсон, Алан Смитсон, который прилетел сюда на своем самолете. Твой приятель, старина, — добавил Рекс, повернувшись к племяннику.
Озабоченное лицо мальчика прояснилось при появлении дяди Рекса. Груз ответственности свалился с его хрупких плеч. Он весь засветился, воскликнув:
— Тот самый пилот! Он еще здесь?
— Пока здесь — еще несколько дней. Мы долго беседовали. О полетах и тому подобном.
Рекс подвинулся к сияющему серебру королевы Анны на низком чайном столике, за которым Джой разговаривала с длинным и тощим брюнетом в белом костюме. «Должно быть, это Форд», — решил Рекс.
Взгляды мужчин встретились. Рекс сказал:
— Джой, Смитсон просил передать тебе свои извинения: он собирался к нам с визитом, но что-то ему помешало. Вероятно, придет позже. Он долго извинялся, что напугал нас в ту ночь, когда мальчик не вернулся домой вовремя.
Внезапного упоминания о той ночи было достаточно, чтобы краска вновь залила лицо девушки. Но она посмотрела так, словно только что заметила возвращение Рекса. (Он же понял это так: она оживлена, щеки пылают. Вспомнилась фраза из военных времен: «Она вся, как заводная», и подумалось, что причина этому — Джеффри Форд.)
— А вот и мой муж! Рекс, это — мистер Джеффри Форд!
— Здравствуйте. Как вы поживаете? Мило с вашей стороны заглянуть к нам, — проговорил гостеприимный Рекс довольно безразличным тоном.
— Здравствуйте, благодарю вас, доктор Траверс, — улыбнулся Джеффри, опять полный мальчишеского очарования. — Я целую вечность мечтал с вами познакомиться.
Глубокая антипатия пролегла между мужчинами еще до того, как они пожали друг другу руки. Они принадлежали к противоположным типам людей, которые пробуждают друг в друге обоюдную неприязнь, даже если в этом не замешана женщина. А в данном случае каждый из них заранее испытывал ревность к другому, мужскую ревность — силу более неистовую, яростную, всепоглощающую, чем ревность женская. Мужчина, возбужденный оскорбленным чувством собственности, предрассудками, воображением, делает ревность жизненным принципом и готов на все, вплоть до международного скандала, лишь на том основании, что ему предпочитают или могут предпочесть другого. «О боги, и за этого типа она вышла замуж, — думал романист, незаметно, но внимательно и критически рассматривая соперника. — Крупный, модно одет, широкоплечий, светловолосый. Эти ровные белые зубы, в два счета расправляющиеся с сандвичами, эти правдивые глубоко посаженные глаза, похожие на осколки голубого камня, в которых ничего нельзя прочесть. Может быть, там и читать нечего?»
— Все пили чай, кроме меня. Прекрасно, — сказал Траверс, поворачиваясь к алтарю английского очага — чайному столу.
Джеффри весь превратился в слух. Тон, которым Рекс обратился к Джой (осталась ли у нее хоть капля чая), был весьма любезным, ничем не выдающим себя. Таким же точно тоном Джой ответила:
— Не пей эти остатки, я заварила свежий.
Джеффри подумал: «Они не смотрят друг на друга. То ли потому, что не хотят, то ли, наоборот, потому, что очень хотят? Почему она выбрала именно этого мужчину?»
Вокруг него шла светская беседа… Внутри роились мысли. «Может быть, лишь для того, чтобы выйти замуж? — думал Джеффри. — За любого, кто может надеть на эту мягкую ручку бриллианты, золото, платину и создать для нее уютный домашний очаг? Или просто женщина, однажды оставленная возлюбленным, затем предпочитает человека, совершенно на него не похожего? После нашего неудавшегося романа Джой никогда больше даже не посмотрит на писателя… Однако возможно ли, — размышлял романист, — чтобы она любила это здоровенное белобрысое животное?»
Рекс тоже, играя роль любезного хозяина, задавал себе вопрос: «Как могла Джой, с ее умом и вкусом, быть влюбленной в этого длинного веретенообразного позера? А эта манера сутулиться? А эти повадки художника по интерьеру?»
Во всяком случае, она была помолвлена с ним. Не похоже, чтобы Рекс забыл это. Разве он не видел яркого зарева там, где сейчас его собственные бриллианты сардонически подмигивают? Рекс, стиснув зубы, посмотрел фактам в лицо: Джой была возлюбленной Форда, но никогда не принадлежала Траверсу. Правда, она расторгла помолвку…
«Но стоило ему вернуться, как она дрожит от волнения и восторга», — думал Рекс, ослепленный ревностью.
Столь разумный во всем остальном, он не понимал, что Джой трепетала от волнения, думая лишь об одном человеке.
(«Рекс, Рекс, Рекс…»)
Мужская ярость мешала ему понять, что все казалось ей потускневшим и ненужным, кроме него — такого независимого, такого сильного, безрассудно смелого, большого, красивого и любимого. О, она шла навстречу своему настоящему мужу, который никак не хотел этого видеть.
Есть люди, с которыми просто интересно жить: они на все накладывают отпечаток своей личности. Рекс был именно таким. Он вошел в самую суть ее жизни. Их совместные трапезы и каждое новое знакомство, каждое происшествие, каждая радость или печаль, каждая тревога (например, о мальчике), их сдержанные ласки и взгляды и теперь эта страшная перемена — все это составило звенья цепи, прочно связывавшей их; но, в сущности, жена осталась для него столь же таинственной, что и в день первой встречи, когда он нанимал себе нового секретаря — мисс Харрисон.
Уже два дня Джой была почти уверена, что правильно понимает молодой блеск его глаз и изменившееся прикосновение губ. И каждый час отныне для Джой был отмечен надеждой.
«Он любит меня, так же как и я его. Скоро он изменит все в нашей жизни. Это носится в воздухе — подобно приближающейся грозе. Гром грянет, когда Рекс увидит здесь другого мужчину, за которого я собиралась выйти замуж. Он поймет, что Джеффри ничего сейчас для меня не значит, но как он отнесется к тому, что этот человек в моей жизни был?» Джой, имеющая не по годам малый опыт в сердечных делах, ждала (невиновная) грозы. Мужчина, за которым она наблюдала, закончил пить чай, уничтожил последний сандвич с огурцами и поставил чашку на стол. После чего с невозмутимым видом вытащил из кармана сигареты.
Он двинулся вперед — к погонам, шевронам, бриллиантам, радужным пятнам платьев, чтобы в первую очередь поприветствовать самые эксцентрические видения, то есть старух Симпетт, затем вернулся к остальным гостям, знакомым и незнакомым.
Джой, с трудом пытаясь не смотреть на мужа, услышала, как он произнес своим глубоким бодрым голосом:
— Извините за опоздание. Меня задержали. Нет, на этот раз не пациенты. В одном из домов, куда меня вызывали, я встретил летчика по фамилии Смитсон, Алан Смитсон, который прилетел сюда на своем самолете. Твой приятель, старина, — добавил Рекс, повернувшись к племяннику.
Озабоченное лицо мальчика прояснилось при появлении дяди Рекса. Груз ответственности свалился с его хрупких плеч. Он весь засветился, воскликнув:
— Тот самый пилот! Он еще здесь?
— Пока здесь — еще несколько дней. Мы долго беседовали. О полетах и тому подобном.
Рекс подвинулся к сияющему серебру королевы Анны на низком чайном столике, за которым Джой разговаривала с длинным и тощим брюнетом в белом костюме. «Должно быть, это Форд», — решил Рекс.
Взгляды мужчин встретились. Рекс сказал:
— Джой, Смитсон просил передать тебе свои извинения: он собирался к нам с визитом, но что-то ему помешало. Вероятно, придет позже. Он долго извинялся, что напугал нас в ту ночь, когда мальчик не вернулся домой вовремя.
Внезапного упоминания о той ночи было достаточно, чтобы краска вновь залила лицо девушки. Но она посмотрела так, словно только что заметила возвращение Рекса. (Он же понял это так: она оживлена, щеки пылают. Вспомнилась фраза из военных времен: «Она вся, как заводная», и подумалось, что причина этому — Джеффри Форд.)
— А вот и мой муж! Рекс, это — мистер Джеффри Форд!
— Здравствуйте. Как вы поживаете? Мило с вашей стороны заглянуть к нам, — проговорил гостеприимный Рекс довольно безразличным тоном.
— Здравствуйте, благодарю вас, доктор Траверс, — улыбнулся Джеффри, опять полный мальчишеского очарования. — Я целую вечность мечтал с вами познакомиться.
Глубокая антипатия пролегла между мужчинами еще до того, как они пожали друг другу руки. Они принадлежали к противоположным типам людей, которые пробуждают друг в друге обоюдную неприязнь, даже если в этом не замешана женщина. А в данном случае каждый из них заранее испытывал ревность к другому, мужскую ревность — силу более неистовую, яростную, всепоглощающую, чем ревность женская. Мужчина, возбужденный оскорбленным чувством собственности, предрассудками, воображением, делает ревность жизненным принципом и готов на все, вплоть до международного скандала, лишь на том основании, что ему предпочитают или могут предпочесть другого. «О боги, и за этого типа она вышла замуж, — думал романист, незаметно, но внимательно и критически рассматривая соперника. — Крупный, модно одет, широкоплечий, светловолосый. Эти ровные белые зубы, в два счета расправляющиеся с сандвичами, эти правдивые глубоко посаженные глаза, похожие на осколки голубого камня, в которых ничего нельзя прочесть. Может быть, там и читать нечего?»
— Все пили чай, кроме меня. Прекрасно, — сказал Траверс, поворачиваясь к алтарю английского очага — чайному столу.
Джеффри весь превратился в слух. Тон, которым Рекс обратился к Джой (осталась ли у нее хоть капля чая), был весьма любезным, ничем не выдающим себя. Таким же точно тоном Джой ответила:
— Не пей эти остатки, я заварила свежий.
Джеффри подумал: «Они не смотрят друг на друга. То ли потому, что не хотят, то ли, наоборот, потому, что очень хотят? Почему она выбрала именно этого мужчину?»
Вокруг него шла светская беседа… Внутри роились мысли. «Может быть, лишь для того, чтобы выйти замуж? — думал Джеффри. — За любого, кто может надеть на эту мягкую ручку бриллианты, золото, платину и создать для нее уютный домашний очаг? Или просто женщина, однажды оставленная возлюбленным, затем предпочитает человека, совершенно на него не похожего? После нашего неудавшегося романа Джой никогда больше даже не посмотрит на писателя… Однако возможно ли, — размышлял романист, — чтобы она любила это здоровенное белобрысое животное?»
Рекс тоже, играя роль любезного хозяина, задавал себе вопрос: «Как могла Джой, с ее умом и вкусом, быть влюбленной в этого длинного веретенообразного позера? А эта манера сутулиться? А эти повадки художника по интерьеру?»
Во всяком случае, она была помолвлена с ним. Не похоже, чтобы Рекс забыл это. Разве он не видел яркого зарева там, где сейчас его собственные бриллианты сардонически подмигивают? Рекс, стиснув зубы, посмотрел фактам в лицо: Джой была возлюбленной Форда, но никогда не принадлежала Траверсу. Правда, она расторгла помолвку…
«Но стоило ему вернуться, как она дрожит от волнения и восторга», — думал Рекс, ослепленный ревностью.
Столь разумный во всем остальном, он не понимал, что Джой трепетала от волнения, думая лишь об одном человеке.
(«Рекс, Рекс, Рекс…»)
Мужская ярость мешала ему понять, что все казалось ей потускневшим и ненужным, кроме него — такого независимого, такого сильного, безрассудно смелого, большого, красивого и любимого. О, она шла навстречу своему настоящему мужу, который никак не хотел этого видеть.
Есть люди, с которыми просто интересно жить: они на все накладывают отпечаток своей личности. Рекс был именно таким. Он вошел в самую суть ее жизни. Их совместные трапезы и каждое новое знакомство, каждое происшествие, каждая радость или печаль, каждая тревога (например, о мальчике), их сдержанные ласки и взгляды и теперь эта страшная перемена — все это составило звенья цепи, прочно связывавшей их; но, в сущности, жена осталась для него столь же таинственной, что и в день первой встречи, когда он нанимал себе нового секретаря — мисс Харрисон.
Уже два дня Джой была почти уверена, что правильно понимает молодой блеск его глаз и изменившееся прикосновение губ. И каждый час отныне для Джой был отмечен надеждой.
«Он любит меня, так же как и я его. Скоро он изменит все в нашей жизни. Это носится в воздухе — подобно приближающейся грозе. Гром грянет, когда Рекс увидит здесь другого мужчину, за которого я собиралась выйти замуж. Он поймет, что Джеффри ничего сейчас для меня не значит, но как он отнесется к тому, что этот человек в моей жизни был?» Джой, имеющая не по годам малый опыт в сердечных делах, ждала (невиновная) грозы. Мужчина, за которым она наблюдала, закончил пить чай, уничтожил последний сандвич с огурцами и поставил чашку на стол. После чего с невозмутимым видом вытащил из кармана сигареты.
2
— Не хотите закурить, мистер Форд?
В гостиной предлагались сигареты всех сортов: египетские в китайской вазе, американские «Кэмел» и всякие другие. Джеффри уже курил, но Траверс протянул ему свой портсигар. Возможно, сработала фантазия романиста, но Джеффри показалось, что это было сделано с подтекстом.
— О, благодарю вас, — сказал Джеффри, гася дымящуюся сигарету в чайном блюдце, беря сигарету Рекса и прикуривая. Ему казалось, что за всем этим кроется глубокий смысл, тонкая аллегория. Примерно так: «Сделанное предложение и его принятие было равносильно вызову, брошенному и принятому».
Тут Рекс пересел поближе к миссис Форд, на место, освобожденное полковником Хей-Молине, и принялся мило беседовать с матерью романиста, едва не ставшей свекровью его жены.
Удивленные, недовольные глаза Джой следили за перемещениями Траверса по комнате и на мгновение поймали его взгляд. Используя простую метафору, можно сказать, это было все равно что встать на несуществующую ступеньку. Тот вызывающий, озорной, дразнящий, ласкающий взгляд, который заставлял Джой смущаться, со сладким предвкушением ожидая, как этот человек посмотрит, что скажет или сделает дальше, исчез. Вместо нового Рекса, которого она так ждала, перед ней предстал доктор Траверс с Харли-стрит, смотревший на нее столь же предупредительно-безразлично, как это было до их приезда в «Монпле-зир», когда она была еще мисс Харрисон. Сейчас Джой заметила за этим безразличием слабый проблеск упрека. Рекс не доверял ей. Он ревновал ее к бывшему возлюбленному. Его возмущал приход сюда этого субъекта. Ему казалось, что брачный договор не соблюдается, что из него собираются сделать посмешище. Он не видел, что Джеффри для Джой теперь ничего не значит. А если бы Траверс по-настоящему понимал ее, ему стало бы ясно, что Джеффри только потому вошел в его дом, что стал для Джой совершенно безразличен. О, никогда еще со времен «мисс Харрисон» она не была так несчастна, как сейчас. Задыхаясь от обиды, она взяла себя в руки и тут неожиданно совершила вторую за этот день крупную ошибку.
Опасную тему затронула старшая мисс Симпетт: она начала добродушно подтрунивать над славной миссис Траверс, такой деловитой, энергичной и милой женой.
— Вы так много делаете для маленького мальчика и, — со старческим лукавством заметила она, — для большого… Часто, проходя мимо, я слышу, как стрекочет ваша пишущая машинка. Просто восхитительно, что вы помогаете ему с корреспонденцией. Как Дора Копперфильд. Это так романтично!
«Романтично» было именно тем словом, которое взорвало наэлектризованную и взвинченную Джой и заставило ее произнести холодно и отчетливо во внезапно наступившей тишине:
— О, уверяю вас, в моем соглашении с мужем нет ничего романтического.
Это заставило Рекса поднять глаза. При упоминании о том, что Джой печатала, Джеффри Форд вскинул голову, в его темных глазах вспыхнули огоньки воспоминаний. Но не это было важно. Теперь Рекс смотрел и слушал с повышенным вниманием.
Осознав свою промашку, Джой в смятении воскликнула:
— Когда мы поженились, мы договорились, что я буду продолжать помогать мужу, правда, Рекс?
— Да, мы договорились, — согласился Траверс, спокойно подыгрывая, в то время как ярость кипела внутри него. — Что же касается моей переписки — если уж жене известны все мои привычки, — добавил он бесстрастно, — зачем приглашать постороннюю женщину для печатания, регистрации и ведения архива?
— Ах, — засияла тучная мисс Симпетт, — конечно же, ваша замечательная маленькая женушка делает эту работу из чувства любви.
— Да нет же, нет, — неосмотрительно возразила Джой, высоко держа свою хорошенькую головку и как бы прекращая обсуждение затасканной темы жены в роли партнера, — мы с Рексом договорились, что вместо карманных денег и денег на туалеты он лучше будет выдавать мне за работу установленную зарплату. Я думаю, что это правильно.
— Совершенно правильно, — отозвалась младшая из венгерских девушек, горячо интересовавшаяся феминизмом. По ее мнению, замужняя женщина не должна быть чрезмерно привязанной к дому; либо она продолжает профессиональные занятия, либо получает от мужа зарплату, как умелая экономка.
Это послужило сигналом ко всеобщей оживленной дискуссии. Подобно тому, как в старой английской шутке одна старая пробка своим непредсказуемым поведением спугнула сразу нескольких зайцев, затронуто было несколько тем: что станет с романтикой? Является ли романтика современной тенденцией? Что считать современным?
Французская баронесса отрешенно улыбалась, словно ей все давно было ясно. Остальные гости говорили все разом: о замужней женщине и ее жалованье, о браках, окладах, незамужних женщинах, о деньгах, о любви, об экономике — и когда этот невообразимый гвалт на тему сложных финансовых отношений наконец утих, гости начали расходиться.
В гостиной предлагались сигареты всех сортов: египетские в китайской вазе, американские «Кэмел» и всякие другие. Джеффри уже курил, но Траверс протянул ему свой портсигар. Возможно, сработала фантазия романиста, но Джеффри показалось, что это было сделано с подтекстом.
— О, благодарю вас, — сказал Джеффри, гася дымящуюся сигарету в чайном блюдце, беря сигарету Рекса и прикуривая. Ему казалось, что за всем этим кроется глубокий смысл, тонкая аллегория. Примерно так: «Сделанное предложение и его принятие было равносильно вызову, брошенному и принятому».
Тут Рекс пересел поближе к миссис Форд, на место, освобожденное полковником Хей-Молине, и принялся мило беседовать с матерью романиста, едва не ставшей свекровью его жены.
Удивленные, недовольные глаза Джой следили за перемещениями Траверса по комнате и на мгновение поймали его взгляд. Используя простую метафору, можно сказать, это было все равно что встать на несуществующую ступеньку. Тот вызывающий, озорной, дразнящий, ласкающий взгляд, который заставлял Джой смущаться, со сладким предвкушением ожидая, как этот человек посмотрит, что скажет или сделает дальше, исчез. Вместо нового Рекса, которого она так ждала, перед ней предстал доктор Траверс с Харли-стрит, смотревший на нее столь же предупредительно-безразлично, как это было до их приезда в «Монпле-зир», когда она была еще мисс Харрисон. Сейчас Джой заметила за этим безразличием слабый проблеск упрека. Рекс не доверял ей. Он ревновал ее к бывшему возлюбленному. Его возмущал приход сюда этого субъекта. Ему казалось, что брачный договор не соблюдается, что из него собираются сделать посмешище. Он не видел, что Джеффри для Джой теперь ничего не значит. А если бы Траверс по-настоящему понимал ее, ему стало бы ясно, что Джеффри только потому вошел в его дом, что стал для Джой совершенно безразличен. О, никогда еще со времен «мисс Харрисон» она не была так несчастна, как сейчас. Задыхаясь от обиды, она взяла себя в руки и тут неожиданно совершила вторую за этот день крупную ошибку.
Опасную тему затронула старшая мисс Симпетт: она начала добродушно подтрунивать над славной миссис Траверс, такой деловитой, энергичной и милой женой.
— Вы так много делаете для маленького мальчика и, — со старческим лукавством заметила она, — для большого… Часто, проходя мимо, я слышу, как стрекочет ваша пишущая машинка. Просто восхитительно, что вы помогаете ему с корреспонденцией. Как Дора Копперфильд. Это так романтично!
«Романтично» было именно тем словом, которое взорвало наэлектризованную и взвинченную Джой и заставило ее произнести холодно и отчетливо во внезапно наступившей тишине:
— О, уверяю вас, в моем соглашении с мужем нет ничего романтического.
Это заставило Рекса поднять глаза. При упоминании о том, что Джой печатала, Джеффри Форд вскинул голову, в его темных глазах вспыхнули огоньки воспоминаний. Но не это было важно. Теперь Рекс смотрел и слушал с повышенным вниманием.
Осознав свою промашку, Джой в смятении воскликнула:
— Когда мы поженились, мы договорились, что я буду продолжать помогать мужу, правда, Рекс?
— Да, мы договорились, — согласился Траверс, спокойно подыгрывая, в то время как ярость кипела внутри него. — Что же касается моей переписки — если уж жене известны все мои привычки, — добавил он бесстрастно, — зачем приглашать постороннюю женщину для печатания, регистрации и ведения архива?
— Ах, — засияла тучная мисс Симпетт, — конечно же, ваша замечательная маленькая женушка делает эту работу из чувства любви.
— Да нет же, нет, — неосмотрительно возразила Джой, высоко держа свою хорошенькую головку и как бы прекращая обсуждение затасканной темы жены в роли партнера, — мы с Рексом договорились, что вместо карманных денег и денег на туалеты он лучше будет выдавать мне за работу установленную зарплату. Я думаю, что это правильно.
— Совершенно правильно, — отозвалась младшая из венгерских девушек, горячо интересовавшаяся феминизмом. По ее мнению, замужняя женщина не должна быть чрезмерно привязанной к дому; либо она продолжает профессиональные занятия, либо получает от мужа зарплату, как умелая экономка.
Это послужило сигналом ко всеобщей оживленной дискуссии. Подобно тому, как в старой английской шутке одна старая пробка своим непредсказуемым поведением спугнула сразу нескольких зайцев, затронуто было несколько тем: что станет с романтикой? Является ли романтика современной тенденцией? Что считать современным?
Французская баронесса отрешенно улыбалась, словно ей все давно было ясно. Остальные гости говорили все разом: о замужней женщине и ее жалованье, о браках, окладах, незамужних женщинах, о деньгах, о любви, об экономике — и когда этот невообразимый гвалт на тему сложных финансовых отношений наконец утих, гости начали расходиться.
3
Рекс вышел из дома, чтобы проводить сестер Симпетт по садовой дорожке. Наблюдательность бдительного Джеффри была вознаграждена картиной смены настроений в лице Джой, она как бы сбросила с себя бремя тяжелой ответственности. Форд был совершенно поражен.
«Нет, она не счастлива! — подумал Джеффри наполовину удивленно, наполовину торжествующе. — Что все это значит? В конце концов, она не забыла меня!» Он задержался, пока его мать обменивалась последними словами с полковником Хей-Молине.
— Джой!
— Слушаю, — подчеркнуто внимательно сказала девушка, и ее лицо приобрело деловое выражение. — Приятно было увидеть тебя!
— Довольно. Это почти напоминает мне старые времена. Ты не ходишь на танцы, Джой?
— Здесь все ходят на танцы.
— В таком случае, я могу пригласить тебя потанцевать в казино, скажем, в среду вечером?
— Это было бы забавно, — произнесла Джой так легко, словно не думала именно о том, что ничего забавного теперь в ее жизни не будет. Затем чуть громче позвала: — Рекс!
— Рекс!
«Проклятье, — быстро подумал Джеффри, — неужели она должна просить разрешения у этого белобрысого животного?»
Траверс обернулся.
— Что ты сказала, Джой?
— Мистер Форд спросил, можем ли мы составить ему компанию («Оба? Тьфу ты… О, будь все проклято!») потанцевать в казино в среду вечером. Мы сможем, не правда ли?
— В среду вечером? Думаю, что да, — бесстрастно согласился посторонний человек, занявший место Рекса.
Джеффри был раздосадован:
— Десять тысяч проклятий! Он тоже собирается пойти?
Рекс подумал: «Ну, что ж, по крайней мере, этот длинный и тощий субъект поймет, что не может приглашать мою жену одну с ним на танцы».
Недовольный Джеффри рассуждал: «В какой же период английской истории мы сейчас живем? Что имела в виду Джой, впутывая меня в эту авантюру? Не могла же она подумать, что я хотел пригласить на танцы и ее мужа. Может быть, она его боится? А если нет, то в чем дело?»
«Нет, она не счастлива! — подумал Джеффри наполовину удивленно, наполовину торжествующе. — Что все это значит? В конце концов, она не забыла меня!» Он задержался, пока его мать обменивалась последними словами с полковником Хей-Молине.
— Джой!
— Слушаю, — подчеркнуто внимательно сказала девушка, и ее лицо приобрело деловое выражение. — Приятно было увидеть тебя!
— Довольно. Это почти напоминает мне старые времена. Ты не ходишь на танцы, Джой?
— Здесь все ходят на танцы.
— В таком случае, я могу пригласить тебя потанцевать в казино, скажем, в среду вечером?
— Это было бы забавно, — произнесла Джой так легко, словно не думала именно о том, что ничего забавного теперь в ее жизни не будет. Затем чуть громче позвала: — Рекс!
— Рекс!
«Проклятье, — быстро подумал Джеффри, — неужели она должна просить разрешения у этого белобрысого животного?»
Траверс обернулся.
— Что ты сказала, Джой?
— Мистер Форд спросил, можем ли мы составить ему компанию («Оба? Тьфу ты… О, будь все проклято!») потанцевать в казино в среду вечером. Мы сможем, не правда ли?
— В среду вечером? Думаю, что да, — бесстрастно согласился посторонний человек, занявший место Рекса.
Джеффри был раздосадован:
— Десять тысяч проклятий! Он тоже собирается пойти?
Рекс подумал: «Ну, что ж, по крайней мере, этот длинный и тощий субъект поймет, что не может приглашать мою жену одну с ним на танцы».
Недовольный Джеффри рассуждал: «В какой же период английской истории мы сейчас живем? Что имела в виду Джой, впутывая меня в эту авантюру? Не могла же она подумать, что я хотел пригласить на танцы и ее мужа. Может быть, она его боится? А если нет, то в чем дело?»
Глава пятнадцатая
КОНТИНЕНТАЛЬНЫЙ КОММЕНТАРИЙ
— О Боже! Что за английские шуты! — вырвалось наконец из долго сдерживавшейся маленькой баронессы в машине, когда брат вез ее обратно в гостиницу. — Они забавны до безумия. Как ты находишь новобрачных, Жан?
— Я нахожу, что этот молодой человек, литератор Форд, ревностный поклонник мадам. Я использую это слово во французском, а не в английском смысле, — добавил граф (который весьма гордился тем, что знал о существующем различии).
— Какой ты умный, братец. А больше ты ничего не заметил?
— По ее мужу трудно что-либо заметить. За этой чисто английской веселостью, озабоченностью пустяками — крикетом или парусным спортом — у англичан скрывается очень многое. Или ничего. И невозможно отличить «очень многое» от «ничего». Хладнокровная нация! Они используют в состязании за превосходство и успех всю энергию, которую мы отдали бы страсти. Но что же в итоге? Какой-то нелепый фарс. В результате выясняется, что молодой англичанин, который, казалось бы, больше всего на свете увлекается своим футболом, с открытым, правдивым и бесхитростным лицом в течение всего вечера изо всех сил скрывает, что влюблен, что немыслимо для француза!
— Ты имеешь в виду доктора?
— Нет, я говорил вообще. А в отношении доктора я заметил, что с мадам он всегда держится безупречно — вежлив, воспитан, почтителен, хороший товарищ. Англичане такие даже в любви, — произнес граф, охотно включившись в обсуждение этой скользкой темы, перед которой англосакс пасует даже в мыслях. — Мне сказала какая-то одна дама, что только с английским любовником можно одновременно вести себя естественно и быть любимой.
— Что она имела в виду?..
Француз пожал плечами.
— Я надеялся, ты сможешь объяснить мне, сестренка. Разве ты не женщина?
— Но не англичанка.
— Вернемся к мужчинам. Даже в любви англичанин, а особенно американец, проявляет к женщине уважение и почти никогда жестокость.
— Можно подумать, что жестокость — это достоинство!
— А без нее мир распадется на куски, — авторитетно заявил молодой француз и сделал свирепое лицо. — Жестокость — это опора цивилизации. Разве ты не видишь, Альберта, что люди должны быть безжалостными на охоте, на войне, в бизнесе, даже в вопросах любви? Женщина, — с оттенком вызова он бросил многозначительный взгляд на сестру, — женщина в глубине души согласна с этим. Ты знаешь, — он безошибочно преодолел поворот дороги, — ты знаешь, что это так. Она должна найти в мужчине своего возможного защитника, более того, защитника своих детей. Поэтому женщина мирится, например, с тем, что подбородок мужчины безжалостно обдирает ее гладкую кожу, хотя не вынесла бы прикосновения жесткой щетки.
(«Которая часто мягче», — вздохнула баронесса, предаваясь воспоминаниям.)
— А в любви англичанина из-за неописуемого невежества и незрелости отсутствует жестокость. Чем они и гордятся, — резюмировал житель европейского континента, — хотя, наоборот, много теряют и мужчина, и женщина.
— А я, — подхватила его сестра, — долго не могла понять, в чем же дело. Ты так и не сказал, Жан, несмотря на твои грандиозные психологические способности, что самое интересное в этой паре.
— Так что?
— А то, что эта маленькая мадам Траверс, недавно вышедшая замуж за мужчину молодого, красивого, по-английски привлекательного — но у него это не так скучно, как у других! — так вот, новобрачная, судя по ее виду, манерам и поведению, осталась невинной девушкой!
— Что?
— Да, да, говорю тебе! В таких вещах я никогда не ошибаюсь!
Некоторое время француз вел машину молча. Казалось, что он мысленно возвращается к семейному очагу своих английских знакомых. Потом он произнес:
— Если то, что ты думаешь, верно, то этот англичанин поступает так не по неведению. Возможно, многие браки были бы счастливее, будь медовый месяц отложен до тех пор, пока не закончится период некоторой «акклиматизации», вхождения в домашнее хозяйство, знакомства с образом жизни и привычками. Не говоря уже о том, что…
— Возможно, — вставила слово его сестра, — что так Траверс пытается заставить мадам еще больше влюбиться в него, и, между прочим, выбирает не самый глупый путь!
— Я нахожу, что этот молодой человек, литератор Форд, ревностный поклонник мадам. Я использую это слово во французском, а не в английском смысле, — добавил граф (который весьма гордился тем, что знал о существующем различии).
— Какой ты умный, братец. А больше ты ничего не заметил?
— По ее мужу трудно что-либо заметить. За этой чисто английской веселостью, озабоченностью пустяками — крикетом или парусным спортом — у англичан скрывается очень многое. Или ничего. И невозможно отличить «очень многое» от «ничего». Хладнокровная нация! Они используют в состязании за превосходство и успех всю энергию, которую мы отдали бы страсти. Но что же в итоге? Какой-то нелепый фарс. В результате выясняется, что молодой англичанин, который, казалось бы, больше всего на свете увлекается своим футболом, с открытым, правдивым и бесхитростным лицом в течение всего вечера изо всех сил скрывает, что влюблен, что немыслимо для француза!
— Ты имеешь в виду доктора?
— Нет, я говорил вообще. А в отношении доктора я заметил, что с мадам он всегда держится безупречно — вежлив, воспитан, почтителен, хороший товарищ. Англичане такие даже в любви, — произнес граф, охотно включившись в обсуждение этой скользкой темы, перед которой англосакс пасует даже в мыслях. — Мне сказала какая-то одна дама, что только с английским любовником можно одновременно вести себя естественно и быть любимой.
— Что она имела в виду?..
Француз пожал плечами.
— Я надеялся, ты сможешь объяснить мне, сестренка. Разве ты не женщина?
— Но не англичанка.
— Вернемся к мужчинам. Даже в любви англичанин, а особенно американец, проявляет к женщине уважение и почти никогда жестокость.
— Можно подумать, что жестокость — это достоинство!
— А без нее мир распадется на куски, — авторитетно заявил молодой француз и сделал свирепое лицо. — Жестокость — это опора цивилизации. Разве ты не видишь, Альберта, что люди должны быть безжалостными на охоте, на войне, в бизнесе, даже в вопросах любви? Женщина, — с оттенком вызова он бросил многозначительный взгляд на сестру, — женщина в глубине души согласна с этим. Ты знаешь, — он безошибочно преодолел поворот дороги, — ты знаешь, что это так. Она должна найти в мужчине своего возможного защитника, более того, защитника своих детей. Поэтому женщина мирится, например, с тем, что подбородок мужчины безжалостно обдирает ее гладкую кожу, хотя не вынесла бы прикосновения жесткой щетки.
(«Которая часто мягче», — вздохнула баронесса, предаваясь воспоминаниям.)
— А в любви англичанина из-за неописуемого невежества и незрелости отсутствует жестокость. Чем они и гордятся, — резюмировал житель европейского континента, — хотя, наоборот, много теряют и мужчина, и женщина.
— А я, — подхватила его сестра, — долго не могла понять, в чем же дело. Ты так и не сказал, Жан, несмотря на твои грандиозные психологические способности, что самое интересное в этой паре.
— Так что?
— А то, что эта маленькая мадам Траверс, недавно вышедшая замуж за мужчину молодого, красивого, по-английски привлекательного — но у него это не так скучно, как у других! — так вот, новобрачная, судя по ее виду, манерам и поведению, осталась невинной девушкой!
— Что?
— Да, да, говорю тебе! В таких вещах я никогда не ошибаюсь!
Некоторое время француз вел машину молча. Казалось, что он мысленно возвращается к семейному очагу своих английских знакомых. Потом он произнес:
— Если то, что ты думаешь, верно, то этот англичанин поступает так не по неведению. Возможно, многие браки были бы счастливее, будь медовый месяц отложен до тех пор, пока не закончится период некоторой «акклиматизации», вхождения в домашнее хозяйство, знакомства с образом жизни и привычками. Не говоря уже о том, что…
— Возможно, — вставила слово его сестра, — что так Траверс пытается заставить мадам еще больше влюбиться в него, и, между прочим, выбирает не самый глупый путь!
Глава шестнадцатая
НЕВИДИМЫЙ ОФИЦИАНТ
Здесь мелочь и счет прошедших удовольствий.
Киплинг
1
То, что противоречит радости жизни, можно игнорировать, — так записал Джеффри Форд в своем дневнике об этом вечере, — но невозможно игнорировать того невидимого официанта, который вертится где-то поблизости, чтобы предъявить счет за каждое ваше удовольствие, и трудно поверить, что он не взял с вас лишнего!»
Матери писателя приходилось расплачиваться за каждый бессердечный флирт в течение последних тридцати лет. Последние сорок восемь часов на этом залитом солнцем берегу показались Пэнси Форд веком, проведенным в Гадесе. Она приехала сюда, стремясь встретиться с Джимом. Ну что ж, она с ним встретилась. Это было очень полезно. Он вел себя совершенно так же, как в Лондоне три недели назад и как в дни их молодости тридцать лет назад. Эту зрелую искушенную женщину, под шикарной французской одеждой которой пробудилось к новой жизни сердце школьницы, оставалось только пожалеть.
Матери писателя приходилось расплачиваться за каждый бессердечный флирт в течение последних тридцати лет. Последние сорок восемь часов на этом залитом солнцем берегу показались Пэнси Форд веком, проведенным в Гадесе. Она приехала сюда, стремясь встретиться с Джимом. Ну что ж, она с ним встретилась. Это было очень полезно. Он вел себя совершенно так же, как в Лондоне три недели назад и как в дни их молодости тридцать лет назад. Эту зрелую искушенную женщину, под шикарной французской одеждой которой пробудилось к новой жизни сердце школьницы, оставалось только пожалеть.