Страница:
— Как в ночном клубе!
Это был результат бурной деятельности Персиваля Артура и его друга, которые так сильно старались осуществить свои планы в последнюю четверть часа. Солидная ореховая приемная на Харли-стрит неузнаваемо преобразилась: она сверкала ярким разноцветным великолепием карнавала. Люстра была украшена гирляндой ярко-зеленой листвы (такие гирлянды обычно продают перед Рождеством), с нее свисал частый дождь из розового, желтого, оранжевого серпантина. Ленты серпантина перекрещивались под потолком, вились по стенам. Боковые светильники мальчики украсили гроздьями разноцветных воздушных шаров, и хотя в два больших окна лились потоки закатного солнца, освещавшего комнату, электричество было включено, и лампы сияли сквозь зелень гирлянд, подцвеченные алостью, золотом и пурпуром воздушных шаров, над блеском мишуры, над яркими бумажными цветами, окаймляющими стол, и замысловатыми фестонами, украшавшими спинки стульев, вызывая воспоминания об изысканной роскоши и броскости русского балета. На белой скатерти пестрели груды конфет в ярких обертках, высились пирамиды кокосового мороженого цвета фламинго, холмы алой клубники и черешни, разноцветных пирожных, увенчанных маленькими веселыми флажками. На дальнем конце стола четыре пухлых кудрявых купидона (какими обычно награждают за меткий выстрел в тире на ярмарке) охраняли именинный торт Персиваля Артура, над которым пылали пятнадцать свечей, бросая отблески на серебристые буквы:
— О… Ну, пожалуй, — согласился Персиваль Артур, и его веснушчатое лицо осветилось законной гордостью. — Мы с Джоном пошли и купили все это у Вулворта на Тоттенхэм Корт-Роуд. — Взяв на себя функции хозяина дома, он начал руководить гостями, которые растерянно моргали, не в силах опомниться от потрясения его первым опытом в области оформления интерьера. — Пожалуйста, прошу к столу. Я сяду здесь, рядом с моим тортом. Джой будет разливать чай. Вы не против? Мне кажется, это будет замечательно: вам нужно попробовать себя в роли хозяйки дома. Тетя Ида — сюда… Одна из малышек — сюда…
Тут все три Мюрхэдовы девицы заговорили одновременно, и, хотя они спорили вполголоса, впечатление было такое, что в комнате — стайка дерущихся попугайчиков. «Это я хотела здесь сесть!» — «Нет, я хотела!» — «Я сяду с Персивалем Артуром!» — «Нет, Мэвис, я!» — «Я младшая…» — «Я старшая…» — «А я его больше люблю, я должна сидеть с ним!»
(«Леди! — взревел граммофон. — Вы сошли с ума!»)
— Старина, может быть, выключить эту штуку? — очень напряженным голосом предложил Траверс.
— Я не возражаю, — важно ответил Персиваль Артур и слегка нахмурился, впрочем, вполне благодушно взглянув на спорящих девочек. Победила пухленькая Мэвис Мюрхэд, которая попросту тихонько пробралась к месту рядом с кузеном и удобно на нем устроилась. — Тетя Ида там? Леди Мелдон рядом с дядей Рексом. Или там хочет сидеть Джой?
— Боже упаси! — вырвалось у Джой. Персиваль Артур согласился:
— Что ж, скоро вы все время будете вместе — навечно, так что надо пользоваться случаем посидеть в сторонке, пока это возможно, как сказал древний философ. Хотите, я переставлю эти цветы, чтобы он мог видеть вас? Ведь этот роскошный пир наполовину в вашу честь. Нравятся вам эти букеты? Чайные розы — любимые цветы Джой. Их великолепно оттеняют оранжевые ноготки и ярко-розовый душистый горошек. Честно говоря, мы предпочитали все-таки цветы поярче. Разве для помолвки нужны только белые цветы, как для свадьбы, крестин, похорон и так далее?
Джой хотелось верить, что она не слишком вызывающе весело присоединилась к дружному хохоту, встретившему эти слова Персиваля Артура. Занимаясь тем, что она называла «упражнениями с чашками, спиртовкой и кипятком», она благодарила Бога, что так хорошо держится. Пока ни одна из этих матрон даже не заподозрила, что она вовсе не традиционно смущенная невеста, обыкновенная «миленькая» девушка, которая «добилась своего», которой «повезло» и все такое. Она поздравляла себя с тем, что пока не сделала ни одной ошибки. Но, увы, пожалуй, рано. Надо было постучать по дереву. В ее похвалы себе вторгся голос, произнесший слово, от которого она едва не вышла из роли:
— Медовый месяц?
6
Глава восьмая
1
2
Глава девятая
1
2
3
Это был результат бурной деятельности Персиваля Артура и его друга, которые так сильно старались осуществить свои планы в последнюю четверть часа. Солидная ореховая приемная на Харли-стрит неузнаваемо преобразилась: она сверкала ярким разноцветным великолепием карнавала. Люстра была украшена гирляндой ярко-зеленой листвы (такие гирлянды обычно продают перед Рождеством), с нее свисал частый дождь из розового, желтого, оранжевого серпантина. Ленты серпантина перекрещивались под потолком, вились по стенам. Боковые светильники мальчики украсили гроздьями разноцветных воздушных шаров, и хотя в два больших окна лились потоки закатного солнца, освещавшего комнату, электричество было включено, и лампы сияли сквозь зелень гирлянд, подцвеченные алостью, золотом и пурпуром воздушных шаров, над блеском мишуры, над яркими бумажными цветами, окаймляющими стол, и замысловатыми фестонами, украшавшими спинки стульев, вызывая воспоминания об изысканной роскоши и броскости русского балета. На белой скатерти пестрели груды конфет в ярких обертках, высились пирамиды кокосового мороженого цвета фламинго, холмы алой клубники и черешни, разноцветных пирожных, увенчанных маленькими веселыми флажками. На дальнем конце стола четыре пухлых кудрявых купидона (какими обычно награждают за меткий выстрел в тире на ярмарке) охраняли именинный торт Персиваля Артура, над которым пылали пятнадцать свечей, бросая отблески на серебристые буквы:
ЖЕЛАЕМ СЧАСТЬЯ!
— Мама! — пискнула тоненьким звонким голоском старшая из Мюрхэдовых девиц, подпрыгнув от восхищения, отчего оборки ее юбочки взлетели вверх, открыв муслиновые панталончики и пухлые ножки. — Мама, правда, на столе все чудесно?— О… Ну, пожалуй, — согласился Персиваль Артур, и его веснушчатое лицо осветилось законной гордостью. — Мы с Джоном пошли и купили все это у Вулворта на Тоттенхэм Корт-Роуд. — Взяв на себя функции хозяина дома, он начал руководить гостями, которые растерянно моргали, не в силах опомниться от потрясения его первым опытом в области оформления интерьера. — Пожалуйста, прошу к столу. Я сяду здесь, рядом с моим тортом. Джой будет разливать чай. Вы не против? Мне кажется, это будет замечательно: вам нужно попробовать себя в роли хозяйки дома. Тетя Ида — сюда… Одна из малышек — сюда…
Тут все три Мюрхэдовы девицы заговорили одновременно, и, хотя они спорили вполголоса, впечатление было такое, что в комнате — стайка дерущихся попугайчиков. «Это я хотела здесь сесть!» — «Нет, я хотела!» — «Я сяду с Персивалем Артуром!» — «Нет, Мэвис, я!» — «Я младшая…» — «Я старшая…» — «А я его больше люблю, я должна сидеть с ним!»
(«Леди! — взревел граммофон. — Вы сошли с ума!»)
— Старина, может быть, выключить эту штуку? — очень напряженным голосом предложил Траверс.
— Я не возражаю, — важно ответил Персиваль Артур и слегка нахмурился, впрочем, вполне благодушно взглянув на спорящих девочек. Победила пухленькая Мэвис Мюрхэд, которая попросту тихонько пробралась к месту рядом с кузеном и удобно на нем устроилась. — Тетя Ида там? Леди Мелдон рядом с дядей Рексом. Или там хочет сидеть Джой?
— Боже упаси! — вырвалось у Джой. Персиваль Артур согласился:
— Что ж, скоро вы все время будете вместе — навечно, так что надо пользоваться случаем посидеть в сторонке, пока это возможно, как сказал древний философ. Хотите, я переставлю эти цветы, чтобы он мог видеть вас? Ведь этот роскошный пир наполовину в вашу честь. Нравятся вам эти букеты? Чайные розы — любимые цветы Джой. Их великолепно оттеняют оранжевые ноготки и ярко-розовый душистый горошек. Честно говоря, мы предпочитали все-таки цветы поярче. Разве для помолвки нужны только белые цветы, как для свадьбы, крестин, похорон и так далее?
Джой хотелось верить, что она не слишком вызывающе весело присоединилась к дружному хохоту, встретившему эти слова Персиваля Артура. Занимаясь тем, что она называла «упражнениями с чашками, спиртовкой и кипятком», она благодарила Бога, что так хорошо держится. Пока ни одна из этих матрон даже не заподозрила, что она вовсе не традиционно смущенная невеста, обыкновенная «миленькая» девушка, которая «добилась своего», которой «повезло» и все такое. Она поздравляла себя с тем, что пока не сделала ни одной ошибки. Но, увы, пожалуй, рано. Надо было постучать по дереву. В ее похвалы себе вторгся голос, произнесший слово, от которого она едва не вышла из роли:
— Медовый месяц?
6
Джой на секунду задохнулась, как от удара под дых. Словосочетание это произнесла леди Мелдон, та самая глуховатая, полная, величественная дама (она была одной из самых ценных пациенток доктора Траверса). Днем раньше Персиваль Артур торопливо объяснил:
— Я вынужден был пригласить ее на день рождения, потому что ее племянник был так любезен, что возил меня после операции в Бруклэндс в своем лимузине. Он тоже придет. Вы не возражаете, если она поглазеет на обрученную пару в свою лорнетку? Я знаю, что нет, так что не возражайте!
Как и предвидел Персиваль Артур, леди Мелдон смотрела на нее через свой эдвардианский лорнет. Джой не возражала. Джой, просто ничего не замечала. Ей показалось, что она опять слышит голос Джеффри: медовый месяц мы проведем в Итальянских Альпах. О дорогая, мы будем очень счастливы! С этим покончено. Здесь, на приеме по случаю своей помолвки, Джой чувствовала себя, как узник в темнице, украшенной, словно ночной клуб для гала-представления, в темнице, пахнущей конфетами и свежеразрезанным шоколадным тортом, в темнице, полной улыбающихся чудовищ, одно из которых с материнской заботливостью поинтересовалось, решили ли уже они с дорогим доктором Траверсом, где проведут свой медовый месяц. В этот момент Персиваль Артур как раз выключил граммофон, и над столом нависла тишина, все на мгновение перестали разговаривать, и эту тишину разорвал голос Джой:
— Не будет никакого медового месяца!
Эти слова прозвучали неестественно громко, так что даже глуховатая леди смогла расслышать их, не говоря уже обо всех остальных. Все — от майора Мюрхэда до самой младшей из его дочерей — повернули головы к Джой. Девушке страстно захотелось, чтобы ее стул во главе стола провалился сквозь пол, в тартарары, на кухню к кухарке, чтобы навсегда исчезнуть с глаз долой, потому что все эти люди уставились сейчас в немом изумлении (так, по крайней мере, воспринимала это Джой) на самую эксцентричную из невест.
— Но, мамочка! Разве месяц может быть медовым? — пискнула младшая из Мюрхэдовых девиц, и бедная Джой почувствовала, что ее щеки запылали, а сердце лихорадочно забилось. «Это страшная пытка. Я не вынесу больше ни секунды. Сейчас выйду как бы к телефону и уже не вернусь. Это предел, я больше не могу», — думала она. На глаза навернулись слезы ярости и смущения, и она раскрыла глаза шире, чтобы не дать им упасть, опозорив ее напоследок.
В эту минуту ее глаза встретились с голубыми спокойными глазами доктора Рекса Траверса.
Его потрясло то, что он прочел в ее глазах. В них были безнадежность, печаль, почти отчаяние. Он уже видел у нее такой взгляд. Ему стало искренне жаль ее.
Не меняя интонации светской беседы, тем же умиротворяющим, мягким голосом он пояснил:
— В самом деле, леди Мелдон, у нас действительно не будет времени для медового месяца.
У Джой гора свалилась с плеч, она снова смогла дышать. «Он спас ситуацию», — подумала она, расслабившись, и сделала жадный глоток чая под объяснения доктора леди Мелдон, что он должен приступить к новой работе уже через три недели и при этом успеть заселиться в новый дом. У Джой было время прийти в себя, дождаться, когда краска схлынет со щек, пока леди Мелдон изливала свои соображения, что, дескать, по ее воспоминаниям, ^время, когда новобрачная устраивает свой первый в жизни собственный дом, имея возможность купить все вещи, о которых мечталось, и расставить их в соответствии со своими желаниями, есть самое счастливое время в жизни женщины.
— Конечно, — спокойно соглашался Рекс Траверс.
— А как называется ваш дом на Лазурном берегу, доктор Траверс?
Траверс посмотрел на Джой почти извиняющимся взглядом.
— Ты ведь получила письмо. Как называется эта… э… вилла?
— Монплезир, — подсказала Джой, вполне овладев собой.
Но ее внутренний голос плакал все горше и горше: «Джеффри, вернись ко мне! Приди и забери меня отсюда!» В этот безмолвный призыв она вложила всю свою волю, все свои воспоминания — все свое существо. Ей казалось, что этот вопль не может не достичь его слуха. «Джеффри! Забери меня отсюда!»
— Я вынужден был пригласить ее на день рождения, потому что ее племянник был так любезен, что возил меня после операции в Бруклэндс в своем лимузине. Он тоже придет. Вы не возражаете, если она поглазеет на обрученную пару в свою лорнетку? Я знаю, что нет, так что не возражайте!
Как и предвидел Персиваль Артур, леди Мелдон смотрела на нее через свой эдвардианский лорнет. Джой не возражала. Джой, просто ничего не замечала. Ей показалось, что она опять слышит голос Джеффри: медовый месяц мы проведем в Итальянских Альпах. О дорогая, мы будем очень счастливы! С этим покончено. Здесь, на приеме по случаю своей помолвки, Джой чувствовала себя, как узник в темнице, украшенной, словно ночной клуб для гала-представления, в темнице, пахнущей конфетами и свежеразрезанным шоколадным тортом, в темнице, полной улыбающихся чудовищ, одно из которых с материнской заботливостью поинтересовалось, решили ли уже они с дорогим доктором Траверсом, где проведут свой медовый месяц. В этот момент Персиваль Артур как раз выключил граммофон, и над столом нависла тишина, все на мгновение перестали разговаривать, и эту тишину разорвал голос Джой:
— Не будет никакого медового месяца!
Эти слова прозвучали неестественно громко, так что даже глуховатая леди смогла расслышать их, не говоря уже обо всех остальных. Все — от майора Мюрхэда до самой младшей из его дочерей — повернули головы к Джой. Девушке страстно захотелось, чтобы ее стул во главе стола провалился сквозь пол, в тартарары, на кухню к кухарке, чтобы навсегда исчезнуть с глаз долой, потому что все эти люди уставились сейчас в немом изумлении (так, по крайней мере, воспринимала это Джой) на самую эксцентричную из невест.
— Но, мамочка! Разве месяц может быть медовым? — пискнула младшая из Мюрхэдовых девиц, и бедная Джой почувствовала, что ее щеки запылали, а сердце лихорадочно забилось. «Это страшная пытка. Я не вынесу больше ни секунды. Сейчас выйду как бы к телефону и уже не вернусь. Это предел, я больше не могу», — думала она. На глаза навернулись слезы ярости и смущения, и она раскрыла глаза шире, чтобы не дать им упасть, опозорив ее напоследок.
В эту минуту ее глаза встретились с голубыми спокойными глазами доктора Рекса Траверса.
Его потрясло то, что он прочел в ее глазах. В них были безнадежность, печаль, почти отчаяние. Он уже видел у нее такой взгляд. Ему стало искренне жаль ее.
Не меняя интонации светской беседы, тем же умиротворяющим, мягким голосом он пояснил:
— В самом деле, леди Мелдон, у нас действительно не будет времени для медового месяца.
У Джой гора свалилась с плеч, она снова смогла дышать. «Он спас ситуацию», — подумала она, расслабившись, и сделала жадный глоток чая под объяснения доктора леди Мелдон, что он должен приступить к новой работе уже через три недели и при этом успеть заселиться в новый дом. У Джой было время прийти в себя, дождаться, когда краска схлынет со щек, пока леди Мелдон изливала свои соображения, что, дескать, по ее воспоминаниям, ^время, когда новобрачная устраивает свой первый в жизни собственный дом, имея возможность купить все вещи, о которых мечталось, и расставить их в соответствии со своими желаниями, есть самое счастливое время в жизни женщины.
— Конечно, — спокойно соглашался Рекс Траверс.
— А как называется ваш дом на Лазурном берегу, доктор Траверс?
Траверс посмотрел на Джой почти извиняющимся взглядом.
— Ты ведь получила письмо. Как называется эта… э… вилла?
— Монплезир, — подсказала Джой, вполне овладев собой.
Но ее внутренний голос плакал все горше и горше: «Джеффри, вернись ко мне! Приди и забери меня отсюда!» В этот безмолвный призыв она вложила всю свою волю, все свои воспоминания — все свое существо. Ей казалось, что этот вопль не может не достичь его слуха. «Джеффри! Забери меня отсюда!»
Глава восьмая
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЛ СЕБЯ
Да, на заметку я попал,
Я нарушал устав полка,
И сам себя со стороны
Я видел в роли дурака.
Киплинг
1
Может быть, все-таки с помощью какого-то еще не открытого учеными способа этот крик души Джой достиг слуха ее неверного возлюбленного?
В это время он был за городом, в часе езды от Лондона. Ни пышно украшенных комнат, ни ярких цветов, смеха, детских голосов, разноцветных надутых воздушных шаров, светской болтовни взрослых. Лежа на дне своего каноэ под названием «Стрекоза», он плыл вниз по течению Темзы, глядя на клонящиеся к воде ветви деревьев и все дальше удаляясь от Риди-коттеджа под Мейденхэдом. Матушка его села в машину и уехала на пикник, а у него настроение не соответствовало подобному развлечению.
Побудем немного с ним здесь, в прохладе, среди зелени и тишины. Посмотрим на двадцативосьмилетнюю знаменитость; кому-то он казался недостаточно мужественным (как сказал доктор Локк: «Умный парень, но совершенно непривлекателен»), а для Джой и вообще был светом в окошке. Может быть, вы не увидите в нем ни того, ни другого, а лишь стройного подвижного черноволосого молодого человека в шелковой рубашке, блейзере и широковатых фланелевых брюках, праздно развалившегося на дне лодки, покуривающего и предающегося размышлениям. Порой он дотрагивался рукой до клонившихся к лодке ветвей вязов. Тот, кто делает выводы о характере человека по его рукам (как, к примеру, доктор Траверс), непременно сказал бы, что эти длинные, тонкие пальцы с ногтями удлиненной формы принадлежат мечтателю, артисту, человеку невротического склада. Рука — вот и все, что было видно с берега; рука да еще блеск черных волос, когда он откидывал голову на подушку сиденья. Меж его бровями пролегла глубокая складка, ибо он был в таком настроении, что все ему казалось скверным в этом мире. Он потерял любовь, уважение к себе, не ладилась работа, да и жизнь вообще. Дело в том, что Джеффри Форд очень хорошо знал себя; он знал, что верность не принадлежит к числу его достоинств. Более того, он анализировал свои недостатки с беспристрастностью, которая многих бы удивила.
«Я, — размышлял он, лежа в лодке и куря, — один из самых неверных обманщиков в мире. Доказательство тому — катастрофа с моей помолвкой. В романах, письмах, да и просто в разговорах я предсказывал, что за мою проклятую утонченность и требовательность в любви любовь отомстит мне. Однако на самом деле пока я предал любовь», — щурился он от дымка своей сигареты, который вился вверх и таял в узорчатых листьях на фоне голубого неба. Пели птицы. С далекой крикетной площадки на берегу доносились крики мальчишек. Из граммофона на одном из дальних причалов лилась одна из тех всем хорошо известных мелодий, названий которых почему-то не помнит никто. Но Джеффри Форд, волокита и донжуан, анализировал свои поступки и не слышал ничего, погруженный в свои мысли.
«Что стоит за волокитством таких мужчин, как я — „срывающих каждый цветок, изменяющих ежечасно“? Несостоятельность. Такова унизительная правда, видит Бог! Почему, как только женщина решит, что в нас она нашла свой идеал, мы остываем, ускользаем и спасаемся бегством? От одной, от другой, от третьей…
Кто виноват? Женщины? Нет. Мы сами. Не потому ли, что знаем, что не сможем соответствовать идеалу всю жизнь? На первых порах, в самом начале романа мы — само совершенство, с нашим обаянием, словарем, маленькими хитростями и почти женской гибкостью мышления. С нашим артистизмом, в конце концов. Женщины, однако, стремятся к чему-то более прочному, что, по их мнению, обязательно должно стоять за всеми этими прекрасными вещами. Они требуют от любви страсти, силы, глубины, верности. Мы же требуем, чтобы нас любили за ту силу, глубину и страсть, на которую мы способны. Слова… слова… слова… И когда мы понимаем, что нужно подтвердить их чем-то — мы спасаемся бегством. Мы летим утешаться сладостью начальных страниц со следующей очаровательной женщиной. Вот разгадка вечной загадки Дон Жуана: «Почему покоритель сердец несчастлив в сердечных делах?» Комплекс неполноценности. Вот что стоит за хороводом возлюбленных, шумной репутацией тех, кто «любил и умчался прочь». Мы боимся, что женщины нас разгадают!»
Вдруг «Стрекоза» мягко задела бортом проплывавший мимо ялик. Веслом выравнивая курс, Джеффри увидел в ялике совершенно обыкновенного юношу во фланелевых брюках, с трубкой в зубах; его лицо сияло счастьем. Напротив него, опустив руку в воду, сидела совершенно обыкновенная девушка; она смотрела ему в глаза и улыбалась. Ялик с влюбленными скользнул мимо, и Джеффри подумал, что такое же выражение лица он видел у Джой. Джой. Он вернулся к мыслям о ней.
А что же он думал о ее второй помолвке?
В это время он был за городом, в часе езды от Лондона. Ни пышно украшенных комнат, ни ярких цветов, смеха, детских голосов, разноцветных надутых воздушных шаров, светской болтовни взрослых. Лежа на дне своего каноэ под названием «Стрекоза», он плыл вниз по течению Темзы, глядя на клонящиеся к воде ветви деревьев и все дальше удаляясь от Риди-коттеджа под Мейденхэдом. Матушка его села в машину и уехала на пикник, а у него настроение не соответствовало подобному развлечению.
Побудем немного с ним здесь, в прохладе, среди зелени и тишины. Посмотрим на двадцативосьмилетнюю знаменитость; кому-то он казался недостаточно мужественным (как сказал доктор Локк: «Умный парень, но совершенно непривлекателен»), а для Джой и вообще был светом в окошке. Может быть, вы не увидите в нем ни того, ни другого, а лишь стройного подвижного черноволосого молодого человека в шелковой рубашке, блейзере и широковатых фланелевых брюках, праздно развалившегося на дне лодки, покуривающего и предающегося размышлениям. Порой он дотрагивался рукой до клонившихся к лодке ветвей вязов. Тот, кто делает выводы о характере человека по его рукам (как, к примеру, доктор Траверс), непременно сказал бы, что эти длинные, тонкие пальцы с ногтями удлиненной формы принадлежат мечтателю, артисту, человеку невротического склада. Рука — вот и все, что было видно с берега; рука да еще блеск черных волос, когда он откидывал голову на подушку сиденья. Меж его бровями пролегла глубокая складка, ибо он был в таком настроении, что все ему казалось скверным в этом мире. Он потерял любовь, уважение к себе, не ладилась работа, да и жизнь вообще. Дело в том, что Джеффри Форд очень хорошо знал себя; он знал, что верность не принадлежит к числу его достоинств. Более того, он анализировал свои недостатки с беспристрастностью, которая многих бы удивила.
«Я, — размышлял он, лежа в лодке и куря, — один из самых неверных обманщиков в мире. Доказательство тому — катастрофа с моей помолвкой. В романах, письмах, да и просто в разговорах я предсказывал, что за мою проклятую утонченность и требовательность в любви любовь отомстит мне. Однако на самом деле пока я предал любовь», — щурился он от дымка своей сигареты, который вился вверх и таял в узорчатых листьях на фоне голубого неба. Пели птицы. С далекой крикетной площадки на берегу доносились крики мальчишек. Из граммофона на одном из дальних причалов лилась одна из тех всем хорошо известных мелодий, названий которых почему-то не помнит никто. Но Джеффри Форд, волокита и донжуан, анализировал свои поступки и не слышал ничего, погруженный в свои мысли.
«Что стоит за волокитством таких мужчин, как я — „срывающих каждый цветок, изменяющих ежечасно“? Несостоятельность. Такова унизительная правда, видит Бог! Почему, как только женщина решит, что в нас она нашла свой идеал, мы остываем, ускользаем и спасаемся бегством? От одной, от другой, от третьей…
Кто виноват? Женщины? Нет. Мы сами. Не потому ли, что знаем, что не сможем соответствовать идеалу всю жизнь? На первых порах, в самом начале романа мы — само совершенство, с нашим обаянием, словарем, маленькими хитростями и почти женской гибкостью мышления. С нашим артистизмом, в конце концов. Женщины, однако, стремятся к чему-то более прочному, что, по их мнению, обязательно должно стоять за всеми этими прекрасными вещами. Они требуют от любви страсти, силы, глубины, верности. Мы же требуем, чтобы нас любили за ту силу, глубину и страсть, на которую мы способны. Слова… слова… слова… И когда мы понимаем, что нужно подтвердить их чем-то — мы спасаемся бегством. Мы летим утешаться сладостью начальных страниц со следующей очаровательной женщиной. Вот разгадка вечной загадки Дон Жуана: «Почему покоритель сердец несчастлив в сердечных делах?» Комплекс неполноценности. Вот что стоит за хороводом возлюбленных, шумной репутацией тех, кто «любил и умчался прочь». Мы боимся, что женщины нас разгадают!»
Вдруг «Стрекоза» мягко задела бортом проплывавший мимо ялик. Веслом выравнивая курс, Джеффри увидел в ялике совершенно обыкновенного юношу во фланелевых брюках, с трубкой в зубах; его лицо сияло счастьем. Напротив него, опустив руку в воду, сидела совершенно обыкновенная девушка; она смотрела ему в глаза и улыбалась. Ялик с влюбленными скользнул мимо, и Джеффри подумал, что такое же выражение лица он видел у Джой. Джой. Он вернулся к мыслям о ней.
А что же он думал о ее второй помолвке?
2
Вернемся на два дня назад.
В то утро, когда в газете появилось объявление об имеющем вскорости быть браке Джой Харрисон и доктора Траверса, матушка Джеффри, накануне танцевавшая в Речном клубе почти до зари, завтракала в постели.
Вот она, миссис Форд: сеточка для волос от Амариллис, перманентная завивка, стрижка и цвет волос сделаны в парикмахерской «Мэзон Нитуш», утреннее неглиже из плиссированного шифона, благоухающее духами «Нарцисс нуар», пудра (первое, что она делала, проснувшись, — пудрилась, и весьма густо; благо золотая косметичка с надписью «Пэнси» всегда лежала у нее под подушкой) «Пеш Мюри». К этому всему прибавьте еще и почтительного сына, вносящего поднос с завтраком.
— Доброе утро, мама!
— Доброе утро, Джефф, ангел мой.
Миссис Форд удовлетворенно думала о том, как хорошо, что сын снова при ней, как замечательно он танцевал с ней в своей очаровательной, слегка небрежной манере; благодарение Богу, ей удалось найти психологически безошибочный момент — его возвращение в Англию, — чтобы расстроить — впрочем, не нужно столь определенных выражений! — просто ей удалось показать Джеффри в истинном свете его глупую помолвку с этой глупенькой девушкой Джой. Это было бы страшной бедой! Но теперь все позади, ее сын снова с ней, не важно, в ее ли квартире, в своей ли студии, и она может по-прежнему появляться в свете в сопровождении собственного эскорта — этой знаменитости («Представьте себе, Джеффри Форд — сын вот этой прелестной невысокой женщины!»). Как это удобно!
— Спала, как дитя. — Она подняла к нему хорошо сохранившееся личико и осторожно подставила щеку.
Джеффри понимающе улыбнулся: изящно очерченные губы были уже тщательно накрашены (губная помада, и, весьма щедрый слой, «Эллет руж»).
— Это значит, ты включаешь «защиту от ласк»?
— Вероятно; ах, нет, не значит. Не важно, — надула алые губки миссис Форд; она усвоила кокетливо-детскую манеру говорить и по-другому не могла, даже наедине с собственным сыном. — Что ты мне принес? Яичница, м-м… — На подносе лежали также полураспустившаяся пурпурная роза, газета «Морнинг пост» и свежий номер «Вога». — Божественно! — Она понюхала розу и уронила ее на розовое пуховое одеяло; взялась за «Вог». — О Джеффри, посмотри! Это то самое, о чем я мечтала! Вот эта прелестная скромная штучка от Шанели. Или… скажи мне честно, Джеффри, у тебя ведь безупречный вкус, тебе не кажется, что оно скорее для молодой женщины?
— Дорогая, ты отнюдь не старушка!
— Да. Но… это платье слишком напоминает мне… другое мое платье.
— Ах уж эти мне «священные» платья! — капризно воскликнул Джеффри. — Я его видел?
— Я носила его еще до твоего рождения, — вздохнула его мать с редкой для себя искренностью.
Он вскользь подумал, для кого, интересно, она надевала тогда это «священное» платье, и перевернул страницу.
— Лично я хотел бы видеть тебя вот в этом… Мать и сын обсуждали модные картинки, пока миссис Форд не отправилась в ванную (битых два часа провела она в ванне и за тщательным туалетом, чтобы отправиться на ланч к любимой подруге-врагине). «Морнинг пост», так и не развернутая, на том же подносе вернулась на кухню и там разделила судьбу бесчисленных других газет, гора которых высилась там в углу.
Так случилось, что Форды пропустили объявление о помолвке и ничего не знали долго еще после того ленивого дня на реке, когда Джеффри предавался своим размышлениям.
«Джой!.. Вежливая записка, которой она сопроводила мое кольцо. „Передумал не только ты“. Бедная крошка думает, что я в это поверю. Зачем она так написала — щадя мои чувства? Спасая свое самолюбие? Вот жест, вызывающий жалость…»
На фоне голубого неба с проплывающими облаками, сквозь ветви деревьев с солнечными бликами на листьях ему привиделось ее лицо. Оно было печальным. Мягкие, полные, нежно-розовые полураскрытые губы дрожали. Глаза были полны слез…
— Милая, не надо! Мало кто из мужчин достоин твоих слез, и уж, конечно, не я, — вполголоса сказал Джеффри воде за кормой. Образ возлюбленной зачаровал его. Его влекло, неотвратимо влекло к мыслям о Джой Харрисон, чистой и искренней, чья любовь была отдана ему с полнотой и безоглядностью, редкими в наше время поверхностных интрижек, чью любовь он отбросил походя, словно окурок. Его терзали дурные предчувствия; его способность видеть проблему с разных точек зрения сыграла с ним злую шутку — для писателя это дар, но человеку она сильно осложняет жизнь.
«Джой любила меня сильнее всех женщин, что я встречал. Джой навсегда останется верна мне. Наверняка она щадила мои чувства; голову даю на отсечение, что это так. Зачем, вернувшись, я поделился с мамой опасением, что мои чувства не так сильны, как раньше? Это ужасно — уметь так точно и детально выражать свои чувства: кончается все тем, что открываешь гораздо больше, чем успел почувствовать, а потом почему-то продолжаешь стоять на своем…
Зачем мне надо было писать это письмо? Почему я не мог подождать хоть пару дней? Тогда бы наш роман продолжался… Так или иначе, я ничем не запятнал себя в ее глазах… в ее прекрасных глазах, таких изменчивых… Не плачь, Джой, не надо! Мне невыносима мысль об этом…
Дай мне руки —
Твоя рука, так женственно мягка,
Проникла в грудь мою и сердце сжала…
Ее воркующий смех, когда я читал ей эти строчки… Почему, черт побери, я не мог подождать, пока не увижусь с ней?»
И вместо реальной встречи оживший образ Джой вдруг засиял перед его глазами! Неожиданно зазвучал голос Джой! Зазвучат лишь у него в ушах, но так же ясно, как крики мальчишек с поля, граммофонная музыка, щебет птиц в ветвях деревьев над его головой… Джой звала его голосом, полным скрытой муки: «Джеффри, вернись ко мне! Джеффри, забери меня отсюда!»
Да, неизвестным науке способом крик души девушки достиг ушей ее возлюбленного, который находился за много-много миль от Лондона…
И ему стало окончательно понятно, что Джой — изумительная женщина и ее не вычеркнуть из жизни, а, расставшись с ней, он сделал ошибку, и эту ошибку следует немедленно исправить!
В то утро, когда в газете появилось объявление об имеющем вскорости быть браке Джой Харрисон и доктора Траверса, матушка Джеффри, накануне танцевавшая в Речном клубе почти до зари, завтракала в постели.
Вот она, миссис Форд: сеточка для волос от Амариллис, перманентная завивка, стрижка и цвет волос сделаны в парикмахерской «Мэзон Нитуш», утреннее неглиже из плиссированного шифона, благоухающее духами «Нарцисс нуар», пудра (первое, что она делала, проснувшись, — пудрилась, и весьма густо; благо золотая косметичка с надписью «Пэнси» всегда лежала у нее под подушкой) «Пеш Мюри». К этому всему прибавьте еще и почтительного сына, вносящего поднос с завтраком.
— Доброе утро, мама!
— Доброе утро, Джефф, ангел мой.
Миссис Форд удовлетворенно думала о том, как хорошо, что сын снова при ней, как замечательно он танцевал с ней в своей очаровательной, слегка небрежной манере; благодарение Богу, ей удалось найти психологически безошибочный момент — его возвращение в Англию, — чтобы расстроить — впрочем, не нужно столь определенных выражений! — просто ей удалось показать Джеффри в истинном свете его глупую помолвку с этой глупенькой девушкой Джой. Это было бы страшной бедой! Но теперь все позади, ее сын снова с ней, не важно, в ее ли квартире, в своей ли студии, и она может по-прежнему появляться в свете в сопровождении собственного эскорта — этой знаменитости («Представьте себе, Джеффри Форд — сын вот этой прелестной невысокой женщины!»). Как это удобно!
— Спала, как дитя. — Она подняла к нему хорошо сохранившееся личико и осторожно подставила щеку.
Джеффри понимающе улыбнулся: изящно очерченные губы были уже тщательно накрашены (губная помада, и, весьма щедрый слой, «Эллет руж»).
— Это значит, ты включаешь «защиту от ласк»?
— Вероятно; ах, нет, не значит. Не важно, — надула алые губки миссис Форд; она усвоила кокетливо-детскую манеру говорить и по-другому не могла, даже наедине с собственным сыном. — Что ты мне принес? Яичница, м-м… — На подносе лежали также полураспустившаяся пурпурная роза, газета «Морнинг пост» и свежий номер «Вога». — Божественно! — Она понюхала розу и уронила ее на розовое пуховое одеяло; взялась за «Вог». — О Джеффри, посмотри! Это то самое, о чем я мечтала! Вот эта прелестная скромная штучка от Шанели. Или… скажи мне честно, Джеффри, у тебя ведь безупречный вкус, тебе не кажется, что оно скорее для молодой женщины?
— Дорогая, ты отнюдь не старушка!
— Да. Но… это платье слишком напоминает мне… другое мое платье.
— Ах уж эти мне «священные» платья! — капризно воскликнул Джеффри. — Я его видел?
— Я носила его еще до твоего рождения, — вздохнула его мать с редкой для себя искренностью.
Он вскользь подумал, для кого, интересно, она надевала тогда это «священное» платье, и перевернул страницу.
— Лично я хотел бы видеть тебя вот в этом… Мать и сын обсуждали модные картинки, пока миссис Форд не отправилась в ванную (битых два часа провела она в ванне и за тщательным туалетом, чтобы отправиться на ланч к любимой подруге-врагине). «Морнинг пост», так и не развернутая, на том же подносе вернулась на кухню и там разделила судьбу бесчисленных других газет, гора которых высилась там в углу.
Так случилось, что Форды пропустили объявление о помолвке и ничего не знали долго еще после того ленивого дня на реке, когда Джеффри предавался своим размышлениям.
«Джой!.. Вежливая записка, которой она сопроводила мое кольцо. „Передумал не только ты“. Бедная крошка думает, что я в это поверю. Зачем она так написала — щадя мои чувства? Спасая свое самолюбие? Вот жест, вызывающий жалость…»
На фоне голубого неба с проплывающими облаками, сквозь ветви деревьев с солнечными бликами на листьях ему привиделось ее лицо. Оно было печальным. Мягкие, полные, нежно-розовые полураскрытые губы дрожали. Глаза были полны слез…
— Милая, не надо! Мало кто из мужчин достоин твоих слез, и уж, конечно, не я, — вполголоса сказал Джеффри воде за кормой. Образ возлюбленной зачаровал его. Его влекло, неотвратимо влекло к мыслям о Джой Харрисон, чистой и искренней, чья любовь была отдана ему с полнотой и безоглядностью, редкими в наше время поверхностных интрижек, чью любовь он отбросил походя, словно окурок. Его терзали дурные предчувствия; его способность видеть проблему с разных точек зрения сыграла с ним злую шутку — для писателя это дар, но человеку она сильно осложняет жизнь.
«Джой любила меня сильнее всех женщин, что я встречал. Джой навсегда останется верна мне. Наверняка она щадила мои чувства; голову даю на отсечение, что это так. Зачем, вернувшись, я поделился с мамой опасением, что мои чувства не так сильны, как раньше? Это ужасно — уметь так точно и детально выражать свои чувства: кончается все тем, что открываешь гораздо больше, чем успел почувствовать, а потом почему-то продолжаешь стоять на своем…
Зачем мне надо было писать это письмо? Почему я не мог подождать хоть пару дней? Тогда бы наш роман продолжался… Так или иначе, я ничем не запятнал себя в ее глазах… в ее прекрасных глазах, таких изменчивых… Не плачь, Джой, не надо! Мне невыносима мысль об этом…
Дай мне руки —
Твоя рука, так женственно мягка,
Проникла в грудь мою и сердце сжала…
Ее воркующий смех, когда я читал ей эти строчки… Почему, черт побери, я не мог подождать, пока не увижусь с ней?»
И вместо реальной встречи оживший образ Джой вдруг засиял перед его глазами! Неожиданно зазвучал голос Джой! Зазвучат лишь у него в ушах, но так же ясно, как крики мальчишек с поля, граммофонная музыка, щебет птиц в ветвях деревьев над его головой… Джой звала его голосом, полным скрытой муки: «Джеффри, вернись ко мне! Джеффри, забери меня отсюда!»
Да, неизвестным науке способом крик души девушки достиг ушей ее возлюбленного, который находился за много-много миль от Лондона…
И ему стало окончательно понятно, что Джой — изумительная женщина и ее не вычеркнуть из жизни, а, расставшись с ней, он сделал ошибку, и эту ошибку следует немедленно исправить!
Глава девятая
ИЗБРАННИЦА РОДСТВЕННИКОВ МУЖА
Но как же можно ее сравнить
С мечтой свекрови ее!
Гилберт
Вернись ко мне в безмолвии ночном,
Вернись ко мне, приди ко мне во сне.
Кристина Росетти
1
Чувства, которые питают друг к другу жених и невеста, могут быть самыми различными; не может быть только одного — полного отсутствия всяких чувств.
— Потому что, — говорила Ида Мюрхэд, одеваясь к обеду через день после помолвки своего брата, — или роман идет как по маслу и два влюбленных лунатика тихо тают в обществе друг друга, считая дни до свадьбы, или, пройдя свой пик, роман засыхает, как срезанная гардения. Кто-то один или оба начинают…
— …преждевременно чувствовать похмелье, — сквозь полуоткрытую дверь предположил ее муж, который очень любил ее поддразнивать при всей своей любви к ней.
— …кто-то один, или оба начинают относиться друг к другу критически. «В самом деле, это, кажется, обещает быть совершенно ужасно!» Интересно, по какому же из двух путей пойдет роман Рекса и этой девушки?
— Ты этого не знаешь? Мне кажется, что ты с твоим богатейшим опытом никогда не ошибаешься относительно подобных вещей.
— Эта не похожа ни на одну из помолвок, что я разорвала. Я не могу понять, то ли Рекс наконец влюбился без памяти, то ли просто он хочет завести своих собственных детей, то ли что? Не могла же я спросить…
— Неужели не могла?
— …и я не могу понять, то ли девушка отчаянно скромна, то ли просто холодна? Так или иначе, у меня не сложилось впечатления, что они венчаются в трехнедельный срок оттого, что безумно влюблены. А ты что скажешь, Джок?
— Черт! — воскликнул ее муж с яростью человека, который никак не может сладить со своим галстуком. Поймав отражение взгляда жены в зеркале, он жалобно попросил: — Завяжи мне, пожалуйста, эту проклятую штуку… Спасибо… Так вот, дорогая, я думаю, старина Рекс собирается жениться, чтобы было кому завязать ему галстук! Я знавал множество парней, сунувших голову в петлю именно по этой причине, ибо других, совершенно очевидно, не было.
— Дурак.
— Ну, тогда, наверно, потому, что девушка как раз подходящих размеров, чтобы уместиться в кабине самолета. Такие мужчины, как Рекс, в наше время чрезвычайно аэропланизированны и выбирают невест по этому признаку. Что же до Рексовой девушки, то она весьма славная маленькая тихонькая мышка; должен сказать, приятнее целовать ее, чем какого-нибудь полицейского; но боюсь, что ничем не смогу тебе помочь в анализе ее чувств…
— Потому что, — говорила Ида Мюрхэд, одеваясь к обеду через день после помолвки своего брата, — или роман идет как по маслу и два влюбленных лунатика тихо тают в обществе друг друга, считая дни до свадьбы, или, пройдя свой пик, роман засыхает, как срезанная гардения. Кто-то один или оба начинают…
— …преждевременно чувствовать похмелье, — сквозь полуоткрытую дверь предположил ее муж, который очень любил ее поддразнивать при всей своей любви к ней.
— …кто-то один, или оба начинают относиться друг к другу критически. «В самом деле, это, кажется, обещает быть совершенно ужасно!» Интересно, по какому же из двух путей пойдет роман Рекса и этой девушки?
— Ты этого не знаешь? Мне кажется, что ты с твоим богатейшим опытом никогда не ошибаешься относительно подобных вещей.
— Эта не похожа ни на одну из помолвок, что я разорвала. Я не могу понять, то ли Рекс наконец влюбился без памяти, то ли просто он хочет завести своих собственных детей, то ли что? Не могла же я спросить…
— Неужели не могла?
— …и я не могу понять, то ли девушка отчаянно скромна, то ли просто холодна? Так или иначе, у меня не сложилось впечатления, что они венчаются в трехнедельный срок оттого, что безумно влюблены. А ты что скажешь, Джок?
— Черт! — воскликнул ее муж с яростью человека, который никак не может сладить со своим галстуком. Поймав отражение взгляда жены в зеркале, он жалобно попросил: — Завяжи мне, пожалуйста, эту проклятую штуку… Спасибо… Так вот, дорогая, я думаю, старина Рекс собирается жениться, чтобы было кому завязать ему галстук! Я знавал множество парней, сунувших голову в петлю именно по этой причине, ибо других, совершенно очевидно, не было.
— Дурак.
— Ну, тогда, наверно, потому, что девушка как раз подходящих размеров, чтобы уместиться в кабине самолета. Такие мужчины, как Рекс, в наше время чрезвычайно аэропланизированны и выбирают невест по этому признаку. Что же до Рексовой девушки, то она весьма славная маленькая тихонькая мышка; должен сказать, приятнее целовать ее, чем какого-нибудь полицейского; но боюсь, что ничем не смогу тебе помочь в анализе ее чувств…
2
Да, чувства Джой к Рексу Траверсу были достаточно своеобразными.
В течение первых четырех месяцев знакомства и совместной работы ее безразличие к этому человеку было столь очевидным, что в это просто трудно поверить.
В день катастрофы, во время этой жуткой сцены с предложением, равнодушие уступило место заинтересованности и даже горячему интересу; но интерес этот был очень конкретным, и воспринимала она Рекса не как мужчину, но как силу, которую надо непременно сломить, ибо в ее власти исполнение безумного желания Джой. Он сказал тогда: «Мы не будем этого обсуждать. Это абсурдно» — и сделался препятствием, на которое она обрушивала бессильное раздражение, и это раздражение переросло в стойкую и сильную антипатию.
Затем — его неожиданная капитуляция: «Думаю, мы можем обсудить это, мисс Харрисон!.. Я хочу, чтобы вы знали причину, изменившую мое отношение к вашему… э… предложению. Все дело в мальчике. Я имею в виду своего племянника. Я отвечаю за его образование и воспитание и не должен снижать их уровень, если для этого есть хоть малейшая возможность». Тогда она с облегчением вздохнула… но почему он не сказал сразу? Почему в первый миг не подумал о Персивале Артуре? «Мальчик», ну разумеется, мальчик! Мужчины всегда стоят друг за друга, им наплевать, что девушка страдает. Так или иначе, это чудовище настолько порядочно, что приносит себя в жертву племяннику. Он действительно заботится о мальчике, и это главная и единственная причина его согласия, думала Джой, чувствуя, что к ее гневу примешивается доля уважения.
Расположение к нему возникло в сердце девушки и выросло во время этого кошмарного действа — приема по поводу дня рождения и помолвки. Джой не верила, что доживет до того момента, когда можно будет наконец вырваться из этой праздничной тюрьмы, из этого сумбура человеческих голосов, табачного дыма, запаха цветов, мерцания свеч и огромных восхищенных вопрошающих глаз трех маленьких девочек. А между тем чудовище Траверс устроил так, что она смогла уйти рано («Вы должны позволить нам ускользнуть»). Она не могла не признать, что в течение всего вечера он был воплощением надежности, на него можно было опереться, как на скалу. Он сглаживал все неловкости, которые совершала она, когда уже совсем не могла выносить эту пытку. Но за пережитые муки она его ненавидела.
Естественно, Джой была слишком женщиной, и вместо того чтобы возненавидеть настоящую причину своих страданий (Джеффри Форда), она кипела внутренним раздражением против человека, который, как ей казалось, занял его место.
В то время когда ее будущие родственники, Мюрхэды, обсуждали ее чувства к Рексу, их гамма представляла собой гнев, невольное уважение, обиду, ненависть, смешанную с признанием его достоинств.
Ну, а теперь — к следующему повороту сюжета, который приведет к следующей фазе развития чувств.
В течение первых четырех месяцев знакомства и совместной работы ее безразличие к этому человеку было столь очевидным, что в это просто трудно поверить.
В день катастрофы, во время этой жуткой сцены с предложением, равнодушие уступило место заинтересованности и даже горячему интересу; но интерес этот был очень конкретным, и воспринимала она Рекса не как мужчину, но как силу, которую надо непременно сломить, ибо в ее власти исполнение безумного желания Джой. Он сказал тогда: «Мы не будем этого обсуждать. Это абсурдно» — и сделался препятствием, на которое она обрушивала бессильное раздражение, и это раздражение переросло в стойкую и сильную антипатию.
Затем — его неожиданная капитуляция: «Думаю, мы можем обсудить это, мисс Харрисон!.. Я хочу, чтобы вы знали причину, изменившую мое отношение к вашему… э… предложению. Все дело в мальчике. Я имею в виду своего племянника. Я отвечаю за его образование и воспитание и не должен снижать их уровень, если для этого есть хоть малейшая возможность». Тогда она с облегчением вздохнула… но почему он не сказал сразу? Почему в первый миг не подумал о Персивале Артуре? «Мальчик», ну разумеется, мальчик! Мужчины всегда стоят друг за друга, им наплевать, что девушка страдает. Так или иначе, это чудовище настолько порядочно, что приносит себя в жертву племяннику. Он действительно заботится о мальчике, и это главная и единственная причина его согласия, думала Джой, чувствуя, что к ее гневу примешивается доля уважения.
Расположение к нему возникло в сердце девушки и выросло во время этого кошмарного действа — приема по поводу дня рождения и помолвки. Джой не верила, что доживет до того момента, когда можно будет наконец вырваться из этой праздничной тюрьмы, из этого сумбура человеческих голосов, табачного дыма, запаха цветов, мерцания свеч и огромных восхищенных вопрошающих глаз трех маленьких девочек. А между тем чудовище Траверс устроил так, что она смогла уйти рано («Вы должны позволить нам ускользнуть»). Она не могла не признать, что в течение всего вечера он был воплощением надежности, на него можно было опереться, как на скалу. Он сглаживал все неловкости, которые совершала она, когда уже совсем не могла выносить эту пытку. Но за пережитые муки она его ненавидела.
Естественно, Джой была слишком женщиной, и вместо того чтобы возненавидеть настоящую причину своих страданий (Джеффри Форда), она кипела внутренним раздражением против человека, который, как ей казалось, занял его место.
В то время когда ее будущие родственники, Мюрхэды, обсуждали ее чувства к Рексу, их гамма представляла собой гнев, невольное уважение, обиду, ненависть, смешанную с признанием его достоинств.
Ну, а теперь — к следующему повороту сюжета, который приведет к следующей фазе развития чувств.
3
Когда на следующий после приема день Джой, уже не только «высококвалифицированная секретарша», прибыла на Харли-стрит, дверь ей открыла не привратница Мери, а Персиваль Артур Фитцрой, нетерпеливо поджидавший ее.