Страница:
— Ну, что ж, ведь я вернулся!
Его глубоко посаженные голубые глаза могли излучать тепло, как Средиземное море в августе, а могли обдавать холодом Темзы в неприветливом английском июне. Упав духом, оцепенев, Джой поспешно прибавила:
— Да, но ты говорил, что будешь рад познакомиться с Джеффри Фордом, поэтому я не подумала, что ты станешь сердиться.
— С чего ты вообразила, будто я сержусь?
Прозвучал вопрос, на который сбитая с толку, смущенная Джой не нашла ответа. Тишина. Аккуратно повесив халат в гардероб, она склонилась над стопкой отглаженных, сверкающих белизной рубашек к вечернему костюму и принялась старательно перекладывать их с кровати в глубокий выдвижной ящик.
Тут в напряженную тишину комнаты через открытое окно ворвались из кухни энергичный звук венчика для сбивания яиц и голос Мелани:
Это было всего лишь мгновенье безумства,
Это был лишь простой поцелуй…
Рекс вскинул голову, прислушался, но вопрос: «Разве этой женщине не говорили, чтобы она не пела?» — так и не сорвался с его губ.
— Я ее предупреждала, — немедленно откликнулась Джой. — Она обещала петь за работой и только тогда, когда никого больше нет дома. Она уверена, что ты ушел на вызовы, а я на пляже…
Голос Мелани звонко, радостно выводил незнакомую им песенку:
Рекс продолжал любезно, но отчужденно, так, как говорят с секретарем:
— Пожалуйста, не думай, что у меня было хоть малейшее возражение против того, чтобы Форды пришли навестить тебя.
Он стоял, подпирая широким плечом дверной косяк своей спальни. Джой покончила с рубашками и занялась укладыванием носков. Он чувствовал, как внутри снова разгорается огонь неприязни, ведь она даже не взглянула в его сторону. Он подумал: «Не остается иного пути, как стать жестче, грубее… она напрашивается на это». Его голос стал язвительным.
— Неужели ты думала, что — ну, что я, словом, я не знал о твоей помолвке с Фордом? Между прочим, могу ли я поинтересоваться (это прозвучало так, словно он не надеялся услышать ответ), как долго это продолжалось?
— Шесть, нет, четыре месяца, — проговорила Джой, вдруг осознавшая, какую незначительную часть ее жизни это занимало.
— И, должно быть, задолго до того, как состоялось наше соглашение?
— Я отослала обратно кольцо Джеффри Форда утром того дня, когда ты — я — мы…
— Действительно, — отозвался Рекс Траверс слегка ироничным тоном, а перед его мысленным взором возникло маленькое, напряженно поднятое к нему лицо девушки в тот момент, когда неестественно тихим голосом она сказала: «Доктор Траверс, почему бы вам не жениться на мне?»
И вдруг швырнуть его теперь под ноги молодого Форда? Вернуть свою первую любовь? Несомненно. Да!
Одному Богу известно, сколько браков кончается разочарованием, но в его браке с самого начала не было ни малейшей радости, ни малейшего очарования — ведь он не настоящий.
И вот теперь Форд вернулся, очевидно, все еще влюбленный. Разве не видел Рекс его взгляда?
Негодование, мучительное и растущее, помогло Рексу сохранить ту ноту слабого иронического удивления, которую Джой трудно было выдержать.
— Из-за того, что Форды случайно оказались здесь и совершенно естественно захотели навестить тебя, ты подумала, будто я сержусь? Какая нелепая мысль. Может быть, ты ожидала, что я буду возражать против танцев с ними в казино?
Каким бы бальзамом на ее душу стало его возражение! Но он не возражал… Безнадежно. Мелани внизу продолжала свою песню о вечной любви. Джой подумала: «Если бы она заглянула случайно сюда, то вообразила бы, что это — ссора любовников, между тем любовью здесь и пахнет!» Но сказала тихо:
— Мы же все идем, не правда ли?
— Конечно, ведь мы договорились. Форды, граф, его сестра и мы.
(Уж не думает ли Джой, что Рекс откажется пойти танцевать? Он собирался идти, о, дорогая, да! Он также собирался танцевать с Джой, к тому же большую часть времени. Он принял окончательное решение.)
— Но, пожалуйста, выкинь из своей головы мысль, что я могу быть против, — попросил он ее вкрадчивым голосом. — При данных обстоятельствах ты навряд ли ждешь от меня исполнения роли Отелло?
Каждый слог произнесенного, особенно те, которые составляли слово «обстоятельства», были подобны ножу, вонзающемуся в Джой. «Об-сто-я-тель-ства!» Да. Он хотел напомнить ей о соглашении и о том, как и почему она вообще оказалась здесь, и столь мало было у нее надежды возбудить чувство ревности у Рекса, какое бывает у любовников, часто испытывающих подобные муки. В глубине души она выкрикнула: «Не говори со мной так, Рекс, не надо! Все что угодно, только не упрекай меня за неумение заставить тебя чувствовать влечение к себе! Не смейся надо мной за это, не забавляйся обстоятельствами!» Но высказать подобное невозможно.
Весело повторяя:
— Отелло? Отелло? Но такая ситуация никак не связана с нашим соглашением, — Джой открыла ящик для носков. Вытащила небольшой узелок из черного шелка. Развернула его и сказала механически: — Странный носок.
И на какой-то момент нарастающая ссора отошла на второй план.
4
5
6
Глава восемнадцатая
1
2
3
4
Глава девятнадцатая
1
Его глубоко посаженные голубые глаза могли излучать тепло, как Средиземное море в августе, а могли обдавать холодом Темзы в неприветливом английском июне. Упав духом, оцепенев, Джой поспешно прибавила:
— Да, но ты говорил, что будешь рад познакомиться с Джеффри Фордом, поэтому я не подумала, что ты станешь сердиться.
— С чего ты вообразила, будто я сержусь?
Прозвучал вопрос, на который сбитая с толку, смущенная Джой не нашла ответа. Тишина. Аккуратно повесив халат в гардероб, она склонилась над стопкой отглаженных, сверкающих белизной рубашек к вечернему костюму и принялась старательно перекладывать их с кровати в глубокий выдвижной ящик.
Тут в напряженную тишину комнаты через открытое окно ворвались из кухни энергичный звук венчика для сбивания яиц и голос Мелани:
Это было всего лишь мгновенье безумства,
Это был лишь простой поцелуй…
Рекс вскинул голову, прислушался, но вопрос: «Разве этой женщине не говорили, чтобы она не пела?» — так и не сорвался с его губ.
— Я ее предупреждала, — немедленно откликнулась Джой. — Она обещала петь за работой и только тогда, когда никого больше нет дома. Она уверена, что ты ушел на вызовы, а я на пляже…
Голос Мелани звонко, радостно выводил незнакомую им песенку:
Взвившись, он вновь разлился мягким, напевным «облигато»…
Как вишня, вспыхнула она
от поцелуя, как от крепкого вина.
Мы с нею пили бокал любви без тоста —
так просто!
Рекс продолжал любезно, но отчужденно, так, как говорят с секретарем:
— Пожалуйста, не думай, что у меня было хоть малейшее возражение против того, чтобы Форды пришли навестить тебя.
Он стоял, подпирая широким плечом дверной косяк своей спальни. Джой покончила с рубашками и занялась укладыванием носков. Он чувствовал, как внутри снова разгорается огонь неприязни, ведь она даже не взглянула в его сторону. Он подумал: «Не остается иного пути, как стать жестче, грубее… она напрашивается на это». Его голос стал язвительным.
— Неужели ты думала, что — ну, что я, словом, я не знал о твоей помолвке с Фордом? Между прочим, могу ли я поинтересоваться (это прозвучало так, словно он не надеялся услышать ответ), как долго это продолжалось?
— Шесть, нет, четыре месяца, — проговорила Джой, вдруг осознавшая, какую незначительную часть ее жизни это занимало.
— И, должно быть, задолго до того, как состоялось наше соглашение?
— Я отослала обратно кольцо Джеффри Форда утром того дня, когда ты — я — мы…
— Действительно, — отозвался Рекс Траверс слегка ироничным тоном, а перед его мысленным взором возникло маленькое, напряженно поднятое к нему лицо девушки в тот момент, когда неестественно тихим голосом она сказала: «Доктор Траверс, почему бы вам не жениться на мне?»
И вдруг швырнуть его теперь под ноги молодого Форда? Вернуть свою первую любовь? Несомненно. Да!
Одному Богу известно, сколько браков кончается разочарованием, но в его браке с самого начала не было ни малейшей радости, ни малейшего очарования — ведь он не настоящий.
И вот теперь Форд вернулся, очевидно, все еще влюбленный. Разве не видел Рекс его взгляда?
Негодование, мучительное и растущее, помогло Рексу сохранить ту ноту слабого иронического удивления, которую Джой трудно было выдержать.
— Из-за того, что Форды случайно оказались здесь и совершенно естественно захотели навестить тебя, ты подумала, будто я сержусь? Какая нелепая мысль. Может быть, ты ожидала, что я буду возражать против танцев с ними в казино?
Каким бы бальзамом на ее душу стало его возражение! Но он не возражал… Безнадежно. Мелани внизу продолжала свою песню о вечной любви. Джой подумала: «Если бы она заглянула случайно сюда, то вообразила бы, что это — ссора любовников, между тем любовью здесь и пахнет!» Но сказала тихо:
— Мы же все идем, не правда ли?
— Конечно, ведь мы договорились. Форды, граф, его сестра и мы.
(Уж не думает ли Джой, что Рекс откажется пойти танцевать? Он собирался идти, о, дорогая, да! Он также собирался танцевать с Джой, к тому же большую часть времени. Он принял окончательное решение.)
— Но, пожалуйста, выкинь из своей головы мысль, что я могу быть против, — попросил он ее вкрадчивым голосом. — При данных обстоятельствах ты навряд ли ждешь от меня исполнения роли Отелло?
Каждый слог произнесенного, особенно те, которые составляли слово «обстоятельства», были подобны ножу, вонзающемуся в Джой. «Об-сто-я-тель-ства!» Да. Он хотел напомнить ей о соглашении и о том, как и почему она вообще оказалась здесь, и столь мало было у нее надежды возбудить чувство ревности у Рекса, какое бывает у любовников, часто испытывающих подобные муки. В глубине души она выкрикнула: «Не говори со мной так, Рекс, не надо! Все что угодно, только не упрекай меня за неумение заставить тебя чувствовать влечение к себе! Не смейся надо мной за это, не забавляйся обстоятельствами!» Но высказать подобное невозможно.
Весело повторяя:
— Отелло? Отелло? Но такая ситуация никак не связана с нашим соглашением, — Джой открыла ящик для носков. Вытащила небольшой узелок из черного шелка. Развернула его и сказала механически: — Странный носок.
И на какой-то момент нарастающая ссора отошла на второй план.
4
Разворачивая носок, чтобы увидеть на нем метку, она обнаружила, что метка отсутствует и что это вообще не мужской носок. Им оказался женский длинный чулок из удивительно тонкого черного шелка. При виде его Рекс воскликнул с промелькнувшей кроткой улыбкой:
— Так вот куда он запропастился! Давно не видел его.
Он взял чулок, подержал, повернулся к Джой и сказал совсем иным тоном, мягко, торопливо, виновато, будто обязан был объясниться с ней по данному поводу, а никакой ссоры до этого вообще не было.
— Это — талисман. Считается, что он приносит счастье, если его носить при себе постоянно целый год во время войны. Его дала мне девушка, которую я знал раньше, перед моим отъездом. Я привык летать с ним, обмотав вокруг шеи.
И он бросил на свою мнимую жену быстрый взгляд с призывом и мольбой. Для него это означало одно: она должна знать правду, но не должна думать, что нечто большее и неизбежное вошло в его жизнь до их брака, и так слишком похожего на фарс! Спустя мгновение он подумал: «Но если я ей небезразличен, выразит ли она удивление, что я храню подобную вещь так долго?» Вслух он добавил:
— Старая история!
— Я вижу, — ответила Джой просто. — Это не те чулки, которые сейчас носят. Кроме того, если ты так говоришь…
Ему поверили, но очевидно, что девушку это, так или иначе, не трогало. И на самом деле обнаружение старого, подаренного на память талисмана значило для Джой не больше, чем какая-то заурядная вещь, отданная в стирку и потерянная где-то в Монрепо. Сохранилась еще редкая порода женщин, которые мучаются безвозвратно утерянным прошлым. Вчерашним днем. Для молодой, энергичной, деятельной Джой жизненно важным, существенным был день сегодняшний. Этого не понимал, но инстинктивно чувствовал Рекс. Вмиг сердце его упало, похолодело, ожесточилось внутри, поскольку он был не в состоянии высечь искру ревности в этой девушке. Теперь он понимал, в какой части планеты находится… Смяв чулок, он швырнул его обратно на дно ящика. Бесполезно… Ревнивое негодование росло и росло. Бесполезно…
Лучше бы он вышел и оставил ее одну. Но он не мог этого сделать. До чего же чертовски соблазнительно она выглядела. И нечего было сказать, и вроде разговор следовало продолжить.
— Так вот куда он запропастился! Давно не видел его.
Он взял чулок, подержал, повернулся к Джой и сказал совсем иным тоном, мягко, торопливо, виновато, будто обязан был объясниться с ней по данному поводу, а никакой ссоры до этого вообще не было.
— Это — талисман. Считается, что он приносит счастье, если его носить при себе постоянно целый год во время войны. Его дала мне девушка, которую я знал раньше, перед моим отъездом. Я привык летать с ним, обмотав вокруг шеи.
И он бросил на свою мнимую жену быстрый взгляд с призывом и мольбой. Для него это означало одно: она должна знать правду, но не должна думать, что нечто большее и неизбежное вошло в его жизнь до их брака, и так слишком похожего на фарс! Спустя мгновение он подумал: «Но если я ей небезразличен, выразит ли она удивление, что я храню подобную вещь так долго?» Вслух он добавил:
— Старая история!
— Я вижу, — ответила Джой просто. — Это не те чулки, которые сейчас носят. Кроме того, если ты так говоришь…
Ему поверили, но очевидно, что девушку это, так или иначе, не трогало. И на самом деле обнаружение старого, подаренного на память талисмана значило для Джой не больше, чем какая-то заурядная вещь, отданная в стирку и потерянная где-то в Монрепо. Сохранилась еще редкая порода женщин, которые мучаются безвозвратно утерянным прошлым. Вчерашним днем. Для молодой, энергичной, деятельной Джой жизненно важным, существенным был день сегодняшний. Этого не понимал, но инстинктивно чувствовал Рекс. Вмиг сердце его упало, похолодело, ожесточилось внутри, поскольку он был не в состоянии высечь искру ревности в этой девушке. Теперь он понимал, в какой части планеты находится… Смяв чулок, он швырнул его обратно на дно ящика. Бесполезно… Ревнивое негодование росло и росло. Бесполезно…
Лучше бы он вышел и оставил ее одну. Но он не мог этого сделать. До чего же чертовски соблазнительно она выглядела. И нечего было сказать, и вроде разговор следовало продолжить.
5
— Между прочим, есть дело, о котором я хотел бы с тобой поговорить. — Он вернулся к самому началу, но теперь высказывался тоном учтивого незнакомца. («Да, это опять доктор Траверс», — подумала Джой. Она не знала, что больше ненавидела: то ли его иронию, то ли его вежливость.) — Речь идет всего-навсего о том, что вряд ли было достаточно благоразумным с твоей стороны говорить во вторник о наших отношениях и о договоренности, существующей между нами, это касается твоих обязанностей секретаря.
Джой подняла брови над широко раскрытыми и недоверчивыми глазами.
— Ты думаешь, это имело какое-то значение? Мой разговор о жалованье? Я более чем уверена, что никто из присутствующих не обратил на это внимания и вряд ли догадался о другом нашем соглашении.
— Прекрасно. И все же я тебя прошу, как просил когда-то раньше, не давать повода другим заподозрить в наших отношениях нечто странное. Ведь они легко могут догадаться и об условиях, и о соглашении. Иногда кажется, что ты нарочно хочешь, чтобы у Симпетт и прочих создалось впечатление, будто…
— Я не хочу, чтобы у кого бы то ни было создалось какое-то впечатление! Я хочу только одного… — (Она имела в виду покой, она подразумевала возможность уйти куда-то, чтобы собраться с мыслями, овладеть собой.) Обведя взглядом уютную мужскую комнату, Джой устремила свой беспомощный взор от одной двери со столом и портретом его матери в серебряной рамке к другой, возле которой стоял, прислонившись плечом, Рекс. Она воскликнула: — Не похоже на то, что я получу желаемое! — Что же это?
Теперь Рекс, не до конца поняв смысл фразы, получил искру возвращающейся надежды. Он воспринимал ее фразу как мужчина.
Ведь была та ночь, когда она застыла, как греющаяся на солнце красотка с картины, прильнув к его плечу, после того, как он поцеловал ее с пожеланием доброй ночи. Его плечо, его рука, казалось, все еще хранили это прикосновение! И был день, когда она оглянулась на него. Что-то особенное промелькнуло в прикосновении, во взгляде, оно, несомненно, витало даже сейчас в этой комнате. Разве не так?
Рекс быстро выпрямился, расправил спину, готовый сказать ей: «Если ты имеешь в виду меня, то я был твоим полностью все эти недели!» Жаль, что он не сказал этого вместо робкого, неискреннего:
— Джой! Что ты имеешь в виду, ты хочешь, чтобы мы оставались друзьями?..
Друзьями? Что за каменные слова бросают этому пылкому сердцу, так изголодавшемуся по любви и нежности. Оскорбленная, Джой воскликнула:
— Друзьями! Нет. Все, чего бы мне хотелось, — это моя свобода!
Джой подняла брови над широко раскрытыми и недоверчивыми глазами.
— Ты думаешь, это имело какое-то значение? Мой разговор о жалованье? Я более чем уверена, что никто из присутствующих не обратил на это внимания и вряд ли догадался о другом нашем соглашении.
— Прекрасно. И все же я тебя прошу, как просил когда-то раньше, не давать повода другим заподозрить в наших отношениях нечто странное. Ведь они легко могут догадаться и об условиях, и о соглашении. Иногда кажется, что ты нарочно хочешь, чтобы у Симпетт и прочих создалось впечатление, будто…
— Я не хочу, чтобы у кого бы то ни было создалось какое-то впечатление! Я хочу только одного… — (Она имела в виду покой, она подразумевала возможность уйти куда-то, чтобы собраться с мыслями, овладеть собой.) Обведя взглядом уютную мужскую комнату, Джой устремила свой беспомощный взор от одной двери со столом и портретом его матери в серебряной рамке к другой, возле которой стоял, прислонившись плечом, Рекс. Она воскликнула: — Не похоже на то, что я получу желаемое! — Что же это?
Теперь Рекс, не до конца поняв смысл фразы, получил искру возвращающейся надежды. Он воспринимал ее фразу как мужчина.
Ведь была та ночь, когда она застыла, как греющаяся на солнце красотка с картины, прильнув к его плечу, после того, как он поцеловал ее с пожеланием доброй ночи. Его плечо, его рука, казалось, все еще хранили это прикосновение! И был день, когда она оглянулась на него. Что-то особенное промелькнуло в прикосновении, во взгляде, оно, несомненно, витало даже сейчас в этой комнате. Разве не так?
Рекс быстро выпрямился, расправил спину, готовый сказать ей: «Если ты имеешь в виду меня, то я был твоим полностью все эти недели!» Жаль, что он не сказал этого вместо робкого, неискреннего:
— Джой! Что ты имеешь в виду, ты хочешь, чтобы мы оставались друзьями?..
Друзьями? Что за каменные слова бросают этому пылкому сердцу, так изголодавшемуся по любви и нежности. Оскорбленная, Джой воскликнула:
— Друзьями! Нет. Все, чего бы мне хотелось, — это моя свобода!
6
И звук произнесенного слова потряс ее как выстрел. ЕЕ свобода… Она ли это сказала? Джой взглянула на Рекса. Он был также крайне поражен и совершенно застигнут врасплох. В этой дуэли она, по крайней мере, выиграла одно очко — наконец-то он был удивлен, touche![11] Да! Дерзкое девчоночье удовлетворение сорвалось с уст и заискрилось в ее ясных глазах…
Теперь Рекс уловил это. Смеется над ним? Разыгрывает его, в конце концов? Издевается за то, что он настолько глуп, представив, будто она предлагает перемирие! Смеется?
(Если бы граф, друг Траверса, мог увидеть его сейчас хотя бы мельком, в тот момент, когда Рекс смотрел на свою жену, француз изменил бы свое мнение, что англосаксы отвергают жестокость в отношениях с женщинами!)
Джой ощутила на себе голубой пристальный взгляд и, задыхаясь, прочла таившуюся в нем угрозу. «Он готов схватить и ударить меня…»
Она была права: никогда еще за все свои тридцать три года деятельной жизни этот человек не был так зол. В нем горело страстное желание схватить эту дерзкую девчонку за плечи и встряхнуть ее так крепко, как она того заслуживала за свое пренебрежение мужчиной, а затем держать ее, не отпуская, а если отпустить, то только после поцелуев и… Грубые ласки могли бы научить ее не играть с огнем и не будить в мужчине зверя.
Джой, дрожа, смотрела в эти немигающие голубые гипнотизирующие глаза. «С его характером, раздражительностью, чувством мести да и просто со злости он, кажется, способен… поцеловать меня…»
И в то мгновение, когда Джой стояла, и напуганная, и радостная одновременно, более того, взволнованная, заинтригованная, трепещущая, она почти чувствовала, как ее рот захватывает, накрывает и болезненно придавливает этот нематериализованный поцелуй. Однако кто последует за чувствами влюбленной девушки, колеблющейся между желанием ласки и отвращением к форме ее проявления? Вот тогда Джой вновь вспыхнула от гнева, протестуя самым неистовым, самым яростным образом вслух:
— А теперь ты дашь мне возможность покинуть комнату? Что ты встал там в дверях?
Только тогда Рекс осознал, что действительно стоит в дверях, опираясь плечом о косяк и загораживая проход. Он мгновенно отодвинулся, приходя в себя и понимая, что есть вещи, которых не сделает ни один англичанин (как бы девушка ни заслуживала их и сколько бы современный француз, итальянец или испанец ни улыбался и ни пожимал плечами в недоумении).
— Прошу прощения, — быстро и холодно сказал Рекс Траверс, открывая дверь. — Я не заметил, что стою у тебя на пути.
Он шагнул в сторону, и Джой почувствовала, что вся дрожит, подходя к двери, китайская круглая ручка которой, разукрашенная и позолоченная, ощущалась ее разгоряченно-влажной маленькой ладонью как кусочек льда. Она чувствовала, как трепещет ее сердце, словно маленькая птичка, накрытая носовым платком. Джой распахнула дверь, затем, как это уже было однажды, почувствовала на себе его взгляд, заставивший настолько уверенно повернуть назад ее голову, будто сильные пальцы держали девушку за затылок. Наполовину в панике, наполовину в восхищении, она обернулась, чтобы взглянуть на Рекса, готового заключить ее в свои объятия и дать, таким образом, возможность все разъяснить, изменить, исправить?.. Нет. О, нет! Рекс опять превратился в камень и, что еще хуже, снова стал учтивым, обходительным, собранным, предупредительным — настоящим доктором Траверсом, когда произнес:
— Я понял, что ты говорила, только сейчас. Очень хорошо. К сожалению, у меня назначена встреча в двенадцать. — Он взглянул на часы. — Сейчас без четверти. Затем, боюсь, что весь день буду занят, освобожусь достаточно поздно. Вечером должны быть танцы, не так ли?
— Да.
— В таком случае, мы навряд ли сможем пойти на них сегодня. Но я обдумаю, что лучше сделать, какие формальности соблюсти… Мы обсудим это позже.
«Это? Что он имел в виду?.. Да. Без сомнения, ее свободу. Ну что ж, она сама напросилась».
— Спасибо…
Джой была слишком огорчена, чтобы произнести нечто иное. Взяв забытую стопку чистых носовых платков Рекса, механически уложила их в ящик и, прежде чем поспешно выйти, закрыв за собой дверь, остановилась в этом розоватом, золотистом, цветастом салоне. Ее сердце, словно птичка под носовым платком, все еще трепетало под шелковым платьем с возрастающей частотой, ее маленькие кулачки были прижаты к губам, глаза смотрели в никуда и ничего не видели.
Что? Что она сделала сейчас? Позволила обожаемому животному поверить, что просила для себя свободы? Все существо Джой, казалось, выражало страстный протест: «Но я никогда не желала становиться свободной от него!»
В Рексе, находившемся по другую сторону двери, также с колотящимся сердцем и ничего не видящим взглядом, шумно протестовали два голоса.
Один говорил: «Ну что ж, ничего не поделаешь. Теперь все кончено. Надо дать возможность девушке пойти на танцы. Ведь, в конце концов, за исключением этого внешнего спектакля — ведения хозяйства, организации питания, уборки и стирки, а также указания миссис Траверс на визитной карточке, в свидетельстве о браке и паспорте, — ничто не связывает вас как супругов. Раз она так очевидно стремится к своей свободе, ты должен дать ей ее. Ведь ты цивилизованный человек, ты не можешь быть животным в отношении этого бедного ребенка».
«Разве я не имею права! — требовал другой голос. — Разве я не могу? Она — моя. Или стала бы ею, если бы этот веретенообразный тип вновь не появился и не вторгся в нашу жизнь. Пусть возьмет ее, если сможет. Она — моя! Я буду добиваться и бороться за нее!»
Теперь Рекс уловил это. Смеется над ним? Разыгрывает его, в конце концов? Издевается за то, что он настолько глуп, представив, будто она предлагает перемирие! Смеется?
(Если бы граф, друг Траверса, мог увидеть его сейчас хотя бы мельком, в тот момент, когда Рекс смотрел на свою жену, француз изменил бы свое мнение, что англосаксы отвергают жестокость в отношениях с женщинами!)
Джой ощутила на себе голубой пристальный взгляд и, задыхаясь, прочла таившуюся в нем угрозу. «Он готов схватить и ударить меня…»
Она была права: никогда еще за все свои тридцать три года деятельной жизни этот человек не был так зол. В нем горело страстное желание схватить эту дерзкую девчонку за плечи и встряхнуть ее так крепко, как она того заслуживала за свое пренебрежение мужчиной, а затем держать ее, не отпуская, а если отпустить, то только после поцелуев и… Грубые ласки могли бы научить ее не играть с огнем и не будить в мужчине зверя.
Джой, дрожа, смотрела в эти немигающие голубые гипнотизирующие глаза. «С его характером, раздражительностью, чувством мести да и просто со злости он, кажется, способен… поцеловать меня…»
И в то мгновение, когда Джой стояла, и напуганная, и радостная одновременно, более того, взволнованная, заинтригованная, трепещущая, она почти чувствовала, как ее рот захватывает, накрывает и болезненно придавливает этот нематериализованный поцелуй. Однако кто последует за чувствами влюбленной девушки, колеблющейся между желанием ласки и отвращением к форме ее проявления? Вот тогда Джой вновь вспыхнула от гнева, протестуя самым неистовым, самым яростным образом вслух:
— А теперь ты дашь мне возможность покинуть комнату? Что ты встал там в дверях?
Только тогда Рекс осознал, что действительно стоит в дверях, опираясь плечом о косяк и загораживая проход. Он мгновенно отодвинулся, приходя в себя и понимая, что есть вещи, которых не сделает ни один англичанин (как бы девушка ни заслуживала их и сколько бы современный француз, итальянец или испанец ни улыбался и ни пожимал плечами в недоумении).
— Прошу прощения, — быстро и холодно сказал Рекс Траверс, открывая дверь. — Я не заметил, что стою у тебя на пути.
Он шагнул в сторону, и Джой почувствовала, что вся дрожит, подходя к двери, китайская круглая ручка которой, разукрашенная и позолоченная, ощущалась ее разгоряченно-влажной маленькой ладонью как кусочек льда. Она чувствовала, как трепещет ее сердце, словно маленькая птичка, накрытая носовым платком. Джой распахнула дверь, затем, как это уже было однажды, почувствовала на себе его взгляд, заставивший настолько уверенно повернуть назад ее голову, будто сильные пальцы держали девушку за затылок. Наполовину в панике, наполовину в восхищении, она обернулась, чтобы взглянуть на Рекса, готового заключить ее в свои объятия и дать, таким образом, возможность все разъяснить, изменить, исправить?.. Нет. О, нет! Рекс опять превратился в камень и, что еще хуже, снова стал учтивым, обходительным, собранным, предупредительным — настоящим доктором Траверсом, когда произнес:
— Я понял, что ты говорила, только сейчас. Очень хорошо. К сожалению, у меня назначена встреча в двенадцать. — Он взглянул на часы. — Сейчас без четверти. Затем, боюсь, что весь день буду занят, освобожусь достаточно поздно. Вечером должны быть танцы, не так ли?
— Да.
— В таком случае, мы навряд ли сможем пойти на них сегодня. Но я обдумаю, что лучше сделать, какие формальности соблюсти… Мы обсудим это позже.
«Это? Что он имел в виду?.. Да. Без сомнения, ее свободу. Ну что ж, она сама напросилась».
— Спасибо…
Джой была слишком огорчена, чтобы произнести нечто иное. Взяв забытую стопку чистых носовых платков Рекса, механически уложила их в ящик и, прежде чем поспешно выйти, закрыв за собой дверь, остановилась в этом розоватом, золотистом, цветастом салоне. Ее сердце, словно птичка под носовым платком, все еще трепетало под шелковым платьем с возрастающей частотой, ее маленькие кулачки были прижаты к губам, глаза смотрели в никуда и ничего не видели.
Что? Что она сделала сейчас? Позволила обожаемому животному поверить, что просила для себя свободы? Все существо Джой, казалось, выражало страстный протест: «Но я никогда не желала становиться свободной от него!»
В Рексе, находившемся по другую сторону двери, также с колотящимся сердцем и ничего не видящим взглядом, шумно протестовали два голоса.
Один говорил: «Ну что ж, ничего не поделаешь. Теперь все кончено. Надо дать возможность девушке пойти на танцы. Ведь, в конце концов, за исключением этого внешнего спектакля — ведения хозяйства, организации питания, уборки и стирки, а также указания миссис Траверс на визитной карточке, в свидетельстве о браке и паспорте, — ничто не связывает вас как супругов. Раз она так очевидно стремится к своей свободе, ты должен дать ей ее. Ведь ты цивилизованный человек, ты не можешь быть животным в отношении этого бедного ребенка».
«Разве я не имею права! — требовал другой голос. — Разве я не могу? Она — моя. Или стала бы ею, если бы этот веретенообразный тип вновь не появился и не вторгся в нашу жизнь. Пусть возьмет ее, если сможет. Она — моя! Я буду добиваться и бороться за нее!»
Глава восемнадцатая
ГЛУБИННЫЕ ВОЛНЫ
Любовь, что рождена в глубинах…
Теннисон
1
В тот день и час, когда молодые Траверсы проходили через эту бурную сцену в спальне на своей вилле, полковник Хей-Молине лежал, растянувшись, в длинном шезлонге на пляже.
Для себя этот зрелый англо-индус считал, что две горячие ванны в день с большим количеством любимого мыла обеспечат всю его потребность в воде (которую он употреблял по своей схеме), за исключением содовой для разбавления джина. Он не собирался купаться и лениво наблюдал за другими. Их цветные шапочки были разбросаны по сверкающей поверхности воды подобно раскиданному по земле конфетти. Джеффри Форд с мокрой и лоснящейся, как у тюленя, головой плыл к скале. Хей-Молине равнодушно смотрел по сторонам в ожидании матери Джеффри, которая вот-вот должна была спуститься к морю…
Для себя этот зрелый англо-индус считал, что две горячие ванны в день с большим количеством любимого мыла обеспечат всю его потребность в воде (которую он употреблял по своей схеме), за исключением содовой для разбавления джина. Он не собирался купаться и лениво наблюдал за другими. Их цветные шапочки были разбросаны по сверкающей поверхности воды подобно раскиданному по земле конфетти. Джеффри Форд с мокрой и лоснящейся, как у тюленя, головой плыл к скале. Хей-Молине равнодушно смотрел по сторонам в ожидании матери Джеффри, которая вот-вот должна была спуститься к морю…
2
И вот она появилась, сопровождаемая двумя юношами весьма лондонского вида, один из них был яхтсмен и играл на фортепьяно. («Оба, кстати, довольно глупые молодые ослы», — подумал Джим.)
Она выбирала дорогу между распростертыми на песке телами, двигаясь неторопливо по направлению к кромке залива. Джим сообразил, что она купалась, как здесь было заведено. В отличие от молодой жены Траверса (которая чувствовала себя как рыба в воде и могла плыть под водой так долго, как Келлерман, и стала одной из местных звезд среди прыгунов с вышки) маленькая миссис Форд оставалась любителем, дилетантом, «плескуном». Она также прекрасно сознавала, что, увы, купальный костюм теперь был менее милосердным к ее фигуре, зато были тщательно подобраны ее платья; поэтому в пляжном наряде она придерживалась накидки Лидо поверх одежды, сотканной из шелка цвета красной помады, которую носила с шапочкой, обувью и бантом на плече из резиновой герани для гармонии.
— Ты не выглядишь большой энтузиасткой, — поддел ее Джим, когда она медленно проходила мимо, вращая красным японским зонтиком от солнца.
— Я? Почему, я люблю воду! — улыбнулась она, но глаза выражали безразличие.
Она знала, что потерпела поражение, и, словно войсковое знамя, опустила зонтик к белым ботинкам Хей-Молине. Затем отвернулась от своих обожателей с тем, чтобы сказать через плечо:
— Сегодня должны быть танцы в казино, не так ли?
— Должны быть, ей-Богу. Я чуть не забыл.
— Составь мне пару в память о прошлом.
У него было приятное сентиментальное настроение. Он будет явно скучать по этой маленькой женщине, ему будет недоставать ее, коль скоро он был уверен, что больше с нею не встретится.
Она выбирала дорогу между распростертыми на песке телами, двигаясь неторопливо по направлению к кромке залива. Джим сообразил, что она купалась, как здесь было заведено. В отличие от молодой жены Траверса (которая чувствовала себя как рыба в воде и могла плыть под водой так долго, как Келлерман, и стала одной из местных звезд среди прыгунов с вышки) маленькая миссис Форд оставалась любителем, дилетантом, «плескуном». Она также прекрасно сознавала, что, увы, купальный костюм теперь был менее милосердным к ее фигуре, зато были тщательно подобраны ее платья; поэтому в пляжном наряде она придерживалась накидки Лидо поверх одежды, сотканной из шелка цвета красной помады, которую носила с шапочкой, обувью и бантом на плече из резиновой герани для гармонии.
— Ты не выглядишь большой энтузиасткой, — поддел ее Джим, когда она медленно проходила мимо, вращая красным японским зонтиком от солнца.
— Я? Почему, я люблю воду! — улыбнулась она, но глаза выражали безразличие.
Она знала, что потерпела поражение, и, словно войсковое знамя, опустила зонтик к белым ботинкам Хей-Молине. Затем отвернулась от своих обожателей с тем, чтобы сказать через плечо:
— Сегодня должны быть танцы в казино, не так ли?
— Должны быть, ей-Богу. Я чуть не забыл.
— Составь мне пару в память о прошлом.
У него было приятное сентиментальное настроение. Он будет явно скучать по этой маленькой женщине, ему будет недоставать ее, коль скоро он был уверен, что больше с нею не встретится.
3
Полковник наблюдал за ней с берега. Она плыла последней в цепочке купальщиков, которые бодро перепрыгивали лениво накатывающиеся на сушу волны. В Средиземном море волны ничуть не больше, чем барашки от идущего в верховьях реки корабля, лениво раскачивающие лодки и байдарки. Неожиданно, по капризу, свойственному предательским голубым морям, на Пэнси накатил вал, ничем, казалось, не отличавшийся от остальных. Она, смеясь, с девической резвостью приготовилась перепрыгнуть его, как вдруг огромный вал накрыл ее с головой! Волна мощного прилива явилась последствием прошедшего где-то шторма. Она взмыла, подобно разгневанной белой лошади, над головой Пэнси цвета алого мака, подняла, швырнула вниз, перевернула раз и другой в своем устрашающем зеленом объятии. Беспомощная Пэнси чувствовала, как ее затягивает на глубину, тащит, подобно детской игрушке, на много ярдов от берега. Она панически ощущала, что ее уносит все дальше и дальше в открытое море! Vague du fond[12], неожиданно, неотвратимо она тащила ее…
4
Но затем, как бы устав от этой одетой в алое куклы, волна грубо швырнула ее в сторону, опять к пляжу, и тут же с ревом и грохотом потащила назад, всасывая в себя красные тапочки, шапочку и бант из жалких цветов. Жадно глотая воздух, наполовину захлебнувшаяся, ошеломленная женщина лежала на песке, в то время как толпа на всех европейских языках спешила выяснить, что случилось. И никаких вопросов в отношении спасения жизни или драматизма момента. В конце концов, волны не проглотили Пэнси Форд. Они на своем пути подобрали кого-то другого. Джима Хей-Молине. Он был первым из отдыхающих, кто вскочил со своего шезлонга и бросился к тонущей купальщице. Это его руки подняли и поставили на ноги маленькую женщину, которая у него на глазах подверглась смертельной опасности, была сбита волной и почти увлечена в пучину.
— Джим! О Джим, я так испугалась!
— Боже Всевышний! Это ты меня напугала. Неужели непонятно? — спросил солдат. Его губы сжались в одну линию, глаза потемнели от гнева, а его тон… Пэнси скептически посматривала на полковника сквозь полуопущенные, мокрые от воды ресницы. Она выглядела наихудшим для себя образом, растрепанной, бледно-зеленой, жалкой, однако по его тону догадалась, что, в конце, концов, ничего не потеряла…
Он пожал плечами и неожиданно улыбнулся. Он вдруг понял: эта коварная волна вызвала другую vague du fond, совсем из другого океана, одну из тех неожиданных, огромных, невидимых волн, которые внезапно появляются, накатывают, поднятые неведомой силой из глубины человеческого сознания.
В тот ужасный, мучительный момент, когда он увидел, как воды уносят Пэнси Бевингтон, полковник испытал горькое чувство, потери, пустоты, похожее на то, когда он обнаружил на своем туалетном столике записку, оставленную покинувшей его женой. Всего лишь две женщины из всего охотничьего угодья, за которых он, Джим Хей-Молине, едва ли дал бы ломаный грош, и одна из них бросила его, а другая чуть было не утонула.
Нет… нет… спасена!.. Но не для того, чтобы рисковать второй раз.
Он поднял накидку Лидо, обернул ее вокруг дрожащих плеч маленькой женщины, осторожно и нежно затянул шнурок и испытал определенное удовлетворение, позволив себе наконец произнести:
— Тебя нельзя оставлять одну!
— Джим! О Джим, я так испугалась!
— Боже Всевышний! Это ты меня напугала. Неужели непонятно? — спросил солдат. Его губы сжались в одну линию, глаза потемнели от гнева, а его тон… Пэнси скептически посматривала на полковника сквозь полуопущенные, мокрые от воды ресницы. Она выглядела наихудшим для себя образом, растрепанной, бледно-зеленой, жалкой, однако по его тону догадалась, что, в конце, концов, ничего не потеряла…
Он пожал плечами и неожиданно улыбнулся. Он вдруг понял: эта коварная волна вызвала другую vague du fond, совсем из другого океана, одну из тех неожиданных, огромных, невидимых волн, которые внезапно появляются, накатывают, поднятые неведомой силой из глубины человеческого сознания.
В тот ужасный, мучительный момент, когда он увидел, как воды уносят Пэнси Бевингтон, полковник испытал горькое чувство, потери, пустоты, похожее на то, когда он обнаружил на своем туалетном столике записку, оставленную покинувшей его женой. Всего лишь две женщины из всего охотничьего угодья, за которых он, Джим Хей-Молине, едва ли дал бы ломаный грош, и одна из них бросила его, а другая чуть было не утонула.
Нет… нет… спасена!.. Но не для того, чтобы рисковать второй раз.
Он поднял накидку Лидо, обернул ее вокруг дрожащих плеч маленькой женщины, осторожно и нежно затянул шнурок и испытал определенное удовлетворение, позволив себе наконец произнести:
— Тебя нельзя оставлять одну!
Глава девятнадцатая
ТАНЕЦ НА ОСТРИЕ НОЖА
У тебя еще сохранится русалочья грациозность движений, и ни один танцор никогда не сможет ступать так же изящно и легко, но при каждом шаге ты будешь ощущать, что ступаешь по острию ножа.
Г.-Х. Андерсен
1
Представьте себе чувства Джой Траверс в тот вечер танцев. К обеду Рекс не появился, позвонив и сказав, что его задержали, но что он вернется домой вовремя, чтобы переодеться и взять ее в казино. Джой сообразила, что это предлог не обедать tete-a-tete[13] с ней в «Монплезире», так как Персиваль Артур был приглашен в тот вечер в итальянский паррот-хаус. Поэтому она заказала для себя одно из тех блюд на подносе, характерных для женского одиночества: кусочек холодного цыпленка, несколько кисточек винограда, кусочек слоеного пирога, чашку шоколада. Она не заказывала, но ей принесли от Мелани (из каких-то остатков запасов мадам Жанны) заполненный до краев бокал прекрасного Бургунского.
— Чтобы у нее появился румянец на лице, — объяснила французская повариха итальянской горничной, глубокомысленно кивая головой, так что ее сережки, подарок возлюбленного, радостно запрыгали на розовых щеках. — Так уж получается, что она становится очень бледной, наша маленькая невеста.
C`est — l`Amour![14]
Oui…[15]
— Non chantey[16], Мелани, — напомнила ей Мери безжалостно.
Джой и на самом деле была опустошена. Она подолгу задумывалась над тем, что Рекс теперь займется необходимыми формальностями, чтобы отдалить ее от себя. Джой, пожалуй, довольно несведущая в отношении юридических тонкостей, как большинство девушек, не могла представить себе, какие шаги будут предприняты. И эта мрачная перспектива занимала все ее мысли.
Она и Рекс должны были расстаться, положить конец этой совместной южной жизни, которая при всей своей неполноте теперь казалась Джой совершенством.
«Я должна быть безумно счастлива от той жизни, которую мы вели. Но, очевидно, Рекс относится к этому иначе. Он с радостью ухватился за мысль о моей свободе. Он, наверное, давно сыт мною по горло; должно быть, я всегда действовала ему на нервы. Может быть, он восхищен возможностью отослать меня, чтобы быть свободным и встретить девушку, на которой захочет жениться!»
Именно эта мысль терзала ее сердце, когда она скользнула в свое бальное платье. Оно было без рукавов, с низким вырезом на спине. Трепетно дрожали светло-желтые тона, незаметно переходившие в бледные оттенки персикового загара на нежной коже. В качестве пелерины она набросила на плечи испанскую шаль из желтой паутинки, всю затканную смелым узором желтых роз и окаймленную лимонно-желтым шелком — свадебным подарком ее невестки Иды Мюрхэд.
«А я еще думала, что была несчастлива в день моего „приема по поводу помолвки“! Если бы я могла вернуться в прошлое, повторить все вновь!.. Впрочем, не надо забывать, что я все еще „дочь моряка“». Она подняла бокал Бургунского, стоявший на туалетном столике рядом с китайской коробочкой для пудры.
— Удачи флоту! — прошептала Джой упрямо и несколько резко, прежде чем осушить залпом крепкое благородное вино.
«Во всяком случае, Рекс должен потанцевать со мной хотя бы один раз за сегодняшний вечер…»
— Чтобы у нее появился румянец на лице, — объяснила французская повариха итальянской горничной, глубокомысленно кивая головой, так что ее сережки, подарок возлюбленного, радостно запрыгали на розовых щеках. — Так уж получается, что она становится очень бледной, наша маленькая невеста.
C`est — l`Amour![14]
Oui…[15]
— Non chantey[16], Мелани, — напомнила ей Мери безжалостно.
Джой и на самом деле была опустошена. Она подолгу задумывалась над тем, что Рекс теперь займется необходимыми формальностями, чтобы отдалить ее от себя. Джой, пожалуй, довольно несведущая в отношении юридических тонкостей, как большинство девушек, не могла представить себе, какие шаги будут предприняты. И эта мрачная перспектива занимала все ее мысли.
Она и Рекс должны были расстаться, положить конец этой совместной южной жизни, которая при всей своей неполноте теперь казалась Джой совершенством.
«Я должна быть безумно счастлива от той жизни, которую мы вели. Но, очевидно, Рекс относится к этому иначе. Он с радостью ухватился за мысль о моей свободе. Он, наверное, давно сыт мною по горло; должно быть, я всегда действовала ему на нервы. Может быть, он восхищен возможностью отослать меня, чтобы быть свободным и встретить девушку, на которой захочет жениться!»
Именно эта мысль терзала ее сердце, когда она скользнула в свое бальное платье. Оно было без рукавов, с низким вырезом на спине. Трепетно дрожали светло-желтые тона, незаметно переходившие в бледные оттенки персикового загара на нежной коже. В качестве пелерины она набросила на плечи испанскую шаль из желтой паутинки, всю затканную смелым узором желтых роз и окаймленную лимонно-желтым шелком — свадебным подарком ее невестки Иды Мюрхэд.
«А я еще думала, что была несчастлива в день моего „приема по поводу помолвки“! Если бы я могла вернуться в прошлое, повторить все вновь!.. Впрочем, не надо забывать, что я все еще „дочь моряка“». Она подняла бокал Бургунского, стоявший на туалетном столике рядом с китайской коробочкой для пудры.
— Удачи флоту! — прошептала Джой упрямо и несколько резко, прежде чем осушить залпом крепкое благородное вино.
«Во всяком случае, Рекс должен потанцевать со мной хотя бы один раз за сегодняшний вечер…»