Она догнала Рекса на темной дороге, он замедлил шаг, поравнялся с ней, но не проронил ни слова. Снежинки продолжали кружиться у нее в голове.
«Двадцать один год обычной, размеренной жизни… Встреч с разными людьми… Господи, я, кажется, повзрослела. Вообразила, что влюбилась. Бедный старина Джеффри! Думает, что разбил мне сердце… Франция. Вилла для новобрачных… Энни, вы не покажете миссис Траверс ее комнату?.. Письма Рекса, инструкции Мери и дрессировка Персиваля Артура: следи за ногтями, надень чистую рубашку… Никаких приключений! Еще сегодня… нет, вчера я думала, что никогда на такое не решусь. А. теперь минута эта приближается, — ликовала она. — Любовь и полет! А! Вот оно! А вот и „Мотылек“!»
«Мотылек» стоял на площадке, где воздух, казалось, дрожал от вчерашней жары, заполняя ночь запахами дрока и дикой лаванды.
Траверс, поглядев в полумраке на Джой, коротко спросил:
— Ты не испугаешься?
И увидел, как она улыбнулась с гордым презрением. Он вспомнил, как Джой клялась, что никогда в жизни не оставит землю. А через несколько мгновений она покинет ее, оставив запах земли и всего растущего на ней ради упругого, мчащегося воздуха, — и, не произнеся ни слова, он засмеялся.
Рекс достал фонарь. Его луч заиграл на ступеньке нижнего крыла аэроплана.
— Ставь ногу сюда!
Джой Траверс спокойно ступила бы на протянутую через Ниагару проволоку, если бы Рекс потребовал этого. Он закрепил маленькую дверцу кабины; она кивнула головой, показывая, что устроилась удобно; здесь было больше места, чем в машине, а кроме того, был телефон, при помощи которого они могли общаться в полете. Он приладил ей шлем с наушниками, для чего пришлось зачесать назад волосы. Рекс соединил какие-то гофрированные трубки, расположенные с левой стороны кабины, и, прежде чем забраться на сиденье пилота позади нее, произнес слова, показавшиеся Джой невероятно романтическими:
— Ты видишь эти тучи там, наверху, слева от луны? Мы должны подняться и пройти сквозь них.
Она видела, слышала, знала только одно: он здесь, рядом!
Идущая на убыль ночь опять наполнилась постепенно нарастающим шумом. Легкий «Мотылек» быстро побежал по неровной поверхности земли и вдруг незаметно от нее оторвался. С самого начала полета все для Джой погрузилось в мягкое небытие. Земля отступала, падала вниз, уменьшалась; а «Мотылек» поднимался все выше и выше. Ничего не было видно, кроме слабого света, бледной дугой маячившего где-то на краю Вселенной. В ушах гремела дикая, неистовая музыка Эоловой арфы — ветер ревел в креплениях шасси. Она испытывала невыразимое ощущение проникновения в иную стихию; ее захлестывал восторг, который невозможно передать словами.
2
3
4
5
Глава двадцать шестая
1
2
3
4
Эпилог
1
2
3
4
5
«Двадцать один год обычной, размеренной жизни… Встреч с разными людьми… Господи, я, кажется, повзрослела. Вообразила, что влюбилась. Бедный старина Джеффри! Думает, что разбил мне сердце… Франция. Вилла для новобрачных… Энни, вы не покажете миссис Траверс ее комнату?.. Письма Рекса, инструкции Мери и дрессировка Персиваля Артура: следи за ногтями, надень чистую рубашку… Никаких приключений! Еще сегодня… нет, вчера я думала, что никогда на такое не решусь. А. теперь минута эта приближается, — ликовала она. — Любовь и полет! А! Вот оно! А вот и „Мотылек“!»
«Мотылек» стоял на площадке, где воздух, казалось, дрожал от вчерашней жары, заполняя ночь запахами дрока и дикой лаванды.
Траверс, поглядев в полумраке на Джой, коротко спросил:
— Ты не испугаешься?
И увидел, как она улыбнулась с гордым презрением. Он вспомнил, как Джой клялась, что никогда в жизни не оставит землю. А через несколько мгновений она покинет ее, оставив запах земли и всего растущего на ней ради упругого, мчащегося воздуха, — и, не произнеся ни слова, он засмеялся.
Рекс достал фонарь. Его луч заиграл на ступеньке нижнего крыла аэроплана.
— Ставь ногу сюда!
Джой Траверс спокойно ступила бы на протянутую через Ниагару проволоку, если бы Рекс потребовал этого. Он закрепил маленькую дверцу кабины; она кивнула головой, показывая, что устроилась удобно; здесь было больше места, чем в машине, а кроме того, был телефон, при помощи которого они могли общаться в полете. Он приладил ей шлем с наушниками, для чего пришлось зачесать назад волосы. Рекс соединил какие-то гофрированные трубки, расположенные с левой стороны кабины, и, прежде чем забраться на сиденье пилота позади нее, произнес слова, показавшиеся Джой невероятно романтическими:
— Ты видишь эти тучи там, наверху, слева от луны? Мы должны подняться и пройти сквозь них.
Она видела, слышала, знала только одно: он здесь, рядом!
Идущая на убыль ночь опять наполнилась постепенно нарастающим шумом. Легкий «Мотылек» быстро побежал по неровной поверхности земли и вдруг незаметно от нее оторвался. С самого начала полета все для Джой погрузилось в мягкое небытие. Земля отступала, падала вниз, уменьшалась; а «Мотылек» поднимался все выше и выше. Ничего не было видно, кроме слабого света, бледной дугой маячившего где-то на краю Вселенной. В ушах гремела дикая, неистовая музыка Эоловой арфы — ветер ревел в креплениях шасси. Она испытывала невыразимое ощущение проникновения в иную стихию; ее захлестывал восторг, который невозможно передать словами.
2
Внезапно до ее слуха донесся голос Рекса, удивительно громкий и близкий:
— У тебя все в порядке, да?
— Да! — воскликнула она в трубку, не веря, что невидимый Рекс ее услышит.
Но голос ответил с преувеличенной значительностью:
— Превосходная ночь, не правда ли?
— Изумительная!
Она повернула голову назад, чтобы посмотреть на него, но стремительный поток воздуха, казалось, сдул ее взгляд обратно. Она успела лишь мельком увидеть его лицо; оно было решительным, сосредоточенным и ликующим. Новый Рекс! Истинный Рекс!
Она изумленно подумала: «Это напоминает ситуацию, когда считают, что лебедь — самая красивая птица на свете, видя лишь медленно, тяжело и неуклюже бредущих по берегу лебедей, и вдруг сталкиваются с лебедем плывущим. Так и с Рексом. Я любила его и раньше. А сейчас в первый раз увидела его в своей стихии».
Она услышала в наушниках серебристый смех, и он спросил:
— Довольна, что я прилетел сюда за тобой?
В ответ на ее притворно-гневное восклицание: «Что же заставило тебя?!» — он засмеялся опять, и, хотя находился позади, невидимый, отделенный деревянным и кожаным барьером, ей показалось, будто этот мягкий глубокий голос проник в самое ее сердце, неожиданно связав их невидимыми нитями.
— Что? — О, эта кажущаяся невозмутимость, это английское умение владеть собой, так смущавшее французского графа. — Я так решил, ты знаешь. Спокойной ночи в самолете. — «Мотылек» все еще набирал высоту. — Ты ведь хотела полетать. Я случайно узнал это после твоего отъезда.
Она не спросила: «Что?» Она поняла. Она не спросила: «От кого?» Инстинкт шепнул: «Мальчик!» Но затем она забыла и о мальчике, и о себе, даже о Рексе.
Безумная музыка ветра становилась все громче. Легкий туман проносился мимо, как развевающаяся вуаль. Который, интересно, час? Джой потеряла представление о времени. Вскоре до ее слуха донеслось:
— У тебя руки не замерзли?
Она покачала головой.
Но он протягивал что-то над ее плечом. Пару больших меховых перчаток. Он держал их до тех пор, пока она не взяла. Джой натянула перчатки; они хранили тепло рук ее возлюбленного. На самом деле она забыла не только о том, что была без перчаток, но и о том, что у нее вообще есть руки.
Она забыла обо всем на свете, потому что все ее существо трепетало, как и семь часов или целую вечность назад, когда Рекс привлек ее к себе в танце в благоухающем тепле казино. А теперь в чистом и холодном, как лед, воздухе высоко над землей она подумала: «В жизни нет ничего, кроме любви и полета. Любовь и полет!»
Это было так, словно слушаешь сладостное пение. Голос достигает высшей ноты, он настолько прекрасен и радостен, что изумленному слушателю становится почти невыносимо из-за этой сладкой муки. Вот он, предел желаний! Лучшего быть не может. Но голос взлетает еще выше, разрывая пределы возможного и даруя восхищенному сердцу еще больше радости и трепетного восторга.
— У тебя все в порядке, да?
— Да! — воскликнула она в трубку, не веря, что невидимый Рекс ее услышит.
Но голос ответил с преувеличенной значительностью:
— Превосходная ночь, не правда ли?
— Изумительная!
Она повернула голову назад, чтобы посмотреть на него, но стремительный поток воздуха, казалось, сдул ее взгляд обратно. Она успела лишь мельком увидеть его лицо; оно было решительным, сосредоточенным и ликующим. Новый Рекс! Истинный Рекс!
Она изумленно подумала: «Это напоминает ситуацию, когда считают, что лебедь — самая красивая птица на свете, видя лишь медленно, тяжело и неуклюже бредущих по берегу лебедей, и вдруг сталкиваются с лебедем плывущим. Так и с Рексом. Я любила его и раньше. А сейчас в первый раз увидела его в своей стихии».
Она услышала в наушниках серебристый смех, и он спросил:
— Довольна, что я прилетел сюда за тобой?
В ответ на ее притворно-гневное восклицание: «Что же заставило тебя?!» — он засмеялся опять, и, хотя находился позади, невидимый, отделенный деревянным и кожаным барьером, ей показалось, будто этот мягкий глубокий голос проник в самое ее сердце, неожиданно связав их невидимыми нитями.
— Что? — О, эта кажущаяся невозмутимость, это английское умение владеть собой, так смущавшее французского графа. — Я так решил, ты знаешь. Спокойной ночи в самолете. — «Мотылек» все еще набирал высоту. — Ты ведь хотела полетать. Я случайно узнал это после твоего отъезда.
Она не спросила: «Что?» Она поняла. Она не спросила: «От кого?» Инстинкт шепнул: «Мальчик!» Но затем она забыла и о мальчике, и о себе, даже о Рексе.
Безумная музыка ветра становилась все громче. Легкий туман проносился мимо, как развевающаяся вуаль. Который, интересно, час? Джой потеряла представление о времени. Вскоре до ее слуха донеслось:
— У тебя руки не замерзли?
Она покачала головой.
Но он протягивал что-то над ее плечом. Пару больших меховых перчаток. Он держал их до тех пор, пока она не взяла. Джой натянула перчатки; они хранили тепло рук ее возлюбленного. На самом деле она забыла не только о том, что была без перчаток, но и о том, что у нее вообще есть руки.
Она забыла обо всем на свете, потому что все ее существо трепетало, как и семь часов или целую вечность назад, когда Рекс привлек ее к себе в танце в благоухающем тепле казино. А теперь в чистом и холодном, как лед, воздухе высоко над землей она подумала: «В жизни нет ничего, кроме любви и полета. Любовь и полет!»
Это было так, словно слушаешь сладостное пение. Голос достигает высшей ноты, он настолько прекрасен и радостен, что изумленному слушателю становится почти невыносимо из-за этой сладкой муки. Вот он, предел желаний! Лучшего быть не может. Но голос взлетает еще выше, разрывая пределы возможного и даруя восхищенному сердцу еще больше радости и трепетного восторга.
3
Ночь неуловимо менялась. Раннее утро окрашивало небо в цвета верхнего оперения голубя. Затем на востоке появилась бледно-желтая полоска. Луна сдвинулась вправо и оказалась позади. Но что это? Словно волны в лунном свете, впереди серебрится легкая небесно-голубая масса. Облака! Волнистые облака простирались повсюду, насколько охватывал взгляд!
— Видишь? — раздался голос в наушниках. — Я говорил, что мы сейчас на высоте восьми тысяч футов? Скоро пойдем на снижение. Тебе нравится полет?
— Рекс, Рекс! — только и смогла произнести восторженно Джой.
Она никогда не думала, что в небе можно чувствовать себя в полной безопасности, а воздух может быть таким надежным и прочным.
— Рекс!
— Слушаю.
— Похоже, мы парим, совсем как ястреб; или мы продвигаемся вперед?
Смех…
— Ну, не знаю, как ты назовешь это, но мы делаем намного больше семидесяти миль. Ты почувствуешь скорость, когда мы опустимся ниже. Я скажу тебе, когда выключу двигатель для посадки. К тому времени будет достаточно светло. Приблизительно через полчаса ты увидишь три сигнальных фонаря «молния». Смитсон обещал выставить их. Не беспокойся. Я здесь. Поспи, если хочешь…
Маленькая Джой с легким сердцем откинулась на спинку кресла. Конечно, все будет в порядке, раз он здесь!
— Видишь? — раздался голос в наушниках. — Я говорил, что мы сейчас на высоте восьми тысяч футов? Скоро пойдем на снижение. Тебе нравится полет?
— Рекс, Рекс! — только и смогла произнести восторженно Джой.
Она никогда не думала, что в небе можно чувствовать себя в полной безопасности, а воздух может быть таким надежным и прочным.
— Рекс!
— Слушаю.
— Похоже, мы парим, совсем как ястреб; или мы продвигаемся вперед?
Смех…
— Ну, не знаю, как ты назовешь это, но мы делаем намного больше семидесяти миль. Ты почувствуешь скорость, когда мы опустимся ниже. Я скажу тебе, когда выключу двигатель для посадки. К тому времени будет достаточно светло. Приблизительно через полчаса ты увидишь три сигнальных фонаря «молния». Смитсон обещал выставить их. Не беспокойся. Я здесь. Поспи, если хочешь…
Маленькая Джой с легким сердцем откинулась на спинку кресла. Конечно, все будет в порядке, раз он здесь!
4
Она не чувствовала, как самолет, накренясь, словно парус лодки от шквального ветра, пробивался сквозь серые облака.
Сквозь сон она слышала, как Рекс что-то говорил, но не смогла проснуться. Ей казалось, что потоки света медленно поднимаются, раскачиваются и летают вокруг нее, как чайки вокруг мачты корабля. Свет ускользал, исчезал. (Рекс кружил в поисках трех сигнальных огней.) Он заговорил с ней снова, включал и выключал свет, но она не реагировала.
Вдруг Джой ощутила, что ее тело стало легче; самолет резко терял высоту. Как непохоже это было на движение любой передвигающейся по земле машины!
— Сейчас, — сказал Рекс, и арфа зазвучала в другой тональности. Лицо Джой овеял легкий ветерок.
Спящая, сонная! Ее ресницы, казалось, прилипли к щекам. Она не была уверена, что видит рубиновые сигнальные огни наяву. Вдруг запахло терпкими травами Прованса, и Джой ощутила легкую вибрацию. Музыка арфы и стремительно набегавшая земля постепенно замерли…
— Вот мы и дома, — раздался голос Рекса не по телефону, а уже рядом с ней.
Не совсем проснувшаяся девушка скорее почувствовала, чем поняла, что самолет приземлился. Рекс поставил ногу на крыло, открыл дверцу кабины, снял шлем и помог Джой выйти. И она ощутила его надежную и сильную руку.
Он сказала
— Сейчас не время для бесед, верно? Поговорим обо всем завтра… А теперь горячего молока и спать.
Сквозь сон она слышала, как Рекс что-то говорил, но не смогла проснуться. Ей казалось, что потоки света медленно поднимаются, раскачиваются и летают вокруг нее, как чайки вокруг мачты корабля. Свет ускользал, исчезал. (Рекс кружил в поисках трех сигнальных огней.) Он заговорил с ней снова, включал и выключал свет, но она не реагировала.
Вдруг Джой ощутила, что ее тело стало легче; самолет резко терял высоту. Как непохоже это было на движение любой передвигающейся по земле машины!
— Сейчас, — сказал Рекс, и арфа зазвучала в другой тональности. Лицо Джой овеял легкий ветерок.
Спящая, сонная! Ее ресницы, казалось, прилипли к щекам. Она не была уверена, что видит рубиновые сигнальные огни наяву. Вдруг запахло терпкими травами Прованса, и Джой ощутила легкую вибрацию. Музыка арфы и стремительно набегавшая земля постепенно замерли…
— Вот мы и дома, — раздался голос Рекса не по телефону, а уже рядом с ней.
Не совсем проснувшаяся девушка скорее почувствовала, чем поняла, что самолет приземлился. Рекс поставил ногу на крыло, открыл дверцу кабины, снял шлем и помог Джой выйти. И она ощутила его надежную и сильную руку.
Он сказала
— Сейчас не время для бесед, верно? Поговорим обо всем завтра… А теперь горячего молока и спать.
5
И буквально через мгновение после этого, как показалось Джой, ее спина ощутила знакомую мягкость и уютность больших подушек мадам Жанны, она погрузилась в глубокий сон.
Глава двадцать шестая
БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Звезда лишь знает тайные пути,
Чтобы к источнику любви прийти,
Журчащему так далеко внизу у моря.
Абрахам Коули
1
Девять часов спустя, полдень! И вновь неистовые водопады солнца низвергались на залив, на полоску пляжа у «Монплезира». Все было ослепительно голубым и ослепительно золотым, как всегда. Берег пестрел всеми цветами радуги: палатки, столики под тентами, коричневые от загара тела, купальные костюмы.
Здесь были пляжные наряды на любой вкус: двухцветные, полосатые, разноцветные, с поясами, с глубокими вырезами — парижские тщательно продуманные модели, все виды платков, шапочек, туфель, чулок, подвязок, пестрых букетиков цветов, которые целиком поглощали внимание, не давая возможности заметить фундаментальные недостатки фигуры, и австрийский несокрушимый минимум, позволяющий продемонстрировать естественные достоинства, — все было здесь представлено. Ежедневно в одно и то же время приходили продавцы воздушных шаров, сигарет, русских сладостей. Все те же группы спортсменов делали все те же упражнения. Все так же оживляли пляжную жизнь маленькие дети, более здоровые, более очаровательные и более серьезные, чем взрослые. Те же самые компании молодых людей, куда более тщеславных, чем любые женщины, и стайки девушек, куда более шумных, чем любые парни. Все национальности, народности, расы.
Короче говоря, все та же нескончаемая суета и толкучка.
Всего лишь один ярд мерцающего как слюда песка отделял эту пляжную суету от ленивой, не подверженной действию приливов и отливов зыби, где теплое Средиземное море касалось белыми пенными губами своего берега. А дальше на целые ярды даже воду трудно было разглядеть из-за несметного количества качающихся голов (в шапочках и без них, от рыжих англосаксов до иссиня-черных аргентинцев), из-за плывущих тел, из-за множества рук, шлепающих по воде, бросающих цветные мячи. А еще дальше в заливе группы пловцов сталкивали друг друга с качающихся плотов.
Как мало свободного места на этом побережье, излучающем радость! В сущности, только одно — на самом верху вышки для прыжков в воду. Именно здесь виднелась сейчас одинокая фигура нимфы. Она темным контуром вырисовывалась на фоне пылающего неба.
Снизу донесся призывный голос:
— Джой! Подожди меня.
Пловец, окликнувший ее, был на полпути к вышке. Мощными и быстрыми взмахами рук он вскоре достиг вышки, вскарабкался по лестнице и оказался рядом с нимфой, готовящейся к прыжку.
Получилась эффектная современная рекламная пара, двое парили между небом и морем. Море, пляж, орлиный утес с двумя стройными фигурами на фоне ослепительно голубого неба. Казалось, тысячи чужих взглядов были устремлены в их сторону.
— Смотри! Вон на вышке два ныряльщика!
— О, это доктор и тетя Туту!
— Это, наверное, какой-нибудь актер?
— Неприлично вот так выставлять себя на обозрение.
— Эта девушка — одна из красавиц купальщиц Мак-Сеннет. Разве ты не видел ее в кинофильмах?
— Приехала в Ниццу сниматься в фильме.
— Какой вздор!.. Всего лишь английский доктор и его жена… Приятельница Джеффри… Летающий доктор и его жена.
— Кажется, они сейчас прыгнут в воду?
— О, послушай этого кота Френсиса! Он ненавидит любого, кто может затмить его… Все эти эксперты обожают позировать…
Здесь были пляжные наряды на любой вкус: двухцветные, полосатые, разноцветные, с поясами, с глубокими вырезами — парижские тщательно продуманные модели, все виды платков, шапочек, туфель, чулок, подвязок, пестрых букетиков цветов, которые целиком поглощали внимание, не давая возможности заметить фундаментальные недостатки фигуры, и австрийский несокрушимый минимум, позволяющий продемонстрировать естественные достоинства, — все было здесь представлено. Ежедневно в одно и то же время приходили продавцы воздушных шаров, сигарет, русских сладостей. Все те же группы спортсменов делали все те же упражнения. Все так же оживляли пляжную жизнь маленькие дети, более здоровые, более очаровательные и более серьезные, чем взрослые. Те же самые компании молодых людей, куда более тщеславных, чем любые женщины, и стайки девушек, куда более шумных, чем любые парни. Все национальности, народности, расы.
Короче говоря, все та же нескончаемая суета и толкучка.
Всего лишь один ярд мерцающего как слюда песка отделял эту пляжную суету от ленивой, не подверженной действию приливов и отливов зыби, где теплое Средиземное море касалось белыми пенными губами своего берега. А дальше на целые ярды даже воду трудно было разглядеть из-за несметного количества качающихся голов (в шапочках и без них, от рыжих англосаксов до иссиня-черных аргентинцев), из-за плывущих тел, из-за множества рук, шлепающих по воде, бросающих цветные мячи. А еще дальше в заливе группы пловцов сталкивали друг друга с качающихся плотов.
Как мало свободного места на этом побережье, излучающем радость! В сущности, только одно — на самом верху вышки для прыжков в воду. Именно здесь виднелась сейчас одинокая фигура нимфы. Она темным контуром вырисовывалась на фоне пылающего неба.
Снизу донесся призывный голос:
— Джой! Подожди меня.
Пловец, окликнувший ее, был на полпути к вышке. Мощными и быстрыми взмахами рук он вскоре достиг вышки, вскарабкался по лестнице и оказался рядом с нимфой, готовящейся к прыжку.
Получилась эффектная современная рекламная пара, двое парили между небом и морем. Море, пляж, орлиный утес с двумя стройными фигурами на фоне ослепительно голубого неба. Казалось, тысячи чужих взглядов были устремлены в их сторону.
— Смотри! Вон на вышке два ныряльщика!
— О, это доктор и тетя Туту!
— Это, наверное, какой-нибудь актер?
— Неприлично вот так выставлять себя на обозрение.
— Эта девушка — одна из красавиц купальщиц Мак-Сеннет. Разве ты не видел ее в кинофильмах?
— Приехала в Ниццу сниматься в фильме.
— Какой вздор!.. Всего лишь английский доктор и его жена… Приятельница Джеффри… Летающий доктор и его жена.
— Кажется, они сейчас прыгнут в воду?
— О, послушай этого кота Френсиса! Он ненавидит любого, кто может затмить его… Все эти эксперты обожают позировать…
2
Рекс Траверс послал Джой улыбку, смысл которой был понятен всему миру, и облокотился мокрыми сильными руками о перила. Внизу пестрела мозаика людских тел.
— Я подумал, — проговорил он (солнце слепило глаза, и он не отводил их от ее купальника змеиной расцветки, плотно облегавшего фигуру. «Ева с кожей и грацией змеи», — сказал бы Джеффри Форд. Но Рекс Траверс выразился иначе). — Я искал тебя дома утром. Ты сбежала во второй раз, не так ли?
— Вовсе нет, — ответила Джой, отворачиваясь и глядя на плот, с которого прыгали, крича, как морские чайки над брошенным сухарем, приятели Персиваля Артура. Самого его здесь не было. Он спал в «Монплезире»; лишь на рассвете, с возвращением взрослых, обретя покой. Голосом секретарши Джой добавила: — Ты не возражал, когда я уходила, вот я и подумала, что не нужна тебе.
— Не нужна? — отозвался Рекс. — А зачем ты позаботилась о моих плавках и забралась на самую высокую вышку?
Его слова волновали и тревожили Джой. Хотелось броситься в воду и плыть прочь от этого огромного молочно-белого существа. И хотелось остаться на обжигающем ступни деревянном помосте и слушать его еще и еще. Рекс улыбнулся, словно все понял. («Ах, скотина», — подумала она с обожанием.) Ее руки теребили завязки зеленой купальной шапочки, а он ласкал взглядом ее округлости, пожирал глазами абрис пухлого рта, которого никогда не касался губами. Змеиный рисунок затрепетал на груди Джой, и она поспешно сказала:
— Пойду искупаюсь.
— Подожди, — мягко произнес Рекс, и она замерла. — Я не нравлюсь тебе? До сих пор? Уже нет, правда, дорогая? Джой, я хотел бы обсудить с тобой наш комичный брак… Как ты думаешь, ему с самого начала было суждено так завершиться? Я уверен…
Джой горячо запротестовала:
— Только не здесь! Не сейчас! Среди этой толпы…
— Это не важно: они думают, что я повествую тебе о рекордных прыжках. Пусть поглазеют, — засмеялся он непринужденно. — Дорогая, зачем же ты притворялась, будто хочешь удрать с этим Фордом?
— Я… я думала, так лучше, думала, ты этого хочешь…
— Неужели? Нет, ты знаешь, чего я хочу, ненаглядная моя.
Джой молчала. В ее сознании проносилось: «Прекрасен, как архангел… Пилот — самое романтическое создание в мире! И как только женщины могут говорить: „Вы не должны требовать от мужчины красоты“. Конечно, природой создано множество мужчин низкорослых, прыщавых, кривоногих, вообще страшных! Красавцев любовников не хватает на всех… Но на меня хватило! — торжествовала она с невинным бесстыдством. — Да, жить в этом мире стоит лишь для Любви и Полета!»
Словно услышав это, Рекс продолжал:
— Я хочу полететь с тобой в Англию, прямо сейчас. Как ты?
— Я… бы очень хотела полететь.
— Давай полетим. Прошлой ночью был всего лишь испытательный полет, не будем принимать его в расчет. Я хочу привезти тебя на самолете к матери в Суррей. Ты не против?
— Я… я бы хотела повидаться с миссис Траверс.
Сквозь пляжный говор, выкрики мальчишек, продающих «Джорнал», «Матен», «Дейли Мейл», сквозь вопли игроков в поло, сквозь команды: «Толкай! Не поддавайся! Руки вперед!» — сквозь неумолчный смех Джой показалось, что до нее донеслось слабое эхо ее давнего свадебного напутствия: «Вы будете так счастливы…»
Мудрая бабушка Траверс!
— Знаешь, у моей матери есть старый домик на краю буковой рощи, белый, с верандой. Самое время нам отдохнуть. Я уговорю старину Локка приехать сюда, навестить Симпетт. На пару недель, черт побери! Уж они как-нибудь обойдутся без нас пару недель! И я увезу тебя из этих декораций! — добавил пилот-островитянин.
Он недовольно оглядел радужную полоску пляжа, пальмы, розовеющие предгорья и белые, словно куски сахара, архитектурные шедевры Ривьеры.
— Прочь от гогочущих толп! В старом доме покой. Там и в жаркий день гуляет прохладный ветерок. Пахнет древесным углем, мебель вся из старого дуба. Над лестницей гравюры со сценами охоты. Моя комната направо. Мама сохраняет ее. Большая низкая кровать, два окна выходят на теннисную площадку, книжные полки, мои школьные кубки, кусок пропеллера от моего первого тарантаса, — пилот говорил все это ей так, как будто приоткрывал дверь в тайные владения мальчишки-мужчины (а с берега казалось, что они просто болтают о погоде). — Там такая резная дубовая кровать с пологом, которую Карл Второй… Куда ты смотришь? Не обращай на них внимания! Посмотри на меня! Мама приготовит нам эту комнату, ведь (его глубоко посаженные глаза озорно взглянули на нее) мы все-таки женаты, ты не забыла?
Она молчала. Ее беспомощный, как у котенка, вид рассмешил его.
Голубой и красочный мир сиял вокруг нее, слепил глаза…
— Помнишь, — хрипло добавил он, — бесценное утверждение старины Локка: «Тебе не придется даже поцеловать невесту»?
— Разве доктор Локк говорил такое?
— Забыла?
Оба вспоминали балкон и полуночное бдение… Джой тихо спросила:
— А ты соблюдал?
— Нет, — сказал он дрогнувшим голосом. — Хочешь, я признаюсь…
— В чем?
— В ту ночь, когда мне было позволено поцеловать тебя в щеку, это был не единственный поцелуй. Я еще не раз делал это. Мысленно, конечно. А ты и не подозревала.
— Я чувствовала, — сказала его нимфа в змеином одеянии.
Он бросил характерный «взгляд Рекса», как она определяла это, и процедил сквозь зубы:
— Проклятье!
Джой обернулась с края вышки.
— Проклятье?
— Это им, — кивнул он в сторону публики, которую до сих пор игнорировал. — Стоишь на виду у всех именно тогда, когда хочется схватить тебя, обнять и целовать, целовать!
Но ее уже не было.
Она исчезла.
— Я подумал, — проговорил он (солнце слепило глаза, и он не отводил их от ее купальника змеиной расцветки, плотно облегавшего фигуру. «Ева с кожей и грацией змеи», — сказал бы Джеффри Форд. Но Рекс Траверс выразился иначе). — Я искал тебя дома утром. Ты сбежала во второй раз, не так ли?
— Вовсе нет, — ответила Джой, отворачиваясь и глядя на плот, с которого прыгали, крича, как морские чайки над брошенным сухарем, приятели Персиваля Артура. Самого его здесь не было. Он спал в «Монплезире»; лишь на рассвете, с возвращением взрослых, обретя покой. Голосом секретарши Джой добавила: — Ты не возражал, когда я уходила, вот я и подумала, что не нужна тебе.
— Не нужна? — отозвался Рекс. — А зачем ты позаботилась о моих плавках и забралась на самую высокую вышку?
Его слова волновали и тревожили Джой. Хотелось броситься в воду и плыть прочь от этого огромного молочно-белого существа. И хотелось остаться на обжигающем ступни деревянном помосте и слушать его еще и еще. Рекс улыбнулся, словно все понял. («Ах, скотина», — подумала она с обожанием.) Ее руки теребили завязки зеленой купальной шапочки, а он ласкал взглядом ее округлости, пожирал глазами абрис пухлого рта, которого никогда не касался губами. Змеиный рисунок затрепетал на груди Джой, и она поспешно сказала:
— Пойду искупаюсь.
— Подожди, — мягко произнес Рекс, и она замерла. — Я не нравлюсь тебе? До сих пор? Уже нет, правда, дорогая? Джой, я хотел бы обсудить с тобой наш комичный брак… Как ты думаешь, ему с самого начала было суждено так завершиться? Я уверен…
Джой горячо запротестовала:
— Только не здесь! Не сейчас! Среди этой толпы…
— Это не важно: они думают, что я повествую тебе о рекордных прыжках. Пусть поглазеют, — засмеялся он непринужденно. — Дорогая, зачем же ты притворялась, будто хочешь удрать с этим Фордом?
— Я… я думала, так лучше, думала, ты этого хочешь…
— Неужели? Нет, ты знаешь, чего я хочу, ненаглядная моя.
Джой молчала. В ее сознании проносилось: «Прекрасен, как архангел… Пилот — самое романтическое создание в мире! И как только женщины могут говорить: „Вы не должны требовать от мужчины красоты“. Конечно, природой создано множество мужчин низкорослых, прыщавых, кривоногих, вообще страшных! Красавцев любовников не хватает на всех… Но на меня хватило! — торжествовала она с невинным бесстыдством. — Да, жить в этом мире стоит лишь для Любви и Полета!»
Словно услышав это, Рекс продолжал:
— Я хочу полететь с тобой в Англию, прямо сейчас. Как ты?
— Я… бы очень хотела полететь.
— Давай полетим. Прошлой ночью был всего лишь испытательный полет, не будем принимать его в расчет. Я хочу привезти тебя на самолете к матери в Суррей. Ты не против?
— Я… я бы хотела повидаться с миссис Траверс.
Сквозь пляжный говор, выкрики мальчишек, продающих «Джорнал», «Матен», «Дейли Мейл», сквозь вопли игроков в поло, сквозь команды: «Толкай! Не поддавайся! Руки вперед!» — сквозь неумолчный смех Джой показалось, что до нее донеслось слабое эхо ее давнего свадебного напутствия: «Вы будете так счастливы…»
Мудрая бабушка Траверс!
— Знаешь, у моей матери есть старый домик на краю буковой рощи, белый, с верандой. Самое время нам отдохнуть. Я уговорю старину Локка приехать сюда, навестить Симпетт. На пару недель, черт побери! Уж они как-нибудь обойдутся без нас пару недель! И я увезу тебя из этих декораций! — добавил пилот-островитянин.
Он недовольно оглядел радужную полоску пляжа, пальмы, розовеющие предгорья и белые, словно куски сахара, архитектурные шедевры Ривьеры.
— Прочь от гогочущих толп! В старом доме покой. Там и в жаркий день гуляет прохладный ветерок. Пахнет древесным углем, мебель вся из старого дуба. Над лестницей гравюры со сценами охоты. Моя комната направо. Мама сохраняет ее. Большая низкая кровать, два окна выходят на теннисную площадку, книжные полки, мои школьные кубки, кусок пропеллера от моего первого тарантаса, — пилот говорил все это ей так, как будто приоткрывал дверь в тайные владения мальчишки-мужчины (а с берега казалось, что они просто болтают о погоде). — Там такая резная дубовая кровать с пологом, которую Карл Второй… Куда ты смотришь? Не обращай на них внимания! Посмотри на меня! Мама приготовит нам эту комнату, ведь (его глубоко посаженные глаза озорно взглянули на нее) мы все-таки женаты, ты не забыла?
Она молчала. Ее беспомощный, как у котенка, вид рассмешил его.
Голубой и красочный мир сиял вокруг нее, слепил глаза…
— Помнишь, — хрипло добавил он, — бесценное утверждение старины Локка: «Тебе не придется даже поцеловать невесту»?
— Разве доктор Локк говорил такое?
— Забыла?
Оба вспоминали балкон и полуночное бдение… Джой тихо спросила:
— А ты соблюдал?
— Нет, — сказал он дрогнувшим голосом. — Хочешь, я признаюсь…
— В чем?
— В ту ночь, когда мне было позволено поцеловать тебя в щеку, это был не единственный поцелуй. Я еще не раз делал это. Мысленно, конечно. А ты и не подозревала.
— Я чувствовала, — сказала его нимфа в змеином одеянии.
Он бросил характерный «взгляд Рекса», как она определяла это, и процедил сквозь зубы:
— Проклятье!
Джой обернулась с края вышки.
— Проклятье?
— Это им, — кивнул он в сторону публики, которую до сих пор игнорировал. — Стоишь на виду у всех именно тогда, когда хочется схватить тебя, обнять и целовать, целовать!
Но ее уже не было.
Она исчезла.
3
Джой Траверс просто-напросто нырнула. Следившие за быстрым полетом этой небесной ласточки праздные зеваки воскликнули:
— Смотрите!..
Искусное перо средневекового каллиграфа не могло бы прочертить более изящную линию! («Передай привет рыбкам, Джой».)
Вслед за ней стрелой устремился и Рекс. Всплеск! И он под водой.
Пляжный хор не умолкал:
— Где они?
— Когда же они покажутся опять…
— Эта девушка находится под водой слишком долго.
— Заметь время. Когда же они вынырнут?
— Черт возьми!
— Все еще не видно…
— Смотрите!..
Искусное перо средневекового каллиграфа не могло бы прочертить более изящную линию! («Передай привет рыбкам, Джой».)
Вслед за ней стрелой устремился и Рекс. Всплеск! И он под водой.
Пляжный хор не умолкал:
— Где они?
— Когда же они покажутся опять…
— Эта девушка находится под водой слишком долго.
— Заметь время. Когда же они вынырнут?
— Черт возьми!
— Все еще не видно…
4
Только с низко летящего гидроплана можно было различить, как под водой их тени состязались в скорости.
Он быстро догнал ее и поплыл рядом.
И там, на освещенном зеленым светом дне, не видимые никому женатые любовники одновременно повернули свои лица друг к другу. И там, в зеленом подводном царстве Нептуна, они слились в волшебном и благословенном поцелуе, словно вновь обменялись обручальными кольцами.
После чего, как фантастические пробки из бутылки шампанского, оба выскочили из воды на поверхность, задыхающиеся, мокрые, безумно радующиеся солнечному сиянию и бесконечно счастливые…
Он быстро догнал ее и поплыл рядом.
И там, на освещенном зеленым светом дне, не видимые никому женатые любовники одновременно повернули свои лица друг к другу. И там, в зеленом подводном царстве Нептуна, они слились в волшебном и благословенном поцелуе, словно вновь обменялись обручальными кольцами.
После чего, как фантастические пробки из бутылки шампанского, оба выскочили из воды на поверхность, задыхающиеся, мокрые, безумно радующиеся солнечному сиянию и бесконечно счастливые…
Эпилог
СЛЕЗЫ ЭРОТА
О, одиночество незрелых лет!
Шекспир
1
Авиатор, пролетая над холмами Ривьеры достаточно низко, так, что можно было различить угловатые тени олив на террасах со стороны горной дороги, розовеющей в лучах закатного солнца, мог заметить и главного героя этой истории.
Авиатор различил бы внизу тонкую тень мальчика, карабкающегося на крутой склон.
С высоты его подъем казался прихотливым полетом бабочки: так легко он перескакивал с одной гранитной глыбы на другую, порой хватаясь за оливковую ветвь, чтобы удержать равновесие.
Вот он свернул к уединенному месту под склонившимися ветками олив. Последние лучи заходящего солнца освещали камни и дерево, укромная же ниша оставалась в тени. Здесь, вдали от всех, мальчик медленно опустился на землю, тонкий и легкий, как лист оливы, летящий к земле.
Авиатор различил бы внизу тонкую тень мальчика, карабкающегося на крутой склон.
С высоты его подъем казался прихотливым полетом бабочки: так легко он перескакивал с одной гранитной глыбы на другую, порой хватаясь за оливковую ветвь, чтобы удержать равновесие.
Вот он свернул к уединенному месту под склонившимися ветками олив. Последние лучи заходящего солнца освещали камни и дерево, укромная же ниша оставалась в тени. Здесь, вдали от всех, мальчик медленно опустился на землю, тонкий и легкий, как лист оливы, летящий к земле.
2
Минуту Персиваль Артур Фитцрой сидел неподвижно, глядя вниз, на крутой подъем, который он только что преодолел, и вдыхая запахи розмарина, дикой лаванды, чабреца, мирта — бесчисленных душистых трав (как на Корсике!). Вдруг он разглядел в двадцати ярдах ниже блеск стекол отъезжающего автомобиля. И, выцарапывая из земли камни, начал швырять их в автомобиль, приговаривая: «Вот тебе! У, гад! Отлично…» Игра ему наскучила, и он засмотрелся на парящего в небе ястреба, потом быстро повернулся, чтобы проводить взглядом «Ситроен», исчезавший в клубах пыли на дороге к Грассу.
Он слегка пожал плечами и начал насвистывать песенку «Я и моя тень», рыская по карманам фланелевых штанов в поисках шоколада.
Шоколада не было.
Насвистывая, он вытащил из кармана забытый там шелковый нежно-лимонный маленький носовой платок и долго на него смотрел. Расправил его у себя на колене и снова долго вглядывался в инициалы.
И вдруг перестал свистеть. Просторный и светлый мир померк для него. Как ребенок, настигнутый усталостью, он уронил голову на грудь, обхватил высоко поднятые колени руками и заплакал. Слезы лились, катились по щекам, не оставляя следов — они были так обильны, что все лицо Персиваля Артура стало мокрым. Закрыв его руками, он бормотал:
— Все изменилось… Почти не вспоминает, что это я ему тогда подсказал… Не спускал с нее глаз весь ленч… Она тоже только о нем и думает теперь…
Затем бормотание сменилось рыданиями.
Эрот рыдал на прогретом солнцем склоне горы.
Он слегка пожал плечами и начал насвистывать песенку «Я и моя тень», рыская по карманам фланелевых штанов в поисках шоколада.
Шоколада не было.
Насвистывая, он вытащил из кармана забытый там шелковый нежно-лимонный маленький носовой платок и долго на него смотрел. Расправил его у себя на колене и снова долго вглядывался в инициалы.
И вдруг перестал свистеть. Просторный и светлый мир померк для него. Как ребенок, настигнутый усталостью, он уронил голову на грудь, обхватил высоко поднятые колени руками и заплакал. Слезы лились, катились по щекам, не оставляя следов — они были так обильны, что все лицо Персиваля Артура стало мокрым. Закрыв его руками, он бормотал:
— Все изменилось… Почти не вспоминает, что это я ему тогда подсказал… Не спускал с нее глаз весь ленч… Она тоже только о нем и думает теперь…
Затем бормотание сменилось рыданиями.
Эрот рыдал на прогретом солнцем склоне горы.
3
Плачь, Эрот! Рыдай, словно твое сердце разбито; оно не разбито! Выплачь свои легкие слезы, что текут и текут, и конца им нет! Плачь, ибо печаль, не отравленная горечью разочарования, быть может, сладостнее и отраднее, чем все радости, которые предстоит познать.
Плачь по слишком рано расцветшей любви, которую теперь нужно вырвать из сердца, точно сорняк. Так устроен мир, уродливый и недобрый, и все-таки мир прекрасен! Красота торжествует! Не замечаемая никем, она расправляет крылья — и становится только прекраснее. Красота торжествует, даже если ростку первой любви не суждено расцвести…
Плачь по своей первой любви, восторженной, незабываемой, — ведь никто и никогда не любил чище и нежнее…
Оплакивай несбывшиеся мечты — и те мечты, которые сбудутся… Плачь… Но хватит плакать! Вот и утешение. Верный славный друг, торжествуя, продрался через заросли, радуясь, что выследил и нашел улизнувшего товарища его игр. Вот и утешение!
— Рой! Это ты! Это ты, мой Ройси-Бойси! Собачка!
Рой лаял, визжал, прыгал, тыкался холодным носом в грудь молодого хозяина, облизывал длинным розовым языком его лицо…
Вот она, истинная верность, истинная любовь — нерассуждающая, всепонимающая! Не то, что женская любовь! Светлая взъерошенная голова прижалась к темной блестящей голове собаки. Тонкие руки обхватили мохнатую шею. Рыдания прервал долгий вздох облегчения.
Плачь по слишком рано расцветшей любви, которую теперь нужно вырвать из сердца, точно сорняк. Так устроен мир, уродливый и недобрый, и все-таки мир прекрасен! Красота торжествует! Не замечаемая никем, она расправляет крылья — и становится только прекраснее. Красота торжествует, даже если ростку первой любви не суждено расцвести…
Плачь по своей первой любви, восторженной, незабываемой, — ведь никто и никогда не любил чище и нежнее…
Оплакивай несбывшиеся мечты — и те мечты, которые сбудутся… Плачь… Но хватит плакать! Вот и утешение. Верный славный друг, торжествуя, продрался через заросли, радуясь, что выследил и нашел улизнувшего товарища его игр. Вот и утешение!
— Рой! Это ты! Это ты, мой Ройси-Бойси! Собачка!
Рой лаял, визжал, прыгал, тыкался холодным носом в грудь молодого хозяина, облизывал длинным розовым языком его лицо…
Вот она, истинная верность, истинная любовь — нерассуждающая, всепонимающая! Не то, что женская любовь! Светлая взъерошенная голова прижалась к темной блестящей голове собаки. Тонкие руки обхватили мохнатую шею. Рыдания прервал долгий вздох облегчения.
4
Носовой платок… Нет, не этот!
Он сорвал пучок травы, вытер нос и промокнул глаза. Минуту назад он плакал, обнимая собаку, и — раз! — уже вскочил на ноги (Рой тоже вскочил), готовый бежать вниз, навстречу вечерним сумеркам, ярким огням города, нарядным людям и своим маленьким итальянским подружкам, которые называют его Пасифаль. Вечером они пойдут в кино и будут смотреть фильм под названием «Крылья» — не очень новый, но очень волнующий, про полеты, авиакатастрофы, воздушные бои, там один пилот сбил своего лучшего друга, думая, что это вражеский самолет… Потому-то Персиваль Артур и его друзья не могут пропустить этот фильм, будьте уверены, как говорил один древний философ!
Он сорвал пучок травы, вытер нос и промокнул глаза. Минуту назад он плакал, обнимая собаку, и — раз! — уже вскочил на ноги (Рой тоже вскочил), готовый бежать вниз, навстречу вечерним сумеркам, ярким огням города, нарядным людям и своим маленьким итальянским подружкам, которые называют его Пасифаль. Вечером они пойдут в кино и будут смотреть фильм под названием «Крылья» — не очень новый, но очень волнующий, про полеты, авиакатастрофы, воздушные бои, там один пилот сбил своего лучшего друга, думая, что это вражеский самолет… Потому-то Персиваль Артур и его друзья не могут пропустить этот фильм, будьте уверены, как говорил один древний философ!
5
Перед тем как ринуться вниз, он взял этот бледно-лимонный носовой платочек, сложил его, пока платочек не превратился в крошечный квадратик ткани, и сунул между двух серых камней. Сверху он прижал его еще одним камнем, и на благоуханном горном склоне остался крошечный памятник тому месту, где Эрот уронил слезу.
Потом, насвистывая, Персиваль Артур устремился вниз. Рой прыгал вокруг него.
Потом, насвистывая, Персиваль Артур устремился вниз. Рой прыгал вокруг него.