Стюарт Торн Сейшел
Дары зингарцев
Торн Сейшел Стюарт
Д А Р Ы З И Н Г А Р Ц Е В
Глава 1. Костер в ночи.
"Милостью Митры Жизнеподателя король и
властелин Зингары Кратиос Третий
единокровному брату своему, благородному принцу
Римьеросу, герцогу Лара.
Брат мой! Сим письмом отрываю тебя от
беспечных забав в твоем домене и призываю в столицу
по делам государственной важности. Единственному
тебе могу я доверить исполнение задуманной мною
затеи, ибо кроме явных целей будут у нее и тайные, о
коих никто, кроме нас с тобой знать не должен.
Знаю я, что проводя время за охотами и балами, не
слишком вникал ты в дела нашего государства, но сие
не заботило и не огорчало меня, покуда ты был молод.
Нынешним же летом исполнилось тебе двадцать три
года, и потому решил я, что настала тебе пора
оправдать высокий титул герцога Лара и принца
крови. Вспомни, как трепетало твое сердце, когда
Орнадо, благородный Магистр Ордена Воителей Света
вручил тебе рыцарские шпоры. Какой отвагой дышало
лицо твое, - а ведь тебе было всего двенадцать лет! И
я подумал тогда: "Вот стоит передо мною сын моего
отца, истинный принц и рыцарь!" Но до сих пор Судьба
не предоставила тебе возможности облагородить тот
дар никаким подвигом во славу Ордена и лучезарного
Митры. Но теперь наконец сыскалась цель, достойная
тебя, твоего титула и имени..."
Таков был стиль его братца. Пространнейшее послание, полное туманных намеков и красивых фраз - и ничего о сути. Уясни он еще из письма, что его ожидает, принц, вероятно, тянул бы с ответом, как мог или вовсе отказался бы приехать в Кордаву.
Римьерос сплюнул в сердцах. Иногда на беду, иногда на счастье, но юный принц Зингары обладал превосходной памятью на все, что когда-либо увидел записанным на бумаге или пергаменте. Уже не менее года прошло с того дня, как получил он это письмо, но до сих пор помнил каждое его слово как помнил все письма, записочки, свитки и книги, прочитанные им. Последних, впрочем, было не много - принц Римьерос не был поклонником литературы - ни духовной, ни светской.
Вырвавшаяся из руки ветка хлестнула его по лицу, и он грязно выругался. Нергал раздери его братца, светлейшего короля Зингары и Каррских островов! Но королям не говорят "нет", будь они хоть трижды братья. Даже когда они отсылают тебя с "делом государственной важности", а по сути - удаляют от двора на два с лишним года.
Что он почуял, и почуял ли что-то, когда избрал именно Римьероса для этого похода? Хотя поход и в самом деле можно было приравнять к подвигу: отвезти императору Кхитая ценный дар, пройдя Великим Путем Шелка и Нефрита, через внутреннее море, степи и джунгли. Самые отважные из купцов Запада водили караваны в страны сказочных богатств, что лежат за морем Вилайет, но ни разу не бывало в тех краях королевских послов. По правде сказать, прежде в том и нужды особой не было - ну кому какое дело при дворе до тех дальних краев, рассказы о которых напоминают скорее сказки, какими балуют няньки на ночь детей, краев столь далеких, что и поверить в их существование было бы трудно, когда бы ни товары, что привозили порой купцы. Тончайшие шелка, расшитые диковинными птицами и драконами, лаковые шкатулки и украшения, ценившиеся куда выше того золота, что пошло на их изготовление. Но то дело торговцев - и женщин, радующихся подобным безделицам. Для короля же дальняя держава, на которуя и войной идти бессмысленно, и союз заключать особого проку нет, никогда не представляла интереса. Так было всегда. до недавнего времени. Но теперь новый правитель Зингары, пожелал отметить и возвысить свое королевство в глазах правителей востока. Так, по крайней мере, объяснимл он брату при встрече. "Возглавлять посольство должен непременно принц крови, возбужденно рассуждал Кратиос Третий, расхаживая по огромному, пустому и потому гулкому тронному залу. - Такой случай выпадает раз в сто лет. Ты пойдешь не как проситель к государю, а как член королевского дома к равному себе, с даром не столько ценным, сколько значимым. Мы нашли эту редкость случайно, советники наши утверждают, что Император Кхитая будет рад подарку. А если вручит этот подарок не кто-нибудь, а брат короля, он будет не только рад, но и польщен. Ты понимаешь? И караваны потянутся не куда-нибудь, а в Кордаву. О, мы поставим наконец на место этих проныр-аквилонцев, всюду желающих сунуться первыми! Да и аргосские бандиты искусают себе все локти..." Римьерос хорошо знал своего царственного брата. Когда тот начинал говорить вот так - слишком воодушевленно и громко, - это, как правило, означало, что имеется у венценосца некая тайная мыслишка. И выспренние речи были призваны утаить истину от невнимательного слушателя. Принца, однако, при всем желании едва ли можно было счесть наивным и неискушенным придворным. Слишком долго он жил при дворе, слишком долго варился в бурлящем котле интриг. И, наконец, слишком хорошо изучил зингарского венценосца. К тому же, был он отнюдь не без греха - и потому, едва заслышав о предстоящем ему пути на край света, облился холодным потом: что могла означать эта ссылка на несколько лет? Неужели братец и в самом деле разнюхал что-то? Но готовящийся заговор только-только начал обретать форму, в планы герцога Лара было посвящено от силы трое человек, и за каждого из них принц мог ручаться как за самое себя... Или и впрямь правдивы слухи, что король Зингары не гнушается и черной магией, если хочет добыть интересующие его сведенья? Не зря же отирался при дворе тот стигиец-изгнанник... Камешки с грохотом посыпались у него из-под ног, и Римьерос поднял голову. Побледнев, он отскочил назад: под ногами у него внезапно разверзлась пропасть. В задумчивости он не заметил, как подошел к краю обрыва. Сделай Римьерос еще шаг, и Зингара никогда бы больше не увидела своего возлюбленного младшего принца. - Однако темнеет, пора возвращаться, - сказал он вслух, когда сердце снова забилось более или менее ровно. Свернуть себе шею в здешних диких местах отнюдь ему не улыбалось. Какие бы планы ни питал в отношении брата Кратиос, принц отнюдь не собирался облегчать ему задачу. Впрочем, несмотря на то, что король явно не опечалился бы, если бы Римьерос и в самом деле не вернулся домой, он не мог отправить брата на верную смерть. К тому же младший был любимцем королевы-матери, и уж она постаралась проследить, чтобы ее отпрыск в пути ни в чем не испытывал недостатка - в том числе и в мудрых советах опытного воина. Поэтому принц Римьерос, герцог Лара, лишь возглавлял посольство, а войском на марше командовал барон Марко да Ронно, старый воин и бывалый путешественник. Он распоряжался припасами, снаряжением, высылал людей вперед на поиски стоянок и просто разведать местность, распределял обязанности на каждый день и при этом умудрялся присматривать за своевольным, заносчивым юношей не хуже, чем за собственным сыном. Обычно он не отпускал принца охотится без свиты, но иногда на Римьероса что-то словно находило, он становился угрюм и сумрачен. В таком настроении он мог велеть выпороть пажа только за то, что тот не долил вина в кубок, боясь расплескать его, подавая принцу. Барон выжидал день, а затем наутро небрежно говорил Римьеросу: "Вчера на озере, купая лошадей, конюшие видели стаю голубых цапель - они полетели к северному берегу. Какие прекрасные, должно быть, это птицы!" Или: "Говорят, в здешних лесах водятся летающие белки. Можно ли верить таким глупостям? Я до сих пор не видел ни одной, а вы, сударь?" И Римьерос брал лук и кинжал, велел седлать коня и уезжал в лес или на озеро - на весь день до позднего вечера. Возвращался он с пышным голубым плюмажем на шляпе или тушкой диковинного зверька. Принц недаром славился как самый искусный охотник во всей Зингаре. Пробродив в одиночестве день, он обычно успокаивался - на какое-то время. ...Римьерос взобрался на каменистый холм, вздымавший лысую макушку над морем деревьев - но ничего не увидел. В этот день неудачи преследовали его одна за другой: подстреленная оленуха свалилась в пропасть, принц в азарте погнал за ней коня - и едва не сорвался сам. Наверное, не стоило так рисковать, но он преследовал добычу с полудня до заката, пока наконец не ранил, и ему жаль было бросать трофей, доставшийся с таким трудом. Лесная королева была белой, словно свежайшее молоко или снег на вершине горы, и Римьерос уже предвкушал, как привезет ее в лагерь под восхищенные взоры молодых дворян и челяди. Но белая оленуха не желала даваться в руки - ни живой, ни мертвой. Рухнувшего наземь коня принцу пришлось добить: он охромел на обе передние ноги и только захрипел, когда Римьерос попытался заставить его подняться. Проклиная свое неизменное невезенье - упустить такую добычу! - принц кое-как выбрался из ущелья и пошел в сторону лагеря, вспомнив, что устал и голоден. Невеселые мысли сменяли одна другую в его темноволосой голове; весь во власти своих дум, он шел почти наугад, руководствуясь чутьем охотника, никогда прежде его не подводившим. Но то ли он слишком увлекся погоней, то ли попал в заколдованное место - даже с холма не мог разглядеть он излучины неширокой реки и дымки лагерных костров. Во все стороны, сколько хватало глаз, простиралось зеленое море джунглей с редкими островками таких же холмов. Римьерос понял, что заблудился. Небо было еще светлым, но с заходом солнца под пологом леса сгустились сумерки, и каждая лиана стала казаться притаившейся в листве змеей, а каждый резкий крик обезьян, устраивающихся на ночь - воплем неведомого и невидимого в чаще существа. Римьерос, бранясь и поминая всех демонов Кхитая, пробирался сквозь заросли. Не то чтобы он боялся остаться один ночью в лесу, хоть и был почти безоружен, вовсе нет. Просто даже в походе он предпочитал спать на пуховиках, и вкушать пищу, приготовленную лучшим поваром, специально. прихваченным с собой из дома. - В конце концов, есть же тут поблизости деревушки этих узкоглазых, - пробормотал он. - Только вчера мы проехали две или три. За любой из моих перстней они зарежут собственных детей мне на ужин... Небо темнело, внизу, под пологом леса, становилось душно от аромата цветов. Зингарское войско уже не первый день шло сквозь джунгли, и Римьерос знал, что можно себе позволить в этих лесах, а что нельзя. Он знал, что опасно пробовать съедобные на вид и ароматные плоды, и что чем сильнее запах цветка, тем вероятнее, что он окажется ядовитым. Один из оруженосцев уже поплатился жизнью за свое любопытство: он пожелал поближе рассмотреть венчик гигантского соцветия - его даже нельзя было назвать цветком, скорее это было какое-то пышное алое облако, спустившееся на землю. Но едва человек оказался рядом, облако словно всосало его в себя, сжалось и скрылось за множеством плотных, мясистых зеленых лепестков. На приглушенные вопли товарища сбежалось трое или четверо мечников из свиты. Обнаружив с изумлением, что крики исходят из огромного бутона на толстом стебле, они принялись рубить его мечами. Но когда они наконец справились с хищным растением, из раскрывшегося бутона вывалились только безобразные обглоданные останки, облепленные какой-то желто-зеленой слизью с резким тошнотворным запахом. Слизь задымилась, испаряясь, и зингарцы в ужасе бежали от страшного места, даже не забрав тела. Держась едва заметной в темноте звериной тропы, Римьерос вскоре вышел к новому безлесому холму. Поднявшись на вершину, он огляделся в надежде увидеть огни если не лагеря, то хотя бы деревни. Он судил о Кхитае, западную границу которого их войско миновало два или три дня назад, по своей стране, и полагал, что между селениями, раз уж они начались, не может быть больше дня пути. На самом же деле в той гористой, поросшей лесами, а местами заболоченной местности, в которой они оказались, спустившись с гор, отдельных селений не было. Деревушки жались друг к другу по две, три или четыре, и до следующего такого очага человеческого жилья можно было идти и три дня, и неделю. Великая Поднебесная Империя была несравненно больше маленькой Зингары. Щуря темные глаза, Римьерос вглядывался в мерно колышущееся море деревьев. Быть может, ему только почудилась тонкая белесая ниточка дыма, поднимающаяся из долины у реки? Но порыв ветра донес до него слабый запах дыма, и зингарец, просветлев, зашагал в ту сторону. Костер означал человека, пусть даже желтолицего и узкоглазого. Это могли быть ночующие в чаще лесорубы или странствующие монахи, которых его войско уже не раз встречало на дороге - пестрые стайки улыбчивых бритоголовых кхитайцев, чье сходство с диковинными птицами усиливалось отрывистой, то ли щебечущей, то ли мяукающей речью. Но кто бы ни были хозяева ночного костра, принц был уверен, что сможет с ними договориться. Как он уже сумел заметить, уважение к важным особам граничило здесь с поклонением: едва завидев на дороге пышную процессию посольства - лошадей в разноцветных попонах с яркими гербами, сияющую на солце сталь и позолоту оружия и лат, окрашенные в алый цвет перья и конские хвосты на шлемах - едва завидев все это великолепие, местные жители останавливались и принимались усиленно кланяться, а если к ним обращались с просьбой, выраженной, чаще всего, на языке мычания и жестов, поскольку ни одного из западных наречий эти крестьяне не понимали - они со всех ног бежали исполнять ее, даже толком не уяснив, в чем она состояла. До костра оказалось несколько дальше, чем он предполагал, глядя на него с высоты холма. Но вот наконец, злой и исцарапанный, он вырвался из кустарника на небольшую прогалину. Посреди поляны горел костер. У костра, спиной к Римьеросу, сидел человек. Один. Больше, насколько сумел разглядеть в темноте принц, на поляне не было никого. Это было бы только к лучшему, если бы не одно загадочное обстоятельство. Сидящий у костра был хайборийцем, а не уроженцем Востока - достаточно было взглянуть на его широченные плечи и масляно поблескивающую в свете костра бронзовую кожу обнаженных рук, длинных и мускулистых. Что он мог делать здесь, один, в этих чуждых краях вдали от обжитых мест? Это было более чем странно - а потому Римьеросу невольно чудилась в безмятежно устроившейся у огня фигуре скрытая угроза.
Пользуясь тем, что незнакомец, похоже, не заметил гостя, ибо даже не обернулся на шум в кустах, зингарец с жадностью разглядывал его, пытаясь понять, что за человек перед ним, а еще больше - принюхиваясь к доносящимся от костра восхитительным запахам жаркого. Римьерос невольно сглотнул слюну. Кем бы ни был этот человек, он не откажет в приюте почти соотечественнику... От костра внезапно донесся смешок. - Если хочешь есть - подходи и садись, а не бурчи животом в зарослях бамбука, словно двуцветный медведь пан-да, - услышал Римьерос веселый низкий голос, говоривший по-аквилонски. Справившись с первоначальным изумлением, принц недовольно нахмурился: мало того, что его появление заметили, незнакомец каким-то образом тут же вычислил, что его гость - не кхитаец, раз заговорил с ним на самом распространенном на западе языке. Между тем чужак не только не вскочил на ноги, но даже не обернулся, по-прежнему сидя к принцу спиной. Римьерос горделиво выпрямился и подошел к костру с достоинством, какое присуще всем истинным царедворцам. Обидные слова о медведе он решил пропустить мимо ушей. - Да пребудет с тобой милость Митры Жизнеподателя, незнакомец, - церемонно произнес он с кивком, означающем приветствие. - Я и в самом деле пробродил в лесу весь день и проголодался. И если... Хозяин костра поднял на него смеющиеся синие глаза. - Ну конечно, зингарец, Кром меня разбери! Кто же еще будет так многословно отвечать на простое приглашение поесть! Садись, садись, не криви губы. Кто ты таков и как здесь оказался? Говоря все это, он нагнулся вперед и принялся поворачивать над жаркими угольями несколько тонких вертелов с насаженными частями какой-то дичи. - Ты ведь не побрезгуешь козлятиной? Малыш был еще совсем сосунок, мать его завалило камнями, он мыкался вокруг, так что пришлось их добить... Знай я, что нынче у меня будут гости, зажарил бы обоих. Римьерос, несколько шокированный в первый миг таким запанибратским приемом, оправился и, усмехаясь, проговорил: - Сойдет и козлятина. Незванному гостю не пристало привередничать. Хотя, конечно, будь я во дворце моего отца, покойного короля Зингары, я велел бы выпороть на конюшне того, кто предложил бы мне отведать этой пищи черни. Он ожидал немедленной смены тона, быть может, даже смущенных извинений, но черноволосый синеглазый гигант только ввдернул брови. - Ого, да ты важная птица? Нынешнего короля Зингары, Кратиоса, я знаю; ты, верно, его брат? Который же из трех? - Я - принц Римьерос, герцог Лара, - веско сказал Римьерос и наконец сел, решив, что после объявления его титула ему уж вовсе не пристало стоять в присутствии этого человека. - А-а, Римьерос Безземельный! - отозвался хозяин со смехом. - Что ж, а я - Конан из Киммерии, и земли у меня еще меньше, чем у тебя, принц. Вот этот кусок, пожалуй, уже готов... Бери, не стесняйся. Здесь на всех хватит! Принц вспыхнул, залившись краской до самых корней волос, рука его метнулась к кинжалу у бедра. Прозвище Безземельный он получил за то, что был четвертым ребенком в семье. До тех пор самое большее количество наследников мужского пола в семьях королей Зингары исчерпывалось тремя детьми, и то обычно двое из них не доживали до совершеннолетия - либо в силу частых болезней, либо благодаря клинку и яду, на кои не скупились придворные доброхоты. И потому когда родился четвертый сын, принц Римьерос, король был вынужден откупить у своих баронов хотя бы небольшой домен, ибо владения короны были уже распределены между тремя старшими братьями. Майоратами поступились только двое - дела их были так плачевны, что легче было продать отчие земли, чем содержать их. То, что получилось в результате объединения этих двух поместий, могло именоваться герцогством только в указе короля. Вскоре, однако, отважный Родерго, третий брат, погиб в стычке с аргосскими пиратами, и Римьерос уже предвкушал, что будет отныне именоваться "герцог Каррьяло", но нашлась девица, причем знатного рода, которая утверждала, что беременна от погибшего принца. И в результате долгого разбирательства герцогство, не уступавшее домену Гурралид, которым наделялся при рождении наследный принц, отошло какому-то трехмесячному младенцу и его ловкой матери. Она стала богатейшей женщиной в Зингаре, ибо старый король не мог нарадоваться на внука и всячески отмечал и задаривал невестку. И даже после смерти отца Кратиос, воссев на золоченый трон в Верхнем дворце Кордавы, отказался оспаривать решение Единого Духовного и Светского суда. Над Римьеросом, упустившем земли брата, потешалась вся страна... И стоило проехать тысячи бесконечных лиг, чтобы первый встречный у костра бросил тебе в лицо обидную кличку! Принц был уже готов затеять ссору, но тут вдруг расслышал имя, которым назвался его обидчик. - Конан из Киммерии? - повторил он и наконец пригляделся к незнакомцу. На вид хозяину ночного костра было лет двадцать семь - двадцать восемь, но прищуренные синие глаза могли принадлежать и сорокалетнему мужчине, и семнадцатилетнему юноше, в зависимости от того, смеялись они или смотрели с пристальным вниманием. Густые черные волосы беспорядочной копной лежали на плечах, лицо и руки гиганта пестрели старыми шрамами, что говорило об опыте многих сражений. Мышцы под загорелой кожей были так выпуклы, что казалось, будто шевелятся клубки змей. Сопоставив все увиденное с произнесенным именем, Римьерос от любопытства вмиг забыл о нанесенной обиде и выпалил: - Не тот ли ты Конан, что под именем Амры-Льва держал в страхе все южное побережье Материка? Помнится, за голову этого разбойника была назначена изрядная сумма... - Пять полных мер золотых песет, - не без удовольствия кивнул означенный разбойник. - Но, как видишь, голова моя все еще при мне, хотя с годами иные назначают за нее все больше и больше. - Уж не от рвения ли жаждущих таких наград бежал ты на восток? - усмехнулся Римьерос. - Но здесь нет морей, где бы мог ты проявить свой гений разбойника и мародера. Синие глаза на миг недобро сощурились, изучающе глядя на принца. Римьерос уже решил, что вот теперь ссоры не миновать, но варвар широко и дружелюбно ухмыльнулся. - Когда я был таким же мальчишкой, как ты, молодой петушок, я тоже готов был вцепиться в глотку всякому, кто избирал меня мишенью для насмешек, - миролюбиво заметил Конан. - Таких, впрочем со временем находилось все меньше. Поворошив уголья, он снял с костра один из вертелов и принялся за дымящееся, ароматное мясо. Видя, что Римьерос сидит неподвижно, напряженно выпрямив спину и уставив голодные злые глаза в землю, он с хорошо разыгранным недоумением поинтересовался: - Ты не хочешь есть? Хочешь? Тогда почему не ешь? - Благодарю, - сдержанно отозвался Римьерос и потянул к себе другой вертел. Мясо оказалось мягким и сочным, хоть и с душком, как показалось принцу, никогда раньше не пробовавшему козлятины, но знавшему с чужих слов, что это - еда самой низкой черни. Впрочем, неприятный запах почти перебивался запахом дыма и смолы, шипящей на полусырых дровах. Конан украдкой следил за тем, как зингарец, стараясь сохранять на лице маску равнодушия, жадно кусает мясо, обжигая язык и губы. Киммериец искренне забавлялся, поддразнивая молодого задиру. И в то же время был рад увидеть на другом краю света человека из своего мира. Он был уже по горло сыт круглыми лицами с кожей всех оттенков желтого цвета. Утолив первый голод, зингарец, видимо из чувства благодарности, стал чуть менее спесив и более словоохотлив. На вопрос Конана, что же все-таки делает зингарский принц крови в этих оставленных Митрой землях, Римьерос, кривя губы, ответил: - Везу драгоценный дар повелителю сказочного Кхитая. Если ты бродишь здесь поблизости, то уже слышал, наверное, о моем посольстве: отряд из трехсот человек не может пройти незамеченным. - Это тот, что стоит нынче ночью выше по реке? - отозвался Конан. - Так это твои воины? Не слишком ли много мечей у вас для мирного посольства? Едва в голосе ночного хозяина снова послышалась насмешка, Римьерос выпрямился и сделался надменен. - Если ты не долетел сюда по воздуху, варвар, то должен знать, что путь через пустыни, степи и горы небезопасен. Я потерял в дороге всего пятнадцать человек, но мог потерять гораздо больше. - Не сомневаюсь, - весело кивнул Конан. - Мне самому приходится постоянно одергивать своих приятелей, чтобы не лезли на рожон. Особенно Силлу - девчонку строптивую, вроде тебя. Сагратиусу же все море по колено - особенно, если полна его фляга. Мы уж всякого тут перевидали - и змей, и хищных цветов, и черного лотоса. Римьерос обеспокоенно огляделся. - Мы? А мне показалось, что ты один? Ты упомянул по меньшей мере двоих - где же они? - Я их как раз здесь дожидаюсь, - отозвался, зевая, Конан. Мы разминулись у горного озера, и я их, похоже, немного опередил. Он встал, потянулся всем телом, прогнав волну по затекшим мышцам. В жестах его была естественность большой дикой кошки, он не менял позу, а словно перетекал из одного положения в другое. - Не пора ли нам устраиваться на ночь? Или ты предпочтешь добраться до своих? - спросил Конан принца. - Здесь не слишком далеко, не успеет сесть луна, как ты уже будешь в своем шатре нежиться на шелковых пуховиках. Не добившись внятного ответа, он потянулся к сумкам и принялся вытаскивать из самой дальней плотно скатанное одеяло из верблюжьей шерсти - стояла та ранняя весна, когда солнце уже припекает, но земля еще не прогрелась и ночью становится холоднее льда. В Римьеросе волной вскипала злоба. У него выдался неудачный день. Этот неожиданный ужин у костра - вонючая козлятина, запитая домашним некрепким вином - казался принцу самой большой из всех неудач, выпавших ему сегодня. Мало того, что к нему отнеслись как к бродячему псу: сунули кость и снисходительно потрепали по загривку. За одно это гораздо более знатные люди лишились бы жизни если не на плахе, то в поединке. Но больше снисходительнодобродушного отношения язвили зингарца насмешки, язвили тем горше, что произносились с уверенным спокойствием. Неужели этот дикарь и в самом деле думает, что если рядом с ним на земле лежит длиный меч, он может безнаказанно глумиться над принцем крови? - Нет, благодарю, - ответил Римьерос, вставая. - Я лучше вернусь в лагерь, не то они обеспокоятся и вышлют на поиски солдат. Он потянулся к поясному кошелю, словно за деньгами. - Козлятина была превосходна, хоть и попахивала. Добрый ужин стоит добрых денег. Конан, уже улегшийся у костра, приподнялся на локте. - Прах и пепел! - сплюнул он. - Можешь съесть свои деньги на сладкое, Римьерос Гордец. Или ты задумал принести-таки в Кордаву мою голову, что платишь золотом за гостепреимство? Римьерос промолчал, поджав губы и радуясь, что в темноте не видно, как он краснеет - уже второй раз за очень недолгое время, что ему было совсем не свойственно. "И за это ты мне заплатишь," - подумал он, а вслух сказал: - Прощай. Еще раз благодарю. Конан буркнул что-то невнятное. Похоже, он уже спал. Поднявшись на сотню шагов вверх по реке, принц ополоснул в воде пылающее лицо. Ярости его не было предела. Никто еще никогда не смел разговаривать с ним таким тоном - даже его венценосный братец! На ум ему снова пришло сравнение с заблудившейся собакой, которую, накормив, гонят прочь, и он разозлился еще больше. - Меч его лежит рядом с ним в ножнах, - бормотал принц, щуря на полную луну темные глаза. - Если тихонько подкрасться, отшвырнуть ножны пинком, и одновременно ударить... Принести в Кордаву голову Конана-киммерийца! Хо! Римьерос победитель Амры! Того самого Амры, что держал в непрестанном страхе все Черное побережье! Ола, Йерро, ты сумасшедший, разве не слышал ты, что он может ударом кулака свалить буйвола? Но ведь у страха глаза велики... У страха глаза велики, но втрое велик был соблазн вернуться на родину победителем легендарного короля разбойников. Вольно ж ему было насмехаться над принцем крови! Конечно, убийство во сне это не совсем по законам чести, но разве не был он приговорен к смерти еще отцом Римьероса? И варвары спят ночами, и, как говорят, спят крепко. Не так уж сложно было бы убить его, лишь бы ударить прежде, чем он доберется до меча. Задача осложнялась тем, что иного оружия, кроме длинного кинжала, при Римьеросе не было, потому что стрелы он растратил, преследуя белую оленуху. "Но ведь тебе случалось выходить и на волка с одним только кинжалом, - ободрил он себя. - Этот здоровяк не страшнее вожака-ветерана, которого вы, сударь, уложили прошлой зимой под испуганный визг, а затем рукоплескание дам." Римьерос и в самом деле справился тогда в одиночку с матерым хищником, но совершенно забыл, что до того этого волка егеря трое суток гоняли по лесу, не давая ему прилечь ни на миг, - чтобы под конец выгнать по туннелю, огороженному сеткой и красными флажками, на большую арену, где поджидал его принц - в кольчуге и при оружии. Шкуру этого волка он потом преподнес домье Ревглене, и ее прелестное личико стало еще прелестнее от густого румянца, залившего щеки... Он решил подобраться к Конану по воде, рассудив, что даже чуткий слух варвара обманет непрестанное журчание струй и шорох ветра в густых зарослях тростника. Римьерос выждал, пока луна не скрылась за вершинами деревьев, а затем начал осторожно спускаться. ...Следуя правилу всех ночующих в лесу, Конан, прежде чем ложиться, сунул в костер огромное полено - половину ствола упавшего дерева. Ствол горел медленно, от середины к концам, и бесформенная глыба, какой казался киммериец, завернувшийся с головой в одеяло, была хорошо видна в свете угольев. Принц подобрался ближе и замер в тростнике, вытянувшись, словно выпь. Проверяя, крепок ли сон варвара, Римьерос кинул в тростник несколько камешков, они прошуршали юркими зверьками в прошлогодних высохших стеблях. Но бурое одеяло даже не вздрогнуло. Рукоять меча и край ножен, высовывавшиеся из-под него, красновато облескивали в свете костра. Крадучись, как кот по черепичной крыше, шаг за шагом, Римьерос подходил все ближе и ближе к костру. Ему не впервой приходилось вот так подбираться к добыче, словно сливаясь с травой, землей и кустами. Это был тяжкий труд, но принц знал по опыту, что продвигаясь незаметными шажками, можно провести самую пугливую дичь. А варвар, услышавший его еще в бамбуках, был, несомненно, пугливой дичью. Склонившись над спящим, Римьерос сосчитал до десяти, чтобы унять азартную дрожь в руках. Киммериец спал. Даже посапывал тихонько. Принц правой рукой бесшумно вытащил из ножен кинжал, а левую руку протянул к мечу варвара. Нашарив, не глядя, холодную рукоять меча, он одним жестом отшвырнул его прочь, одновременно замахиваясь. Кинжал его целил киммерийцу прямо под левую лопатку. С быстротой вскидывающейся вверх змеи, да что там - с быстротой белой молнии Митры метнулась из-под одеяла рука и двумя пальцами сжала правое запястье зингарца. Римьерос, взвыв от нечеловеческой боли, выпустил кинжал. Миг - и рука его была уже завернута за спину, а сам он, завывая, словно на дыбе, клонился лицом к земле, едва не касаясь ее губами.
Д А Р Ы З И Н Г А Р Ц Е В
Глава 1. Костер в ночи.
"Милостью Митры Жизнеподателя король и
властелин Зингары Кратиос Третий
единокровному брату своему, благородному принцу
Римьеросу, герцогу Лара.
Брат мой! Сим письмом отрываю тебя от
беспечных забав в твоем домене и призываю в столицу
по делам государственной важности. Единственному
тебе могу я доверить исполнение задуманной мною
затеи, ибо кроме явных целей будут у нее и тайные, о
коих никто, кроме нас с тобой знать не должен.
Знаю я, что проводя время за охотами и балами, не
слишком вникал ты в дела нашего государства, но сие
не заботило и не огорчало меня, покуда ты был молод.
Нынешним же летом исполнилось тебе двадцать три
года, и потому решил я, что настала тебе пора
оправдать высокий титул герцога Лара и принца
крови. Вспомни, как трепетало твое сердце, когда
Орнадо, благородный Магистр Ордена Воителей Света
вручил тебе рыцарские шпоры. Какой отвагой дышало
лицо твое, - а ведь тебе было всего двенадцать лет! И
я подумал тогда: "Вот стоит передо мною сын моего
отца, истинный принц и рыцарь!" Но до сих пор Судьба
не предоставила тебе возможности облагородить тот
дар никаким подвигом во славу Ордена и лучезарного
Митры. Но теперь наконец сыскалась цель, достойная
тебя, твоего титула и имени..."
Таков был стиль его братца. Пространнейшее послание, полное туманных намеков и красивых фраз - и ничего о сути. Уясни он еще из письма, что его ожидает, принц, вероятно, тянул бы с ответом, как мог или вовсе отказался бы приехать в Кордаву.
Римьерос сплюнул в сердцах. Иногда на беду, иногда на счастье, но юный принц Зингары обладал превосходной памятью на все, что когда-либо увидел записанным на бумаге или пергаменте. Уже не менее года прошло с того дня, как получил он это письмо, но до сих пор помнил каждое его слово как помнил все письма, записочки, свитки и книги, прочитанные им. Последних, впрочем, было не много - принц Римьерос не был поклонником литературы - ни духовной, ни светской.
Вырвавшаяся из руки ветка хлестнула его по лицу, и он грязно выругался. Нергал раздери его братца, светлейшего короля Зингары и Каррских островов! Но королям не говорят "нет", будь они хоть трижды братья. Даже когда они отсылают тебя с "делом государственной важности", а по сути - удаляют от двора на два с лишним года.
Что он почуял, и почуял ли что-то, когда избрал именно Римьероса для этого похода? Хотя поход и в самом деле можно было приравнять к подвигу: отвезти императору Кхитая ценный дар, пройдя Великим Путем Шелка и Нефрита, через внутреннее море, степи и джунгли. Самые отважные из купцов Запада водили караваны в страны сказочных богатств, что лежат за морем Вилайет, но ни разу не бывало в тех краях королевских послов. По правде сказать, прежде в том и нужды особой не было - ну кому какое дело при дворе до тех дальних краев, рассказы о которых напоминают скорее сказки, какими балуют няньки на ночь детей, краев столь далеких, что и поверить в их существование было бы трудно, когда бы ни товары, что привозили порой купцы. Тончайшие шелка, расшитые диковинными птицами и драконами, лаковые шкатулки и украшения, ценившиеся куда выше того золота, что пошло на их изготовление. Но то дело торговцев - и женщин, радующихся подобным безделицам. Для короля же дальняя держава, на которуя и войной идти бессмысленно, и союз заключать особого проку нет, никогда не представляла интереса. Так было всегда. до недавнего времени. Но теперь новый правитель Зингары, пожелал отметить и возвысить свое королевство в глазах правителей востока. Так, по крайней мере, объяснимл он брату при встрече. "Возглавлять посольство должен непременно принц крови, возбужденно рассуждал Кратиос Третий, расхаживая по огромному, пустому и потому гулкому тронному залу. - Такой случай выпадает раз в сто лет. Ты пойдешь не как проситель к государю, а как член королевского дома к равному себе, с даром не столько ценным, сколько значимым. Мы нашли эту редкость случайно, советники наши утверждают, что Император Кхитая будет рад подарку. А если вручит этот подарок не кто-нибудь, а брат короля, он будет не только рад, но и польщен. Ты понимаешь? И караваны потянутся не куда-нибудь, а в Кордаву. О, мы поставим наконец на место этих проныр-аквилонцев, всюду желающих сунуться первыми! Да и аргосские бандиты искусают себе все локти..." Римьерос хорошо знал своего царственного брата. Когда тот начинал говорить вот так - слишком воодушевленно и громко, - это, как правило, означало, что имеется у венценосца некая тайная мыслишка. И выспренние речи были призваны утаить истину от невнимательного слушателя. Принца, однако, при всем желании едва ли можно было счесть наивным и неискушенным придворным. Слишком долго он жил при дворе, слишком долго варился в бурлящем котле интриг. И, наконец, слишком хорошо изучил зингарского венценосца. К тому же, был он отнюдь не без греха - и потому, едва заслышав о предстоящем ему пути на край света, облился холодным потом: что могла означать эта ссылка на несколько лет? Неужели братец и в самом деле разнюхал что-то? Но готовящийся заговор только-только начал обретать форму, в планы герцога Лара было посвящено от силы трое человек, и за каждого из них принц мог ручаться как за самое себя... Или и впрямь правдивы слухи, что король Зингары не гнушается и черной магией, если хочет добыть интересующие его сведенья? Не зря же отирался при дворе тот стигиец-изгнанник... Камешки с грохотом посыпались у него из-под ног, и Римьерос поднял голову. Побледнев, он отскочил назад: под ногами у него внезапно разверзлась пропасть. В задумчивости он не заметил, как подошел к краю обрыва. Сделай Римьерос еще шаг, и Зингара никогда бы больше не увидела своего возлюбленного младшего принца. - Однако темнеет, пора возвращаться, - сказал он вслух, когда сердце снова забилось более или менее ровно. Свернуть себе шею в здешних диких местах отнюдь ему не улыбалось. Какие бы планы ни питал в отношении брата Кратиос, принц отнюдь не собирался облегчать ему задачу. Впрочем, несмотря на то, что король явно не опечалился бы, если бы Римьерос и в самом деле не вернулся домой, он не мог отправить брата на верную смерть. К тому же младший был любимцем королевы-матери, и уж она постаралась проследить, чтобы ее отпрыск в пути ни в чем не испытывал недостатка - в том числе и в мудрых советах опытного воина. Поэтому принц Римьерос, герцог Лара, лишь возглавлял посольство, а войском на марше командовал барон Марко да Ронно, старый воин и бывалый путешественник. Он распоряжался припасами, снаряжением, высылал людей вперед на поиски стоянок и просто разведать местность, распределял обязанности на каждый день и при этом умудрялся присматривать за своевольным, заносчивым юношей не хуже, чем за собственным сыном. Обычно он не отпускал принца охотится без свиты, но иногда на Римьероса что-то словно находило, он становился угрюм и сумрачен. В таком настроении он мог велеть выпороть пажа только за то, что тот не долил вина в кубок, боясь расплескать его, подавая принцу. Барон выжидал день, а затем наутро небрежно говорил Римьеросу: "Вчера на озере, купая лошадей, конюшие видели стаю голубых цапель - они полетели к северному берегу. Какие прекрасные, должно быть, это птицы!" Или: "Говорят, в здешних лесах водятся летающие белки. Можно ли верить таким глупостям? Я до сих пор не видел ни одной, а вы, сударь?" И Римьерос брал лук и кинжал, велел седлать коня и уезжал в лес или на озеро - на весь день до позднего вечера. Возвращался он с пышным голубым плюмажем на шляпе или тушкой диковинного зверька. Принц недаром славился как самый искусный охотник во всей Зингаре. Пробродив в одиночестве день, он обычно успокаивался - на какое-то время. ...Римьерос взобрался на каменистый холм, вздымавший лысую макушку над морем деревьев - но ничего не увидел. В этот день неудачи преследовали его одна за другой: подстреленная оленуха свалилась в пропасть, принц в азарте погнал за ней коня - и едва не сорвался сам. Наверное, не стоило так рисковать, но он преследовал добычу с полудня до заката, пока наконец не ранил, и ему жаль было бросать трофей, доставшийся с таким трудом. Лесная королева была белой, словно свежайшее молоко или снег на вершине горы, и Римьерос уже предвкушал, как привезет ее в лагерь под восхищенные взоры молодых дворян и челяди. Но белая оленуха не желала даваться в руки - ни живой, ни мертвой. Рухнувшего наземь коня принцу пришлось добить: он охромел на обе передние ноги и только захрипел, когда Римьерос попытался заставить его подняться. Проклиная свое неизменное невезенье - упустить такую добычу! - принц кое-как выбрался из ущелья и пошел в сторону лагеря, вспомнив, что устал и голоден. Невеселые мысли сменяли одна другую в его темноволосой голове; весь во власти своих дум, он шел почти наугад, руководствуясь чутьем охотника, никогда прежде его не подводившим. Но то ли он слишком увлекся погоней, то ли попал в заколдованное место - даже с холма не мог разглядеть он излучины неширокой реки и дымки лагерных костров. Во все стороны, сколько хватало глаз, простиралось зеленое море джунглей с редкими островками таких же холмов. Римьерос понял, что заблудился. Небо было еще светлым, но с заходом солнца под пологом леса сгустились сумерки, и каждая лиана стала казаться притаившейся в листве змеей, а каждый резкий крик обезьян, устраивающихся на ночь - воплем неведомого и невидимого в чаще существа. Римьерос, бранясь и поминая всех демонов Кхитая, пробирался сквозь заросли. Не то чтобы он боялся остаться один ночью в лесу, хоть и был почти безоружен, вовсе нет. Просто даже в походе он предпочитал спать на пуховиках, и вкушать пищу, приготовленную лучшим поваром, специально. прихваченным с собой из дома. - В конце концов, есть же тут поблизости деревушки этих узкоглазых, - пробормотал он. - Только вчера мы проехали две или три. За любой из моих перстней они зарежут собственных детей мне на ужин... Небо темнело, внизу, под пологом леса, становилось душно от аромата цветов. Зингарское войско уже не первый день шло сквозь джунгли, и Римьерос знал, что можно себе позволить в этих лесах, а что нельзя. Он знал, что опасно пробовать съедобные на вид и ароматные плоды, и что чем сильнее запах цветка, тем вероятнее, что он окажется ядовитым. Один из оруженосцев уже поплатился жизнью за свое любопытство: он пожелал поближе рассмотреть венчик гигантского соцветия - его даже нельзя было назвать цветком, скорее это было какое-то пышное алое облако, спустившееся на землю. Но едва человек оказался рядом, облако словно всосало его в себя, сжалось и скрылось за множеством плотных, мясистых зеленых лепестков. На приглушенные вопли товарища сбежалось трое или четверо мечников из свиты. Обнаружив с изумлением, что крики исходят из огромного бутона на толстом стебле, они принялись рубить его мечами. Но когда они наконец справились с хищным растением, из раскрывшегося бутона вывалились только безобразные обглоданные останки, облепленные какой-то желто-зеленой слизью с резким тошнотворным запахом. Слизь задымилась, испаряясь, и зингарцы в ужасе бежали от страшного места, даже не забрав тела. Держась едва заметной в темноте звериной тропы, Римьерос вскоре вышел к новому безлесому холму. Поднявшись на вершину, он огляделся в надежде увидеть огни если не лагеря, то хотя бы деревни. Он судил о Кхитае, западную границу которого их войско миновало два или три дня назад, по своей стране, и полагал, что между селениями, раз уж они начались, не может быть больше дня пути. На самом же деле в той гористой, поросшей лесами, а местами заболоченной местности, в которой они оказались, спустившись с гор, отдельных селений не было. Деревушки жались друг к другу по две, три или четыре, и до следующего такого очага человеческого жилья можно было идти и три дня, и неделю. Великая Поднебесная Империя была несравненно больше маленькой Зингары. Щуря темные глаза, Римьерос вглядывался в мерно колышущееся море деревьев. Быть может, ему только почудилась тонкая белесая ниточка дыма, поднимающаяся из долины у реки? Но порыв ветра донес до него слабый запах дыма, и зингарец, просветлев, зашагал в ту сторону. Костер означал человека, пусть даже желтолицего и узкоглазого. Это могли быть ночующие в чаще лесорубы или странствующие монахи, которых его войско уже не раз встречало на дороге - пестрые стайки улыбчивых бритоголовых кхитайцев, чье сходство с диковинными птицами усиливалось отрывистой, то ли щебечущей, то ли мяукающей речью. Но кто бы ни были хозяева ночного костра, принц был уверен, что сможет с ними договориться. Как он уже сумел заметить, уважение к важным особам граничило здесь с поклонением: едва завидев на дороге пышную процессию посольства - лошадей в разноцветных попонах с яркими гербами, сияющую на солце сталь и позолоту оружия и лат, окрашенные в алый цвет перья и конские хвосты на шлемах - едва завидев все это великолепие, местные жители останавливались и принимались усиленно кланяться, а если к ним обращались с просьбой, выраженной, чаще всего, на языке мычания и жестов, поскольку ни одного из западных наречий эти крестьяне не понимали - они со всех ног бежали исполнять ее, даже толком не уяснив, в чем она состояла. До костра оказалось несколько дальше, чем он предполагал, глядя на него с высоты холма. Но вот наконец, злой и исцарапанный, он вырвался из кустарника на небольшую прогалину. Посреди поляны горел костер. У костра, спиной к Римьеросу, сидел человек. Один. Больше, насколько сумел разглядеть в темноте принц, на поляне не было никого. Это было бы только к лучшему, если бы не одно загадочное обстоятельство. Сидящий у костра был хайборийцем, а не уроженцем Востока - достаточно было взглянуть на его широченные плечи и масляно поблескивающую в свете костра бронзовую кожу обнаженных рук, длинных и мускулистых. Что он мог делать здесь, один, в этих чуждых краях вдали от обжитых мест? Это было более чем странно - а потому Римьеросу невольно чудилась в безмятежно устроившейся у огня фигуре скрытая угроза.
Пользуясь тем, что незнакомец, похоже, не заметил гостя, ибо даже не обернулся на шум в кустах, зингарец с жадностью разглядывал его, пытаясь понять, что за человек перед ним, а еще больше - принюхиваясь к доносящимся от костра восхитительным запахам жаркого. Римьерос невольно сглотнул слюну. Кем бы ни был этот человек, он не откажет в приюте почти соотечественнику... От костра внезапно донесся смешок. - Если хочешь есть - подходи и садись, а не бурчи животом в зарослях бамбука, словно двуцветный медведь пан-да, - услышал Римьерос веселый низкий голос, говоривший по-аквилонски. Справившись с первоначальным изумлением, принц недовольно нахмурился: мало того, что его появление заметили, незнакомец каким-то образом тут же вычислил, что его гость - не кхитаец, раз заговорил с ним на самом распространенном на западе языке. Между тем чужак не только не вскочил на ноги, но даже не обернулся, по-прежнему сидя к принцу спиной. Римьерос горделиво выпрямился и подошел к костру с достоинством, какое присуще всем истинным царедворцам. Обидные слова о медведе он решил пропустить мимо ушей. - Да пребудет с тобой милость Митры Жизнеподателя, незнакомец, - церемонно произнес он с кивком, означающем приветствие. - Я и в самом деле пробродил в лесу весь день и проголодался. И если... Хозяин костра поднял на него смеющиеся синие глаза. - Ну конечно, зингарец, Кром меня разбери! Кто же еще будет так многословно отвечать на простое приглашение поесть! Садись, садись, не криви губы. Кто ты таков и как здесь оказался? Говоря все это, он нагнулся вперед и принялся поворачивать над жаркими угольями несколько тонких вертелов с насаженными частями какой-то дичи. - Ты ведь не побрезгуешь козлятиной? Малыш был еще совсем сосунок, мать его завалило камнями, он мыкался вокруг, так что пришлось их добить... Знай я, что нынче у меня будут гости, зажарил бы обоих. Римьерос, несколько шокированный в первый миг таким запанибратским приемом, оправился и, усмехаясь, проговорил: - Сойдет и козлятина. Незванному гостю не пристало привередничать. Хотя, конечно, будь я во дворце моего отца, покойного короля Зингары, я велел бы выпороть на конюшне того, кто предложил бы мне отведать этой пищи черни. Он ожидал немедленной смены тона, быть может, даже смущенных извинений, но черноволосый синеглазый гигант только ввдернул брови. - Ого, да ты важная птица? Нынешнего короля Зингары, Кратиоса, я знаю; ты, верно, его брат? Который же из трех? - Я - принц Римьерос, герцог Лара, - веско сказал Римьерос и наконец сел, решив, что после объявления его титула ему уж вовсе не пристало стоять в присутствии этого человека. - А-а, Римьерос Безземельный! - отозвался хозяин со смехом. - Что ж, а я - Конан из Киммерии, и земли у меня еще меньше, чем у тебя, принц. Вот этот кусок, пожалуй, уже готов... Бери, не стесняйся. Здесь на всех хватит! Принц вспыхнул, залившись краской до самых корней волос, рука его метнулась к кинжалу у бедра. Прозвище Безземельный он получил за то, что был четвертым ребенком в семье. До тех пор самое большее количество наследников мужского пола в семьях королей Зингары исчерпывалось тремя детьми, и то обычно двое из них не доживали до совершеннолетия - либо в силу частых болезней, либо благодаря клинку и яду, на кои не скупились придворные доброхоты. И потому когда родился четвертый сын, принц Римьерос, король был вынужден откупить у своих баронов хотя бы небольшой домен, ибо владения короны были уже распределены между тремя старшими братьями. Майоратами поступились только двое - дела их были так плачевны, что легче было продать отчие земли, чем содержать их. То, что получилось в результате объединения этих двух поместий, могло именоваться герцогством только в указе короля. Вскоре, однако, отважный Родерго, третий брат, погиб в стычке с аргосскими пиратами, и Римьерос уже предвкушал, что будет отныне именоваться "герцог Каррьяло", но нашлась девица, причем знатного рода, которая утверждала, что беременна от погибшего принца. И в результате долгого разбирательства герцогство, не уступавшее домену Гурралид, которым наделялся при рождении наследный принц, отошло какому-то трехмесячному младенцу и его ловкой матери. Она стала богатейшей женщиной в Зингаре, ибо старый король не мог нарадоваться на внука и всячески отмечал и задаривал невестку. И даже после смерти отца Кратиос, воссев на золоченый трон в Верхнем дворце Кордавы, отказался оспаривать решение Единого Духовного и Светского суда. Над Римьеросом, упустившем земли брата, потешалась вся страна... И стоило проехать тысячи бесконечных лиг, чтобы первый встречный у костра бросил тебе в лицо обидную кличку! Принц был уже готов затеять ссору, но тут вдруг расслышал имя, которым назвался его обидчик. - Конан из Киммерии? - повторил он и наконец пригляделся к незнакомцу. На вид хозяину ночного костра было лет двадцать семь - двадцать восемь, но прищуренные синие глаза могли принадлежать и сорокалетнему мужчине, и семнадцатилетнему юноше, в зависимости от того, смеялись они или смотрели с пристальным вниманием. Густые черные волосы беспорядочной копной лежали на плечах, лицо и руки гиганта пестрели старыми шрамами, что говорило об опыте многих сражений. Мышцы под загорелой кожей были так выпуклы, что казалось, будто шевелятся клубки змей. Сопоставив все увиденное с произнесенным именем, Римьерос от любопытства вмиг забыл о нанесенной обиде и выпалил: - Не тот ли ты Конан, что под именем Амры-Льва держал в страхе все южное побережье Материка? Помнится, за голову этого разбойника была назначена изрядная сумма... - Пять полных мер золотых песет, - не без удовольствия кивнул означенный разбойник. - Но, как видишь, голова моя все еще при мне, хотя с годами иные назначают за нее все больше и больше. - Уж не от рвения ли жаждущих таких наград бежал ты на восток? - усмехнулся Римьерос. - Но здесь нет морей, где бы мог ты проявить свой гений разбойника и мародера. Синие глаза на миг недобро сощурились, изучающе глядя на принца. Римьерос уже решил, что вот теперь ссоры не миновать, но варвар широко и дружелюбно ухмыльнулся. - Когда я был таким же мальчишкой, как ты, молодой петушок, я тоже готов был вцепиться в глотку всякому, кто избирал меня мишенью для насмешек, - миролюбиво заметил Конан. - Таких, впрочем со временем находилось все меньше. Поворошив уголья, он снял с костра один из вертелов и принялся за дымящееся, ароматное мясо. Видя, что Римьерос сидит неподвижно, напряженно выпрямив спину и уставив голодные злые глаза в землю, он с хорошо разыгранным недоумением поинтересовался: - Ты не хочешь есть? Хочешь? Тогда почему не ешь? - Благодарю, - сдержанно отозвался Римьерос и потянул к себе другой вертел. Мясо оказалось мягким и сочным, хоть и с душком, как показалось принцу, никогда раньше не пробовавшему козлятины, но знавшему с чужих слов, что это - еда самой низкой черни. Впрочем, неприятный запах почти перебивался запахом дыма и смолы, шипящей на полусырых дровах. Конан украдкой следил за тем, как зингарец, стараясь сохранять на лице маску равнодушия, жадно кусает мясо, обжигая язык и губы. Киммериец искренне забавлялся, поддразнивая молодого задиру. И в то же время был рад увидеть на другом краю света человека из своего мира. Он был уже по горло сыт круглыми лицами с кожей всех оттенков желтого цвета. Утолив первый голод, зингарец, видимо из чувства благодарности, стал чуть менее спесив и более словоохотлив. На вопрос Конана, что же все-таки делает зингарский принц крови в этих оставленных Митрой землях, Римьерос, кривя губы, ответил: - Везу драгоценный дар повелителю сказочного Кхитая. Если ты бродишь здесь поблизости, то уже слышал, наверное, о моем посольстве: отряд из трехсот человек не может пройти незамеченным. - Это тот, что стоит нынче ночью выше по реке? - отозвался Конан. - Так это твои воины? Не слишком ли много мечей у вас для мирного посольства? Едва в голосе ночного хозяина снова послышалась насмешка, Римьерос выпрямился и сделался надменен. - Если ты не долетел сюда по воздуху, варвар, то должен знать, что путь через пустыни, степи и горы небезопасен. Я потерял в дороге всего пятнадцать человек, но мог потерять гораздо больше. - Не сомневаюсь, - весело кивнул Конан. - Мне самому приходится постоянно одергивать своих приятелей, чтобы не лезли на рожон. Особенно Силлу - девчонку строптивую, вроде тебя. Сагратиусу же все море по колено - особенно, если полна его фляга. Мы уж всякого тут перевидали - и змей, и хищных цветов, и черного лотоса. Римьерос обеспокоенно огляделся. - Мы? А мне показалось, что ты один? Ты упомянул по меньшей мере двоих - где же они? - Я их как раз здесь дожидаюсь, - отозвался, зевая, Конан. Мы разминулись у горного озера, и я их, похоже, немного опередил. Он встал, потянулся всем телом, прогнав волну по затекшим мышцам. В жестах его была естественность большой дикой кошки, он не менял позу, а словно перетекал из одного положения в другое. - Не пора ли нам устраиваться на ночь? Или ты предпочтешь добраться до своих? - спросил Конан принца. - Здесь не слишком далеко, не успеет сесть луна, как ты уже будешь в своем шатре нежиться на шелковых пуховиках. Не добившись внятного ответа, он потянулся к сумкам и принялся вытаскивать из самой дальней плотно скатанное одеяло из верблюжьей шерсти - стояла та ранняя весна, когда солнце уже припекает, но земля еще не прогрелась и ночью становится холоднее льда. В Римьеросе волной вскипала злоба. У него выдался неудачный день. Этот неожиданный ужин у костра - вонючая козлятина, запитая домашним некрепким вином - казался принцу самой большой из всех неудач, выпавших ему сегодня. Мало того, что к нему отнеслись как к бродячему псу: сунули кость и снисходительно потрепали по загривку. За одно это гораздо более знатные люди лишились бы жизни если не на плахе, то в поединке. Но больше снисходительнодобродушного отношения язвили зингарца насмешки, язвили тем горше, что произносились с уверенным спокойствием. Неужели этот дикарь и в самом деле думает, что если рядом с ним на земле лежит длиный меч, он может безнаказанно глумиться над принцем крови? - Нет, благодарю, - ответил Римьерос, вставая. - Я лучше вернусь в лагерь, не то они обеспокоятся и вышлют на поиски солдат. Он потянулся к поясному кошелю, словно за деньгами. - Козлятина была превосходна, хоть и попахивала. Добрый ужин стоит добрых денег. Конан, уже улегшийся у костра, приподнялся на локте. - Прах и пепел! - сплюнул он. - Можешь съесть свои деньги на сладкое, Римьерос Гордец. Или ты задумал принести-таки в Кордаву мою голову, что платишь золотом за гостепреимство? Римьерос промолчал, поджав губы и радуясь, что в темноте не видно, как он краснеет - уже второй раз за очень недолгое время, что ему было совсем не свойственно. "И за это ты мне заплатишь," - подумал он, а вслух сказал: - Прощай. Еще раз благодарю. Конан буркнул что-то невнятное. Похоже, он уже спал. Поднявшись на сотню шагов вверх по реке, принц ополоснул в воде пылающее лицо. Ярости его не было предела. Никто еще никогда не смел разговаривать с ним таким тоном - даже его венценосный братец! На ум ему снова пришло сравнение с заблудившейся собакой, которую, накормив, гонят прочь, и он разозлился еще больше. - Меч его лежит рядом с ним в ножнах, - бормотал принц, щуря на полную луну темные глаза. - Если тихонько подкрасться, отшвырнуть ножны пинком, и одновременно ударить... Принести в Кордаву голову Конана-киммерийца! Хо! Римьерос победитель Амры! Того самого Амры, что держал в непрестанном страхе все Черное побережье! Ола, Йерро, ты сумасшедший, разве не слышал ты, что он может ударом кулака свалить буйвола? Но ведь у страха глаза велики... У страха глаза велики, но втрое велик был соблазн вернуться на родину победителем легендарного короля разбойников. Вольно ж ему было насмехаться над принцем крови! Конечно, убийство во сне это не совсем по законам чести, но разве не был он приговорен к смерти еще отцом Римьероса? И варвары спят ночами, и, как говорят, спят крепко. Не так уж сложно было бы убить его, лишь бы ударить прежде, чем он доберется до меча. Задача осложнялась тем, что иного оружия, кроме длинного кинжала, при Римьеросе не было, потому что стрелы он растратил, преследуя белую оленуху. "Но ведь тебе случалось выходить и на волка с одним только кинжалом, - ободрил он себя. - Этот здоровяк не страшнее вожака-ветерана, которого вы, сударь, уложили прошлой зимой под испуганный визг, а затем рукоплескание дам." Римьерос и в самом деле справился тогда в одиночку с матерым хищником, но совершенно забыл, что до того этого волка егеря трое суток гоняли по лесу, не давая ему прилечь ни на миг, - чтобы под конец выгнать по туннелю, огороженному сеткой и красными флажками, на большую арену, где поджидал его принц - в кольчуге и при оружии. Шкуру этого волка он потом преподнес домье Ревглене, и ее прелестное личико стало еще прелестнее от густого румянца, залившего щеки... Он решил подобраться к Конану по воде, рассудив, что даже чуткий слух варвара обманет непрестанное журчание струй и шорох ветра в густых зарослях тростника. Римьерос выждал, пока луна не скрылась за вершинами деревьев, а затем начал осторожно спускаться. ...Следуя правилу всех ночующих в лесу, Конан, прежде чем ложиться, сунул в костер огромное полено - половину ствола упавшего дерева. Ствол горел медленно, от середины к концам, и бесформенная глыба, какой казался киммериец, завернувшийся с головой в одеяло, была хорошо видна в свете угольев. Принц подобрался ближе и замер в тростнике, вытянувшись, словно выпь. Проверяя, крепок ли сон варвара, Римьерос кинул в тростник несколько камешков, они прошуршали юркими зверьками в прошлогодних высохших стеблях. Но бурое одеяло даже не вздрогнуло. Рукоять меча и край ножен, высовывавшиеся из-под него, красновато облескивали в свете костра. Крадучись, как кот по черепичной крыше, шаг за шагом, Римьерос подходил все ближе и ближе к костру. Ему не впервой приходилось вот так подбираться к добыче, словно сливаясь с травой, землей и кустами. Это был тяжкий труд, но принц знал по опыту, что продвигаясь незаметными шажками, можно провести самую пугливую дичь. А варвар, услышавший его еще в бамбуках, был, несомненно, пугливой дичью. Склонившись над спящим, Римьерос сосчитал до десяти, чтобы унять азартную дрожь в руках. Киммериец спал. Даже посапывал тихонько. Принц правой рукой бесшумно вытащил из ножен кинжал, а левую руку протянул к мечу варвара. Нашарив, не глядя, холодную рукоять меча, он одним жестом отшвырнул его прочь, одновременно замахиваясь. Кинжал его целил киммерийцу прямо под левую лопатку. С быстротой вскидывающейся вверх змеи, да что там - с быстротой белой молнии Митры метнулась из-под одеяла рука и двумя пальцами сжала правое запястье зингарца. Римьерос, взвыв от нечеловеческой боли, выпустил кинжал. Миг - и рука его была уже завернута за спину, а сам он, завывая, словно на дыбе, клонился лицом к земле, едва не касаясь ее губами.