Что было потом? Словно ролик киноленты, прокручивал в памяти матч, вглядывался в кадры совместного действия защиты, пытался припомнить, как работали Андреев и Гвоздков в паре, как передавали мячи друг другу и передавали ли вообще… Ведь эта связь неизбежна, она вытекает из самого построения команды. Но оба запечатлелись в памяти как-то порознь, изолированно, вне контакта. И вообще игра всей команды казалась растерянной, суматошной, нервной. Много несуразных, нелогичных передач… Там, на стадионе, я отнес это на счет психики – серия неудач подорвала веру в себя. Но теперь все осветилось по-новому.
На другой день после тренировки я задержал одного из спортсменов и, сделав вид, будто осведомлен, спросил:
– Что там за драчка идет между Гвоздковым и Андреевым?
– А кто их знает, чего они там не поделили… Грызутся как собаки. Одного послушаешь, вроде он прав. Другой начинает рассказывать – все наоборот. Я стараюсь не лезть в это дело… И так уж вся команда на ножах. Одни за Андреева, другие за Гвоздкова…
– Когда это началось?
– Перед самым календарем… А может, где-то после первой игры. Сейчас уж не помню.
– Так они что, на общественный суд свою ссору вынесли?
– Да не то, чтобы… Так, знаете, по секрету всему свету… Этот своим – на того, тот своим – на этого…
– Так что ж, нынче в команде два лагеря?
– Похоже, так и есть. Пока еще не все втянуты… Вообще, Михаил Павлович, надо что-то делать. А то мы так до ручки дойдем.
– Но ребята понимают, что ссора и есть корень зла, что из-за нее проигрываем?
– То-то и дело, что нет. Большинство говорят, из-за плохих тренировок…
– Ах, вот как?
Утром следующего дня вместо тренировки я устроил собрание и с ходу задал вопрос: отчего проигрываем, в чем причина? Попросил говорить откровенно, смело высказывать свое мнение, невзирая на лица. Команда молчала. Тогда я спровоцировал откровенность, обратившись к Андрееву и Гвоздкову:
– Вы не находите, что ваши взаимоотношения мешают успеху команды?
Вот тут Андреев взвился. Он вскочил и, полыхая лицом, сказал:
– Понятно. Хотите с больной головы свалить на здоровую. Наши взаимоотношения с Гвоздковым никакой связи с плохой игрой команды не имеют. А причина тут одна: плохая работа тренера – неразумные тренировки, неверные установки на игру, непродуманная тактика.
– Хорошо, – ответил я, – предположим, вы правы. Тогда скажите мне по всем трем пунктам, что делается неправильно. И что сделали бы вы, если б были тренером? Раз вы так говорите, то, вероятно, знаете, что и как надо сделать, чтобы команда снова заиграла. Словом, давайте альтернативу.
– Не знаю я никаких ваших альтернатив. Я не тренер. Я знаю только одно: раз команда стала плохо играть, то виноват в этом руководитель. И это не только мое мнение. Это мнение большинства игроков.
По одобрительному гулу, сопроводившему последние слова Андреева, я понял, что он говорит правду.
Ходит шутка – некий устав из двух пунктов, который определяет положение начальника относительно подчиненного: «1. Начальник всегда прав. 2. Если начальник не прав, то смотри п. 1».
У спортсменов все наоборот. Здесь, что бы ни случилось в команде, виноват всегда тренер. Зато львиную долю успеха, скажем, в большом футболе относят на счет игрока. Футболист – личность, устно восхваляемая болельщиками и письменно прославляемая журналистами. Ну, хорошо. Такова уж судьба тренера – оставаться в тени, такова специфика его работы. Есть, конечно, резон и в том, что в случае снижения результатов команды следует обратить внимание на работу тренера. Я» же говорил: сам он во всех неполадках должен считать себя виновным. Но это только его личная профессиональная истина, это его необходимая рабочая концепция. Это не значит, что окружающие – начальство и подчиненные – могут огульно, автоматически подставлять значения под формулу: «Плохо – значит, надо гнать тренера», уподобляться тем зубодерам, которые при малейшей жалобе на зуб сразу хватаются за щипцы.
К сожалению, так оно и бывает. Подобный стиль особенно укоренился в шестидесятые-семидесятые годы. Вот что пишет по этому поводу известный спортивный журналист, большой знаток футбола Лев Филатов: «У нас в сборной, кажется, ни один тренер не работал достаточно долго и спокойно. После первого же поражения, в 1952 году, был отстранен Б. Аркадьев. Безвинно ушел в 1964 году К. Бесков… Одно время тренеры держались по два сезона, потом – по одному, и все они наперед догадывались о своей участи». И дальше: «Сей нервический стиль руководства пользы сборной не принес и, уверен, принести не способен. С 1964 года на посту старшего тренера перебывали: К. Бесков, Н. Морозов, М. Якушин, Г. Качалин, В. Николаев, А. Пономарев, Е. Горянский, снова К. Бесков, В. Лобановский и О. Базилевич, Н. Симонян…» Если учесть, что строчки эти написаны примерно в 1976 году, то в среднем выходит на сезон по тренеру.
Но как можно судить о работе руководителя по одному сезону? Что он может успеть за столь короткое время? Велика ли мера ответственности человека год спустя после того, как он принял, скажем, неблагополучное хозяйство? Во всякой другой области понимают, что перестройка требует времени и сопряжена, как правило, с временным отступлением. В спорте же почему-то ждут сиюминутных результатов.
Но есть в таком подходе, ставшем почти традиционным, одна особенно вредная штука: игрок начинает верить в свою безгрешность, привыкает к собственной неуязвимости, убежден в своей значительности и втайне чувствует, что он над тренером, а не тренер над ним. Подступиться к нему трудно. В него намертво врастает уверенность: что бы ни произошло – виноват будет тренер. Он виноват, если тот плохо играл и подвел команду, если в подготовительный период отлынивал от работы, если завел в коллективе склоку, интригу. Часто у команды вырабатывается корифейское отношение к своему наставнику: мол, тренер? Велика фигура! Будет себя вести нормально – будем работать. Станет докучать – сбросим в один момент. И еще один смысл – тот, что вложен в формулировку: тренеры приходят и уходят, а я остаюсь. Сознание, что я, мол, представляю собой абсолютную ценность, а тренер преходящую. И выходит, что не команда в руках своего шефа, а шеф в руках команды. Разумеется, не везде и не всегда так бывает, но явление это типично.
Подобные взгляды начали складываться еще в конце тридцатых годов. В «Локомотиве» я ощутил их на собственной шкуре.
В тот день голос ли интуиции, может, самолюбия, а возможно, и то и другое толкнули меня на путь обострения. Я закрыл собрание, сказав, что считаю необходимым провести его в присутствии руководства клуба. Накануне отъезда команды в Одессу такое собрание состоялось. Мои противники хорошо подготовились. Они высказали мнение о недостатках в тренировках и предложили сменить тренера. Вынесли решение: пока в Одессу поедет Сушков. Был назначен проверяющий, который отправился с нами.
На поле одесского стадиона все шло своим чередом.
Даже особое обстоятельство – необходимость доказать вину тренера – не смогло поломать вражды Андреева и Гвоздкова. Скорее всего они были искренне убеждены в своей непричастности к поражениям команды. Так или иначе, но с первых же минут игры защитники стали ссориться. Причем так, что это, по-моему, даже публика понимала. Результаты не замедлили сказаться: за полчаса игры нам забили три гола. Я пошел за ворота и, улучив момент, передал им через вратаря: если они не возьмут себя в руки и не прекратят безобразий, то во втором тайме сделаю замену.
– Я пока еще тренер! – крикнул я, минуя посредника.
Думаю, сработало скорее неожиданное известие, что поведение их хорошо видно со стороны, чем моя угроза. Во всяком случае, матч они доигрывали вполне корректно. И сразу результат: второй тайм мы выиграли. Однако в целом встречу уступили – 1:3.
Переодевались молча. Многие избегали смотреть мне в глаза. Я понял: игра нынче была на редкость убедительной.
В поезде, по дороге в Москву, ко мне подошел Андреев и, глядя куда-то в сторону, подчеркнуто официальным тоном сказал:
– Прошу в дальнейшем не ставить меня в паре с Гвоздковым.
– Попросите об этом председателя клуба. Я возражать не стану.
Потом с той же просьбой обратился Гвоздков и получил от меня примерно тот же ответ.
Глядя на горный обвал, трудно себе представить, что эту страшную стихию вызвало падение какого-то одного, возможно, небольшого камушка. Я пользуюсь этой аналогией, чтобы сказать: даже футболисты, самые осведомленные в нашем деле люди, не могли себе представить, что сильную, хорошо подготовленную команду мог привести к провалу пустяк – ссора двух игроков…
Теперь, когда стал ясен диагноз, следовало приниматься за лечение. Но как?
Мы только начали разыгрывать второй круг. Оставалось еще 11–12 встреч. Тем не менее я решил отправить в отпуск одну из «враждующих группировок». Начальство сперва возражало: как, дескать, можно оголять команду в такой тяжелый для нее момент? Но я убежденно считал: даже если для этого понадобится вывести из игры самых сильных футболистов, то и тогда дела наши только улучшатся. Руководство удалось уговорить. Теперь из 19 членов коллектива осталось 13. Этим составом мы и работали почти всю вторую половину календаря.
Стало тихо. Мир да любовь пришли в наш дом. Остряк Жуков шутливо ворчал:
– Черт-те что! Скука! Даже поругаться не с кем. И вообще… Надоела эта парадная жизнь – сплошные победы!
Жуков не сглазил. Напомню: нам оставалось более десятка матчей. Мы провели их без единого поражения: одна ничья, остальные победы! В итоге к концу сезона перебрались с пятнадцатого места на восьмое.
Я проработал в «Локомотиве» пять лет. В условиях великой миграции тренеров – срок почти рекордный. Я пережил «клиническую смерть» этой команды и ее второе рождение. В декабре 1940 года ее снесла очередная волна реорганизаций. Были распущены все профсоюзные коллективы для того, чтобы создать две сильные сборные. Остались тогда лишь «Динамо», ЦДКА и «Спартак». Но за ошибками чаще всего следуют их поправки… хотя порой и неполноценные. После Великой Отечественной войны «Локомотив», как и многие другие клубы – «Крылья Советов», «Торпедо», «Трактор»… – восстановили. Я снова возглавил коллектив мастеров. Но это была уже не та команда…
Преодоление
Взгляните на наше ереванское небо. Где вы еще видели такие звезды? – звучно пропевал свой тост уже веселый покровитель. – Кажется, протяни руку и наберешь их полную горсть… Так почему же вы не хватаете с неба звезд?! Не спешите? Всегда успеете?
Он говорил по-русски ради меня и еще двух-трех русских товарищей, сидевших за столом, накрытым, по меньшей мере, на пятьдесят персон.
Футболисты пили минеральную воду и, слушая «шефа» трезвыми ушами, улыбались. Они знали: он неплохой человек, любит ереванское «Динамо» как родную семью, искренне желает команде успехов и жаждет их как свершения собственной карьеры. Но знали они и то, что в футболе он дилетант, которому не дано постичь тонкости дела и, стало быть, дать верные оценки. Знали, что вмешательства его с самыми добрыми намерениями часто идут не на пользу коллективу.
Слушая «звездные» рассуждения этого человека, я испытывал соблазн возразить ему, высказать свою тренерскую точку зрения, весьма отличную от его. Но сдержался, предвидя, что впоследствии этот «елей на его душу» может сильно навредить команде.
В душе я знал другое. В команде много прекрасных мастеров, футболистов от бога, и сказать про них можно как раз обратное: они-то хватают с неба звезды. Да и сама команда в ту пору стала уже поблескивать звездочкой, хотя особой известности у нее еще не было. В этот район футбольного небосвода – класс «Б» – журналисты тогда нечасто направляли свои телескопы. И все-таки ее заметили.
Заметили, когда из двух товарищеских встреч с московским «Торпедо», выступавшим по классу «А», нам удалось одну выиграть, другую свести вничью; когда в одном из двух матчей с тбилисским «Динамо», уже по праву претендовавшим тогда на положение звезды первой величины, мы победили с убедительным счетом 4:1; когда, наконец, в розыгрыше Кубка СССР вышли в полуфинал и уступили лидеру советского футбола тех лет ЦДКА (ныне ЦСКА).
Как тренеру, мне везло на коллективы. Случались порою темноватые полосы, но не без этого. И все-таки никогда, нигде я не получал такого удовлетворения от работы, как здесь, в Ереване.
Поражало трудолюбие этих ребят. Они не любили перерывы, они не любили конец тренировки, они были немногими из всех, с кем приходилось мне работать, кто с желанием занимался общей физической подготовкой. После занятий их всегда мучило чувство, что они маловато сделали. Позови их на тренировку ночью – побежали бы с радостью. Я как-то сказал себе: чему удивляться? Достаточно посмотреть на цветущий сад, который эта нация вырастила буквально на голых камнях.
Усердие, пристрастие к труду порождают самодисциплину… Или наоборот? Но здесь не важно, что первично, что вторично. Главное – одно сопутствует другому. Внутренняя дисциплинированность моих ереванских учеников дала команде редкую дисциплину. Я не знал здесь этой проблемы. Уж если была на сей счет забота, так в том лишь, чтобы самому оставаться на уровне.
И еще одна вещь вызывала во мне симпатию: скромность. Она искрилась, сверкала (употребляю такие глаголы, поскольку, зная мир знаменитостей, сумел оценить этот бриллиант человеческой души) повсюду, проявлялась в любых выражениях. В уважении, почтении к старшим, в пунктуальности, исполнительности, во взглядах на самих себя. Полагаю, что и это свойство – производное большого трудолюбия. Они привыкли пожинать плоды только в том случае, если вложили труд. И совсем не ценят те, что даются легко, без усилий. Поэтому на многие достоинства, данные им природой, смотрели порою с оттенком легкой иронии.
Разумеется, разные люди в разной мере наделены теми или иными свойствами. Но я сейчас стараюсь передать общее впечатление, которое произвел на меня этот народ.
Странно: работая в «коньячном» крае, я впервые столкнулся с полным отсутствием так называемой режимной проблемы. Не помню случая, чтобы кто-нибудь пришел на тренировку, не говоря уж об игре, с глазами, выражавшими похмельную немощь, подрагивающими пальцами рук, «неизвестно» откуда взявшимися признаками одышки… Я просто забыл, что такое вообще может быть. Думаю, дело не только в воле, целеустремленности, обязательности моих ереванских парней, но и в спокойном отношении к тому, что так доступно.
…Под жарким солнцем Армении рождаются горячие, темпераментные, самолюбивые люди, с обостренным чувством собственного достоинства, чести, с благоговейным отношением к порогу собственного дома и с повышенным требованием к понятию солидарности…
Летом, после весенних сборов, и перед началом чемпионата возникла необходимость обыграть команду.
Ереванское «Динамо», как уже говорилось, выступало в классе «Б», стало быть, участвовало в розыгрыше всесоюзного первенства. Однако был в Армении и местный, республиканский футбол. И, надо сказать, весьма массовый. Здесь сложилась своя календарная иерархия – от пятых-шестых команд до календаря, по которому играли коллективы мастеров. Лидером республиканского футбола с давних времен по справедливости считался ереванский «Спартак».
Естественно, что в качестве соперника я решил пригласить наиболее сильную местную команду. Эту мысль я и высказал руководству своего клуба.
– Это невозможно, – услышал я в ответ.
– Как невозможно? Почему?
– Как вам сказать? Они несовместимы, эти коллективы… Их нельзя выводить на одно поле…
– Ничего не понимаю! Что значит несовместимы? Почему? Ничего подобного никогда не слышал!
– Понимаете… Игры не будет… Будет драка. Самая настоящая. Физическая. Это уже не раз проверенный вариант. У них давняя вражда. «Спартак» считает себя несправедливо обойденным. Ему кажется, что он лучше защищал бы честь Армении на всесоюзных первенствах и больше этого достоин. Вражда не только между игроками, но и болельщиками.
– Понятно. И не столько между игроками, сколько между болельщиками…
Любопытны закономерности спортивного соперничества. Оно тем острее, чем выше ранг соперников. Борьба спортсменов, находящихся где-то в конце таблицы, куда менее напряженная, чем тех, кто таблицу эту возглавляет. Понятно: чем ближе к высшему пьедесталу, тем больше претензий. Или по-другому: чем выше место, за которое борются противники, тем больше поставлено на карту, тем большим они рискуют.
Однако, скажем, долголетняя борьба между лидерами советского футбола тех времен ЦДКА и «Динамо» за первое место при всей своей напряженности носила в основном все-таки корректный характер. Это, видимо, потому, что между командами существовало взаимоуважение и, главное, творческое взаимопризнание. Но часто случается так, что соперники не уважают, не признают друг друга или один из них другого. Так бывает особенно в том случае, если одна из команд, ходившая некогда «в мальчишках», вдруг выросла настолько, что обогнала своего бывшего кумира. А кумир никак не хочет признать этот факт, для него бывший поклонник по-прежнему «мальчишка». Неоправданное, дутое высокомерие приводит к тому, что спортивное соперничество переходит в личную неприязнь, даже ненависть.
Окажу откровенно: таким отношениям очень помогает развиваться болельщик. Он в такой вражде становится «святее самого папы» и играет роль той тещи, которая своим вмешательством усугубляет ссору супругов. И вообще известно: конфликт без свидетелей куда проще уладить, чем тот, что случился на глазах у посторонних.
Я привел здесь один из наиболее типичных вариантов. Хотя причинам таких отношений несть числа. Бывают, скажем, межведомственные распри – гром и молнию вызывают любые соприкосновения, а уж на спортивной почве особенно. Есть тысячи способов настроить команду так, что, выходя на поле, она воспринимает спортивного соперника как кровного врага.
Сейчас я уже не помню, отчего возник такой антагонизм между ереванскими «Динамо» и «Спартаком», но он был. И весьма острый.
Я тогда ушел от руководства не солоно хлебавши. Но, подумав денек, понял: нельзя с этим соглашаться. Ни в коем случае! Факт вовсе не мелкий, не локальный. Речь идет о торжестве или принижении спортивных принципов, об одном из тех основополагающих моментов, которые наверняка отразятся на истории развития республиканского спорта. Нужно поломать эту скверную традицию. Я повидался с тренером «Спартака» и высказал ему свою точку зрения. Он со мной полностью согласился. Мы решили: встреча необходима. Потом собрал игроков своей команды и, как показалось мне, убедил их.
…На трибунах буквально пальца не сунешь. За воротами стадиона толпы желающих. Прибыло партийное и советское руководство республики.
В раздевалке витала тревога. На заостренных, стянутых беспокойством лицах прятались глаза, пытавшиеся утаить некое чувство трепета, у кого-то близкое к панике. Ясно было, что в последний момент у ребят вдруг пробился прежний несокрушимый стереотип отношения к противнику. Какой-то голос изнутри возник с убийственным вопросом: а вдруг проиграем?! Проиграть «Спартаку»?! Это невозможно. Как дальше жить и встречаться с друзьями, знакомыми? Я понял: напрасны все мои убеждения. Сейчас каждый решил про себя: лечь костьми, пойти на что угодно, но не проиграть!
Вероятно, та же психическая дорожка вывела на поле и спартаковцев. Во всяком случае, грубости начались с первых же минут матча. В течение первого тайма время от времени возникали мелкие, пока еще локальные заварушки. Судья на поле то и дело выступал в роли судьи на ковре. Оставалось лишь кричать «брэк». В середине второго вспыхнула общая драка. Судья удалил с поля пять человек и прекратил игру…
На стадионе дежурил наряд милиции, предусмотрительно усиленный против обычного. Однако болельщики вели себя сдержанно. Кое-где полыхали споры, но руками пользовались только для жестикуляции.
В раздевалке сгоряча я попытался что-то сказать. Но куда делась вежливость, скромность, почтительность… Меня просто не замечали – не слышали, не видели. Говорили по-армянски. Кидали реплики, смысл которых я не понимал, но чувствовал, что они полыхают огнем.
Эксперимент провалился. Но случай этот своей наглядностью лишь убедил меня в том, как необходимо пресечь вражду, оздоровить обстановку.
Утром другого дня я просил приема у первого секретаря Ереванского горкома партии. Он принял меня сразу. Отложил дела и уделил часа полтора.
– Рад, что вы сами пришли, – сказал он. – Я собирался вас вызывать.
– Дело важное… – начал я.
– Важнее, чем кажется. Ведь речь не о том, что из двадцати двух граждан нашей республики одна половина не выносит другую. Дело даже не в самом футболе.
– Конечно. Дело в подрыве спортивных принципов…
– Ну… Можно считать и так. Что такое спортивные принципы? Это… выжимка человеческой морали. На них проверяется нравственность людей, их цивилизованность. Способность соблюдать условия игры – значит, вообще соблюдать, уважать правила. А нравственность– это и есть умение соблюдать правила. Мы же не дикари, чтобы давать волю своим чувствам – проиграть в честной, равной борьбе и воспылать за это злобой, ненавистью к сопернику? А ведь у каждой из команд своя армия болельщиков. Они смотрят на своих кумиров… И даже самые стойкие привыкают к такому поведению. Потом оно кажется нормой… К тому же болельщики тоже начинают враждовать меж собой. Это ведь все отражается на жизни города.
– Полностью с вами согласен. Надо положить этому конец. И в интересах футбола тоже… Я как раз пришел вас просить, чтобы вы помогли мне добиться еще одной встречи. Хорошо бы вызвать обе команды сюда, к вам в кабинет.
– Можно. Для такого важного дела время найдем.
Скоро в горкоме партии состоялся разговор. В разных вариантах звучал один и тот же вопрос, существенный, точный, но безответный. Его задавали каждому игроку: что, мол, лично ты не поделил, скажем, с Симоняном (фамилия условна)? Какие у тебя к нему претензии? Скажи, чем вызвана твоя неприязнь к нему? Но что можно на это ответить?
Впрочем, один из моих футболистов не то что нашелся, он просто верно услышал вопрос и сказал:
– Какая неприязнь? У меня нет к нему никакой неприязни. Наоборот: мне говорили, что он хороший парень.
Это был правильный и, по сути, единственный ответ. Им могли бы воспользоваться все.
Ровно через неделю после первой состоялась вторая встреча. Точно тех же составов, на том же стадионе, при том же судье и, не исключено, при той же публике. Встреча прекрасных спортсменов, хороших людей, джентльменов. Она доставила удовольствие всем без исключения. Особенно самим игрокам.
Позднее товарищеские матчи между «Динамо» и «Спартаком» проходили не однажды. Игроки и публика каждый раз покидали стадион с чувством, что матч и впрямь получился товарищеским.
Вскоре, окрыленная этим опытом, ереванская футбольная общественность дерзнула сделать еще один шаг, задавшись вопросом: а почему бы не сыграть с «Динамо» Тбилиси? Мысль поистине дерзкая. Эти два коллектива, правда, никогда и не выходили на одно поле. Календари развели их по разным путям – напомню: тбилисское «Динамо» играло в классе «А». Но встреча их считалась невозможной, катастрофичной, как столкновение двух поездов. Причина понятна: еще не угасла инерция взглядов на некогда существовавшие отношения этих двух кавказских народов.
Я, однако, чувствовал, что нынче такое мнение не более, чем атавизм. И особенно уверовал в это, когда увидел, с какой охотой согласились мои ребята на матч с тбилисцами.
Еще один момент предвещал мне успешный исход игры – грузинскую команду тренировал мой хороший приятель Андро Жордания. Тот самый, что когда-то исцарапал свердловскую команду шипами своих бутсов. Я знал: умница Андро сумеет поговорить со своими парнями так, чтобы затеянное нами дело не провалилось.
Я позвонил в Тбилиси. Жордания охотно согласился па мое предложение. Он весело сказал:
– Послушай, как тебе пришла в голову такая хорошая мысль?
– Это не мне. Весь Ереван ждет этой встречи.
– Все равно. Кавказские люди когда-нибудь назовут тебя Михаилом миротворцем!
– А вдруг да наоборот?
– Вай, что ты! Если хоть один мой парень нагрубит твоему, уйду в другую команду.
Погожим ноябрьским утром в Ереван прибыли Кикнадзе, Солдадзе, Гогоберидзе, Джерджелава, Бердзенишвили, Антадзе, Бережной… Словом, хорошо известные и нынешним болельщикам имена.
Естественный вопрос о том, кого пригласить на роль судьи, решился не сразу. Мы с Жордания назвали несколько фамилий. Особого спора не было, но команды отнеслись к ним без энтузиазма. Тогда Андро выступил с предложением, на которое способны, пожалуй, только его дерзкие ум и душа: он предложил судить первый матч мне! Но самое удивительное, что игроки Тбилиси довольно рьяно стали поддерживать своего тренера. Я, разумеется, вовсе не относил это на счет своей популярности. Я дружеской завистью позавидовал огромному авторитету этого человека. Редкому авторитету тренера, которому команда верит свято, безоговорочно. Верит, что бы он ни сказал. Ведь с виду кажется полной нелепостью: предлагать тренеру противной команды судить игру! Но… мысль эту подал Жордания! Значит, она верна, ибо Жордания всегда знает, о чем говорит.
На другой день после тренировки я задержал одного из спортсменов и, сделав вид, будто осведомлен, спросил:
– Что там за драчка идет между Гвоздковым и Андреевым?
– А кто их знает, чего они там не поделили… Грызутся как собаки. Одного послушаешь, вроде он прав. Другой начинает рассказывать – все наоборот. Я стараюсь не лезть в это дело… И так уж вся команда на ножах. Одни за Андреева, другие за Гвоздкова…
– Когда это началось?
– Перед самым календарем… А может, где-то после первой игры. Сейчас уж не помню.
– Так они что, на общественный суд свою ссору вынесли?
– Да не то, чтобы… Так, знаете, по секрету всему свету… Этот своим – на того, тот своим – на этого…
– Так что ж, нынче в команде два лагеря?
– Похоже, так и есть. Пока еще не все втянуты… Вообще, Михаил Павлович, надо что-то делать. А то мы так до ручки дойдем.
– Но ребята понимают, что ссора и есть корень зла, что из-за нее проигрываем?
– То-то и дело, что нет. Большинство говорят, из-за плохих тренировок…
– Ах, вот как?
Утром следующего дня вместо тренировки я устроил собрание и с ходу задал вопрос: отчего проигрываем, в чем причина? Попросил говорить откровенно, смело высказывать свое мнение, невзирая на лица. Команда молчала. Тогда я спровоцировал откровенность, обратившись к Андрееву и Гвоздкову:
– Вы не находите, что ваши взаимоотношения мешают успеху команды?
Вот тут Андреев взвился. Он вскочил и, полыхая лицом, сказал:
– Понятно. Хотите с больной головы свалить на здоровую. Наши взаимоотношения с Гвоздковым никакой связи с плохой игрой команды не имеют. А причина тут одна: плохая работа тренера – неразумные тренировки, неверные установки на игру, непродуманная тактика.
– Хорошо, – ответил я, – предположим, вы правы. Тогда скажите мне по всем трем пунктам, что делается неправильно. И что сделали бы вы, если б были тренером? Раз вы так говорите, то, вероятно, знаете, что и как надо сделать, чтобы команда снова заиграла. Словом, давайте альтернативу.
– Не знаю я никаких ваших альтернатив. Я не тренер. Я знаю только одно: раз команда стала плохо играть, то виноват в этом руководитель. И это не только мое мнение. Это мнение большинства игроков.
По одобрительному гулу, сопроводившему последние слова Андреева, я понял, что он говорит правду.
Ходит шутка – некий устав из двух пунктов, который определяет положение начальника относительно подчиненного: «1. Начальник всегда прав. 2. Если начальник не прав, то смотри п. 1».
У спортсменов все наоборот. Здесь, что бы ни случилось в команде, виноват всегда тренер. Зато львиную долю успеха, скажем, в большом футболе относят на счет игрока. Футболист – личность, устно восхваляемая болельщиками и письменно прославляемая журналистами. Ну, хорошо. Такова уж судьба тренера – оставаться в тени, такова специфика его работы. Есть, конечно, резон и в том, что в случае снижения результатов команды следует обратить внимание на работу тренера. Я» же говорил: сам он во всех неполадках должен считать себя виновным. Но это только его личная профессиональная истина, это его необходимая рабочая концепция. Это не значит, что окружающие – начальство и подчиненные – могут огульно, автоматически подставлять значения под формулу: «Плохо – значит, надо гнать тренера», уподобляться тем зубодерам, которые при малейшей жалобе на зуб сразу хватаются за щипцы.
К сожалению, так оно и бывает. Подобный стиль особенно укоренился в шестидесятые-семидесятые годы. Вот что пишет по этому поводу известный спортивный журналист, большой знаток футбола Лев Филатов: «У нас в сборной, кажется, ни один тренер не работал достаточно долго и спокойно. После первого же поражения, в 1952 году, был отстранен Б. Аркадьев. Безвинно ушел в 1964 году К. Бесков… Одно время тренеры держались по два сезона, потом – по одному, и все они наперед догадывались о своей участи». И дальше: «Сей нервический стиль руководства пользы сборной не принес и, уверен, принести не способен. С 1964 года на посту старшего тренера перебывали: К. Бесков, Н. Морозов, М. Якушин, Г. Качалин, В. Николаев, А. Пономарев, Е. Горянский, снова К. Бесков, В. Лобановский и О. Базилевич, Н. Симонян…» Если учесть, что строчки эти написаны примерно в 1976 году, то в среднем выходит на сезон по тренеру.
Но как можно судить о работе руководителя по одному сезону? Что он может успеть за столь короткое время? Велика ли мера ответственности человека год спустя после того, как он принял, скажем, неблагополучное хозяйство? Во всякой другой области понимают, что перестройка требует времени и сопряжена, как правило, с временным отступлением. В спорте же почему-то ждут сиюминутных результатов.
Но есть в таком подходе, ставшем почти традиционным, одна особенно вредная штука: игрок начинает верить в свою безгрешность, привыкает к собственной неуязвимости, убежден в своей значительности и втайне чувствует, что он над тренером, а не тренер над ним. Подступиться к нему трудно. В него намертво врастает уверенность: что бы ни произошло – виноват будет тренер. Он виноват, если тот плохо играл и подвел команду, если в подготовительный период отлынивал от работы, если завел в коллективе склоку, интригу. Часто у команды вырабатывается корифейское отношение к своему наставнику: мол, тренер? Велика фигура! Будет себя вести нормально – будем работать. Станет докучать – сбросим в один момент. И еще один смысл – тот, что вложен в формулировку: тренеры приходят и уходят, а я остаюсь. Сознание, что я, мол, представляю собой абсолютную ценность, а тренер преходящую. И выходит, что не команда в руках своего шефа, а шеф в руках команды. Разумеется, не везде и не всегда так бывает, но явление это типично.
Подобные взгляды начали складываться еще в конце тридцатых годов. В «Локомотиве» я ощутил их на собственной шкуре.
В тот день голос ли интуиции, может, самолюбия, а возможно, и то и другое толкнули меня на путь обострения. Я закрыл собрание, сказав, что считаю необходимым провести его в присутствии руководства клуба. Накануне отъезда команды в Одессу такое собрание состоялось. Мои противники хорошо подготовились. Они высказали мнение о недостатках в тренировках и предложили сменить тренера. Вынесли решение: пока в Одессу поедет Сушков. Был назначен проверяющий, который отправился с нами.
На поле одесского стадиона все шло своим чередом.
Даже особое обстоятельство – необходимость доказать вину тренера – не смогло поломать вражды Андреева и Гвоздкова. Скорее всего они были искренне убеждены в своей непричастности к поражениям команды. Так или иначе, но с первых же минут игры защитники стали ссориться. Причем так, что это, по-моему, даже публика понимала. Результаты не замедлили сказаться: за полчаса игры нам забили три гола. Я пошел за ворота и, улучив момент, передал им через вратаря: если они не возьмут себя в руки и не прекратят безобразий, то во втором тайме сделаю замену.
– Я пока еще тренер! – крикнул я, минуя посредника.
Думаю, сработало скорее неожиданное известие, что поведение их хорошо видно со стороны, чем моя угроза. Во всяком случае, матч они доигрывали вполне корректно. И сразу результат: второй тайм мы выиграли. Однако в целом встречу уступили – 1:3.
Переодевались молча. Многие избегали смотреть мне в глаза. Я понял: игра нынче была на редкость убедительной.
В поезде, по дороге в Москву, ко мне подошел Андреев и, глядя куда-то в сторону, подчеркнуто официальным тоном сказал:
– Прошу в дальнейшем не ставить меня в паре с Гвоздковым.
– Попросите об этом председателя клуба. Я возражать не стану.
Потом с той же просьбой обратился Гвоздков и получил от меня примерно тот же ответ.
Глядя на горный обвал, трудно себе представить, что эту страшную стихию вызвало падение какого-то одного, возможно, небольшого камушка. Я пользуюсь этой аналогией, чтобы сказать: даже футболисты, самые осведомленные в нашем деле люди, не могли себе представить, что сильную, хорошо подготовленную команду мог привести к провалу пустяк – ссора двух игроков…
Теперь, когда стал ясен диагноз, следовало приниматься за лечение. Но как?
Мы только начали разыгрывать второй круг. Оставалось еще 11–12 встреч. Тем не менее я решил отправить в отпуск одну из «враждующих группировок». Начальство сперва возражало: как, дескать, можно оголять команду в такой тяжелый для нее момент? Но я убежденно считал: даже если для этого понадобится вывести из игры самых сильных футболистов, то и тогда дела наши только улучшатся. Руководство удалось уговорить. Теперь из 19 членов коллектива осталось 13. Этим составом мы и работали почти всю вторую половину календаря.
Стало тихо. Мир да любовь пришли в наш дом. Остряк Жуков шутливо ворчал:
– Черт-те что! Скука! Даже поругаться не с кем. И вообще… Надоела эта парадная жизнь – сплошные победы!
Жуков не сглазил. Напомню: нам оставалось более десятка матчей. Мы провели их без единого поражения: одна ничья, остальные победы! В итоге к концу сезона перебрались с пятнадцатого места на восьмое.
Я проработал в «Локомотиве» пять лет. В условиях великой миграции тренеров – срок почти рекордный. Я пережил «клиническую смерть» этой команды и ее второе рождение. В декабре 1940 года ее снесла очередная волна реорганизаций. Были распущены все профсоюзные коллективы для того, чтобы создать две сильные сборные. Остались тогда лишь «Динамо», ЦДКА и «Спартак». Но за ошибками чаще всего следуют их поправки… хотя порой и неполноценные. После Великой Отечественной войны «Локомотив», как и многие другие клубы – «Крылья Советов», «Торпедо», «Трактор»… – восстановили. Я снова возглавил коллектив мастеров. Но это была уже не та команда…
Преодоление
Взгляните на наше ереванское небо. Где вы еще видели такие звезды? – звучно пропевал свой тост уже веселый покровитель. – Кажется, протяни руку и наберешь их полную горсть… Так почему же вы не хватаете с неба звезд?! Не спешите? Всегда успеете?
Он говорил по-русски ради меня и еще двух-трех русских товарищей, сидевших за столом, накрытым, по меньшей мере, на пятьдесят персон.
Футболисты пили минеральную воду и, слушая «шефа» трезвыми ушами, улыбались. Они знали: он неплохой человек, любит ереванское «Динамо» как родную семью, искренне желает команде успехов и жаждет их как свершения собственной карьеры. Но знали они и то, что в футболе он дилетант, которому не дано постичь тонкости дела и, стало быть, дать верные оценки. Знали, что вмешательства его с самыми добрыми намерениями часто идут не на пользу коллективу.
Слушая «звездные» рассуждения этого человека, я испытывал соблазн возразить ему, высказать свою тренерскую точку зрения, весьма отличную от его. Но сдержался, предвидя, что впоследствии этот «елей на его душу» может сильно навредить команде.
В душе я знал другое. В команде много прекрасных мастеров, футболистов от бога, и сказать про них можно как раз обратное: они-то хватают с неба звезды. Да и сама команда в ту пору стала уже поблескивать звездочкой, хотя особой известности у нее еще не было. В этот район футбольного небосвода – класс «Б» – журналисты тогда нечасто направляли свои телескопы. И все-таки ее заметили.
Заметили, когда из двух товарищеских встреч с московским «Торпедо», выступавшим по классу «А», нам удалось одну выиграть, другую свести вничью; когда в одном из двух матчей с тбилисским «Динамо», уже по праву претендовавшим тогда на положение звезды первой величины, мы победили с убедительным счетом 4:1; когда, наконец, в розыгрыше Кубка СССР вышли в полуфинал и уступили лидеру советского футбола тех лет ЦДКА (ныне ЦСКА).
Как тренеру, мне везло на коллективы. Случались порою темноватые полосы, но не без этого. И все-таки никогда, нигде я не получал такого удовлетворения от работы, как здесь, в Ереване.
Поражало трудолюбие этих ребят. Они не любили перерывы, они не любили конец тренировки, они были немногими из всех, с кем приходилось мне работать, кто с желанием занимался общей физической подготовкой. После занятий их всегда мучило чувство, что они маловато сделали. Позови их на тренировку ночью – побежали бы с радостью. Я как-то сказал себе: чему удивляться? Достаточно посмотреть на цветущий сад, который эта нация вырастила буквально на голых камнях.
Усердие, пристрастие к труду порождают самодисциплину… Или наоборот? Но здесь не важно, что первично, что вторично. Главное – одно сопутствует другому. Внутренняя дисциплинированность моих ереванских учеников дала команде редкую дисциплину. Я не знал здесь этой проблемы. Уж если была на сей счет забота, так в том лишь, чтобы самому оставаться на уровне.
И еще одна вещь вызывала во мне симпатию: скромность. Она искрилась, сверкала (употребляю такие глаголы, поскольку, зная мир знаменитостей, сумел оценить этот бриллиант человеческой души) повсюду, проявлялась в любых выражениях. В уважении, почтении к старшим, в пунктуальности, исполнительности, во взглядах на самих себя. Полагаю, что и это свойство – производное большого трудолюбия. Они привыкли пожинать плоды только в том случае, если вложили труд. И совсем не ценят те, что даются легко, без усилий. Поэтому на многие достоинства, данные им природой, смотрели порою с оттенком легкой иронии.
Разумеется, разные люди в разной мере наделены теми или иными свойствами. Но я сейчас стараюсь передать общее впечатление, которое произвел на меня этот народ.
Странно: работая в «коньячном» крае, я впервые столкнулся с полным отсутствием так называемой режимной проблемы. Не помню случая, чтобы кто-нибудь пришел на тренировку, не говоря уж об игре, с глазами, выражавшими похмельную немощь, подрагивающими пальцами рук, «неизвестно» откуда взявшимися признаками одышки… Я просто забыл, что такое вообще может быть. Думаю, дело не только в воле, целеустремленности, обязательности моих ереванских парней, но и в спокойном отношении к тому, что так доступно.
…Под жарким солнцем Армении рождаются горячие, темпераментные, самолюбивые люди, с обостренным чувством собственного достоинства, чести, с благоговейным отношением к порогу собственного дома и с повышенным требованием к понятию солидарности…
Летом, после весенних сборов, и перед началом чемпионата возникла необходимость обыграть команду.
Ереванское «Динамо», как уже говорилось, выступало в классе «Б», стало быть, участвовало в розыгрыше всесоюзного первенства. Однако был в Армении и местный, республиканский футбол. И, надо сказать, весьма массовый. Здесь сложилась своя календарная иерархия – от пятых-шестых команд до календаря, по которому играли коллективы мастеров. Лидером республиканского футбола с давних времен по справедливости считался ереванский «Спартак».
Естественно, что в качестве соперника я решил пригласить наиболее сильную местную команду. Эту мысль я и высказал руководству своего клуба.
– Это невозможно, – услышал я в ответ.
– Как невозможно? Почему?
– Как вам сказать? Они несовместимы, эти коллективы… Их нельзя выводить на одно поле…
– Ничего не понимаю! Что значит несовместимы? Почему? Ничего подобного никогда не слышал!
– Понимаете… Игры не будет… Будет драка. Самая настоящая. Физическая. Это уже не раз проверенный вариант. У них давняя вражда. «Спартак» считает себя несправедливо обойденным. Ему кажется, что он лучше защищал бы честь Армении на всесоюзных первенствах и больше этого достоин. Вражда не только между игроками, но и болельщиками.
– Понятно. И не столько между игроками, сколько между болельщиками…
Любопытны закономерности спортивного соперничества. Оно тем острее, чем выше ранг соперников. Борьба спортсменов, находящихся где-то в конце таблицы, куда менее напряженная, чем тех, кто таблицу эту возглавляет. Понятно: чем ближе к высшему пьедесталу, тем больше претензий. Или по-другому: чем выше место, за которое борются противники, тем больше поставлено на карту, тем большим они рискуют.
Однако, скажем, долголетняя борьба между лидерами советского футбола тех времен ЦДКА и «Динамо» за первое место при всей своей напряженности носила в основном все-таки корректный характер. Это, видимо, потому, что между командами существовало взаимоуважение и, главное, творческое взаимопризнание. Но часто случается так, что соперники не уважают, не признают друг друга или один из них другого. Так бывает особенно в том случае, если одна из команд, ходившая некогда «в мальчишках», вдруг выросла настолько, что обогнала своего бывшего кумира. А кумир никак не хочет признать этот факт, для него бывший поклонник по-прежнему «мальчишка». Неоправданное, дутое высокомерие приводит к тому, что спортивное соперничество переходит в личную неприязнь, даже ненависть.
Окажу откровенно: таким отношениям очень помогает развиваться болельщик. Он в такой вражде становится «святее самого папы» и играет роль той тещи, которая своим вмешательством усугубляет ссору супругов. И вообще известно: конфликт без свидетелей куда проще уладить, чем тот, что случился на глазах у посторонних.
Я привел здесь один из наиболее типичных вариантов. Хотя причинам таких отношений несть числа. Бывают, скажем, межведомственные распри – гром и молнию вызывают любые соприкосновения, а уж на спортивной почве особенно. Есть тысячи способов настроить команду так, что, выходя на поле, она воспринимает спортивного соперника как кровного врага.
Сейчас я уже не помню, отчего возник такой антагонизм между ереванскими «Динамо» и «Спартаком», но он был. И весьма острый.
Я тогда ушел от руководства не солоно хлебавши. Но, подумав денек, понял: нельзя с этим соглашаться. Ни в коем случае! Факт вовсе не мелкий, не локальный. Речь идет о торжестве или принижении спортивных принципов, об одном из тех основополагающих моментов, которые наверняка отразятся на истории развития республиканского спорта. Нужно поломать эту скверную традицию. Я повидался с тренером «Спартака» и высказал ему свою точку зрения. Он со мной полностью согласился. Мы решили: встреча необходима. Потом собрал игроков своей команды и, как показалось мне, убедил их.
…На трибунах буквально пальца не сунешь. За воротами стадиона толпы желающих. Прибыло партийное и советское руководство республики.
В раздевалке витала тревога. На заостренных, стянутых беспокойством лицах прятались глаза, пытавшиеся утаить некое чувство трепета, у кого-то близкое к панике. Ясно было, что в последний момент у ребят вдруг пробился прежний несокрушимый стереотип отношения к противнику. Какой-то голос изнутри возник с убийственным вопросом: а вдруг проиграем?! Проиграть «Спартаку»?! Это невозможно. Как дальше жить и встречаться с друзьями, знакомыми? Я понял: напрасны все мои убеждения. Сейчас каждый решил про себя: лечь костьми, пойти на что угодно, но не проиграть!
Вероятно, та же психическая дорожка вывела на поле и спартаковцев. Во всяком случае, грубости начались с первых же минут матча. В течение первого тайма время от времени возникали мелкие, пока еще локальные заварушки. Судья на поле то и дело выступал в роли судьи на ковре. Оставалось лишь кричать «брэк». В середине второго вспыхнула общая драка. Судья удалил с поля пять человек и прекратил игру…
На стадионе дежурил наряд милиции, предусмотрительно усиленный против обычного. Однако болельщики вели себя сдержанно. Кое-где полыхали споры, но руками пользовались только для жестикуляции.
В раздевалке сгоряча я попытался что-то сказать. Но куда делась вежливость, скромность, почтительность… Меня просто не замечали – не слышали, не видели. Говорили по-армянски. Кидали реплики, смысл которых я не понимал, но чувствовал, что они полыхают огнем.
Эксперимент провалился. Но случай этот своей наглядностью лишь убедил меня в том, как необходимо пресечь вражду, оздоровить обстановку.
Утром другого дня я просил приема у первого секретаря Ереванского горкома партии. Он принял меня сразу. Отложил дела и уделил часа полтора.
– Рад, что вы сами пришли, – сказал он. – Я собирался вас вызывать.
– Дело важное… – начал я.
– Важнее, чем кажется. Ведь речь не о том, что из двадцати двух граждан нашей республики одна половина не выносит другую. Дело даже не в самом футболе.
– Конечно. Дело в подрыве спортивных принципов…
– Ну… Можно считать и так. Что такое спортивные принципы? Это… выжимка человеческой морали. На них проверяется нравственность людей, их цивилизованность. Способность соблюдать условия игры – значит, вообще соблюдать, уважать правила. А нравственность– это и есть умение соблюдать правила. Мы же не дикари, чтобы давать волю своим чувствам – проиграть в честной, равной борьбе и воспылать за это злобой, ненавистью к сопернику? А ведь у каждой из команд своя армия болельщиков. Они смотрят на своих кумиров… И даже самые стойкие привыкают к такому поведению. Потом оно кажется нормой… К тому же болельщики тоже начинают враждовать меж собой. Это ведь все отражается на жизни города.
– Полностью с вами согласен. Надо положить этому конец. И в интересах футбола тоже… Я как раз пришел вас просить, чтобы вы помогли мне добиться еще одной встречи. Хорошо бы вызвать обе команды сюда, к вам в кабинет.
– Можно. Для такого важного дела время найдем.
Скоро в горкоме партии состоялся разговор. В разных вариантах звучал один и тот же вопрос, существенный, точный, но безответный. Его задавали каждому игроку: что, мол, лично ты не поделил, скажем, с Симоняном (фамилия условна)? Какие у тебя к нему претензии? Скажи, чем вызвана твоя неприязнь к нему? Но что можно на это ответить?
Впрочем, один из моих футболистов не то что нашелся, он просто верно услышал вопрос и сказал:
– Какая неприязнь? У меня нет к нему никакой неприязни. Наоборот: мне говорили, что он хороший парень.
Это был правильный и, по сути, единственный ответ. Им могли бы воспользоваться все.
Ровно через неделю после первой состоялась вторая встреча. Точно тех же составов, на том же стадионе, при том же судье и, не исключено, при той же публике. Встреча прекрасных спортсменов, хороших людей, джентльменов. Она доставила удовольствие всем без исключения. Особенно самим игрокам.
Позднее товарищеские матчи между «Динамо» и «Спартаком» проходили не однажды. Игроки и публика каждый раз покидали стадион с чувством, что матч и впрямь получился товарищеским.
Вскоре, окрыленная этим опытом, ереванская футбольная общественность дерзнула сделать еще один шаг, задавшись вопросом: а почему бы не сыграть с «Динамо» Тбилиси? Мысль поистине дерзкая. Эти два коллектива, правда, никогда и не выходили на одно поле. Календари развели их по разным путям – напомню: тбилисское «Динамо» играло в классе «А». Но встреча их считалась невозможной, катастрофичной, как столкновение двух поездов. Причина понятна: еще не угасла инерция взглядов на некогда существовавшие отношения этих двух кавказских народов.
Я, однако, чувствовал, что нынче такое мнение не более, чем атавизм. И особенно уверовал в это, когда увидел, с какой охотой согласились мои ребята на матч с тбилисцами.
Еще один момент предвещал мне успешный исход игры – грузинскую команду тренировал мой хороший приятель Андро Жордания. Тот самый, что когда-то исцарапал свердловскую команду шипами своих бутсов. Я знал: умница Андро сумеет поговорить со своими парнями так, чтобы затеянное нами дело не провалилось.
Я позвонил в Тбилиси. Жордания охотно согласился па мое предложение. Он весело сказал:
– Послушай, как тебе пришла в голову такая хорошая мысль?
– Это не мне. Весь Ереван ждет этой встречи.
– Все равно. Кавказские люди когда-нибудь назовут тебя Михаилом миротворцем!
– А вдруг да наоборот?
– Вай, что ты! Если хоть один мой парень нагрубит твоему, уйду в другую команду.
Погожим ноябрьским утром в Ереван прибыли Кикнадзе, Солдадзе, Гогоберидзе, Джерджелава, Бердзенишвили, Антадзе, Бережной… Словом, хорошо известные и нынешним болельщикам имена.
Естественный вопрос о том, кого пригласить на роль судьи, решился не сразу. Мы с Жордания назвали несколько фамилий. Особого спора не было, но команды отнеслись к ним без энтузиазма. Тогда Андро выступил с предложением, на которое способны, пожалуй, только его дерзкие ум и душа: он предложил судить первый матч мне! Но самое удивительное, что игроки Тбилиси довольно рьяно стали поддерживать своего тренера. Я, разумеется, вовсе не относил это на счет своей популярности. Я дружеской завистью позавидовал огромному авторитету этого человека. Редкому авторитету тренера, которому команда верит свято, безоговорочно. Верит, что бы он ни сказал. Ведь с виду кажется полной нелепостью: предлагать тренеру противной команды судить игру! Но… мысль эту подал Жордания! Значит, она верна, ибо Жордания всегда знает, о чем говорит.