Страница:
Одной из существенных причин, вызывавших увеличение неофициального полкового обоза, являлась полная беззаботность высших штабов относительно позиционного имущества. Занимая участок укрепленной позиции, полк нуждался в перископах, пистолетах для стрельбы светящимися пулями, стальных щитах, больших лопатах и кирках, продольных пилах для пилки досок под нары и для бойниц, железных скобах для скрепления бревен в перекрытии блиндажей, дверях и небольших застекленных рамах для окошечек землянок; если дело происходило зимой - в чугунных плитах для устройства маленьких очагов для разогревания кипятка, в керосиновых лампочках и пр. и пр. А высшее начальство отпускало только проволоку; остальное имелось, посколько об этом заботился сам полк. В августе 1915 г. полковой обоз был еще очень скромным; в полку имелось свыше трех десятков стальных щитов, весом каждый около 30 кг. Для перевозки щитов средств не было. От Вилькомира и до Крево каждая рота несла свои 3-4 щита на руках. Переходы правда были не слишком велики, но зато сплошь ночные; тяжело было смотреть, как два стрелка, помимо своего нормального снаряжения, шествовали, взвалив на свои плечи концы палки, к середине которой подвязывался щит. Хорошим показателем стремления стрелков сражаться было то, что роты ценили эти щит; серьезная дисциплина полка объясняет то, что большая часть этих щитов уцелела, несмотря на длинный путь. Впоследствии я мог выделять повозки для перевозки добавочного позиционного груза. Последний со временем так разросся, что в момент Луцкого прорыва обоз II разряда полка шел перекатами; не имея возможности поднять все имущество полка сразу, он возвращался назад за оставленными вещами, и каждый переход совершал в два приема.
Если бы русские войска не были вынуждены ездить в Тулу со своим самоваром, если бы штабы корпусов представляли не сборище бюрократов, а действительно вели позиционное хозяйство, количество полкового обоза можно было бы сократить на 40%.
Неуклюжесть полка, не имеющего никакой оседлости и таскающего за собой огромное имущество, иногда ненужное ему в данный момент операций, невольно наводило на мысль о том, чтобы нанять в дальнем тылу, в 200 - 300 км от фронта, хороший домик или амбар и складывать там до поры до времени лишние тяжести. Это делалось некоторыми полками, но не разрешалось. 6-й Финляндский полк такого склада не имел. Все полковое имущество, оставленное им в Фридрихсгаме, до винного склада офицерского собрания включительно, к великому содроганию кадровых офицеров, было реквизировано с составлением соответствующих описей сформированным там запасным батальоном.
Если бы полкам было разрешено устройство складов, то нет сомнения, что полковые патриоты исподволь начали бы обращать излишки денежной экономии полка в вещевые запасы, ценные для того периода, который должен следовать за демобилизацией. Громадные экономические суммы, выброшенные на рынок, совершенно дезорганизовали бы его и отвлекли бы работу промышленности от удовлетворения нужд, вызванных войной. Итак многие полки завели например по третьему комплекту инструментов для духового оркестра. Никогда производство музыкальных инструментов в России не работало так напряженно и не поглощало столько меди, как во время войны. Алексеев только осенью 1916 г. раскачался скостить со счетов всех полков по сотне тысяч рублей - мероприятие необходимое, но запоздалое; все полки ожидали его гораздо раньше и заблаговременно занимали оборонительное положение, переводя экономические суммы в имущество, хотя бы и ненужное на время войны{30}.
Полки деморализовывались в экономическом отношении и той легкостью, с которой удовлетворялись все их претензии на утраченное снаряжение и одежду. Начальники дивизий подписывали, зажмуря глаза, свидетельства на утрату любого количества предметов снаряжения, заявленных полками, а интендантство должно было немедленно отпускать по этим свидетельствам шинели, пояса, патронташи, палатки и пр. Этим путем все крестьянские женщины сшили себе юбки из палаток. Полк мог доносить после каждого сражения, что он раздет до нитки, и это не накладывало никакой ответственности ни на командира полка, ни на офицеров, и ни в малейшей степени не отражалось на количестве распределяемых между полками наград.
Руководимый исключительно полковым патриотизмом, Борисенко предлагал мне подписывать рапорты начальнику дивизии на заведомо большее число утерянных полком вещей. Заботясь о добром имени полка, а не о накоплении запасов впрок, я безжалостно уменьшал цифры. Поле сражения осталось за нами; почему же показывать количество пропавших шинелей в полтора раза больше количества убитых и раненых? Но когда я попробовал уменьшить количество пропавших вещей ниже количества выбывших солдат, мой заведующий хозяйством становился совершенно непреклонным и доказывал, что если уже убыл человек, то не может быть никакого сомнения, что мы должны через начальника дивизии выводить в тираж погашения все его вещи; другие полки на одного убитого теряют десяток шинелей и вещевых мешков, а мы... - да неужели нам ходить хуже одетыми, за то, что мы деремся лучше всех? На том я и согласился. 6-й полк выводил снаряжение в тираж погашения в строгом соответствии с убылью людей. Но другие части, в особенности слабые, разболтанные, разложенные, продававшие свое снаряжение в тылу за деньги, бросавшие его просто в грязь на походе, обменивавшие его на фронте австрийцам на ром - сколько они стоили бедной, ободранной, крестьянской России? Мы позволяли себе роскошь не по карману - держать дырявые, как решето, части, сквозь которые просеивались бесконечные материальные средства.
Старая русская армия не имела представления о том, что представляет собой экономическая дисциплина.
Часть вторая. Потухшие вулканы{31}
Глава пятая. Бразды правления
Северная оконечность русского фронта не пользовалась большим вниманием нашего стратегического руководства. После двух катастрофических отступлений из Восточной Пруссии - осеннего Ренненкампфа и зимнего 10-й армии, этому участку фронта придавалось исключительно пассивное значение. Он был перегружен второочередными дивизиями и новыми формированиями. Хороших войск здесь было очень мало. Ни начальники, ни войска здесь не знали удач и, несмотря на спокойные периоды, находились в худшем моральном состоянии, чем армии, действовавшие против австрийцев, и даже армии, боровшиеся с германцами на центральном направлении. Когда нажим немцев в Курляндии, к началу июня 1915 г., обозначился совершенно определенно, севернее 10-й русской армии была образована слабая 5-я армия.
Положение северного участка русского фронта стало особенно угрожающим с того момента, когда борьба на Висле закончилась не в нашу пользу, русские армии начали выползать из "Передового театра", и у немцев освободились значительные силы. В конце июля 5-я армия покатилась назад и с середины августа продолжала настойчиво уходить к Двине, задерживаясь на ее левом берегу только впереди Риги и Двинска. Германская "Неманская" армия, располагавшая сильной кавалерией, наступая вдоль железной дороги Поневеж - Двинск, уже 2 августа миновала меридиан Вилькомира. Части русской 5-й армии, действовавшие на Двинском направлении, в течение 8 дней вели бой на меридиане Вильны (так называемое сражение Понедели - Шиманцы), но к началу немецкой операции, последовавшей за падением Ковны, находились уже восточнее меридиана Вильны. В расположении и немецкого и русского фронтов уже в середине августа образовался разрыв протяжением в 125 км (Вишинты - Ковна). Этот прорыв наблюдался отдельными кавалерийскими и небольшими пехотными частями.
Еще при мне, 20 июля, в Ставке возникла мысль о необходимости существенного усиления северного района путем образования здесь самостоятельного Северного фронта. Но это мероприятие уменьшало бы в значительной степени компетенцию главнокомандующего Северо-западным фронтом ген. Алексеева, и встретило с его стороны энергичное противодействие. Так как северный участок очевидно должен был рано или поздно от него оторваться, то Алексеев не слишком принимал к сердцу его интересы и задерживал переброску на него подкреплений с других участков своего фронта. Только падение Ковны 17 августа заставило ген. Алексеева отказаться от очень характерного для него оперативного эгоизма и начать перегруппировку войск на север. 27 августа в районе Риги была образована новая 12-я армия; железные дороги полным ходом выбрасывали подкрепления в район Вильны, Двинска, Риги. Но было уже поздно. 5 сентября ген. Алексеев сам был призван на пост начальника штаба верховного главнокомандующего и должен был на первых же шагах своего руководства пожать плоды своей первоначальной колокольной точки зрения.
Мне пришлось принимать полк, когда над северным крылом русских армий разразилась гроза. 17 августа я вышел из поезда, привезшего меня из Ставки в Вильну, и был поражен картиной вокзала: он был усеян беглецами из Ковны крепостными артиллеристами и пехотинцами, унесшимися из атакованной крепости на железнодорожных поездах. А в это время восточная часть крепости еще держалась. Никаких мер борьбы с массовым дезертирством принято не было.
Город Вильна еще не приспособился к требованиям фронтовой жизни. В Вильне располагалось управление Двинским военным округом - глубоко тыловое учреждение; противник же находился только в 3 небольших переходах к северу. В ближайшее время управление военным округом переместилось в Витебск, а в Вильну из Гродны переехал штаб 10-й армии.
О степени разложения войск на севере русского фронта могут свидетельствовать следующие документы, которыми начинается дело по разведке (No 366 - 014, Военно-исторический архив) 2-й Финляндской дивизии за август 1915 г. Письмо офицера прусской кавалерии гласит о том, что слабые разъезды берут в плен целые русские батальоны, а теперь 6 русских полков прислали к ним в дивизию делегацию с просьбой взять их скорее в плен, и что сейчас эти полки окружены у Бейсаголы (ж.-д. станция, 90 км севернее Ковны, недалеко от реки Дубиссы) и хотят сдаваться. Письмо немецкий офицер не успел дописать и был по-видимому убит. Мне казалось сначала, что здесь дело заключается в обычном хвастовстве немецкого офицера, в стремлении бодрыми письмами с фронта поддержать настроение внутри Германии. Но если здесь было допущено преувеличение, то не слишком большое: рядом с этим письмом было подшито показание русского солдата, бежавшего из плена: он находился у Бейсаголы в составе 315-го полка; в начале августа весь полк с командиром во главе сдался в плен; предлог - патроны были расстреляны.
Непрерывный фронт 10-й армии протягивался в первой половине августа западнее Немана и оканчивался в Ковне. Гарнизон Ковны образовывали слабая 104-я дивизия, сильно разложившаяся 124-я дивизия (только что сформированная из ополченских дружин) и сводная пограничная дивизия. Ввиду обозначившегося наступления на Ковну, Ставка имела в виду усилить гарнизон численно слабой, но морально сохранившейся 2-й Финляндской стрелковой дивизией. Но комендант крепости, кретин Григорьев{32} , воспользовавшись тем, что передовые части немцев, установив контакт с крепостной позицией, остановились для прикрытия развертывания тяжелой артиллерии, и что эта перестрелка происходила в день какого-то семейного праздника Николая Николаевича, - донес, что в этот столь торжественный день гарнизон крепости блестяще отбил первый приступ, стремясь тем самым подчеркнуть свой героизм и боеспособность своего гарнизона. В Ставке Григорьев единогласно лишний раз был назван болваном, но все же 2-ю Финляндскую дивизию свернули на Вилькомир для борьбы с попыткой дальнего обхода Ковны. В приличных дивизиях всегда имеется острая надобность и в поле для маневренной борьбы.
Различные дивизии, собиравшиеся для борьбы с обходом Ковны и прикрытия фланга 10-й армии, обнажившегося с отходом несколько разложенной 5-й армии, составили XXXIV корпус ген. Вебеля. Помимо дюжины казачьих полков, в него входили 2-я и 4-я
Финляндские дивизии, 56-я и 65-я пехотные (хорошие) второочередные дивизии, а с падением Ковны и ее бежавший гарнизон - 104-я, 124-я и сводная пограничная дивизия. На линию рек Вилии и Свенты XXXIV корпус выдвинул сильный Вилькомирский отряд ген. Тюлина - 7 казачьих полков и 12 батальонов 2-й Финляндской дивизии и вдвое слабейший Яновскиф отряд. В двух переходах к северо-востоку от Вилькомира находились части конницы ген. Казнакова - крайний левый уступ 5-й армии{33}.
Когда 17 августа пришло совершенно умопомрачительное известие о бегстве из крепости коменданта Григорьева (оказалось, вопреки предрассудку аттестационного совещания, что и совершенно глупые люди могут быть перворазрядными трусами) и большей части гарнизона Ковны в район Вильны, спешно были направлены V армейский, II Кавказский и гвардейский корпуса. Высшее командование распорядилось, чтобы XXXIV армейский и III Сибирский корпуса, действуя по обоим берегам Немана, отобрали бы Ковну, этот устой нашего северного крыла, с ее стомиллионными техническими средствами и колоссальными запасами у неуспевших еще устроиться немцев. Но командир III Сибирского корпуса, мало энергичный ген. Трофимов, достаточно осведомленный о плоховатом моральном состоянии своих войск, предпринял только робкие попытки. А XXXIV корпус развернул свои главные силы - 56-ю и 4-ю Финляндскую дивизию, а также 3 дивизии беглого ковенского гарнизона - на удалении пушечного выстрела к востоку от фортов крепости.
Уже 18 августа обнаружился серьезный натиск немцев как из самой Ковны, так и севернее ее, на Янов. XL германский резервный корпус ген. Литцмана, только что взявший Ковну, продолжал наступать. Его атакой начиналась операция 10-й германской армии против 10-й русской армии - операция, названная впоследствии немцами Неманским сражением и растянувшаяся на период с 19 августа по 8 сентября. XXXIV корпус вступил в напряженный бой; части ковенского гарнизона, развернутые на его левом фланге, совершенно разбрелись. 22 августа в 9 ч. 45 м. утра командир XXXIV корпуса докладывал по телеграфу, что 124-я и 104-я пехотные дивизии - только по названию: по численности они представляют полки, и никакого сопротивления оказывать не могут. С. Румшишки отдано без боя; как только и на новом фронте обнаружится наступление немцев - уйдут без боя.
"На помощь этим дивизиям направлены 2 роты 4-й Финляндской дивизии - и надежда только на эти две роты." Эта надежда командира корпуса не оправдалась. Части 4-й Финляндской дивизии, прибывавшие в сильно пощипанном виде из Галиции, попав в гущу ковенских беглецов, вскоре сами разложились. На следующий день (в 12 ч. 45 м. дня) командир корпуса рапортует командующему 10-й армией, что "признает несоответственным оставление 124-й и 104-й дивизий среди доблестных дивизий отряда", и просит разрешения отправить их в Вильну. В корпусе кроме того имелись ополченские дружины, но их положительно боялись ставить под огонь{34}.
В создавшихся условиях самое разумное было бы немедленно, 18 августа, отвести XXXIV корпус на 2 перехода назад, на укрепленную позицию, защищавшую подступы к железной дороге Вильна - Гродна; это дало бы выигрыш в несколько дней, можно было бы одновременно ввести крупные свежие силы - 65-ю дивизию, V армейский и II Кавказский корпуса, а также притянутые с других участков сокращаемого фронта 10-й армии II армейский и III Сибирский корпуса. Создавался бы достаточно насыщенный и настолько боеспособный фронт, что можно было бы рассчитывать не только остановить немцев, но и дать им жестокий урок.
Основная задача 10-й русской армии в этот период времени должна была бы заключаться в выигрыше времени, хотя бы ценой потери участка территории, для возможно беспрепятственного выполнения нового развертывания, каким по существу являлось прибытие массы новых дивизий. Развертывание следовало бы, естественно, производить не на линии фронта, а отнести его несколько назад, обеспечивая лишь сохранение в наших руках виленского узла и железной дороги Двинск - Гродна. Но подобная серьезная игра была совершенно не в духе Алексеева. По его требованию ген. Радкевич, командующий 10-й армией, предписал ген. Вебелю держаться во что бы то ни стало. В ответ на его отчаянные донесения, что лучшие полки пятятся шаг за шагом, а худшие разбегаются, штаб армии сообщал ему свои блестящие перспективы на получение подкреплений и переход в наступление{35} . Боевые действия затянулись на две недели{36} и поглотили последовательно все 9 брошенных на помощь XXXIV корпусу дивизий. Немцы в районе ковенской железной дороги прервали это наступление 26 августа, а несколько западнее продолжали его еще 5 дней; подойдя у Оран, по середине между Вильной и Гродной, к варшавской железной дороге, они задержались, так как заканчивали последние приготовления к Свенцянскому прорыву, и не в их интересах было выталкивать русских далее из района, намеченного к окружению{37}.
Яновский отряд, отошедший на правый берег Вилии, был подтянут за центр XXXIV корпуса на железную дорогу Кошедары - Ландварово и поглощен общей свалкой. Из состава Вилькомирского отряда 8-й Финляндский стрелковый полк был подтянут к с. Кейжаны, на Вилии, для непосредственного наблюдения за правым флангом Вебеля; но последний, в минуту неустойки, и его увел на левый берег Вилии и ввел в бой на своем правом крыле; та же участь грозила и остальным частям 2-й Финляндской дивизии, которая получила вечером 23 августа приказ Вебеля - следовать из Вилькомира через Мейшаголу - Дукшты на присоединение к его войскам. А казалось бы, вместо того чтобы наслаивать дивизии на расстроенном фронте ген. Вебеля, следовало бы подумать о сосредоточении на правом берегу Вилии боеспособной группы для нажима на фланг и тыл немецкой фаланги, действовавшей между Вилией и Неманом. Но эту заботу ген. Вебель оставлял на усмотрение штаба 10-й армии. На левом берегу Вилии, где пролегало столь важное направление на Вильну в охват всей 10-й армии, 2-я Финляндская дивизия осталась только случайно вследствие перерыва связи со штабом XXXIV корпуса{38}.
Вечером 24 августа в Вильну прибыл штаб V Кавказского корпуса, предназначенный руководить действиями дивизий, которые развернутся на правом берегу Вилии. Но так как этот штаб корпуса нуждался во времени, чтобы осмотреться и развернуть свои средства связи, то на 25 и 26 августа 2-я Финляндская дивизия, отошедшая в район Мейшагольской позиции, была временно подчинена командиру V корпуса Балуеву, который вступил в командование частью фронта XXXIV корпуса между Вилией и железной дорогой на Ковну; здесь оказалась одна из его коренных дивизий - 7-я, и 65-я дивизия XXXIV корпуса. Связь 2-й Финляндской дивизии с V армейским корпусом также не скоро наладилась{39}.
Для помощи угрожаемому правому флангу 10-й армии 5-я армия двинула 23 августа в вилькомирском направлении конницу Казнакова. Последний, гвардейский кавалерист, был не плохим усмирителем лодзинских рабочих в 1906 г., завоевал сердца всех фабрикантов обращенной к ним на немецком языке речью (русский врем. ген.-губернатор!), но вождем конницы был по недоразумению. Боеспособностью среди подчиненных ему частей отличалась лишь слабая числом Уссурийская конная бригада, энергично предводимая ген. Крымовым{40}.
В этих условиях беспризорности 2-й Финляндской стрелковой дивизии, подчинение которой в эти дни болталось между ген. Тюлиным, штабами XXXIV, V армейского корпуса и V кавказского корпуса, мне пришлось, 19 августа 1915 г., вступить в командование полком. Остановлюсь несколько на своих первых шагах.
Официальные цифры о составе 6-го Финляндского стрелкового полка к 19 августа 1915 г., когда я его принял, гласили: 13 кадровых офицеров, 22 прапорщика, 1 614 штыков, 519 безоружных, 267 - младший командный состав, 113 - учебная команда, 66 телефонистов и ординарцев, 63 для связи, 98 - пулеметная команда, 57 - конных разведчиков, 90 каптенармусов, кашеваров и рабочих на кухне, 118 - санитаров, ротных и полковых, 111 - денщиков и конюхов, 31 слабосильных; последние по-видимому представляли неофициальное увеличение штата обоза II разряда. Безоружные представляли ценную рабочую силу для своевременной подготовки тыловых позиций. Свои пулеметы Максима были потеряны; на вооружении имелось 8 австрийских пулеметов, обеспеченных запасом патронов в 10 000 на каждый, но без перспектив на дальнейшее питание.
Пулеметчики в полку были прекрасные, так как начальнику пулеметной команды было предоставлено право преимущественного выбора людей из приходивших рот пополнения. Чрезвычайно ограниченное количество пулеметов толкало полк на тактическое использование всех пулеметов в первой пинии, в исходящих пунктах, на холмиках с большим обзором, где маскировка пулеметов встречала большие трудности. К более правильному тактическому использованию пулеметов полк смог перейти лишь в 1916 г., когда количество пулеметов увеличилось вчетверо. Пока же приходилось мириться с огромной убылью пулеметчиков в каждом бою; немцы удивительно искусно сосредоточивали ружейный и пулеметный огонь на наших стреляющих пулеметах; наводчики пулеметов выбывали в каждом бою чуть ли не на 50%, преимущественно убитыми; сильно страдала даже материальная часть: пробивались кожухи, и вытекала вода. Средний расход патронов на один пулемет в день боя не превышал 1 500, так как немцы оказывались вовсе не охотниками долго маршировать под пулеметным огнем, и цели для обстрела подставляли не часто.
Учебная команда, в которой заканчивало подготовку новое поколение унтер-офицеров, была обучена прекрасно. Это было будущее полка; но состав 12 рот был очень слаб - по сотне винтовок с небольшим. Учитывая ответственные дни, которые переживала русская армия, и желая быть возможно сильнее на первых шагах своего командования, я решил временно пожертвовать будущим в пользу настоящего и распустил учебную команду по ротам. Временно я остался без своей гвардии и без какого-либо обеспечения на случай гибели рот. Но в этот момент каждый хороший боец, с винтовкой, был для меня слишком дорог. Кадровых офицеров я успокоил обещанием собрать новую учебную команду при первом признаке затишья на фронте.
Телефонисты и писаря были хорошо грамотны и опытны в своем деле. Обоз был в очень приличном виде; за лошадьми ухаживал заботливо. Денежный ящик полка возился в обозе II разряда. Несколько раз в течение войны обоз оказывался в районе паники, поднятой слухами о прорвавшихся немецких разъездах. В других частях при этом иногда происходили недоразумения с денежными ящиками, которые таинственно исчезали. В 6-м Финляндском полку, во избежание такого саморазграбления денежного ящика, с началом войны была принята следующая мера: заведующий хозяйством отобрал из мобилизованных 12 пожилых, заведомо богатых, хозяйственных мужичков; они были избавлены от боя непосредственно, но поклялись не отходить и умереть около денежного ящика, и несли около него в течение всех трех лет войны караул. Эта дюжина вооруженных, степенных кулачков являлась и опорой начальства для поддержания строгой дисциплины в обозе II разряда. Числилась она в графе "слабосильные".
Конные разведчики представляли исключительно надежных кадровых солдат. За недохватком шашек при мобилизации, они, кроме винтовок, были вооружены внушительными кирасирскими палашами в гремящих металлических ножнах. Для рубки палаши были малогодны, владели они ими плоховато.
В общем полк имел явно здоровый, хороший костяк. Но роты на три четверти состояли из необстрелянных пополнений, которые предстояло еще переработать.
Наша дивизия, расположенная в Вилькомире, выделила в боевую часть 3 полка, из которых каждый занимал на правом берегу Свенты свой сектор; в каждом секторе на 15 км вперед было выдвинуто по батальону, которые образовали отряды - Коварский, Товянский, Шинкунский. Мой полк занимал левый, Шинкунский, сектор.
Первой моей задачей было конкретизировать мою личность в глазах всего личного состава полка. Через 3 - 4 дня могли начаться серьезные бои, я должен буду отдавать ответственные распоряжения, и надо, чтобы мои приказы исполнялись как следует. Приказ анонимный, от абстрактной начальственной инстанции - это полуприказ, допускающий отписки, препирательства, вялость исполнения. Другое дело, когда приказ дается определенным, лично известным нам лицом, перед которым придется держать ответ - такой приказ конечно будет авторитетнее. Бюрократическое управление может быть и анонимным; циркуляры, подлинность коих не заподазривается, могут иметь под собой совершенно неразборчивые подписи. Но командир полка должен быть не бюрократом, а вождем, воплощающим в своей личности волю всего коллектива; вождь анонимом очевидно быть не может.
Если бы русские войска не были вынуждены ездить в Тулу со своим самоваром, если бы штабы корпусов представляли не сборище бюрократов, а действительно вели позиционное хозяйство, количество полкового обоза можно было бы сократить на 40%.
Неуклюжесть полка, не имеющего никакой оседлости и таскающего за собой огромное имущество, иногда ненужное ему в данный момент операций, невольно наводило на мысль о том, чтобы нанять в дальнем тылу, в 200 - 300 км от фронта, хороший домик или амбар и складывать там до поры до времени лишние тяжести. Это делалось некоторыми полками, но не разрешалось. 6-й Финляндский полк такого склада не имел. Все полковое имущество, оставленное им в Фридрихсгаме, до винного склада офицерского собрания включительно, к великому содроганию кадровых офицеров, было реквизировано с составлением соответствующих описей сформированным там запасным батальоном.
Если бы полкам было разрешено устройство складов, то нет сомнения, что полковые патриоты исподволь начали бы обращать излишки денежной экономии полка в вещевые запасы, ценные для того периода, который должен следовать за демобилизацией. Громадные экономические суммы, выброшенные на рынок, совершенно дезорганизовали бы его и отвлекли бы работу промышленности от удовлетворения нужд, вызванных войной. Итак многие полки завели например по третьему комплекту инструментов для духового оркестра. Никогда производство музыкальных инструментов в России не работало так напряженно и не поглощало столько меди, как во время войны. Алексеев только осенью 1916 г. раскачался скостить со счетов всех полков по сотне тысяч рублей - мероприятие необходимое, но запоздалое; все полки ожидали его гораздо раньше и заблаговременно занимали оборонительное положение, переводя экономические суммы в имущество, хотя бы и ненужное на время войны{30}.
Полки деморализовывались в экономическом отношении и той легкостью, с которой удовлетворялись все их претензии на утраченное снаряжение и одежду. Начальники дивизий подписывали, зажмуря глаза, свидетельства на утрату любого количества предметов снаряжения, заявленных полками, а интендантство должно было немедленно отпускать по этим свидетельствам шинели, пояса, патронташи, палатки и пр. Этим путем все крестьянские женщины сшили себе юбки из палаток. Полк мог доносить после каждого сражения, что он раздет до нитки, и это не накладывало никакой ответственности ни на командира полка, ни на офицеров, и ни в малейшей степени не отражалось на количестве распределяемых между полками наград.
Руководимый исключительно полковым патриотизмом, Борисенко предлагал мне подписывать рапорты начальнику дивизии на заведомо большее число утерянных полком вещей. Заботясь о добром имени полка, а не о накоплении запасов впрок, я безжалостно уменьшал цифры. Поле сражения осталось за нами; почему же показывать количество пропавших шинелей в полтора раза больше количества убитых и раненых? Но когда я попробовал уменьшить количество пропавших вещей ниже количества выбывших солдат, мой заведующий хозяйством становился совершенно непреклонным и доказывал, что если уже убыл человек, то не может быть никакого сомнения, что мы должны через начальника дивизии выводить в тираж погашения все его вещи; другие полки на одного убитого теряют десяток шинелей и вещевых мешков, а мы... - да неужели нам ходить хуже одетыми, за то, что мы деремся лучше всех? На том я и согласился. 6-й полк выводил снаряжение в тираж погашения в строгом соответствии с убылью людей. Но другие части, в особенности слабые, разболтанные, разложенные, продававшие свое снаряжение в тылу за деньги, бросавшие его просто в грязь на походе, обменивавшие его на фронте австрийцам на ром - сколько они стоили бедной, ободранной, крестьянской России? Мы позволяли себе роскошь не по карману - держать дырявые, как решето, части, сквозь которые просеивались бесконечные материальные средства.
Старая русская армия не имела представления о том, что представляет собой экономическая дисциплина.
Часть вторая. Потухшие вулканы{31}
Глава пятая. Бразды правления
Северная оконечность русского фронта не пользовалась большим вниманием нашего стратегического руководства. После двух катастрофических отступлений из Восточной Пруссии - осеннего Ренненкампфа и зимнего 10-й армии, этому участку фронта придавалось исключительно пассивное значение. Он был перегружен второочередными дивизиями и новыми формированиями. Хороших войск здесь было очень мало. Ни начальники, ни войска здесь не знали удач и, несмотря на спокойные периоды, находились в худшем моральном состоянии, чем армии, действовавшие против австрийцев, и даже армии, боровшиеся с германцами на центральном направлении. Когда нажим немцев в Курляндии, к началу июня 1915 г., обозначился совершенно определенно, севернее 10-й русской армии была образована слабая 5-я армия.
Положение северного участка русского фронта стало особенно угрожающим с того момента, когда борьба на Висле закончилась не в нашу пользу, русские армии начали выползать из "Передового театра", и у немцев освободились значительные силы. В конце июля 5-я армия покатилась назад и с середины августа продолжала настойчиво уходить к Двине, задерживаясь на ее левом берегу только впереди Риги и Двинска. Германская "Неманская" армия, располагавшая сильной кавалерией, наступая вдоль железной дороги Поневеж - Двинск, уже 2 августа миновала меридиан Вилькомира. Части русской 5-й армии, действовавшие на Двинском направлении, в течение 8 дней вели бой на меридиане Вильны (так называемое сражение Понедели - Шиманцы), но к началу немецкой операции, последовавшей за падением Ковны, находились уже восточнее меридиана Вильны. В расположении и немецкого и русского фронтов уже в середине августа образовался разрыв протяжением в 125 км (Вишинты - Ковна). Этот прорыв наблюдался отдельными кавалерийскими и небольшими пехотными частями.
Еще при мне, 20 июля, в Ставке возникла мысль о необходимости существенного усиления северного района путем образования здесь самостоятельного Северного фронта. Но это мероприятие уменьшало бы в значительной степени компетенцию главнокомандующего Северо-западным фронтом ген. Алексеева, и встретило с его стороны энергичное противодействие. Так как северный участок очевидно должен был рано или поздно от него оторваться, то Алексеев не слишком принимал к сердцу его интересы и задерживал переброску на него подкреплений с других участков своего фронта. Только падение Ковны 17 августа заставило ген. Алексеева отказаться от очень характерного для него оперативного эгоизма и начать перегруппировку войск на север. 27 августа в районе Риги была образована новая 12-я армия; железные дороги полным ходом выбрасывали подкрепления в район Вильны, Двинска, Риги. Но было уже поздно. 5 сентября ген. Алексеев сам был призван на пост начальника штаба верховного главнокомандующего и должен был на первых же шагах своего руководства пожать плоды своей первоначальной колокольной точки зрения.
Мне пришлось принимать полк, когда над северным крылом русских армий разразилась гроза. 17 августа я вышел из поезда, привезшего меня из Ставки в Вильну, и был поражен картиной вокзала: он был усеян беглецами из Ковны крепостными артиллеристами и пехотинцами, унесшимися из атакованной крепости на железнодорожных поездах. А в это время восточная часть крепости еще держалась. Никаких мер борьбы с массовым дезертирством принято не было.
Город Вильна еще не приспособился к требованиям фронтовой жизни. В Вильне располагалось управление Двинским военным округом - глубоко тыловое учреждение; противник же находился только в 3 небольших переходах к северу. В ближайшее время управление военным округом переместилось в Витебск, а в Вильну из Гродны переехал штаб 10-й армии.
О степени разложения войск на севере русского фронта могут свидетельствовать следующие документы, которыми начинается дело по разведке (No 366 - 014, Военно-исторический архив) 2-й Финляндской дивизии за август 1915 г. Письмо офицера прусской кавалерии гласит о том, что слабые разъезды берут в плен целые русские батальоны, а теперь 6 русских полков прислали к ним в дивизию делегацию с просьбой взять их скорее в плен, и что сейчас эти полки окружены у Бейсаголы (ж.-д. станция, 90 км севернее Ковны, недалеко от реки Дубиссы) и хотят сдаваться. Письмо немецкий офицер не успел дописать и был по-видимому убит. Мне казалось сначала, что здесь дело заключается в обычном хвастовстве немецкого офицера, в стремлении бодрыми письмами с фронта поддержать настроение внутри Германии. Но если здесь было допущено преувеличение, то не слишком большое: рядом с этим письмом было подшито показание русского солдата, бежавшего из плена: он находился у Бейсаголы в составе 315-го полка; в начале августа весь полк с командиром во главе сдался в плен; предлог - патроны были расстреляны.
Непрерывный фронт 10-й армии протягивался в первой половине августа западнее Немана и оканчивался в Ковне. Гарнизон Ковны образовывали слабая 104-я дивизия, сильно разложившаяся 124-я дивизия (только что сформированная из ополченских дружин) и сводная пограничная дивизия. Ввиду обозначившегося наступления на Ковну, Ставка имела в виду усилить гарнизон численно слабой, но морально сохранившейся 2-й Финляндской стрелковой дивизией. Но комендант крепости, кретин Григорьев{32} , воспользовавшись тем, что передовые части немцев, установив контакт с крепостной позицией, остановились для прикрытия развертывания тяжелой артиллерии, и что эта перестрелка происходила в день какого-то семейного праздника Николая Николаевича, - донес, что в этот столь торжественный день гарнизон крепости блестяще отбил первый приступ, стремясь тем самым подчеркнуть свой героизм и боеспособность своего гарнизона. В Ставке Григорьев единогласно лишний раз был назван болваном, но все же 2-ю Финляндскую дивизию свернули на Вилькомир для борьбы с попыткой дальнего обхода Ковны. В приличных дивизиях всегда имеется острая надобность и в поле для маневренной борьбы.
Различные дивизии, собиравшиеся для борьбы с обходом Ковны и прикрытия фланга 10-й армии, обнажившегося с отходом несколько разложенной 5-й армии, составили XXXIV корпус ген. Вебеля. Помимо дюжины казачьих полков, в него входили 2-я и 4-я
Финляндские дивизии, 56-я и 65-я пехотные (хорошие) второочередные дивизии, а с падением Ковны и ее бежавший гарнизон - 104-я, 124-я и сводная пограничная дивизия. На линию рек Вилии и Свенты XXXIV корпус выдвинул сильный Вилькомирский отряд ген. Тюлина - 7 казачьих полков и 12 батальонов 2-й Финляндской дивизии и вдвое слабейший Яновскиф отряд. В двух переходах к северо-востоку от Вилькомира находились части конницы ген. Казнакова - крайний левый уступ 5-й армии{33}.
Когда 17 августа пришло совершенно умопомрачительное известие о бегстве из крепости коменданта Григорьева (оказалось, вопреки предрассудку аттестационного совещания, что и совершенно глупые люди могут быть перворазрядными трусами) и большей части гарнизона Ковны в район Вильны, спешно были направлены V армейский, II Кавказский и гвардейский корпуса. Высшее командование распорядилось, чтобы XXXIV армейский и III Сибирский корпуса, действуя по обоим берегам Немана, отобрали бы Ковну, этот устой нашего северного крыла, с ее стомиллионными техническими средствами и колоссальными запасами у неуспевших еще устроиться немцев. Но командир III Сибирского корпуса, мало энергичный ген. Трофимов, достаточно осведомленный о плоховатом моральном состоянии своих войск, предпринял только робкие попытки. А XXXIV корпус развернул свои главные силы - 56-ю и 4-ю Финляндскую дивизию, а также 3 дивизии беглого ковенского гарнизона - на удалении пушечного выстрела к востоку от фортов крепости.
Уже 18 августа обнаружился серьезный натиск немцев как из самой Ковны, так и севернее ее, на Янов. XL германский резервный корпус ген. Литцмана, только что взявший Ковну, продолжал наступать. Его атакой начиналась операция 10-й германской армии против 10-й русской армии - операция, названная впоследствии немцами Неманским сражением и растянувшаяся на период с 19 августа по 8 сентября. XXXIV корпус вступил в напряженный бой; части ковенского гарнизона, развернутые на его левом фланге, совершенно разбрелись. 22 августа в 9 ч. 45 м. утра командир XXXIV корпуса докладывал по телеграфу, что 124-я и 104-я пехотные дивизии - только по названию: по численности они представляют полки, и никакого сопротивления оказывать не могут. С. Румшишки отдано без боя; как только и на новом фронте обнаружится наступление немцев - уйдут без боя.
"На помощь этим дивизиям направлены 2 роты 4-й Финляндской дивизии - и надежда только на эти две роты." Эта надежда командира корпуса не оправдалась. Части 4-й Финляндской дивизии, прибывавшие в сильно пощипанном виде из Галиции, попав в гущу ковенских беглецов, вскоре сами разложились. На следующий день (в 12 ч. 45 м. дня) командир корпуса рапортует командующему 10-й армией, что "признает несоответственным оставление 124-й и 104-й дивизий среди доблестных дивизий отряда", и просит разрешения отправить их в Вильну. В корпусе кроме того имелись ополченские дружины, но их положительно боялись ставить под огонь{34}.
В создавшихся условиях самое разумное было бы немедленно, 18 августа, отвести XXXIV корпус на 2 перехода назад, на укрепленную позицию, защищавшую подступы к железной дороге Вильна - Гродна; это дало бы выигрыш в несколько дней, можно было бы одновременно ввести крупные свежие силы - 65-ю дивизию, V армейский и II Кавказский корпуса, а также притянутые с других участков сокращаемого фронта 10-й армии II армейский и III Сибирский корпуса. Создавался бы достаточно насыщенный и настолько боеспособный фронт, что можно было бы рассчитывать не только остановить немцев, но и дать им жестокий урок.
Основная задача 10-й русской армии в этот период времени должна была бы заключаться в выигрыше времени, хотя бы ценой потери участка территории, для возможно беспрепятственного выполнения нового развертывания, каким по существу являлось прибытие массы новых дивизий. Развертывание следовало бы, естественно, производить не на линии фронта, а отнести его несколько назад, обеспечивая лишь сохранение в наших руках виленского узла и железной дороги Двинск - Гродна. Но подобная серьезная игра была совершенно не в духе Алексеева. По его требованию ген. Радкевич, командующий 10-й армией, предписал ген. Вебелю держаться во что бы то ни стало. В ответ на его отчаянные донесения, что лучшие полки пятятся шаг за шагом, а худшие разбегаются, штаб армии сообщал ему свои блестящие перспективы на получение подкреплений и переход в наступление{35} . Боевые действия затянулись на две недели{36} и поглотили последовательно все 9 брошенных на помощь XXXIV корпусу дивизий. Немцы в районе ковенской железной дороги прервали это наступление 26 августа, а несколько западнее продолжали его еще 5 дней; подойдя у Оран, по середине между Вильной и Гродной, к варшавской железной дороге, они задержались, так как заканчивали последние приготовления к Свенцянскому прорыву, и не в их интересах было выталкивать русских далее из района, намеченного к окружению{37}.
Яновский отряд, отошедший на правый берег Вилии, был подтянут за центр XXXIV корпуса на железную дорогу Кошедары - Ландварово и поглощен общей свалкой. Из состава Вилькомирского отряда 8-й Финляндский стрелковый полк был подтянут к с. Кейжаны, на Вилии, для непосредственного наблюдения за правым флангом Вебеля; но последний, в минуту неустойки, и его увел на левый берег Вилии и ввел в бой на своем правом крыле; та же участь грозила и остальным частям 2-й Финляндской дивизии, которая получила вечером 23 августа приказ Вебеля - следовать из Вилькомира через Мейшаголу - Дукшты на присоединение к его войскам. А казалось бы, вместо того чтобы наслаивать дивизии на расстроенном фронте ген. Вебеля, следовало бы подумать о сосредоточении на правом берегу Вилии боеспособной группы для нажима на фланг и тыл немецкой фаланги, действовавшей между Вилией и Неманом. Но эту заботу ген. Вебель оставлял на усмотрение штаба 10-й армии. На левом берегу Вилии, где пролегало столь важное направление на Вильну в охват всей 10-й армии, 2-я Финляндская дивизия осталась только случайно вследствие перерыва связи со штабом XXXIV корпуса{38}.
Вечером 24 августа в Вильну прибыл штаб V Кавказского корпуса, предназначенный руководить действиями дивизий, которые развернутся на правом берегу Вилии. Но так как этот штаб корпуса нуждался во времени, чтобы осмотреться и развернуть свои средства связи, то на 25 и 26 августа 2-я Финляндская дивизия, отошедшая в район Мейшагольской позиции, была временно подчинена командиру V корпуса Балуеву, который вступил в командование частью фронта XXXIV корпуса между Вилией и железной дорогой на Ковну; здесь оказалась одна из его коренных дивизий - 7-я, и 65-я дивизия XXXIV корпуса. Связь 2-й Финляндской дивизии с V армейским корпусом также не скоро наладилась{39}.
Для помощи угрожаемому правому флангу 10-й армии 5-я армия двинула 23 августа в вилькомирском направлении конницу Казнакова. Последний, гвардейский кавалерист, был не плохим усмирителем лодзинских рабочих в 1906 г., завоевал сердца всех фабрикантов обращенной к ним на немецком языке речью (русский врем. ген.-губернатор!), но вождем конницы был по недоразумению. Боеспособностью среди подчиненных ему частей отличалась лишь слабая числом Уссурийская конная бригада, энергично предводимая ген. Крымовым{40}.
В этих условиях беспризорности 2-й Финляндской стрелковой дивизии, подчинение которой в эти дни болталось между ген. Тюлиным, штабами XXXIV, V армейского корпуса и V кавказского корпуса, мне пришлось, 19 августа 1915 г., вступить в командование полком. Остановлюсь несколько на своих первых шагах.
Официальные цифры о составе 6-го Финляндского стрелкового полка к 19 августа 1915 г., когда я его принял, гласили: 13 кадровых офицеров, 22 прапорщика, 1 614 штыков, 519 безоружных, 267 - младший командный состав, 113 - учебная команда, 66 телефонистов и ординарцев, 63 для связи, 98 - пулеметная команда, 57 - конных разведчиков, 90 каптенармусов, кашеваров и рабочих на кухне, 118 - санитаров, ротных и полковых, 111 - денщиков и конюхов, 31 слабосильных; последние по-видимому представляли неофициальное увеличение штата обоза II разряда. Безоружные представляли ценную рабочую силу для своевременной подготовки тыловых позиций. Свои пулеметы Максима были потеряны; на вооружении имелось 8 австрийских пулеметов, обеспеченных запасом патронов в 10 000 на каждый, но без перспектив на дальнейшее питание.
Пулеметчики в полку были прекрасные, так как начальнику пулеметной команды было предоставлено право преимущественного выбора людей из приходивших рот пополнения. Чрезвычайно ограниченное количество пулеметов толкало полк на тактическое использование всех пулеметов в первой пинии, в исходящих пунктах, на холмиках с большим обзором, где маскировка пулеметов встречала большие трудности. К более правильному тактическому использованию пулеметов полк смог перейти лишь в 1916 г., когда количество пулеметов увеличилось вчетверо. Пока же приходилось мириться с огромной убылью пулеметчиков в каждом бою; немцы удивительно искусно сосредоточивали ружейный и пулеметный огонь на наших стреляющих пулеметах; наводчики пулеметов выбывали в каждом бою чуть ли не на 50%, преимущественно убитыми; сильно страдала даже материальная часть: пробивались кожухи, и вытекала вода. Средний расход патронов на один пулемет в день боя не превышал 1 500, так как немцы оказывались вовсе не охотниками долго маршировать под пулеметным огнем, и цели для обстрела подставляли не часто.
Учебная команда, в которой заканчивало подготовку новое поколение унтер-офицеров, была обучена прекрасно. Это было будущее полка; но состав 12 рот был очень слаб - по сотне винтовок с небольшим. Учитывая ответственные дни, которые переживала русская армия, и желая быть возможно сильнее на первых шагах своего командования, я решил временно пожертвовать будущим в пользу настоящего и распустил учебную команду по ротам. Временно я остался без своей гвардии и без какого-либо обеспечения на случай гибели рот. Но в этот момент каждый хороший боец, с винтовкой, был для меня слишком дорог. Кадровых офицеров я успокоил обещанием собрать новую учебную команду при первом признаке затишья на фронте.
Телефонисты и писаря были хорошо грамотны и опытны в своем деле. Обоз был в очень приличном виде; за лошадьми ухаживал заботливо. Денежный ящик полка возился в обозе II разряда. Несколько раз в течение войны обоз оказывался в районе паники, поднятой слухами о прорвавшихся немецких разъездах. В других частях при этом иногда происходили недоразумения с денежными ящиками, которые таинственно исчезали. В 6-м Финляндском полку, во избежание такого саморазграбления денежного ящика, с началом войны была принята следующая мера: заведующий хозяйством отобрал из мобилизованных 12 пожилых, заведомо богатых, хозяйственных мужичков; они были избавлены от боя непосредственно, но поклялись не отходить и умереть около денежного ящика, и несли около него в течение всех трех лет войны караул. Эта дюжина вооруженных, степенных кулачков являлась и опорой начальства для поддержания строгой дисциплины в обозе II разряда. Числилась она в графе "слабосильные".
Конные разведчики представляли исключительно надежных кадровых солдат. За недохватком шашек при мобилизации, они, кроме винтовок, были вооружены внушительными кирасирскими палашами в гремящих металлических ножнах. Для рубки палаши были малогодны, владели они ими плоховато.
В общем полк имел явно здоровый, хороший костяк. Но роты на три четверти состояли из необстрелянных пополнений, которые предстояло еще переработать.
Наша дивизия, расположенная в Вилькомире, выделила в боевую часть 3 полка, из которых каждый занимал на правом берегу Свенты свой сектор; в каждом секторе на 15 км вперед было выдвинуто по батальону, которые образовали отряды - Коварский, Товянский, Шинкунский. Мой полк занимал левый, Шинкунский, сектор.
Первой моей задачей было конкретизировать мою личность в глазах всего личного состава полка. Через 3 - 4 дня могли начаться серьезные бои, я должен буду отдавать ответственные распоряжения, и надо, чтобы мои приказы исполнялись как следует. Приказ анонимный, от абстрактной начальственной инстанции - это полуприказ, допускающий отписки, препирательства, вялость исполнения. Другое дело, когда приказ дается определенным, лично известным нам лицом, перед которым придется держать ответ - такой приказ конечно будет авторитетнее. Бюрократическое управление может быть и анонимным; циркуляры, подлинность коих не заподазривается, могут иметь под собой совершенно неразборчивые подписи. Но командир полка должен быть не бюрократом, а вождем, воплощающим в своей личности волю всего коллектива; вождь анонимом очевидно быть не может.