Страница:
— Вы меня поймите, — пытался оправдаться хоть как-то Павел. — Медведь, до срока поднятый из берлоги, да еще раненый, очень опасен. Он и скот давит, и на человека нападает… Вот и пришлось пристрелить…
— А где, разрешение на отстрел? Где, я спрашиваю?! — впилось в него глазами областное начальство.
— Так, пока от вас бумагу получишь, он полстада уничтожит и людям вред сделает…
Но Шыкалов оправданий Павла не слушал, размахивая руками, говорил об охране окружающей среды, говорил долго и нудно, а председатель все ходил и ходил, меняя во рту папиросу — потухшую на зажженную… И Павел не заметил, как задремал.
Проснулся от крика. Рядом стоял Шыкалов и возмущенно кричал, поодаль улыбался председатель. Павел стал извиняться, сказал, что недосыпает с начала сева. Председатель тоже старался успокоить областное начальство, но тот долго еще пыхтел, потом подсунул Павлу протокол на подпись, где черным по белому было написано: за незаконную охоту он, Павел Буянов, должен добровольно внести в пятнадцатидневный срок на счет краевого охотобщества штраф — двести пятьдесят рублей. В противном случае дело будет передано в суд. Тут уже было не до сна.
Шыкалов взял с Павла еще расписку о том, что он не будет причинять вреда медвежонку, которого подобрал на месте незаконной охоты, и додержит у себя до отправки в зоопарк. После этого Шыкалов пожелал посмотреть, как содержится медвежонок, и Павлу пришлось везти его к себе домой. Жена Анюта приглашала к столу, но Шыкалов от обеда отказался.
Потом, летом, Шыкалов иногда будет заезжать к Павлу домой. Он с охотой играл с Потапычем, привозил ему сладости, удивлялся терпимости Белки и Бойко к медведю.
— Так чего же вы хотите, — объяснял Павел. — Из одной чашки с Потапычем едят. Белка — так та и спит с ним. Да от него и медведем не пахнет, скорее коровой, вон сколь молока выдувает за день…
— Злобность твои собаки теряют, на медведя уже не пойдут. Дисквалифицировались, так сказать, — твердил Шыкалов. — Испортил ты собак…
— Не-е-е, — не верил, да и не мог поверить Павел. — Потапыч — это одно, а дикие медведи — другое. У собаки тоже разум не зазря имеется…
Голос Шыкалова прервал воспоминания Павла:
— Товарищи участники испытаний, может быть, кто-нибудь из вас, надеясь на свою собаку, без очереди выйдет к медведю?
Мужики заинтересованно загомонили. У машин тоже наметилось движение, и вот к судейскому столу вышел невысокий мужчина, около ноги его плелась лайка. Была она серой масти, с белым воротником. Далеко высунутый язык часто подергивался. Павел видел, что Шыкалов о чем-то спрашивал подошедшего, рылся в бумагах…
А в это время среди мужиков множились шутки:
— Эта медведя съест…
— Да куды ей, сама лапы еле-еле переставляет…
— Надоела ей вся эта волокита, с утра на жаре, вот и плетется елееле…
— Такие-то и ненасытные…
— На один зубок ей Потапыч… Счас, как пинанет… Вспыхивал смех, а Павел вдруг почувствовал скрытую силу собаки и замер в беспокойном ожидании.
Наконец все формальности были соблюдены, и Шыкалов прокричал:
— Лайка Боня. Владелец Ситников. Ситников отстегнул поводок, снял ошейник.
— Вперед! — скомандовал и указал рукой в сторону изнывающего от жары и безделья Потапыча.
Вмиг вся вялость у собаки исчезла. Она подобралась, встопор-щила шерсть на загривке и молча бросилась вперед. Обежала вокруг медведя, потом скакнула к нему вплотную и тут же отскочила. Никто не заметил, когда она рванула Потапыча, но тот вдруг отчаянно ойкнул и завертелся на месте.
Павел знал — такой же стремительный укус и у его Белки.
Собака рванула медведя еще раз, еще… И только потом залаяла. Голос ее был хриплым от сдерживаемой ярости.
Потапыч только теперь стал понимать, что собака с ним не играет. Боль беспокоила его, и он быстро завертелся вокруг столба, наматывая на него цепь, тем самым еще больше ограничивая свою свободу передвижения. Собака увертывалась от его неуклюжих взмахов и рвала его, рвала…
И Потапыч перепугался. Он сел, прикрывая лапами искусанный зад, и жалобно взревел.
Посадив медведя, собака отошла шагов на пять и стала лаем подзывать хозяина. Тот подошел к ней, чтобы забрать. Но собака по всем правилам стала разворачивать медведя к нему спиной. Хо-зяин звал ее и ласково, и строго — ничего не помогало. Собака держалась перед мордой медведя, разворачивала его, подставляя охотнику под выстрел бок или спину зверя.
Тогда притащили длинную жердь с проволочной петлей на конце и набросили на заднюю лапу собаки. Та, не понимая, почему ее оттаскивают от добычи, рвалась и скулила.
Через некоторое время Шыкалов объявил, что лайка Броня прошла испытания с оценкой «хорошо». И стал объяснять, почему снижена оценка. Объяснял долго, путано.
Павел ничего не понял, а Василий подытожил зло:
— Не свой, значит, Ситников — не блатной. Потому пять и не поставили…
Следующая собака на медведя не пошла. Испугавшись, она так и не сдвинулась с места, несмотря на уговоры, приказы и даже пинки. А вот после нее оказались собаки одна другой смелее. Зачуяв свежую звериную кровь, некоторые из них чуть помедлив, а большинство прямо с ходу бросались на медведя. И бедный Потапыч уже не отбивался, не рычал, лишь жалобно стонал, стараясь хоть как-то уберечься от укусов.
Павлу казалось, что Потапыч ищет его глазами в толпе, знает, что он здесь, молит о пощаде. Уйти не было сил. И Павел прятался за спины людей. «Лучше бы я его застрелил тогда, на дереве…»
Беда случилась неожиданно. Видно было сразу, что собака тяжеловата, сильно раскормлена. Но, наверное, хозяину очень хотелось получить диплом… Собака смело бросилась на медведя, посадила его по всем правилам, но задохнулась, подавая голос, заперхалась. И Потапыч, воспользовавшись этим, легонько провел лапой по боку собаки, отчего та отлетела метра на три и забилась в предсмертных конвульсиях.
Пока оттаскивали собаку, пока утешали владельца, Потапыч спешно рыл яму. Владелец погибшей собаки стоял у судейского стола и требовал какую-то компенсацию.
Но Шыкалов положил этому конец, громогласно заявив:
— Испытания есть испытания. Обстановка, приближенная к боевой. Идет отбор лучших собак, и жалости нет места. Не мешайте работать…
«Да! — подумал Павел, — безжалостный ты человек, Шыкалов. Не знал я этого».
…Сегодня утром Шыкалов подъехал к дому Павла на «Волге», следом подошла грузовая машина с клеткой.
— Прощайтесь со своим питомцем, — веселым тоном сказал он. — Надоело, поди, с ним возиться?
— Нет, — сказала Анюта, торопясь собирать на стол. — Почему надоест? Смирный он, да и привыкли мы.
Конечно, к Потапычу они привыкли, но и держать такого большого зверя накладно, три поросенка вместо него запросто выкормишь. А еще побаиваться стал Павел, как бы чего не вышло. Намедни Потапыч тронул лапой проходившего мимо телка, так у того задние ноги совсем отнялись. Пришлось прирезать. Хорошо, хоть крови не попробовал медведь, а то бы беда.
Не знает об этом Анюта, взял вину Павел на себя:
— В огород полез, паршивец, я его и стукнул лопатой. Думал легонько, а оно вишь как вышло… Не рассчитал… — объяснял он жене, пряча глаза.
На Потапыча надели ошейник, цепь. Спустили доски из кузова на землю. Павел занес ведро с едой в клетку, позвал Потапыча — и тот, довольно урча, залез в клетку сам.
— Вот и отлично, — порадовался Шыкалов. — Я думал, сложнее будет. Спасибо вам большущее за медведя. Вот грамота. Да-да! Заслужили. И вот, распишитесь здесь. Сумма небольшая — так сказать, за корм, уход…
Немного погодя к Павлу зашел сосед Василий.
— Сколько он тебе отвалил? — спросил.
— Шестьдесят рублей…
— Не расщедрился. Говорил я тебе, дураку, мясом нужно было сдать. В ресторан. Там бы тебе деньги настоящие дали! А всем бы сказал — сдох Потапыч. Может, поел чего, а может, так — хвороба напала…
— Всем — это кому? — усмехнулся Павел.
— Да хоть бы этому — Шыкалову.
— Эх, Василий, а совести своей что сказать?
— Брось меня учить. Совесть, совесть… А убытки?! Двести пятьдесят рублей штрафу заплатил. Полгода кормил! Хотя бы это вернуть. Ведь его все равно пристрелят и начальство городское сожрет, под водочку, на банкете… Так у них сейчас пьянка называется…
— В зоопарк его забрали, — спокойно возразил Павел. — Ребятишкам на потеху…
— Ха! Ты посмотри на этого христосика! — воскликнул Василий. — В зоопарк?! Ребятишкам на потеху?! На поскотину повезли твоего Потапыча. Испытания на нем проводить будут. Со всей области собак свезли. А после лаек его ни один зоопарк не примет. Принимать нечего будет…
… Мегафон вызывал следующую собаку на место убитой. И снова крутилась карусель. Потапыч пытался прятаться в вырытую яму, но собаки заставляли его вылезать оттуда. Силы медведя иссякали. Как только очередную собаку оттаскивали, он тут же ложился на землю.
Среди зрителей стали раздаваться возгласы:
— Это не по правилам!
— Медведю отдохнуть надо…
— Его бы так самого, Шыкалова…
— Что ж без передыху-то…
Зашептались и судьи. После недолгого совещания Шыкалов сказал:
— Внимание! Суки кончились. Сейчас устроим перерыв на два часа. Только вот одну собачку пропустим. Давайте кобеля Петра Тимофеевича.
— Ишь ты! — завертел головой Василий. — Петр Тимофеевич — это кто?
Серый высокий кобель не стоял на месте. И только его отпустили, большими прыжками кинулся к медведю и вскочил ему на холку.
Потапыч взревел дико и грохнулся со всего размаха на землю, придавив кобеля. Тот отскочил в сторону, кровеня землю. Потапыч кинулся за ним, и все ахнули, только теперь заметив, что цепь отсоединилась от кольца. Зрители шарахнулись в разные стороны. Медведь догнал кобеля, поддал так, что тот перекувырнулся раза три в воздухе, а сам помчался в деревню.
— Догнать! — первым опомнился Шыкалов и заорал в мегафон: — Ружье мне! Застрелить немедленно!
Павел подбежал, стал убеждать, что Потапыч никуда не денется, прибежит домой и все. Что не надо ружья…
— Уйди! — оттолкнул его с дороги Шыкалов. — Он же кобеля Петра Тимофеевича… От, гад, что теперь будет… Ружье мне! — и побежал к машине.
Павел бросился к дому напрямую, через огороды. Перепрыгнув через изгородь и сшибая капустные кочаны, подбежал к дому и увидел, что опоздал. У запертой дверцы в свою загородку сидел Потапыч, закрывая морду лапами. Посреди двора стоял, широко расставив ноги, Шыкалов, медленно поднимая ружье. А сбоку, из-за угла дома, летела в яростном прыжке Белка, целясь оскаленной пастью человеку в горло. Следом, как всегда чуть поотстав, распластался Бойко…
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ СОБАКИ
Жучку разбудили блохи. Маленькие черные твари так больно кусали, что собака не выдержала, встала, встряхнулась предупреждая блох о начале ответных действий, села и стала решительно чесать тело задними лапами.
— Пошла, скотина! — заругался бомж Кущ — хозяин собаки, и Жучка получила увесистый пинок под ребра.
К ударам хозяина собака привыкла, потому отошла в сторонку и продолжила свое занятие. Почесав все места, что могла достать, она принялась ловить блох в шерсти. Занятие это почти бесполезное, очень уж проворны твари.
Через некоторое время, посчитав, что достаточно погоняла своих захребетников, Жучка встряхнулась, потянулась, зевнула и опять прилегла около хозяина. Но у того было плохое настроение, он замахнулся и нанес сильный удар и попал в пустоту — собака ловко увернулась. Правда, за это она получила большое количество ругательных слов, произнесенных с такой злобой, что повергли бы кого другого в шок, только не Жучку. Не такое видывала, поэтому присела, почесала левой задней лапой шею, опять зевнула звонко, с завыванием и уставилась в темноту подвала.
На улице светало — дальний угол подвала, где находился лаз, стал серым, да и крысы активизировались. Они возились и пищали у водопроводной трубы, с которой капала вода. Жучка почувствовала жажду и направилась в их сторону. Крысы притихли, потом расступились, недовольно пища. Собаку они не боялись, да и собака не покушалась на них.
Жучка ткнулась мордой в трубу и с жадностью слизала холодные капли. Потом нашла на полу ямку с водой и стала громко лакать.
— Жучка, гадина, принеси попить, — раздался голос хозяина. Жучка, виляя хвостом, радостно бросилась к нему, приветствуя его пробуждение громким лаем.
— Заткнись! Молчать! Итак голова болит… Фу! — крикнул сердито хозяин и заковыристо выругался.
Жучка послушно умолкла, знала — утром хозяина нужно опасаться.
Бомж Кущ сел на своем ложе и стал, точно так, как недавно собака, яростно чесаться. Потом со стоном выдохнул вонючий воздух, и зло проговорил в пространство подвала:
— Опохмелиться бы?! — пошарил рукой вокруг себя, ничего не нашел и стал трудно подниматься.
Жучка прыгала вокруг него, но не близко.
— Чему радуешься, дура? — спросил хозяин, с трудом выпрямляясь. — Лучше бы опохмелиться нашла.
Бомж Кущ проковылял к трубе, с которой стекала вода, шугнул крыс и, со стоном наклонясь, припал к ямке с водой. Напился. Со стоном же выпрямился, решил пнуть приблизившуюся Жучку, промахнулся и чуть не упал. Заругался опять и поковылял к выходу из подвала. Собака, опережая его, выскочила во двор.
Утро хмурое, неприветливое. Но воздух после подвала свеж и прохладен. Кущ встряхнулся всем телом и зевнул, широко открывая рот. Где бы опохмелиться? Боль в голове становилась невыносимой. Поворачиваясь вокруг оси, он прихватил взглядом подозрительное движение у второго от него мусорного бака, выдвинутого к дороге. Пригляделся — бомжиха Паша обогащалась пустыми бутылками на его территории. Ах, ты, подлая!
Скорым шагом, на сколько позволяли затекшие за ночь мышцы, Кущ попытался достать наглую. Куда там, больно шустра!
— Ты почему… — задохнулся он от негодования. — Почему на моем участке?! Убью!
— Если догонишь… — кокетливо повела головой со старым позеленевшим фингалом под левым глазом бомжиха Паша.
Кущ прикинул расстояние между ними и понял — не догнать.
— Дай опохмелиться, — снизошел он до мирных переговоров.
— А ты мне за это что?
Наглость бомжихи, промышляющей на чужой территории, была беспредельна и требовала ответных действий.
— Жучка! — обратился бомж Кущ к своей собаке. — Фас ее! — и указал рукой на нарушительницу.
Жучка подбежала к бомжихе и завиляла хвостом. Знакомая…
— Правильно, моя хорошая… — пропела Паша и наклонилась, чтобы погладить собаку, но и, наклоняясь, не теряла из вида Куща.
Жучка охотно подставила под руку свою спину, не часто перепадает ей ласка.
— Куси ее, Жучка! — закричал хозяин и неуклюжим прыжком подвинулся к бомжихе.
Паша отскочила на безопасное расстояние и вдруг сказала:
— Отдай мне собаку. Опохмелю.
Кущ облизнулся от предчувствия выпивки.
— Это… нельзя.
— Почему? Посмотри, какая она неухоженная, не вычесанная, в хвосте колючки, грязная…
— Собака она и есть собака, — философски заметил Кущ и сделал попытку незаметно приблизиться, но бомжиха на такое же расстояние отодвинулась.
— Отдай собаку. Опохмелю, — повторила.
— Нельзя отдавать… — упорствовал Кущ, пытаясь поймать какую-то мысль. — О! — вспомнил он. — Жену, ружье… Погоди! Во! Ружье, коня и жену — нельзя отдать никому… и еще… это… собаку тоже отдавать нельзя. Ни дарить, ни отдавать, — облегченно выдохнул. Вспомнил же!
— А продать?
— Продать можно.
— Продай за стакан водки, — соблазняла бомжиха.
— Ты что, такая собака… всего за стакан? — стал торговаться Кущ, хотя все тело его дрожало от похмельного напряжения. — Замечательная собака…
— Как хочешь, — внезапно отступила бомжиха и повернулась, собираясь уходить.
— Стой! — приказал ей Кущ. — Давай сейчас стакан. И еще стакан будешь должна.
— Ладно, — согласилась Паша, достала из пакета початую бутылку, глянула в нее на свет, определяя количество, отхлебнула лишнее прямо из горлышка, поставила бутылку на асфальт, подхватила под живот Жучку и скоренько скрылась за углом.
Бомжиха Паша несла Жучку долго. Собаке было неудобно и больно, и она начала скулить.
— Замолчи! — прикрикнула на нее новая хозяйка.
Наконец, спустились в подвал многоэтажного дома. Паша прошла в дальний угол, где у нее был отгорожен пустыми ящиками закуток. Зашла в закуток, задвинула за собой ящик, служащий дверью, и только после этого отпустила собаку.
Жучка встряхнулась и кинулась к выходу, но ящик наглухо закрывал вход, да и новая хозяйка больно схватила за шиворот.
— Куда?! Я тебя купила, ты теперь моя и будешь жить здесь!
Жучка определяла смысл человеческих слов по интонации. Сейчас интонация была грозной, хозяина рядом не было, запрятаться не за кого и она присела у входа.
— Молодец! — похвалила ее новая хозяйка. — Вдвоем мы с тобой славно заживем, — она сунулась куда-то за ящики и вытащила кусок колбасы, вытерла с нее рукавом плесень и подала собаке.
Жучка от угощения не отказалась и даже очень быстро с ним справилась.
Бомжиха Паша зажгла огарок свечи, села на ящики, накрытые тряпьем, и взяла Жучку на колени. Стала поглаживать ее и приговаривать ласково:
— Хорошая! Хорошая! Я буду звать тебя Белочкой. Погоди, Белочка, сейчас я тебя расчешу.
Паша достала откуда-то ножницы и расческу и целый час трудилась над шерстью собаки, пока не привела ее в божеский вид. Жучка терпеливо все сносила. Довольная своей работой, Паша отпустила собаку, сбросила на пол очески собачьей шерсти, достала из пакета бутылку, отпила из горлышка, выдохнула сильно, прилегла, вытянулась и вздохнула с облегчением.
— Иди ко мне! — приказала собаке.
Та не послушалась, искала выход. Во-первых, она хотела вернуться к своему хозяину, во-вторых, и это было сейчас главным, ей нужно было справить естественные надобности.
— Ко мне! — крикнула бомжиха с угрозой. Жучка заскулила, завиляла хвостом.
— Я сказала: ко мне! — заорала новая хозяйка и, вскочив, пнула собаку изо всей силы.
Жучке было больно и страшно: хозяина нет, а тут еще эта женщина, что так быстро меняет милость на гнев, и ее большая тень, в слабом свете свечи мечущаяся по ограниченному пространству закутка… Жучка прижалась к земле и попыталась подползти под ящик, закрывающий вход.
— Куда?! Ко мне! — заорала опять бомжиха.
Жучка сунула голову в дыру и постепенно втягивала туда тело, скребя задними лапами по полу.
Бомжиха Паша, рассвирепев, выхватила откуда-то палку и ударила собаку.
— Ко мне! Ко мне! — орала она.
Жучка была в отчаянном положении, она не могла выполнить команду, подойти к женщине, потому как у нее была палка, которая больно била. Убежать же от этой боли было некуда, и тогда она встопорщила шерсть на загривке и жалобно зарычала, скорее даже заскулила.
— Ах, ты! — истерично вскрикнула бомжиха Паша. — Я тебя накормила, подстригла, а ты теперь на меня рычать?! Ну, гадина, я тебя сейчас… Я тебя проучу!
Она замахнулась палкой, но Жучка увернулась, а бомжиха, промахнувшись, рухнула всем телом на хрупкую стену из пустых ящиков. Стена развалилась, Жучка выскочила из закутка и помчалась к светлому пятну лаза, во двор, сопровождаемая яростной руганью и угрозами.
Хозяина Жучка нашла в очереди таких же бомжей около ларька, где принимали пустые бутылки. Он был уже пьян.
— О! — удивился он. — Жучка?! Нет, не Жучка! Или… Ты это? Жучка ластилась к нему, прыгала, виляла хвостом.
Наконец хозяин узнал свою, теперь подстриженную и расчесанную собаку.
— Ты как это? Убежала, что ли? Я тебя этой… Пашке продал. Пошла вон! — и больно пнул.
Бомжи, стоящие в очереди, с ленивым интересом прислушивались.
— Ты теперь не моя, — подытожил Кущ.
Жучке в голосе хозяина послышалось сожаление, и она, считая, что это относится к ней, поднялась на задние лапы, передние поставила на грязную штанину Куща и заглянула снизу в его глаза.
Кущ вздохнул и пробормотал, будто оправдываясь:
— Хотя она, эта Пашка — сука, стакан еще мне должна. Не заплатила за собаку полностью. Правду я говорю! — он искал поддержку у стоящих в очереди бомжей, но те прятали шеи в воротники одежек и никак не реагировали. — Правду я говорю! — утвердился Кущ в своем мнении и хрипло засмеялся. — Как это… Постой! Как же… Если товар… Если товар не оплачен полностью, он принадлежит покупателю только на ту часть, что оплачена… Ха-ха! — хрипло засмеялся он, довольный, что вспомнил что-то из институтских учебников. — Слыхала, Жучка, наполовину ты моя!
Хорошее настроение еще держалось, и Кущ, вытащив из пакета куриную ножку, бросил собаке:
— Грызи, моя половина!
Жучка поспешила воспользоваться разрешением. Она хорошо знала людей и прочувствовала на своей шкуре, как быстро доброту свою они меняют на злобу и ярость. Не успела она проглотить подарок хозяина, как в очереди бомжей послышался шум, потом вскрик — кто-то кого-то ударил. Началась потасовка. Мгновенно очередь разбилась на два лагеря. Загремели бутылки, загомонили хриплые голоса… Жучка бегала вокруг дерущихся, громко лаяла, кусала кого-то за ноги, пытаясь прорваться к хозяину.
— Ларек закрываю! — послышался категоричный голос приемщика посуды.
Драка мгновенно прекратилась, бомжи выстроились согласно занятой очереди. Бомж Кущ выбрался из толпы, вытирая рукавом разбитый нос. Собака кинулась к нему.
— Пошла-а! — прогундосил Кущ. — Пошто не защищала хозяина?
— Шавку твою нужно пришить, — раздался голос из очереди.
— Правильно! За лапы, да об угол ларька, — поддержал второй голос.
— Попробуй! — воинственно выпятил грудь Кущ. — А за что?
— За ноги кусает, — чуть не хором пожаловались бомжи.
— Не будете на хозяина нападать, — ухмыльнулся довольный Кущ.
— Нечего тут с собаками по очередям… — возмутился худой бомж со свежей царапиной на щеке. — Собакам вообще запрещено в общественном месте находиться…
Кущ, показывая на его царапину, спросил:
— Жучка так высоко достала или ты слишком низко наклонился? Бомжи усмехнулись, атмосфера в очереди потеплела. Кущ полез в пакет, достал еще кусок курицы. Посмотрел на него, откусил, остальное бросил собаке. Жучка поняла, что поступила правильно, коли угодила хозяину, и была счастлива.
Сдав бутылки, хозяин и худой бомж со свежей царапиной, купили водки и пошли в подвал. Жучка бежала следом. Люди уселись в подвале на перевернутых ящиках, стали пить водку и играть в карты. Собака лежала у ног хозяина и дремала. Ей было хорошо, просто замечательно — сыта и рядом с хозяином.
Но вскоре хозяин стал повышать голос, нервничать, и собака проснулась. Если бы она понимала в картах, то узнала бы, что хозяин проигрывает, причем проигрывает по-крупному. Вот он снял лохмотья, служащие ему одеждой, и бросил под ноги худому.
— Бери! И сдавай!
— Тряпки твои мне не нужны, — худой закурил и долго кашлял. Кашлял надсадно, задыхаясь. На губах появилась кровь.
— Чего это у тебя? — удивился хозяин.
— Туберкулез, — худой перевел дух.
— Ну, сдавай, — попросил униженно хозяин. — Сдай разок в долг. Больше у меня ничего нет.
Худой посидел минуту, безвольно опустив руки, потом сказал:
— Ставь своего Кабыздоха на кон.
— Ты чего?! — удивился хозяин. — На кой хрен тебе моя собака?
— Съем, — на полном серьезе ответил худой и опять закашлял.
— А ведь верно, — почему-то обрадовался Кущ. — Слышал я, что жирной собачатиной вылечиваются…
Он подозвал собаку, посадил на колени, пощупал ребра, погладил. От такой ласки собака радостно взвизгнула и лизнула его в лицо.
— Пошла-а! — хозяин столкнул ее с колен. — Жирная! И чистая. Ее кто-то даже расчесал… Пашка, наверное.
— Вот и ставь на кон. Засчитаем за пятьдесят рэ, — сказал худой, тасуя карты.
— Что ты, что ты! — воскликнул хозяин. — Даже разговору быть не может. Она же мне родная. Единственная память от той, прошлой жизни. Да такая жирная…
— Кончай базар! — раздраженно поморщился худой бомж. — Засчитываем за сотню — и все, ни копейки больше. Сдавать?
— Сдавай! — согласился хозяин.
Собака, уловив в голосах людей мирные мотивы, опять задремала. Проснулась от возгласа хозяина:
— От, падла, не везет! Собака подняла голову, села.
— Все, больше не играю, — худой поднялся с ящика. — Давай собаку.
— Имей в виду, она от всех убегает, — честно признался хозяин.
— Не успеет убежать, — худой подхватил Жучку под живот, достал из кармана веревку и больно затянул петлю на собачьей шее.
Собака тоненько взвизгнула.
— Потерпи, недолго осталось мучиться, — успокоил ее худой бомж и пошел к выходу из подвала.
Жучка выворачивала голову, чтобы видеть хозяина, но тот уже улегся на свое ложе.
Худой шел быстро, но дважды останавливался и долго кашлял. Все тело его содрогалось, ноги подгибались и, если бы не веревочная петля на шее, Жучка давно бы убежала от него. Наконец бомж залез в подвал жилого дома, прошел в дальний угол. Придерживая собаку одной рукой, чиркнул зажигалкой и зажег свечу. Подождал пока она разгорится и сильно дернул за веревку, затягивая петлю. Жучка захрипела и забилась в конвульсиях, потом стихла, вытянулась.
— Вот и хорошо-о-о, — пропел худой бомж. — Вот и славненько-о-о! Сейчас я ножичек найду-у, кровь спущу-у, шкуру обдеру-у, сухих щепочек положу-у, костерок разожгу-у, воду в котелке вскипячу-у…
— А где, разрешение на отстрел? Где, я спрашиваю?! — впилось в него глазами областное начальство.
— Так, пока от вас бумагу получишь, он полстада уничтожит и людям вред сделает…
Но Шыкалов оправданий Павла не слушал, размахивая руками, говорил об охране окружающей среды, говорил долго и нудно, а председатель все ходил и ходил, меняя во рту папиросу — потухшую на зажженную… И Павел не заметил, как задремал.
Проснулся от крика. Рядом стоял Шыкалов и возмущенно кричал, поодаль улыбался председатель. Павел стал извиняться, сказал, что недосыпает с начала сева. Председатель тоже старался успокоить областное начальство, но тот долго еще пыхтел, потом подсунул Павлу протокол на подпись, где черным по белому было написано: за незаконную охоту он, Павел Буянов, должен добровольно внести в пятнадцатидневный срок на счет краевого охотобщества штраф — двести пятьдесят рублей. В противном случае дело будет передано в суд. Тут уже было не до сна.
Шыкалов взял с Павла еще расписку о том, что он не будет причинять вреда медвежонку, которого подобрал на месте незаконной охоты, и додержит у себя до отправки в зоопарк. После этого Шыкалов пожелал посмотреть, как содержится медвежонок, и Павлу пришлось везти его к себе домой. Жена Анюта приглашала к столу, но Шыкалов от обеда отказался.
Потом, летом, Шыкалов иногда будет заезжать к Павлу домой. Он с охотой играл с Потапычем, привозил ему сладости, удивлялся терпимости Белки и Бойко к медведю.
— Так чего же вы хотите, — объяснял Павел. — Из одной чашки с Потапычем едят. Белка — так та и спит с ним. Да от него и медведем не пахнет, скорее коровой, вон сколь молока выдувает за день…
— Злобность твои собаки теряют, на медведя уже не пойдут. Дисквалифицировались, так сказать, — твердил Шыкалов. — Испортил ты собак…
— Не-е-е, — не верил, да и не мог поверить Павел. — Потапыч — это одно, а дикие медведи — другое. У собаки тоже разум не зазря имеется…
Голос Шыкалова прервал воспоминания Павла:
— Товарищи участники испытаний, может быть, кто-нибудь из вас, надеясь на свою собаку, без очереди выйдет к медведю?
Мужики заинтересованно загомонили. У машин тоже наметилось движение, и вот к судейскому столу вышел невысокий мужчина, около ноги его плелась лайка. Была она серой масти, с белым воротником. Далеко высунутый язык часто подергивался. Павел видел, что Шыкалов о чем-то спрашивал подошедшего, рылся в бумагах…
А в это время среди мужиков множились шутки:
— Эта медведя съест…
— Да куды ей, сама лапы еле-еле переставляет…
— Надоела ей вся эта волокита, с утра на жаре, вот и плетется елееле…
— Такие-то и ненасытные…
— На один зубок ей Потапыч… Счас, как пинанет… Вспыхивал смех, а Павел вдруг почувствовал скрытую силу собаки и замер в беспокойном ожидании.
Наконец все формальности были соблюдены, и Шыкалов прокричал:
— Лайка Боня. Владелец Ситников. Ситников отстегнул поводок, снял ошейник.
— Вперед! — скомандовал и указал рукой в сторону изнывающего от жары и безделья Потапыча.
Вмиг вся вялость у собаки исчезла. Она подобралась, встопор-щила шерсть на загривке и молча бросилась вперед. Обежала вокруг медведя, потом скакнула к нему вплотную и тут же отскочила. Никто не заметил, когда она рванула Потапыча, но тот вдруг отчаянно ойкнул и завертелся на месте.
Павел знал — такой же стремительный укус и у его Белки.
Собака рванула медведя еще раз, еще… И только потом залаяла. Голос ее был хриплым от сдерживаемой ярости.
Потапыч только теперь стал понимать, что собака с ним не играет. Боль беспокоила его, и он быстро завертелся вокруг столба, наматывая на него цепь, тем самым еще больше ограничивая свою свободу передвижения. Собака увертывалась от его неуклюжих взмахов и рвала его, рвала…
И Потапыч перепугался. Он сел, прикрывая лапами искусанный зад, и жалобно взревел.
Посадив медведя, собака отошла шагов на пять и стала лаем подзывать хозяина. Тот подошел к ней, чтобы забрать. Но собака по всем правилам стала разворачивать медведя к нему спиной. Хо-зяин звал ее и ласково, и строго — ничего не помогало. Собака держалась перед мордой медведя, разворачивала его, подставляя охотнику под выстрел бок или спину зверя.
Тогда притащили длинную жердь с проволочной петлей на конце и набросили на заднюю лапу собаки. Та, не понимая, почему ее оттаскивают от добычи, рвалась и скулила.
Через некоторое время Шыкалов объявил, что лайка Броня прошла испытания с оценкой «хорошо». И стал объяснять, почему снижена оценка. Объяснял долго, путано.
Павел ничего не понял, а Василий подытожил зло:
— Не свой, значит, Ситников — не блатной. Потому пять и не поставили…
Следующая собака на медведя не пошла. Испугавшись, она так и не сдвинулась с места, несмотря на уговоры, приказы и даже пинки. А вот после нее оказались собаки одна другой смелее. Зачуяв свежую звериную кровь, некоторые из них чуть помедлив, а большинство прямо с ходу бросались на медведя. И бедный Потапыч уже не отбивался, не рычал, лишь жалобно стонал, стараясь хоть как-то уберечься от укусов.
Павлу казалось, что Потапыч ищет его глазами в толпе, знает, что он здесь, молит о пощаде. Уйти не было сил. И Павел прятался за спины людей. «Лучше бы я его застрелил тогда, на дереве…»
Беда случилась неожиданно. Видно было сразу, что собака тяжеловата, сильно раскормлена. Но, наверное, хозяину очень хотелось получить диплом… Собака смело бросилась на медведя, посадила его по всем правилам, но задохнулась, подавая голос, заперхалась. И Потапыч, воспользовавшись этим, легонько провел лапой по боку собаки, отчего та отлетела метра на три и забилась в предсмертных конвульсиях.
Пока оттаскивали собаку, пока утешали владельца, Потапыч спешно рыл яму. Владелец погибшей собаки стоял у судейского стола и требовал какую-то компенсацию.
Но Шыкалов положил этому конец, громогласно заявив:
— Испытания есть испытания. Обстановка, приближенная к боевой. Идет отбор лучших собак, и жалости нет места. Не мешайте работать…
«Да! — подумал Павел, — безжалостный ты человек, Шыкалов. Не знал я этого».
…Сегодня утром Шыкалов подъехал к дому Павла на «Волге», следом подошла грузовая машина с клеткой.
— Прощайтесь со своим питомцем, — веселым тоном сказал он. — Надоело, поди, с ним возиться?
— Нет, — сказала Анюта, торопясь собирать на стол. — Почему надоест? Смирный он, да и привыкли мы.
Конечно, к Потапычу они привыкли, но и держать такого большого зверя накладно, три поросенка вместо него запросто выкормишь. А еще побаиваться стал Павел, как бы чего не вышло. Намедни Потапыч тронул лапой проходившего мимо телка, так у того задние ноги совсем отнялись. Пришлось прирезать. Хорошо, хоть крови не попробовал медведь, а то бы беда.
Не знает об этом Анюта, взял вину Павел на себя:
— В огород полез, паршивец, я его и стукнул лопатой. Думал легонько, а оно вишь как вышло… Не рассчитал… — объяснял он жене, пряча глаза.
На Потапыча надели ошейник, цепь. Спустили доски из кузова на землю. Павел занес ведро с едой в клетку, позвал Потапыча — и тот, довольно урча, залез в клетку сам.
— Вот и отлично, — порадовался Шыкалов. — Я думал, сложнее будет. Спасибо вам большущее за медведя. Вот грамота. Да-да! Заслужили. И вот, распишитесь здесь. Сумма небольшая — так сказать, за корм, уход…
Немного погодя к Павлу зашел сосед Василий.
— Сколько он тебе отвалил? — спросил.
— Шестьдесят рублей…
— Не расщедрился. Говорил я тебе, дураку, мясом нужно было сдать. В ресторан. Там бы тебе деньги настоящие дали! А всем бы сказал — сдох Потапыч. Может, поел чего, а может, так — хвороба напала…
— Всем — это кому? — усмехнулся Павел.
— Да хоть бы этому — Шыкалову.
— Эх, Василий, а совести своей что сказать?
— Брось меня учить. Совесть, совесть… А убытки?! Двести пятьдесят рублей штрафу заплатил. Полгода кормил! Хотя бы это вернуть. Ведь его все равно пристрелят и начальство городское сожрет, под водочку, на банкете… Так у них сейчас пьянка называется…
— В зоопарк его забрали, — спокойно возразил Павел. — Ребятишкам на потеху…
— Ха! Ты посмотри на этого христосика! — воскликнул Василий. — В зоопарк?! Ребятишкам на потеху?! На поскотину повезли твоего Потапыча. Испытания на нем проводить будут. Со всей области собак свезли. А после лаек его ни один зоопарк не примет. Принимать нечего будет…
… Мегафон вызывал следующую собаку на место убитой. И снова крутилась карусель. Потапыч пытался прятаться в вырытую яму, но собаки заставляли его вылезать оттуда. Силы медведя иссякали. Как только очередную собаку оттаскивали, он тут же ложился на землю.
Среди зрителей стали раздаваться возгласы:
— Это не по правилам!
— Медведю отдохнуть надо…
— Его бы так самого, Шыкалова…
— Что ж без передыху-то…
Зашептались и судьи. После недолгого совещания Шыкалов сказал:
— Внимание! Суки кончились. Сейчас устроим перерыв на два часа. Только вот одну собачку пропустим. Давайте кобеля Петра Тимофеевича.
— Ишь ты! — завертел головой Василий. — Петр Тимофеевич — это кто?
Серый высокий кобель не стоял на месте. И только его отпустили, большими прыжками кинулся к медведю и вскочил ему на холку.
Потапыч взревел дико и грохнулся со всего размаха на землю, придавив кобеля. Тот отскочил в сторону, кровеня землю. Потапыч кинулся за ним, и все ахнули, только теперь заметив, что цепь отсоединилась от кольца. Зрители шарахнулись в разные стороны. Медведь догнал кобеля, поддал так, что тот перекувырнулся раза три в воздухе, а сам помчался в деревню.
— Догнать! — первым опомнился Шыкалов и заорал в мегафон: — Ружье мне! Застрелить немедленно!
Павел подбежал, стал убеждать, что Потапыч никуда не денется, прибежит домой и все. Что не надо ружья…
— Уйди! — оттолкнул его с дороги Шыкалов. — Он же кобеля Петра Тимофеевича… От, гад, что теперь будет… Ружье мне! — и побежал к машине.
Павел бросился к дому напрямую, через огороды. Перепрыгнув через изгородь и сшибая капустные кочаны, подбежал к дому и увидел, что опоздал. У запертой дверцы в свою загородку сидел Потапыч, закрывая морду лапами. Посреди двора стоял, широко расставив ноги, Шыкалов, медленно поднимая ружье. А сбоку, из-за угла дома, летела в яростном прыжке Белка, целясь оскаленной пастью человеку в горло. Следом, как всегда чуть поотстав, распластался Бойко…
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ СОБАКИ
1
Жучку разбудили блохи. Маленькие черные твари так больно кусали, что собака не выдержала, встала, встряхнулась предупреждая блох о начале ответных действий, села и стала решительно чесать тело задними лапами.
— Пошла, скотина! — заругался бомж Кущ — хозяин собаки, и Жучка получила увесистый пинок под ребра.
К ударам хозяина собака привыкла, потому отошла в сторонку и продолжила свое занятие. Почесав все места, что могла достать, она принялась ловить блох в шерсти. Занятие это почти бесполезное, очень уж проворны твари.
Через некоторое время, посчитав, что достаточно погоняла своих захребетников, Жучка встряхнулась, потянулась, зевнула и опять прилегла около хозяина. Но у того было плохое настроение, он замахнулся и нанес сильный удар и попал в пустоту — собака ловко увернулась. Правда, за это она получила большое количество ругательных слов, произнесенных с такой злобой, что повергли бы кого другого в шок, только не Жучку. Не такое видывала, поэтому присела, почесала левой задней лапой шею, опять зевнула звонко, с завыванием и уставилась в темноту подвала.
На улице светало — дальний угол подвала, где находился лаз, стал серым, да и крысы активизировались. Они возились и пищали у водопроводной трубы, с которой капала вода. Жучка почувствовала жажду и направилась в их сторону. Крысы притихли, потом расступились, недовольно пища. Собаку они не боялись, да и собака не покушалась на них.
Жучка ткнулась мордой в трубу и с жадностью слизала холодные капли. Потом нашла на полу ямку с водой и стала громко лакать.
— Жучка, гадина, принеси попить, — раздался голос хозяина. Жучка, виляя хвостом, радостно бросилась к нему, приветствуя его пробуждение громким лаем.
— Заткнись! Молчать! Итак голова болит… Фу! — крикнул сердито хозяин и заковыристо выругался.
Жучка послушно умолкла, знала — утром хозяина нужно опасаться.
Бомж Кущ сел на своем ложе и стал, точно так, как недавно собака, яростно чесаться. Потом со стоном выдохнул вонючий воздух, и зло проговорил в пространство подвала:
— Опохмелиться бы?! — пошарил рукой вокруг себя, ничего не нашел и стал трудно подниматься.
Жучка прыгала вокруг него, но не близко.
— Чему радуешься, дура? — спросил хозяин, с трудом выпрямляясь. — Лучше бы опохмелиться нашла.
Бомж Кущ проковылял к трубе, с которой стекала вода, шугнул крыс и, со стоном наклонясь, припал к ямке с водой. Напился. Со стоном же выпрямился, решил пнуть приблизившуюся Жучку, промахнулся и чуть не упал. Заругался опять и поковылял к выходу из подвала. Собака, опережая его, выскочила во двор.
Утро хмурое, неприветливое. Но воздух после подвала свеж и прохладен. Кущ встряхнулся всем телом и зевнул, широко открывая рот. Где бы опохмелиться? Боль в голове становилась невыносимой. Поворачиваясь вокруг оси, он прихватил взглядом подозрительное движение у второго от него мусорного бака, выдвинутого к дороге. Пригляделся — бомжиха Паша обогащалась пустыми бутылками на его территории. Ах, ты, подлая!
Скорым шагом, на сколько позволяли затекшие за ночь мышцы, Кущ попытался достать наглую. Куда там, больно шустра!
— Ты почему… — задохнулся он от негодования. — Почему на моем участке?! Убью!
— Если догонишь… — кокетливо повела головой со старым позеленевшим фингалом под левым глазом бомжиха Паша.
Кущ прикинул расстояние между ними и понял — не догнать.
— Дай опохмелиться, — снизошел он до мирных переговоров.
— А ты мне за это что?
Наглость бомжихи, промышляющей на чужой территории, была беспредельна и требовала ответных действий.
— Жучка! — обратился бомж Кущ к своей собаке. — Фас ее! — и указал рукой на нарушительницу.
Жучка подбежала к бомжихе и завиляла хвостом. Знакомая…
— Правильно, моя хорошая… — пропела Паша и наклонилась, чтобы погладить собаку, но и, наклоняясь, не теряла из вида Куща.
Жучка охотно подставила под руку свою спину, не часто перепадает ей ласка.
— Куси ее, Жучка! — закричал хозяин и неуклюжим прыжком подвинулся к бомжихе.
Паша отскочила на безопасное расстояние и вдруг сказала:
— Отдай мне собаку. Опохмелю.
Кущ облизнулся от предчувствия выпивки.
— Это… нельзя.
— Почему? Посмотри, какая она неухоженная, не вычесанная, в хвосте колючки, грязная…
— Собака она и есть собака, — философски заметил Кущ и сделал попытку незаметно приблизиться, но бомжиха на такое же расстояние отодвинулась.
— Отдай собаку. Опохмелю, — повторила.
— Нельзя отдавать… — упорствовал Кущ, пытаясь поймать какую-то мысль. — О! — вспомнил он. — Жену, ружье… Погоди! Во! Ружье, коня и жену — нельзя отдать никому… и еще… это… собаку тоже отдавать нельзя. Ни дарить, ни отдавать, — облегченно выдохнул. Вспомнил же!
— А продать?
— Продать можно.
— Продай за стакан водки, — соблазняла бомжиха.
— Ты что, такая собака… всего за стакан? — стал торговаться Кущ, хотя все тело его дрожало от похмельного напряжения. — Замечательная собака…
— Как хочешь, — внезапно отступила бомжиха и повернулась, собираясь уходить.
— Стой! — приказал ей Кущ. — Давай сейчас стакан. И еще стакан будешь должна.
— Ладно, — согласилась Паша, достала из пакета початую бутылку, глянула в нее на свет, определяя количество, отхлебнула лишнее прямо из горлышка, поставила бутылку на асфальт, подхватила под живот Жучку и скоренько скрылась за углом.
2
Бомжиха Паша несла Жучку долго. Собаке было неудобно и больно, и она начала скулить.
— Замолчи! — прикрикнула на нее новая хозяйка.
Наконец, спустились в подвал многоэтажного дома. Паша прошла в дальний угол, где у нее был отгорожен пустыми ящиками закуток. Зашла в закуток, задвинула за собой ящик, служащий дверью, и только после этого отпустила собаку.
Жучка встряхнулась и кинулась к выходу, но ящик наглухо закрывал вход, да и новая хозяйка больно схватила за шиворот.
— Куда?! Я тебя купила, ты теперь моя и будешь жить здесь!
Жучка определяла смысл человеческих слов по интонации. Сейчас интонация была грозной, хозяина рядом не было, запрятаться не за кого и она присела у входа.
— Молодец! — похвалила ее новая хозяйка. — Вдвоем мы с тобой славно заживем, — она сунулась куда-то за ящики и вытащила кусок колбасы, вытерла с нее рукавом плесень и подала собаке.
Жучка от угощения не отказалась и даже очень быстро с ним справилась.
Бомжиха Паша зажгла огарок свечи, села на ящики, накрытые тряпьем, и взяла Жучку на колени. Стала поглаживать ее и приговаривать ласково:
— Хорошая! Хорошая! Я буду звать тебя Белочкой. Погоди, Белочка, сейчас я тебя расчешу.
Паша достала откуда-то ножницы и расческу и целый час трудилась над шерстью собаки, пока не привела ее в божеский вид. Жучка терпеливо все сносила. Довольная своей работой, Паша отпустила собаку, сбросила на пол очески собачьей шерсти, достала из пакета бутылку, отпила из горлышка, выдохнула сильно, прилегла, вытянулась и вздохнула с облегчением.
— Иди ко мне! — приказала собаке.
Та не послушалась, искала выход. Во-первых, она хотела вернуться к своему хозяину, во-вторых, и это было сейчас главным, ей нужно было справить естественные надобности.
— Ко мне! — крикнула бомжиха с угрозой. Жучка заскулила, завиляла хвостом.
— Я сказала: ко мне! — заорала новая хозяйка и, вскочив, пнула собаку изо всей силы.
Жучке было больно и страшно: хозяина нет, а тут еще эта женщина, что так быстро меняет милость на гнев, и ее большая тень, в слабом свете свечи мечущаяся по ограниченному пространству закутка… Жучка прижалась к земле и попыталась подползти под ящик, закрывающий вход.
— Куда?! Ко мне! — заорала опять бомжиха.
Жучка сунула голову в дыру и постепенно втягивала туда тело, скребя задними лапами по полу.
Бомжиха Паша, рассвирепев, выхватила откуда-то палку и ударила собаку.
— Ко мне! Ко мне! — орала она.
Жучка была в отчаянном положении, она не могла выполнить команду, подойти к женщине, потому как у нее была палка, которая больно била. Убежать же от этой боли было некуда, и тогда она встопорщила шерсть на загривке и жалобно зарычала, скорее даже заскулила.
— Ах, ты! — истерично вскрикнула бомжиха Паша. — Я тебя накормила, подстригла, а ты теперь на меня рычать?! Ну, гадина, я тебя сейчас… Я тебя проучу!
Она замахнулась палкой, но Жучка увернулась, а бомжиха, промахнувшись, рухнула всем телом на хрупкую стену из пустых ящиков. Стена развалилась, Жучка выскочила из закутка и помчалась к светлому пятну лаза, во двор, сопровождаемая яростной руганью и угрозами.
3
Хозяина Жучка нашла в очереди таких же бомжей около ларька, где принимали пустые бутылки. Он был уже пьян.
— О! — удивился он. — Жучка?! Нет, не Жучка! Или… Ты это? Жучка ластилась к нему, прыгала, виляла хвостом.
Наконец хозяин узнал свою, теперь подстриженную и расчесанную собаку.
— Ты как это? Убежала, что ли? Я тебя этой… Пашке продал. Пошла вон! — и больно пнул.
Бомжи, стоящие в очереди, с ленивым интересом прислушивались.
— Ты теперь не моя, — подытожил Кущ.
Жучке в голосе хозяина послышалось сожаление, и она, считая, что это относится к ней, поднялась на задние лапы, передние поставила на грязную штанину Куща и заглянула снизу в его глаза.
Кущ вздохнул и пробормотал, будто оправдываясь:
— Хотя она, эта Пашка — сука, стакан еще мне должна. Не заплатила за собаку полностью. Правду я говорю! — он искал поддержку у стоящих в очереди бомжей, но те прятали шеи в воротники одежек и никак не реагировали. — Правду я говорю! — утвердился Кущ в своем мнении и хрипло засмеялся. — Как это… Постой! Как же… Если товар… Если товар не оплачен полностью, он принадлежит покупателю только на ту часть, что оплачена… Ха-ха! — хрипло засмеялся он, довольный, что вспомнил что-то из институтских учебников. — Слыхала, Жучка, наполовину ты моя!
Хорошее настроение еще держалось, и Кущ, вытащив из пакета куриную ножку, бросил собаке:
— Грызи, моя половина!
Жучка поспешила воспользоваться разрешением. Она хорошо знала людей и прочувствовала на своей шкуре, как быстро доброту свою они меняют на злобу и ярость. Не успела она проглотить подарок хозяина, как в очереди бомжей послышался шум, потом вскрик — кто-то кого-то ударил. Началась потасовка. Мгновенно очередь разбилась на два лагеря. Загремели бутылки, загомонили хриплые голоса… Жучка бегала вокруг дерущихся, громко лаяла, кусала кого-то за ноги, пытаясь прорваться к хозяину.
— Ларек закрываю! — послышался категоричный голос приемщика посуды.
Драка мгновенно прекратилась, бомжи выстроились согласно занятой очереди. Бомж Кущ выбрался из толпы, вытирая рукавом разбитый нос. Собака кинулась к нему.
— Пошла-а! — прогундосил Кущ. — Пошто не защищала хозяина?
— Шавку твою нужно пришить, — раздался голос из очереди.
— Правильно! За лапы, да об угол ларька, — поддержал второй голос.
— Попробуй! — воинственно выпятил грудь Кущ. — А за что?
— За ноги кусает, — чуть не хором пожаловались бомжи.
— Не будете на хозяина нападать, — ухмыльнулся довольный Кущ.
— Нечего тут с собаками по очередям… — возмутился худой бомж со свежей царапиной на щеке. — Собакам вообще запрещено в общественном месте находиться…
Кущ, показывая на его царапину, спросил:
— Жучка так высоко достала или ты слишком низко наклонился? Бомжи усмехнулись, атмосфера в очереди потеплела. Кущ полез в пакет, достал еще кусок курицы. Посмотрел на него, откусил, остальное бросил собаке. Жучка поняла, что поступила правильно, коли угодила хозяину, и была счастлива.
4
Сдав бутылки, хозяин и худой бомж со свежей царапиной, купили водки и пошли в подвал. Жучка бежала следом. Люди уселись в подвале на перевернутых ящиках, стали пить водку и играть в карты. Собака лежала у ног хозяина и дремала. Ей было хорошо, просто замечательно — сыта и рядом с хозяином.
Но вскоре хозяин стал повышать голос, нервничать, и собака проснулась. Если бы она понимала в картах, то узнала бы, что хозяин проигрывает, причем проигрывает по-крупному. Вот он снял лохмотья, служащие ему одеждой, и бросил под ноги худому.
— Бери! И сдавай!
— Тряпки твои мне не нужны, — худой закурил и долго кашлял. Кашлял надсадно, задыхаясь. На губах появилась кровь.
— Чего это у тебя? — удивился хозяин.
— Туберкулез, — худой перевел дух.
— Ну, сдавай, — попросил униженно хозяин. — Сдай разок в долг. Больше у меня ничего нет.
Худой посидел минуту, безвольно опустив руки, потом сказал:
— Ставь своего Кабыздоха на кон.
— Ты чего?! — удивился хозяин. — На кой хрен тебе моя собака?
— Съем, — на полном серьезе ответил худой и опять закашлял.
— А ведь верно, — почему-то обрадовался Кущ. — Слышал я, что жирной собачатиной вылечиваются…
Он подозвал собаку, посадил на колени, пощупал ребра, погладил. От такой ласки собака радостно взвизгнула и лизнула его в лицо.
— Пошла-а! — хозяин столкнул ее с колен. — Жирная! И чистая. Ее кто-то даже расчесал… Пашка, наверное.
— Вот и ставь на кон. Засчитаем за пятьдесят рэ, — сказал худой, тасуя карты.
— Что ты, что ты! — воскликнул хозяин. — Даже разговору быть не может. Она же мне родная. Единственная память от той, прошлой жизни. Да такая жирная…
— Кончай базар! — раздраженно поморщился худой бомж. — Засчитываем за сотню — и все, ни копейки больше. Сдавать?
— Сдавай! — согласился хозяин.
Собака, уловив в голосах людей мирные мотивы, опять задремала. Проснулась от возгласа хозяина:
— От, падла, не везет! Собака подняла голову, села.
— Все, больше не играю, — худой поднялся с ящика. — Давай собаку.
— Имей в виду, она от всех убегает, — честно признался хозяин.
— Не успеет убежать, — худой подхватил Жучку под живот, достал из кармана веревку и больно затянул петлю на собачьей шее.
Собака тоненько взвизгнула.
— Потерпи, недолго осталось мучиться, — успокоил ее худой бомж и пошел к выходу из подвала.
Жучка выворачивала голову, чтобы видеть хозяина, но тот уже улегся на свое ложе.
5
Худой шел быстро, но дважды останавливался и долго кашлял. Все тело его содрогалось, ноги подгибались и, если бы не веревочная петля на шее, Жучка давно бы убежала от него. Наконец бомж залез в подвал жилого дома, прошел в дальний угол. Придерживая собаку одной рукой, чиркнул зажигалкой и зажег свечу. Подождал пока она разгорится и сильно дернул за веревку, затягивая петлю. Жучка захрипела и забилась в конвульсиях, потом стихла, вытянулась.
— Вот и хорошо-о-о, — пропел худой бомж. — Вот и славненько-о-о! Сейчас я ножичек найду-у, кровь спущу-у, шкуру обдеру-у, сухих щепочек положу-у, костерок разожгу-у, воду в котелке вскипячу-у…