Страница:
— Все! Сдавайся! — выдохнул Дмитрий Васильевич.
— Нет. Туман! Вперед! — кричал участковый. Туман закатил глаза, из пасти потекла пена.
— Все?
— Надо оторвать твоего от моего… — пробормотал глухо участковый и достал из кобуры пистолет.
Дмитрий Васильевич метнулся к сараю, схватил вилы.
— Ты чего это? — удивился участковый.
— Брось пистолет!
— Да я это… зубы разжать.
— Кто ж так разжимает… — снисходительно усмехнулся Дмитрий Васильевич, и уже победно: — Приличных собак ты никогда не имел, не знаешь, как с ними обращаться. А ну, отвернись!
— Чего-о?
— Отвернись, говорю. Чтобы секрет не видел…
Когда участковый послушался, Дмитрий Васильевич применил прием, подсказанный сыном. Подействовало! Джон разжал зубы и уставился непонимающим взглядом на хозяина — чего это он?!
Участковый поднял Тумана и понес со двора.
— Не забудь про ящик, — напомнил ему Дмитрий Васильевич. — Лучше «Сибирячку», да — не паленую…
И уже Джону:
— Ты меня прости, но нужно было этим зазнайкам нос утереть. Только Полине — ни гу-гу! Пойдем, я тебя зеленкой намажу…
И поглаживая Джона по загривку, сказал восхищенно:
— Как ты Тумана, язви тя…
Квартиру Виктора Савченко вскоре обворовали. Причем вынесли все, кроме мебели… Жена плакала навзрыд и закатила истерику, обвиняя мужа в несовершенстве замков двери.
— Собаку не нужно было выгонять из дома… — в свое оправдание сказал он.
— Ладно, вези свою противную собаку… Вези… — сквозь рыдания дала согласие жена.
Виктор съездил к родителям и забрал Джона в город. Джон отвык от тесной, по деревенским меркам, квартиры, ему не хватало простора двора, пятнадцати соток огорода, не хватало коврика у кровати отца хозяина… Поэтому он выл. Выл, когда никого не было в квартире. Выл, иногда ночью… Голос его был громкий, вой жуткий…
— Увози его в деревню! — шептала жена Виктору, вцепившись в его руку, когда тот «учил» Джона тапком, чтобы тот вел себя прилично и тихо.
— А воры? — аргументировал Виктор свое нежелание мотаться в деревню. Да и неудобно перед родителями.
— Не в собаке дело. Навел кто-то… — шепнула жена и стала ласкаться.
Это решило судьбу Джона.
Утром, позвонив на работу и сообщив, что задержится до обеда, Виктор повез Джона в деревню.
— Ванечка приехал, — ахнула мать. — Надолго?!
— Насовсем, — решительно сказал Виктор, потом поправился. — Пока опять не обворуют…
Обворовали через две недели. Открыли новейшие импортные замки. Жена рассердилась, ушла к матери и подала на развод.
Виктор Джона домой не забрал, посчитал, что у родителей ему будет лучше. А квартира?! В ней ничего не осталось кроме мебели…
Прошло полгода. Как-то в полдень за воротами раздался автомобильный сигнал.
— Витя! — вскрикнула Полина Петровна и, вытирая руки о фартук, заторопилась к воротам.
Джон соскочил с крыльца и в три прыжка опередил ее. Калитка распахнулась, в ней показался Виктор. Не успела мать подойти к сыну, как Джон, радостно визжа, кинулся своему хозяину на грудь.
Дмитрий Васильевич выглянул из дверей сарая:
— Что за шум?
— Витя приехал! — всхлипнула мать.
— А зачем слезы? — ласково прогудел Дмитрий Васильевич.
— Да как же… Опять один…
— Нет, не один, — Виктор, обняв одной рукой Джона за шею, другой распахнул калитку:
— Лена, заходи.
Молодая женщина, смущенно потупясь зашла во двор. Подняла глаза, на порозовевшем лице, и сказала просто:
— Я — Лена.
Дмитрий Васильевич развел руками. Полина Петровна прямотаки впилась глазами в лицо новой пассии сына. Джон выпростался из-под руки хозяина и потянулся к гостье.
— Ой, какая красивая собачка! — искренне воскликнула та и, присев перед Джоном, протянула руку к его голове.
— Осторожно! — крикнул Виктор, но Лена уже трепала за уши Джона, а тот вместо того, чтобы наказать безрассудную, усиленно вилял своим куцым хвостом.
— Ну, дела-а! — протянул Дмитрий Васильевич.
— Проходите, гости дорогие, — радостно пропела Полина Петровна. — Умывайтесь с дороги, и за стол…
— Погоди, мама, я Лене обещал показать речку. Мы скоро, — Виктор подхватил Лену под руку, но Джон втиснулся между ними.
— Эй, друг! — воскликнул Виктор. — Это моя женщина, — и перешел на другую сторону. Джон последовал за ним и тут же вклинился между ними.
Так они и вышли за ворота втроем. Счастливые!
— Вот это женщина! Как она твоего Ваньку сразу обратала?! — усмехнулся Дмитрий Васильевич.
— А твоего сына! — парировала Полина Петровна. — Только будет ли от этого толк?
— Да ты что, мать! Такая красивая… И глаза, как у тебя в молодости, и голос…
— Ой-ей-ей! — засмеялась Полина Петровна. — Когда я была красивой?
— Не оговаривай себя. Если бы ты не была самой красивой, я бы на тебе не женился. Ты и сейчас самая красивая…
— А Лена?
— Она не красивей, она — моложе… Полина Петровна погрозила пальцем:
— Врешь ты все…
— Не вру. И еще тебе скажу, скоро нам придется с Ванькой расставаться. Навсегда!
— Как так?!
— Видала, как он к хозяину липнет, да и к ей — тоже…
— Что ты, Митя, если у них по-серьезному, то некогда им собакой заниматься. Медовый месяц!
— Ха! — воскликнул Дмитрий Васильевич. — Они что — пчелы?! Да и чем собака мешает? Вот посмотришь! Единственно, что я сделаю, так попрошу у Виктора, как только родится… это… первого щенка от Джона… от Ваньки — нам.
— Хи-хи-хи! — тоненько засмеялась Полина Петровна. — Старый, а все еще дурачок. От вас — кобелей, никто не родится. Рожаем мы — женщины!
— Не хочется тебя тоже обзывать, но скажу, что у таких собак, как наш Ванька… Если от него родится кто, то положено самого лучшего щенка — кобелю. И щенок этот называется алиментным.
— Хи-хи-хи! — опять засмеялась Полина Петровна. — Алименты мужики женщинам платят.
— Это у нас — людей, а у собак наоборот, и это — правильно.
— Ой! — спохватилась Полина Петровна и кинулась на кухню.
Дмитрий Васильевич закурил. Он очень хотел, чтобы у сына сложилась жизнь, и, если честно, Лена ему понравилась. Дай-то бог! Но и с Джоном не хотел расставаться. Привык. Полюбил. А может, еще и ничего… Зачем молодым собака?
Виктор, Лена и Джон пришли через час. Ввалились шумно во двор. Джон, словно извиняясь за предательство, тут же подсел к Дмитрию Васильевичу и положил морду на его колено. Полина Петровна выглянула:
— Руки мойте и за стол!
— Давайте я вам помогу, — Лена заторопилась на кухню.
— Погоди! — попытался остановить ее Виктор. — Мать — сама, ты — гостья!
— Не замай! — строго приказал отец. — Иди сюда, — и когда сын подошел, сказал: — Женщина женщину лучше узнает на кухне. А теперь скажи, у вас с ей серьезно или как?
— Серьезно, отец. И… И Джона мы забираем с собой.
— А как она — Лена?
— Она первая об этом и сказала.
— А ты о нас с матерью подумал?! — повысил голос отец. Джон сразу же переместился к молодому хозяину.
Дмитрий Васильевич глянул в сердитые собачьи глаза и махнул рукой:
— Ладно, мы — деревенские, не все понимаем, делай, как знаешь! Утром следующего дня Виктор и Лена собрались в обратный путь.
Джон, почувствовав дорогу, кидался от Дмитрия Васильевича к Виктору и обратно.
— Может, Ваньку оставите? — заикнулась мать.
Лена, понимая женским сердцем переживания матери, промолчала, зато Виктор отрезал:
— И так зажился он у вас. Дом у него есть. Дома и нужно жить… Проводив за ворота и помахав рукой, Полина Петровна вдруг прижала левую руку к груди.
— Что с тобой? — встревожился Дмитрий Васильевич.
— Как-то… Не так мы расстались… Сердце защемило. Беды бы не вышло?! — и заплакала.
— С чего беда?! — постарался успокоить жену Дмитрий Васильевич. — Погода прекрасная. Лето. Никаких этих… катаклизмов не предвидится.
— Ты бы не ругался, — попросила его Полина Петровна. — Погода, она что-о-о… Люди бы не обидели.
— Ванька с ними, не даст в обиду. Умрет, а не даст.
Около гаража их ждали. Когда Виктор подъехал и остановился, чтобы открыть ворота, трое вылезли из джипа. Демонстративно потянулись, показывая накачанные мышцы.
— Это что такое?! — воскликнул Виктор. Хотя в те времена, даже подростки знали — рэкетиры! Каждый руководитель или владелец прибыльного предприятия платил дань какой-то преступной группировке. Пришла пора и директору кирпичного завода. До этого он как-то избегал этой участи: в городе не появлялся один, а в сопровождении телохранителей, на заводе охрана… Теперь же он был один против троих. Один, если не считать Лены и Джона Эрхарда Копани. Виктор понимал, что ему сейчас будет плохо. Потому и воскликнул:
— Это что такое?
— Витя, не выходи из машины, — попросила Лена.
— Это не поможет, — тяжело вздохнул он. — Попробую договориться. Сиди.
Сам вышел. Джон тут же занял его водительское место. Так он всегда делал.
— Ванечка, иди на место, — попросила его Лена. Но он не послушался. Взгляд его выражал столько злобы, так яростно заклокотало его рычание, так встопорщилась короткая шерсть на загривке, что Лена вздрогнула и поежилась.
Трое подошли к Виктору. Слов не было слышно, так как окна в машине были закрыты, но по выражению лиц, по угрожающим позам Лена поняла: нужно выйти помочь. Хотя бы словами… Один из ожидавших ударил Виктора в живот, тот согнулся. Второй, ударил его по затылку сцепленными руками. Виктор повалился на землю. Третий стал пинать его.
— Что вы делаете? — закричала Лена и открыла дверцу. — Я сейчас вызову милицию!
Она кинулась к недалекому телефону-автомату. Из машины, чуть не сбив ее с ног, выскочил Джон. В три прыжка он очутился около бандита, занесшего ногу для удара, и прыгнул ему на грудь, целясь клыками в горло. Бандит упал, обливаясь кровью. Два оставшихся выхватили оружие. Один пистолет, второй нож.
— Не шуми, — сказал второй. — Я его сейчас по-тихому прикончу! Собачка, иди ко мне…
Он зачмокал губами и наклонился, широко расставив ноги и занеся руку с ножом для удара. Джон не мог рассуждать, как человек, и не мог знать, что бандиты постараются не поднимать шум, что в данном случае большую опасность представляет тот, что с ножом. Он не выбирал, просто первый находился ближе к хозяину. Своим немалым весом он словно тараном сбил его с ног и вгрызся в лицо. Грохнул выстрел! Второй воспользовался занятостью собаки, воткнул ей нож между ребер и замахнулся для второго удара, но Джон повернул к нему измазанную в крови морду. Бандит чуть замешкался, и этого оказалось достаточно, чтобы собака на лету перехватила его руку около локтя. Челюсти стиснулись намертво, дробя кости. Бандит дико закричал и попытался вырвать руку, но чтобы разжать челюсти существовал один способ, который знал только хозяин.
Виктор поднялся с земли, тряхнул головой, проверяя — не сон ли это, и огляделся. К нему подбежала Лена, обняла, сказала:
— Я вызвала милицию. Они сейчас едут. Погоди, у тебя на лице кровь…
Впрочем, крови около гаража хватало. Первый нападающий просто плавал в луже крови из разорванного горла. Второй, стоял на коленях, зажав лицо руками. Сквозь пальцы сочилась кровь на землю. Третий сидел на земле и истошно орал, тщетно пытаясь левой рукой оторвать от себя собаку. Джону тоже было плохо, из раны в боку тонкой струйкой текла кровь.
— Уберите собаку, — прокричал третий бандит. — Мы больше не будем.
И можно было в это верить. Лена сорвала косынку с головы и попыталась перевязать Джона, но он лежал неудобно. Пока Виктор пытался освободить третьего бандита от захвата Джона, подъехала милиция, а за ней «скорая».
— Ванечка, потерпи. Потерпи, маленький, — плакала Лена, прижимая окровавленную косынку к боку собаки. Глаза у Джона стекленели, тело расслабилось, но челюсти остались сомкнутыми.
Третьего бандита от зубов собаки освобождали в больнице. Так погиб Джон Эрхард Копани, став жертвой перестроечных отношений. Он был преданным другом и смелым бойцом.
НЕУЛЫБЧИВАЯ МАРИЯ ВАСИЛЬЕВНА
МУДРОЕ РЕШЕНИЕ
Они оба уходили от нее. Уходили в разные стороны.
У мальчика шаги были неровные. Он то замедлял, то ускорял их. Спину держал прямо, напряженно, а голова круглая, с выгоревшими до бела вихрами и оттопыренными ушами, подергивалась в такт шагам.
Старик уходил тяжелой ровной походкой. Сгорбленная спина его наклонялась при каждом шаге и вновь выпрямлялась. Одной рукой он слабо взмахивал, другую держал на пояснице.
Собака переводила встревоженный взгляд со спины мальчика на спину старика и обратно. Ни тот, ни другой не звали ее, не оборачивались на ее тоскливое повизгивание, а уходили все дальше. И тогда она подала голос:
— Гав! — лай был негромкий, вопросительный. И собака, наклонив на бок голову и насторожив уши, ждала — как поведут себя люди?
Старик продолжал идти вперед тяжело, ровно. Но спина мальчика дрогнула, он, словно споткнулся, на какое-то мгновение задержал шаг, и, заметив это, собака в несколько прыжков догнала его, схватила за штанину и униженно завиляла хвостом. Мальчик, украдкой оглянувшись на старика, коснулся будто невзначай головы собаки, но продолжал идти.
Тогда собака кинулась за стариком. Забежала вперед и стала на дороге, заглядывая ему в глаза. Старик упорно не смотрел на нее.
Собака залаяла громко, требовательно. Старик обошел ее как столб и, кривя губы, прошептал:
— Место! Где место?!
Собака бросилась обратно. Она остановилась там, где только что, всего несколько минут назад стояли они — все трое. И где сначала старик, а затем мальчик приказали ей:
— Сидеть здесь! Место! Место!
По голосам, по поведению людей, собака чувствовала, что это не обычная команда. Обычную она бы исполнила весело, с радостью. Нет, люди чего-то ждут от нее, ждут решения какой-то сложной задачи. Но собака не понимала условия задачи и считала, что люди сердятся на нее за то, что ослушалась их команды. Поэтому тщательно обнюхала землю, которая еще хранила запахи мальчика и старика.
Села. И все-таки что-то тревожило ее. Ведь оба хозяина — мальчик и старик — уходили, а почему она должна остаться здесь?
Низкий, утробный вой заставил их обернуться — обоих. И собака, заметив это, призывно залаяла, но они словно по команде отвернулись, зашагали дальше. И тогда собака завыла снова. Завыла горько, безутешно…
Мальчик звал собаку — Джульбарс. Ему подарил его месячным щенком на день рождения одноклассник. Щенок был толстый, косолапый и очень серьезный. Такой серьезный, что когда с ним играли, он сначала упорно сопел, кряхтел, а потом начинал рычать и кусаться. Очевидно, из-за такого характера, он плохо поддавался дрессировке, и мальчику пришлось много потрудиться, прежде чем Джульбарс стал выполнять простые, обычные команды: «Сидеть!», «Нельзя!», «Вперед!»…
Пока мальчику все это было в охоту, он каждую свободную минуту проводил с Джульбарсом. Потом ему надоело, и он забросил занятия с собакой, предоставив ее самой себе.
— Нет. Туман! Вперед! — кричал участковый. Туман закатил глаза, из пасти потекла пена.
— Все?
— Надо оторвать твоего от моего… — пробормотал глухо участковый и достал из кобуры пистолет.
Дмитрий Васильевич метнулся к сараю, схватил вилы.
— Ты чего это? — удивился участковый.
— Брось пистолет!
— Да я это… зубы разжать.
— Кто ж так разжимает… — снисходительно усмехнулся Дмитрий Васильевич, и уже победно: — Приличных собак ты никогда не имел, не знаешь, как с ними обращаться. А ну, отвернись!
— Чего-о?
— Отвернись, говорю. Чтобы секрет не видел…
Когда участковый послушался, Дмитрий Васильевич применил прием, подсказанный сыном. Подействовало! Джон разжал зубы и уставился непонимающим взглядом на хозяина — чего это он?!
Участковый поднял Тумана и понес со двора.
— Не забудь про ящик, — напомнил ему Дмитрий Васильевич. — Лучше «Сибирячку», да — не паленую…
И уже Джону:
— Ты меня прости, но нужно было этим зазнайкам нос утереть. Только Полине — ни гу-гу! Пойдем, я тебя зеленкой намажу…
И поглаживая Джона по загривку, сказал восхищенно:
— Как ты Тумана, язви тя…
4
Квартиру Виктора Савченко вскоре обворовали. Причем вынесли все, кроме мебели… Жена плакала навзрыд и закатила истерику, обвиняя мужа в несовершенстве замков двери.
— Собаку не нужно было выгонять из дома… — в свое оправдание сказал он.
— Ладно, вези свою противную собаку… Вези… — сквозь рыдания дала согласие жена.
Виктор съездил к родителям и забрал Джона в город. Джон отвык от тесной, по деревенским меркам, квартиры, ему не хватало простора двора, пятнадцати соток огорода, не хватало коврика у кровати отца хозяина… Поэтому он выл. Выл, когда никого не было в квартире. Выл, иногда ночью… Голос его был громкий, вой жуткий…
— Увози его в деревню! — шептала жена Виктору, вцепившись в его руку, когда тот «учил» Джона тапком, чтобы тот вел себя прилично и тихо.
— А воры? — аргументировал Виктор свое нежелание мотаться в деревню. Да и неудобно перед родителями.
— Не в собаке дело. Навел кто-то… — шепнула жена и стала ласкаться.
Это решило судьбу Джона.
Утром, позвонив на работу и сообщив, что задержится до обеда, Виктор повез Джона в деревню.
— Ванечка приехал, — ахнула мать. — Надолго?!
— Насовсем, — решительно сказал Виктор, потом поправился. — Пока опять не обворуют…
Обворовали через две недели. Открыли новейшие импортные замки. Жена рассердилась, ушла к матери и подала на развод.
Виктор Джона домой не забрал, посчитал, что у родителей ему будет лучше. А квартира?! В ней ничего не осталось кроме мебели…
Прошло полгода. Как-то в полдень за воротами раздался автомобильный сигнал.
— Витя! — вскрикнула Полина Петровна и, вытирая руки о фартук, заторопилась к воротам.
Джон соскочил с крыльца и в три прыжка опередил ее. Калитка распахнулась, в ней показался Виктор. Не успела мать подойти к сыну, как Джон, радостно визжа, кинулся своему хозяину на грудь.
Дмитрий Васильевич выглянул из дверей сарая:
— Что за шум?
— Витя приехал! — всхлипнула мать.
— А зачем слезы? — ласково прогудел Дмитрий Васильевич.
— Да как же… Опять один…
— Нет, не один, — Виктор, обняв одной рукой Джона за шею, другой распахнул калитку:
— Лена, заходи.
Молодая женщина, смущенно потупясь зашла во двор. Подняла глаза, на порозовевшем лице, и сказала просто:
— Я — Лена.
Дмитрий Васильевич развел руками. Полина Петровна прямотаки впилась глазами в лицо новой пассии сына. Джон выпростался из-под руки хозяина и потянулся к гостье.
— Ой, какая красивая собачка! — искренне воскликнула та и, присев перед Джоном, протянула руку к его голове.
— Осторожно! — крикнул Виктор, но Лена уже трепала за уши Джона, а тот вместо того, чтобы наказать безрассудную, усиленно вилял своим куцым хвостом.
— Ну, дела-а! — протянул Дмитрий Васильевич.
— Проходите, гости дорогие, — радостно пропела Полина Петровна. — Умывайтесь с дороги, и за стол…
— Погоди, мама, я Лене обещал показать речку. Мы скоро, — Виктор подхватил Лену под руку, но Джон втиснулся между ними.
— Эй, друг! — воскликнул Виктор. — Это моя женщина, — и перешел на другую сторону. Джон последовал за ним и тут же вклинился между ними.
Так они и вышли за ворота втроем. Счастливые!
— Вот это женщина! Как она твоего Ваньку сразу обратала?! — усмехнулся Дмитрий Васильевич.
— А твоего сына! — парировала Полина Петровна. — Только будет ли от этого толк?
— Да ты что, мать! Такая красивая… И глаза, как у тебя в молодости, и голос…
— Ой-ей-ей! — засмеялась Полина Петровна. — Когда я была красивой?
— Не оговаривай себя. Если бы ты не была самой красивой, я бы на тебе не женился. Ты и сейчас самая красивая…
— А Лена?
— Она не красивей, она — моложе… Полина Петровна погрозила пальцем:
— Врешь ты все…
— Не вру. И еще тебе скажу, скоро нам придется с Ванькой расставаться. Навсегда!
— Как так?!
— Видала, как он к хозяину липнет, да и к ей — тоже…
— Что ты, Митя, если у них по-серьезному, то некогда им собакой заниматься. Медовый месяц!
— Ха! — воскликнул Дмитрий Васильевич. — Они что — пчелы?! Да и чем собака мешает? Вот посмотришь! Единственно, что я сделаю, так попрошу у Виктора, как только родится… это… первого щенка от Джона… от Ваньки — нам.
— Хи-хи-хи! — тоненько засмеялась Полина Петровна. — Старый, а все еще дурачок. От вас — кобелей, никто не родится. Рожаем мы — женщины!
— Не хочется тебя тоже обзывать, но скажу, что у таких собак, как наш Ванька… Если от него родится кто, то положено самого лучшего щенка — кобелю. И щенок этот называется алиментным.
— Хи-хи-хи! — опять засмеялась Полина Петровна. — Алименты мужики женщинам платят.
— Это у нас — людей, а у собак наоборот, и это — правильно.
— Ой! — спохватилась Полина Петровна и кинулась на кухню.
Дмитрий Васильевич закурил. Он очень хотел, чтобы у сына сложилась жизнь, и, если честно, Лена ему понравилась. Дай-то бог! Но и с Джоном не хотел расставаться. Привык. Полюбил. А может, еще и ничего… Зачем молодым собака?
Виктор, Лена и Джон пришли через час. Ввалились шумно во двор. Джон, словно извиняясь за предательство, тут же подсел к Дмитрию Васильевичу и положил морду на его колено. Полина Петровна выглянула:
— Руки мойте и за стол!
— Давайте я вам помогу, — Лена заторопилась на кухню.
— Погоди! — попытался остановить ее Виктор. — Мать — сама, ты — гостья!
— Не замай! — строго приказал отец. — Иди сюда, — и когда сын подошел, сказал: — Женщина женщину лучше узнает на кухне. А теперь скажи, у вас с ей серьезно или как?
— Серьезно, отец. И… И Джона мы забираем с собой.
— А как она — Лена?
— Она первая об этом и сказала.
— А ты о нас с матерью подумал?! — повысил голос отец. Джон сразу же переместился к молодому хозяину.
Дмитрий Васильевич глянул в сердитые собачьи глаза и махнул рукой:
— Ладно, мы — деревенские, не все понимаем, делай, как знаешь! Утром следующего дня Виктор и Лена собрались в обратный путь.
Джон, почувствовав дорогу, кидался от Дмитрия Васильевича к Виктору и обратно.
— Может, Ваньку оставите? — заикнулась мать.
Лена, понимая женским сердцем переживания матери, промолчала, зато Виктор отрезал:
— И так зажился он у вас. Дом у него есть. Дома и нужно жить… Проводив за ворота и помахав рукой, Полина Петровна вдруг прижала левую руку к груди.
— Что с тобой? — встревожился Дмитрий Васильевич.
— Как-то… Не так мы расстались… Сердце защемило. Беды бы не вышло?! — и заплакала.
— С чего беда?! — постарался успокоить жену Дмитрий Васильевич. — Погода прекрасная. Лето. Никаких этих… катаклизмов не предвидится.
— Ты бы не ругался, — попросила его Полина Петровна. — Погода, она что-о-о… Люди бы не обидели.
— Ванька с ними, не даст в обиду. Умрет, а не даст.
5
Около гаража их ждали. Когда Виктор подъехал и остановился, чтобы открыть ворота, трое вылезли из джипа. Демонстративно потянулись, показывая накачанные мышцы.
— Это что такое?! — воскликнул Виктор. Хотя в те времена, даже подростки знали — рэкетиры! Каждый руководитель или владелец прибыльного предприятия платил дань какой-то преступной группировке. Пришла пора и директору кирпичного завода. До этого он как-то избегал этой участи: в городе не появлялся один, а в сопровождении телохранителей, на заводе охрана… Теперь же он был один против троих. Один, если не считать Лены и Джона Эрхарда Копани. Виктор понимал, что ему сейчас будет плохо. Потому и воскликнул:
— Это что такое?
— Витя, не выходи из машины, — попросила Лена.
— Это не поможет, — тяжело вздохнул он. — Попробую договориться. Сиди.
Сам вышел. Джон тут же занял его водительское место. Так он всегда делал.
— Ванечка, иди на место, — попросила его Лена. Но он не послушался. Взгляд его выражал столько злобы, так яростно заклокотало его рычание, так встопорщилась короткая шерсть на загривке, что Лена вздрогнула и поежилась.
Трое подошли к Виктору. Слов не было слышно, так как окна в машине были закрыты, но по выражению лиц, по угрожающим позам Лена поняла: нужно выйти помочь. Хотя бы словами… Один из ожидавших ударил Виктора в живот, тот согнулся. Второй, ударил его по затылку сцепленными руками. Виктор повалился на землю. Третий стал пинать его.
— Что вы делаете? — закричала Лена и открыла дверцу. — Я сейчас вызову милицию!
Она кинулась к недалекому телефону-автомату. Из машины, чуть не сбив ее с ног, выскочил Джон. В три прыжка он очутился около бандита, занесшего ногу для удара, и прыгнул ему на грудь, целясь клыками в горло. Бандит упал, обливаясь кровью. Два оставшихся выхватили оружие. Один пистолет, второй нож.
— Не шуми, — сказал второй. — Я его сейчас по-тихому прикончу! Собачка, иди ко мне…
Он зачмокал губами и наклонился, широко расставив ноги и занеся руку с ножом для удара. Джон не мог рассуждать, как человек, и не мог знать, что бандиты постараются не поднимать шум, что в данном случае большую опасность представляет тот, что с ножом. Он не выбирал, просто первый находился ближе к хозяину. Своим немалым весом он словно тараном сбил его с ног и вгрызся в лицо. Грохнул выстрел! Второй воспользовался занятостью собаки, воткнул ей нож между ребер и замахнулся для второго удара, но Джон повернул к нему измазанную в крови морду. Бандит чуть замешкался, и этого оказалось достаточно, чтобы собака на лету перехватила его руку около локтя. Челюсти стиснулись намертво, дробя кости. Бандит дико закричал и попытался вырвать руку, но чтобы разжать челюсти существовал один способ, который знал только хозяин.
Виктор поднялся с земли, тряхнул головой, проверяя — не сон ли это, и огляделся. К нему подбежала Лена, обняла, сказала:
— Я вызвала милицию. Они сейчас едут. Погоди, у тебя на лице кровь…
Впрочем, крови около гаража хватало. Первый нападающий просто плавал в луже крови из разорванного горла. Второй, стоял на коленях, зажав лицо руками. Сквозь пальцы сочилась кровь на землю. Третий сидел на земле и истошно орал, тщетно пытаясь левой рукой оторвать от себя собаку. Джону тоже было плохо, из раны в боку тонкой струйкой текла кровь.
— Уберите собаку, — прокричал третий бандит. — Мы больше не будем.
И можно было в это верить. Лена сорвала косынку с головы и попыталась перевязать Джона, но он лежал неудобно. Пока Виктор пытался освободить третьего бандита от захвата Джона, подъехала милиция, а за ней «скорая».
— Ванечка, потерпи. Потерпи, маленький, — плакала Лена, прижимая окровавленную косынку к боку собаки. Глаза у Джона стекленели, тело расслабилось, но челюсти остались сомкнутыми.
Третьего бандита от зубов собаки освобождали в больнице. Так погиб Джон Эрхард Копани, став жертвой перестроечных отношений. Он был преданным другом и смелым бойцом.
НЕУЛЫБЧИВАЯ МАРИЯ ВАСИЛЬЕВНА
Мария Васильевна была одинока и от этого глубоко несчастна. Не будем выяснять, кто виноват и по какой причине на склоне лет она осталась одна в однокомнатной приватизированной квартире. Мария Васильевна никогда не улыбалась. По крайней мере, соседи этого не видели. Характер у нее был бескомпромиссный и тяжелый. Даже наитерпеливейшая Ульяна Никитична с девятого этажа, из 117-й квартиры, которую все жильцы многоэтажного и многоподъездного дома уважали за сердечность, не всегда могла ее терпеть.
Если Мария Васильевна с Ульяной Никитичной были в размолвке, а это бывало нередко, и в это время лифт вдруг не работал, что бывало тоже нередко, Мария Васильевна с удовольствием наблюдала с высоты своего третьего этажа, как Ульяна Никитична, опираясь на клюку, стояла у подъезда, набираясь духу перед восхождением на девятый этаж, и тихо злорадствовала, твердя шепотом, как заклинание: «Так тебе и надо! Так тебе и надо!»
В этот день Мария Васильевна с утра была взвинчена до предела. Спала плохо. А тут еще кран на кухне потек. В ЖЭУ слесаря обещали только после обеда. Причем сказали, что слесарь платный.
— Сколько платить?
— По договоренности.
Выдала им Мария Васильевна и про договоренность, и про платную демократию, и про все на свете. А что, скажете, она не права? Права на все сто процентов. Даже на все двести! И выдала бы еще, да в ЖЭУ слушать не стали, бросили трубку.
— Ах, так! Ну, я вам сейчас…
Мария Васильевна набросила куртку (с утра было пасмурно), и пошла в ЖЭУ, на ходу распаляя себя. Во дворе встретила Ульяну Никитичну и, ожидая ее поддержки, рассказала о своем намерении относительно бюрократов-демократов. И что вы думаете? Вместо того, чтобы пойти вместе и задать этим ожиревшим, наглым, Ульяна Никитична еще отговаривать стала:
— Ну, чего ты кипятишься? Откуда в тебе столько злости?
— Да пошла ты…
И послала ее Мария Васильевна. Нехорошо послала. Далеко. И еще больше обозлилась! «Ну, гады…» — Перешла дорогу, тут к ней собачонка прицепилась — рыжая, шерсть короткая, а морда приплюснутая, словно кирпичом ударенная. Подбежала, в глаза заглядывает. Потерялась, что ли…
— Пошла вон! — взвизгнула Мария Васильевна. Не любит она попрошаек. Собак тем более. Развели, понимаешь, демократический зверинец. Пройти нельзя.
— Пошла-а! — замахнулась Мария Васильевна на полном серьезе. Собачонка испугалась, рванулась назад на дорогу и попала под машину.
— Шофер — раззява! Куда смотришь, гад! Все гады, начиная с президента!
Еще пуще распалилась Мария Васильевна. Плюнула в сердцах и хотела продолжить свой путь. Надо же добраться до клятого ЖЭУ. Оглянулась на собачонку, та голову подняла, язык высунула, подняться хочет, а видать — не может. Что-то с задними лапами… Передними скребет по асфальту. И смотрит на Марию Васильевну виновато.
— Ах ты ж, боже мой! Ползи сюда! Сейчас еще какой раздолбай поедет — додавит!
Собака и ползти не может. Только передними лапами скребет и слюну глотает. А слюна катится, катится…
Выскочила Мария Васильевна на дорогу. Чуть «Жигуленка» не сшибла. Едет, понимаешь, зенки залил, не смотрит. Подбежала к собаке, подняла на руки, а та:
— Ма-а! — сказала. Честное слово.
— Ма-а! — и лизнула в щеку.
Ах ты! Развернулась Мария Васильевна от ЖЭУ да домой. Как влетела на третий этаж, не помнит. Положила собаку на коврик и так ей ее жалко стало… Так жалко! А та все слюну глотает и стонет. Как человек. Тяжко так:
— У-ух! У-ух!
Чем помочь? Что делать?
Достала из холодильника Мария Васильевна пакет с молоком, разорвала его, налила в миску. Подвинула к морде. Не пьет! Видать, совсем плохо…
Выскочила Мария Васильевна на лестничную площадку. Ульяна Никитична со своей клюкой этажи приступом берет.
— Что случилось? — спрашивает.
— Подь ты… — в сердцах воскликнула Мария Васильевна и вдруг вспомнила, рассказывала Ульяна Никитична, что сорок лет зоотехником проработала в колхозе. Это сын ее в город перетащил, а сам в тюрьму за пьяную драку сел. Непутевый!
— Ульяна, зайди! Собака тут у меня…
— Щеночка купила?
— Дура! Ох, дура! На кой мне щенок, сама хуже зверя.
— Это точно. Злобы у тебя на весь белый свет…
— Ты меня еще учить?! — задохнулась Мария Васильевна и хотела выдать, да вспомнила, зачем звала. — Зайди, глянь, прошу…
— Иду-иду! — шарашится Ульяна Никитична со своей клюкой. Одна нога у нее с детства короче…
— Быстрее можешь? — не выдержала Мария Васильевна.
— Да иду-иду! Тьфу! Черепаха!
— Что с собакой? — клюку Ульяна Никитична к стене прислонила, наклонилась, затем совсем на пол села.
— Машина сбила. Летят, как оглашенные, ни хрена на дорогу не смотрят. Да и эта… — кивнула Мария Васильевна на собаку. — Лезет ко всем, как падла… — завелась, а потом вспомнила — это же она собаку шуганула. — Посмотри, Ульяна, может, вылечить можно?
— Подержи за голову, чтобы не укусила, — Ульяна Никитична осторожно дотронулась до задних лап собаки. — Лежи, милая. Лежи, хорошая…
Мария Васильевна тоже на пол села. Придвинулась. Собака свою уродливую морду не к Ульяне Никитичне, к ней повернула и руку лизнула, слюнявя.
— Подь ты вся… — ругнулась Мария Васильевна.
— На кого ты? — не поняла Ульяна Никитична, а сама лапу заднюю собачью тихонечко поднимает.
Не стала отвечать Мария Васильевна. Пусть делом занимается. А собака вдруг ка-ак вздрогнет и взвизгнула тонко.
— Осторожней не можешь?! — вскрикнула Мария Васильевна.
— Больно тебе, собачка моя бедненькая, — запричитала Ульяна Никитична и, глянув на Марию Васильевну, сказала: — Обе задние лапы сломаны.
— Ну?! — не поняла та.
— Чья собака? — вопросом на вопрос ответила Ульяна Никитична.
— Хрен ее знает, — закипела злость у Марии Васильевны, теперь на хозяев. — Бросили, понимаешь. Может, сама потерялась, шалавая…
— Тогда давай укол поставим. Усыпим, чтобы не мучилась.
— И долго она спать будет? — поинтересовалась Мария Васильевна, так — бабье любопытство.
— Ты чего?! — удивилась Ульяна Никитична. — От злости совсем плохая стала. Усыпить, это значит — умертвить.
— Умертвить?! — ахнула Мария Васильевна. — Да кто ж тебе позволит?! Живое существо…
— А кто за ней ухаживать будет? Кормить? Поить? Лечить?
— Лечить? А тебя на что государство учило? Деньги тратило? Аль зря деньги палило…
— Ладно-ладно, — не дала ругаться Ульяна Никитична. — Где она жить будет?
— Ей что, здесь места мало?
— Ты же собак не любишь. Ненавидишь! И собак, и людей! — не удержалась, съязвила Ульяна Никитична.
— Людей не люблю, особенно таких, как ты, — парировала Мария Васильевна. — А собак… Чего уж… Только шибко морда у нее уродливая.
— Порода такая. Боксер, — пояснила Ульяна Никитична, тяжело поднимаясь.
— Сильно ударена по морде, — согласилась Мария Васильевна и встревожилась: — Ты куда?
— Домой.
— Эт-та что же получается?! Собака болеет, а ты…
— За бинтом. Шины нужно наложить на переломы. Укол обезболивающий поставить, — пояснила Ульяна Никитична.
— Бинт у меня ест. Полежи, милая, я сейчас, — обратилась Мария Васильевна к собаке и по-молодому поднялась. Не то, что каракатица эта… Глянула, в дверях мужик с чемоданчиком. «Вот он — хозяин! Ну, счас я ему… — задохнулась негодованием Мария Васильевна. — Бросил собаку, а сам поди водку халкает…» — Чего надо?
— Слесаря вызывали?
— Кого? Слесаря? Завтра приходи. Некогда сейчас, — Мария Васильевна вздохнула облегченно и выдвинула ящик тумбочки.
— У меня что, одна ты, что ли…
— Ты мне «тыкать»?! — словно вихрь подхватил Марию Васильевну. — Да я тебя вместе с твоим начальником и со всем ЖЭУ… Сказала — некогда. Значит, некогда. Видишь, собака травмирована. Завтра приходи, — и так решительно пошла на слесаря, что тот поспешно ретировался за дверь.
Целый час возились женщины с раненой собакой. Наложили шины. Сделали укол…
— А чего она не рычит, не кусает? — удивилась Мария Васильевна. — Или не больно ей?
— Как не больно. Терпит, понимает, что добро ей делают, — пояснила Ульяна Никитична.
— Бедненькая, как тебя звать? — погладила собаку по голове Мария Васильевна.
— Ма-а! — открыла та пасть.
— Видела?! Разговаривает, — поразилась Мария Васильевна. — Мамой меня называет.
— Это у нее нервная зевота. От шока еще не отошла. От удара…
— Кого?! Понимала б ты… — фыркнула Мария Васильевна. — Говорит она.
— Собаки не разговаривают, — сердито возразила Ульяна Никитична, с трудом поднимаясь с пола.
— Хоть и ученая ты… — начала Мария Васильевна, но воздержалась, чтобы не обидеть. Все-таки помогла собаке, да и дальше лечить будет, куда денется… — Не уходи, подружка, чайку попьем.
— С удовольствием, — подставила под кран руки Ульяна Никитична. — Я ж у тебя в квартире впервые. Хотя живем по соседству пять лет.
— Заходи, не стесняйся. Сейчас я… — захлопотала у плиты Мария Васильевна.
— Зря ты слесаря так грубо, — с опозданием заметила Ульяна Никитична, усаживаясь за стол.
— Не в себе была. Точно. У него тоже жизнь не сладкая, — Мария Васильевна достала конфеты, варенье, печенье, не замечая удивленного взгляда Ульяны Никитичны. — Если завтра придет, задобрю. Если не придет, и так сойдет. Кран не сильно бежит. Потуже закручивать буду, — и вдруг, заметив, что собака пошевелилась, кинулась к ней: — Больно, милая?
Собака тихонько заскулила.
— Конечно, больно, — подтвердила Ульяна Никитична. — Дня три особенно. Потом полегчает. Через недельки две начнет подниматься. Ты хоть с собаками умеешь обращаться?
— Что ж, у меня детей не было?! — обиделась Мария Васильевна и погладила рыжую голову. — Уродина ты моя горемычная.
— Ма-а! — сказала та.
— Вот! — торжествующе воскликнула Мария Васильевна. — От шока она уже… это… отошла. И не зевает вовсе. «Ма-ма!» говорит, — стала на колени и поцеловала: — Поспи, маленькая, я рядышком посижу. Тебе укольчик сделали. Поспи, доченька.
Хотела Ульяна Никитична сказать, что это не «доченька», а он — кобель, но, пораженная необычной нежностью Марии Васильевны, передумала. Взялась за чайник.
— Наливать тебе чаю? — спросила.
— Пей сама. Я тут посижу. Глазки она закрыла, — прошептала Мария Васильевна еле слышно и улыбнулась неумело. Улыбнулась…
Если Мария Васильевна с Ульяной Никитичной были в размолвке, а это бывало нередко, и в это время лифт вдруг не работал, что бывало тоже нередко, Мария Васильевна с удовольствием наблюдала с высоты своего третьего этажа, как Ульяна Никитична, опираясь на клюку, стояла у подъезда, набираясь духу перед восхождением на девятый этаж, и тихо злорадствовала, твердя шепотом, как заклинание: «Так тебе и надо! Так тебе и надо!»
В этот день Мария Васильевна с утра была взвинчена до предела. Спала плохо. А тут еще кран на кухне потек. В ЖЭУ слесаря обещали только после обеда. Причем сказали, что слесарь платный.
— Сколько платить?
— По договоренности.
Выдала им Мария Васильевна и про договоренность, и про платную демократию, и про все на свете. А что, скажете, она не права? Права на все сто процентов. Даже на все двести! И выдала бы еще, да в ЖЭУ слушать не стали, бросили трубку.
— Ах, так! Ну, я вам сейчас…
Мария Васильевна набросила куртку (с утра было пасмурно), и пошла в ЖЭУ, на ходу распаляя себя. Во дворе встретила Ульяну Никитичну и, ожидая ее поддержки, рассказала о своем намерении относительно бюрократов-демократов. И что вы думаете? Вместо того, чтобы пойти вместе и задать этим ожиревшим, наглым, Ульяна Никитична еще отговаривать стала:
— Ну, чего ты кипятишься? Откуда в тебе столько злости?
— Да пошла ты…
И послала ее Мария Васильевна. Нехорошо послала. Далеко. И еще больше обозлилась! «Ну, гады…» — Перешла дорогу, тут к ней собачонка прицепилась — рыжая, шерсть короткая, а морда приплюснутая, словно кирпичом ударенная. Подбежала, в глаза заглядывает. Потерялась, что ли…
— Пошла вон! — взвизгнула Мария Васильевна. Не любит она попрошаек. Собак тем более. Развели, понимаешь, демократический зверинец. Пройти нельзя.
— Пошла-а! — замахнулась Мария Васильевна на полном серьезе. Собачонка испугалась, рванулась назад на дорогу и попала под машину.
— Шофер — раззява! Куда смотришь, гад! Все гады, начиная с президента!
Еще пуще распалилась Мария Васильевна. Плюнула в сердцах и хотела продолжить свой путь. Надо же добраться до клятого ЖЭУ. Оглянулась на собачонку, та голову подняла, язык высунула, подняться хочет, а видать — не может. Что-то с задними лапами… Передними скребет по асфальту. И смотрит на Марию Васильевну виновато.
— Ах ты ж, боже мой! Ползи сюда! Сейчас еще какой раздолбай поедет — додавит!
Собака и ползти не может. Только передними лапами скребет и слюну глотает. А слюна катится, катится…
Выскочила Мария Васильевна на дорогу. Чуть «Жигуленка» не сшибла. Едет, понимаешь, зенки залил, не смотрит. Подбежала к собаке, подняла на руки, а та:
— Ма-а! — сказала. Честное слово.
— Ма-а! — и лизнула в щеку.
Ах ты! Развернулась Мария Васильевна от ЖЭУ да домой. Как влетела на третий этаж, не помнит. Положила собаку на коврик и так ей ее жалко стало… Так жалко! А та все слюну глотает и стонет. Как человек. Тяжко так:
— У-ух! У-ух!
Чем помочь? Что делать?
Достала из холодильника Мария Васильевна пакет с молоком, разорвала его, налила в миску. Подвинула к морде. Не пьет! Видать, совсем плохо…
Выскочила Мария Васильевна на лестничную площадку. Ульяна Никитична со своей клюкой этажи приступом берет.
— Что случилось? — спрашивает.
— Подь ты… — в сердцах воскликнула Мария Васильевна и вдруг вспомнила, рассказывала Ульяна Никитична, что сорок лет зоотехником проработала в колхозе. Это сын ее в город перетащил, а сам в тюрьму за пьяную драку сел. Непутевый!
— Ульяна, зайди! Собака тут у меня…
— Щеночка купила?
— Дура! Ох, дура! На кой мне щенок, сама хуже зверя.
— Это точно. Злобы у тебя на весь белый свет…
— Ты меня еще учить?! — задохнулась Мария Васильевна и хотела выдать, да вспомнила, зачем звала. — Зайди, глянь, прошу…
— Иду-иду! — шарашится Ульяна Никитична со своей клюкой. Одна нога у нее с детства короче…
— Быстрее можешь? — не выдержала Мария Васильевна.
— Да иду-иду! Тьфу! Черепаха!
— Что с собакой? — клюку Ульяна Никитична к стене прислонила, наклонилась, затем совсем на пол села.
— Машина сбила. Летят, как оглашенные, ни хрена на дорогу не смотрят. Да и эта… — кивнула Мария Васильевна на собаку. — Лезет ко всем, как падла… — завелась, а потом вспомнила — это же она собаку шуганула. — Посмотри, Ульяна, может, вылечить можно?
— Подержи за голову, чтобы не укусила, — Ульяна Никитична осторожно дотронулась до задних лап собаки. — Лежи, милая. Лежи, хорошая…
Мария Васильевна тоже на пол села. Придвинулась. Собака свою уродливую морду не к Ульяне Никитичне, к ней повернула и руку лизнула, слюнявя.
— Подь ты вся… — ругнулась Мария Васильевна.
— На кого ты? — не поняла Ульяна Никитична, а сама лапу заднюю собачью тихонечко поднимает.
Не стала отвечать Мария Васильевна. Пусть делом занимается. А собака вдруг ка-ак вздрогнет и взвизгнула тонко.
— Осторожней не можешь?! — вскрикнула Мария Васильевна.
— Больно тебе, собачка моя бедненькая, — запричитала Ульяна Никитична и, глянув на Марию Васильевну, сказала: — Обе задние лапы сломаны.
— Ну?! — не поняла та.
— Чья собака? — вопросом на вопрос ответила Ульяна Никитична.
— Хрен ее знает, — закипела злость у Марии Васильевны, теперь на хозяев. — Бросили, понимаешь. Может, сама потерялась, шалавая…
— Тогда давай укол поставим. Усыпим, чтобы не мучилась.
— И долго она спать будет? — поинтересовалась Мария Васильевна, так — бабье любопытство.
— Ты чего?! — удивилась Ульяна Никитична. — От злости совсем плохая стала. Усыпить, это значит — умертвить.
— Умертвить?! — ахнула Мария Васильевна. — Да кто ж тебе позволит?! Живое существо…
— А кто за ней ухаживать будет? Кормить? Поить? Лечить?
— Лечить? А тебя на что государство учило? Деньги тратило? Аль зря деньги палило…
— Ладно-ладно, — не дала ругаться Ульяна Никитична. — Где она жить будет?
— Ей что, здесь места мало?
— Ты же собак не любишь. Ненавидишь! И собак, и людей! — не удержалась, съязвила Ульяна Никитична.
— Людей не люблю, особенно таких, как ты, — парировала Мария Васильевна. — А собак… Чего уж… Только шибко морда у нее уродливая.
— Порода такая. Боксер, — пояснила Ульяна Никитична, тяжело поднимаясь.
— Сильно ударена по морде, — согласилась Мария Васильевна и встревожилась: — Ты куда?
— Домой.
— Эт-та что же получается?! Собака болеет, а ты…
— За бинтом. Шины нужно наложить на переломы. Укол обезболивающий поставить, — пояснила Ульяна Никитична.
— Бинт у меня ест. Полежи, милая, я сейчас, — обратилась Мария Васильевна к собаке и по-молодому поднялась. Не то, что каракатица эта… Глянула, в дверях мужик с чемоданчиком. «Вот он — хозяин! Ну, счас я ему… — задохнулась негодованием Мария Васильевна. — Бросил собаку, а сам поди водку халкает…» — Чего надо?
— Слесаря вызывали?
— Кого? Слесаря? Завтра приходи. Некогда сейчас, — Мария Васильевна вздохнула облегченно и выдвинула ящик тумбочки.
— У меня что, одна ты, что ли…
— Ты мне «тыкать»?! — словно вихрь подхватил Марию Васильевну. — Да я тебя вместе с твоим начальником и со всем ЖЭУ… Сказала — некогда. Значит, некогда. Видишь, собака травмирована. Завтра приходи, — и так решительно пошла на слесаря, что тот поспешно ретировался за дверь.
Целый час возились женщины с раненой собакой. Наложили шины. Сделали укол…
— А чего она не рычит, не кусает? — удивилась Мария Васильевна. — Или не больно ей?
— Как не больно. Терпит, понимает, что добро ей делают, — пояснила Ульяна Никитична.
— Бедненькая, как тебя звать? — погладила собаку по голове Мария Васильевна.
— Ма-а! — открыла та пасть.
— Видела?! Разговаривает, — поразилась Мария Васильевна. — Мамой меня называет.
— Это у нее нервная зевота. От шока еще не отошла. От удара…
— Кого?! Понимала б ты… — фыркнула Мария Васильевна. — Говорит она.
— Собаки не разговаривают, — сердито возразила Ульяна Никитична, с трудом поднимаясь с пола.
— Хоть и ученая ты… — начала Мария Васильевна, но воздержалась, чтобы не обидеть. Все-таки помогла собаке, да и дальше лечить будет, куда денется… — Не уходи, подружка, чайку попьем.
— С удовольствием, — подставила под кран руки Ульяна Никитична. — Я ж у тебя в квартире впервые. Хотя живем по соседству пять лет.
— Заходи, не стесняйся. Сейчас я… — захлопотала у плиты Мария Васильевна.
— Зря ты слесаря так грубо, — с опозданием заметила Ульяна Никитична, усаживаясь за стол.
— Не в себе была. Точно. У него тоже жизнь не сладкая, — Мария Васильевна достала конфеты, варенье, печенье, не замечая удивленного взгляда Ульяны Никитичны. — Если завтра придет, задобрю. Если не придет, и так сойдет. Кран не сильно бежит. Потуже закручивать буду, — и вдруг, заметив, что собака пошевелилась, кинулась к ней: — Больно, милая?
Собака тихонько заскулила.
— Конечно, больно, — подтвердила Ульяна Никитична. — Дня три особенно. Потом полегчает. Через недельки две начнет подниматься. Ты хоть с собаками умеешь обращаться?
— Что ж, у меня детей не было?! — обиделась Мария Васильевна и погладила рыжую голову. — Уродина ты моя горемычная.
— Ма-а! — сказала та.
— Вот! — торжествующе воскликнула Мария Васильевна. — От шока она уже… это… отошла. И не зевает вовсе. «Ма-ма!» говорит, — стала на колени и поцеловала: — Поспи, маленькая, я рядышком посижу. Тебе укольчик сделали. Поспи, доченька.
Хотела Ульяна Никитична сказать, что это не «доченька», а он — кобель, но, пораженная необычной нежностью Марии Васильевны, передумала. Взялась за чайник.
— Наливать тебе чаю? — спросила.
— Пей сама. Я тут посижу. Глазки она закрыла, — прошептала Мария Васильевна еле слышно и улыбнулась неумело. Улыбнулась…
МУДРОЕ РЕШЕНИЕ
1
Они оба уходили от нее. Уходили в разные стороны.
У мальчика шаги были неровные. Он то замедлял, то ускорял их. Спину держал прямо, напряженно, а голова круглая, с выгоревшими до бела вихрами и оттопыренными ушами, подергивалась в такт шагам.
Старик уходил тяжелой ровной походкой. Сгорбленная спина его наклонялась при каждом шаге и вновь выпрямлялась. Одной рукой он слабо взмахивал, другую держал на пояснице.
Собака переводила встревоженный взгляд со спины мальчика на спину старика и обратно. Ни тот, ни другой не звали ее, не оборачивались на ее тоскливое повизгивание, а уходили все дальше. И тогда она подала голос:
— Гав! — лай был негромкий, вопросительный. И собака, наклонив на бок голову и насторожив уши, ждала — как поведут себя люди?
Старик продолжал идти вперед тяжело, ровно. Но спина мальчика дрогнула, он, словно споткнулся, на какое-то мгновение задержал шаг, и, заметив это, собака в несколько прыжков догнала его, схватила за штанину и униженно завиляла хвостом. Мальчик, украдкой оглянувшись на старика, коснулся будто невзначай головы собаки, но продолжал идти.
Тогда собака кинулась за стариком. Забежала вперед и стала на дороге, заглядывая ему в глаза. Старик упорно не смотрел на нее.
Собака залаяла громко, требовательно. Старик обошел ее как столб и, кривя губы, прошептал:
— Место! Где место?!
Собака бросилась обратно. Она остановилась там, где только что, всего несколько минут назад стояли они — все трое. И где сначала старик, а затем мальчик приказали ей:
— Сидеть здесь! Место! Место!
По голосам, по поведению людей, собака чувствовала, что это не обычная команда. Обычную она бы исполнила весело, с радостью. Нет, люди чего-то ждут от нее, ждут решения какой-то сложной задачи. Но собака не понимала условия задачи и считала, что люди сердятся на нее за то, что ослушалась их команды. Поэтому тщательно обнюхала землю, которая еще хранила запахи мальчика и старика.
Села. И все-таки что-то тревожило ее. Ведь оба хозяина — мальчик и старик — уходили, а почему она должна остаться здесь?
Низкий, утробный вой заставил их обернуться — обоих. И собака, заметив это, призывно залаяла, но они словно по команде отвернулись, зашагали дальше. И тогда собака завыла снова. Завыла горько, безутешно…
2
Мальчик звал собаку — Джульбарс. Ему подарил его месячным щенком на день рождения одноклассник. Щенок был толстый, косолапый и очень серьезный. Такой серьезный, что когда с ним играли, он сначала упорно сопел, кряхтел, а потом начинал рычать и кусаться. Очевидно, из-за такого характера, он плохо поддавался дрессировке, и мальчику пришлось много потрудиться, прежде чем Джульбарс стал выполнять простые, обычные команды: «Сидеть!», «Нельзя!», «Вперед!»…
Пока мальчику все это было в охоту, он каждую свободную минуту проводил с Джульбарсом. Потом ему надоело, и он забросил занятия с собакой, предоставив ее самой себе.