Страница:
Если бы она сейчас всхлипнула или даже просто промолчала, он бы шагнул к ней, обнял, но девушка ответила ему резко, почти враждебно: - А если так - за подобные услуги у нас полагается не меньше пятисот динаров старыми. А учитывая, что я самая лучшая на свете, можешь и до тысячи накинуть. Дай мне мою одежду! Казак вновь отвернулся и не поворачивался до тех пор, пока за его спиной не хлопнула дверь. Под руку попалась последняя бутылочка с коллекционным ликером, и он чуть подумал, свернул засургученную пробку и отправил тягучее содержимое в рот. Даже в таком отвратном расположении духа, как сейчас, он все-таки отметил, что этот ликер ничуть не уступает двум первым. Даже без кофе. "Ладно, - попытался привести свои чувства в порядок Казак. - Будем считать это маленьким приключением. Ничего особенного, и девчонка здесь ни при чем. Пожалуй, даже извиниться стоит, если еще раз увижу ее без Паповича", - и летчик почувствовал, что в глубине души очень желает этой встречи. Но от раздумий его отвлек гул автомобильного двигателя, донесшийся с улицы. По задвинутым занавескам скользнули лучи фар подъехавшей машины. Судя по всему, она остановилась перед домом. Клацнул замок дверцы, послышались гортанные голоса, и Казак из любопытства тихонько отодвинул занавеску и выглянул на улицу. "Может, это за мной обещанный Паповичем транспорт?" Дождь продолжался, но уже не такой сильный, как днем, а мелкий, моросящий. В наступивших сумерках фонарь перед домом обозначился туманным радужным сиянием, и в скупом пятне излучаемого им света Казак увидел камуфляжной окраски джип "лендровер", в открытой двери которого сидел, свесив ноги на землю, водитель с автоматом. Еще пятеро человек в военной форме уверенным шагом направлялись к дому. "Похоже, это и вправду за мной! Только, боюсь, не с той стороны... Ну Коче, ну Ленка, ну суки!!! Жив буду - не забуду!" Однако тешить себя мыслями о грядущем отмщении времени уже не оставалось, и Казак переключил все внимание на гораздо более важную проблему поскорей скрыться из этого дома... Хотя бы из этой спальни, чтоб ей провалиться! Дверь сразу отпадает, значит - окно? Он дернул за шнур ночника. Раздался хруст - похоже, вилка выдернулась вместе с розеткой, - и неяркий уютный свет погас. Теперь комнату освещал лишь слабый свет с улицы. Не желая привлекать внимание водителя джипа звоном стекла. Казак потратил несколько секунд, чтобы разобраться в устройстве оконного шпингалета, внешне очень изящного, но совершенно идиотского по конструкции, и уже под приближающиеся шаги в коридоре распахнул окно. Вспрыгивая на подоконник, он слышал, как сзади могучий удар ноги высаживает дверь и почти одновременно раздался гортанный приказ "Стоят!", почти перекрываемый отчаянным женским криком "Не-ет!". Не оборачиваясь, летчик выпрыгнул на мокрую траву - вслед ему тут же прогрохотала очередь, но стрелок взял слишком высоко - пули выбили щепки с верхнего переплета оконной рамы. Казак поскользнулся, но сразу поднялся на ноги и бросился бежать туда, откуда пришел несколько часов назад, к лесу, бросаясь попеременно то в одну, то в другую сторону, чтобы сбить прицел стрелкам. Однако новых очередей не последовало, сзади был слышен лишь хриплый лай, и, мельком оглянувшись, беглец увидел в квадрате света, падающего из окна, объемистую фигуру Коче Паповича, едва удерживающего поводок. "Ах, сволочь!" - воскликнул про себя Казак и выхватил из-за высокого ботинка нагайку. Теперь ее увесистая рукоять легла в ладонь, и сплетенный сотню лет назад из сыромятных ремешков хвост с вклепанными свинцовыми дробинами в стальной оковке на конце упруго расправился. Коче наконец-то освободил своего пса, и тот радостно кинулся вперед. Одновременно с этим со стороны дома раздались две автоматные очереди. Били по ногам - несколько трассирующих пуль прочертили огненные линии у самых коленей Казака, и спасло его только то, что он за мгновение до этого в очередной раз бросился в сторону. Вот и ограда - да здравствует мода на невысокие ограждения! Казак с налета перемахнул метровый заборчик, каблуки его ботинок скользнули по раскисшей земле, и, падая, он съехал в придорожную канавку, по дну которой по случаю дождя весело бежал бурливый ручеек. Оттолкнувшись рукой от наклонного берега, Казак вновь поднялся на ноги и увидел будто замедленный кадр из фильма: неправдоподобно огромное мохнатое тело собаки медленно и плавно перелетает через заборчик, с оскаленной пасти стекает вязкая слюна, длинная шерсть на задранном хвосте победно развевается... Пес обрушился в ручеек, подняв фонтан грязных брызг, - и время вновь обрело свой обычный темп. Казак хлестнул собаку нагайкой по черепу, но размаха не хватило, и удар лишь слегка ее оглушил, заставив на мгновение замешкаться с броском. За это мгновение летчик успел выставить руки перед собой, и когда лохматое чудовище кинулось на него, он принял его на подставленную ручку нагайки и сумел удержать - клыки собаки впустую щелкнули в сантиметре от его горла. Не давая псу возможности повторить атаку, Казак всем телом навалился на него, подмяв под себя, но когти передних лап разодрали синтетическую ткань спортивного костюма и проделали глубокие царапины на груди беглеца. Извернувшись, пес вырвался из-под человека, но при этом поднял на ноги и своего врага, который оказался в лучшем положении, потому что ноги пса разъезжались по грязи и ему не сразу удалось изготовиться к новому броску. Небольшой передышки хватило Казаку, чтобы как следует размахнуться - и переплетение кожи, утяжеленное свинцом и сталью, ударило собаку в темя - туда же, куда били волков такими нагайками прадеды Казака, считавшие охоту с ружьем барской причудой. Мохнатый зверь зашатался, Казак ударил еще, и еще, и еще! Третий удар стал для собаки роковым - летчик почувствовал, что хватит, и опустил свое оружие, глядя, как пес оседает на дергающихся в судороге ногах. Но радости победитель почему-то не испытывал, ему жаль было этого зверя, честно исполнившего свой собачий долг. Вдруг вокруг стало светлее. Казак поднял глаза и обнаружил, что пятнистый "лендровер" подкатил сюда и водитель направил фару-искатель прямо ему в глаза. Отведя взгляд, летчик глянул вверх и увидел, что на заборчике уже сидят, свесив ноги, двое автоматчиков, а третий осторожно спускается на землю, стараясь не съехать вниз по следам ботинок Казака. - Стоят! Пошел! - скомандовал один из сидящих на ограде. - Так что, стоять или пошел? - зло спросил летчик, не двигаясь с места. В конце концов, если его собираются убить, пусть это сделают здесь. - Пошел на джип! - уточнил сидящий. - Пошел ты сам знаешь куда? - почти весело произнес Казак. - Или давай сюда, поговорим. Он искренне надеялся, что никому из боснийцев, или кто бы это ни был, не захочется лезть за ним вниз и вытаскивать его, сопротивляющегося, и дело все кончится короткой очередью. Все равно лучше, чем их плен. Казак был наслышан, что делают эти ребята с пленными. Возникла долгая пауза. Действительно, вытаскивать упрямого русского из грязи никому не хотелось, но и стрелять никто не спешил. Возбуждение, вызванное у Казака борьбой с собакой, начало спадать, и он вновь ощутил, что вода, заливающая его ботинки выше щиколоток, холодна, что противная морось продолжает сеяться с темно-серого неба, что из царапины на груди сочится кровь. Боснийцы перекинулись несколькими фразами, один из них выстрелил короткой очередью в стенку канавы, но Казак даже не пошевелился. Тогда пятнистые вояки вновь заговорили между собой, несколько раз повторив слова "живот", "доллар" и "подполковник". Наконец старший из них, с унтер-офицерскими нашивками на погонах, что-то резко приказал, и остальные трое с явной неохотой начали спускаться по скользким берегам ручейка. - Ну хоть что-то... - вслух произнес Казак и поудобнее пристроил нагайку в правой руке. Вид убитого этой нагайкой пса явно не придавал врагам уверенности в себе, и они приближались медленно и осторожно. - Ну что же вы, ребятки, стеснительные такие? - издевался летчик, повернувшись к ним лицом и демонстративно покачивая свинчаткой. - Или втроем боитесь одного не скрутить? Но пока Казак так себя подбадривал, сзади неслышно подошел водитель джипа и, прыгнув в ров, нанес ему прикладом удар по голове. Летчик пошатнулся, упал лицом в ручей, и пятнистым бойцам пришлось срочно его подхватить под мышки - не для того они лезли в эту грязь, чтобы дать захлебнуться этому парню. Он был им нужен живой. Зворник. Слишком много Ивановых Казак очнулся оттого, что откуда-то с черного беспросветного неба на него обрушился холодный водопад. Он замотал головой, попытался стереть руками воду с лица, но что-то мешало вытащить руки из-за спины. Новый водопад, и, несколько раз моргнув, он обрел способность видеть. Оказывается, вода лилась не с неба, а из новенького цинкового ведра, которое держал в руках молодой, но уже заросший щетиной солдат с закинутым за спину стволом вниз "Калашниковым". Рядом стояла бочка с водой, и солдат зачерпнул было новую порцию, но, услышав от подопечного что-то вроде "хватит", вылил воду обратно в бочку Казак повертел головой, пытаясь сообразить, где он находится. Скорее всего, решил он, это какой-то город, небольшой - судя по тому, что ни одного дома выше двух этажей видно не было. Город выглядел очень сильно пострадавшим от военных действий. Фары нескольких грузовых машин освещали улицу вдоль, и на улице этой целых домов не наблюдалось - каждый из них либо хранил следы пожара, либо был изуродован осколками, а одна из построек просто представляла теперь собой груду развалин. Выкрашенная в красный цвет бочка, из которой брали воду для Казака, стояла рядом с наиболее сохранившимся зданием, повреждения которого сводились только к выбитым стеклам. У входа в здание летчик увидел большой трехосный автобус с затемненными стеклами в паутине трещин и с несколькими здоровенными вмятинами на бортах. Общий вид машины наводил на мысль, что рядом с ней недавно разорвалась бомба. Тем не менее внутри автобуса мягко стучал дизель и из открытой двери тянулись провода к двум прожекторам, дополнительно освещавшим улицу - солдаты постоянно то туда, то сюда водили их лучами. Казак сидел со связанными за спиной руками на земле около "лендровера", а один из бойцов держал его на мушке автомата. Увидев, что пленный пришел в себя, сержант поднял его за шиворот на ноги и, почти ласково тыкая кулаком в шею, погнал вперед. Боец с автоматом шел немного сзади. Когда они завернули за стоявший у дома автобус, первое, что увидел Казак, была улыбка на узком скуластом лице высокого офицера. Его зубы блеснули в луче прожектора, и летчик понял, что уже видел эту улыбку. "У нас к нему особый счет... - всплыли в памяти слова Тамашаивича. -Да, вот и пригодился портрет, - подумал летчик. - Теперь уж зубастый порадуется, хотя что я? Застрелиться при попытке к бегству никогда не поздно. - И тут же промелькнуло злорадное: - А автобус-то как покорежили! Не иначе, наша работа. Надо было только на пару метров точнее". Тем временем доставивший летчика сержант отдал подполковнику честь, что-то ему сказал и обернулся к Казаку. - Русский? - спросил он. - Русский, - ответил летчик. - Иванов? - Ну, Иванов. - Василиванович? - босниец произнес имя и отчество бессмертного героя анекдотов как некую южнославянскую фамилию, но Казак понял и просто кивнул головой. Сержант повернулся к подполковнику и снова что-то ему объяснял, причем интонация его голоса выражала нечто вроде "ну, что я говорил?". Подполковник обернулся к стоящему рядом с ним маленькому отряду из трех солдат и лейтенанта, вооруженных автоматами или скорее автоматическими винтовками. Форма этих военных была совсем другого покроя и вида, даже расцветка камуфляжных пятен казалась выдержанной в иной палитре, к тому же форма была неестественно чистой. Конструкция оружия военных тоже свидетельствовала об их здесь чужеродности. Однако подполковник обратился вовсе не к ним, а к небрежно опершемуся на стенку автобуса худому горбоносому человеку в офицерской форме без знаков различия. Если бы Казак мог понимать их разговор, то услышал бы кое-что для него интересное.
* * *
- Ахмед, еще раз спросите, пожалуйста, этих господ, кого они мне сейчас привезли? Ахмед Ойих повторил вопрос на хорошем французском и перевел ответ: - Они продолжают оставаться при своем мнении, Абаджиевич-эфенди. Утверждают, что привезли нам именно Василия Иванова, он сам им так сказал и даже показал документы. - И потом, почуяв недоброе, вырвал документы у них из рук и кинул в реку. Словом, ничего нового. Пусть тогда скажут, кто вот этот человек? - и подполковник кивнул на еле стоявшего Казака. Несмотря на то что царапины от когтей пса были, в общем-то, не опасны, окровавленный костюм и бурые пятна на груди летчика производили такое впечатление, будто этому человеку осталось жить не больше десяти минут. Французы поняли вопрос без перевода, и лейтенант, бритый наголо широкоплечий малый с нахальным взглядом и развязной жестикуляцией, ответил: - Этот человек - бедный серб, которого ваши четники каким-то образом убедили выдать себя за того, кого им нужно. Делается элементарно объясняешь парню, что он все равно сдохнет, а коли не станет изображать из себя этого чертова Иванова, то порежут и всю его семью. Если вам, подполковник, подобные истории годятся, только скажите, и завтра мы вам десяток таких притащим. Пятеро из них и под дулом автомата будут называть себя Павко Вазником, а остальные - генералом де Голлем. Выслушав эту тираду, заговорил боснийский сержант. Заговорил он спокойно, но даже при искусственном электрическом освещении было заметно, как он побагровел. - Господин подполковник... Этот гяур оскорбляет "Меч справедливости"? Абаджиевич сержанту не ответил, но посмотрел тяжелым взглядом сначала на француза, потом на Казака. Уж кто-кто, а подполковник знал, что его парни из спецкоманды способны и не на такое, даже не ради награды, обещанной за поимку корреспондента, а просто чтобы отвести от себя гнев подполковника. Однако все они должны отдавать себе отчет, что если подлог вскроется... Сержант Маркоч служил под началом Абаджиевича достаточно долго, чтобы быть свидетелем нескольких расправ с такими охотниками за премиальными. Араб догадался, о чем подумал командир бригады, и вкрадчиво произнес: - По моему скромному разумению, одному Иванову можно устроить показательную казнь, а другим заняться в камере. Премию же за поимку разделим между лягушатниками и вашими ребятами. - Разделить? Это будет для наших оскорблением. - Страшно измотанный за последние двое суток, едва не угодивший под бомбу во время второго налета и получивший от командования жестокий нагоняй за потери, подполковник сорвался на крик: - Какого черта мне не верить своим героям?! Почему я должен думать, что они способны на подлог?! Зачем мне демонстрировать, будто я считаю этих игрушечных солдатиков из европейских войск честнее моих бойцов?!! - Абаджиевич выхватил свой автоматический кольт и заорал на французов: - А ну, вон из моей части! Три секунды! - и ткнул стволом почти в лицо лейтенанту. На свою беду лейтенант родился и вырос в Бельвиле, пролетарском районе Парижа, и привычки, приобретенные на тамошних улицах, прочно вошли в его плоть и кровь. С ходу, не раздумывая, лейтенант отбил руку с пистолетом в сторону и ударил подполковника прямо в челюсть, и лишь когда голова Абаджиевича мотнулась назад, до француза дошло, что он натворил и к чему это может привести. Лейтенант попытался направить на боснийцев автомат, но тут раздались выстрелы. Стреляли, казалось, все: сержант из "Меча справедливости", конвоир Казака и даже молодой солдат, недавно поливавший летчика водой. Тело лейтенанта отбросило назад - под лохмотьями камуфляжа оказался бронежилет, но какой жилет спасет от выстрела в упор патрона образца сорок третьего года? У Ахмеда Ойиха в руках тоже оказался пистолет-пулемет "мини-узи", который он в мгновение ока выудил откуда-то из-за пазухи. Араб тоже стрелял, но не в лейтенанта, а во французских солдат, которые умирали, даже не успев понять, что произошло. Грохот выстрелов вдруг оборвался, и подполковник медленно подошел к лежащим телам. Один из солдат был еще жив, он силился подняться и что-то сказать, но Абаджиевич вскинул руку с пистолетом. Два выстрела прогремели одновременно - Ахмед тоже посчитал нужным добить раненого. Уловив недовольный взгляд подполковника, араб пожал плечами. - Прошу прощения у Абаджиевича-эфенди, но из всех неверных, после американцев, я больше всего не люблю французов. - Но вы же учились в Париже? - хмыкнул подполковник. - Вот с тех времен и не люблю. - Что случилось? Что за стрельба? - раздался новый голос, и в открытой двери автобуса появился Сидней Милсон с наушниками на голове и свисающим от них до пояса проводком со штекером. В руке американца был малогабаритный "Ингрем". - Действительно, в чем дело? - Абаджиевич как бы удивленно глянул на сержанта, сжимавшего в руках автомат, из ствола которого все еще поднимался легкий дымок. Тот не колебался ни секунды и, встав смирно, доложил на чудовищном языке, в котором Милсон лишь благодаря опыту общения с сомалийским генералитетом опознал английский и сумел для себя перевести: - Сэр! Эти четверо оделись под миротворческие силы, и это сербские террористы. - Но мне казалось, я слышал французскую речь?! - Уши уважаемого американского советника не обманули его. Эти грязные свиньи настолько хорошо сумели подделаться под воинов героических миротворческих сил, что и говорили по-французски, и обзавелись всеми необходимыми документами. Милсон кинул взгляд на угадывающийся в темноте силуэт бронеавтомобиля с опознавательными знаками международных сил поддержания мира и хотел еще что-то сказать, но передумал. "В конце концов, - размышлял он, - даже если мои подозрения верны и эти горячие славяне за что-то прикончили патруль лягушатников, большой беды нет. Скорее наоборот. Хорошо, что мусульман раздражают наши европейские соратники по НАТО, уж больно те здесь активничают".
* * *
Для Казака все эти события представлялись неким спектаклем абсурда. Сначала все смотрели на него, потом зубастый подполковник начал кричать, потом расстрел четырех иностранцев, и под конец - совершенно бредовая беседа по-английски, в которой летчик понял почти каждое слово, сказанное сержантом. "А я и не подозревал, что так хорошо знаю английский! удивился Казак. - Хотя, наверное, наоборот, тот парень знал его просто еще хуже меня. Но что это за кутерьма вокруг моего имени?" Несколько солдат унесли трупы. Подполковник отдавал какие-то распоряжения, на время, похоже, забыв про пленного, но тут из темноты появились трое рядовых в замызганной форме. Под дулами автоматов они вели сильно избитого мужчину средних лет в оборванной одежде и с безумными глазами. Один из солдат попытался последние несколько метров до подполковника пройти строевым шагом, затем, не опуская автомата, отдал честь и, дождавшись разрешения обратиться, многословно отрапортовал. В рапорте его то и дело мелькало "Василий Иванов" и "русский". Избитый, когда к нему обратились, тоже назвал себя Ивановым и замолк. Абаджиевич выслушал доклад конвоира без особого интереса, потом посмотрел на мужчину, на солдат и подозвал сержанта. После короткого обмена репликами сержант и двое его бойцов разоружили рядовых и увели. До избитого никому дела не было, и он потихоньку, шаг за шагом отступал назад, но вскоре не выдержал и рванул вдоль по улице, похожий на тень в луче фар грузовика. Кто-то смеху ради пустил ему вслед очередь, бегущий человек кинулся в сторону и растворился в темноте. Несмотря на всю серьезность положения, Казак усмехнулся. Похоже, зубастый зачем-то объявил розыск некоего русского по имени Василий Иванов, и теперь его подчиненные тащили к его двору всех Ивановых без разбору. И летчик среди них был кандидатурой явно не последней. Тем временем Абаджиевич тоже вспомнил о русском. Он распорядился, и один из конвоиров, толкнув Казака дулом под ребра, повел его в здание, где другой солдат, погремев ключами, открыл железную дверь, за которой царила темнота. Казака впихнули в помещение, привязали связанные руки к железной трубе, и дверь, лязгнув, захлопнулась, а потом загрохотали ключи. Казак попытался присесть на холодный пол, но в такой позе руки выворачивались, как на дыбе, и он снова встал. Из другого угла помещения раздался короткий стон. Летчик замер - действительно, оттуда слышалось неровное дыхание. Потом незнакомец зашевелился и что-то спросил. Казак догадался о смысле вопроса и ответил: - Русский. Василий Иванов звать. - Иди ты! Анекдот хочешь? - донеслось вдруг до летчика из темноты. - Чего? - не понял Казак. Уж очень не соответствовала эта идея ситуации. Но человек в темноте, не дожидаясь согласия, уже рассказывал: - Лежат двое в кровати, вдруг стук в дверь. Женщина кричит: "Муж пришел". Мужик с постели, понятно, в окно. Летит и думает: "Погоди-погоди, а кто ж тогда я?" Казак промолчал, и незнакомец пояснил: - Вот и я сейчас подумал - а кто ж тогда я? - Ты что, тоже русский, Иванов? - Угадал с третьего раза. Корреспондент российского телевидения Василий Иванов, к вашим услугам. А ты кто? - Да так, случайно попал, - ответил Казак. Он уже вспомнил этого человека - не раз видел его репортажи и всегда поражался его мужеству и умению оказаться в самых горячих местах. Но выложить правду о себе даже ему летчик не решился - пусть корреспондент будет нем как рыба, но в этой камере их могли элементарно подслушивать. - Тогда милости просим. Могу обрадовать - положение хреновое. Эти ребята каким-то образом выяснили, что я предупредил группировку в Зворнике о налете американцев, и сербы сумели выйти из-под удара. Гражданских вывели за околицу, а бойцы попрятались. В результате босняки, рассчитывавшие, что войдут в мертвый город, напоролись на несколько сюрпризов. - Но ведь ты корреспондент! У тебя должна быть какая-то защита? Василий пошевелился и снова коротко простонал, не раскрывая рта. Похоже было, что боль не отпускала его ни на секунду, просто разговор с соотечественником немного его отвлек. - Какая-то защита есть, да что толку? Вышел - думал, к ооновцам, а оказалось, что французский патруль, Иностранный легион. Слышал про такой? Они меня хвать - и сюда. Говорят, Абаджиевич за меня награду назначил, как за два сбитых самолета, а этим солдатикам лишние бабки не помеха. К тому же у французов какой интерес? Им надо, чтобы мусульманско-хорватская федерация взяла верх. А там, в федерации, у них все схвачено. Я, правда, документы выкинул, думал, отопрусь, но, похоже, не получится. Казак в ответ описал разыгравшуюся на его глазах сцену, и корреспондент откомментировал: - Наверное, деньги не поделили. Так теперь у них уже два Ивановых? Честно говоря, я не думаю, что одного они отпустят. - Да я, в общем, тоже. Что делать будем? - Ну, в принципе ты меня можешь задушить, - серьезно сказал Иванов. - Мне совсем не хочется, чтобы из меня заживо делали отбивную с кровью, фаршированную красным перцем. Попадались мне веселые картинки... Но тогда тебе придется выкручиваться самостоятельно. Казак поежился. Совсем недавно подобные мысли приходили и в его голову, но сейчас, когда этот человек вот так просто готов был расстаться с жизнью... Причем с его, Казака, помощью. Дикость какая-то. - Извини, друг, не смогу. У меня руки связаны, к тому же прикручены к железяке. - Хитрые сволочи! Ладно, чего-нибудь сообразим. Не знаю, как ты, тезка, а я для себя решил. - Там видно будет, - отозвался Казак и, чтобы сменить тему, сказал: - А знаешь, я твои репортажи часто смотрел. Классная работа, особенно когда ты снимал налет "ягуаров". Достоверность потрясающая. Может, поэтому я здесь и оказался. - Теперь, небось, душевно благодарен... Спасибо, конечно, на добром слове. Только, к сожалению, - вздохнул корреспондент, - мои репортажи даже у нас в России нужны только для политических игр, а уж на Западе - разве что нервы пощекотать. Им там вообще все равно - на зомби резиновых смотреть или на женщин, пополам разорванных "Градом". За это и платят. А вовсе не за достоверность, как ты сказал. Не за настоящую правду. Иванов замолчал. Несмотря на кромешную тьму, Казак не сомневался, что корреспондент тоже привязан, и наверняка так же неудобно. - Знаешь, - через минуту снова заговорил корреспондент, - когда я в армии служил, у нас в части ансамбль был, "Пластилин". Они там микрофоны к стойкам пластилином лепили. Году в восемьдесят седьмом. Там еще земляк мой из Череповца, Валерка Концевой играл... Так вот, у ребят была песня как раз на эту тему. Жалко, помню сейчас только пару куплетов: Вам нравится стрельба, а известно ли вам: До нее три часа на ИЛ-62? Но щелкает ручка - замена программ! Герой с кинокамерой, ты шел через смерть, Боялся ли ты, что мы будем смотреть Не твой репортаж, а эстрадный концерт?.. Василий вздохнул. - Тогда я не понимал, о чем это. А попал сюда - и вспомнилась эта песня. Как знали ребята... Казак натянул ремень, которым его руки были привязаны к трубе, подергал и ощутил, что труба вроде бы шатается. Было бы посветлее, разглядел бы, как там она наверху крепится... Однако просто стоять и ждать, когда за ним придут, Казаку не хотелось, и он принялся методично расшатывать железку, не загадывая, что он будет делать потом, когда труба поддастся. Для начала надо хотя бы частично освободиться.
* * *
Тем временем подполковник Абаджиевич со стаканом в руке в одиночестве сидел на втором этаже автобуса. Бар кое-как восстановили, но теперь на его полках красовались бутылки, натащенные адъютантом из немногих еще не полностью разграбленных радостными победителями магазинов города. Сливовый самогон, разивший сивухой, напоминал Абаджиевичу о днях молодости, когда такое пойло было самым доступным и популярным алкоголем в Сараевском пехотном, потому что его гнали повара прямо в столовой, в одном из паровых котлов. Мысли подполковника были заняты предстоящим днем - из штаба пришел приказ продвигаться дальше, несмотря на чувствительную убыль в технике, причиной которой были эти проклятые самолеты. "Попадись мне хоть один из тех летчиков, он бы составил достойную компанию обоим корреспондентам... То есть одному из них. Впрочем, наверное, сладкоречивый араб прав, второго Иванова тоже надо убрать, но все-таки - кто из них настоящий? Да и того, что привели пехотинцы, не мешало бы отправить туда же, на всякий случай. А с козлами, якобы его поймавшими, церемониться нечего - поставить в первую линию удара, и все дела". Абаджиевич отхлебнул пару глотков и, закусив ломтиком ананаса из банки, поставил стакан на столик. "Надо бы сходить вниз, - размышлял он, - узнать новости у американца - он уже второй час сидит за аварийным приемником, принимает разведданные с авианосца. Вот они, издержки прогрессивных технологий! Конечно, приятно сидеть за цветным экраном, моделируя свои действия, видеть вероятную реакцию противника, и раз за разом прокручивать операцию. Но стоит выйти из строя хотя бы части аппаратуры, как все эти компьютерные системы становятся бессильны. И теперь, чтобы иметь представление об оперативной обстановке, Милсон мучился, вручную корректируя частоту, чтобы файлы пришли хотя бы с небольшим количеством ошибок. И пусть сидит. Там, в море, американцы тоже, небось, потратили не меньше времени, чтобы раздобыть и оформить для нас эти сводки". Подполковник вспомнил советские передатчики и приемники, на которых в молодости учился работать. Вот это были аппараты! Каждый блок защищен металлическим кожухом, тумблеры размером с палец, колесо настройки у передатчика - двумя руками вертеть надо. Правда, размеры у них были соответственные и вес исчислялся центнерами, а то и тоннами. Зато вряд ли такому монстру смог бы нанести вред импульс электромагнитного снаряда. А американцы - тьфу, решили, что раз ядерное оружие Балканам не грозит, то и аппаратуру можно поставлять незащищенную. Так что Милсону придется попотеть за промашки державы. Помогать ему особо некому девчонки-операторши вышли из строя. Да, без девчонок будет скучновато - в этой дыре добровольцев на замену не дождешься, а тащить в постель девицу под дулом автомата... Абаджиевич хорошо помнил, как год назад вошел в палатку к начальнику штаба, не явившегося к утреннему совещанию, и увидел на походной койке майора с торчащим из уха шомполом. Деваху, которую бойцы комендантского взвода перед тем притащили по заказу начштаба, нашли уже позднее - она засела с украденным автоматом за скалой и в упор расстреляла четверых солдат, а под конец разнесла голову и себе. Подполковнику так и не довелось выяснить, действительно ли она была красива, как хвалился перед этой ночью майор.
* * *
- Ахмед, еще раз спросите, пожалуйста, этих господ, кого они мне сейчас привезли? Ахмед Ойих повторил вопрос на хорошем французском и перевел ответ: - Они продолжают оставаться при своем мнении, Абаджиевич-эфенди. Утверждают, что привезли нам именно Василия Иванова, он сам им так сказал и даже показал документы. - И потом, почуяв недоброе, вырвал документы у них из рук и кинул в реку. Словом, ничего нового. Пусть тогда скажут, кто вот этот человек? - и подполковник кивнул на еле стоявшего Казака. Несмотря на то что царапины от когтей пса были, в общем-то, не опасны, окровавленный костюм и бурые пятна на груди летчика производили такое впечатление, будто этому человеку осталось жить не больше десяти минут. Французы поняли вопрос без перевода, и лейтенант, бритый наголо широкоплечий малый с нахальным взглядом и развязной жестикуляцией, ответил: - Этот человек - бедный серб, которого ваши четники каким-то образом убедили выдать себя за того, кого им нужно. Делается элементарно объясняешь парню, что он все равно сдохнет, а коли не станет изображать из себя этого чертова Иванова, то порежут и всю его семью. Если вам, подполковник, подобные истории годятся, только скажите, и завтра мы вам десяток таких притащим. Пятеро из них и под дулом автомата будут называть себя Павко Вазником, а остальные - генералом де Голлем. Выслушав эту тираду, заговорил боснийский сержант. Заговорил он спокойно, но даже при искусственном электрическом освещении было заметно, как он побагровел. - Господин подполковник... Этот гяур оскорбляет "Меч справедливости"? Абаджиевич сержанту не ответил, но посмотрел тяжелым взглядом сначала на француза, потом на Казака. Уж кто-кто, а подполковник знал, что его парни из спецкоманды способны и не на такое, даже не ради награды, обещанной за поимку корреспондента, а просто чтобы отвести от себя гнев подполковника. Однако все они должны отдавать себе отчет, что если подлог вскроется... Сержант Маркоч служил под началом Абаджиевича достаточно долго, чтобы быть свидетелем нескольких расправ с такими охотниками за премиальными. Араб догадался, о чем подумал командир бригады, и вкрадчиво произнес: - По моему скромному разумению, одному Иванову можно устроить показательную казнь, а другим заняться в камере. Премию же за поимку разделим между лягушатниками и вашими ребятами. - Разделить? Это будет для наших оскорблением. - Страшно измотанный за последние двое суток, едва не угодивший под бомбу во время второго налета и получивший от командования жестокий нагоняй за потери, подполковник сорвался на крик: - Какого черта мне не верить своим героям?! Почему я должен думать, что они способны на подлог?! Зачем мне демонстрировать, будто я считаю этих игрушечных солдатиков из европейских войск честнее моих бойцов?!! - Абаджиевич выхватил свой автоматический кольт и заорал на французов: - А ну, вон из моей части! Три секунды! - и ткнул стволом почти в лицо лейтенанту. На свою беду лейтенант родился и вырос в Бельвиле, пролетарском районе Парижа, и привычки, приобретенные на тамошних улицах, прочно вошли в его плоть и кровь. С ходу, не раздумывая, лейтенант отбил руку с пистолетом в сторону и ударил подполковника прямо в челюсть, и лишь когда голова Абаджиевича мотнулась назад, до француза дошло, что он натворил и к чему это может привести. Лейтенант попытался направить на боснийцев автомат, но тут раздались выстрелы. Стреляли, казалось, все: сержант из "Меча справедливости", конвоир Казака и даже молодой солдат, недавно поливавший летчика водой. Тело лейтенанта отбросило назад - под лохмотьями камуфляжа оказался бронежилет, но какой жилет спасет от выстрела в упор патрона образца сорок третьего года? У Ахмеда Ойиха в руках тоже оказался пистолет-пулемет "мини-узи", который он в мгновение ока выудил откуда-то из-за пазухи. Араб тоже стрелял, но не в лейтенанта, а во французских солдат, которые умирали, даже не успев понять, что произошло. Грохот выстрелов вдруг оборвался, и подполковник медленно подошел к лежащим телам. Один из солдат был еще жив, он силился подняться и что-то сказать, но Абаджиевич вскинул руку с пистолетом. Два выстрела прогремели одновременно - Ахмед тоже посчитал нужным добить раненого. Уловив недовольный взгляд подполковника, араб пожал плечами. - Прошу прощения у Абаджиевича-эфенди, но из всех неверных, после американцев, я больше всего не люблю французов. - Но вы же учились в Париже? - хмыкнул подполковник. - Вот с тех времен и не люблю. - Что случилось? Что за стрельба? - раздался новый голос, и в открытой двери автобуса появился Сидней Милсон с наушниками на голове и свисающим от них до пояса проводком со штекером. В руке американца был малогабаритный "Ингрем". - Действительно, в чем дело? - Абаджиевич как бы удивленно глянул на сержанта, сжимавшего в руках автомат, из ствола которого все еще поднимался легкий дымок. Тот не колебался ни секунды и, встав смирно, доложил на чудовищном языке, в котором Милсон лишь благодаря опыту общения с сомалийским генералитетом опознал английский и сумел для себя перевести: - Сэр! Эти четверо оделись под миротворческие силы, и это сербские террористы. - Но мне казалось, я слышал французскую речь?! - Уши уважаемого американского советника не обманули его. Эти грязные свиньи настолько хорошо сумели подделаться под воинов героических миротворческих сил, что и говорили по-французски, и обзавелись всеми необходимыми документами. Милсон кинул взгляд на угадывающийся в темноте силуэт бронеавтомобиля с опознавательными знаками международных сил поддержания мира и хотел еще что-то сказать, но передумал. "В конце концов, - размышлял он, - даже если мои подозрения верны и эти горячие славяне за что-то прикончили патруль лягушатников, большой беды нет. Скорее наоборот. Хорошо, что мусульман раздражают наши европейские соратники по НАТО, уж больно те здесь активничают".
* * *
Для Казака все эти события представлялись неким спектаклем абсурда. Сначала все смотрели на него, потом зубастый подполковник начал кричать, потом расстрел четырех иностранцев, и под конец - совершенно бредовая беседа по-английски, в которой летчик понял почти каждое слово, сказанное сержантом. "А я и не подозревал, что так хорошо знаю английский! удивился Казак. - Хотя, наверное, наоборот, тот парень знал его просто еще хуже меня. Но что это за кутерьма вокруг моего имени?" Несколько солдат унесли трупы. Подполковник отдавал какие-то распоряжения, на время, похоже, забыв про пленного, но тут из темноты появились трое рядовых в замызганной форме. Под дулами автоматов они вели сильно избитого мужчину средних лет в оборванной одежде и с безумными глазами. Один из солдат попытался последние несколько метров до подполковника пройти строевым шагом, затем, не опуская автомата, отдал честь и, дождавшись разрешения обратиться, многословно отрапортовал. В рапорте его то и дело мелькало "Василий Иванов" и "русский". Избитый, когда к нему обратились, тоже назвал себя Ивановым и замолк. Абаджиевич выслушал доклад конвоира без особого интереса, потом посмотрел на мужчину, на солдат и подозвал сержанта. После короткого обмена репликами сержант и двое его бойцов разоружили рядовых и увели. До избитого никому дела не было, и он потихоньку, шаг за шагом отступал назад, но вскоре не выдержал и рванул вдоль по улице, похожий на тень в луче фар грузовика. Кто-то смеху ради пустил ему вслед очередь, бегущий человек кинулся в сторону и растворился в темноте. Несмотря на всю серьезность положения, Казак усмехнулся. Похоже, зубастый зачем-то объявил розыск некоего русского по имени Василий Иванов, и теперь его подчиненные тащили к его двору всех Ивановых без разбору. И летчик среди них был кандидатурой явно не последней. Тем временем Абаджиевич тоже вспомнил о русском. Он распорядился, и один из конвоиров, толкнув Казака дулом под ребра, повел его в здание, где другой солдат, погремев ключами, открыл железную дверь, за которой царила темнота. Казака впихнули в помещение, привязали связанные руки к железной трубе, и дверь, лязгнув, захлопнулась, а потом загрохотали ключи. Казак попытался присесть на холодный пол, но в такой позе руки выворачивались, как на дыбе, и он снова встал. Из другого угла помещения раздался короткий стон. Летчик замер - действительно, оттуда слышалось неровное дыхание. Потом незнакомец зашевелился и что-то спросил. Казак догадался о смысле вопроса и ответил: - Русский. Василий Иванов звать. - Иди ты! Анекдот хочешь? - донеслось вдруг до летчика из темноты. - Чего? - не понял Казак. Уж очень не соответствовала эта идея ситуации. Но человек в темноте, не дожидаясь согласия, уже рассказывал: - Лежат двое в кровати, вдруг стук в дверь. Женщина кричит: "Муж пришел". Мужик с постели, понятно, в окно. Летит и думает: "Погоди-погоди, а кто ж тогда я?" Казак промолчал, и незнакомец пояснил: - Вот и я сейчас подумал - а кто ж тогда я? - Ты что, тоже русский, Иванов? - Угадал с третьего раза. Корреспондент российского телевидения Василий Иванов, к вашим услугам. А ты кто? - Да так, случайно попал, - ответил Казак. Он уже вспомнил этого человека - не раз видел его репортажи и всегда поражался его мужеству и умению оказаться в самых горячих местах. Но выложить правду о себе даже ему летчик не решился - пусть корреспондент будет нем как рыба, но в этой камере их могли элементарно подслушивать. - Тогда милости просим. Могу обрадовать - положение хреновое. Эти ребята каким-то образом выяснили, что я предупредил группировку в Зворнике о налете американцев, и сербы сумели выйти из-под удара. Гражданских вывели за околицу, а бойцы попрятались. В результате босняки, рассчитывавшие, что войдут в мертвый город, напоролись на несколько сюрпризов. - Но ведь ты корреспондент! У тебя должна быть какая-то защита? Василий пошевелился и снова коротко простонал, не раскрывая рта. Похоже было, что боль не отпускала его ни на секунду, просто разговор с соотечественником немного его отвлек. - Какая-то защита есть, да что толку? Вышел - думал, к ооновцам, а оказалось, что французский патруль, Иностранный легион. Слышал про такой? Они меня хвать - и сюда. Говорят, Абаджиевич за меня награду назначил, как за два сбитых самолета, а этим солдатикам лишние бабки не помеха. К тому же у французов какой интерес? Им надо, чтобы мусульманско-хорватская федерация взяла верх. А там, в федерации, у них все схвачено. Я, правда, документы выкинул, думал, отопрусь, но, похоже, не получится. Казак в ответ описал разыгравшуюся на его глазах сцену, и корреспондент откомментировал: - Наверное, деньги не поделили. Так теперь у них уже два Ивановых? Честно говоря, я не думаю, что одного они отпустят. - Да я, в общем, тоже. Что делать будем? - Ну, в принципе ты меня можешь задушить, - серьезно сказал Иванов. - Мне совсем не хочется, чтобы из меня заживо делали отбивную с кровью, фаршированную красным перцем. Попадались мне веселые картинки... Но тогда тебе придется выкручиваться самостоятельно. Казак поежился. Совсем недавно подобные мысли приходили и в его голову, но сейчас, когда этот человек вот так просто готов был расстаться с жизнью... Причем с его, Казака, помощью. Дикость какая-то. - Извини, друг, не смогу. У меня руки связаны, к тому же прикручены к железяке. - Хитрые сволочи! Ладно, чего-нибудь сообразим. Не знаю, как ты, тезка, а я для себя решил. - Там видно будет, - отозвался Казак и, чтобы сменить тему, сказал: - А знаешь, я твои репортажи часто смотрел. Классная работа, особенно когда ты снимал налет "ягуаров". Достоверность потрясающая. Может, поэтому я здесь и оказался. - Теперь, небось, душевно благодарен... Спасибо, конечно, на добром слове. Только, к сожалению, - вздохнул корреспондент, - мои репортажи даже у нас в России нужны только для политических игр, а уж на Западе - разве что нервы пощекотать. Им там вообще все равно - на зомби резиновых смотреть или на женщин, пополам разорванных "Градом". За это и платят. А вовсе не за достоверность, как ты сказал. Не за настоящую правду. Иванов замолчал. Несмотря на кромешную тьму, Казак не сомневался, что корреспондент тоже привязан, и наверняка так же неудобно. - Знаешь, - через минуту снова заговорил корреспондент, - когда я в армии служил, у нас в части ансамбль был, "Пластилин". Они там микрофоны к стойкам пластилином лепили. Году в восемьдесят седьмом. Там еще земляк мой из Череповца, Валерка Концевой играл... Так вот, у ребят была песня как раз на эту тему. Жалко, помню сейчас только пару куплетов: Вам нравится стрельба, а известно ли вам: До нее три часа на ИЛ-62? Но щелкает ручка - замена программ! Герой с кинокамерой, ты шел через смерть, Боялся ли ты, что мы будем смотреть Не твой репортаж, а эстрадный концерт?.. Василий вздохнул. - Тогда я не понимал, о чем это. А попал сюда - и вспомнилась эта песня. Как знали ребята... Казак натянул ремень, которым его руки были привязаны к трубе, подергал и ощутил, что труба вроде бы шатается. Было бы посветлее, разглядел бы, как там она наверху крепится... Однако просто стоять и ждать, когда за ним придут, Казаку не хотелось, и он принялся методично расшатывать железку, не загадывая, что он будет делать потом, когда труба поддастся. Для начала надо хотя бы частично освободиться.
* * *
Тем временем подполковник Абаджиевич со стаканом в руке в одиночестве сидел на втором этаже автобуса. Бар кое-как восстановили, но теперь на его полках красовались бутылки, натащенные адъютантом из немногих еще не полностью разграбленных радостными победителями магазинов города. Сливовый самогон, разивший сивухой, напоминал Абаджиевичу о днях молодости, когда такое пойло было самым доступным и популярным алкоголем в Сараевском пехотном, потому что его гнали повара прямо в столовой, в одном из паровых котлов. Мысли подполковника были заняты предстоящим днем - из штаба пришел приказ продвигаться дальше, несмотря на чувствительную убыль в технике, причиной которой были эти проклятые самолеты. "Попадись мне хоть один из тех летчиков, он бы составил достойную компанию обоим корреспондентам... То есть одному из них. Впрочем, наверное, сладкоречивый араб прав, второго Иванова тоже надо убрать, но все-таки - кто из них настоящий? Да и того, что привели пехотинцы, не мешало бы отправить туда же, на всякий случай. А с козлами, якобы его поймавшими, церемониться нечего - поставить в первую линию удара, и все дела". Абаджиевич отхлебнул пару глотков и, закусив ломтиком ананаса из банки, поставил стакан на столик. "Надо бы сходить вниз, - размышлял он, - узнать новости у американца - он уже второй час сидит за аварийным приемником, принимает разведданные с авианосца. Вот они, издержки прогрессивных технологий! Конечно, приятно сидеть за цветным экраном, моделируя свои действия, видеть вероятную реакцию противника, и раз за разом прокручивать операцию. Но стоит выйти из строя хотя бы части аппаратуры, как все эти компьютерные системы становятся бессильны. И теперь, чтобы иметь представление об оперативной обстановке, Милсон мучился, вручную корректируя частоту, чтобы файлы пришли хотя бы с небольшим количеством ошибок. И пусть сидит. Там, в море, американцы тоже, небось, потратили не меньше времени, чтобы раздобыть и оформить для нас эти сводки". Подполковник вспомнил советские передатчики и приемники, на которых в молодости учился работать. Вот это были аппараты! Каждый блок защищен металлическим кожухом, тумблеры размером с палец, колесо настройки у передатчика - двумя руками вертеть надо. Правда, размеры у них были соответственные и вес исчислялся центнерами, а то и тоннами. Зато вряд ли такому монстру смог бы нанести вред импульс электромагнитного снаряда. А американцы - тьфу, решили, что раз ядерное оружие Балканам не грозит, то и аппаратуру можно поставлять незащищенную. Так что Милсону придется попотеть за промашки державы. Помогать ему особо некому девчонки-операторши вышли из строя. Да, без девчонок будет скучновато - в этой дыре добровольцев на замену не дождешься, а тащить в постель девицу под дулом автомата... Абаджиевич хорошо помнил, как год назад вошел в палатку к начальнику штаба, не явившегося к утреннему совещанию, и увидел на походной койке майора с торчащим из уха шомполом. Деваху, которую бойцы комендантского взвода перед тем притащили по заказу начштаба, нашли уже позднее - она засела с украденным автоматом за скалой и в упор расстреляла четверых солдат, а под конец разнесла голову и себе. Подполковнику так и не довелось выяснить, действительно ли она была красива, как хвалился перед этой ночью майор.