Страница:
– Спасибо. Приехали уже. Тебя отстегнуть или ты еще можешь двигаться?
Она измученно улыбнулась, и стала медленно расстегиваться. Теоретически наступил хороший момент для первого поцелуя. Однако человек, хорошо знакомый с практикой, вроде меня, а не только с теорией, вроде нее, хорошо знает, что расслабляться, даже немного, хорошо в специально отведенных для этого местах вроде моей базы. С другой стороны, такие моменты, если их упустить, добротно приковывают к себе внимание, обрастая, как бульон плесенью, обидами. Значить, делаем так. Закуриваем. Шагаем поближе к тележке, и когда она со стоном распрямляется, подаем руку.
Катрин, нетвердо стоя на ногах, взглянула влюбленно-настороженно, ухватилась за руку, и при попытке спрыгнуть с тележки рухнула в мои объятия. Ее руки осторожно легли мне на спину, голова неуверенно легла на плече. Пока я раздумывал, а не слишком ли затероризировал ребенка, мой руки растеклись по ее спине и чуть прижали к себе.
– Только пожалуйста, не надо счас ничего говорить. – очень жалобно прошептала она. Так. Не только затероризировал, но и до телепатии довел. Пора переходить к молчаливым действиям.
Я коснулся ее головы своей и плавно охватил ее чувства и мысли. Потом тихонько, не давя, раскрылся и, выпустив тонкой струйкой поток желания быть вместе, посмотрел на отупение боя, скрываемый им страх, немножко хаоса от гонки. Они, понятые, растворились. Катрин вздохнула и шепнула:
– Идти надо.
Я плавно отстранил ее, не выпуская из объятий, и поймав ее взгляд, кивнул. Мы расцепились.
Глянув в потолок, я кинул в него мысль, что у меня получилось не упустить момент, и пошел пристегивать вооружение.
Пока я вооружался, Катрин отвязала подруг и взвалила Таниту на плече. Я взял слабо дышавшую Нирру на руки, и начал восхождение по лестнице.
Посредине лестницы я остановился, чтоб носом набрать код на пятнадцатиричном пультике. В конце лестницы открылся люк.
Ничего не подозревая и обдумывая, как дальше строить отношения с Катрин, я поднялся к люку. Высунувшееся в люк сопло тяжелого огнемета сообщило, что над этим задумываться рано. Сначала надо было придумать, как сделать так, чтоб их вообще можно было строить.
– Вот тебе и раз! – огорченно сказал я, кисло мысля, не получиться ли не нарваться на неприятности.
– Вот тебе и два. – в люк высунулся второй ствол, на это раз крупнокалиберного автоматического ракетомета. С той стороны люка было темно, и два ствола являлись единственными наблюдаемыми частями весельчака, с которым я имел честь.
– А в чем дело? – спросил я, прикидывая, какой эффект вызовет требование консула.
– Да ни в чем. Мы тут гуляем с друзьями в надежде с вам познакомиться. Надежды уже по горло, так что вы вовремя. Спасете десяток хороших человек от захлебывания. Кстати, для спасения утопающих нужна свободные от тяжелых предметов руки. Так что оставьте, пожалуйста, тяжелые предметы там. Руки можете оставить при себе.
Моя голова провалилась в трусы, выбив оттуда яйца, которые, в свою очередь, рухнули в ботинки. Лестница было крепкая, и выдержала страшный удар. Пока голова неторопливо ползла по пищеводу на место, я анализировал.
Оставлять руки при себе – это типичная шутка киборгов над людьми. Из всех выпущенных киборгов добротным семантическим анализатором оснащалась только спец серия 26-43, предназначенная для допроса пленных. Серия 26-34 после сбоя точки восприятия людей была почти вся демонтирована, кроме нескольких экземпляров, которые скрылись по неизвестным векторам.
Это значит, что наверху в преддверии базы может быть кто угодно, от общества борцов за культуру речи до ультралевонижнего блока номер 19 пиратских группирований. И то и другое неприятно, но первое, пожалуй, больше. Правда, выходить надо в любом случае. Нирра и Танита без мед помощи запросто могут загнуться.
– Эй, наверху, у меня есть две раненых…
– Выноси-выноси. Оркестра и цветов, извини, нет.
Я отстегнул оружие, переглянулся с Катрин, и прошествовал наверх.
В прихожей было темновато, но слабый свет, падающий из открытой двери, позволил мне разглядеть две фигуры. Одна, как я и предполагал, киборг. А во второй я без тяжелого умственного труда, если не считать безмерного удивления, узнал ископаемую модель боевого робота, снятую с производства по причине развала первого расселения.
Как только мы вылезли, робот прогрохотал к нам за спины, и наставил на нас, кроме пулемета еще парочку пушек и лазеров. Без труда можно было догадаться, что при намеке на намек на начало попыток к сопротивлению он, радостно поскрипывая шестеренками разнесет наши тела на такие куски, что даже бывший владелец не узнает.
– Демоны! – офигевше прошептала Катрин, думая, видно, о том же.
– Точно. Но вообще ты особо не волнуйся. Это всего-навсего кончились развлечения и начались неприятности.
– Ну что ты. Какая же из меня неприятность? Я же весь из одной приятности состою. Прошу.
Напротив выхода на бывший когда-то свежим воздух полукругом стояло около трех десятков фигур, половина из которых являла собой прекрасно собранную коллекцию раритетных человекоподобных механизмов. Владелец коллекции явно стоял среди них, но распознать его среди дюжины с хвостиком людей в скафандрах было невозможно. Разве что в этой толпе осталась дисциплина и без его разрешения никто не говорит.
– Сигаретки не у кого не будет? – невинно спросил я, выплевывая окурок сигары.
– Будет, дорогой ты наш, будет. Дайте господину Трокли сигаретку. Напоследок.
Голос принадлежал Мастеру Хаоса Дадзонте Ватоксу. Из этого факта я понял, что проводимая им операция по перемешиванию нашего боевого духа с дерьмом завершена успешно.
Пока меня разгружали, разоружали и снимали жилетку с карманами, я прокручивал все, произошедшее с момента звонка Скайрина, вычленяя детали коварного замысла. Сознание впало в дремотное безэмоциональное созерцание, выйдя из игры, чтоб пронаблюдать ее со стороны.
Звонок Скайрина, совпавший с наглым и грубым показом засады. Разгадка маленькой тайны вовлекает в игру, где с самого начала создается ощущение, что ее контролирую я.
Первая тройка притупляет настороженность внешним видом второй, и чуть глубже затаскивает в игру маленьким половым крючечком. На мнение, что игру веду я, накладывается желание быть ярко действующим лицом, а не контролером.
Нападение трех глайдеров и скафандра. Показ, что игра интересная, поскольку противники суровые и как игровой фигуре придется выкладываться полностью.
Инструкция департамента особых личностей, чтоб я не удивлялся отсутствию поддержки, а так же согласился с тем, что в игре может быть кто-то, кто ее контролирует лучше меня.
Очень много движения на участке вход в Замок-База, и момент на поцелуй, чтоб поглотить внимание проблемой из нежелания движения против необходимости защитить любимого человека.
Шедевр!
Внимание вернулось к окружающему. Глаза от созерцания точки, которая была бы кончиком носа, будь он тридцати сантиметров длинной, перешли к осмотру окружения.
Комната. Катрин, как и я, прикованная к стене наручниками, стол с компом и малым мед набором. Шкаф, в открытой дверце которого виднеются какие-то блоки. Три баллона с горючкой в углу, и десятка два ящика боеприпасов. На ящиках лежат Нирра и Танита. Над ними склонилось тело в белом халате. Два робота у лестницы наверх.
Потом внимание скользнуло к красивому скальпелю, лежавшему на краю стола. Какая-то часть сознания, пробудившаяся от генерации мнения, что скальпель красив, потребовала, чтоб я проснулся и сражался. Какая-то другая попросила ее заткнуться, и я продолжил медленное соскальзывание в тупую дрему.
Немного еще не уснувшего внимания качнулось к ушам. Меня кто-то что-то спрашивал. Язык уже спал.
В помещение внесли хромосом-анализатор, а на меня навели автомат. Но все это доходило как через вату и дымчатые стекла, а сознание обволакивало скальпель, сообщая, какой он острый, легкий, прочный, и явно ожидая от меня чего-то. Внимание засыпало все больше. Я попробовал собрать остатки и придумать, что надо сделать. Еще не уснувшего не хватило, а уже спящее сурово заворчало, подсказывая, что его будить не надо. Тогда я обратил остатки внимания на скальпель, и послал их внутрь него.
Предпоследний кусочек внимания аккуратно взял что-то изнутри и понес мимо меня куда-то в память. Перехватить было нечем, но я все же глянул. Энергия. Много-много энергии, сжатой в атомы, в кристаллы. Привет! от этой энергии.
Последний кусочек внимания уловил крик Катрин, и укрывшись им как одеялом, уснул.
***
Сознание вернулось вспышкой боли в бедре и в голове. Ощущение было такое, что кто-то проткнул бедро ломом, перед этим пару раз стукнув им по затылку.
Первым желанием было громко выругаться и закурить. Но сначала надо было выяснить свои шансы на получение курева. Первые ощущения говорили, что они велики. Я лежал на чем-то мягком и прохладном, не связанный, не избитый (почти) и никаких звуков, кроме шмыгания носом и редкого шипения от боли не поступало. Информация обнадежила, но ее явно недоставало. Я открыл глаз и огляделся.
Мягким и прохладным оказалась куча листьев, сваленная под открытым небом. Уже темнело – от въезда в город прошло пол-дня. Рядом с мной сидела Катрин, и, уставившись в никуда, шмыгала разбитым носом. Левый глаз украшал приличный, в обществе нестыдно показать, фонарь. Шипело что-то из-за спины, и я решил сесть, чтоб посмотреть на источник.
Зажмурившись от боли и проскрипев, как армия скелетов, я сел и посмотрел на бедро. Лома в нем не торчало, и даже дырки не было. Потом посмотрел в сторону. Там, прислонившись спиной к стенке, на той же куче листьев сидела Танита с простреленной рукой. Из под обмотанного вокруг головы куска ткани сочилась кровь. Пока я спал, произошло что-то, что избавило нас, не только от внимания нехороших дяденек, но и от присутствия Ниррры тоже. Только вот что?
– Что случилось?
– Это у тебя надо спросить. – ответила Танита голосом, в котором были только боль и злость, и уперла яростный взгляд во что-то невдалеке. Присмотревшись, я увидел плащ, из под которого торчали очень знакомые ботинки.
Черт! Нирра была мне немногим больше, чем знакомая. Тогда почему я чувствую себя так, будто не донес сообщение стоимостью пару миллиардов? Вскакивание на ноги создало в ноге ощущение повторного удара ломом, но я устоял, и заорал в темное ясное небо.
– Глрэак!!! Кхыэн хвэанджанс ыэльждыа!!!!!!!!
Хорошее ругательство – это драгоценный камень, ценимый не сколько за красоту, сколько за свою редкость. Случай как раз был редкий.
Пространство вокруг начало завинчиваться в дугу от редчайших ругательств [17], а я взял еще круче.
Минуты через две я проругался и спросил:
– В округе есть кто?
Катрин, в которую попал мой вопрос, со слабой печальной улыбкой покачала головой. Прелестно! Эмоциональный шок на фоне самобичевания основанного на смерти близкого человека. За компанию умереть не удалось, значит, хотя бы изобразить, что удалось, надо. Если старательно изобразить, то может, даже получится присоединиться к компании.
Танита, кстати, тоже почти там же, но жаждет не просто умереть, а сильно нарваться, и погибнуть в атаке, и ни дай бог удастся победить противника.
Так. Времени на приведение их в норму мало, но что делать, я знал. Поймать этот маленький гаденький шок, и накачать его эмоциями так, чтоб он лопнул. Мало того, я знал, как это делать.
Найдя себе занятие, я временно отложил все остальное, в том числе и временный провал в памяти, на второе место. Итак.
Оглядеться. Куча листьев находиться под южной стеной городского сада. До базы метров двести. А для похорон места лучше не придумать.
– Сидите здесь! Счас вернусь. – Танита хмуро кивнула, и я похромал к базе, стараясь обращать меньше внимания на бедро, которое, судя по ощущениям, немножко треснуло.
Минут через сорок я вернулся, с автоматом и мечем Нирры, найденным в вдрызг разгромленном подвале, и кучкой разных полезных для похорон предметов. На ходу я переваривал увиденное на улицах.
Выглядели они так, будто кто-то по ним пробежался, крутя над головой генератором гравитационного поля. Пара попавшихся по дороге трупов смотрелась как несчастные люди, в которых влюбилось все подряд – кирпичи, стекла, разное оборудование и так далее. Причем влюбилось настолько, что забыло о гравитации и принялось гоняться за любимыми, чтоб от души поцеловать.
– Игра догони меня кирпич. Первый кон маюсь, второй не играю. – мрачно сообщил я Таните старую шутку.
Поставив магнитофон рядом с небольшим возвышением, я принялся сооружать Нирре последнюю постель. Вскоре ко мне присоединились Танита и Катрин. Первая – яростно сверкнув глазами, но смолчав под моим взглядом. Вторая – совершенно автоматически.
Когда мы перетаскивали ее, я незаметно от девушек взял на анализ кусок кожи. Чтоб войти в роль хладнокровного патологоанатома мне пришлось настойчиво подумать о том, что после кремации сложно установить, была ли у нее пара лишних хромосом.
Положив ее на гигантскую охапку веток, мы некоторое время молча стояли. Я смотрел на ее лицо, бледность которого подчеркивали иссиня-черные волосы, и кисло высчитывал, в скольких торжественных похоронах, считая эти, я уже принял участие. Получалось, что в 79.
Потом я поднял с земли три факела, зажег их, и роздал по одному девушкам. Мы повернулись к почти зашедшему солнцу, бросавшему на все последние синие лучи, и застыли, мысленно провожая Нирру туда, к нему. Потом мне в голову пришла мысль, что лучшего времени для похорон и не надо, а потом в голову полезла всякая чушь типа моралей о том, что плохо, когда умирают дети. Не успевшие размножиться.
Шагнув к охапке, я ткнул факелом в основание кучи.
Танита и Катрин просто кинули свои факелы и вслед за мной отошли на десяток шагов.
– Можно говорить очень много и не сказать ничего, а можно промолчать, и сказать много. Я промолчу. – сказала Танита после минуты молчания.
– Тогда я. Только не скажу, я спою.
Я вспомнил Алексу. На нее тогда высадились работорговцы и стали вывозить молодых девушек. Вспоминал я, как мы, взвод и местные, хоронили молодого парня, который зарекрутировался к нам во взвод, но так и не улетел с планеты. Его дядя тогда написал на те похороны сагу, которая очень подходила к этим.
Музыка, без которой слова воспринимались плохо, тогда осталось у меня на пленке, и сейчас надо было только говорить, чтоб стянуть Катрин и Таниту с дорожки к солнцу, по которой уходила Нирра.
И я говорил.
Сага о не увиденном Солнце.
Она измученно улыбнулась, и стала медленно расстегиваться. Теоретически наступил хороший момент для первого поцелуя. Однако человек, хорошо знакомый с практикой, вроде меня, а не только с теорией, вроде нее, хорошо знает, что расслабляться, даже немного, хорошо в специально отведенных для этого местах вроде моей базы. С другой стороны, такие моменты, если их упустить, добротно приковывают к себе внимание, обрастая, как бульон плесенью, обидами. Значить, делаем так. Закуриваем. Шагаем поближе к тележке, и когда она со стоном распрямляется, подаем руку.
Катрин, нетвердо стоя на ногах, взглянула влюбленно-настороженно, ухватилась за руку, и при попытке спрыгнуть с тележки рухнула в мои объятия. Ее руки осторожно легли мне на спину, голова неуверенно легла на плече. Пока я раздумывал, а не слишком ли затероризировал ребенка, мой руки растеклись по ее спине и чуть прижали к себе.
– Только пожалуйста, не надо счас ничего говорить. – очень жалобно прошептала она. Так. Не только затероризировал, но и до телепатии довел. Пора переходить к молчаливым действиям.
Я коснулся ее головы своей и плавно охватил ее чувства и мысли. Потом тихонько, не давя, раскрылся и, выпустив тонкой струйкой поток желания быть вместе, посмотрел на отупение боя, скрываемый им страх, немножко хаоса от гонки. Они, понятые, растворились. Катрин вздохнула и шепнула:
– Идти надо.
Я плавно отстранил ее, не выпуская из объятий, и поймав ее взгляд, кивнул. Мы расцепились.
Глянув в потолок, я кинул в него мысль, что у меня получилось не упустить момент, и пошел пристегивать вооружение.
Пока я вооружался, Катрин отвязала подруг и взвалила Таниту на плече. Я взял слабо дышавшую Нирру на руки, и начал восхождение по лестнице.
Посредине лестницы я остановился, чтоб носом набрать код на пятнадцатиричном пультике. В конце лестницы открылся люк.
Ничего не подозревая и обдумывая, как дальше строить отношения с Катрин, я поднялся к люку. Высунувшееся в люк сопло тяжелого огнемета сообщило, что над этим задумываться рано. Сначала надо было придумать, как сделать так, чтоб их вообще можно было строить.
«А собственно говоря, во что мы играем?» Шулер
– Вот тебе и раз! – огорченно сказал я, кисло мысля, не получиться ли не нарваться на неприятности.
– Вот тебе и два. – в люк высунулся второй ствол, на это раз крупнокалиберного автоматического ракетомета. С той стороны люка было темно, и два ствола являлись единственными наблюдаемыми частями весельчака, с которым я имел честь.
– А в чем дело? – спросил я, прикидывая, какой эффект вызовет требование консула.
– Да ни в чем. Мы тут гуляем с друзьями в надежде с вам познакомиться. Надежды уже по горло, так что вы вовремя. Спасете десяток хороших человек от захлебывания. Кстати, для спасения утопающих нужна свободные от тяжелых предметов руки. Так что оставьте, пожалуйста, тяжелые предметы там. Руки можете оставить при себе.
Моя голова провалилась в трусы, выбив оттуда яйца, которые, в свою очередь, рухнули в ботинки. Лестница было крепкая, и выдержала страшный удар. Пока голова неторопливо ползла по пищеводу на место, я анализировал.
Оставлять руки при себе – это типичная шутка киборгов над людьми. Из всех выпущенных киборгов добротным семантическим анализатором оснащалась только спец серия 26-43, предназначенная для допроса пленных. Серия 26-34 после сбоя точки восприятия людей была почти вся демонтирована, кроме нескольких экземпляров, которые скрылись по неизвестным векторам.
Это значит, что наверху в преддверии базы может быть кто угодно, от общества борцов за культуру речи до ультралевонижнего блока номер 19 пиратских группирований. И то и другое неприятно, но первое, пожалуй, больше. Правда, выходить надо в любом случае. Нирра и Танита без мед помощи запросто могут загнуться.
– Эй, наверху, у меня есть две раненых…
– Выноси-выноси. Оркестра и цветов, извини, нет.
Я отстегнул оружие, переглянулся с Катрин, и прошествовал наверх.
В прихожей было темновато, но слабый свет, падающий из открытой двери, позволил мне разглядеть две фигуры. Одна, как я и предполагал, киборг. А во второй я без тяжелого умственного труда, если не считать безмерного удивления, узнал ископаемую модель боевого робота, снятую с производства по причине развала первого расселения.
Как только мы вылезли, робот прогрохотал к нам за спины, и наставил на нас, кроме пулемета еще парочку пушек и лазеров. Без труда можно было догадаться, что при намеке на намек на начало попыток к сопротивлению он, радостно поскрипывая шестеренками разнесет наши тела на такие куски, что даже бывший владелец не узнает.
– Демоны! – офигевше прошептала Катрин, думая, видно, о том же.
– Точно. Но вообще ты особо не волнуйся. Это всего-навсего кончились развлечения и начались неприятности.
– Ну что ты. Какая же из меня неприятность? Я же весь из одной приятности состою. Прошу.
Напротив выхода на бывший когда-то свежим воздух полукругом стояло около трех десятков фигур, половина из которых являла собой прекрасно собранную коллекцию раритетных человекоподобных механизмов. Владелец коллекции явно стоял среди них, но распознать его среди дюжины с хвостиком людей в скафандрах было невозможно. Разве что в этой толпе осталась дисциплина и без его разрешения никто не говорит.
– Сигаретки не у кого не будет? – невинно спросил я, выплевывая окурок сигары.
– Будет, дорогой ты наш, будет. Дайте господину Трокли сигаретку. Напоследок.
Голос принадлежал Мастеру Хаоса Дадзонте Ватоксу. Из этого факта я понял, что проводимая им операция по перемешиванию нашего боевого духа с дерьмом завершена успешно.
Пока меня разгружали, разоружали и снимали жилетку с карманами, я прокручивал все, произошедшее с момента звонка Скайрина, вычленяя детали коварного замысла. Сознание впало в дремотное безэмоциональное созерцание, выйдя из игры, чтоб пронаблюдать ее со стороны.
Звонок Скайрина, совпавший с наглым и грубым показом засады. Разгадка маленькой тайны вовлекает в игру, где с самого начала создается ощущение, что ее контролирую я.
Первая тройка притупляет настороженность внешним видом второй, и чуть глубже затаскивает в игру маленьким половым крючечком. На мнение, что игру веду я, накладывается желание быть ярко действующим лицом, а не контролером.
Нападение трех глайдеров и скафандра. Показ, что игра интересная, поскольку противники суровые и как игровой фигуре придется выкладываться полностью.
Инструкция департамента особых личностей, чтоб я не удивлялся отсутствию поддержки, а так же согласился с тем, что в игре может быть кто-то, кто ее контролирует лучше меня.
Очень много движения на участке вход в Замок-База, и момент на поцелуй, чтоб поглотить внимание проблемой из нежелания движения против необходимости защитить любимого человека.
Шедевр!
Внимание вернулось к окружающему. Глаза от созерцания точки, которая была бы кончиком носа, будь он тридцати сантиметров длинной, перешли к осмотру окружения.
Комната. Катрин, как и я, прикованная к стене наручниками, стол с компом и малым мед набором. Шкаф, в открытой дверце которого виднеются какие-то блоки. Три баллона с горючкой в углу, и десятка два ящика боеприпасов. На ящиках лежат Нирра и Танита. Над ними склонилось тело в белом халате. Два робота у лестницы наверх.
Потом внимание скользнуло к красивому скальпелю, лежавшему на краю стола. Какая-то часть сознания, пробудившаяся от генерации мнения, что скальпель красив, потребовала, чтоб я проснулся и сражался. Какая-то другая попросила ее заткнуться, и я продолжил медленное соскальзывание в тупую дрему.
Немного еще не уснувшего внимания качнулось к ушам. Меня кто-то что-то спрашивал. Язык уже спал.
В помещение внесли хромосом-анализатор, а на меня навели автомат. Но все это доходило как через вату и дымчатые стекла, а сознание обволакивало скальпель, сообщая, какой он острый, легкий, прочный, и явно ожидая от меня чего-то. Внимание засыпало все больше. Я попробовал собрать остатки и придумать, что надо сделать. Еще не уснувшего не хватило, а уже спящее сурово заворчало, подсказывая, что его будить не надо. Тогда я обратил остатки внимания на скальпель, и послал их внутрь него.
Предпоследний кусочек внимания аккуратно взял что-то изнутри и понес мимо меня куда-то в память. Перехватить было нечем, но я все же глянул. Энергия. Много-много энергии, сжатой в атомы, в кристаллы. Привет! от этой энергии.
Последний кусочек внимания уловил крик Катрин, и укрывшись им как одеялом, уснул.
***
Сознание вернулось вспышкой боли в бедре и в голове. Ощущение было такое, что кто-то проткнул бедро ломом, перед этим пару раз стукнув им по затылку.
Первым желанием было громко выругаться и закурить. Но сначала надо было выяснить свои шансы на получение курева. Первые ощущения говорили, что они велики. Я лежал на чем-то мягком и прохладном, не связанный, не избитый (почти) и никаких звуков, кроме шмыгания носом и редкого шипения от боли не поступало. Информация обнадежила, но ее явно недоставало. Я открыл глаз и огляделся.
Мягким и прохладным оказалась куча листьев, сваленная под открытым небом. Уже темнело – от въезда в город прошло пол-дня. Рядом с мной сидела Катрин, и, уставившись в никуда, шмыгала разбитым носом. Левый глаз украшал приличный, в обществе нестыдно показать, фонарь. Шипело что-то из-за спины, и я решил сесть, чтоб посмотреть на источник.
Зажмурившись от боли и проскрипев, как армия скелетов, я сел и посмотрел на бедро. Лома в нем не торчало, и даже дырки не было. Потом посмотрел в сторону. Там, прислонившись спиной к стенке, на той же куче листьев сидела Танита с простреленной рукой. Из под обмотанного вокруг головы куска ткани сочилась кровь. Пока я спал, произошло что-то, что избавило нас, не только от внимания нехороших дяденек, но и от присутствия Ниррры тоже. Только вот что?
– Что случилось?
– Это у тебя надо спросить. – ответила Танита голосом, в котором были только боль и злость, и уперла яростный взгляд во что-то невдалеке. Присмотревшись, я увидел плащ, из под которого торчали очень знакомые ботинки.
Черт! Нирра была мне немногим больше, чем знакомая. Тогда почему я чувствую себя так, будто не донес сообщение стоимостью пару миллиардов? Вскакивание на ноги создало в ноге ощущение повторного удара ломом, но я устоял, и заорал в темное ясное небо.
– Глрэак!!! Кхыэн хвэанджанс ыэльждыа!!!!!!!!
Хорошее ругательство – это драгоценный камень, ценимый не сколько за красоту, сколько за свою редкость. Случай как раз был редкий.
Пространство вокруг начало завинчиваться в дугу от редчайших ругательств [17], а я взял еще круче.
Минуты через две я проругался и спросил:
– В округе есть кто?
Катрин, в которую попал мой вопрос, со слабой печальной улыбкой покачала головой. Прелестно! Эмоциональный шок на фоне самобичевания основанного на смерти близкого человека. За компанию умереть не удалось, значит, хотя бы изобразить, что удалось, надо. Если старательно изобразить, то может, даже получится присоединиться к компании.
Танита, кстати, тоже почти там же, но жаждет не просто умереть, а сильно нарваться, и погибнуть в атаке, и ни дай бог удастся победить противника.
Так. Времени на приведение их в норму мало, но что делать, я знал. Поймать этот маленький гаденький шок, и накачать его эмоциями так, чтоб он лопнул. Мало того, я знал, как это делать.
Найдя себе занятие, я временно отложил все остальное, в том числе и временный провал в памяти, на второе место. Итак.
Оглядеться. Куча листьев находиться под южной стеной городского сада. До базы метров двести. А для похорон места лучше не придумать.
– Сидите здесь! Счас вернусь. – Танита хмуро кивнула, и я похромал к базе, стараясь обращать меньше внимания на бедро, которое, судя по ощущениям, немножко треснуло.
Минут через сорок я вернулся, с автоматом и мечем Нирры, найденным в вдрызг разгромленном подвале, и кучкой разных полезных для похорон предметов. На ходу я переваривал увиденное на улицах.
Выглядели они так, будто кто-то по ним пробежался, крутя над головой генератором гравитационного поля. Пара попавшихся по дороге трупов смотрелась как несчастные люди, в которых влюбилось все подряд – кирпичи, стекла, разное оборудование и так далее. Причем влюбилось настолько, что забыло о гравитации и принялось гоняться за любимыми, чтоб от души поцеловать.
– Игра догони меня кирпич. Первый кон маюсь, второй не играю. – мрачно сообщил я Таните старую шутку.
Поставив магнитофон рядом с небольшим возвышением, я принялся сооружать Нирре последнюю постель. Вскоре ко мне присоединились Танита и Катрин. Первая – яростно сверкнув глазами, но смолчав под моим взглядом. Вторая – совершенно автоматически.
Когда мы перетаскивали ее, я незаметно от девушек взял на анализ кусок кожи. Чтоб войти в роль хладнокровного патологоанатома мне пришлось настойчиво подумать о том, что после кремации сложно установить, была ли у нее пара лишних хромосом.
Положив ее на гигантскую охапку веток, мы некоторое время молча стояли. Я смотрел на ее лицо, бледность которого подчеркивали иссиня-черные волосы, и кисло высчитывал, в скольких торжественных похоронах, считая эти, я уже принял участие. Получалось, что в 79.
Потом я поднял с земли три факела, зажег их, и роздал по одному девушкам. Мы повернулись к почти зашедшему солнцу, бросавшему на все последние синие лучи, и застыли, мысленно провожая Нирру туда, к нему. Потом мне в голову пришла мысль, что лучшего времени для похорон и не надо, а потом в голову полезла всякая чушь типа моралей о том, что плохо, когда умирают дети. Не успевшие размножиться.
Шагнув к охапке, я ткнул факелом в основание кучи.
Танита и Катрин просто кинули свои факелы и вслед за мной отошли на десяток шагов.
– Можно говорить очень много и не сказать ничего, а можно промолчать, и сказать много. Я промолчу. – сказала Танита после минуты молчания.
– Тогда я. Только не скажу, я спою.
Я вспомнил Алексу. На нее тогда высадились работорговцы и стали вывозить молодых девушек. Вспоминал я, как мы, взвод и местные, хоронили молодого парня, который зарекрутировался к нам во взвод, но так и не улетел с планеты. Его дядя тогда написал на те похороны сагу, которая очень подходила к этим.
Музыка, без которой слова воспринимались плохо, тогда осталось у меня на пленке, и сейчас надо было только говорить, чтоб стянуть Катрин и Таниту с дорожки к солнцу, по которой уходила Нирра.
И я говорил.
Сага о не увиденном Солнце.
Теплый южный ветер, налетевший со стороны моря, взметнул его плащ серо-серебристого меха и выбил ту слезу, которой он сейчас так хотел.
Он внезапно почувствовал, как тяжел его меч. Годы скитаний по землям, где прав сильный, где выживает убивающий, где нет ничего, кроме злобы, ненависти и звериной похоти, научили его не замечать тяжести оружия и тяжести бытия. Эти годы, когда один за другим уходили люди его Рода, Рода странников и воинов, приучили его к одиночеству. А теперь, когда он вновь остался один, на него навалилась тяжесть.
Тяжесть меча.
Тяжесть мыслей.
Тяжесть век.
Он закрыл глаза и порывом ветра налетели вспоминания, которые были тяжелее всего.
Он помнил, как он блуждал по холодной, как Смерть, бескрайней северной пустыне, и его, обессилевшего от холода, голода и бессонницы, окружила стая волков.
Рука устала наносить удары, а он устал убивать.
А когда волков больше не осталось, он нашел в той бескрайней смерти маленький комок жизни, такой же одинокий осколок, как и он сам.
Только она спаслась от безудержной ярости воинов соседнего племени. Спасая жизнь, она убежала в снега, в смерть.
Тогда им больше всего не хватало тепла и они, поняв друг друга без слов, легли рядом и отдав друг другу то немногое тепло, которое еще оставалось в их почти окоченевших телах, согрели друг друга и уснули.
Они были вместе и только потому вышли из белой смерти.
Она сказала ему, что там, на ее родине, никогда не было Солнца, потому что вечный северный ветер гнал и гнал тучи, закрывавшие его. И она не знала тепла – только холод, страх и рабский труд.
И он взял ее с собой – увидеть солнце, узнать, что такое тепло, что такое солнце, что такое радость и что такое любовь – любовь к жизни, к южному ветру, к миру, где живешь, к тому, кто рядом.
Тогда он понял, как одинок был все эти годы, и как ему нужен кто-то рядом. Хотя бы для того, чтобы не молчать в вечной дороге, кому раскрыть красоту этого мира.
И они пошли на юг.
Он помнил их первую ночь у костра, когда он обрел что-то новое для себя, но старое, как мир.
Заснеженный лес, костер и она. Блики костра играли на ее длинных светлых волосах и отражались в голубых, как небо его родины, глазах.
Она сидела, обняв свои ноги и смотрела на огонь, который видела впервые. А потом спросила, любит ли он ее. Он ответил: «да»…
Он помнил, как они шли по узкому каменному гребню на одинокую скалу, на вершине которой он родился на рассвете много лет назад. И теперь, родившись заново, он вновь шел к солнцу, к новой жизни…
Южный ветер утих, и он открыл глаза. Он стоял на обрыве. Под ним было море, заключенное в решетку скал, и пытавшееся вырваться наружу. Раз за разом волны били о камни и рассыпались, потеряв все свои силы.
Ветер победил тучи, в лицо ему ударило солнце и он обернулся.
Он увидел ее могилу, сложенную им из камней, на которых когда-то стоял его дом.
Вокруг лежали те, кто напал на них этой ночью. Она погибла от случайного удара, который он не смог, не успел отвести.
Он бросил последний взгляд на могилу и пошел прочь. Он запомнил знаки на щитах и шел искать.
Перед ним была тень, шагавшая вместе с ним. Длинная тень. Длинная, как и его дорога.
Эту тень давало Солнце, встававшее из-за моря. Солнце, которого она так и не увидела.
Я замолчал. Пока играла музыка, я смотрел перед собой, медленно, чтоб без рывков и царапин на душе, выходя из состояния Говорящего.
Выйдя, сразу посмотрел на девушек.
Кулаки Катрин сжаты, челюсти стиснуты, в невидящем взгляде перед собой – темная холодная ненависть до конца.
Танита смотрит в землю немигающим взором. Мышцы расслаблены.
Есть!
Запись кончилась. Треск и рев пламени стали слышны отчетливо. Все, кроме огня, застыло. Катрин – в ненависти. Танита – в печали. Я – в полном отсутствии мыслей.
Момент вечности оборвался лязгом меча Катрин, медленно вышедшим из ножен. Лезвие тускло блеснуло в свете костра, и почти сразу же потемнело от крови.
– Клянусь, что пока я живу, те, кто виновен в ее смерти, не будут жить спокойно. Они найдут покой только в смерти.
– Клянусь! – подхватила Танита, и вверх взметнулось еще одно окровавленное лезвие.
Ого! Если кто-то из них миксимус, то у пиратства теперь серьезные проблемы. Но мне-то что делать? Они ждут меня, и отрываться от масс неприлично. С другой стороны, делать истребление пиратства целью всей этой жизни и половины следующей как-то неудобно.
Откуда-то изнутри меня, из глубин, пришла мысль, что неудобство не в этом. Неудобство в отсутствии большой цели, и, как следствие, отсутствии большой игры, с большими же препятствиями и большими же возможностями. Потом оттуда же пришло сообщение, что потенциально возможностей хватает, чтоб играть в любую игру. Но решение о выборе – за мной.
Вздохнув, я принял его. Потом вынул меч, провел им по предплечью, поднял и высказал решение вслух:
– Клянусь, что занят устранением причин, которые привели к ее гибели!
Три меча со свистом выписали треугольники, и замерли в ножнах. Внутри меня что-то неторопливо начало перестраиватся. Пока не спеша. Как-нибудь на досуге я наведаюсь посмотреть, как у него дела.
Через полчаса костер догорел. За эти полчаса я вкопал по кругу вокруг него куски взрывчатки.
Прощальный салют серией взрывов насыпал над костром курган.
Мы бросили на него последний взгляд и пошли прочь.
Нирра…
Выйдя из парка, мы протащились по мертвым улицам до Базы. Там, войдя в открытую раньше дверь, я пропустил их вперед, и захлопнул ее.
Дома. Можно расслабиться, ненадолго позабыв, что я – агент.
Неслышно ступая по толстенному ковру, мы прошли по коридору и вышли в круглую гостевую комнату, из которой радиально расходились коридоры в туалет, ванную, оружейную, центр связей, спальню и мед блок. Гостевая предназначалась для незначительных пьянок, поэтому диваны, кресла и столики, заполнявшие ее, были не роскошью, а необходимым оборудованием.
– Присаживайтесь. – кивнул я на оборудование, успев подать команду до того, как они сели без приглашения.
Танита растеклась по средней жесткости дивану, а Катрин безошибочно упала в мое любимое кресло. Я подошел к стенке, приложил палец к детектору, открыл дверцу своего шкафчика и вытащил поднос со стаканами и десяток бутылок со средними напитками. Столик жалобно скрипнул под огромной тяжестью (стаканы были цельнометаллические), и притих. От моих действий притих бы кто угодно, видевший хоть одну пьянку, а столик их видел не менее сотни. Я смешал коктейль из максимально возможного до употребимого количества бутылок, старательно делая вид, что никому не предлагаю выпить.
Выпив, и крякнув, я возжелал сигару, и направился к шкафчику, размышляя о вреде смешения пива с эфиром. Размышления прервала Катрин.
– Тивсол!
– А? – Вскрикнул я, шокированный тем, что меня вдруг назвали по имени.
– Когда мы выступаем?
Я задумался, застыв с коробкой сигар в зубах, и двумя ящиками спецпива (тонизирующее, высококалорийное витаминизированное) в руках. Очень хитрый способ избегнуть жаждущего крови взгляда и формирования о тебе мнения предатель. Придумав когда, и переложив сигары под мышку, я направился в центр связи, на ходу отвечая.
– Утром…
– Но…
– Объясняю почему. Во первых, надо выспаться. Во вторых, мне надо выяснить обстановку. В третьих, надо подготовить оружие. В четвертых, надо подготовить транспорт… В тридцать шестых, надо вымыться – грязнули останутся здесь. Вкратце все.
Можно было довести и до ста, но системы связи уже размораживались, вода для мойки нагрелась, пиво уже начинало, и очень хотелось в душ.
Из душа я вышел минут через сорок. К этому времени они должны были выпить уже достаточно, чтоб отложить начало Восемнадцатой Планетарной на завтра, но еще не достаточно, чтоб попытаться меня изнасиловать. Громко шлепая мокрыми подошвами, я прошел в гостиную, и нагло выставился под их чуть окосевшие глаза, которые от взгляда на меня чуть расширились. Совсем смущать двух почти монашек я все же не стал, и перед торжественным выходом одел шорты.
Вогнав их в краску тщательным осмотром их фигур, я в напряженном диванном молчании прошествовал к шкафчику, открыл отделение с одеждой и извлек три комплекта гибридов пижам с коротким кимоно.
Натянув черное с розовыми поросятами, я кинул два остальных на поднос со стаканами и грозно рыкнул:
– В мокром по диванам не валяться!
– А! – смогла ответить Танита, выведенная рыком из глубоких раздумий о смысле бытия одежды.
– А воевать тоже в этом будем? – получилось ответить у Катрин. Люблю практичных.
– Нет. Доспехи для боя в арсенале.
Не воспользоваться их задумчивостью над тем, будет ли что-то под доспехами, было грех. Грешить я не стал, и воспользовался для незаметного, если не считать совета не утонуть в ванной, отхода в центр связи.
Ввалившись внутрь, и рухнув в кресло, я стал готовиться к бессонной ночи.
Запустить лазерофон, ящик пива под руку, сигары – под другую, запалить стационарную зажигалку на пульте.
Ох люблю такие ночи! Больше любых других. Остальные приедаться, я такое бывает не часто.
Глоток пивка, затяжка, запуск «Марша астероидного облака», и начали. Диалог с компом.
– Пароль? – запросила подозрительная машина.
– Тивсол Трокли, Допуск 28. – Интерфейс с компьютером я установил не сколько для собственного удобства, сколько помучать иногда забредавших на базу коллег…
– Код допуска?
– Сандзю-року бассай-дай. На, подавись своми сандзюрокбассаем. – тщательно выговорил я. Если кто-то не занимался некоей рукопашной штукой под названием карате, то выдать названия двух упражнений из него смог бы вряд ли. Я если занимался, то язык не повернулся сказать вторую часть пароля.
– Принято. Приветствую вас, мистер Трокли.
– Фак е толстую керамическую попу.
– Спасибо. Второй пароль принят. Че делать будем? Работать или опять из сети порнографию таскать?
– Конечно порнографию. Первый канал – данные спутников слежения и связь с ними. 15 %. ресурсов. Второй – связь с ракетной базой. 15%. Третий – с базой штурмовиков 20%. Четвертый – связь с ближайшей конфедеративной системой. 45%. Пятый – проверку гаража. 5%. В процессе ожидания пустить на голограф результаты прошлогодней работы.
– Обломись. Пятый канал на связи.
Он внезапно почувствовал, как тяжел его меч. Годы скитаний по землям, где прав сильный, где выживает убивающий, где нет ничего, кроме злобы, ненависти и звериной похоти, научили его не замечать тяжести оружия и тяжести бытия. Эти годы, когда один за другим уходили люди его Рода, Рода странников и воинов, приучили его к одиночеству. А теперь, когда он вновь остался один, на него навалилась тяжесть.
Тяжесть меча.
Тяжесть мыслей.
Тяжесть век.
Он закрыл глаза и порывом ветра налетели вспоминания, которые были тяжелее всего.
Он помнил, как он блуждал по холодной, как Смерть, бескрайней северной пустыне, и его, обессилевшего от холода, голода и бессонницы, окружила стая волков.
Рука устала наносить удары, а он устал убивать.
А когда волков больше не осталось, он нашел в той бескрайней смерти маленький комок жизни, такой же одинокий осколок, как и он сам.
Только она спаслась от безудержной ярости воинов соседнего племени. Спасая жизнь, она убежала в снега, в смерть.
Тогда им больше всего не хватало тепла и они, поняв друг друга без слов, легли рядом и отдав друг другу то немногое тепло, которое еще оставалось в их почти окоченевших телах, согрели друг друга и уснули.
Они были вместе и только потому вышли из белой смерти.
Она сказала ему, что там, на ее родине, никогда не было Солнца, потому что вечный северный ветер гнал и гнал тучи, закрывавшие его. И она не знала тепла – только холод, страх и рабский труд.
И он взял ее с собой – увидеть солнце, узнать, что такое тепло, что такое солнце, что такое радость и что такое любовь – любовь к жизни, к южному ветру, к миру, где живешь, к тому, кто рядом.
Тогда он понял, как одинок был все эти годы, и как ему нужен кто-то рядом. Хотя бы для того, чтобы не молчать в вечной дороге, кому раскрыть красоту этого мира.
И они пошли на юг.
Он помнил их первую ночь у костра, когда он обрел что-то новое для себя, но старое, как мир.
Заснеженный лес, костер и она. Блики костра играли на ее длинных светлых волосах и отражались в голубых, как небо его родины, глазах.
Она сидела, обняв свои ноги и смотрела на огонь, который видела впервые. А потом спросила, любит ли он ее. Он ответил: «да»…
Он помнил, как они шли по узкому каменному гребню на одинокую скалу, на вершине которой он родился на рассвете много лет назад. И теперь, родившись заново, он вновь шел к солнцу, к новой жизни…
Южный ветер утих, и он открыл глаза. Он стоял на обрыве. Под ним было море, заключенное в решетку скал, и пытавшееся вырваться наружу. Раз за разом волны били о камни и рассыпались, потеряв все свои силы.
Ветер победил тучи, в лицо ему ударило солнце и он обернулся.
Он увидел ее могилу, сложенную им из камней, на которых когда-то стоял его дом.
Вокруг лежали те, кто напал на них этой ночью. Она погибла от случайного удара, который он не смог, не успел отвести.
Он бросил последний взгляд на могилу и пошел прочь. Он запомнил знаки на щитах и шел искать.
Перед ним была тень, шагавшая вместе с ним. Длинная тень. Длинная, как и его дорога.
Эту тень давало Солнце, встававшее из-за моря. Солнце, которого она так и не увидела.
Я замолчал. Пока играла музыка, я смотрел перед собой, медленно, чтоб без рывков и царапин на душе, выходя из состояния Говорящего.
Выйдя, сразу посмотрел на девушек.
Кулаки Катрин сжаты, челюсти стиснуты, в невидящем взгляде перед собой – темная холодная ненависть до конца.
Танита смотрит в землю немигающим взором. Мышцы расслаблены.
Есть!
Запись кончилась. Треск и рев пламени стали слышны отчетливо. Все, кроме огня, застыло. Катрин – в ненависти. Танита – в печали. Я – в полном отсутствии мыслей.
Момент вечности оборвался лязгом меча Катрин, медленно вышедшим из ножен. Лезвие тускло блеснуло в свете костра, и почти сразу же потемнело от крови.
– Клянусь, что пока я живу, те, кто виновен в ее смерти, не будут жить спокойно. Они найдут покой только в смерти.
– Клянусь! – подхватила Танита, и вверх взметнулось еще одно окровавленное лезвие.
Ого! Если кто-то из них миксимус, то у пиратства теперь серьезные проблемы. Но мне-то что делать? Они ждут меня, и отрываться от масс неприлично. С другой стороны, делать истребление пиратства целью всей этой жизни и половины следующей как-то неудобно.
Откуда-то изнутри меня, из глубин, пришла мысль, что неудобство не в этом. Неудобство в отсутствии большой цели, и, как следствие, отсутствии большой игры, с большими же препятствиями и большими же возможностями. Потом оттуда же пришло сообщение, что потенциально возможностей хватает, чтоб играть в любую игру. Но решение о выборе – за мной.
Вздохнув, я принял его. Потом вынул меч, провел им по предплечью, поднял и высказал решение вслух:
– Клянусь, что занят устранением причин, которые привели к ее гибели!
Три меча со свистом выписали треугольники, и замерли в ножнах. Внутри меня что-то неторопливо начало перестраиватся. Пока не спеша. Как-нибудь на досуге я наведаюсь посмотреть, как у него дела.
Через полчаса костер догорел. За эти полчаса я вкопал по кругу вокруг него куски взрывчатки.
Прощальный салют серией взрывов насыпал над костром курган.
Мы бросили на него последний взгляд и пошли прочь.
Нирра…
«Информация – это мера неопределенности системы. Или определенности. Или не системы. Это с какой стороны посмотреть. А теперь я дам вам два стабильных данных…» Любой Мастер Замешательства
Выйдя из парка, мы протащились по мертвым улицам до Базы. Там, войдя в открытую раньше дверь, я пропустил их вперед, и захлопнул ее.
Дома. Можно расслабиться, ненадолго позабыв, что я – агент.
Неслышно ступая по толстенному ковру, мы прошли по коридору и вышли в круглую гостевую комнату, из которой радиально расходились коридоры в туалет, ванную, оружейную, центр связей, спальню и мед блок. Гостевая предназначалась для незначительных пьянок, поэтому диваны, кресла и столики, заполнявшие ее, были не роскошью, а необходимым оборудованием.
– Присаживайтесь. – кивнул я на оборудование, успев подать команду до того, как они сели без приглашения.
Танита растеклась по средней жесткости дивану, а Катрин безошибочно упала в мое любимое кресло. Я подошел к стенке, приложил палец к детектору, открыл дверцу своего шкафчика и вытащил поднос со стаканами и десяток бутылок со средними напитками. Столик жалобно скрипнул под огромной тяжестью (стаканы были цельнометаллические), и притих. От моих действий притих бы кто угодно, видевший хоть одну пьянку, а столик их видел не менее сотни. Я смешал коктейль из максимально возможного до употребимого количества бутылок, старательно делая вид, что никому не предлагаю выпить.
Выпив, и крякнув, я возжелал сигару, и направился к шкафчику, размышляя о вреде смешения пива с эфиром. Размышления прервала Катрин.
– Тивсол!
– А? – Вскрикнул я, шокированный тем, что меня вдруг назвали по имени.
– Когда мы выступаем?
Я задумался, застыв с коробкой сигар в зубах, и двумя ящиками спецпива (тонизирующее, высококалорийное витаминизированное) в руках. Очень хитрый способ избегнуть жаждущего крови взгляда и формирования о тебе мнения предатель. Придумав когда, и переложив сигары под мышку, я направился в центр связи, на ходу отвечая.
– Утром…
– Но…
– Объясняю почему. Во первых, надо выспаться. Во вторых, мне надо выяснить обстановку. В третьих, надо подготовить оружие. В четвертых, надо подготовить транспорт… В тридцать шестых, надо вымыться – грязнули останутся здесь. Вкратце все.
Можно было довести и до ста, но системы связи уже размораживались, вода для мойки нагрелась, пиво уже начинало, и очень хотелось в душ.
Из душа я вышел минут через сорок. К этому времени они должны были выпить уже достаточно, чтоб отложить начало Восемнадцатой Планетарной на завтра, но еще не достаточно, чтоб попытаться меня изнасиловать. Громко шлепая мокрыми подошвами, я прошел в гостиную, и нагло выставился под их чуть окосевшие глаза, которые от взгляда на меня чуть расширились. Совсем смущать двух почти монашек я все же не стал, и перед торжественным выходом одел шорты.
Вогнав их в краску тщательным осмотром их фигур, я в напряженном диванном молчании прошествовал к шкафчику, открыл отделение с одеждой и извлек три комплекта гибридов пижам с коротким кимоно.
Натянув черное с розовыми поросятами, я кинул два остальных на поднос со стаканами и грозно рыкнул:
– В мокром по диванам не валяться!
– А! – смогла ответить Танита, выведенная рыком из глубоких раздумий о смысле бытия одежды.
– А воевать тоже в этом будем? – получилось ответить у Катрин. Люблю практичных.
– Нет. Доспехи для боя в арсенале.
Не воспользоваться их задумчивостью над тем, будет ли что-то под доспехами, было грех. Грешить я не стал, и воспользовался для незаметного, если не считать совета не утонуть в ванной, отхода в центр связи.
Ввалившись внутрь, и рухнув в кресло, я стал готовиться к бессонной ночи.
Запустить лазерофон, ящик пива под руку, сигары – под другую, запалить стационарную зажигалку на пульте.
Ох люблю такие ночи! Больше любых других. Остальные приедаться, я такое бывает не часто.
Глоток пивка, затяжка, запуск «Марша астероидного облака», и начали. Диалог с компом.
– Пароль? – запросила подозрительная машина.
– Тивсол Трокли, Допуск 28. – Интерфейс с компьютером я установил не сколько для собственного удобства, сколько помучать иногда забредавших на базу коллег…
– Код допуска?
– Сандзю-року бассай-дай. На, подавись своми сандзюрокбассаем. – тщательно выговорил я. Если кто-то не занимался некоей рукопашной штукой под названием карате, то выдать названия двух упражнений из него смог бы вряд ли. Я если занимался, то язык не повернулся сказать вторую часть пароля.
– Принято. Приветствую вас, мистер Трокли.
– Фак е толстую керамическую попу.
– Спасибо. Второй пароль принят. Че делать будем? Работать или опять из сети порнографию таскать?
– Конечно порнографию. Первый канал – данные спутников слежения и связь с ними. 15 %. ресурсов. Второй – связь с ракетной базой. 15%. Третий – с базой штурмовиков 20%. Четвертый – связь с ближайшей конфедеративной системой. 45%. Пятый – проверку гаража. 5%. В процессе ожидания пустить на голограф результаты прошлогодней работы.
– Обломись. Пятый канал на связи.