непоправимой бедой: каждое насекомое в отдельности проникалось теперь общим
чувством безысходности и обреченности. Эту картину братья наблюдали еще с
полчаса, пока трупов внизу не нагромоздилось столько, что обитателю воронки
стало трудно двигаться. Сами муравьи как-то сникли, сделались вялыми, словно
запас сил у них иссяк. В конце концов, когда солнце уже начало клониться к
закату, молодые люди повернулись к бойне спиной и отправились обратно к
ручью. Шли медленно: от безумной гонки по камням поистерли ноги. Найл ощущал
странную пустоту в душе, будто все его чувства полностью истощились. Даже
завидев впереди летящие низко над деревьями паучьи шары, он не испытал
никакого смятения, словно это были простые облака. Братья намеренно сделали
большой крюк и к ручью вышли мили за две ниже муравейника черных. Каждый
втайне опасался, что насекомые, чего доброго, учуют личинок. Все понимали,
что второй раз убежать не хватит сил. К счастью, муравьи не попадались.
Братья повстречали лишь несколько жуков, одну тысяченожку да большого серого
паука, который проводил их жадным взором из-за натянутой между деревьями
паутины, однако напасть не решился. Наконец перед самой темнотой юноши
добрались до своего пристанища под камнем.
Туда уже успели забраться несколько крупных мух, проведавших, где у
людей хранится запас дынь.
Выгнать их не составило труда, и, освободив свой временный дом от
нахальных гостей, братья закидали вход кустами и сучьями, завернулись в
одеяла и забылись глубоким сном. На следующий день перед рассветом
отправились в обратный путь. Солнце застало путников на пустоши, а примерно
за час до темноты показались и знакомые красные скалы-обелиски, изъеденные
ветром. Сердце у Найла радостно затрепетало, даже слезы выступили на глазах.
Прошло несколько дней, и личинки превратились в муравьишек - крохотных,
беззащитных созданий с ненасытно распахнутыми ртами. Вайг дни напролет
проводил в поисках корма для них, прочесывая окрестности, чтобы раздобыть
спелые плоды со сладкой мякотью. Утро целиком уходило на то, чтобы надоить у
афидов приторной жидкости, которую брат собирал в специальную посудину. Найл
души не чаял в уморительных малышах. Ручной живности у них никогда не
водилось. Осу-пепсис с независимым и строптивым норовом едва ли можно было
считать ручной, а эти были такими забавными, как и сестренка, только куда
бойчее и шаловливей.
Набрав самой мягкой во всей округе травы, Вайг свил муравьям гнездо, и
те в нем резвились, дурашливо карабкаясь и легонько покусывая друг дружку за
лапки, а когда Найл совал им палец, пытались добраться до него. Мягкая их
кожица вскоре отвердела, и мальчику нравилось легонько постукивать по
муравьиному боку пальцем - звук получался бодрым, звонким. Найлу также
доставляло удовольствие, расслабясь, сливаться с их незамысловатым умишком.
При этом ему казалось, что он и сам точь-в-точь такой же маленький
муравьишко, и невольно думалось, что именно так, должно быть, человек
ощущает себя в пору младенчества.
Пообщавшись с муравьями, Найл всякий раз выходил наружу из пещеры,
напрочь утрачивая чувство страха. В такие минуты ему казалось, что его
присутствие сознают и кактусы и кустарник - не остро, с внимательной
настороженностью, а тепло и смутно, словно сквозь дымку приятного сна. И
когда однажды на руку Найлу уселась большая остроносая муха, намереваясь
поживиться кровью, он не ощутил ни неприязни, ни раздражения, а лишь
терпеливое сочувствие, а потому смахнул муху бережно, словно извиняясь перед
ней. Через несколько недель муравьи заметно выросли, повзрослели и принялись
деловито исследовать каждый уголок жилища. Однажды утром, задолго до
рассвета Найл проснулся от необычного звука, который доносился из глубины
пещеры, где держали муравьев. Найл на ощупь пробрался туда и осторожно
провел рукой по подстилке из сухой травы - муравьиное гнездо пустовало.
Осторожно шаря руками по стене и по полу, мальчик неожиданно наткнулся на
влажную кучку свежего грунта. Источник звука, судя по всему, находился
где-то поблизости.
Уяснить что-либо, сидя в полной темноте, было решительно невозможно,
поэтому Найл, возвратившись в жилую часть, прихватил там охапку лучинок и
огниво (осторожно, чтобы не перебудить остальных). Аккуратно ступая между
постелями, он вернулся в "муравейник" - пусто. Однако возле угла в стене
виднелась дырка, а под ней - земляной холмик. Сунувшись туда с лучиной, Найл
убедился, что это не просто отверстие, а прямо-таки лаз, ведущий куда-то
вниз. Прошло немного времени, и наружу выкарабкался один из муравьев,
доставив в передних лапках горстку грунта, которую тут же положил на
скопившуюся кучку. Пара минут - и возник еще один, тоже с землей. Разгадка
наступила лишь через несколько часов, когда куча почти уже достигла потолка
и в ней появилось много песка. Передние лапы муравьев покрывала жидкая
грязь, а песок был подозрительно мокрым. Насекомые пробивались к скрытому
под землей водному источнику. Еще через час грязи на муравьях уже не было, а
когда Торг опустил в образовавшуюся скважину масляный светильник, язычок
пламени отразился в воде, до которой было метров двадцать. Вайг пощекотал
муравьиную грудь, и насекомое послушно выделило глоток воды. Бурая жидкость
была прохладной и освежала, хотя и имела железистый привкус. Вскоре Вайг
приучил муравьев самостоятельно сливать воду в посудину. Так у людей
появился постоянный источник воды, немыслимая прежде роскошь. Совсем
незаметно муравьи стали взрослыми. Теперь они покидали жилище и добывали
себе пропитание самостоятельно.
Возвращаясь, они нередко приносили плоды или сладкие ягоды. Покидая
пещеру поутру, насекомые устремлялись в пустыню с таким хлопотливо-деловитым
и уверенным видом, словно наперед уже знали, что и где их там ждет.
Несколько раз Найл и Вайг пытались следовать за ними, но пройдя милю-другую,
махали на все рукой: муравьи, похоже, вообще не знали, что такое усталость.
Помимо прочего насекомые отличались еще и редким бескорыстием. Возвращаясь
после проведенных в пустыне часов, часто уже затемно, они по первому же
требованию безотказно делились нектаром.
Выяснилось, что верхняя часть их тел - своеобразное хранилище пищи.
Чувствуя голод, муравей сглатывал небольшую долю из собственного запаса,
пропуская ее в желудок. Вместе с тем доступ в "хранилище" был открыт любому
из членов семьи, достаточно лишь, подставив посудину или даже пригоршню,
пощекотать муравьиную грудь. Сестренка Найла, Руна - она тогда едва начала
ходить - полюбила лакомиться тягучим медвяным нектаром и розоватой мякотью
фрукта, напоминающего дыню.
Вскоре она сама научилась выклянчивать у муравьев порции сластей, и в
считанные недели из крохотного сухонького заморыша превратилась в
девчушкукубышку с румяной, круглой, как луна, мордашкой. Жизнь стала намного
благополучнее, чем когда-либо прежде. Большинство обитателей пустыни
постоянно было занято поиском пищи, не составляла исключение и горстка
людей. Им ничего не стоило отмахать за день двадцать миль, единственно чтобы
насобирать опунций или съедобных плодов кактуса.
Найл с детства привык к постоянному чувству голода. Теперь же, когда с
ними жили оса и муравьи, которые стали основными охотниками и добытчиками,
люди не испытывали недостатка в еде.
Часть дня они по-прежнему охотились - скорее, в силу привычки, при этом
не так уж было важно, попадется что-нибудь сегодня или нет. Улф сделал в
стене пещеры глубокую нишу под хранилище, выложив ее камнями. В таком
прохладном месте плоды не портились целыми неделями. А если и портились, их
все равно не выбрасывали.
Джомар вспомнил давно забытую вещь. Если испорченный плод замочить в
воде, настой, забродив, приобретает особый кисловатый вкус, а выстоявшись
несколько недель, превращается в напиток, одновременно и утоляющий жажду, и
создающий в голове приятную, игривую легкость. Когда сгущался сумрак,
мужчины усаживались теперь посредине жилища в круг и, потягивая напиток,
непринужденно беседовали. Уютно трепетал огонек светильника, отбрасывая на
стену непривычно большие тени. У мужчин развязывались языки, они начинали
живо вспоминать всякие увлекательные истории. Прежде такие беседы были
редкостью: охотники возвращались измотанные и такие голодные, что не тратили
остатка сил на разговоры. Теперь же тягот поубавилось, голод не донимал,
поэтому собеседники, случалось, засиживались до тех пор, пока не прогорало
масло в светильнике. Муравьи, чувствуя душевный настрой хозяев, подходили
поближе и укладывались у них в ногах, занимая почти все свободное место на
полу, а оса-пепсис подремывала высоко на стене, в отороченном мехом гнезде.
Вот тогда-то Найл впервые услышал рассказы об Иваре Сильном, который укрепил
город Корш и отражал любые попытки смертоносцев прогнать людей в пустыню; о
Скапте Хитром, что пошел на смертоносцев войной и спалил их главный оплот; о
прожившем вдвое больше других людей Бакене Мудром, который обучал серых
пауков-пустынников выведывать замыслы смертоносцев. Постепенно Найл начал
уяснять, отчего смертоносцы так ненавидят и боятся людей и идут на все,
чтобы истребить их.
Оказывается, между людьми и пауками шла долгая и жестокая борьба, и
пауки одержали в ней верх лишь потому, что научились понимать человеческие
мысли.
По легенде, рассказанной Джомаром, перелом произошел, когда принц
Галлат влюбился в красивую девушку по имени Туроол. У самой Туроол уже был
избранник, не особо знатный юноша Басат.
Галлат же с ума сходил от ревности, образ Туроол день и ночь стоял у
него перед глазами, и он задумал похитить девушку из лагеря Басата. У Туроол
был верный пес Ойкел. Совершенно случайно сложилось так, что пес охотился
возле лагеря на крыс и вдруг учуял чужака. Лагерь поднялся по тревоге,
Галлата с позором выдворили. Принц пришел в неописуемую ярость и, поклявшись
отомстить, направился в городище смертоносцев. Там он добровольно сдался
страже и потребовал, чтобы его провели к самому Повелителю, жуткому
стоглазому тарантулу по имени Хеб. Склонившись перед чудовищем, Галлат
заявил, что в знак искреннего расположения готов выдать своего союзника,
короля Рогора. Так из-за подлой измены городок Рогора оказался в лапах у
смертоносцев, сожравших на своем кровавом пиршестве около двух тысяч
человек. Вслед за этим Галлат пообещал научить Хеба читать людские мысли,
если только тот уничтожит Басата и захватит в плен Туроол. Хеб согласился,
но вначале потребовал, чтобы Галлат выполнил свое обещание. Целый год
вероломный принц раскрывал ему таинства человеческой души. Как выяснилось
впоследствии, до Великой Измены паукам недоступны были эти тонкости: души
людей гораздо сложнее и утонченнее, чем у пауков.
Хеб оказался смышленым учеником. Говорят, он велел согнать
людейузников, и те часами стояли перед Повелителем, пока тот "вглядывался" в
их умы
- до тех пор, пока не вырисовывались и мельчайшие подробности их
жизней. Затем он велел каждому рассказывать о себе, пока не восполнялись
упущенные мелочи и не наступала полная ясность. Потом Хеб пожирал
несчастных, считая, что по-настоящему сможет познать их лишь тогда, когда
впитает в себя их плоть. Изведав все тайны человеческого разума, Хеб сдержал
свое слово. И вот однажды ночью тысячи пауков опустились на лагерь Басата.
Нападение было таким внезапным, что уцелели лишь немногие. Басата и Туроол
подвели к Галлату, и тот, велев сопернику встать на колени, собственноручно
снес ему голову. Эта бессмысленная жестокость сгубила то главное, ради чего
все, собственно, затевалось: обезумевшая от горя Туроол кинулась с ножом на
ближайшего стражника. Через секунду она была уже мертва: смертоносец всадил
в нее ядовитые клыки.
И была еще одна великая тайна, постичь которую Хебу оказалось не под
силу: тайна Белой башни.
Эта башня была воздвигнута людьми давно прошедшей эпохи и стояла в
центре городища смертоносцев (сам город принадлежал когда-то людям). Она не
имела ни дверей, ни окон и сделана была из гладкого материала - судя по
всему, непроницаемого. Жукам-бомбардирам однажды приказали проделать в башне
брешь, однако, сколько те ни старались, ничего не вышло. Тогда Хеб пообещал
даровать Галлату власть над всеми людьми, если тот поможет ему овладеть
тайной Белой башни.
Галлат, отличавшийся непомерным, болезненным властолюбием, соблазнился
предложением.
Многих старых и мудрых людей замучил он, пытаясь выведать секрет.
Наконец одна пожилая женщина, жена старейшины, вызвалась помочь мучителям,
если те освободят ее мужа. Она раскрыла, что башня устроена по принципу,
который был заведен у людей древности - "ментальный замок". В определенный
момент человек отдает мысленный приказ охранной системе стен, и те поддаются
так легко, будто сделаны из дыма. Роль "отмычки" должен играть особый жезл,
которым человеку надлежит коснуться стены.
Жезл этот старейшина держал при себе как символ власти. Галлат, отняв у
старика жезл, назавтра же устремился к башне (по преданию, потайную дверь в
ней указывает первый луч солнца). Но, стоило злодею приблизиться к ней, как
какая-то неведомая сила вдруг швырнула его наземь. Поднявшись, он повторил
попытку, но опять был повержен. Тогда он простер руки к башне и что есть
силы крикнул: "Я приказываю тебе - откройся!" - и потянулся жезлом к стене.
Но едва он ее коснулся, как полыхнула яркая вспышка и там, где стоял
принц, осталась лишь куча пепла. Хеб, узнав о случившемся, предал смерти
всех своих узников, не помиловав и старейшину с женой. А тайна Белой башни
так и осталась нераскрытой.
На мальчика легенда произвела такое сильное впечатление, что ему начали
сниться кошмары. Однажды ему привиделось, будто бы он, Найл, заслышав возле
жилища шум, вышел наружу и увидел гигантского тарантула ростом с
кактус-цереус, с двумя рядами блестящих желтых глаз и челюстями, способными
раскромсать дерево.
Однако едва он проснулся, как страх исчез. Будучи совсем еще ребенком,
Найл приходил в ужас при мысли о смертоносцах. Теперь же, узнав, что пауки
на самом деле не такие уж неодолимые (вон какие победы одерживал над ними
Ивар Сильный и Скапта Хитрый), он стал относиться к паукам по-иному.
Воистину, чем меньше знаешь, тем больше боишься. Он, например, не без
злорадства думал о том, что Повелителю пришлось брать уроки у Галлата, иначе
бы он нипочем не научился проникать в человеческие умы. Вот Найла, например,
никто этому не учил, а он может понимать даже муравьев. Бывали моменты,
когда он сознавал и чувствовал, что происходит у них в головах - как будто
сам становился насекомым. Так что, если паукам было трудно понять людей, это
могло означать лишь одно: у них совершенно иной образ мышления.
И от такой мысли смятение и радостный трепет рождались в душе.
Смертоносцы, скажем, покорили человечество оттого, что познали людские умы.
Получается, что и человек, познав сущность паучьего разума, сможет одержать
когданибудь над ними верх!
На следующее утро он отправился в пустыню, намереваясь найти
подтверждения своим мыслям. В полумиле от пещеры росло несколько раскидистых
фисташковых деревьев
- место обитания серых пауков-пустынников. Прибыв на место вскоре после
рассвета, Найл увидел, что нижние ветви сплошь увешаны тонюсенькими
паутинкам. Чуть выше висела белая сумка, в какие пауки обычно откладывали
яйца, откуда недавно вылупилось потомство. Более крупная сеть матери-паучихи
едва виднелась среди верхних ветвей. Мальчик разместился в тени невысокой
жесткой поросли и сразу увидел, что паучиха уже заметила его и теперь
внимательно за ним наблюдает, выжидая когда двуногий подойдет ближе, чтобы
можно было свалиться ему на спину. Устроившись поудобнее, Найл пытался
расслабиться, "остудить" рассудок, но ничего не получалось: мешала
неотступная мысль, что за ним следят. Мимо с жужжанием промчалась большая
зеленая муха, удирая от ктыря крупного желтого насекомого, чем-то похожего
на осу. Ктырь атаковал добычу слету, пикируя, словно сокол, но с первого
раза, видимо, просчитался. Муха со страху взвилась вверх, пытаясь увернуться
от хлипких паутинок, сотканных новорожденными паучками, и угодила
прямехонько в сеть взрослого насекомого. Ктырь, уже не в силах вильнуть в
сторону, тоже стремглав влетел в липкие шелковистые тенета. Спустя секунду
паучиха уже спешила вниз - поскорее опутать великолепную добычу шелком,
чтобы не вырвалась. И тут до нее дошло, что помимо безвредной мухи в паутину
угодил еще и опасный ктырь, яд которого мог вызвать мгновенный паралич.
Она замерла, покачиваясь на волокнах в такт барахтанью двух насекомых,
которые силились вырваться на свободу.
Зеленой мухе это почти удалось, но, когда пять из шести ее лап
высвободились из липких волокон, она опрометчиво дернулась в сторону, и у
нее увязло крыло.
Зачарованно наблюдавший за происходящим, Найл наконец ощутил глубокий
покой, которого не мог достичь еще несколько минут назад, сосредоточился в
мозгу ожила трепетная светящаяся точка, и он неожиданно четко уловил
вибрации слепого ужаса, исходящие от мухи, и сердитое недоумение ктыря.
Ктырь оказался созданием куда более стойким, чем муха, и его не покидала
отчаянная решимость заставить обидчика дорого заплатить за гнусное
посягательство на его жизнь. Чуя, что паучиха смотрит на него, выжидая, он
как бы твердил: "Ну, давай, иди сюда, живо схлопочешь дырку в брюхе!". И
паучиха, привычная к тому, что перед ней немеют со страха, растерялась. Найл
чувствовал эту неуверенность, но, когда попытался проникнуть в паучий мозг,
ничего вышло. Создавалось впечатление, будто там вообще ничего нет.
Попробовал снова, на этот раз так настойчиво, что, не будь сейчас у паучихи
занятия поважнее, она непременно бы обратила внимание на мальчика. Заметив,
что неподалеку за противоборством наблюдает еще одна паучиха, Найл попытался
проникнуть в ее мозг, взглянуть на мир ее глазами. И опять ощутил лишь
пустоту.
Через долю секунды его внимание отвлекли яростные толчки ктыря, и
понадобилось несколько минут, чтобы мальчик смог снова сосредоточиться. Его
неуклюжая попытка нащупать сознание насекомого дала паучихе понять:
происходит что-то неладное. Найл чувствовал, как она рыщет вокруг взглядом,
пытаясь определить, что так ее беспокоит. Разглядеть Найла она не могла -
мешал куст, и ее настороженность переросла в беспокойство. И тут до Найла
впервые дошло, почему ему так сложно выявить мыслительные вибрации паучихи.
Оказывается, ум этого существа пассивен, словно растение. Зеленая муха и
ктырь по сравнению с пауком кажутся сгустком суматошной, напористой энергии.
И именно благодаря этой пассивности паук хорошо чувствует добычу - ведь
она-то активна!
Найлу все сразу же стало ясно. Паук всю свою жизнь проводит в паутине,
подкарауливая пролетающих мимо насекомых.
Вибрации паутины для него - своеобразный язык, каждый оттенок подобен
слову. Единственно, что нужно - это ждать, изучая оттенки вибраций: живые
пульсации дерева, смутное шевеление копошащихся где-то в корневище
насекомых, волнение ветра в листве, странную пульсирующую дрожь солнечного
света, подобную скрытому гулу, наполняющему воздух. О его, Найла,
присутствии паучиха догадалась еще задолго до того, как он приблизился к
деревьям: вибрации людей можно сравнить с громким жужжанием пчелы.
Одновременно мальчик понял и то, как паукам-смертоносцам удается помыкать
прочими существами: одним лишь умственным усилием-импульсом. Обыкновенный
взгляд - это уже направленный импульс воли. Найл помнил несколько случаев,
когда он, считая, что находится один, вместе с тем испытывал смутное
чувство, будто за ним кто-то исподтишка наблюдает, и, обернувшись,
обнаруживал: так оно и есть. Серая паучиха оттого и забеспокоилась, что
волевой импульс Найла, когда он пытался проникнуть в ее сознание, коснулся
ее, словно рука.
Пассивность восприятия - вот что самое главное в сознании паука. Он
единственное существо, чья жизнь проходит в выжидании, когда добыча сама
угодит в расставленные сети. Все прочие ищут себе еду активно. А пауки
постепенно выработали способность посылать направленный импульс волевого
усилия, чтобы заманивать свою жертву. Тогда почему, спрашивается, серые
пауки-пустынники безопасны для человека? Ответ подвернулся сам собой. Потому
что они не сознают, что поймать добычу им помогает усилие воли. Вынуждая
муху изменить направление и угодить в ловушку, они думают, что это
случайность. Смертоносцы завладели миром тогда, когда до них дошло, что силу
воли можно использовать как оружие. И тут же, как будто нарочно, чтобы
мальчик оценил свою догадливость, он смог воочию убедиться, что значит сила
воли, пускай бессознательной. Возвратясь в угол сети, паучиха поползла по
другой ее стороне, так что ктырь уже не мешал ей приблизиться к зеленой
мухе. Чуя скорую гибель, бедняга забилась с такой отчаянной силой, что чуть
было не высвободилась, но, увы, приклеилась другим крылом.
А паучиха подбиралась все ближе, пожирая добычу глазами. И тут муха
окончательно сдалась. Хищница проворно набросила ей на туловище шелковистую
нить, за ней другую. Вскоре муха уже превратилась в плотно спеленутый кокон.
Тут и ктырь, даром что все еще хорохорился, начал уже понимать, что скоро
придет конец и ему. Он, конечно, еще мог постоять за себя: извернувшись,
нанести удар практически под любым углом. Один укол - и паучиха бессильно
повисла бы посреди собственной паутины. Тем не менее, когда она, справившись
с мухой, решительно двинулась к ктырю. тот уже не сопротивлялся и, лишь раз
отчаянно рванувшись напоследок, бессильно поник и дал запеленать себя.
Найл смог на краткий миг мысленно коснуться сознания жертвы и изумился,
насколько она стала равнодушной. Выйдя из контакта, он словно пробудился от
кошмарного сна. Возвращался мальчик в глубокой задумчивости, потрясенный и
зачарованный пережитым. Ему впервые открылись потаенные возможности волевого
воздействия. Теперь он явственно чувствовал, что мир вокруг полон страхов и
скрытых опасностей, его мозг постоянно находился начеку, чутко реагируя на
любые импульсы враждебности. Проходя шагах в двадцати от логова желтого
скорпиона, он ощутил на себе взгляд насекомого. Тварь притомилась после
ночной охоты и не очень хотела вылезать наружу.
Уловив эту нерешительность, Найл намеренно усугубил ее, послав
встречный сигнал о том, что он вооружен и опасен. Скорпион рассудил, что в
конце концов ни к чему тратить силы, да еще и рисковать, и остался в логове.
Вернувшись в уютную прохладу жилища, паренек бросился на травяную постель в
полном изнеможении. Хотя утомилось, собственно, не тело, а ум, истощенный
попыткой применить непривычную пока силу. Найлу как раз исполнилось
пятнадцать лет, когда Сайрис родила еще одну девочку. Ребенок появился на
свет раньше срока, и первые две недели было не ясно, выживет он или нет.
Назвали девочку Марой, что значит "темненькая": на крохотном сморщенном
личике проглядывали забавные коричневые пятнышки. Жизнь ей, несомненно,
спасла сладкая муравьиная кашица. Едва ребенок оказался вне опасности, у
него запоздало прорезался плач, пронзительный, прерывистый младенческий
крик, раздражающий всех, кроме матери. Если девочка не была голодна, ее
донимали попеременно то резь в животике, то что-нибудь еще. Первые шесть
месяцев своей жизни малышка плакала по несколько часов каждую ночь. Ингельд,
никогда не любившая детей, страшно злилась и донимала Торга и Хролфа
просьбами подыскать другое жилище. Довольно скоро они нашли вместительное
логово примерно в миле от пещеры, неподалеку от красных скал, и прогнали
оттуда прежних его обитателей навозных жуков. Однако на новом месте Ингельд
провела лишь одну ночь, решила, что там ей неуютно, и - к великому
неудовольствию Найла - возвратилась на следующий же день.
Когда Маре минуло полгода, она стала вести себя заметно тише, однако
тогда же выяснилось, что она очень беспокойный, нервный ребенок. От любого
резкого движения девочка испуганно вздрагивала и принималась плакать, а от
внезапного шума просто заходилась в крике. Муравьев же она и вовсе панически
боялась.
Как-то поутру Найл случайно услышал, что Ингельд и Торг, думая, что они
в пещере одни, разговаривали о Маре, о том, что будет, когда девочка
подрастет и узнает о смертоносцах.
- Из-за нее мы все погибнем! - воскликнула Ингельд, и голос ее
задрожал. Найл почувствовал, как гнев сжал ему горло: он терпеть не мог эту
женщину и презирал ее. Однако, как это ни прискорбно, но Ингельд была права.
Страх Мары мог выдать всех. Но что делать? Не убивать же ее! Выход подсказал
Джомар: сок ортиса. Когда Джомар был еще мальчишкой, десяток храбрецов
рискнули отправиться в Великую Дельту и возвратились с флягами, полными
этого сока.
Ортис - растение плотоядное и добычу заманивает изумительным запахом,
таким нежным и опьяняющим, что люди от него забываются сном. Когда на цветок
ортиса садится насекомое, растение выделяет лишь одну каплю чистой,
прозрачной жидкости.
Насекомое жадно припадает к ней и вскоре перестает шевелиться. Словно
чувством безысходности и обреченности. Эту картину братья наблюдали еще с
полчаса, пока трупов внизу не нагромоздилось столько, что обитателю воронки
стало трудно двигаться. Сами муравьи как-то сникли, сделались вялыми, словно
запас сил у них иссяк. В конце концов, когда солнце уже начало клониться к
закату, молодые люди повернулись к бойне спиной и отправились обратно к
ручью. Шли медленно: от безумной гонки по камням поистерли ноги. Найл ощущал
странную пустоту в душе, будто все его чувства полностью истощились. Даже
завидев впереди летящие низко над деревьями паучьи шары, он не испытал
никакого смятения, словно это были простые облака. Братья намеренно сделали
большой крюк и к ручью вышли мили за две ниже муравейника черных. Каждый
втайне опасался, что насекомые, чего доброго, учуют личинок. Все понимали,
что второй раз убежать не хватит сил. К счастью, муравьи не попадались.
Братья повстречали лишь несколько жуков, одну тысяченожку да большого серого
паука, который проводил их жадным взором из-за натянутой между деревьями
паутины, однако напасть не решился. Наконец перед самой темнотой юноши
добрались до своего пристанища под камнем.
Туда уже успели забраться несколько крупных мух, проведавших, где у
людей хранится запас дынь.
Выгнать их не составило труда, и, освободив свой временный дом от
нахальных гостей, братья закидали вход кустами и сучьями, завернулись в
одеяла и забылись глубоким сном. На следующий день перед рассветом
отправились в обратный путь. Солнце застало путников на пустоши, а примерно
за час до темноты показались и знакомые красные скалы-обелиски, изъеденные
ветром. Сердце у Найла радостно затрепетало, даже слезы выступили на глазах.
Прошло несколько дней, и личинки превратились в муравьишек - крохотных,
беззащитных созданий с ненасытно распахнутыми ртами. Вайг дни напролет
проводил в поисках корма для них, прочесывая окрестности, чтобы раздобыть
спелые плоды со сладкой мякотью. Утро целиком уходило на то, чтобы надоить у
афидов приторной жидкости, которую брат собирал в специальную посудину. Найл
души не чаял в уморительных малышах. Ручной живности у них никогда не
водилось. Осу-пепсис с независимым и строптивым норовом едва ли можно было
считать ручной, а эти были такими забавными, как и сестренка, только куда
бойчее и шаловливей.
Набрав самой мягкой во всей округе травы, Вайг свил муравьям гнездо, и
те в нем резвились, дурашливо карабкаясь и легонько покусывая друг дружку за
лапки, а когда Найл совал им палец, пытались добраться до него. Мягкая их
кожица вскоре отвердела, и мальчику нравилось легонько постукивать по
муравьиному боку пальцем - звук получался бодрым, звонким. Найлу также
доставляло удовольствие, расслабясь, сливаться с их незамысловатым умишком.
При этом ему казалось, что он и сам точь-в-точь такой же маленький
муравьишко, и невольно думалось, что именно так, должно быть, человек
ощущает себя в пору младенчества.
Пообщавшись с муравьями, Найл всякий раз выходил наружу из пещеры,
напрочь утрачивая чувство страха. В такие минуты ему казалось, что его
присутствие сознают и кактусы и кустарник - не остро, с внимательной
настороженностью, а тепло и смутно, словно сквозь дымку приятного сна. И
когда однажды на руку Найлу уселась большая остроносая муха, намереваясь
поживиться кровью, он не ощутил ни неприязни, ни раздражения, а лишь
терпеливое сочувствие, а потому смахнул муху бережно, словно извиняясь перед
ней. Через несколько недель муравьи заметно выросли, повзрослели и принялись
деловито исследовать каждый уголок жилища. Однажды утром, задолго до
рассвета Найл проснулся от необычного звука, который доносился из глубины
пещеры, где держали муравьев. Найл на ощупь пробрался туда и осторожно
провел рукой по подстилке из сухой травы - муравьиное гнездо пустовало.
Осторожно шаря руками по стене и по полу, мальчик неожиданно наткнулся на
влажную кучку свежего грунта. Источник звука, судя по всему, находился
где-то поблизости.
Уяснить что-либо, сидя в полной темноте, было решительно невозможно,
поэтому Найл, возвратившись в жилую часть, прихватил там охапку лучинок и
огниво (осторожно, чтобы не перебудить остальных). Аккуратно ступая между
постелями, он вернулся в "муравейник" - пусто. Однако возле угла в стене
виднелась дырка, а под ней - земляной холмик. Сунувшись туда с лучиной, Найл
убедился, что это не просто отверстие, а прямо-таки лаз, ведущий куда-то
вниз. Прошло немного времени, и наружу выкарабкался один из муравьев,
доставив в передних лапках горстку грунта, которую тут же положил на
скопившуюся кучку. Пара минут - и возник еще один, тоже с землей. Разгадка
наступила лишь через несколько часов, когда куча почти уже достигла потолка
и в ней появилось много песка. Передние лапы муравьев покрывала жидкая
грязь, а песок был подозрительно мокрым. Насекомые пробивались к скрытому
под землей водному источнику. Еще через час грязи на муравьях уже не было, а
когда Торг опустил в образовавшуюся скважину масляный светильник, язычок
пламени отразился в воде, до которой было метров двадцать. Вайг пощекотал
муравьиную грудь, и насекомое послушно выделило глоток воды. Бурая жидкость
была прохладной и освежала, хотя и имела железистый привкус. Вскоре Вайг
приучил муравьев самостоятельно сливать воду в посудину. Так у людей
появился постоянный источник воды, немыслимая прежде роскошь. Совсем
незаметно муравьи стали взрослыми. Теперь они покидали жилище и добывали
себе пропитание самостоятельно.
Возвращаясь, они нередко приносили плоды или сладкие ягоды. Покидая
пещеру поутру, насекомые устремлялись в пустыню с таким хлопотливо-деловитым
и уверенным видом, словно наперед уже знали, что и где их там ждет.
Несколько раз Найл и Вайг пытались следовать за ними, но пройдя милю-другую,
махали на все рукой: муравьи, похоже, вообще не знали, что такое усталость.
Помимо прочего насекомые отличались еще и редким бескорыстием. Возвращаясь
после проведенных в пустыне часов, часто уже затемно, они по первому же
требованию безотказно делились нектаром.
Выяснилось, что верхняя часть их тел - своеобразное хранилище пищи.
Чувствуя голод, муравей сглатывал небольшую долю из собственного запаса,
пропуская ее в желудок. Вместе с тем доступ в "хранилище" был открыт любому
из членов семьи, достаточно лишь, подставив посудину или даже пригоршню,
пощекотать муравьиную грудь. Сестренка Найла, Руна - она тогда едва начала
ходить - полюбила лакомиться тягучим медвяным нектаром и розоватой мякотью
фрукта, напоминающего дыню.
Вскоре она сама научилась выклянчивать у муравьев порции сластей, и в
считанные недели из крохотного сухонького заморыша превратилась в
девчушкукубышку с румяной, круглой, как луна, мордашкой. Жизнь стала намного
благополучнее, чем когда-либо прежде. Большинство обитателей пустыни
постоянно было занято поиском пищи, не составляла исключение и горстка
людей. Им ничего не стоило отмахать за день двадцать миль, единственно чтобы
насобирать опунций или съедобных плодов кактуса.
Найл с детства привык к постоянному чувству голода. Теперь же, когда с
ними жили оса и муравьи, которые стали основными охотниками и добытчиками,
люди не испытывали недостатка в еде.
Часть дня они по-прежнему охотились - скорее, в силу привычки, при этом
не так уж было важно, попадется что-нибудь сегодня или нет. Улф сделал в
стене пещеры глубокую нишу под хранилище, выложив ее камнями. В таком
прохладном месте плоды не портились целыми неделями. А если и портились, их
все равно не выбрасывали.
Джомар вспомнил давно забытую вещь. Если испорченный плод замочить в
воде, настой, забродив, приобретает особый кисловатый вкус, а выстоявшись
несколько недель, превращается в напиток, одновременно и утоляющий жажду, и
создающий в голове приятную, игривую легкость. Когда сгущался сумрак,
мужчины усаживались теперь посредине жилища в круг и, потягивая напиток,
непринужденно беседовали. Уютно трепетал огонек светильника, отбрасывая на
стену непривычно большие тени. У мужчин развязывались языки, они начинали
живо вспоминать всякие увлекательные истории. Прежде такие беседы были
редкостью: охотники возвращались измотанные и такие голодные, что не тратили
остатка сил на разговоры. Теперь же тягот поубавилось, голод не донимал,
поэтому собеседники, случалось, засиживались до тех пор, пока не прогорало
масло в светильнике. Муравьи, чувствуя душевный настрой хозяев, подходили
поближе и укладывались у них в ногах, занимая почти все свободное место на
полу, а оса-пепсис подремывала высоко на стене, в отороченном мехом гнезде.
Вот тогда-то Найл впервые услышал рассказы об Иваре Сильном, который укрепил
город Корш и отражал любые попытки смертоносцев прогнать людей в пустыню; о
Скапте Хитром, что пошел на смертоносцев войной и спалил их главный оплот; о
прожившем вдвое больше других людей Бакене Мудром, который обучал серых
пауков-пустынников выведывать замыслы смертоносцев. Постепенно Найл начал
уяснять, отчего смертоносцы так ненавидят и боятся людей и идут на все,
чтобы истребить их.
Оказывается, между людьми и пауками шла долгая и жестокая борьба, и
пауки одержали в ней верх лишь потому, что научились понимать человеческие
мысли.
По легенде, рассказанной Джомаром, перелом произошел, когда принц
Галлат влюбился в красивую девушку по имени Туроол. У самой Туроол уже был
избранник, не особо знатный юноша Басат.
Галлат же с ума сходил от ревности, образ Туроол день и ночь стоял у
него перед глазами, и он задумал похитить девушку из лагеря Басата. У Туроол
был верный пес Ойкел. Совершенно случайно сложилось так, что пес охотился
возле лагеря на крыс и вдруг учуял чужака. Лагерь поднялся по тревоге,
Галлата с позором выдворили. Принц пришел в неописуемую ярость и, поклявшись
отомстить, направился в городище смертоносцев. Там он добровольно сдался
страже и потребовал, чтобы его провели к самому Повелителю, жуткому
стоглазому тарантулу по имени Хеб. Склонившись перед чудовищем, Галлат
заявил, что в знак искреннего расположения готов выдать своего союзника,
короля Рогора. Так из-за подлой измены городок Рогора оказался в лапах у
смертоносцев, сожравших на своем кровавом пиршестве около двух тысяч
человек. Вслед за этим Галлат пообещал научить Хеба читать людские мысли,
если только тот уничтожит Басата и захватит в плен Туроол. Хеб согласился,
но вначале потребовал, чтобы Галлат выполнил свое обещание. Целый год
вероломный принц раскрывал ему таинства человеческой души. Как выяснилось
впоследствии, до Великой Измены паукам недоступны были эти тонкости: души
людей гораздо сложнее и утонченнее, чем у пауков.
Хеб оказался смышленым учеником. Говорят, он велел согнать
людейузников, и те часами стояли перед Повелителем, пока тот "вглядывался" в
их умы
- до тех пор, пока не вырисовывались и мельчайшие подробности их
жизней. Затем он велел каждому рассказывать о себе, пока не восполнялись
упущенные мелочи и не наступала полная ясность. Потом Хеб пожирал
несчастных, считая, что по-настоящему сможет познать их лишь тогда, когда
впитает в себя их плоть. Изведав все тайны человеческого разума, Хеб сдержал
свое слово. И вот однажды ночью тысячи пауков опустились на лагерь Басата.
Нападение было таким внезапным, что уцелели лишь немногие. Басата и Туроол
подвели к Галлату, и тот, велев сопернику встать на колени, собственноручно
снес ему голову. Эта бессмысленная жестокость сгубила то главное, ради чего
все, собственно, затевалось: обезумевшая от горя Туроол кинулась с ножом на
ближайшего стражника. Через секунду она была уже мертва: смертоносец всадил
в нее ядовитые клыки.
И была еще одна великая тайна, постичь которую Хебу оказалось не под
силу: тайна Белой башни.
Эта башня была воздвигнута людьми давно прошедшей эпохи и стояла в
центре городища смертоносцев (сам город принадлежал когда-то людям). Она не
имела ни дверей, ни окон и сделана была из гладкого материала - судя по
всему, непроницаемого. Жукам-бомбардирам однажды приказали проделать в башне
брешь, однако, сколько те ни старались, ничего не вышло. Тогда Хеб пообещал
даровать Галлату власть над всеми людьми, если тот поможет ему овладеть
тайной Белой башни.
Галлат, отличавшийся непомерным, болезненным властолюбием, соблазнился
предложением.
Многих старых и мудрых людей замучил он, пытаясь выведать секрет.
Наконец одна пожилая женщина, жена старейшины, вызвалась помочь мучителям,
если те освободят ее мужа. Она раскрыла, что башня устроена по принципу,
который был заведен у людей древности - "ментальный замок". В определенный
момент человек отдает мысленный приказ охранной системе стен, и те поддаются
так легко, будто сделаны из дыма. Роль "отмычки" должен играть особый жезл,
которым человеку надлежит коснуться стены.
Жезл этот старейшина держал при себе как символ власти. Галлат, отняв у
старика жезл, назавтра же устремился к башне (по преданию, потайную дверь в
ней указывает первый луч солнца). Но, стоило злодею приблизиться к ней, как
какая-то неведомая сила вдруг швырнула его наземь. Поднявшись, он повторил
попытку, но опять был повержен. Тогда он простер руки к башне и что есть
силы крикнул: "Я приказываю тебе - откройся!" - и потянулся жезлом к стене.
Но едва он ее коснулся, как полыхнула яркая вспышка и там, где стоял
принц, осталась лишь куча пепла. Хеб, узнав о случившемся, предал смерти
всех своих узников, не помиловав и старейшину с женой. А тайна Белой башни
так и осталась нераскрытой.
На мальчика легенда произвела такое сильное впечатление, что ему начали
сниться кошмары. Однажды ему привиделось, будто бы он, Найл, заслышав возле
жилища шум, вышел наружу и увидел гигантского тарантула ростом с
кактус-цереус, с двумя рядами блестящих желтых глаз и челюстями, способными
раскромсать дерево.
Однако едва он проснулся, как страх исчез. Будучи совсем еще ребенком,
Найл приходил в ужас при мысли о смертоносцах. Теперь же, узнав, что пауки
на самом деле не такие уж неодолимые (вон какие победы одерживал над ними
Ивар Сильный и Скапта Хитрый), он стал относиться к паукам по-иному.
Воистину, чем меньше знаешь, тем больше боишься. Он, например, не без
злорадства думал о том, что Повелителю пришлось брать уроки у Галлата, иначе
бы он нипочем не научился проникать в человеческие умы. Вот Найла, например,
никто этому не учил, а он может понимать даже муравьев. Бывали моменты,
когда он сознавал и чувствовал, что происходит у них в головах - как будто
сам становился насекомым. Так что, если паукам было трудно понять людей, это
могло означать лишь одно: у них совершенно иной образ мышления.
И от такой мысли смятение и радостный трепет рождались в душе.
Смертоносцы, скажем, покорили человечество оттого, что познали людские умы.
Получается, что и человек, познав сущность паучьего разума, сможет одержать
когданибудь над ними верх!
На следующее утро он отправился в пустыню, намереваясь найти
подтверждения своим мыслям. В полумиле от пещеры росло несколько раскидистых
фисташковых деревьев
- место обитания серых пауков-пустынников. Прибыв на место вскоре после
рассвета, Найл увидел, что нижние ветви сплошь увешаны тонюсенькими
паутинкам. Чуть выше висела белая сумка, в какие пауки обычно откладывали
яйца, откуда недавно вылупилось потомство. Более крупная сеть матери-паучихи
едва виднелась среди верхних ветвей. Мальчик разместился в тени невысокой
жесткой поросли и сразу увидел, что паучиха уже заметила его и теперь
внимательно за ним наблюдает, выжидая когда двуногий подойдет ближе, чтобы
можно было свалиться ему на спину. Устроившись поудобнее, Найл пытался
расслабиться, "остудить" рассудок, но ничего не получалось: мешала
неотступная мысль, что за ним следят. Мимо с жужжанием промчалась большая
зеленая муха, удирая от ктыря крупного желтого насекомого, чем-то похожего
на осу. Ктырь атаковал добычу слету, пикируя, словно сокол, но с первого
раза, видимо, просчитался. Муха со страху взвилась вверх, пытаясь увернуться
от хлипких паутинок, сотканных новорожденными паучками, и угодила
прямехонько в сеть взрослого насекомого. Ктырь, уже не в силах вильнуть в
сторону, тоже стремглав влетел в липкие шелковистые тенета. Спустя секунду
паучиха уже спешила вниз - поскорее опутать великолепную добычу шелком,
чтобы не вырвалась. И тут до нее дошло, что помимо безвредной мухи в паутину
угодил еще и опасный ктырь, яд которого мог вызвать мгновенный паралич.
Она замерла, покачиваясь на волокнах в такт барахтанью двух насекомых,
которые силились вырваться на свободу.
Зеленой мухе это почти удалось, но, когда пять из шести ее лап
высвободились из липких волокон, она опрометчиво дернулась в сторону, и у
нее увязло крыло.
Зачарованно наблюдавший за происходящим, Найл наконец ощутил глубокий
покой, которого не мог достичь еще несколько минут назад, сосредоточился в
мозгу ожила трепетная светящаяся точка, и он неожиданно четко уловил
вибрации слепого ужаса, исходящие от мухи, и сердитое недоумение ктыря.
Ктырь оказался созданием куда более стойким, чем муха, и его не покидала
отчаянная решимость заставить обидчика дорого заплатить за гнусное
посягательство на его жизнь. Чуя, что паучиха смотрит на него, выжидая, он
как бы твердил: "Ну, давай, иди сюда, живо схлопочешь дырку в брюхе!". И
паучиха, привычная к тому, что перед ней немеют со страха, растерялась. Найл
чувствовал эту неуверенность, но, когда попытался проникнуть в паучий мозг,
ничего вышло. Создавалось впечатление, будто там вообще ничего нет.
Попробовал снова, на этот раз так настойчиво, что, не будь сейчас у паучихи
занятия поважнее, она непременно бы обратила внимание на мальчика. Заметив,
что неподалеку за противоборством наблюдает еще одна паучиха, Найл попытался
проникнуть в ее мозг, взглянуть на мир ее глазами. И опять ощутил лишь
пустоту.
Через долю секунды его внимание отвлекли яростные толчки ктыря, и
понадобилось несколько минут, чтобы мальчик смог снова сосредоточиться. Его
неуклюжая попытка нащупать сознание насекомого дала паучихе понять:
происходит что-то неладное. Найл чувствовал, как она рыщет вокруг взглядом,
пытаясь определить, что так ее беспокоит. Разглядеть Найла она не могла -
мешал куст, и ее настороженность переросла в беспокойство. И тут до Найла
впервые дошло, почему ему так сложно выявить мыслительные вибрации паучихи.
Оказывается, ум этого существа пассивен, словно растение. Зеленая муха и
ктырь по сравнению с пауком кажутся сгустком суматошной, напористой энергии.
И именно благодаря этой пассивности паук хорошо чувствует добычу - ведь
она-то активна!
Найлу все сразу же стало ясно. Паук всю свою жизнь проводит в паутине,
подкарауливая пролетающих мимо насекомых.
Вибрации паутины для него - своеобразный язык, каждый оттенок подобен
слову. Единственно, что нужно - это ждать, изучая оттенки вибраций: живые
пульсации дерева, смутное шевеление копошащихся где-то в корневище
насекомых, волнение ветра в листве, странную пульсирующую дрожь солнечного
света, подобную скрытому гулу, наполняющему воздух. О его, Найла,
присутствии паучиха догадалась еще задолго до того, как он приблизился к
деревьям: вибрации людей можно сравнить с громким жужжанием пчелы.
Одновременно мальчик понял и то, как паукам-смертоносцам удается помыкать
прочими существами: одним лишь умственным усилием-импульсом. Обыкновенный
взгляд - это уже направленный импульс воли. Найл помнил несколько случаев,
когда он, считая, что находится один, вместе с тем испытывал смутное
чувство, будто за ним кто-то исподтишка наблюдает, и, обернувшись,
обнаруживал: так оно и есть. Серая паучиха оттого и забеспокоилась, что
волевой импульс Найла, когда он пытался проникнуть в ее сознание, коснулся
ее, словно рука.
Пассивность восприятия - вот что самое главное в сознании паука. Он
единственное существо, чья жизнь проходит в выжидании, когда добыча сама
угодит в расставленные сети. Все прочие ищут себе еду активно. А пауки
постепенно выработали способность посылать направленный импульс волевого
усилия, чтобы заманивать свою жертву. Тогда почему, спрашивается, серые
пауки-пустынники безопасны для человека? Ответ подвернулся сам собой. Потому
что они не сознают, что поймать добычу им помогает усилие воли. Вынуждая
муху изменить направление и угодить в ловушку, они думают, что это
случайность. Смертоносцы завладели миром тогда, когда до них дошло, что силу
воли можно использовать как оружие. И тут же, как будто нарочно, чтобы
мальчик оценил свою догадливость, он смог воочию убедиться, что значит сила
воли, пускай бессознательной. Возвратясь в угол сети, паучиха поползла по
другой ее стороне, так что ктырь уже не мешал ей приблизиться к зеленой
мухе. Чуя скорую гибель, бедняга забилась с такой отчаянной силой, что чуть
было не высвободилась, но, увы, приклеилась другим крылом.
А паучиха подбиралась все ближе, пожирая добычу глазами. И тут муха
окончательно сдалась. Хищница проворно набросила ей на туловище шелковистую
нить, за ней другую. Вскоре муха уже превратилась в плотно спеленутый кокон.
Тут и ктырь, даром что все еще хорохорился, начал уже понимать, что скоро
придет конец и ему. Он, конечно, еще мог постоять за себя: извернувшись,
нанести удар практически под любым углом. Один укол - и паучиха бессильно
повисла бы посреди собственной паутины. Тем не менее, когда она, справившись
с мухой, решительно двинулась к ктырю. тот уже не сопротивлялся и, лишь раз
отчаянно рванувшись напоследок, бессильно поник и дал запеленать себя.
Найл смог на краткий миг мысленно коснуться сознания жертвы и изумился,
насколько она стала равнодушной. Выйдя из контакта, он словно пробудился от
кошмарного сна. Возвращался мальчик в глубокой задумчивости, потрясенный и
зачарованный пережитым. Ему впервые открылись потаенные возможности волевого
воздействия. Теперь он явственно чувствовал, что мир вокруг полон страхов и
скрытых опасностей, его мозг постоянно находился начеку, чутко реагируя на
любые импульсы враждебности. Проходя шагах в двадцати от логова желтого
скорпиона, он ощутил на себе взгляд насекомого. Тварь притомилась после
ночной охоты и не очень хотела вылезать наружу.
Уловив эту нерешительность, Найл намеренно усугубил ее, послав
встречный сигнал о том, что он вооружен и опасен. Скорпион рассудил, что в
конце концов ни к чему тратить силы, да еще и рисковать, и остался в логове.
Вернувшись в уютную прохладу жилища, паренек бросился на травяную постель в
полном изнеможении. Хотя утомилось, собственно, не тело, а ум, истощенный
попыткой применить непривычную пока силу. Найлу как раз исполнилось
пятнадцать лет, когда Сайрис родила еще одну девочку. Ребенок появился на
свет раньше срока, и первые две недели было не ясно, выживет он или нет.
Назвали девочку Марой, что значит "темненькая": на крохотном сморщенном
личике проглядывали забавные коричневые пятнышки. Жизнь ей, несомненно,
спасла сладкая муравьиная кашица. Едва ребенок оказался вне опасности, у
него запоздало прорезался плач, пронзительный, прерывистый младенческий
крик, раздражающий всех, кроме матери. Если девочка не была голодна, ее
донимали попеременно то резь в животике, то что-нибудь еще. Первые шесть
месяцев своей жизни малышка плакала по несколько часов каждую ночь. Ингельд,
никогда не любившая детей, страшно злилась и донимала Торга и Хролфа
просьбами подыскать другое жилище. Довольно скоро они нашли вместительное
логово примерно в миле от пещеры, неподалеку от красных скал, и прогнали
оттуда прежних его обитателей навозных жуков. Однако на новом месте Ингельд
провела лишь одну ночь, решила, что там ей неуютно, и - к великому
неудовольствию Найла - возвратилась на следующий же день.
Когда Маре минуло полгода, она стала вести себя заметно тише, однако
тогда же выяснилось, что она очень беспокойный, нервный ребенок. От любого
резкого движения девочка испуганно вздрагивала и принималась плакать, а от
внезапного шума просто заходилась в крике. Муравьев же она и вовсе панически
боялась.
Как-то поутру Найл случайно услышал, что Ингельд и Торг, думая, что они
в пещере одни, разговаривали о Маре, о том, что будет, когда девочка
подрастет и узнает о смертоносцах.
- Из-за нее мы все погибнем! - воскликнула Ингельд, и голос ее
задрожал. Найл почувствовал, как гнев сжал ему горло: он терпеть не мог эту
женщину и презирал ее. Однако, как это ни прискорбно, но Ингельд была права.
Страх Мары мог выдать всех. Но что делать? Не убивать же ее! Выход подсказал
Джомар: сок ортиса. Когда Джомар был еще мальчишкой, десяток храбрецов
рискнули отправиться в Великую Дельту и возвратились с флягами, полными
этого сока.
Ортис - растение плотоядное и добычу заманивает изумительным запахом,
таким нежным и опьяняющим, что люди от него забываются сном. Когда на цветок
ортиса садится насекомое, растение выделяет лишь одну каплю чистой,
прозрачной жидкости.
Насекомое жадно припадает к ней и вскоре перестает шевелиться. Словно