– Как сказать «щенок»?
   – Собака — анджинг, ребенок — анна, щенок — анджингана.
   Загибая пальцы, я научилась считать: один — сату, два – дуо, три — тига, четыре — эмпат, пять — лима.
   Дождь — уджан.
   Наконец черные тучи рассеялись, и мы снова выехали на дорогу. Конечным пунктом нашего пути был красивый залив, на берегу которого располагались деревня и шалаши, построенные для приезжающих в выходные, – там продавали еду, спиртное и свежесобранные кокосовые орехи. Деревенские жители приносили плоские корзины с крошечной рыбкой, ставили на огонь большую кастрюлю, напоминающую сковороду вок[3], в которой кипятили воду. Однако, не дождавшись, когда суп будет готов, мы были вынуждены уехать, чтобы успеть на последний паром с Бинтана в Батам.
   Я вернулась в гостиницу, времени оставалось крайне мало. Миссис Бонг достала мою сумку, все было в целости и сохранности. Наказав мне опасаться карманников у пристани, она взяла с Адама обещание, что тот позаботится обо мне и посадит меня на паром.
   На пароме у меня появился еще один знакомый. Он был похож на крота: глазки-бусинки, тело как у колобка. Он боролся за мое внимание с двумя рабочими с восточных островов, которые пытались говорить со мной по-английски. Они казались милыми, но я не понимала ничего. Я старалась вести себя дружелюбно и вежливо со всей троицей. Человек-крот был одним из тех мелких начальников, которые пыжатся от собственной важности, – таких нередко можно встретить в странах третьего мира. Он работал на молокозаводе в соседней провинции. У пристани его поджидал водитель компании, и человек-крот предложил подвезти меня. Мы оба жили в отеле «Хармони», потому я согласилась (хотя и не без опаски). Когда водитель свернул с шоссе в окраинном районе, я подумала: «О нет!» – и сказала, что хочу поехать прямо в отель. Отодвинувшись на самый край сиденья, я на каждом повороте спрашивала, куда мы едем, пока мы не прибыли к месту назначения. Мой спутник почему-то решил, будто я согласилась с ним поужинать, но я ответила, что занята.
   Я и правда планировала встретиться с Арифом, который хотел, чтобы я отведала популярное индонезийское блюдо. Я пошла за ним, на цыпочках огибая дыры в потрескавшихся тротуарах. Меня удивило, что дома, построенные в 1970 – 1980-х, уже выглядели заброшенными.
   Ариф привел меня в скромный ресторанчик падангской кухни. Он заметил:
   – Паданг находится на западе Суматры. Вам обязательно нужно побывать там.
   Официант в этом ресторанчике еле удерживал на одной руке с дюжину тарелок. Водрузив их на стол, он поставил перед нами также гору клейкого риса и миски с водой для мытья пальцев. Ариф объяснил, что завсегдатаи платят только за то, что съедят, нетронутое блюдо отправляется на другой стол. Едят только правой рукой – левая считается нечистой.
   Мы ели, отрывая толстые куски жилистого мяса, и заворачивали рис в таинственные вареные листья. Я пыталась соблюдать этикет, но от острых специй из носа текло, а глаза слезились. Вскоре передо мной образовалась целая гора грязных салфеток. Напрасно я пыталась вычистить соус с острым чили из-под своих длинных ногтей и окунала их в миску с водой, которая с каждым разом только становилась мутнее.
   На обратном пути в отель мне встретился человек-крот. На его руке повисла молоденькая проститутка. Он спросил, не иду ли я на дискотеку при гостинице, и девчонка рассмеялась: «Пошли с нами!»
   Ну да, конечно!

СТРАШНОЕ ПРОШЛОЕ

   Наутро меня разбудил телефон – пришло сообщение от Арифа: «Можно забрать билет в Банда-Ачех». Он объяснил, где и когда можно это сделать, и дал мне номер женщины по имени Окта, живущей в Банда-Ачех. Если верить большой карте Арифа, Банда-Ачех был не так уж далеко, но мне казалось, что он, как минимум, в другой вселенной.
   Я вспомнила, как десять месяцев назад ждала рейса из Сиэтла в Гонконг. Безразличным тоном в новостях сообщили, что гигантская волна прокатилась по Индийскому океану и обрушилась на Индонезию, погибли пять тысяч человек. Вскоре по радио объявили, что погибших уже десять тысяч.
   В тот день я ждала пересадки в аэропорту Токио. Пассажиры приклеились к телеэкранам, на которых показывали кадры цунами с английскими субтитрами; называли цифру уже в девяносто тысяч погибших. Помню, я услышала название «Банда-Ачех» и подумала: где это? Вскоре погибших насчитывалось уже сто тысяч. Весь мир был потрясен. С каждым днем цифры все увеличивались, пока число погибших и пропавших без вести не достигло почти двухсот пятидесяти тысяч человек.
   Приближался канун нового, 2005 года. В Гонконге царили мрачные настроения. Во время празднований люди делали все словно автоматически, поскольку были подавлены из-за случившегося. В полночь выстрелили пробки от шампанского, рассыпались непременные конфетти, но всем хотелось лишь поскорее уйти с вечеринки. Весь мир оплакивал погибших. Каждый день заголовки выкрикивали новые ужасные подробности. Мы могли лишь собирать средства и молиться, мы чувствовали себя беспомощными.

НАХОДЧИВЫЙ МОДЕЛЬЕР

   Ариф сказал, что в Банда-Ачех мне придется одеваться скромно.
   – Никаких голых рук. Кофты должны быть свободными, нужно, чтобы они были ниже талии. И голову нужно покрывать из уважения к местным традициям.
   По одной из интерпретаций ислама, женщина, покрывающая себя, становится равной другим женщинам, независимо от внешности, телосложения и стоимости наряда. Я была не совсем готова согласиться с этим и начала искать подходящую для Банда-Ачех одежду в своем стиле. Я стала рыться в сумке, и меня осенило. Попросив у консьержа ножницы, я разрезала восточный халат, который использовала как накидку поверх костюма для танца живота. Низ этого халата был теперь срезан по диагонали, а из куска ткани я сделала платок на голову. Надев получившуюся «юбочку» поверх джинсов, я подвязала ее шарфом на бедрах и дополнила свой наряд остроносыми блестящими сапожками вроде ковбойских. Платок на голове я закрепила банданой.

БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ!

   Газеты пестрели кошмарными снимками самолета, разбившегося прямо после взлета в Медане[4] (моя первая остановка по пути в Банда-Ачех). Катастрофа унесла жизни ста сорока семи человек. Самолет, в который села я, напоминал скорее отданный в утиль автобус: в туалете были покореженные металлические трубы, а дверь не запиралась, и это еще больше заставляло меня нервничать.
   Я радовалась возможности побыть просто туристкой, и мне хотелось посмотреть достопримечательности Медана. В неподходящей обуви я спотыкалась на тротуарах, где на каждом шагу попадались ямы с застоявшейся грязной водой, через которые кое-как были перекинуты доски. По ту сторону оживленной улицы со сломанным светофором я заметила эстакаду, огороженную замысловатой кружевной решеткой. Лучше бы я воспользовалась этим путем.
   Проковыляв четыре квартала, я добралась до дворца Маймун, где по-прежнему живет местный султан. На лужайке у входа группами расселись маленькие дети – девочки были с покрытыми головами, а мальчики – в шапочках. Охранник сказал, что дворец закрыт, однако оттуда доносилась музыка, и я решила добиться того, чтобы меня пропустили. Наконец какая-то женщина проводила меня в зал, где в полном облачении из золотой парчи и драгоценных камней восседал весь двор – король, королева и слуги. Четыре танцовщицы исполняли какой-то танец, делая под аккомпанемент аккордеона и ударных экспрессивные движения руками, изящно переступая и выстраиваясь то в линию, то в круг, то в ромб. Большая часть территории дворца была закрыта, так как там проживала королевская семья. Поскольку Индонезия состоит из множества бывших королевств и султанатов, большинство султанов до сих пор живут во дворцах, хоть и являются марионетками, почти лишенными власти.
   На обратном пути я не отважилась перебежать оживленную улицу и пошла по красивой эстакаде. Однако, шагая по шаткой гниющей деревянной лестнице с перилами из ржавого металла, я невольно задумалась о том, как порой обманчива внешность. Этот путь казался мне более безопасным, однако выяснилось, что он намного хуже. Кое-где досок не хватало, я переступала через людей, спящих в некоторых местах, шагая осторожно, чтобы не провалиться в дыры, под которыми сновали машины.

МЕСТ НЕТ!

   Когда я приехала в Банда-Ачех, мне сначала показалось, что там намного лучше, чем в Батаме. Блестящее такси проносилось мимо пышных зеленых зарослей и маленьких деревянных домиков. Таксист высадил меня у штаб-квартиры Исламского благотворительного фонда – негосударственной организации, оказывающей помощь пострадавшим.
   Когда на ступенях появилась Окта, я оторопела. Это была миниатюрная женщина с круглым лицом и чистой кожей цвета корицы. Ее волосы скрывал непрозрачный белый шарф, аккуратно подколотый так, чтобы не выглядывала шея, а фигурку обтягивало платье с длинной нижней юбкой, рукава из плотного хлопка полностью скрывали руки. Сверху на Окте был еще жакет, а на ногах сандалии и толстые белые носки. Строгая цветовая гамма – черный, белый и серый – нетипична для индонезийки. На улице стояла жара – не меньше тридцати градусов, да еще и при высокой влажности. Я не ощущала даже дуновения ветерка, но Окта, казалось, не чувствовала дискомфорта, она наверняка ни капельки не вспотела.
   Она была сдержанной, словно не знала, что со мной делать. Я засомневалась, сможем ли мы с ней найти общий язык. Она попросила двух мужчин на большом красном грузовике с логотипом благотворительной организации проводить меня в отель «Султан», затем сухо сообщила о сегодняшней ярмарке, которую устраивало благотворительное агентство.
   – Позвоните, и пойдем вместе, – сказала она.
   По пути в гостиницу мы проезжали разрушенные до основания жилые дома и другие постройки. Рядом стояли и те здания, что остались нетронутыми. Указав на высокий современный отель, от которого остался один остов, и обрушившееся офисное здание, водитель сказал:
   – Цунами.
   Я попросила его остановиться у маленькой фанерной гостиницы – она была открыта. Но водитель покачал коловой и поехал дальше в «Султан», уверяя меня:
   – Это хороший отель. Все иностранцы живут там.
   Маленькая гостиница, которую мы проехали, стала постоянным местом жительства для десятков семей, из-за цунами оставшихся без крова.
   Когда мы прибыли на место, мою тяжелую сумку взял носильщик в форме, и на медленном лифте мы поднялись на верхний этаж. Носильщик проводил меня по темному коридору, выстеленному засаленным дырявым ковром, и я очутилась в видавшем виды номере, где чувствовался слабый запах канализации. Как я потом узнала, с жильем в Банда-Ачех, увы, были проблемы, и, кроме этой комнаты, рассчитывать мне больше оказалось не на что. А пока я зажала нос, и носильщик отнес мою сумку обратно в холл. Я показала ему, как катить ее на колесиках, но маленького человечка это не впечатлило, и он предпочел тащить ее за ручки.
   Когда я протянула администратору паспорт, тот сообщил, что вонючая комната забронирована и в отеле нет мест. Моя машина уехала, идти мне было некуда, поэтому я просто отказалась двигаться с места и стала задавать один и тот же вопрос двадцатью разными способами до тех пор, пока служащий наконец не нашел мне комнату.
   – У нас есть простой номер, где вы можете остановиться, но только на одну ночь.
   Носильщик снова потащил мою сумку по другому, такому же страшному, как первый, коридору. Вторая комната оказалась крошечной, словно гардеробная, а замок был сломан, дверь даже не запиралась на задвижку. Прежде чем платить за жилье, я сказала:
   – Сначала поменяйте замок.
   После ремонтных работ милый и терпеливый носильщик снова проводил меня в комнату. На этот раз я оказалась запертой в номере – не могла открыть дверь изнутри. Носильщик по рации сообщил об этом дежурному, пришел рабочий и снова разобрал замок. В конце концов я смогла разместиться, и в качестве компенсации мне даже разрешили остаться на две ночи. Служащие объяснили, что отель в таком плачевном состоянии, потому что волна достигла верхних этажей. Гости не пострадали – их отправили на крышу здания. Вода дошла до четвертого этажа, но лишь намочила ковер.
   Некоторое время спустя я решила выйти на улицу. В поисках какой-нибудь еды я шла по разрушенной главной улице, вдоль которой выстроились лавки с плотно закрытыми ставнями, и все время задавала себе один и тот же вопрос: что я здесь делаю? Надеясь найти ответ, я открыла свой путеводитель для любителей экономичных путешествий. В нем открыто предупреждали, что иностранцам в Банда-Ачех делать нечего, и сообщали, что существует серьезный риск попасть под перекрестный огонь в столкновениях между ГАМ («Геракан Ачех Мердека», освободительным движением Ачех), партизанами-сепаратистами и ТНИ («Тентара Насьональ Индонесия», особым подразделением индонезийской армии), посланными центральным правительством на подавление восстания. Я успокаивала себя тем, что эта информация устарела.
   Вернувшись в отель, я заказала в кафе чашку чая и несколько раз позвонила на номер Окты. Коротая время, я подслушивала разговоры съемочной группы Би-би-си и сотрудников благотворительных организаций. Говорили об Ираке, Боснии и Чечне. Точь-в-точь как исполнительницы танцев живота, когда они собираются поговорить о работе и обсудить особенности ближневосточной музыки и движения бедрами, эти люди с авторитетным видом обсуждали районы бедствий, трудности организации гуманитарной помощи и коррупцию местных властей.
   Я заметила двух юных путешественников, пришедших с улицы. Они быстро проглотили по гигантской порции мороженого неестественно ярких цветов – розового и зеленого. Потрепанная парочка, Росс и Дэн, приехала из Ирландии, чтобы поступить волонтерами в небольшую благотворительную организацию – Фонд возрождения Ачех (ФВА). Ее лозунг – «Выжившие помогают выжившим».
   – Не так уж много здесь делается, – рассказал Росс. – Большинство крупных гуманитарных организаций не в состоянии ничем помочь из-за бюрократических проволочек. Фонд может не много. В основном в нем работают местные, которые оказывают небольшую помощь, но это хоть что-то.
   Я спросила, чем конкретно они занимаются, и Дэн ответил:
   – В основном оказываем микроэкономическую поддержку малым предпринимателям, собираем средства на обучение детей. У нас не много возможностей, но мы сделали для фонда сайт в Интернете, а Росс сейчас работает над способом транспортировки чистой воды в одну из деревень.
   Они дали мне телефон Фонда, и я договорилась о встрече, чтобы узнать, какую помощь я могу предложить.

ФОНД ВОЗРОЖДЕНИЯ АЧЕХ

   Окта приехала в сияющем джипе, и вскоре мы остановились у Банкит-Ачех. Раньше здесь располагалась рыночная площадь, теперь же все оказалось в грязи, поверх которой лежали мостки из обломков цемента. Торговали тут всем – от дешевых пластмассовых игрушек до фруктов и воды. Было здесь и несколько уличных кухонь. Под пластиковыми навесами висели снимки разрушений от цунами, они были приклеены скотчем к картону и оттого походили на детские поделки. Повсюду виднелись логотипы гуманитарных организаций; некоторые люди раздавали наклейки, майки и прочие рекламные материалы. В тех немногих зданиях, которые остались нетронутыми, расположились пункты «Скорой помощи» и кровавые фото– и видеоинсталляции гуманитарных организаций – Исламского благотворительного фонда, Красного Креста, Красного Полумесяца и Агентства США по международному развитию (USAID). Около некоторых домов стояли люди, громко выкрикивающие что-то в мегафоны. Атмосфера была напряженная, и вместе с тем все это напоминало карнавал. Я пребывала в растерянности. Позвонив в ФВА, я спросила, есть ли у них стенд; на другом конце трубки рассмеялись:
   – Что вы! Это дорого, да и не поможет никому.
   Исламский благотворительный фонд занимал большое здание с экраном внутри, на котором беспрерывно показывали фильм о цунами: раненые люди, которых вытаскивают из-под обломков, трупы, плавающие по улицам, превратившимся в реки, женщина, со всхлипами рассказывающая свою жалобную историю. Драматическая музыка звучала так громко, что полутораметровые колонки тряслись и искажали звук. Внутри здания в кучки сбились местные – кто-то плакал, кто-то смотрел фильм с серьезным выражением лица.
   Окта представила меня начальству фонда – группе довольно приятных мужчин из Ливана, Палестины, Македонии, Кении, Индии, Бангладеш и Великобритании. Самым общительным и открытым оказался палестинец из Лос-Анджелеса по имени Абдусалам. Это был полный, веселый человек в майке с логотипом Исламского благотворительного фонда; он занимался связями с общественностью и раздавал прохожим наклейки.
   Затем Окта познакомила меня с красивым ливанцем по имени Джихад. Про себя я подумала: как кому-то могло прийти в голову назвать сына «священная война»! И только потом я узнала, что слово джихад означает «усердие, рвение, упорная борьба» – неважно, религиозная, личная, общественная, политическая или оборонительная. Если под борьбой подразумевается бой, то, по законам ислама, он должен вестись лишь в оборонительных целях и в соответствии со строгими правилами, запрещающими нанесение ущерба невинным свидетелям, женщинам и детям. Не разрешается также разрушать чью-либо собственность и немусульманские храмы. Ислам осуждает захват людей в заложники, похищение, обстрелы людных мест. Известны слова Пророка о том, что «главный джихад – борьба с самим собой». Здесь имеется в виду борьба с собственным эго, жадностью и желаниями. Как и английские имена Констанс, Хоуп или Фейт[5], джихад подразумевает добродетель, и именно поэтому родители выбирают такое имя для ребенка.
   Окта одинаково непринужденно общалась и с мужчинами, и с женщинами. Ей было всего двадцать четыре года, но свое ответственное положение в организации она воспринимала спокойно. Мужчин она называла братьями, а они ее – сестрой.
   Сначала меня смущал ее многослойный наряд, и я засомневалась, удастся ли разглядеть под всеми этими покровами ее личность и взгляды на жизнь, которые, должно быть, так отличаются от моих. Я предположила, что она носит такое закрытое платье, поскольку работает с большим количеством мужчин. Позднее, когда мы подружились, она поведала мне свою историю.
   – Я очень люблю ислам. Со средней школы мне хотелось носить закрытую одежду. – Ачех[6] лишь наполовину, Окта выросла в Джакарте, столице Индонезии, где обычай покрывать голову не так распространен. – Когда мне было семнадцать, я прочла книгу о смерти и задумалась о том, как мимолетна жизнь. «Никто не знает, умрет он сегодня, завтра или через несколько десятков лет, однако хуже всего умереть, так и не последовав зову своего сердца», – процитировала она.
   Ее сердце подсказывало путь посвящения себя вере. Для нее это означало, в частности, носить как можно более закрытую одежду. Окта так привыкла к своему просторному жакету, который ей подарила другая сотрудница фонда, позже уехавшая в Сараево, что редко когда снимала его, несмотря на то что Ачех расположен в тропических джунглях. На шнурке ее сотового красовалась надпись: «Сараево».
   На окраине рыночной площади находился большой амфитеатр, скамьи которого были выкрашены в лавандовый и персиковый цвета и декорированы кружевной резьбой. Зрители спрашивали меня, откуда я приехала. Некоторые приводили маленьких детей поглазеть на иностранку. Ко мне подошла женщина в головном уборе, собранном резинкой под подбородком, как у монахини. Она хорошо говорила по-английски. Женщина подняла детей на руки, чтобы те увидели меня и смогли пожать мне руку.
   – Не хотите прийти к нам в школу? Я преподаю английский, а дети были бы рады познакомиться с носителем языка.
   На сцену высыпали женщины в одинаковых ярко-желтых шарфах и халатах, украшенных ярким орнаментом, и запели мусульманскую песню. Мелодию подхватил второй хор в пурпурных и розовых одеяниях. Я слышала, что в консервативных мусульманских странах вроде Саудовской Аравии религиозные песни могут петь только мужчины. Видимо, в Банда-Ачех так не считали.
   Рапайи геленг – это медитативное сочетание танца, барабанного боя и мусульманской песни. На сцену вышла группа мальчиков в золотых повязках, широких рубашках, шароварах и платках, повязанных на талии. Они заиграли рапайи, скоординированно и гармонично ударяя в барабаны ладонями, затем сели на пол, сдвинулись вперед и в стороны, подбросили барабаны и в воздухе обменялись ими. Все это время мужчина постарше распевал мантры, а мальчики вторили ему. Их головы тряслись, темп все увеличивался.
   Следующая группа совсем маленьких детей исполнила более спокойный танец, причудливо двигая руками и запястьями. Они сидели на земле, и у каждого на груди была повязка с надписью: «Сирота».
   По пути на встречу в ФВА я смотрела, на чем ездят жители Банда-Ачех. Самым популярным видом транспорта оказался мотоцикл; иногда на них перемещались целыми семьями, по четверо: отец, мать, ребенок и грудничок. Я поймала моторикшу с разноцветной маленькой коляской, и водитель отвез меня в штаб-квартиру ФВА, скромный дом на окраине Банда-Ачех. Директор и основатель фонда (его звали Азвар) беспрерывно работал с января – бесплатно, разумеется, – и сильно переутомился, поэтому на время уехал из города. Со мной разговаривал мужчина из Джакарты по имени Ваян. Не считая Дэна и Росса, он был единственным добровольцем фонда родом не из Ачех. Мы сидели на крылечке и пили воду из пластиковых стаканчиков, когда примчался Азнави – еще один из начальства ФВА. Он только что вернулся из мечети и выглядел очень нарядно: традиционная шапочка, модный костюм. На ходу поздоровавшись со мной, он извинился, вышел и вернулся уже в футболке и мешковатых штанах.
   Мы договорились, что завтра я перееду в этот дом и попытаюсь помочь своим знанием английского. Ваян сказал, я могу быть полезной в составлении прошений и писем. Ребята из Ирландии предложили мне преподавать язык в местной школе, а один из сотрудников спросил, не соглашусь ли я учить английскому добровольцев из фонда. Азнави ответил:
   – Можете остаться, но мы слишком заняты, чтобы устраивать вас на работу. – Хотя одно задание он все же дал мне: – Попробуйте раздобыть нам два-три подержанных ноутбука, чтобы сотрудники ФВА в деревнях могли вводить данные и отчитываться в штаб-квартире.
   Я поняла, что мое сотрудничество с ФВА вряд ли будет интересным, однако у меня появилась возможность жить среди местных. Если сбором ноутбуков, составлением документов и исправлением грамматических ошибок мне удастся помочь общему делу, то я рада принять в этом участие.

НАСУЩНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

   Во второй и последний вечер в гостинице психолог Лоуренс из Франции спросил:
   – Вы были в районе цунами?
   Я не поняла. Мне казалось, что город – это и есть район цунами.
   – Нет, – ответил он. – Вдоль всего побережья от деревень остались лишь щепки. Езжайте туда после обеда – увидите людей, которые приходят туда, чтобы вспоминать и плакать.
   Лоуренс почти все время проводил на собраниях (этим занимались все, кто прилетел сюда помогать). Завороженная его французским акцентом и историями о бюрократических злоключениях, я просидела с ним до поздней ночи.
   – Врачи из Индии и многих других стран сидели в холле отеля «Султан» и ждали указаний. Им не позволено было начинать работу без разрешения. Люди остро нуждались в медицинской помощи, но никто не направил к ним тех, кто приехал помочь.
   Затем он рассказал о проблеме утилизации ненужных пожертвований: зимней одежды из Аргентины, бесполезной в тропическом климате, или просроченных лекарств времен вьетнамской войны.
   – Чтобы избавиться от танкера с просроченными лекарствами, нужно заплатить столько, сколько его обладателям и не снилось, – вот он и превращается в «горячую картофелину», которую перебрасывают друг другу, притворяясь, что делают добро.
   Я узнала от него таинственную историю о нехватке древесины для строительства домов.
   – Слишком много зданий было разрушено, и, чтобы отстроить их заново, дерева просто не хватало. На деньги благотворительных организаций строительная компания купила некое загадочное судно, нагруженное деревом неизвестного происхождения. Корабль предоставила индонезийская армия, штаб-квартира которой находилась в лесном заповеднике. Задачей армии было следить за незаконной вырубкой деревьев. Впоследствии оказалось, что сами военные и рубили лес.
   Однако самой главной и насущной проблемой оставалась пресная вода.
   – Она загрязнена, поскольку цунами ударило так сильно, что эта вода просочилась в землю. Кроме того, в реках сгнивали трупы людей и животных.