Страница:
Единственная трудность, с которой мы столкнулись, было движение в Паданге. Случилась гроза, машины еле тащились, разбрызгивая воду. Ририн объяснила водителю, как доехать до ресторана, где все ее многочисленные родственники ждали меня к ужину. Всего там было одиннадцать человек. Они уже поужинали и теперь смотрели, как я ем, комментировали и расспрашивали меня про Америку, путешествия, впечатления об Индонезии. В этих местах такие, как я, были редкими птицами.
Наутро я снова отправилась в Банда-Ачех. Хотя Паданг находился тоже на Суматре, на дорогу у меня ушло почти два дня, включая ночевку в Медане.
ЖЕРТВЫ ЦУНАМИ
МОИ ДРУЗЬЯ ИЗ БАНДА-АЧЕХ
ЕЩЕ ОДНА ПРОБЛЕМА
ТАЛАНТЛИВЫЙ УЧИТЕЛЬ
ВЫЙТИ ЗА ТУРИС
Наутро я снова отправилась в Банда-Ачех. Хотя Паданг находился тоже на Суматре, на дорогу у меня ушло почти два дня, включая ночевку в Медане.
ЖЕРТВЫ ЦУНАМИ
На этот раз в Банда-Ачех у меня было много планов. Мне хотелось поближе познакомиться с Рафли; кроме того, я с нетерпением ждала встречи с Азваром Хасаном. У него была репутация самого энергичного, открытого и честного работника службы гуманитарной помощи в городе. Когда мы встретились, оказалось, что с ним очень легко общаться. Он поприветствовал меня в нашем общем доме.
В прошлый приезд в ФВА я чувствовала себя бесполезной, однако Азвар понял, что я могу чем-нибудь помочь здесь. Он попросил меня записать истории людей, которые потеряли из-за цунами все, но, тем не менее, наладили потом свою жизнь. Пока он пытался свести меня с жителями бараков, я предложила ему написать историю его собственной жизни.
Азвару было тридцать два года, но в волосах его уже виднелась седина. Этот прекрасно образованный человек обладал кипучей энергией. Он пережил ужас тех дней непосредственно после цунами, когда повсюду валялись трупы. Уроженец Ачех, Азвар жил в Джакарте до следующего после цунами дня. Он бросился домой искать свою семью, но нашел лишь погрузившийся под воду темный город. Здесь не было электричества, и некуда было идти. Единственным местом, где горел свет, был дом губернатора. Там обосновались журналисты и работники служб гуманитарной помощи, которые только начали стекаться в Банда-Ачех.
Азвар искал мать и сестру. В мечети Байтуррахман было полно спящих людей, и он подумал, что, возможно, некоторые из членов его семьи нашли там прибежище. Однако, присмотревшись, Азвар понял: большинство «спящих» мертвы. Некоторые лежали и умирали, а он не мог ничего сделать.
Спустя несколько мучительных дней были обнаружены тела его дяди и двоюродного брата. Он узнал, что его мать и сестры в безопасности. В общей сложности двенадцать его родственников погибли или пропали без вести.
«Разве теперь я смогу вернуться в Джакарту и жить нормальной жизнью?» – спрашивал он самого себя. Твердо решив сделать что-нибудь, хоть как-нибудь помочь, Азвар вызвал десятерых друзей из Джакарты. Каждый из них поселился в семье выживших после цунами и узнал о том, в чем они нуждаются. У кого-то имелась еда, но не было кастрюль, чтобы ее приготовить. У одной женщины не было нижнего белья. Эти проблемы легко решались. Затем приехали еще десять друзей и поступили так же. Они покупали людям то, чего им не хватало больше всего.
Один ирландец пожертвовал тысячу долларов – на эти деньги купили бечак для мужчины, который из-за цунами потерял средства к пропитанию. Ему приходилось кормить еще шесть ртов, однако теперь, когда у него появился источник дохода, его положение было гораздо лучше, чем у соседей. Вскоре он вернул деньги Азвару и попросил, чтобы их использовали для помощи другим. Так и появился ФВА.
За время моего пребывания в Банда-Ачех сотрудники фонда помогли заново начать свое дело более чем двумстам местным жителям, а также оказали иную помощь примерно восьмистам ачех. Одного пожертвования от 150 до 1200 долларов было достаточно, чтобы купить бечак или восстановить бизнес фермера, рыболова, уличного торговца или владельца закусочной. Когда деньги возвращали, они сразу же шли на помощь следующему человеку.
Передо мной был длинный список нуждающихся. Денег хватало далеко не всем, но идея заключалась в том, чтобы по мере поступления средств помогать каждому по очереди, избегая бюрократических проволочек.
Через несколько месяцев к делу стали подключаться другие благотворители. Фонд из Германии профинансировал ФВА, чтобы те смогли арендовать дом и зарегистрироваться как благотворительная организация. Ирландская компания пожертвовала средства на строительство школы в Лампохдая – деревне в пригороде Банда-Ачех, сильно пострадавшей при цунами. (Школа открылась через полгода после моего отъезда.)
ФВА превратился в многосторонний источник помощи: в планах был проект очищения воды, дотации на покупку школьной формы и книг для сирот и детей из бедных семей, программа студенческого обмена с обучением в Австралии.
В прошлый приезд в ФВА я чувствовала себя бесполезной, однако Азвар понял, что я могу чем-нибудь помочь здесь. Он попросил меня записать истории людей, которые потеряли из-за цунами все, но, тем не менее, наладили потом свою жизнь. Пока он пытался свести меня с жителями бараков, я предложила ему написать историю его собственной жизни.
Азвару было тридцать два года, но в волосах его уже виднелась седина. Этот прекрасно образованный человек обладал кипучей энергией. Он пережил ужас тех дней непосредственно после цунами, когда повсюду валялись трупы. Уроженец Ачех, Азвар жил в Джакарте до следующего после цунами дня. Он бросился домой искать свою семью, но нашел лишь погрузившийся под воду темный город. Здесь не было электричества, и некуда было идти. Единственным местом, где горел свет, был дом губернатора. Там обосновались журналисты и работники служб гуманитарной помощи, которые только начали стекаться в Банда-Ачех.
Азвар искал мать и сестру. В мечети Байтуррахман было полно спящих людей, и он подумал, что, возможно, некоторые из членов его семьи нашли там прибежище. Однако, присмотревшись, Азвар понял: большинство «спящих» мертвы. Некоторые лежали и умирали, а он не мог ничего сделать.
Спустя несколько мучительных дней были обнаружены тела его дяди и двоюродного брата. Он узнал, что его мать и сестры в безопасности. В общей сложности двенадцать его родственников погибли или пропали без вести.
«Разве теперь я смогу вернуться в Джакарту и жить нормальной жизнью?» – спрашивал он самого себя. Твердо решив сделать что-нибудь, хоть как-нибудь помочь, Азвар вызвал десятерых друзей из Джакарты. Каждый из них поселился в семье выживших после цунами и узнал о том, в чем они нуждаются. У кого-то имелась еда, но не было кастрюль, чтобы ее приготовить. У одной женщины не было нижнего белья. Эти проблемы легко решались. Затем приехали еще десять друзей и поступили так же. Они покупали людям то, чего им не хватало больше всего.
Один ирландец пожертвовал тысячу долларов – на эти деньги купили бечак для мужчины, который из-за цунами потерял средства к пропитанию. Ему приходилось кормить еще шесть ртов, однако теперь, когда у него появился источник дохода, его положение было гораздо лучше, чем у соседей. Вскоре он вернул деньги Азвару и попросил, чтобы их использовали для помощи другим. Так и появился ФВА.
За время моего пребывания в Банда-Ачех сотрудники фонда помогли заново начать свое дело более чем двумстам местным жителям, а также оказали иную помощь примерно восьмистам ачех. Одного пожертвования от 150 до 1200 долларов было достаточно, чтобы купить бечак или восстановить бизнес фермера, рыболова, уличного торговца или владельца закусочной. Когда деньги возвращали, они сразу же шли на помощь следующему человеку.
Передо мной был длинный список нуждающихся. Денег хватало далеко не всем, но идея заключалась в том, чтобы по мере поступления средств помогать каждому по очереди, избегая бюрократических проволочек.
Через несколько месяцев к делу стали подключаться другие благотворители. Фонд из Германии профинансировал ФВА, чтобы те смогли арендовать дом и зарегистрироваться как благотворительная организация. Ирландская компания пожертвовала средства на строительство школы в Лампохдая – деревне в пригороде Банда-Ачех, сильно пострадавшей при цунами. (Школа открылась через полгода после моего отъезда.)
ФВА превратился в многосторонний источник помощи: в планах был проект очищения воды, дотации на покупку школьной формы и книг для сирот и детей из бедных семей, программа студенческого обмена с обучением в Австралии.
МОИ ДРУЗЬЯ ИЗ БАНДА-АЧЕХ
Я пошла в интернет-кафе на встречу с Каде. На этот раз она рассказала чуть больше о своей жизни. Ее родная деревня не пострадала из-за цунами, однако, когда случилась беда, она была в Банда-Ачех. Ее отнесло волной, она ударилась обо что-то головой и на несколько часов потеряла память. Родители Каде перепугались, но она полностью выздоровела.
Каде была красивой женщиной с кожей цвета корицы и выразительными черными глазами. Она жаловалась на периодические депрессии и низкую самооценку, что я объяснила посттравматическим стрессом, но Каде сказала, что ее и раньше преследовали эти проблемы.
Обычно мы с Каде проводили время вместе за едой и напитками, и потому нам было чем заняться. Сейчас же, в Рамадан, делать было нечего, поэтому мы лишь прогулялись и пообещали друг другу скоро увидеться.
Я остановила видавший виды бечак, за рулем которого сидел худощавый водитель. Это был один из тех немногих водителей, которые не блуждали бесконечно на улицах. Мы подъехали к дому как раз перед началом вечернего приема пищи. Азвар настоял на том, чтобы водитель зашел и поел с нами. Он объяснил: «Если видишь человека, который не имеет возможности прервать пост и поесть, надо предложить ему еду».
Азвар принес рис, жареную рыбу, овощи, чили. Еда была завернута в банановые листья, упакована в коричневую бумагу и перевязана бечевкой.
За длинным столом сидел крупный американец. «Новичок?» – подумала я. Оказалось, его зовут Питер. Он был студентом-старшекурсником и писал диплом на тему «Конфликт и сосуществование». Побывав на Шри-Ланке, он стал свидетелем последствий цунами и того, как это повлияло на конфликт с тамильскими повстанцами. Он пришел к выводу, что ситуация ухудшилась. Прибыв в Ачех, Питер увидел, что цунами способствовало разрешению затянувшегося конфликта.
В Рамадан не было никаких развлечений, так как в пост людям следует сосредоточиться на духовной жизни, молитве. Азвар решил обучить нас собственной версии самана. Мы сели на пол на колени. Я и ребята, Питер в том числе, ударяли себя по плечам и хлопали в ладоши, в то время как Буди, один из моих соседей по дому, играл на гитаре «Отель Калифорния»[17].
В другой вечер я слонялась без дела, – заняться было нечем. Я подумала о том, как, наверное, скучно сейчас Питеру в его унылом номере в отеле, и позвонила ему на мобильный, спросив, не хочет ли он погулять по городу. Он сказал, что в такой час работает только одно кафе.
Это оказалось простое старомодное кафе-мороженое. Питер заказал стакан кока-колы с поплавком из шарика местного мороженого, а я попробовала колу со сгущенным молоком. Кошмар!
Утром, до восхода солнца, Бустами стучал во все двери дома. Мы вставали, спотыкаясь брели к мотоциклам и ехали в ресторан. У прилавка выстраивалась очередь желающих взять себе риса, рыбы, самбала и водянистого соуса карри. Это была столовая для оставшихся без семьи, и, кроме меня, там были одни мужчины.
ПРОДОЛЖАЯ ЖИТЬ…
Азвар отправил меня на встречу с одним из тех, кому полагалась помощь из возобновляемого фонда ФВА. Он настаивал, чтобы я говорила именно «помощь», а не «заём», потому что давать деньги в долг под проценты – это не по-мусульмански. Азвар не хотел, чтобы люди путали его программу с ростовщичеством.
Азнави и Мусафир проводили меня в бараки, сделанные из фанеры, которая держалась на шатких сваях. В бараках не было ни электричества, ни водопровода – эти жилища построили после цунами как временные дома, однако, не имея иного выбора, люди задерживались здесь намного дольше, чем рассчитывали. Некоторые даже стали называть это «полупостоянным жильем».
Один барак, под номером тринадцать, стоял на затопленной земле, в окружении домов, от которых осталась лишь груда обломков. На заводненных участках люди удили рыбу. Некоторые построили шалаши из обломков, и теперь, чтобы добраться до дома, им приходилось идти вброд по щиколотку в воде. Я видела, как какой-то мужчина шел к своему полуразрушенному дому, и мутная вода доходила ему до груди. Лодки оказались на берегу, дома – в воде, но главное – повсюду были обширные пустые пространства, болота и бесконечные обломки досок. Ближайший туалет находился в мечети – единственном здании, которое выстояло, после того как отступила вода. Теперь на ней красовалась большая вывеска: «Кувейтский Красный Крест». Здесь можно было помолиться, а также воспользоваться единственной ванной в округе.
В одном из бараков на двадцать маленьких комнат, где ютились около ста человек, жила женщина по имени Шарифа, род которой восходил к пророку Мухаммеду. Большинство ее вещей теперь умещалось в одной пластиковой коробке, все остальное было распихано по целлофановым пакетам, аккуратно сложенным в углу комнаты. Я была поражена красотой и изяществом Шарифы. Ей исполнилось тридцать восемь лет. Мать четверых детей, она потеряла одного из них еще до цунами; оставшиеся трое погибли в цунами, как и ее муж. Среди ее родственников было всего сорок восемь человек, после трагедии выжили лишь брат, кузен и она сама. Во время цунами Шарифа находилась в мечети с тремя дочерьми тринадцати, девятнадцати и двадцати трех лет. Женщину смыло волной, а затем кто-то затащил ее на крышу.
До катастрофы Шарифа в течение двадцати трех лет вручную занималась изготовлением рыболовных грузил. Она плавила олово с пальмовым маслом и варила эту смесь на газовой горелке в кастрюле с керосином. До цунами в соседней деревне у нее была мастерская, где работали двадцать человек – среди них были домохозяйки, студенты и сироты. Ни один из них не выжил, от ее дома и мастерской остались лишь щепки.
Через ФВА Шарифа получила триста долларов по программе микроэкономической помощи и купила на них плиту, молотки, кастрюли, олово и прочие материалы, необходимые для того, чтобы делать грузила. Она начала в одиночку, продавая свои изделия в одном из крупных поселений, но через несколько месяцев производство выросло, и у нее стали трудиться тринадцать женщин. Все они являлись домохозяйками, у которых без этой работы не появилось бы средств к существованию. Бизнес процветал, но дома у Шарифы по-прежнему не было – впрочем, как и у всех остальных местных жителей.
Однажды, глядя на горы, окружающие затопленную низину, и на серые волны, бесшумно накатывающие с моря, она сказала:
– Мы вспоминаем, плачем, а иногда и смеемся…
И я подумала: какой же силой нужно обладать, чтобы не потерять желания жить! Как эта сила умножается в лице тысяч людей, чей мир смыло волной! Эти люди улыбаются, с добротой относятся друг к другу и черпают силы в общении с Богом, который, как они верят, и навлек на них эту природную стихию.
Эти люди продолжали жить.
ПРОДОЛЖАЯ РАБОТАТЬ…
В последней комнате в том же бараке жил Мухаммед Яни, здоровяк лет тридцати пяти. Мы побывали на строительной площадке его нового предприятия по засолке рыбы. Соленая рыба – одно из любимых блюд индонезийцев. До цунами в производстве Мухаммеда были заняты четырнадцать человек, каждые две недели они производили до восьмисот килограммов соленой рыбы.
Мухаммед был холост и раньше жил с родителями, у него было семь братьев и сестер. После цунами их осталось четверо. Родители пропали без вести, как и десять из четырнадцати работников фабрики.
После цунами Мухаммеду выдавали двадцать килограммов риса в месяц от фонда World Vision[18], который, в свою очередь, получал его от социального департамента для распространения среди пострадавших. Рис прислали и из Японии – распространителем выступал индонезийский филиал Красного Креста. Правительство Индонезии выделило жертвам цунами гроши – по девять долларов каждому человеку.
Когда запасы кончились, Мухаммед решил не просить никого о помощи и не рассчитывать на пожертвования благотворительных фондов. Он руководствовался следующим принципом: если кто-нибудь предложит помощь, не откажусь, но ходить с протянутой рукой не буду. Большинство его знакомых думали так же.
Мухаммед Яни устроился водителем в Корпус милосердия и случайно встретился с бывшим клиентом, который сказал ему: «Я рад, что ты выжил». Он хотел, чтобы Мухаммед снова занялся засолкой рыбы. Однако рыбный запах был слишком сильным и беспокоил соседей по бараку. Получив пятьсот долларов от ФВА, Мухаммед нашел место для хранения рыбы и начал заново создавать производство.
Мухаммед объяснил мне процесс засолки рыбы:
– Прежде всего нужно промыть рыбу в соленой воде. Пресная вода портит ее внешний вид. Затем необходимо удалить из продукта до восьмидесяти процентов воды – для этого рыбу кладут в большую коробку, в днище которой проделаны отверстия. Потом каждый кусок подвешивают сушиться на свежем воздухе на двадцать четыре часа, упаковывают в алюминиевую фольгу и заворачивают в бумагу.
Когда я познакомилась с Мухаммедом, у него работали шесть человек, и он планировал обучать новых людей – выживших жителей своей деревни.
– Я хочу поэкспериментировать с созданием новых продуктов и расширить производство, чтобы продавать рыбу и за пределами Банда-Ачех. – Он также сказал: – Я скептически отношусь к обещаниям. Мы все время слышим обещания, но люди по-прежнему живут в ужасных условиях. Им нужна крыша над головой, а не слова. Я хочу доказать, что жизнь можно начать сначала. Непоколебимая вера в Бога и Божью волю – вот что дает силы ачех. Мы не нуждаемся в психологической поддержке, потому что не переживаем стресс. Бог решает, кому уйти, а кому остаться, и мы должны принять его волю.
Азвар отвел меня на встречу с еще одним выжившим после цунами, его звали Алфи. На деньги ФВА он организовал универсальную автомастерскую и нанял нескольких рабочих, которые занимались механикой, мыли машины и меняли обивку. Как многие другие выжившие, Алфи и его родные разместились в переполненном доме вместе с несколькими другими семьями. Его доход был скромным, но он говорил, что ему больше по душе помогать людям, чем быть тем, кому помогают. Алфи оказывал помощь осиротевшим подросткам, обучал их ремеслу, кормил и был их наставником. Он также предложил ввести образовательную программу по обучению сирот механике.
Когда речь зашла о Рамадане, Алфи погрустнел. Месячный пост заканчивается веселым праздником Ид аль-фитр, во время которого члены семей объединяются, чтобы простить друг другу прошлые обиды. Если кто-нибудь из родственников умер в течение прошедшего года, то все приходят на его могилу.
– В этом году родственников почти не осталось, и нет могил, которые можно было бы навестить, – сказал Алфи. – Наши любимые пропали без вести или похоронены в общей яме. Праздник, который раньше был веселым, вызывает в нас, выживших после цунами, тревогу и печаль.
Каде была красивой женщиной с кожей цвета корицы и выразительными черными глазами. Она жаловалась на периодические депрессии и низкую самооценку, что я объяснила посттравматическим стрессом, но Каде сказала, что ее и раньше преследовали эти проблемы.
Обычно мы с Каде проводили время вместе за едой и напитками, и потому нам было чем заняться. Сейчас же, в Рамадан, делать было нечего, поэтому мы лишь прогулялись и пообещали друг другу скоро увидеться.
Я остановила видавший виды бечак, за рулем которого сидел худощавый водитель. Это был один из тех немногих водителей, которые не блуждали бесконечно на улицах. Мы подъехали к дому как раз перед началом вечернего приема пищи. Азвар настоял на том, чтобы водитель зашел и поел с нами. Он объяснил: «Если видишь человека, который не имеет возможности прервать пост и поесть, надо предложить ему еду».
Азвар принес рис, жареную рыбу, овощи, чили. Еда была завернута в банановые листья, упакована в коричневую бумагу и перевязана бечевкой.
За длинным столом сидел крупный американец. «Новичок?» – подумала я. Оказалось, его зовут Питер. Он был студентом-старшекурсником и писал диплом на тему «Конфликт и сосуществование». Побывав на Шри-Ланке, он стал свидетелем последствий цунами и того, как это повлияло на конфликт с тамильскими повстанцами. Он пришел к выводу, что ситуация ухудшилась. Прибыв в Ачех, Питер увидел, что цунами способствовало разрешению затянувшегося конфликта.
В Рамадан не было никаких развлечений, так как в пост людям следует сосредоточиться на духовной жизни, молитве. Азвар решил обучить нас собственной версии самана. Мы сели на пол на колени. Я и ребята, Питер в том числе, ударяли себя по плечам и хлопали в ладоши, в то время как Буди, один из моих соседей по дому, играл на гитаре «Отель Калифорния»[17].
В другой вечер я слонялась без дела, – заняться было нечем. Я подумала о том, как, наверное, скучно сейчас Питеру в его унылом номере в отеле, и позвонила ему на мобильный, спросив, не хочет ли он погулять по городу. Он сказал, что в такой час работает только одно кафе.
Это оказалось простое старомодное кафе-мороженое. Питер заказал стакан кока-колы с поплавком из шарика местного мороженого, а я попробовала колу со сгущенным молоком. Кошмар!
Утром, до восхода солнца, Бустами стучал во все двери дома. Мы вставали, спотыкаясь брели к мотоциклам и ехали в ресторан. У прилавка выстраивалась очередь желающих взять себе риса, рыбы, самбала и водянистого соуса карри. Это была столовая для оставшихся без семьи, и, кроме меня, там были одни мужчины.
ПРОДОЛЖАЯ ЖИТЬ…
Азвар отправил меня на встречу с одним из тех, кому полагалась помощь из возобновляемого фонда ФВА. Он настаивал, чтобы я говорила именно «помощь», а не «заём», потому что давать деньги в долг под проценты – это не по-мусульмански. Азвар не хотел, чтобы люди путали его программу с ростовщичеством.
Азнави и Мусафир проводили меня в бараки, сделанные из фанеры, которая держалась на шатких сваях. В бараках не было ни электричества, ни водопровода – эти жилища построили после цунами как временные дома, однако, не имея иного выбора, люди задерживались здесь намного дольше, чем рассчитывали. Некоторые даже стали называть это «полупостоянным жильем».
Один барак, под номером тринадцать, стоял на затопленной земле, в окружении домов, от которых осталась лишь груда обломков. На заводненных участках люди удили рыбу. Некоторые построили шалаши из обломков, и теперь, чтобы добраться до дома, им приходилось идти вброд по щиколотку в воде. Я видела, как какой-то мужчина шел к своему полуразрушенному дому, и мутная вода доходила ему до груди. Лодки оказались на берегу, дома – в воде, но главное – повсюду были обширные пустые пространства, болота и бесконечные обломки досок. Ближайший туалет находился в мечети – единственном здании, которое выстояло, после того как отступила вода. Теперь на ней красовалась большая вывеска: «Кувейтский Красный Крест». Здесь можно было помолиться, а также воспользоваться единственной ванной в округе.
В одном из бараков на двадцать маленьких комнат, где ютились около ста человек, жила женщина по имени Шарифа, род которой восходил к пророку Мухаммеду. Большинство ее вещей теперь умещалось в одной пластиковой коробке, все остальное было распихано по целлофановым пакетам, аккуратно сложенным в углу комнаты. Я была поражена красотой и изяществом Шарифы. Ей исполнилось тридцать восемь лет. Мать четверых детей, она потеряла одного из них еще до цунами; оставшиеся трое погибли в цунами, как и ее муж. Среди ее родственников было всего сорок восемь человек, после трагедии выжили лишь брат, кузен и она сама. Во время цунами Шарифа находилась в мечети с тремя дочерьми тринадцати, девятнадцати и двадцати трех лет. Женщину смыло волной, а затем кто-то затащил ее на крышу.
До катастрофы Шарифа в течение двадцати трех лет вручную занималась изготовлением рыболовных грузил. Она плавила олово с пальмовым маслом и варила эту смесь на газовой горелке в кастрюле с керосином. До цунами в соседней деревне у нее была мастерская, где работали двадцать человек – среди них были домохозяйки, студенты и сироты. Ни один из них не выжил, от ее дома и мастерской остались лишь щепки.
Через ФВА Шарифа получила триста долларов по программе микроэкономической помощи и купила на них плиту, молотки, кастрюли, олово и прочие материалы, необходимые для того, чтобы делать грузила. Она начала в одиночку, продавая свои изделия в одном из крупных поселений, но через несколько месяцев производство выросло, и у нее стали трудиться тринадцать женщин. Все они являлись домохозяйками, у которых без этой работы не появилось бы средств к существованию. Бизнес процветал, но дома у Шарифы по-прежнему не было – впрочем, как и у всех остальных местных жителей.
Однажды, глядя на горы, окружающие затопленную низину, и на серые волны, бесшумно накатывающие с моря, она сказала:
– Мы вспоминаем, плачем, а иногда и смеемся…
И я подумала: какой же силой нужно обладать, чтобы не потерять желания жить! Как эта сила умножается в лице тысяч людей, чей мир смыло волной! Эти люди улыбаются, с добротой относятся друг к другу и черпают силы в общении с Богом, который, как они верят, и навлек на них эту природную стихию.
Эти люди продолжали жить.
ПРОДОЛЖАЯ РАБОТАТЬ…
В последней комнате в том же бараке жил Мухаммед Яни, здоровяк лет тридцати пяти. Мы побывали на строительной площадке его нового предприятия по засолке рыбы. Соленая рыба – одно из любимых блюд индонезийцев. До цунами в производстве Мухаммеда были заняты четырнадцать человек, каждые две недели они производили до восьмисот килограммов соленой рыбы.
Мухаммед был холост и раньше жил с родителями, у него было семь братьев и сестер. После цунами их осталось четверо. Родители пропали без вести, как и десять из четырнадцати работников фабрики.
После цунами Мухаммеду выдавали двадцать килограммов риса в месяц от фонда World Vision[18], который, в свою очередь, получал его от социального департамента для распространения среди пострадавших. Рис прислали и из Японии – распространителем выступал индонезийский филиал Красного Креста. Правительство Индонезии выделило жертвам цунами гроши – по девять долларов каждому человеку.
Когда запасы кончились, Мухаммед решил не просить никого о помощи и не рассчитывать на пожертвования благотворительных фондов. Он руководствовался следующим принципом: если кто-нибудь предложит помощь, не откажусь, но ходить с протянутой рукой не буду. Большинство его знакомых думали так же.
Мухаммед Яни устроился водителем в Корпус милосердия и случайно встретился с бывшим клиентом, который сказал ему: «Я рад, что ты выжил». Он хотел, чтобы Мухаммед снова занялся засолкой рыбы. Однако рыбный запах был слишком сильным и беспокоил соседей по бараку. Получив пятьсот долларов от ФВА, Мухаммед нашел место для хранения рыбы и начал заново создавать производство.
Мухаммед объяснил мне процесс засолки рыбы:
– Прежде всего нужно промыть рыбу в соленой воде. Пресная вода портит ее внешний вид. Затем необходимо удалить из продукта до восьмидесяти процентов воды – для этого рыбу кладут в большую коробку, в днище которой проделаны отверстия. Потом каждый кусок подвешивают сушиться на свежем воздухе на двадцать четыре часа, упаковывают в алюминиевую фольгу и заворачивают в бумагу.
Когда я познакомилась с Мухаммедом, у него работали шесть человек, и он планировал обучать новых людей – выживших жителей своей деревни.
– Я хочу поэкспериментировать с созданием новых продуктов и расширить производство, чтобы продавать рыбу и за пределами Банда-Ачех. – Он также сказал: – Я скептически отношусь к обещаниям. Мы все время слышим обещания, но люди по-прежнему живут в ужасных условиях. Им нужна крыша над головой, а не слова. Я хочу доказать, что жизнь можно начать сначала. Непоколебимая вера в Бога и Божью волю – вот что дает силы ачех. Мы не нуждаемся в психологической поддержке, потому что не переживаем стресс. Бог решает, кому уйти, а кому остаться, и мы должны принять его волю.
Азвар отвел меня на встречу с еще одним выжившим после цунами, его звали Алфи. На деньги ФВА он организовал универсальную автомастерскую и нанял нескольких рабочих, которые занимались механикой, мыли машины и меняли обивку. Как многие другие выжившие, Алфи и его родные разместились в переполненном доме вместе с несколькими другими семьями. Его доход был скромным, но он говорил, что ему больше по душе помогать людям, чем быть тем, кому помогают. Алфи оказывал помощь осиротевшим подросткам, обучал их ремеслу, кормил и был их наставником. Он также предложил ввести образовательную программу по обучению сирот механике.
Когда речь зашла о Рамадане, Алфи погрустнел. Месячный пост заканчивается веселым праздником Ид аль-фитр, во время которого члены семей объединяются, чтобы простить друг другу прошлые обиды. Если кто-нибудь из родственников умер в течение прошедшего года, то все приходят на его могилу.
– В этом году родственников почти не осталось, и нет могил, которые можно было бы навестить, – сказал Алфи. – Наши любимые пропали без вести или похоронены в общей яме. Праздник, который раньше был веселым, вызывает в нас, выживших после цунами, тревогу и печаль.
ЕЩЕ ОДНА ПРОБЛЕМА
Я решила поговорить с сотрудниками Института Ачех. Институт располагался в традиционном старинном здании, обильно украшенном резьбой по дереву. Его основали участники первого ачехского студенческого движения, которым нужна была площадка для обсуждения важных вопросов. Военные действия прекратились всего месяц назад, и в Институте Ачех закипела жизнь. Журналисты, исследователи и прочие заинтересованные личности приходили в институт, чтобы узнать мнение участников студенческого движения о местных проблемах.
На круглом столе я встретилась с представителями института и, в частности, с человеком по имени Агузванди. Последние пять лет он провел в Лондоне.
– Многие активисты живут за границей, так как высказывать свое мнение на родине опасно, – сказал он.
Когда я спросила Агузванди о шариате, он ответил:
– Меня ужасает, что закон предписывает женщинам покрывать голову – ведь в исламе это добровольный выбор. В последнее время положение женщины существенно ухудшилось. В Ачех всегда были сильные, отважные женщины, которые были и лидерами, и воинами. Женщины принимают и даже приветствуют недавние тенденции, потому что люди очень любят ислам. Но для меня шариат – политизированная разновидность эскапизма. Все, что символизирует ислам, принимается без всяких сомнений.
Агузванди задавался вопросом, почему посты и строгое следование мусульманским ритуалам не решили проблему коррупции. Люди, снимающие сливки, тоже ходят в мечети, молятся и исполняют все религиозные обряды, но от них ускользает суть религии…
Во время беседы в комнату вошла растрепанная финка, которая с ходу принялась забрасывать мужчин вопросами. Военные только что расстреляли на месте бывшего члена ГАМ, который ехал, предположительно, на украденной машине. Перемирие было очень зыбким, но все желали, чтобы оно не нарушилось. До цунами после шести вечера наступал комендантский час, были запрещены собрания с участием более пяти человек. Ачех боялись, что стрельба нарушит мир и в регионе снова начнется война.
Сепаратистские настроения во многом объяснялись тем, что Ачех был единственным регионом Индонезии, так и не завоеванным голландскими колонизаторами. Народу ачех всегда был свойственен дух независимости, и люди не могли мириться с тем, что природные ресурсы их края, прежде всего нефтяные месторождения, нещадно эксплуатируются индонезийскими властями. Вырученные деньги почти не поступали в Банда-Ачех, а что касается инфраструктуры и развития, на этот регион всегда обращали внимание в последнюю очередь. Выходит, что колонизатором Ачех стала сама Индонезия.
В Институте Ачех за круглым столом прозвучало мнение, что «религия используется как способ утихомирить ачех и внушить им, будто государство идет на уступки. Шариат создает иллюзию самоуправления. Однако на деле это не более чем дымовая завеса, отгораживающая людей от реальных проблем. К тому же в результате нарушаются права женщин».
На круглом столе я встретилась с представителями института и, в частности, с человеком по имени Агузванди. Последние пять лет он провел в Лондоне.
– Многие активисты живут за границей, так как высказывать свое мнение на родине опасно, – сказал он.
Когда я спросила Агузванди о шариате, он ответил:
– Меня ужасает, что закон предписывает женщинам покрывать голову – ведь в исламе это добровольный выбор. В последнее время положение женщины существенно ухудшилось. В Ачех всегда были сильные, отважные женщины, которые были и лидерами, и воинами. Женщины принимают и даже приветствуют недавние тенденции, потому что люди очень любят ислам. Но для меня шариат – политизированная разновидность эскапизма. Все, что символизирует ислам, принимается без всяких сомнений.
Агузванди задавался вопросом, почему посты и строгое следование мусульманским ритуалам не решили проблему коррупции. Люди, снимающие сливки, тоже ходят в мечети, молятся и исполняют все религиозные обряды, но от них ускользает суть религии…
Во время беседы в комнату вошла растрепанная финка, которая с ходу принялась забрасывать мужчин вопросами. Военные только что расстреляли на месте бывшего члена ГАМ, который ехал, предположительно, на украденной машине. Перемирие было очень зыбким, но все желали, чтобы оно не нарушилось. До цунами после шести вечера наступал комендантский час, были запрещены собрания с участием более пяти человек. Ачех боялись, что стрельба нарушит мир и в регионе снова начнется война.
Сепаратистские настроения во многом объяснялись тем, что Ачех был единственным регионом Индонезии, так и не завоеванным голландскими колонизаторами. Народу ачех всегда был свойственен дух независимости, и люди не могли мириться с тем, что природные ресурсы их края, прежде всего нефтяные месторождения, нещадно эксплуатируются индонезийскими властями. Вырученные деньги почти не поступали в Банда-Ачех, а что касается инфраструктуры и развития, на этот регион всегда обращали внимание в последнюю очередь. Выходит, что колонизатором Ачех стала сама Индонезия.
В Институте Ачех за круглым столом прозвучало мнение, что «религия используется как способ утихомирить ачех и внушить им, будто государство идет на уступки. Шариат создает иллюзию самоуправления. Однако на деле это не более чем дымовая завеса, отгораживающая людей от реальных проблем. К тому же в результате нарушаются права женщин».
ТАЛАНТЛИВЫЙ УЧИТЕЛЬ
Как-то вечером все мои знакомые из ФВА расселись по машинам и мотоциклам, кто куда, и отправились ужинать после дневного поста. Я не спрашивала, куда мы едем, потому что мы не ели весь день, – для меня было важно лишь то, что нас ждет еда!
Я и еще один здоровяк, которого я прежде никогда не видела, ехали в джипе, принадлежавшем австралийской благотворительной организации. Здоровяк вел как ненормальный, и мне оставалось только надеяться, что нам удастся добраться до места назначения живыми.
Наконец мы вошли в дом, где в одной комнате на полу сидели мужчины, а в другой у накрытого стола хлопотали две женщины из Австралии. Нам подали несколько видов сладких напитков, в одном из бокалов плавали кусочки авокадо.
Это была штаб-квартира австралийского благотворительного фонда, где Азвар и Ваян работали помимо ФВА. В фонде они не получали зарплату, а надо же им было на что-то жить. Они координировали работу более ста топографов, которые составляли новую карту местности, определяя, какие участки земли находятся в собственности у тех или иных людей, и старались распределять оставшиеся участки на новой топографической карте как можно более справедливо. До завершения этой разметки нельзя было начинать строительство.
В штаб-квартире я разговаривала с женщинами, сотрудницами фонда из Австралии. Большинство ребят из ФВА присоединились к мужчинам в соседней комнате, где духовный лидер без перерыва читал Коран в течение двух часов.
В десять вечера у меня было назначено интервью с Рафли, и я начала волноваться, что не успею. Было уже девять, а конца молитве не предвиделось.
Мои туфли стояли у двери, потому что при входе все сняли обувь. Пробраться туда тихо я никак не могла – пришлось бы прервать религиозную службу. К счастью, Азвар провел меня через задний двор. Босиком, на цыпочках, ступая по грязи под дождем, мы обогнули дом и подошли к входной двери.
С того самого концерта в мой первый приезд в Банда-Ачех мне хотелось познакомиться с Рафли поближе. В Ачех он считался суперзвездой, но я не могу сравнить его ни с кем из западных певцов. В отличие от Тома Джонса или Элвиса, он не был сердцеедом, заставляющим женщин визжать от восторга своими романтичными песнями и чувственными движениями. Его харизма была совсем другого рода. Хотя его музыка была современной, энергичной и в ней присутствовал драйв, она в то же время обладала глубиной. Песни Рафли были неразрывно связаны с фольклорной традицией.
После концерта Рафли и его менеджер пообещали, что, если я вернусь в Банда-Ачех, они ответят на мои вопросы. Поскольку ни один из них не говорил по-английски, я взяла с собой Ваяна и Мусафира в качестве переводчиков и пригласила Питера, чтобы тот отвлекся от своей серьезной научной работы.
Я думала, что Рафли живет в одном из ачехских шикарных особняков, однако мы остановились у довольно скромного дома в конце темной улицы. Он вышел к нам в зимнем свитере и клетчатом саронге. Несмотря на многослойное одеяние, он не вспотел. Я подумала: зачем вообще людям в Банда-Ачех свитера?
Гостиная Рафли была обставлена в типичном для Египта и ближневосточных стран стиле – мебель отсутствовала. Мы сидели на большом ковре, пили чай с ломтиками папайи, а Рафли наигрывал на гитаре. Часами мы говорили о музыке и смысле его песен.
– Каждый волен интерпретировать их по-своему, но в них всегда есть что-то определенное, что я хочу донести до слушателей… даже несколько смыслов, раскрывающихся в зависимости от уровня восприятия.
Рафли показал мне фото своей жены. Она была сильно закутана, поэтому, когда Мусафир упомянул, что я танцовщица, я сделала вид, будто не услышала этого. Однако Рафли попросил меня станцевать под одну из его песен, и я встревожилась: придумывать движения, в которых не должно быть ни намека на сексуальность, было интересно, но страшновато. Я смущалась, танцуя перед ребятами из ФВА, которые знали меня только как добровольца фонда. Рафли предложил мне станцевать на его концерте, но с условием, что дизайн костюма придумает он сам – все должно отвечать требованиям ислама. Он также сказал, что хочет основать художественную школу и заново отстроить свою студию звукозаписи, уничтоженную цунами. Несмотря на его «звездность», днем он работал обычным школьным учителем.
Я и еще один здоровяк, которого я прежде никогда не видела, ехали в джипе, принадлежавшем австралийской благотворительной организации. Здоровяк вел как ненормальный, и мне оставалось только надеяться, что нам удастся добраться до места назначения живыми.
Наконец мы вошли в дом, где в одной комнате на полу сидели мужчины, а в другой у накрытого стола хлопотали две женщины из Австралии. Нам подали несколько видов сладких напитков, в одном из бокалов плавали кусочки авокадо.
Это была штаб-квартира австралийского благотворительного фонда, где Азвар и Ваян работали помимо ФВА. В фонде они не получали зарплату, а надо же им было на что-то жить. Они координировали работу более ста топографов, которые составляли новую карту местности, определяя, какие участки земли находятся в собственности у тех или иных людей, и старались распределять оставшиеся участки на новой топографической карте как можно более справедливо. До завершения этой разметки нельзя было начинать строительство.
В штаб-квартире я разговаривала с женщинами, сотрудницами фонда из Австралии. Большинство ребят из ФВА присоединились к мужчинам в соседней комнате, где духовный лидер без перерыва читал Коран в течение двух часов.
В десять вечера у меня было назначено интервью с Рафли, и я начала волноваться, что не успею. Было уже девять, а конца молитве не предвиделось.
Мои туфли стояли у двери, потому что при входе все сняли обувь. Пробраться туда тихо я никак не могла – пришлось бы прервать религиозную службу. К счастью, Азвар провел меня через задний двор. Босиком, на цыпочках, ступая по грязи под дождем, мы обогнули дом и подошли к входной двери.
С того самого концерта в мой первый приезд в Банда-Ачех мне хотелось познакомиться с Рафли поближе. В Ачех он считался суперзвездой, но я не могу сравнить его ни с кем из западных певцов. В отличие от Тома Джонса или Элвиса, он не был сердцеедом, заставляющим женщин визжать от восторга своими романтичными песнями и чувственными движениями. Его харизма была совсем другого рода. Хотя его музыка была современной, энергичной и в ней присутствовал драйв, она в то же время обладала глубиной. Песни Рафли были неразрывно связаны с фольклорной традицией.
После концерта Рафли и его менеджер пообещали, что, если я вернусь в Банда-Ачех, они ответят на мои вопросы. Поскольку ни один из них не говорил по-английски, я взяла с собой Ваяна и Мусафира в качестве переводчиков и пригласила Питера, чтобы тот отвлекся от своей серьезной научной работы.
Я думала, что Рафли живет в одном из ачехских шикарных особняков, однако мы остановились у довольно скромного дома в конце темной улицы. Он вышел к нам в зимнем свитере и клетчатом саронге. Несмотря на многослойное одеяние, он не вспотел. Я подумала: зачем вообще людям в Банда-Ачех свитера?
Гостиная Рафли была обставлена в типичном для Египта и ближневосточных стран стиле – мебель отсутствовала. Мы сидели на большом ковре, пили чай с ломтиками папайи, а Рафли наигрывал на гитаре. Часами мы говорили о музыке и смысле его песен.
– Каждый волен интерпретировать их по-своему, но в них всегда есть что-то определенное, что я хочу донести до слушателей… даже несколько смыслов, раскрывающихся в зависимости от уровня восприятия.
Рафли показал мне фото своей жены. Она была сильно закутана, поэтому, когда Мусафир упомянул, что я танцовщица, я сделала вид, будто не услышала этого. Однако Рафли попросил меня станцевать под одну из его песен, и я встревожилась: придумывать движения, в которых не должно быть ни намека на сексуальность, было интересно, но страшновато. Я смущалась, танцуя перед ребятами из ФВА, которые знали меня только как добровольца фонда. Рафли предложил мне станцевать на его концерте, но с условием, что дизайн костюма придумает он сам – все должно отвечать требованиям ислама. Он также сказал, что хочет основать художественную школу и заново отстроить свою студию звукозаписи, уничтоженную цунами. Несмотря на его «звездность», днем он работал обычным школьным учителем.
ВЫЙТИ ЗА ТУРИС
В мой последний вечер в Индонезии мы с Каде встретились в центре города и пошли ужинать. Когда разговор зашел о мужчинах, она заявила:
– Я хочу выйти за турис.
Всех иностранцев называют турис – туристами, даже работников благотворительных организаций, журналистов и так далее.
– А он обязательно должен быть мусульманином? – поинтересовалась я.
– Конечно, – ответила она. – По-другому и быть не может.
Я заметила, что в городе немало турок, сотрудников турецких фондов помощи, а также арабов.
– Нет, – покачала головой Каде. – Мой жених должен быть из Америки или Европы.
На ужин я также пригласила Майю, серьезную девушку консервативных взглядов, с которой познакомилась в одном из благотворительных фондов. Она присоединилась к нам, как раз когда мы приехали в открытое кафе, где только что кончилась еда – люди набежали после дневного поста и все смели. Остались только яйца.
Мы втроем залезли на бечак и поехали по городу искать еду. Мы с Майей расположились на сиденье, а Каде примостилась на раме. Опасно, но весело. Мы позвонили Питеру и договорились встретиться в «Банда Сифуд» – самом шикарном ресторане города. Считалось, что там все невероятно дорого – блюдо из краба, которое могло заменить целый ужин, стоило целых пять долларов. В «Банда Сифуд» часто бывали иностранцы, а Каде и Майя оказались там впервые.
Питер пользовался большим успехом у девушек. Он был евреем, но хранил это в тайне во время своего пребывания в Банда-Ачех.
Чуть раньше Майя призналась мне, что ее начальник жалуется, будто она сторонится всех и ни с кем не общается. Возможно, теперь в обществе Питера она решила наверстать упущенное. Девушка была очаровательна.
Каде надула губы:
– Я не нравлюсь Питеру, я не симпатичная.
Это продолжалось до тех пор, пока я не отвела ее в сторону и не приказала ей прекратить. Мы с ней много разговаривали о ее негативном восприятии себя – по нашим меркам она была очень симпатичной девушкой. Однако Каде называла себя глупой и твердила, что не нравится никому. Я упомянула о позитивном образе мышления, о том, как мысли способны влиять на происходящее, и в конце добавила:
– Я хочу выйти за турис.
Всех иностранцев называют турис – туристами, даже работников благотворительных организаций, журналистов и так далее.
– А он обязательно должен быть мусульманином? – поинтересовалась я.
– Конечно, – ответила она. – По-другому и быть не может.
Я заметила, что в городе немало турок, сотрудников турецких фондов помощи, а также арабов.
– Нет, – покачала головой Каде. – Мой жених должен быть из Америки или Европы.
На ужин я также пригласила Майю, серьезную девушку консервативных взглядов, с которой познакомилась в одном из благотворительных фондов. Она присоединилась к нам, как раз когда мы приехали в открытое кафе, где только что кончилась еда – люди набежали после дневного поста и все смели. Остались только яйца.
Мы втроем залезли на бечак и поехали по городу искать еду. Мы с Майей расположились на сиденье, а Каде примостилась на раме. Опасно, но весело. Мы позвонили Питеру и договорились встретиться в «Банда Сифуд» – самом шикарном ресторане города. Считалось, что там все невероятно дорого – блюдо из краба, которое могло заменить целый ужин, стоило целых пять долларов. В «Банда Сифуд» часто бывали иностранцы, а Каде и Майя оказались там впервые.
Питер пользовался большим успехом у девушек. Он был евреем, но хранил это в тайне во время своего пребывания в Банда-Ачех.
Чуть раньше Майя призналась мне, что ее начальник жалуется, будто она сторонится всех и ни с кем не общается. Возможно, теперь в обществе Питера она решила наверстать упущенное. Девушка была очаровательна.
Каде надула губы:
– Я не нравлюсь Питеру, я не симпатичная.
Это продолжалось до тех пор, пока я не отвела ее в сторону и не приказала ей прекратить. Мы с ней много разговаривали о ее негативном восприятии себя – по нашим меркам она была очень симпатичной девушкой. Однако Каде называла себя глупой и твердила, что не нравится никому. Я упомянула о позитивном образе мышления, о том, как мысли способны влиять на происходящее, и в конце добавила: