Страница:
Время было подходящее для страшных историй, и кое-кто из ребят рассказал об ачехской магии, передаваемой через два поколения. Некоторые люди достигали такой степени духовного развития, что могли путешествовать во времени, становиться невидимками, отделять душу от тела и посещать другие страны. Один из присутствующих заметил: «Индонезийские военные боятся этих магов».
ПУТЕШЕСТВИЕ В СТОЛИЦУ
ВЕЗДЕ СВОИ
ПО ЗЛАЧНЫМ МЕСТАМ
НЕСПОКОЙНЫЕ ДНИ
ПОЕЗДКА В ЧИРЕБОН
ПОБЫТЬ МУСУЛЬМАНКОЙ
ЧУДЕСА ПО-КОРОЛЕВСКИ
ТАК ДЕЛАЮТ БАТИК
САМЫЙ БОГАТЫЙ В ИНДОНЕЗИИ
ПУТЕШЕСТВИЕ В СТОЛИЦУ
У меня был запланирован мастер-класс по танцу живота в Джакарте, столице Индонезии, – в четырех часах лету отсюда. Моя подруга Деви из Гонконга, исполнительница танца живота и социальный работник, была родом из Индонезии, она собиралась прилететь и встретить меня в аэропорту Джакарты. Джакарта – крупнейший густонаселенный город Индонезии, расположенный на острове Ява: в нем живет более двадцати трех миллионов человек.
Международный аэропорт Сукарно-Хатта выглядел очень бедно: эскалаторов не было, в туалетах не убирали. В зале отсутствовали кресла, поэтому я надела наушники и села на чемодан ждать Деви. Вдруг я заметила, что на меня смотрит мужчина и серьезно мне о чем-то говорит. Сняв один наушник, я поняла: он пропагандирует добродетели ислама. Меня это удивило, ведь Джакарта хоть и преимущественно мусульманский город, порядки здесь отнюдь не такие строгие, как в Ачех. Спросив, какую веру я исповедую, мужчина пришел в недоумение, когда я ответила: «Никакую». В Индонезии граждане обязаны зарегистрировать свою принадлежность к одной из четырех религий: исламу (девяносто процентов населения), христианству, индуизму или буддизму. В отдаленных районах широко распространен анимизм[10], однако официально люди должны выбрать одну из четырех вышеуказанных конфессий.
Какая ирония: консервативные, глубоко верующие, мусульмане Банда-Ачех не пытались обратить меня в свою веру, они с пониманием отнеслись к тому, что кто-то может думать иначе – но этот человек, который выглядел вполне по-европейски и жил в большом городе, настаивал на том, что ислам – единственный правильный путь.
Деви и ее семья были мусульманами, но голову покрывали не все. Мама Деви наняла такси, чтобы встретить нас в аэропорту, а потом показала мне город. По ее словам, просторные бульвары днем обычно задыхались от пробок. Но вечером они сверкали роскошными огнями. Семья Деви жила в красивом двухэтажном доме с воротами; первый этаж занимала небольшая фирма сотовой связи. Улицы в этом районе среднего класса больше напоминали проулки; здесь не было недостатка в местном колорите.
За углом дома Деви находилась невзрачная кафешка, где торговали шашлычками сатай. Кормили, правда, отменно; это было одно из тех мест, полных детских воспоминаний, куда ей непременно хотелось заглянуть по приезде. Мы ели сатай, рисовые шарики и сушеный тофу.
На следующий день мы отправились за тканями в Танахабанг, шумный текстильный рынок, заваленный батиками и кружевом. На рынке было жарко и тесно, вентиляция не работала. На нас постоянно натыкались люди с напитками на подносах и огромными тюками товара. В проходе едва умещался один человек, однако втискивались по двое-трое. Выйдя на улицу, мы купили у торговцев плоды хлебного дерева, пирожки и клейкий ферментированный черный рис, а потом, нагруженные сумками с едой и тканями, пошли домой.
По улицам Джакарты колесило огромное количество различных видов транспорта, но такого, чтобы ездил быстро и без сбоев, не было. Все, кто мог себе это позволить, нанимали водителя. Хотя власти планировали построить наземное метро, железнодорожные эстакады, при мне здесь не было ни метро, ни другого хоть сколько-нибудь эффективного вида общественного транспорта. Люди передвигались на моторикшах (они заменяли такси) или на маленьких грузовичках баджа, которые выглядели так, будто их собрали на скорую руку. Кузов словно приварили, а потом покрыли слоем комковатой краски; из трубы вырывались ужасающие клубы выхлопных газов. Впереди у баджа торчали круглые фары, из-за фар эти странные маленькие машинки походили на мультяшных жуков с глазами. Иногда попадались такси и автобусы, в которых, как мне говорили, было полно карманников.
Вся эта картина человеческого хаоса разворачивалась на широких бульварах. Мы сели в маленький бемо, фургончик с двумя скамьями, на которых помещаются десять пассажиров. Там люди сидят, пригнувшись, потому что крыша очень низкая. Мы едва втиснулись в фургон и не видели ничего, кроме пола под ногами и друг друга.
Международный аэропорт Сукарно-Хатта выглядел очень бедно: эскалаторов не было, в туалетах не убирали. В зале отсутствовали кресла, поэтому я надела наушники и села на чемодан ждать Деви. Вдруг я заметила, что на меня смотрит мужчина и серьезно мне о чем-то говорит. Сняв один наушник, я поняла: он пропагандирует добродетели ислама. Меня это удивило, ведь Джакарта хоть и преимущественно мусульманский город, порядки здесь отнюдь не такие строгие, как в Ачех. Спросив, какую веру я исповедую, мужчина пришел в недоумение, когда я ответила: «Никакую». В Индонезии граждане обязаны зарегистрировать свою принадлежность к одной из четырех религий: исламу (девяносто процентов населения), христианству, индуизму или буддизму. В отдаленных районах широко распространен анимизм[10], однако официально люди должны выбрать одну из четырех вышеуказанных конфессий.
Какая ирония: консервативные, глубоко верующие, мусульмане Банда-Ачех не пытались обратить меня в свою веру, они с пониманием отнеслись к тому, что кто-то может думать иначе – но этот человек, который выглядел вполне по-европейски и жил в большом городе, настаивал на том, что ислам – единственный правильный путь.
Деви и ее семья были мусульманами, но голову покрывали не все. Мама Деви наняла такси, чтобы встретить нас в аэропорту, а потом показала мне город. По ее словам, просторные бульвары днем обычно задыхались от пробок. Но вечером они сверкали роскошными огнями. Семья Деви жила в красивом двухэтажном доме с воротами; первый этаж занимала небольшая фирма сотовой связи. Улицы в этом районе среднего класса больше напоминали проулки; здесь не было недостатка в местном колорите.
За углом дома Деви находилась невзрачная кафешка, где торговали шашлычками сатай. Кормили, правда, отменно; это было одно из тех мест, полных детских воспоминаний, куда ей непременно хотелось заглянуть по приезде. Мы ели сатай, рисовые шарики и сушеный тофу.
На следующий день мы отправились за тканями в Танахабанг, шумный текстильный рынок, заваленный батиками и кружевом. На рынке было жарко и тесно, вентиляция не работала. На нас постоянно натыкались люди с напитками на подносах и огромными тюками товара. В проходе едва умещался один человек, однако втискивались по двое-трое. Выйдя на улицу, мы купили у торговцев плоды хлебного дерева, пирожки и клейкий ферментированный черный рис, а потом, нагруженные сумками с едой и тканями, пошли домой.
По улицам Джакарты колесило огромное количество различных видов транспорта, но такого, чтобы ездил быстро и без сбоев, не было. Все, кто мог себе это позволить, нанимали водителя. Хотя власти планировали построить наземное метро, железнодорожные эстакады, при мне здесь не было ни метро, ни другого хоть сколько-нибудь эффективного вида общественного транспорта. Люди передвигались на моторикшах (они заменяли такси) или на маленьких грузовичках баджа, которые выглядели так, будто их собрали на скорую руку. Кузов словно приварили, а потом покрыли слоем комковатой краски; из трубы вырывались ужасающие клубы выхлопных газов. Впереди у баджа торчали круглые фары, из-за фар эти странные маленькие машинки походили на мультяшных жуков с глазами. Иногда попадались такси и автобусы, в которых, как мне говорили, было полно карманников.
Вся эта картина человеческого хаоса разворачивалась на широких бульварах. Мы сели в маленький бемо, фургончик с двумя скамьями, на которых помещаются десять пассажиров. Там люди сидят, пригнувшись, потому что крыша очень низкая. Мы едва втиснулись в фургон и не видели ничего, кроме пола под ногами и друг друга.
ВЕЗДЕ СВОИ
Отель «Никко» оказался грандиозным, с пышным декором. Я даже оторопела с непривычки: слишком долго мыкалась по всяким ночлежкам, привыкла поливаться из кувшина и всю ночь прибивать комаров, все больше и больше отвыкая от комфорта.
Навстречу вышла красивая китаянка по имени Кристина, бросила взгляд на нас с Деви и спросила:
– Вы, наверное, танцовщицы? Видно по вашим бедрам.
На ней был черный деловой костюм; она одна из первых начала танцевать танец живота в Джакарте и поставила себе цель: развеять у людей связанные с нашим танцем предрассудки.
Мой урок проходил в просторном бальном зале, спрятанном за портняжной мастерской в китайском квартале. Странно, но среди пришедших не было ни одной индонезийки, только китаянки и европейки – все деловые женщины, с одинаковой непринужденностью носившие строгие костюмы на важные совещания и платки с монетками, оголяющие живот, в танцевальные залы.
– Все дело в деньгах, – объяснила Кристина. – Индонезия – бедная страна, и большинству женщин не по карману уроки танцев.
Навстречу вышла красивая китаянка по имени Кристина, бросила взгляд на нас с Деви и спросила:
– Вы, наверное, танцовщицы? Видно по вашим бедрам.
На ней был черный деловой костюм; она одна из первых начала танцевать танец живота в Джакарте и поставила себе цель: развеять у людей связанные с нашим танцем предрассудки.
Мой урок проходил в просторном бальном зале, спрятанном за портняжной мастерской в китайском квартале. Странно, но среди пришедших не было ни одной индонезийки, только китаянки и европейки – все деловые женщины, с одинаковой непринужденностью носившие строгие костюмы на важные совещания и платки с монетками, оголяющие живот, в танцевальные залы.
– Все дело в деньгах, – объяснила Кристина. – Индонезия – бедная страна, и большинству женщин не по карману уроки танцев.
ПО ЗЛАЧНЫМ МЕСТАМ
Перед прилетом в Индонезию Деви набрала в поисковой системе слова: «арабская музыка, танец живота в Джакарте» и нашла ссылку на дискотеку «Де Лейла». На сайте обещали и то и другое.
«Де Лейла» оказалась красивым клубом, отделанным в арабском стиле; когда мы пришли, там играла индонезийская группа, исполнявшая арабские хиты. Затем выступал диджей, который ставил саудовскую и кувейтскую музыку. Позже в клуб заявились проститутки в нарядах в стиле Майами-Бич, едва прикрывавших «стратегические» части тела. Девушка у дверей сообщила, что сегодня вход для дам бесплатный. Проституток было намного больше, чем мужчин-арабов, и оба пола, казалось, игнорировали друг друга, танцуя отдельными группками. Потом диджей поставил хип-хоп, и три танцовщицы гоу-гоу[11] в бикини начали извиваться, подражая танцорам из клипов «Эм-ти-ви». «Неужели это и есть исполнительницы танцы живота?» – недоумевали мы.
Утром мы сходили в Истикляль – крупнейшую мечеть в Юго-Восточной Азии. Это современное здание с хромированными колоннами было построено государством в 1984 году и вмещало одновременно сто двадцать тысяч молящихся, а вместе с жителями прилегающих территорий – двести пятьдесят тысяч. Служащий провел для нас экскурсию; на лестницах висело белье, здесь спали сотни людей.
Потом мы зашли в большой современный торговый центр. Продавец выкрикивал рекламные слоганы в громкоговоритель, нахваливая свое «спецпредложение для Рамадана». По традиции вечером постящиеся сперва съедали горсть фиников, но обеспеченные индонезийцы изменили этот обычай, и теперь вместо фиников годятся любые сладости. В супермаркетах и на парковках во всем городе стояли лотки со «специальными товарами в Рамадан», в том числе американское печенье и прочие подобные лакомства.
«Де Лейла» оказалась красивым клубом, отделанным в арабском стиле; когда мы пришли, там играла индонезийская группа, исполнявшая арабские хиты. Затем выступал диджей, который ставил саудовскую и кувейтскую музыку. Позже в клуб заявились проститутки в нарядах в стиле Майами-Бич, едва прикрывавших «стратегические» части тела. Девушка у дверей сообщила, что сегодня вход для дам бесплатный. Проституток было намного больше, чем мужчин-арабов, и оба пола, казалось, игнорировали друг друга, танцуя отдельными группками. Потом диджей поставил хип-хоп, и три танцовщицы гоу-гоу[11] в бикини начали извиваться, подражая танцорам из клипов «Эм-ти-ви». «Неужели это и есть исполнительницы танцы живота?» – недоумевали мы.
Утром мы сходили в Истикляль – крупнейшую мечеть в Юго-Восточной Азии. Это современное здание с хромированными колоннами было построено государством в 1984 году и вмещало одновременно сто двадцать тысяч молящихся, а вместе с жителями прилегающих территорий – двести пятьдесят тысяч. Служащий провел для нас экскурсию; на лестницах висело белье, здесь спали сотни людей.
Потом мы зашли в большой современный торговый центр. Продавец выкрикивал рекламные слоганы в громкоговоритель, нахваливая свое «спецпредложение для Рамадана». По традиции вечером постящиеся сперва съедали горсть фиников, но обеспеченные индонезийцы изменили этот обычай, и теперь вместо фиников годятся любые сладости. В супермаркетах и на парковках во всем городе стояли лотки со «специальными товарами в Рамадан», в том числе американское печенье и прочие подобные лакомства.
НЕСПОКОЙНЫЕ ДНИ
На мраморной лестнице особняка, где мне предстояло жить в течение пяти дней, меня встретила Кристина с ее маленькой белой пушистой собачкой. Здесь была настоящая роскошь, это сильно контрастировало с той Индонезией, которую я видела до сих пор.
Кристину отправили жить в Австралию на время антикитайских бунтов 1997–1998 годов, и она рассказала, каким образом китайцы, составлявшие всего три процента населения страны, превратились в козлов отпущения в связи с экономическими проблемами в Индонезии.
В 1997 году индонезийская валюта, рупия, обесценилась на шестьсот процентов, но зарплаты не выросли. Люди оказались на грани нищеты. По всей Индонезии начались беспорядки. Больше всего пострадали лавки и магазины этнических китайцев, которые жили в Индонезии поколениями, – именно их обвинили в безудержной инфляции.
Индонезийско-китайские отношения всегда отличались напряженностью. В эпоху режима президента Сухарто были созданы стратегии «решения китайской проблемы». Тогда закрыли китайские газеты и школы, запретили надписи на китайском в общественных местах и вынудили местных китайцев взять индонезийские имена, а религиозными практиками им разрешили заниматься лишь в стенах собственного дома. Некоторые из этих стратегий действуют до сих пор. Несмотря на то что семьи индонезийских китайцев жили в Индонезии поколениями, у них до сих пор меньше прав, чем у остальных. У них другие паспорта, им запрещено занимать некоторые должности и определенные посты в правительстве.
Вспоминая беспорядки конца 1990-х, Кристина рассказывала:
– Хуже всего было в Медане. Ситуация оказалась настолько напряженной, что большинство китайцев до сих пор стремятся покупать дома только с двумя дверьми: парадной и черным ходом.
Пока я была в Джакарте, здесь случилось немало событий. Например, отменили субсидии на бензин, и за одну ночь цены взлетели более чем вдвое. Это затронуло все отрасли экономики – поднялись цены на товары и услуги, а зарплаты остались прежними. Особенно тяжело пришлось тем, кто работал на собственном транспорте. И без того крошечные доходы водителей бемо и баджа были проглочены новыми ценами. Тысячи людей заполонили улицы, устроив демонстрации и акции протеста.
Как-то раз за ужином моей ученице из Италии пришло сообщение из-за границы. Три камикадзе взорвали бомбу в главном туристическом районе Бали, что привело к гибели двадцати трех человек. После этого все гостиницы, публичные здания и посольства в Джакарте забили антитеррористическую тревогу. Правительство США выступило с предупреждением, советуя американским гражданам не ездить в Индонезию, назвав ее «регионом с крайне небезопасной и неустойчивой обстановкой». К счастью, я узнала об этих предупреждениях лишь несколько недель спустя, когда уже уезжала из Индонезии.
Кристину отправили жить в Австралию на время антикитайских бунтов 1997–1998 годов, и она рассказала, каким образом китайцы, составлявшие всего три процента населения страны, превратились в козлов отпущения в связи с экономическими проблемами в Индонезии.
В 1997 году индонезийская валюта, рупия, обесценилась на шестьсот процентов, но зарплаты не выросли. Люди оказались на грани нищеты. По всей Индонезии начались беспорядки. Больше всего пострадали лавки и магазины этнических китайцев, которые жили в Индонезии поколениями, – именно их обвинили в безудержной инфляции.
Индонезийско-китайские отношения всегда отличались напряженностью. В эпоху режима президента Сухарто были созданы стратегии «решения китайской проблемы». Тогда закрыли китайские газеты и школы, запретили надписи на китайском в общественных местах и вынудили местных китайцев взять индонезийские имена, а религиозными практиками им разрешили заниматься лишь в стенах собственного дома. Некоторые из этих стратегий действуют до сих пор. Несмотря на то что семьи индонезийских китайцев жили в Индонезии поколениями, у них до сих пор меньше прав, чем у остальных. У них другие паспорта, им запрещено занимать некоторые должности и определенные посты в правительстве.
Вспоминая беспорядки конца 1990-х, Кристина рассказывала:
– Хуже всего было в Медане. Ситуация оказалась настолько напряженной, что большинство китайцев до сих пор стремятся покупать дома только с двумя дверьми: парадной и черным ходом.
Пока я была в Джакарте, здесь случилось немало событий. Например, отменили субсидии на бензин, и за одну ночь цены взлетели более чем вдвое. Это затронуло все отрасли экономики – поднялись цены на товары и услуги, а зарплаты остались прежними. Особенно тяжело пришлось тем, кто работал на собственном транспорте. И без того крошечные доходы водителей бемо и баджа были проглочены новыми ценами. Тысячи людей заполонили улицы, устроив демонстрации и акции протеста.
Как-то раз за ужином моей ученице из Италии пришло сообщение из-за границы. Три камикадзе взорвали бомбу в главном туристическом районе Бали, что привело к гибели двадцати трех человек. После этого все гостиницы, публичные здания и посольства в Джакарте забили антитеррористическую тревогу. Правительство США выступило с предупреждением, советуя американским гражданам не ездить в Индонезию, назвав ее «регионом с крайне небезопасной и неустойчивой обстановкой». К счастью, я узнала об этих предупреждениях лишь несколько недель спустя, когда уже уезжала из Индонезии.
ПОЕЗДКА В ЧИРЕБОН
Через несколько дней после моего приезда в Джакарту позвонил Ариф и сказал: «Встречай меня на вокзале. Поедем в Чиребон и навестим моих родных».
Догадывался ли он, что я поддалась соблазнам мира роскоши и на время позабыла о своей миссии – узнать, какова реальная жизнь в мусульманском мире? Но он прилетел с другого конца Индонезии, поэтому, приятно отужинав, выпив с танцовщицами вина и съев шоколадный торт на десерт, я попрощалась с Джакартой и ее зарождающимся сценическим танцем.
Я поехала на другой конец города, сделав большой крюк, чтобы не застрять на перекрытых улицах – транспортные работники вышли на демонстрацию.
За пределами Индонезии никто не знает о Чиребоне. Ариф был родом оттуда и гордился многочисленными историческими памятниками города, имевшими отношение к распространению ислама на острове Ява.
– До 1500-х годов на Яве исповедовали индуизм и буддизм, – рассказал он. – Сунан Гунунг Джати (один из Вали Сонго, или девяти мусульманских святых, которые принесли ислам на Яву и способствовали его распространению) обратил в мусульманство одну треть населения острова и основал независимое государство Чиребон.
Это был мой первый урок истории на сегодня, а их предстояло еще много. Я поняла, как мне повезло, что я познакомилась с Арифом. Он искренне заинтересовался моей книгой и от души хотел помочь мне увидеть индонезийскую культуру изнутри. Чтобы путешествовать со мной, он взял отпуск, доверился совершенно незнакомому человеку настолько, что решил представить меня своей семье.
Когда мы сошли с поезда в Чиребоне, у станции нас поджидали шеренги велорикш c ярко раскрашенными колясками. Эти коляски напоминали гигантские перевернутые старомодные трехколесные велосипеды: спереди два колеса и металлическое сиденье, где с трудом умещаются двое, сзади на приподнятом над большим колесом кресле сидит водитель. Мы взяли две коляски – на одной поехали сами, вторая повезла сумки.
Дом родителей Арифа был просторным: большая гостиная, несколько спален. Одни спальни были смежными с гостиной, а другие выходили окнами в сад. В гостиной лежал ковер в арабском стиле, а вокруг него – кресла-подушки, в углу тикали огромные «дедушкины» часы. В ванной все как обычно: чтобы сходить в туалет, нужно присесть, а мыться приходилось прохладной водой из ведра.
В дом мы вошли через комнату, которая была завешана жакетами и саронгами[12], расшитыми блестками и кружевом, а также с росписью батик.
В доме жил брат Арифа с беременной женой и пятилетним сыном. Мать Арифа работала устроителем свадеб и сдавала в прокат свадебные костюмы для жениха и невесты. В Чиребоне сосуществуют две культуры – яванская и сунданская; есть здесь и собственные традиции, чиребонские, и мать Арифа предлагала свадебные платья всех трех традиционных стилей. Кроме того, она сдавала в прокат расписанные золотом ширмы для свадебных фотографий, делала свадебный макияж, нанимала фотографов, операторов, музыкантов.
Пока мать Арифа сшивала вместе цветы жасмина, чтобы изготовить изысканные накидки для невесты и жениха, она поставила для нас запись одной из организованных ею свадеб – замуж выходила двадцатишестилетняя двоюродная сестра Арифа. Невеста была неотразима в наряде из белой и золотой парчи, однако ее безупречному макияжу пришлось нелегко: девушка проплакала всю церемонию от начала до конца. Я спросила, нормально ли это, и Ариф ответил:
– Обычно замуж выходят по любви, но невеста всю свою жизнь до этого живет дома, так что, когда ей приходится покидать родителей и переезжать в дом мужа, она плачет и от горя, и от радости.
Догадывался ли он, что я поддалась соблазнам мира роскоши и на время позабыла о своей миссии – узнать, какова реальная жизнь в мусульманском мире? Но он прилетел с другого конца Индонезии, поэтому, приятно отужинав, выпив с танцовщицами вина и съев шоколадный торт на десерт, я попрощалась с Джакартой и ее зарождающимся сценическим танцем.
Я поехала на другой конец города, сделав большой крюк, чтобы не застрять на перекрытых улицах – транспортные работники вышли на демонстрацию.
За пределами Индонезии никто не знает о Чиребоне. Ариф был родом оттуда и гордился многочисленными историческими памятниками города, имевшими отношение к распространению ислама на острове Ява.
– До 1500-х годов на Яве исповедовали индуизм и буддизм, – рассказал он. – Сунан Гунунг Джати (один из Вали Сонго, или девяти мусульманских святых, которые принесли ислам на Яву и способствовали его распространению) обратил в мусульманство одну треть населения острова и основал независимое государство Чиребон.
Это был мой первый урок истории на сегодня, а их предстояло еще много. Я поняла, как мне повезло, что я познакомилась с Арифом. Он искренне заинтересовался моей книгой и от души хотел помочь мне увидеть индонезийскую культуру изнутри. Чтобы путешествовать со мной, он взял отпуск, доверился совершенно незнакомому человеку настолько, что решил представить меня своей семье.
Когда мы сошли с поезда в Чиребоне, у станции нас поджидали шеренги велорикш c ярко раскрашенными колясками. Эти коляски напоминали гигантские перевернутые старомодные трехколесные велосипеды: спереди два колеса и металлическое сиденье, где с трудом умещаются двое, сзади на приподнятом над большим колесом кресле сидит водитель. Мы взяли две коляски – на одной поехали сами, вторая повезла сумки.
Дом родителей Арифа был просторным: большая гостиная, несколько спален. Одни спальни были смежными с гостиной, а другие выходили окнами в сад. В гостиной лежал ковер в арабском стиле, а вокруг него – кресла-подушки, в углу тикали огромные «дедушкины» часы. В ванной все как обычно: чтобы сходить в туалет, нужно присесть, а мыться приходилось прохладной водой из ведра.
В дом мы вошли через комнату, которая была завешана жакетами и саронгами[12], расшитыми блестками и кружевом, а также с росписью батик.
В доме жил брат Арифа с беременной женой и пятилетним сыном. Мать Арифа работала устроителем свадеб и сдавала в прокат свадебные костюмы для жениха и невесты. В Чиребоне сосуществуют две культуры – яванская и сунданская; есть здесь и собственные традиции, чиребонские, и мать Арифа предлагала свадебные платья всех трех традиционных стилей. Кроме того, она сдавала в прокат расписанные золотом ширмы для свадебных фотографий, делала свадебный макияж, нанимала фотографов, операторов, музыкантов.
Пока мать Арифа сшивала вместе цветы жасмина, чтобы изготовить изысканные накидки для невесты и жениха, она поставила для нас запись одной из организованных ею свадеб – замуж выходила двадцатишестилетняя двоюродная сестра Арифа. Невеста была неотразима в наряде из белой и золотой парчи, однако ее безупречному макияжу пришлось нелегко: девушка проплакала всю церемонию от начала до конца. Я спросила, нормально ли это, и Ариф ответил:
– Обычно замуж выходят по любви, но невеста всю свою жизнь до этого живет дома, так что, когда ей приходится покидать родителей и переезжать в дом мужа, она плачет и от горя, и от радости.
ПОБЫТЬ МУСУЛЬМАНКОЙ
На следующий день после нашего приезда начался Рамадан. Он длится месяц и бывает один раз в год. Начало его рассчитывается по исламскому календарю (лунному) и таким образом может прийтись на любое из четырех времен года.
Хотя немусульмане не обязаны соблюдать пост, я планировала поститься из уважения к окружающим. Мать Арифа не уставала повторять, что я буду мучиться от голода. Она сказала:
– Мой муж не соблюдает пост из-за проблем со здоровьем, невестка – из-за беременности, так что тебе не придется есть в одиночестве.
Но я все равно решила поститься, и Ариф считал, что это хорошая идея, поскольку так у меня появится более верное представление о жизни мусульман. По его словам, пост заставляет нас осознать ценность воды и пищи, ведь обычно мы воспринимаем еду как должное.
Во время Рамадана люди также должны усерднее помогать нуждающимся, поэтому на улицах появляется больше нищих. Следует быть очень добрым по отношению к другим людям, а если ты обидел кого-нибудь, нужно признать это и извиниться. Люди как бы начинают жизнь заново.
Во время поста на протяжении светового дня нельзя есть, а также пить любую жидкость. Муэдзины, которые призывают к молитве в мечети, поют и тем самым сообщают людям, когда можно начинать есть, а когда нужно прекратить и обратиться к молитве. Местная мечеть располагалась вдали от дома, и пение муэдзина не могло меня разбудить. Я попросила Арифа стучаться в дверь и поднимать меня перед завтраком – в половине четвертого утра.
Один раз в час ночи я услышала голоса, а потом, когда проснулась, было уже восемь утра. «Может, они подумали, что я пошутила насчет поста?» – подумала я, но тут Ариф постучал в дверь и сказал, что в три часа у жены брата родился малыш. Они только что вернулись из больницы.
Мы отправились навестить невестку Арифа. В больнице было светло и солнечно, но, увидев женщину под капельницей, я встревожилась. Из-за миниатюрного сложения она не смогла родить самостоятельно, пришлось делать кесарево сечение. В палате не было никаких приборов, чтобы следить за состоянием роженицы. Женщина выглядела совсем слабой, она лежала на узкой высокой раскладушке с тонким матрасом.
Сложнее всего в Рамадан было не пить воду. Стояла очень жаркая и влажная погода, а я не пила ночью и не завтракала. Жажда была невыносимой, и мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок, поэтому в первый день поста я сжульничала и выпила бутылку воды.
В тот день мы осмотрели достопримечательности, сыгравшие важную роль в распространении ислама на Яве. Великая мечеть, построенная в начале XVI века, – самая древняя здесь. Ее многочисленные колонны сделаны из дерева, покрытого резьбой в характерном индонезийском стиле. Поскольку я не мусульманка, в самую старую часть здания меня не пустили, однако внешние помещения нам удалось увидеть. Говорят, что эта мечеть обладает волшебными свойствами, поэтому многие люди приезжают издалека, чтобы помолиться здесь.
Однако я видела больше спящих, чем молящихся. Люди лежали повсюду – впрочем, в мечетях это обычное дело. Люди молятся, спят, дети играют – все происходит одновременно.
Позднее в тот вечер в мечети была праздничная молитва в честь первого вечера Рамадана. Сотни молящихся заполонили здание. Женщины были в белых накидках, покрывавших голову и тело, – особая одежда для посещения мечети, напоминающая просторный плащ с капюшоном. Обычно женщины молятся позади мужчин, чтобы не отвлекать их, но сегодня им выделили отдельную территорию. Это было потрясающее зрелище – сотни одинаково одетых женщин, двигающихся в унисон. Они вставали, опускались на колени, садились, снова вставали – это было похоже на огромный отрепетированный балет.
Хотя немусульмане не обязаны соблюдать пост, я планировала поститься из уважения к окружающим. Мать Арифа не уставала повторять, что я буду мучиться от голода. Она сказала:
– Мой муж не соблюдает пост из-за проблем со здоровьем, невестка – из-за беременности, так что тебе не придется есть в одиночестве.
Но я все равно решила поститься, и Ариф считал, что это хорошая идея, поскольку так у меня появится более верное представление о жизни мусульман. По его словам, пост заставляет нас осознать ценность воды и пищи, ведь обычно мы воспринимаем еду как должное.
Во время Рамадана люди также должны усерднее помогать нуждающимся, поэтому на улицах появляется больше нищих. Следует быть очень добрым по отношению к другим людям, а если ты обидел кого-нибудь, нужно признать это и извиниться. Люди как бы начинают жизнь заново.
Во время поста на протяжении светового дня нельзя есть, а также пить любую жидкость. Муэдзины, которые призывают к молитве в мечети, поют и тем самым сообщают людям, когда можно начинать есть, а когда нужно прекратить и обратиться к молитве. Местная мечеть располагалась вдали от дома, и пение муэдзина не могло меня разбудить. Я попросила Арифа стучаться в дверь и поднимать меня перед завтраком – в половине четвертого утра.
Один раз в час ночи я услышала голоса, а потом, когда проснулась, было уже восемь утра. «Может, они подумали, что я пошутила насчет поста?» – подумала я, но тут Ариф постучал в дверь и сказал, что в три часа у жены брата родился малыш. Они только что вернулись из больницы.
Мы отправились навестить невестку Арифа. В больнице было светло и солнечно, но, увидев женщину под капельницей, я встревожилась. Из-за миниатюрного сложения она не смогла родить самостоятельно, пришлось делать кесарево сечение. В палате не было никаких приборов, чтобы следить за состоянием роженицы. Женщина выглядела совсем слабой, она лежала на узкой высокой раскладушке с тонким матрасом.
Сложнее всего в Рамадан было не пить воду. Стояла очень жаркая и влажная погода, а я не пила ночью и не завтракала. Жажда была невыносимой, и мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок, поэтому в первый день поста я сжульничала и выпила бутылку воды.
В тот день мы осмотрели достопримечательности, сыгравшие важную роль в распространении ислама на Яве. Великая мечеть, построенная в начале XVI века, – самая древняя здесь. Ее многочисленные колонны сделаны из дерева, покрытого резьбой в характерном индонезийском стиле. Поскольку я не мусульманка, в самую старую часть здания меня не пустили, однако внешние помещения нам удалось увидеть. Говорят, что эта мечеть обладает волшебными свойствами, поэтому многие люди приезжают издалека, чтобы помолиться здесь.
Однако я видела больше спящих, чем молящихся. Люди лежали повсюду – впрочем, в мечетях это обычное дело. Люди молятся, спят, дети играют – все происходит одновременно.
Позднее в тот вечер в мечети была праздничная молитва в честь первого вечера Рамадана. Сотни молящихся заполонили здание. Женщины были в белых накидках, покрывавших голову и тело, – особая одежда для посещения мечети, напоминающая просторный плащ с капюшоном. Обычно женщины молятся позади мужчин, чтобы не отвлекать их, но сегодня им выделили отдельную территорию. Это было потрясающее зрелище – сотни одинаково одетых женщин, двигающихся в унисон. Они вставали, опускались на колени, садились, снова вставали – это было похоже на огромный отрепетированный балет.
ЧУДЕСА ПО-КОРОЛЕВСКИ
Рядом с мечетью мы свернули на дорожку и подъехали к дому, у которого паслось стадо костлявых овец, принадлежащих султану. В этом кратоне (дворце) султан жил. Местные называют дворец Кратон Кесепухан. Его отделка эклектична, стены выложены голландской плиткой, расписанной синими ветряными мельницами. Трон с девятью цветными занавесями позади него символизирует девятерых Вали – проповедников, способствующих распространению мусульманства на Яве. Один из экспонатов дворца – ярко раскрашенная колесница, принадлежавшая султану, который правил в начале XVIII века. Она украшена золотыми лепестками, а также изображениями крыльев (символизирующих ислам), дракона (буддизм) и слона (индуизм) – символов всех трех религий королевских подданных.
Мы отправились на королевское кладбище, где вместе молились мусульмане и китайские буддисты. Одна из первых жен короля была из Китая, ее могила находилась на этом кладбище. Мать Арифа преклонила колени, чтобы помолиться духу Сунан Гунунг Джати – одного из прославленных Вали. Я думала, что мусульмане молятся только Аллаху, но она объяснила:
– Есть три вида существования. Недолгая жизнь. Рай, который откроется после конца света. В рай попадут избранные – в зависимости от того, насколько праведной была их жизнь. А также смерть и ожидание конца света, ожидание того момента, когда откроются райские врата. В течение этого времени можно молиться великим, которые являются посредниками между людьми и Аллахом.
По возвращении домой мы наконец собрались поесть.
– После дневного поста мы едим финики, как во времена Мухаммеда, – сказал Ариф.
Его мать внесла хрустальное блюдо с финиками из Саудовской Аравии.
После того как Ариф помолился, мы поехали в город отведать чиребонское блюдо под названием нази джамблан.
За большим столом, окруженным пластиковыми табуретками, прямо посреди тротуара стояла хозяйка. Мы могли выбрать любое угощение – от темпех (жареные пирожки из сои), картофеля на шпажках и тофу (соевый творог) до рыбы, которую так долго держали в соли, что она и на вкус стала как соль. Всего было около тридцати блюд. Пир начался с бананового листа, на который клали комочек риса, а сверху – все остальное.
Мы нашли маленькую лавочку, где торговали эс кампур. Чиребонский рецепт не был похож на полюбившийся мне в Банда-Ачех напиток: в чашу с ледяной стружкой наливали сгущенное молоко, посыпали его шоколадной стружкой и кусочками желе из тапиоки[13] и плодов пальмового дерева. Необычно, но вкусно.
На следующий день без пятнадцати четыре утра я, по крайней мере, проснулась, хотя время для завтрака было, прямо скажем, неподходящее. Мы позавтракали яйцами, рисом и самбалом и снова легли спать.
Позднее мы с Арифом отправились в «пещеру», как он называл это место. «Пещера» оказалась старой крепостью. Она была построена из шероховатого камня и стояла у искусственного озера; когда-то здесь отдыхала императорская семья. От крепости остались одни развалины, озеро высохло, трава побурела. Граффити и мусор усиливали ощущение заброшенности, однако место все равно было интересное.
Наш проводник рассказал историю о том, как голландские власти хотели убить императора:
– Правитель и один святой постились и медитировали в течение сорока дней и ночей и достигли состояния духовного просветления. Голландцы думали, что заманили их в ловушку в маленькой комнате, однако те двое продолжали медитировать, пока не исчезли – их тела просто испарились. Один позднее появился в Китае, второй – в Мекке.
Я спросила мусульманского ученого о том, какое значение имеет срок в сорок дней, и тот ответил:
– Сорок дней и сорок ночей – срок из Ветхого Завета; в течение этого времени Моисей разговаривал с Богом. На Яве ислам смешался с индуизмом и буддизмом, – добавил он. – Отсюда и мистический символизм. В исламе есть священные числа – например, семь (семь небесных сфер). Сорок – еще одно такое число. Есть предание о сорока молитвах в Медине (город в Саудовской Аравии, куда бежал Мухаммед и где вначале процветал ислам). Если человек будет совершать сорок молитв подряд без перерыва пять раз в день в течение восьми дней, то освободится от лицемерия. Также в исламе особое значение имеет число пять – люди должны молиться пять раз в день.
Мы отправились на королевское кладбище, где вместе молились мусульмане и китайские буддисты. Одна из первых жен короля была из Китая, ее могила находилась на этом кладбище. Мать Арифа преклонила колени, чтобы помолиться духу Сунан Гунунг Джати – одного из прославленных Вали. Я думала, что мусульмане молятся только Аллаху, но она объяснила:
– Есть три вида существования. Недолгая жизнь. Рай, который откроется после конца света. В рай попадут избранные – в зависимости от того, насколько праведной была их жизнь. А также смерть и ожидание конца света, ожидание того момента, когда откроются райские врата. В течение этого времени можно молиться великим, которые являются посредниками между людьми и Аллахом.
По возвращении домой мы наконец собрались поесть.
– После дневного поста мы едим финики, как во времена Мухаммеда, – сказал Ариф.
Его мать внесла хрустальное блюдо с финиками из Саудовской Аравии.
После того как Ариф помолился, мы поехали в город отведать чиребонское блюдо под названием нази джамблан.
За большим столом, окруженным пластиковыми табуретками, прямо посреди тротуара стояла хозяйка. Мы могли выбрать любое угощение – от темпех (жареные пирожки из сои), картофеля на шпажках и тофу (соевый творог) до рыбы, которую так долго держали в соли, что она и на вкус стала как соль. Всего было около тридцати блюд. Пир начался с бананового листа, на который клали комочек риса, а сверху – все остальное.
Мы нашли маленькую лавочку, где торговали эс кампур. Чиребонский рецепт не был похож на полюбившийся мне в Банда-Ачех напиток: в чашу с ледяной стружкой наливали сгущенное молоко, посыпали его шоколадной стружкой и кусочками желе из тапиоки[13] и плодов пальмового дерева. Необычно, но вкусно.
На следующий день без пятнадцати четыре утра я, по крайней мере, проснулась, хотя время для завтрака было, прямо скажем, неподходящее. Мы позавтракали яйцами, рисом и самбалом и снова легли спать.
Позднее мы с Арифом отправились в «пещеру», как он называл это место. «Пещера» оказалась старой крепостью. Она была построена из шероховатого камня и стояла у искусственного озера; когда-то здесь отдыхала императорская семья. От крепости остались одни развалины, озеро высохло, трава побурела. Граффити и мусор усиливали ощущение заброшенности, однако место все равно было интересное.
Наш проводник рассказал историю о том, как голландские власти хотели убить императора:
– Правитель и один святой постились и медитировали в течение сорока дней и ночей и достигли состояния духовного просветления. Голландцы думали, что заманили их в ловушку в маленькой комнате, однако те двое продолжали медитировать, пока не исчезли – их тела просто испарились. Один позднее появился в Китае, второй – в Мекке.
Я спросила мусульманского ученого о том, какое значение имеет срок в сорок дней, и тот ответил:
– Сорок дней и сорок ночей – срок из Ветхого Завета; в течение этого времени Моисей разговаривал с Богом. На Яве ислам смешался с индуизмом и буддизмом, – добавил он. – Отсюда и мистический символизм. В исламе есть священные числа – например, семь (семь небесных сфер). Сорок – еще одно такое число. Есть предание о сорока молитвах в Медине (город в Саудовской Аравии, куда бежал Мухаммед и где вначале процветал ислам). Если человек будет совершать сорок молитв подряд без перерыва пять раз в день в течение восьми дней, то освободится от лицемерия. Также в исламе особое значение имеет число пять – люди должны молиться пять раз в день.
ТАК ДЕЛАЮТ БАТИК
У мамы Арифа была еще одна подработка – в деревне неподалеку она покупала батики и перепродавала их в Джакарте с наценкой. Однажды мы поехали в Трусми – деревню в пригороде, где большинство семей занимается росписью кустарным способом.
В одном доме мы увидели, как четверо мужчин разложили на столе длиной примерно пятнадцать метров кусок белой ткани. Разгладив ткань, они взяли квадратные рамки с рисунком и нанесли краску на ткань. Затем при помощи другой рамки нанесли другой цвет и рисунок поверх первого. Все происходило очень быстро, и уже через несколько минут длинный отрез ткани был готов; его повесили сушиться. Тиснение, как я потом узнала, это быстрый и дешевый способ.
Во дворе за домом одной хозяйки сидели женщины и раскрашивали ткань воском. Ручная роспись сложнее и ценится выше, чем тиснение. Одна женщина сидела чуть поодаль, словно в трансе. Вдруг она подозвала меня, приказала сесть на колени и принялась руками отгонять от меня духов и негативную энергию. После этого мини-сеанса экзорцизма я ощутила удивительное облегчение. Я спросила Арифа, что это было, и он рассмеялся:
– У нее не все дома, но лучше ей не противоречить – мало ли что!
От поста у меня болела голова, но после сеанса «очищения» боль прошла, я почувствовала облегчение.
В деревне я купила потрясающей красоты ткани из шелка, волокон банановой коры и ананаса. Они были покрыты изысканной ручной росписью с множеством мелких деталей.
В одном доме мы увидели, как четверо мужчин разложили на столе длиной примерно пятнадцать метров кусок белой ткани. Разгладив ткань, они взяли квадратные рамки с рисунком и нанесли краску на ткань. Затем при помощи другой рамки нанесли другой цвет и рисунок поверх первого. Все происходило очень быстро, и уже через несколько минут длинный отрез ткани был готов; его повесили сушиться. Тиснение, как я потом узнала, это быстрый и дешевый способ.
Во дворе за домом одной хозяйки сидели женщины и раскрашивали ткань воском. Ручная роспись сложнее и ценится выше, чем тиснение. Одна женщина сидела чуть поодаль, словно в трансе. Вдруг она подозвала меня, приказала сесть на колени и принялась руками отгонять от меня духов и негативную энергию. После этого мини-сеанса экзорцизма я ощутила удивительное облегчение. Я спросила Арифа, что это было, и он рассмеялся:
– У нее не все дома, но лучше ей не противоречить – мало ли что!
От поста у меня болела голова, но после сеанса «очищения» боль прошла, я почувствовала облегчение.
В деревне я купила потрясающей красоты ткани из шелка, волокон банановой коры и ананаса. Они были покрыты изысканной ручной росписью с множеством мелких деталей.
САМЫЙ БОГАТЫЙ В ИНДОНЕЗИИ
Однажды утром за нами заехал фургон и отвез нас в Бандунг – город, где Ариф учился в колледже. Мы проезжали мимо рисовых террас и живописных деревушек. Я сидела впереди, мне одновременно хотелось и смотреть, и спать, однако дорога не позволяла заснуть. Из двухполосной она постепенно превратилась в четырехполосную, и наш водитель ехал на огромной скорости, увиливая от автобусов, которые перестраивались из ряда в ряд. Мотоциклы петляли среди крупного транспорта, а пешеходы едва успевали проскальзывать между машинами.
Наш водитель обожал пристраиваться в хвост, обгонять на поворотах и прорываться между двумя машинами, даже когда казалось, что не хватит места проехать. Один раз он резко нажал на тормоз, и пятилетний племянник Арифа, Ибрагим, влетел на переднее сиденье между мной и водителем (водители в Индонезии сидят справа, пассажиры слева). Я машинально дернулась вправо, чтобы мальчик не ударился о лобовое стекло. Позже я сказала родным Арифа, что этот водитель ненормальный. Они не поняли меня и ответили:
Наш водитель обожал пристраиваться в хвост, обгонять на поворотах и прорываться между двумя машинами, даже когда казалось, что не хватит места проехать. Один раз он резко нажал на тормоз, и пятилетний племянник Арифа, Ибрагим, влетел на переднее сиденье между мной и водителем (водители в Индонезии сидят справа, пассажиры слева). Я машинально дернулась вправо, чтобы мальчик не ударился о лобовое стекло. Позже я сказала родным Арифа, что этот водитель ненормальный. Они не поняли меня и ответили: