Страница:
На крыльце террасы долго никого не было, но, наконец, появился сам Черемисин. И через несколько минут «Волга» въехала на участок и остановилась, обогнув дачу по периметру. Вице-премьеру было решительно ни к чему, чтобы кто-нибудь узнал, что он здесь. А еще через несколько минут они уже сидели с Черемисиным наедине в плетеных соломенных креслах.
— Уговаривать явились… — понимающе кивнул академик.
— Дорогой Андрей Терентьевич, — сказал Клоков, — мне все надоело не меньше, чем вам. И как мне хочется повторить то, что сделали вы, — плюнуть на все и уйти.
Как мы ждали все этой правды, этой свободы. И к чему пришли?
— Вы приехали сообщить мне эти новости? — усмехнулся ученый. — Вы же по табели о рангах то ли пятая, то ли шестая фигура в стране. Так что вы плачетесь, на что сетуете? У вас же все козыри на руках. Говорят, вы имеете на него влияние. Так подсуетитесь, черт возьми, повлияйте!
— Он теперь слушает других людей, сегодня уже не восемьдесят девятый… — Вам сейчас… сколько?
— Пятьдесят два, — сказал Клоков.
— А мне семьдесят. Но такой циничной, хамской расправы над наукой не допустил бы ни Хрущев, ни Ленька, никто… А уж Сталин пустил бы вас всех за такое правление на шашлык, и был бы прав. Так что говорить мне с вами решительно не о чем.
— Так что же, — грустно улыбнулся Клоков, — аудиенция окончена, поворачивать оглобли?
— Как вам будет угодно, — сказал академик и отвернулся к окну. — Я вас не приглашал.
Клоков понял: умный иезуит Лапичев все рассчитал точно. Не прилагая усилий, что называется, и пальцем не пошевелив, дали вспыльчивому старику выпустить первый пар. Теперь можно было потихоньку приступать к делу.
— Я бы уехал, — сказал Клоков. — Но неужели вы думаете, — вдруг вскричал он и вскочил из кресла, — вы, зная меня столько лет, допускаете, что у меня душа болит меньше вашего!
— А черт вас теперь всех разберет! — с желчным презрением ответил Черемисин. — Оборотень на оборотне… Уж какие люди, казалось бы… Лишь прикоснулись к власти, лишь чуть понюхали денег — и что же? Может, назвать имена? Перечислятьвечера не хватит. Русская наука! От Ломоносова! Во что вы ее ввергли?!
— Хотите коньяку? — спросил Клоков.
— А что? За упокой отечественной научной мысли можно и выпить. Чокаться с вами, уж простите, не пощажу ваших титулов и регалий, неохота, да на поминках, знаете ли, и не чокаются. Наташа! — крикнул Черемисин.
Его дочь сидела с Лапичевым в гостиной у камина и, невольно подчиняясь бодрому напору и мужскому очарованию своего визави, слушала сплетни и байки с самого верхнего этажа российской власти, о каких нельзя было бы узнать даже в самой информированной прессе.
Она поспешила на зов отца.
— Сообрази-ка нам чего-нибудь, — пощелкал пальцами академик. — Закусончик какой-нибудь… В общем, сконструируй для знатного гостя.
— Да бросьте вы, Андрей Терентьевич! — с сердцем воскликнул Клоков. — Сегодня именитый, а завтра… — А вот завтра и поглядим… — уже явно помягче сказал академик.
Наташа Черемисина ушла готовить, и, когда она скрылась, академик сказал:
— Значит, так, Герман Григорьевич, обсуждать проблему моего возвращения считаю излишним. При нынешнем раскладе — не вернусь. И покончим с этим. Вы ведь знали, когда ехали, что другого ответа не будет. Стало быть, приехали с чем-то иным. Слушаю… — Ошибаетесь, Андрей Терентьевич. Никакого камня за пазухой у меня нет. Но если бы вы вернулись, это было бы радостью для тысяч людей. Вы лидер коллектива, его символ.
— Лидер, символ… — вновь чувствуя приближение едва стихшего гнева, покраснел Черемисин. — Что я их, этим символом, что ли, кормить буду?
— Вот это и надо бы обсудить, — сказал Клоков.
— А что тут обсуждать? Теперь же всюду коммерческая основа. Можно, конечно, взять наш монтажно-сборочный корпус длиною сто семьдесят пять метров, разбить его штук на тыщу клетушек да и открыть на месте научно-производственного объединения общедоступный публичный дом. Вот вам и деньги на бочку! Только это уж как-нибудь без меня. После моей смерти, которой ждать, конечно, недолго, поскольку видеть все это, отдав делу сорок пять лет, никакое сердце не выдержит.
Потукает-потукает, да разорвется.
— Насчет супердома идея хорошая. Ну а если всерьез?
— Слушайте, — сказал Черемисин, — не морочьте мне голову. Вы же не просто так явились. У вас наверняка есть идея, которую требуется освятить легендарным именем вышедшего в тираж старика Черемисина. Излагайте.
— Все как раз наоборот, — строго, почти жестко сказал Клоков. — Напротив, Андрей Терентьевич, я приехал искать у вас совета и поддержки. Если хотитепомощи. Для вас, возможно, не секрет, что у меня есть враги. Тьма-тьмущая врагов. Им только и надо, чтобы я ушел по вашему примеру. Вот тогда-то они и разгуляются.
— Охотно верю, — кивнул конструктор. — Ну и что из того? Какой помощи вы ждете?
— В стране есть две соперничающие группы. И те и другие атакуют меня с двух сторон, чтобы я дал согласие и убедил Президента снять гриф секретности с вашего «Зодиака».
— Та-ак, — сказал Черемисин. — Чрезвычайно интересно… И что же, позвольте узнать, будет дальше? Небольшая тихая распродажа?
— Да что вы, Андрей Терентьевич, — невесело усмехнулся Клоков. — Кто ж его купит?
— То есть как — кто? — изумился Черемисин. — Это же истинное «ноу-хау», в полном смысле высокая технология! С руками оторвут! Или вы думаете, эти ваши толкачи-щипачи снятия секретности просто так добиваются? Наверняка уже снюхались с кем-нибудь за кордоном. Вот и теребят вас, чтобы других обойти… — Но это же преступление, — замахал руками Клоков, — вот так, за здорово живешь взять и отдать мировой приоритет!
— Обижаете, Герман Григорьевич, обижаете… Вовсе не за здорово живешь, а за о‑очень приличные миллионы. Тут, дорогой мой, такими нулями пахнет — глаза разбегаются.
— Все, что вы говорите, очень серьезно, — сказал Клоков. — Более чем серьезно. И как вы полагаете, кто бы мог раскошелиться?
— Ну это уж вам видней, политикам. Практически каждый обладатель ядерного оружия нового поколения был бы очень даже не прочь заполучить мой двигатель, а то и ракету в сборе. Ну и, конечно, с топливом в придачу.
— Но мы не можем этого допустить, — воскликнул Клоков. — И не допустим!
Признаюсь, настойчивость, с какой меня пытались уломать, мне показалась весьма подозрительной.
— А то вы сами не догадывались, откуда такой интерес и чем тут дело пахнет? — сощурил глаза Черемисин. — Такими вещами торговать сегодня нельзя. Одно дело — ну пушки там, ну самолеты… А тут двадцать четыре минуты полета, считайте, в любую точку планеты. Не игрушки… Разумеется, все, что слышал сейчас Клоков от бывшего генерального, для него новостью не являлось. Куда там! Он знал обо всем этом гораздо больше, чем его собеседник, и еле скрывал улыбку, слушая наивные речи великого старика.
— Так вот, Андрей Терентьевич, мы тут с вами единомышленники. Я знал это и до нашей встречи. Но нужно было удостовериться, потому и приехал. Сами понимаете — по нынешней жизни ни по телефону, ни по факсу по таким вопросам мнениями не обменяешься. Послезавтра этот вопрос должен решаться на правительстве. Я был бы очень признателен вам, если бы вы тоже присутствовали на этом заседании и высказали свою точку зрения.
— О чем разговор! — вдруг улыбнулся Черемисин. — Приеду и выступлю.
— Подготовьте доклад минут на пять. Я внесу вас в список выступающих.
— Но в каком качестве? Пенсионера?
— В качестве академика Черемисина. И… еще одна важная проблема. Мы решаем сейчас вопрос о вашем преемнике. Уж извините, но мы живем в мире реальностей.
Кого бы вы рекомендовали на должность генерального?
— А ваши кандидатуры?
— Мы считаем, только Роберт Николаевич сейчас мог бы потянуть… Тем более он ваш первый заместитель.
— Что ж, — сказал Черемисин. — Мы проработали со Стениным рука об руку пятнадцать лет. Думаю, справится.
За свою жизнь он не раз убеждался: чаще всего люди выдают себя, свои цели и намерения невольно. Так случилось и теперь, когда всего за несколько месяцев Нифонтову удалось едва ли не лучше всех узнать, какие люди и какие силы рвутся наверх и что может принести стране и народу их власть.
Он думал и думал, просчитывал ходы, прикидывал, выстраивал сложные схемы… В результате этой огромной умственной работы, на основе множества разрозненных фактов, их наложений и сопоставлений, начальник управления очертил круг лиц, которые, как он понял, могли представлять в будущем наибольшую опасность — не только для Президента и его курса, но и для России в целом.
Всего в этот круг вошло девятнадцать человек. То были как люди широко известные, так и персоны из тайного теневого мира, о которых никогда и ничего не писали газеты и чьи имена едва ли что-нибудь сказали бы рядовому обывателю.
Самым тревожным и настораживающим генералу Нифонтову представлялось то, что никто из этих людей почему-то не стремился занять вожделенный трон кремлевского владыки.
Похоже, все они были готовы довольствоваться функциями закулисных кукловодов, тайно манипулирующих легко управляемыми честолюбцами.
Самыми разными путями и в короткие сроки они стали обладателями огромных состояний, и выяснение происхождения их капиталов могло бы стать чрезвычайно интересной профессиональной задачей для сотрудников его управления. Нифонтов располагал надежными сведениями относительно того, во что вложены или где утаиваются миллионы и миллиарды многих из тех, кто полагал, будто тайны их состояний надежно похоронены до конца времен.
Весьма симптоматичным и важным Нифонтов считал то, что все эти люди множеством видимых и невидимых нитей были связаны друг с другомпроизводственными, денежными, политическими, а часто и семейными клановыми интересами.
Это была мощная промышленно-финансово-криминальная олигархия.
И лишь один человек, весьма почитаемый и авторитетный в этом тесном кругу, по одному параметру, казалось, совершенно выпадал из данной сплоченной когорты.
Судя по аналитическим выкладкам и оперативным данным, он не имел никакого состояния. Во всяком случае, то, чем он реально владел или даже гипотетически мог бы владеть, даже в сравнение не шло с теми богатствами, которыми обладали и распоряжались люди из его окружения.
Нифонтов чувствовал: именно тут крылось что-то чрезвычайно важное и опасное. Либо этот человек умел скрывать свои доходы и их источники несравнимо лучше всех остальных, либо его состояние было помещено в нечто такое, что невозможно было найти и выявить обычными методами.
На протяжении всего последнего десятилетия этот человек считался одним из самых известных, самых последовательных борцов за дело перестройки. Собственно говоря, благодаря такой репутации он и добился столь видного положения на демократическом Олимпе.
Но в отличие от подавляющего большинства его соратников он не нажил палат каменных и за ним не тянулся шлейф унизительных слухов. Единственное, чего он реально достиг, — это рост личной карьеры — от одного из помощников и советников Президента до поста вице-премьера, чуть ли не ключевого в правительстве. Этот пост давал ему колоссальное влияние в кремлевских верхах, так как к нему сходились все нити, соединявшие в единое целое важнейшие отрасли промышленности, науки, вооруженных сил и секретные спецслужбы.
Он уже давно входил в узкую группу неприкасаемых, тех, кого без личного распоряжения Президента не имели права проверять или брать в оперативную разработку ни Генеральная прокуратура, ни отчасти подчинявшиеся ему Федеральная служба безопасности и Министерство внутренних дел, ни даже их особое управление.
По крайней мере, так, и только так, могло быть, пока у власти находились те, кого представлял этот деятель — нынешний вице-премьер Герман Григорьевич Клоков.
Но почему этот великолепный администратор и личный друг самых заметных и известных представителей новейшей демократической элиты числился в списке генерала Нифонтова номером первым среди потенциально самых опасных людей? Какие на то были причины и основания?
То-то и оно, что прямых изобличающих фактов, поступков, высказываний Герману Григорьевичу Клокову предъявить было нельзя. Тут он был чист… Но было другое — сама система и характер его связей, обилие в высшей степени странных, сомнительных контактов, которых он в принципе должен был бы избегать.
Вместе с тем — и Нифонтов говорил себе это не раз — на фоне общей картины жизни, этой новой жизни и новых отношений, в том, что настораживало его в Клокове, уже вряд ли кто-нибудь усмотрел бы что-то предосудительное — слишком все перемешалось, перепуталось, поменялось местами. И тем не менее его уверенное барственное лицо рождало в Нифонтове тягостное беспокойство: для современного чиновника, участвующего в процессе преобразования всей российской индустрии, военно-промышленного комплекса, армии и обладающего при этом громадными полномочиями и правами распоряжаться колоссальными средствами, он был слишком, настораживающе безупречен.
Как-то уж чересчур точно, необъяснимо складно сходились у него все концы с концами, чего даже чисто теоретически теперь не могло быть в российской реальности.
Вот это-то и тревожило Нифонтова. Тревожило уже давно, задолго до той поры, когда, после смерти Волкова, он занял свой нынешний пост. За много месяцев до того, как было создано и само управление, когда он, будучи еще только полковником госбезопасности, на свой страх и риск, неофициально, используя самые невинные, самые окольные из всех путей, взял Клокова в негласную, возможно, смертельно опасную для собственной жизни, оперативную разработку.
Однако сколько ни возился с материалами, ничего компрометирующего не выявлялось, и Нифонтов уже готов был признать свои подозрения надуманными и беспочвенными.
Но в конце сентября девяносто третьего, примерно дней за пять до кровавых событий, когда на глазах у всей планеты заполыхал и почернел «Белый дом», он случайно увидел Клокова и глазам своим не поверил, когда тот, под прикрытием двух высоких молодых людей, быстро вышел украдкой из узенькой двери какого-то бокового служебного подъезда блокированного дома Верховного Совета и, согнувшись, явно стараясь быть никем не замеченным, юркнул не в черный «вольво» и даже не в «Волгу», а в задрипанный фургончик-"уазик", покрашенный какой-то неприметной мутно-зеленой краской. Да и одет был друг и советчик Президента явно в чужое потертое пальтецо и кепчонку.
Скорее всего, Нифонтов никогда не узнал бы его в этом наряде, если бы не провел столько вечеров в разглядывании самых разных фотографий Германа Григорьевича.
Все это заняло буквально несколько секунд, но эти секунды многое открыли Нифонтову и дали повод к новым размышлениям.
Что заставило столь осторожного, столь изощренного человека так рисковать, чтоб, изменив облик, отправиться в стан противников своего патрона? Что делал он там, с кем встречался? Или, быть может, был отправлен с некой тайной миссией, с неким дипломатическим поручением, как тайный парламентарий? Или?.. Тут было, было над чем поломать голову.
Нифонтов запомнил номер того фургончика. Он распорядился негласно установить, чей это «уазик», откуда и по какому прописан ведомству. Ответ, который через три часа лежал на столе, потряс полковника Нифонтова.
Как оказалось, зеленоватенький «уазик» был не московский. Он был зарегистрирован в области и принадлежал местному военно-спортивному клубу, вернее, его учебно-тренировочному центру. А этот центр Нифонтов по роду свой деятельности хорошо знал.
Согласно данным оперативных источников там тайно проходили силовую, оперативно-тактическую и диверсионно-террористическую подготовку боевики праворадикальной организации НДРЛ — "Национальное движение «Русская лига».
Получив эти сведения, Нифонтов долго сидел неподвижно, понимая, что, по-видимому, перед ним случайно приоткрылась тайна невидимой оборотной стороны жизни, быть может, не одного только Германа Григорьевича Клокова, но, возможно, и некой глубоко законспирированной, разветвленной организации, которая незримо пронизала и объединила многих и многих людей.
Все это могло оказаться бредом, полной нелепостью. Но когда в начале октября в самом центре Москвы развернулись кровопролитные боевые действия и внутри «Белого дома» неведомым образом очутились сотни отлично подготовленных вооруженных бойцов со стилизованной свастикой на рукавах, которые точно так же загадочно и беспрепятственно ушли потом с оружием из горящего здания, полковник госбезопасности Александр Нифонтов получил неопровержимое подтверждение своим догадкам.
Из множества оперативно-следственных фотографий защитников «Белого дома», убитых при штурме и вокруг здания, его внимание привлекли два снимка. На них он без труда узнал двух тех самых молодых людей, которые выводили тогда Клокова из здания и уехали вместе с ним в кузове фургончика.
Повинуясь скорее интуиции, чем рассудку, Нифонтов затребовал заключения судебно-медицинских экспертов по обоим трупам и не очень удивился, узнав, что оба были убиты из одного и того же пистолета выстрелами в упор в затылок.
Сомнений не осталось — согласно чьему-то приказу таким образом убрали ненужных свидетелей.
Никаких прямых доказательств, которые связывали бы эти убийства с Германом Клоковым, разумеется, не было. И тем не менее для Нифонтова с этого момента многое разъяснилось.
Хотя могущественный помощник-советник, а затем и вице-премьер оставался недосягаемым для закона, Нифонтов уже догадывался, что скрывается на дне этой тщательно забаррикадированной души, и неотступно держал этого человека в поле своего внимания, используя малейшую возможность для предельно осторожных и глубоко засекреченных оперативных действий в отношении его связей, контактов, передвижений… Прежде всего Нифонтова интересовало перемещение материальных и финансовых средств, к которым имел пусть даже самое отдаленное касательство Герман Клоков.
Но, видимо, тот действовал чрезвычайно тонко, грамотно и хитро. Практически не делал промахов. Каждый шаг его был продуман, подстрахован и обеспечен со всех точек зрения. Удивляться не приходилось. В его команде, состоявшей из официального аппарата помощников, референтов, советников и секретарей, имелись и добровольцы — едва ли не самые опытные и эрудированные столичные юристы, политологи-аналитики, программисты, ну и, конечно, лучшие эксперты во всех сферах и отраслях разведки, военной техники и науки.
Стараясь ничем не выдать себя, Нифонтов по своим каналам сумел установить, что все эти люди за очень короткий срок, а именно — за то время, что были рядом с Клоковым, не просто повысили свой материальный статус, но фантастически разбогатели.
Шло накопление информации. Она собиралась по штришкам, по крупицам, которые понемногу складывались в некую общую картину и неизбежно приводили к определенным выводам. А выводы и предположения Нифонтова были таковы, что могли поразить любого… Во всяком случае, у него появилась пока не доказанная, юридически ничем еще не подтвержденная версия относительно того, во что могло быть обращено и вложено как бы не существующее, незримое состояние Клокова и для чего, на какие расходы в недалеком будущем ему могли бы потребоваться колоссальные средства от многосложных тайных банковских операций, а также от продажи нелегально переправленного за рубеж уникального ракетного двигателя и технологии производства его фантастического топлива.
Истощенная, обнищавшая российская военно-космическая отрасль в обозримом будущем при всем желании не могла использовать ракету с новым двигателем «Зодиак РД‑018», и производственная программа по этому проекту специальным правительственным постановлением по НПО «Апогей» вот-вот должна была быть свернута и закрыта на неопределенный срок.
По имеющимся сведениям, такая сделка могла заинтересовать сразу нескольких зарубежных партнеров. Но заключить ее надлежало в строжайшей тайне, под видом какого-либо иного технологического оборудования, продажа которого не возбудила бы ничьих подозрений и не привела бы к международному скандалу, как это уже было несколько лет назад. Тогда заключению сделки с Индией воспротивились одновременно все ее соседи, и уж конечно не остались в стороне американцы, которые, по сути дела, и сорвали этот контракт.
Та история не должна была повториться.
Да и не о нуждах родной Российской армии, а уж тем более фирмы Черемисина думал генерал-лейтенант Курцевский. У него были совсем иные цели.
Дело, за которое он принялся, затягивать было нельзя: наперекор мнению, что Русь-матушка обеднела умными людьми, генерал Курцевский полагал иначе, а это значило, что не сегодня-завтра весь их замысел может полететь вверх тормашками по милости каких-нибудь не менее умных конкурентов.
А то, что такие конкуренты у их торгово-коммерческого объединенияакционерного общества закрытого типа «Армада» — имеются, что их просто не может не быть, он отлично понял еще тогда, в «Апогее», в день испытаний двигателя.
Присутствовал он вместе с некоторыми из своих нынешних компаньонов из Министерства обороны и на том совещании, когда конструктор Черемисин заявил о своем уходе.
Осторожно, тщательно выверяя каждое слово и действие через доверенных лиц, он прощупывал людей из разных ведомств, так или иначе причастных к созданию двигателя «Зодиак РД 018» — что там у них на уме, не предпринимают ли они что-нибудь схожее с тем, что планировал он со своими генералами. И вскоре стал получать сигналы, подтверждавшие его подозрения.
Надо было спешить.
В безбрежной Москве или в неоглядном Подмосковье нашлось бы множество укромных уголков, где они могли бы спокойно собраться и не спеша обсудить все свои проблемы.
Однако эпоха фантастических технологий принесла в мир столько средств негласного аудиовизуального контроля и дистанционного наблюдения, что сделала подобные «планерки» слишком рискованными. Поэтому эта встреча была невозможна ни в их обширных кабинетах на Арбатской площади или в Генштабе на улице Шапошникова, ни в одном из учебных центров, не говоря уж о чьей-то даче где-нибудь в Баковке, Жаворонках или Архангельском… И, тем не менее, несмотря на риск, им было совершенно необходимо провести генеральное совещание, решить все вопросы перед окончательным утверждением задуманного плана.
Они рисковали, рисковали смертельно… Если бы их тайные цели и намерения стали известны — тут запахло бы не просто отстранением от должностей, позорным разбирательством и трибуналом. Это грозило бы каждому из них скорой и верной смертью.
А все они слишком любили жизнь, слишком дорожили тем, что имели. Поэтому встреча, на которой они должны были присутствовать все семеро, ни у кого не должна была вызвать ни малейшего подозрения. Но это казалось почти невозможным.
Всюду были соперники, завистники, соглядатаи… Но наконец был найден простой, абсолютно надежный повод для встречи, на которой они могли бы, как говорится, на глазах у всех оказаться рядом и в сугубо неформальной обстановке, за какие-то пятнадцать — двадцать минут, обсудить все вопросы.
Решение это, разумеется, было слишком деликатным, чтобы тот, кто пришел к этому решению, открыто посвятил в него всех остальных. Но он был мозговым трестом, инициатором всего их предприятия, а значит — ему и карты в руки.
А уж поймут ли, допетрят остальные — это уж, как водится, в их досье. Во всяком случае, он знал, как запустить этот механизм, знал, на какие рычажки и пружинки нажать, через кого и как привести в действие все передаточные шестерни, чтобы система сработала безотказно…
Сослуживцев генерала потрясло, что вот таким образом покинул сей грешный мир товарищ, считавшийся абсолютно непотопляемым: ни для кого не было секретом, какие связи были у покойного, что именно через генерала Сидорчука можно было решить пресловутые «задачи взятия дачи». То, что вокруг его имени давно витали нехорошие слухи, уж кого-кого, а Сидорчука вряд ли могло привести к намерению защитить офицерскую честь последней свинцовой точкой в висок.
Все были убеждены, что такие, как он, не стреляются никогда, ни при каких обстоятельствах. Если, конечно, не откроется нечто такое, что сделает финальный выстрел спасительным избавлением от настоящей беды.
— Уговаривать явились… — понимающе кивнул академик.
— Дорогой Андрей Терентьевич, — сказал Клоков, — мне все надоело не меньше, чем вам. И как мне хочется повторить то, что сделали вы, — плюнуть на все и уйти.
Как мы ждали все этой правды, этой свободы. И к чему пришли?
— Вы приехали сообщить мне эти новости? — усмехнулся ученый. — Вы же по табели о рангах то ли пятая, то ли шестая фигура в стране. Так что вы плачетесь, на что сетуете? У вас же все козыри на руках. Говорят, вы имеете на него влияние. Так подсуетитесь, черт возьми, повлияйте!
— Он теперь слушает других людей, сегодня уже не восемьдесят девятый… — Вам сейчас… сколько?
— Пятьдесят два, — сказал Клоков.
— А мне семьдесят. Но такой циничной, хамской расправы над наукой не допустил бы ни Хрущев, ни Ленька, никто… А уж Сталин пустил бы вас всех за такое правление на шашлык, и был бы прав. Так что говорить мне с вами решительно не о чем.
— Так что же, — грустно улыбнулся Клоков, — аудиенция окончена, поворачивать оглобли?
— Как вам будет угодно, — сказал академик и отвернулся к окну. — Я вас не приглашал.
Клоков понял: умный иезуит Лапичев все рассчитал точно. Не прилагая усилий, что называется, и пальцем не пошевелив, дали вспыльчивому старику выпустить первый пар. Теперь можно было потихоньку приступать к делу.
— Я бы уехал, — сказал Клоков. — Но неужели вы думаете, — вдруг вскричал он и вскочил из кресла, — вы, зная меня столько лет, допускаете, что у меня душа болит меньше вашего!
— А черт вас теперь всех разберет! — с желчным презрением ответил Черемисин. — Оборотень на оборотне… Уж какие люди, казалось бы… Лишь прикоснулись к власти, лишь чуть понюхали денег — и что же? Может, назвать имена? Перечислятьвечера не хватит. Русская наука! От Ломоносова! Во что вы ее ввергли?!
— Хотите коньяку? — спросил Клоков.
— А что? За упокой отечественной научной мысли можно и выпить. Чокаться с вами, уж простите, не пощажу ваших титулов и регалий, неохота, да на поминках, знаете ли, и не чокаются. Наташа! — крикнул Черемисин.
Его дочь сидела с Лапичевым в гостиной у камина и, невольно подчиняясь бодрому напору и мужскому очарованию своего визави, слушала сплетни и байки с самого верхнего этажа российской власти, о каких нельзя было бы узнать даже в самой информированной прессе.
Она поспешила на зов отца.
— Сообрази-ка нам чего-нибудь, — пощелкал пальцами академик. — Закусончик какой-нибудь… В общем, сконструируй для знатного гостя.
— Да бросьте вы, Андрей Терентьевич! — с сердцем воскликнул Клоков. — Сегодня именитый, а завтра… — А вот завтра и поглядим… — уже явно помягче сказал академик.
Наташа Черемисина ушла готовить, и, когда она скрылась, академик сказал:
— Значит, так, Герман Григорьевич, обсуждать проблему моего возвращения считаю излишним. При нынешнем раскладе — не вернусь. И покончим с этим. Вы ведь знали, когда ехали, что другого ответа не будет. Стало быть, приехали с чем-то иным. Слушаю… — Ошибаетесь, Андрей Терентьевич. Никакого камня за пазухой у меня нет. Но если бы вы вернулись, это было бы радостью для тысяч людей. Вы лидер коллектива, его символ.
— Лидер, символ… — вновь чувствуя приближение едва стихшего гнева, покраснел Черемисин. — Что я их, этим символом, что ли, кормить буду?
— Вот это и надо бы обсудить, — сказал Клоков.
— А что тут обсуждать? Теперь же всюду коммерческая основа. Можно, конечно, взять наш монтажно-сборочный корпус длиною сто семьдесят пять метров, разбить его штук на тыщу клетушек да и открыть на месте научно-производственного объединения общедоступный публичный дом. Вот вам и деньги на бочку! Только это уж как-нибудь без меня. После моей смерти, которой ждать, конечно, недолго, поскольку видеть все это, отдав делу сорок пять лет, никакое сердце не выдержит.
Потукает-потукает, да разорвется.
— Насчет супердома идея хорошая. Ну а если всерьез?
— Слушайте, — сказал Черемисин, — не морочьте мне голову. Вы же не просто так явились. У вас наверняка есть идея, которую требуется освятить легендарным именем вышедшего в тираж старика Черемисина. Излагайте.
— Все как раз наоборот, — строго, почти жестко сказал Клоков. — Напротив, Андрей Терентьевич, я приехал искать у вас совета и поддержки. Если хотитепомощи. Для вас, возможно, не секрет, что у меня есть враги. Тьма-тьмущая врагов. Им только и надо, чтобы я ушел по вашему примеру. Вот тогда-то они и разгуляются.
— Охотно верю, — кивнул конструктор. — Ну и что из того? Какой помощи вы ждете?
— В стране есть две соперничающие группы. И те и другие атакуют меня с двух сторон, чтобы я дал согласие и убедил Президента снять гриф секретности с вашего «Зодиака».
— Та-ак, — сказал Черемисин. — Чрезвычайно интересно… И что же, позвольте узнать, будет дальше? Небольшая тихая распродажа?
— Да что вы, Андрей Терентьевич, — невесело усмехнулся Клоков. — Кто ж его купит?
— То есть как — кто? — изумился Черемисин. — Это же истинное «ноу-хау», в полном смысле высокая технология! С руками оторвут! Или вы думаете, эти ваши толкачи-щипачи снятия секретности просто так добиваются? Наверняка уже снюхались с кем-нибудь за кордоном. Вот и теребят вас, чтобы других обойти… — Но это же преступление, — замахал руками Клоков, — вот так, за здорово живешь взять и отдать мировой приоритет!
— Обижаете, Герман Григорьевич, обижаете… Вовсе не за здорово живешь, а за о‑очень приличные миллионы. Тут, дорогой мой, такими нулями пахнет — глаза разбегаются.
— Все, что вы говорите, очень серьезно, — сказал Клоков. — Более чем серьезно. И как вы полагаете, кто бы мог раскошелиться?
— Ну это уж вам видней, политикам. Практически каждый обладатель ядерного оружия нового поколения был бы очень даже не прочь заполучить мой двигатель, а то и ракету в сборе. Ну и, конечно, с топливом в придачу.
— Но мы не можем этого допустить, — воскликнул Клоков. — И не допустим!
Признаюсь, настойчивость, с какой меня пытались уломать, мне показалась весьма подозрительной.
— А то вы сами не догадывались, откуда такой интерес и чем тут дело пахнет? — сощурил глаза Черемисин. — Такими вещами торговать сегодня нельзя. Одно дело — ну пушки там, ну самолеты… А тут двадцать четыре минуты полета, считайте, в любую точку планеты. Не игрушки… Разумеется, все, что слышал сейчас Клоков от бывшего генерального, для него новостью не являлось. Куда там! Он знал обо всем этом гораздо больше, чем его собеседник, и еле скрывал улыбку, слушая наивные речи великого старика.
— Так вот, Андрей Терентьевич, мы тут с вами единомышленники. Я знал это и до нашей встречи. Но нужно было удостовериться, потому и приехал. Сами понимаете — по нынешней жизни ни по телефону, ни по факсу по таким вопросам мнениями не обменяешься. Послезавтра этот вопрос должен решаться на правительстве. Я был бы очень признателен вам, если бы вы тоже присутствовали на этом заседании и высказали свою точку зрения.
— О чем разговор! — вдруг улыбнулся Черемисин. — Приеду и выступлю.
— Подготовьте доклад минут на пять. Я внесу вас в список выступающих.
— Но в каком качестве? Пенсионера?
— В качестве академика Черемисина. И… еще одна важная проблема. Мы решаем сейчас вопрос о вашем преемнике. Уж извините, но мы живем в мире реальностей.
Кого бы вы рекомендовали на должность генерального?
— А ваши кандидатуры?
— Мы считаем, только Роберт Николаевич сейчас мог бы потянуть… Тем более он ваш первый заместитель.
— Что ж, — сказал Черемисин. — Мы проработали со Стениным рука об руку пятнадцать лет. Думаю, справится.
* * *
…За время, прошедшее после назначения на должность, начальник Управления по планированию специальных мероприятий генерал-лейтенант Нифонтов сумел узнать и понять многое, что позволило ему стать одним из самых осведомленных людей в стране.За свою жизнь он не раз убеждался: чаще всего люди выдают себя, свои цели и намерения невольно. Так случилось и теперь, когда всего за несколько месяцев Нифонтову удалось едва ли не лучше всех узнать, какие люди и какие силы рвутся наверх и что может принести стране и народу их власть.
Он думал и думал, просчитывал ходы, прикидывал, выстраивал сложные схемы… В результате этой огромной умственной работы, на основе множества разрозненных фактов, их наложений и сопоставлений, начальник управления очертил круг лиц, которые, как он понял, могли представлять в будущем наибольшую опасность — не только для Президента и его курса, но и для России в целом.
Всего в этот круг вошло девятнадцать человек. То были как люди широко известные, так и персоны из тайного теневого мира, о которых никогда и ничего не писали газеты и чьи имена едва ли что-нибудь сказали бы рядовому обывателю.
Самым тревожным и настораживающим генералу Нифонтову представлялось то, что никто из этих людей почему-то не стремился занять вожделенный трон кремлевского владыки.
Похоже, все они были готовы довольствоваться функциями закулисных кукловодов, тайно манипулирующих легко управляемыми честолюбцами.
Самыми разными путями и в короткие сроки они стали обладателями огромных состояний, и выяснение происхождения их капиталов могло бы стать чрезвычайно интересной профессиональной задачей для сотрудников его управления. Нифонтов располагал надежными сведениями относительно того, во что вложены или где утаиваются миллионы и миллиарды многих из тех, кто полагал, будто тайны их состояний надежно похоронены до конца времен.
Весьма симптоматичным и важным Нифонтов считал то, что все эти люди множеством видимых и невидимых нитей были связаны друг с другомпроизводственными, денежными, политическими, а часто и семейными клановыми интересами.
Это была мощная промышленно-финансово-криминальная олигархия.
И лишь один человек, весьма почитаемый и авторитетный в этом тесном кругу, по одному параметру, казалось, совершенно выпадал из данной сплоченной когорты.
Судя по аналитическим выкладкам и оперативным данным, он не имел никакого состояния. Во всяком случае, то, чем он реально владел или даже гипотетически мог бы владеть, даже в сравнение не шло с теми богатствами, которыми обладали и распоряжались люди из его окружения.
Нифонтов чувствовал: именно тут крылось что-то чрезвычайно важное и опасное. Либо этот человек умел скрывать свои доходы и их источники несравнимо лучше всех остальных, либо его состояние было помещено в нечто такое, что невозможно было найти и выявить обычными методами.
На протяжении всего последнего десятилетия этот человек считался одним из самых известных, самых последовательных борцов за дело перестройки. Собственно говоря, благодаря такой репутации он и добился столь видного положения на демократическом Олимпе.
Но в отличие от подавляющего большинства его соратников он не нажил палат каменных и за ним не тянулся шлейф унизительных слухов. Единственное, чего он реально достиг, — это рост личной карьеры — от одного из помощников и советников Президента до поста вице-премьера, чуть ли не ключевого в правительстве. Этот пост давал ему колоссальное влияние в кремлевских верхах, так как к нему сходились все нити, соединявшие в единое целое важнейшие отрасли промышленности, науки, вооруженных сил и секретные спецслужбы.
Он уже давно входил в узкую группу неприкасаемых, тех, кого без личного распоряжения Президента не имели права проверять или брать в оперативную разработку ни Генеральная прокуратура, ни отчасти подчинявшиеся ему Федеральная служба безопасности и Министерство внутренних дел, ни даже их особое управление.
По крайней мере, так, и только так, могло быть, пока у власти находились те, кого представлял этот деятель — нынешний вице-премьер Герман Григорьевич Клоков.
Но почему этот великолепный администратор и личный друг самых заметных и известных представителей новейшей демократической элиты числился в списке генерала Нифонтова номером первым среди потенциально самых опасных людей? Какие на то были причины и основания?
То-то и оно, что прямых изобличающих фактов, поступков, высказываний Герману Григорьевичу Клокову предъявить было нельзя. Тут он был чист… Но было другое — сама система и характер его связей, обилие в высшей степени странных, сомнительных контактов, которых он в принципе должен был бы избегать.
Вместе с тем — и Нифонтов говорил себе это не раз — на фоне общей картины жизни, этой новой жизни и новых отношений, в том, что настораживало его в Клокове, уже вряд ли кто-нибудь усмотрел бы что-то предосудительное — слишком все перемешалось, перепуталось, поменялось местами. И тем не менее его уверенное барственное лицо рождало в Нифонтове тягостное беспокойство: для современного чиновника, участвующего в процессе преобразования всей российской индустрии, военно-промышленного комплекса, армии и обладающего при этом громадными полномочиями и правами распоряжаться колоссальными средствами, он был слишком, настораживающе безупречен.
Как-то уж чересчур точно, необъяснимо складно сходились у него все концы с концами, чего даже чисто теоретически теперь не могло быть в российской реальности.
Вот это-то и тревожило Нифонтова. Тревожило уже давно, задолго до той поры, когда, после смерти Волкова, он занял свой нынешний пост. За много месяцев до того, как было создано и само управление, когда он, будучи еще только полковником госбезопасности, на свой страх и риск, неофициально, используя самые невинные, самые окольные из всех путей, взял Клокова в негласную, возможно, смертельно опасную для собственной жизни, оперативную разработку.
Однако сколько ни возился с материалами, ничего компрометирующего не выявлялось, и Нифонтов уже готов был признать свои подозрения надуманными и беспочвенными.
Но в конце сентября девяносто третьего, примерно дней за пять до кровавых событий, когда на глазах у всей планеты заполыхал и почернел «Белый дом», он случайно увидел Клокова и глазам своим не поверил, когда тот, под прикрытием двух высоких молодых людей, быстро вышел украдкой из узенькой двери какого-то бокового служебного подъезда блокированного дома Верховного Совета и, согнувшись, явно стараясь быть никем не замеченным, юркнул не в черный «вольво» и даже не в «Волгу», а в задрипанный фургончик-"уазик", покрашенный какой-то неприметной мутно-зеленой краской. Да и одет был друг и советчик Президента явно в чужое потертое пальтецо и кепчонку.
Скорее всего, Нифонтов никогда не узнал бы его в этом наряде, если бы не провел столько вечеров в разглядывании самых разных фотографий Германа Григорьевича.
Все это заняло буквально несколько секунд, но эти секунды многое открыли Нифонтову и дали повод к новым размышлениям.
Что заставило столь осторожного, столь изощренного человека так рисковать, чтоб, изменив облик, отправиться в стан противников своего патрона? Что делал он там, с кем встречался? Или, быть может, был отправлен с некой тайной миссией, с неким дипломатическим поручением, как тайный парламентарий? Или?.. Тут было, было над чем поломать голову.
Нифонтов запомнил номер того фургончика. Он распорядился негласно установить, чей это «уазик», откуда и по какому прописан ведомству. Ответ, который через три часа лежал на столе, потряс полковника Нифонтова.
Как оказалось, зеленоватенький «уазик» был не московский. Он был зарегистрирован в области и принадлежал местному военно-спортивному клубу, вернее, его учебно-тренировочному центру. А этот центр Нифонтов по роду свой деятельности хорошо знал.
Согласно данным оперативных источников там тайно проходили силовую, оперативно-тактическую и диверсионно-террористическую подготовку боевики праворадикальной организации НДРЛ — "Национальное движение «Русская лига».
Получив эти сведения, Нифонтов долго сидел неподвижно, понимая, что, по-видимому, перед ним случайно приоткрылась тайна невидимой оборотной стороны жизни, быть может, не одного только Германа Григорьевича Клокова, но, возможно, и некой глубоко законспирированной, разветвленной организации, которая незримо пронизала и объединила многих и многих людей.
Все это могло оказаться бредом, полной нелепостью. Но когда в начале октября в самом центре Москвы развернулись кровопролитные боевые действия и внутри «Белого дома» неведомым образом очутились сотни отлично подготовленных вооруженных бойцов со стилизованной свастикой на рукавах, которые точно так же загадочно и беспрепятственно ушли потом с оружием из горящего здания, полковник госбезопасности Александр Нифонтов получил неопровержимое подтверждение своим догадкам.
Из множества оперативно-следственных фотографий защитников «Белого дома», убитых при штурме и вокруг здания, его внимание привлекли два снимка. На них он без труда узнал двух тех самых молодых людей, которые выводили тогда Клокова из здания и уехали вместе с ним в кузове фургончика.
Повинуясь скорее интуиции, чем рассудку, Нифонтов затребовал заключения судебно-медицинских экспертов по обоим трупам и не очень удивился, узнав, что оба были убиты из одного и того же пистолета выстрелами в упор в затылок.
Сомнений не осталось — согласно чьему-то приказу таким образом убрали ненужных свидетелей.
Никаких прямых доказательств, которые связывали бы эти убийства с Германом Клоковым, разумеется, не было. И тем не менее для Нифонтова с этого момента многое разъяснилось.
Хотя могущественный помощник-советник, а затем и вице-премьер оставался недосягаемым для закона, Нифонтов уже догадывался, что скрывается на дне этой тщательно забаррикадированной души, и неотступно держал этого человека в поле своего внимания, используя малейшую возможность для предельно осторожных и глубоко засекреченных оперативных действий в отношении его связей, контактов, передвижений… Прежде всего Нифонтова интересовало перемещение материальных и финансовых средств, к которым имел пусть даже самое отдаленное касательство Герман Клоков.
Но, видимо, тот действовал чрезвычайно тонко, грамотно и хитро. Практически не делал промахов. Каждый шаг его был продуман, подстрахован и обеспечен со всех точек зрения. Удивляться не приходилось. В его команде, состоявшей из официального аппарата помощников, референтов, советников и секретарей, имелись и добровольцы — едва ли не самые опытные и эрудированные столичные юристы, политологи-аналитики, программисты, ну и, конечно, лучшие эксперты во всех сферах и отраслях разведки, военной техники и науки.
Стараясь ничем не выдать себя, Нифонтов по своим каналам сумел установить, что все эти люди за очень короткий срок, а именно — за то время, что были рядом с Клоковым, не просто повысили свой материальный статус, но фантастически разбогатели.
Шло накопление информации. Она собиралась по штришкам, по крупицам, которые понемногу складывались в некую общую картину и неизбежно приводили к определенным выводам. А выводы и предположения Нифонтова были таковы, что могли поразить любого… Во всяком случае, у него появилась пока не доказанная, юридически ничем еще не подтвержденная версия относительно того, во что могло быть обращено и вложено как бы не существующее, незримое состояние Клокова и для чего, на какие расходы в недалеком будущем ему могли бы потребоваться колоссальные средства от многосложных тайных банковских операций, а также от продажи нелегально переправленного за рубеж уникального ракетного двигателя и технологии производства его фантастического топлива.
Истощенная, обнищавшая российская военно-космическая отрасль в обозримом будущем при всем желании не могла использовать ракету с новым двигателем «Зодиак РД‑018», и производственная программа по этому проекту специальным правительственным постановлением по НПО «Апогей» вот-вот должна была быть свернута и закрыта на неопределенный срок.
* * *
Генерал-лейтенант Владлен Иванович Курцевский, как один из наиболее авторитетных представителей заказчика от военного ведомства, решил выступить с предложением пополнить казну Министерства обороны и поддержать НПО «Апогей», попытавшись реализовать на коммерческой основе никому не нужные двигатель и ракету через объединение «Армада», где он состоял одним из основных учредителей.По имеющимся сведениям, такая сделка могла заинтересовать сразу нескольких зарубежных партнеров. Но заключить ее надлежало в строжайшей тайне, под видом какого-либо иного технологического оборудования, продажа которого не возбудила бы ничьих подозрений и не привела бы к международному скандалу, как это уже было несколько лет назад. Тогда заключению сделки с Индией воспротивились одновременно все ее соседи, и уж конечно не остались в стороне американцы, которые, по сути дела, и сорвали этот контракт.
Та история не должна была повториться.
Да и не о нуждах родной Российской армии, а уж тем более фирмы Черемисина думал генерал-лейтенант Курцевский. У него были совсем иные цели.
Дело, за которое он принялся, затягивать было нельзя: наперекор мнению, что Русь-матушка обеднела умными людьми, генерал Курцевский полагал иначе, а это значило, что не сегодня-завтра весь их замысел может полететь вверх тормашками по милости каких-нибудь не менее умных конкурентов.
А то, что такие конкуренты у их торгово-коммерческого объединенияакционерного общества закрытого типа «Армада» — имеются, что их просто не может не быть, он отлично понял еще тогда, в «Апогее», в день испытаний двигателя.
Присутствовал он вместе с некоторыми из своих нынешних компаньонов из Министерства обороны и на том совещании, когда конструктор Черемисин заявил о своем уходе.
Осторожно, тщательно выверяя каждое слово и действие через доверенных лиц, он прощупывал людей из разных ведомств, так или иначе причастных к созданию двигателя «Зодиак РД 018» — что там у них на уме, не предпринимают ли они что-нибудь схожее с тем, что планировал он со своими генералами. И вскоре стал получать сигналы, подтверждавшие его подозрения.
Надо было спешить.
В безбрежной Москве или в неоглядном Подмосковье нашлось бы множество укромных уголков, где они могли бы спокойно собраться и не спеша обсудить все свои проблемы.
Однако эпоха фантастических технологий принесла в мир столько средств негласного аудиовизуального контроля и дистанционного наблюдения, что сделала подобные «планерки» слишком рискованными. Поэтому эта встреча была невозможна ни в их обширных кабинетах на Арбатской площади или в Генштабе на улице Шапошникова, ни в одном из учебных центров, не говоря уж о чьей-то даче где-нибудь в Баковке, Жаворонках или Архангельском… И, тем не менее, несмотря на риск, им было совершенно необходимо провести генеральное совещание, решить все вопросы перед окончательным утверждением задуманного плана.
Они рисковали, рисковали смертельно… Если бы их тайные цели и намерения стали известны — тут запахло бы не просто отстранением от должностей, позорным разбирательством и трибуналом. Это грозило бы каждому из них скорой и верной смертью.
А все они слишком любили жизнь, слишком дорожили тем, что имели. Поэтому встреча, на которой они должны были присутствовать все семеро, ни у кого не должна была вызвать ни малейшего подозрения. Но это казалось почти невозможным.
Всюду были соперники, завистники, соглядатаи… Но наконец был найден простой, абсолютно надежный повод для встречи, на которой они могли бы, как говорится, на глазах у всех оказаться рядом и в сугубо неформальной обстановке, за какие-то пятнадцать — двадцать минут, обсудить все вопросы.
Решение это, разумеется, было слишком деликатным, чтобы тот, кто пришел к этому решению, открыто посвятил в него всех остальных. Но он был мозговым трестом, инициатором всего их предприятия, а значит — ему и карты в руки.
А уж поймут ли, допетрят остальные — это уж, как водится, в их досье. Во всяком случае, он знал, как запустить этот механизм, знал, на какие рычажки и пружинки нажать, через кого и как привести в действие все передаточные шестерни, чтобы система сработала безотказно…
* * *
Весть о самоубийстве генерал-лейтенанта Сидорчука, одного из руководителей Главного строительного управления Министерства обороны, потрясла практически всех в огромном белом здании на Арбатской площади.Сослуживцев генерала потрясло, что вот таким образом покинул сей грешный мир товарищ, считавшийся абсолютно непотопляемым: ни для кого не было секретом, какие связи были у покойного, что именно через генерала Сидорчука можно было решить пресловутые «задачи взятия дачи». То, что вокруг его имени давно витали нехорошие слухи, уж кого-кого, а Сидорчука вряд ли могло привести к намерению защитить офицерскую честь последней свинцовой точкой в висок.
Все были убеждены, что такие, как он, не стреляются никогда, ни при каких обстоятельствах. Если, конечно, не откроется нечто такое, что сделает финальный выстрел спасительным избавлением от настоящей беды.