Страница:
На поминках собрался весь цвет науки, высокое воинское начальство, руководители многих ведомств, космонавты. Среди них — и на кладбище и здесь, в этом траурно убранном зале, с большим портретом академика и рядом с ним, чуть ниже, но неотделимо, портретом дочери, — Стенин видел встревоженного генерала Курцевского, видел Клокова, видел многих и многих, кого знал десятки лет, но которым теперь уже не мог больше верить.
Стенин знал: по глумливой иронии судьбы именно в этот день, в шестнадцать ноль-ноль, со взлетной полосы испытательного аэродрома в Жуковском поднимется «Руслан», несущий в чреве элементы выставочного макета ракеты «Зодиак».
Где-то там, в Сингапуре, будут люди с ракетной фирмы Сабанеева. При состыковке и сборке все обнаружится, и тогда… Тогда — смерть. Пусть бы еще быстрая, мгновенная, как у Черемисина. Но нет, с ним так не будет… Он помнил глаза, прищуренные голубые глаза в той небольшой комнате для переговоров при кабинете в Доме правительства. И при этом воспоминании тот ужас, в котором он жил и дышал теперь, на миг делался паническим, утробным ужасом кролика перед пресловутым удавом. Все эти дни — что бы ни делал, что бы ни говорил, за ним постоянно следовала мысль о самоубийстве. И он не знал уже, произнося слова в память об Андрее Терентьевиче и на правах преемника выслушивая чьи-то соболезнования, верно ли он поступил, пойдя на смертный риск с этой рокировкой, или сделал самую страшную ошибку в своей трудной, многогрешной и все-таки честной жизни… Пойти туда, куда так и не доехал Черемисин? Ему наглядно показали, куда ведет этот маршрут… А поминки шли своим чередом. О чем-то с ним говорил генерал Курцевский, что-то рассказывал Клоков, и глаза его были насмешливые, брезгливо-равнодушныеглаза всевластного крепостника, снисходящего до холопа. В этом зале, впрочем, было немало и незнакомых лиц, с кем когда-то сводила жизнь великого Черемисина.
Стенин поглядывал на большие настенные часы.
«Руслан» с «пустышкой» взлетит через полтора часа… Теперь — через час… Вот он взлетел… Набрал высоту… Вышел на трассу… Стенин знал уже о судьбе другого «Руслана», того, что вылетел три дня назад поздним вечером из Чкаловской.
О случившемся сообщили из Главного штаба ВВС и дальней транспортной авиации. То же вскоре подтвердил и страшно взволнованный, расстроенный Курцевский.
В ходе полета на борту «Руслана» отказал навигационный компьютер, а после, как всегда бывает, одно потянуло другое — произошла разгерметизация пилотской кабины, в результате экстренного снижения прервалась связь и экипажу пришлось вернуться с полпути. На подходе к запасному аэродрому попали в грозу, каким-то чудом дотянули до спасительной полосы… Теперь тот самолет стоял вместе с грузом на аэродроме в Андреаполе, под Тверью, в ожидании начала работы аварийной комиссии совместно с представителями антоновской фирмы, которые должны были прилететь из Киева, однако почему-то не спешили… Положение сложилось нелепое. До разбора комиссии и ее заключения самолет не ремонтировали, чтобы точно узнать причины возникших неисправностей, и груз застрял на земле, за что теперь перевозчикам надо было ежесуточно отваливать иностранным покупателям груза — нефтеперегонной насосной установкиогромную неустойку в валюте.
«А самолет уже в пути, — думал Стенин. — Он уходит все дальше, туда, к бананово-лимонному Сингапуру… И мне самому лететь через несколько дней с российской делегацией на открытие этого салона… Самолет летит… А на бортупустой фантик, как говорят уголовники — „кукла“, и, значит, с каждой секундой приближается мой конец. Не будет Сингапура, ни бананового, ни лимонного…»
Он взглянул туда, где неподалеку со скорбным выражением на благородном лице восседал вице-премьер, который уже поглядывал на часы — видно, призывали его по минутам расписанные государственные дела.
И вновь взгляды их на мгновение встретились. И та же нескрываемая насмешка мелькнула в льдисто-холодных глазах вице-премьера.
Стенин вдруг будто проснулся, будто вырвался из затягивающего водоворота.
Да нет же! Не как на раба, не как на смерда смотрел на него Клоков. Он смотрел на него как на… заведомо приговоренного, как на уже стертого с лица земли.
Все мысли его прояснились до пронзительной четкости.
Да ведь он действительно уже приговорен. Обречен в любом случае — во всех вариантах… Самолет поднялся, он на курсе, он ^тащит в своем брюхе какую-то жуткую клоковскую авантюру, следовательно, Роберт Николаевич Стенин свое дело уже сделал, роль сыграл. А стало быть, оборотню вице-премьеру он не только уже не нужен, но и опасен. И его, Стенина, непременно уничтожат в ближайшие часы.
Возможно, сразу после этих поминок, или ночью, или утром на рассвете… А это значит — бояться нечего. Смерть подошла настолько близко, что перестала быть страшной. Надо было решаться и действовать на опережение. Он мог спастись только так.
Стенин поднялся и не спеша пошел вдоль длинного стола, вокруг которого сидели десятки известных именитых людей, пришедших проститься с трагически погибшим академиком.
Он подошел к одному, другому, третьему… Он благодарил их за то, что они нашли время разделить их горе. Подошел к сидящим особняком нескольким видным военачальникам — командующим соединениями стратегических и военно-космических войск, подошел к генералу Курцевскому, поблагодарил и его.
Чуть ли не четверть тех, кто был на поминках, — ведущие руководители «Апогея», начальники крупных отделов, цехов, лабораторий… Среди них сидел и тот, кто был сейчас нужен ему, тот единственный человек, который мог бы теперь его спасти. Тот, кого знал он много лет, кому мог безоговорочно доверять, — начальник первого отдела «Апогея» Матвей Петрович Кривошеий, представитель КГБ, а ныне ФСБ, в их особо режимном объединении.
Он подошел к нему точно так же, как подходил к другим, и точно так же, как и другие, при его приближении Кривошеий встал, чтобы обменяться с генеральным несколькими словами о покойном. Все это происходило на глазах у всех, на глазах у Курцевского, на глазах у Клокова… — Матвей Петрович, — так, что его мог слышать только Кривошеий, быстро сказал Стенин, — мне угрожает смерть. От тех, что убрали Черемисина. Любым способом вытащите меня отсюда. Сейчас, или будет поздно.
Полковник Кривошеий был, несомненно, профессионалом высокого класса. Он и бровью не повел, а на лице его возникла лишь скорбная мина и, чуть повернув голову, он бросил взгляд на портрет покойного.
Они обменялись рукопожатием, слегка обнялись.
— Проходите дальше вдоль стола… — держа его за локоть и глядя в глаза, сказал Кривошеий. — Возвращайтесь на свое место. Через десять минут выходите из зала. Ничему не удивляйтесь. Здесь много наших людей.
Стенин кивнул и подошел к следующему. Это был начальник монтажно-сборочного цеха, вместе с которым они накануне произвели рокировку. Они тоже обнялись и тоже посмотрели в глаза друг другу. Потом это было еще с кем-то и еще… Сердце Стенина колотилось… Он вернулся на свое место. Большие настенные часы висели как раз перед ним. Через пять минут Кривошеий поднялся и они вместе с начальником сборочного цеха направились к выходу из зала.
Прошло шесть минут. Семь… На десятой минуте к Стенину подошла его личная секретарша.
— Роберт Николаевич, извините, там вас просят какие-то люди… — Кто такие? — удивленно поднял он голову. — Пусть подойдут сюда.
— Нет-нет, они просят, чтобы вы вышли сами. Он взглянул на часы — осталось тридцать секунд.
— Но вы же видите, я занят, — сказал он раздраженно и, явно недоумевая, поднялся из-за стола и медленно пошел к широким двойным дверям банкетного зала.
В просторном вестибюле, сверкающем бронзой и темно-красным мрамором, было полно людей, но женщин почти не было. В основном здесь топтались дюжие парни с каменными лицами профессиональных секьюрити — в банкетном зале находилось немало охраняемых персон. Они ждали своих подопечных. Из трех охранников Стенина здесь были почему-то только двое.
К нему как бы с растерянным, изумленным видом подлетел Кривошеий.
— Роберт Николаевич! Простите, пожалуйста, с вами хотят поговорить… Немолодой мужчина, невысокий, довольно грузный, в прекрасном черном костюме и темном галстуке, неторопливо подошел к Стенину.
И в тот же миг в большом вестибюле что-то изменилось: несколько молодых людей одновременно, как заводные фигурки, перегруппировались, так что Роберт Николаевич вдруг оказался в плотном кольце, наглухо отсеченным от своих телохранителей.
Один из его телохранителей автоматически сунул руку за полу черного пиджака, то ли за рацией, то ли за пистолетом, но в долю секунды, как в убыстренной киносъемке, оказался на полу с заломленными руками, которые крепко держали очень похожие на него рослые молодые люди. Второй делать резких движений не рискнул.
За всем происходящим внимательно наблюдал еще один пожилой мужчина в таком же превосходном черном костюме, что и у первого, но худой, с чрезвычайно усталым, бледным лицом.
Он вплотную подошел к Стенину, достал и показал ему темно-красное удостоверение.
— Гражданин Стенин Роберт Николаевич, — негромко, но почему-то так, что разнеслось по всему вестибюлю, произнес подошедший, — Федеральная служба безопасности. До выяснения некоторых обстоятельств вы задержаны.
— Что за бред?! — закричал Стенин. — Вы же знаете, какой у нас день? Что еще за обстоятельства?
— Обстоятельства чрезвычайно серьезные, поверьте. Так что не стоит пререкаться. Пройдемте с нами.
— Матвей Петрович! — ища глазами Кривошеина, беспомощно обернулся Стенин.Тут какая-то полная ерунда! Объясните хотя бы им, с кем они имеют дело! Просто тридцать седьмой год какой-то!
— Да успокойтесь, пожалуйста, Роберт Николаевич, — подошел к нему Кривошеий. — Поезжайте, разберитесь… ничего страшного… — Идиотизм какой-то, — возмущенно пожал плечами Стенин. — Учтите, у вас будут большие неприятности.
И в кольце высоких строгих молодых людей они оба двинулись по направлению к мраморной лестнице.
В этот момент один из равнодушно стоящих в сторонке охранников с невероятной быстротой выхватил из-за пояса длинноствольный пистолет и, как бы не глядя, навел его на удаляющегося генерального конструктора «Апогея». Однако выстрелить не успел: молодая женщина в черном траурном платье молниеносным выбросом руки выбила оружие и нанесла ему удар локтем в челюсть… Тот упал навзничь.
Стенин этого не видел, он исчез вместе с уводящими его людьми.
— Ну вот, — стараясь перекричать ровный шум турбин, радовался Пастух,наконец-то! Теперь им уже все равно, что мы думаем и говорим. Ну здорово, что ли, вояки!
Друзья обнялись и с минуту сидели молча — ведь не чаяли свидеться всего двое суток назад, там, во дворике, когда расставались… Благосклонная судьба снова свела их вместе куда раньше, чем все они могли ожидать. А ведь могла и не свести… Они сидели теперь близко, голова к голове, и могли уже не кричать.
— Эх… где только Семка с Мухой… — тяжело вздохнул Трубач.
— Погодите… дойдем и до них, — загадочно прищурил глаз Пастух. — Давайте-ка тут на борту разберемся. Итак — положение. Мы в бочке, бочка брошена в море… Дальнейшее понятно… Выполняем это их сучье задание и… — И первое, что получим после посадки, — девять грамм между глаз, — сказал Боцман.
— А может, и еще куда, — меланхолично добавил Трубач.
— Отставить пессимизм! — шутливо рявкнул Док. — Как вам показался экипаж? Я смотрел на них с точки зрения медицинской психологии. Если б вы знали, как меняется любой человек, если знает, что через час или два ему будут резать живот или ногу. Другая личность! И это естественно. И для труса и для храбреца. Так мы устроены Всевышним. Наши соколы там, у штурвалов, если были бы в связке с этой мразью, выглядели бы совсем иначе. Эти — свободны, раскованны… эмоционально уравновешенны… — И мне так показалось, — кивнул Боцман. — Нормальные мужики. Свои.
— Подвожу итог, — сказал Пастух. — Что там в пузе у этого «Руслана» — понятно.
Движок решили элементарно спереть по дороге. А мы нужны были этим поганкам только для того, чтобы заставить летунов изменить курс и выдать точку прилета, где сидит покупатель. С нами все ясно. По их плану — мы жмуры. Террористы.
Неизвестно кто, неизвестно чьи, с чужими документами. Движок забирают — самолет на родину. И дело в шляпе.
— Что же делать-то будем? — придвинулись к нему Трубач и Док.
— Не спешите, — поднял руку Пастух. — Вы не знаете то, что известно нам с Митькой. Вы вообще ни хрена не знаете. Так что слушайте, время есть… И он коротко рассказал все, что было с ними той ночью. О полете на другом «Руслане», о схватке на борту, о неожиданной встрече о майором Гусевым и разговоре с Голубковым по каналу особо защищенной связи управления из личного вертолета Нифонтова, когда они летели сегодня под утро из Андреаполя в Быково.
Он рассказал все, что знали теперь они с Хохловым. И о том, где теперь Артист с Мухой, и о том приказе, который был отдан их группе руководством управления: не только любой ценой предотвратить нелегальную переправку двигателя и топлива за рубеж, но и попытаться добыть доказательства — кому-то и другое предназначено и кто все-таки выступает главным режиссером этого спектакля… — Конечно, мы люди маленькие, но сейчас все замкнулось на нас, — закончил Пастух. — Задействованы огромные силы. С прошлой ночи эту бодягу вместе с управлением раскручивает и ФСБ. Если нам повезло, то экипаж либо сменили, либо успели предупредить. Обратили внимание? Ведь этот… который как бы Иванов… говорил с летчиками как с незнакомыми.
— Но успели ли их предупредить, кто мы? — спросил Док. — Момент существенный.
Все-таки риск. Слушай! А ты не можешь опять связаться… ну… хоть с дядей Костей?
— До их выхода на связь с нами — строжайше запрещено.
— Но он знает по крайней мере, где мы?
— Может, и догадывается… — пожал плечами Сергей. — Во всяком случае, ловля на живца это предполагает. Они же знают, что у нас свидание в Быкове. Вряд ли упустили шанс сесть на хвост. Ладно, мужики, иду в кабину к командиру и открываю карты! Без них нам тут не раскопаться.
— Ой смотри, Серега, — покачал головой осторожный Боцман, — как бы не проколоться. А вдруг все не так? Что тогда? Ведь у них тоже оружие.
— Молодец, — усмехнулся Сергей. — Вовремя напомнил. — И он вытащил пистолет из кобуры и бросил Ивану. — На переговоры с оружием не ходят.
Все молча смотрели на него.
— В общем, так, — продолжил Пастухов, — если я не вернусь, то ваша задачаточно выполнить все, что нам велел этот гад на земле. Самолет захватить!
Принудить экипаж изменить курс и в указанное время подать сигнал «мейдей» или «секьюрити»! Иван, у тебя с английским тип-топ — будешь прослушивать их радиообмен.
— Ясно… — Самое важное! Вы должны заставить их сесть в любой другой стране — где угодно, на любом аэродроме, кроме того, что указан в координатах. Кроме той точки и Рашиджистана. Только там, где движка этого никто не ждет, никто о нем не знает и никому он на фиг не нужен. Уяснили? Я пошел.
— А доказательства? — с непониманием произнес Боцман. — Мы же должны привезти доказательства.
— Их навалом! То, что вообще этот двигатель на борту оказался, что планировался захват и угон, — не доказательство?
Он поднялся из кресла и двинулся вперед по самолету, но тут дверь салона открылась и в проеме показался сам командир. Он улыбался, но Пастух и Док уловили чуть заметное напряжение в его фигуре и в прищуренных глазах. Он смотрел цепко, остро, словно прикидывая реальные возможности и намерения каждого.
— Ну как вы тут? Не оголодали? Что ж вы за чудаки, в такой полет — и без жратвы!
— Погоди, командир, — сказал Пастух. — Легок ты на помине. Есть разговор.
Летчик сразу нахмурился, переводя взгляд с одного на другого.
— Я слушаю, — сказал он, однако присесть не спешил.
— Разговор сложный, — начал Сергей. — Рассчитан только на доверие. Я не знаю, как доказать, что скажу сейчас правду.
— Не темни, — сказал командир. — Начинай с главного.
— Тогда слушай. Мы никакая не охрана. Кто мы — сказать не имею права. Только мы вам не враги. На борту особо важный стратегический груз. Его не должно было тут быть, но он здесь. Его решили толкнуть за границу. Наша задача — узнать, кто покупатель и кто продавец. Понимаешь?
— Ладно, парень, не мучайся, — усмехнулся командир. — Мы в курсе дела.
Излагай, что за шорох вам надо тут устроить… Бывает, увидят люди друг друга, перекинутся парой фраз, и уже понятно обоим — из одной они лодки, сойдутся. Так вышло и тут. Когда командир «Руслана» с лихой фамилией Буянов оказался в тесном кругу Пастуха и его друзей, они с ходу заговорили на одном языке. Пастух за двадцать минут толково и сжато изложил ситуацию, и Буянов легко вник в самую суть, в самое ядро.
— О'кей, Серега! — сказал он. — Там, на земле, сам папа римский не усомнитсячто тут было и как. Сначала мы вам подчинимся — так? Дадим сигнал, запросим посадку, груз утащим куда-нибудь к тихим непальцам — так? Ну а там поглядим, задергаются, суки, или затаятся.
— Второе нежелательно, — заметил Перегудов. — Тут весь расчет как раз на то, что последуют резкие движения.
— Мы не боги, — сказал Буянов. — Уж как пойдет.
Пастух взглянул на часы. До входа в зону, помеченную координатами, полученными на земле, оставалось около двух часов. Он протянул листок, на котором были отпечатаны на принтере эти цифры.
— Вот здесь, над этой точкой, мы должны начать. Пусть штурман сделает привязку на карте — что это и где. Но смотри, листок сохранить! Это документ.
Эта работа не заняла много времени. Уже минут через пять Буянов вернулся, на лице его явственно читалось недоумение.
— Что-то мы не поймем ни хрена. Думали, аэродром какой-нибудь, авиабаза… У нас никаких пометок. Пустынный район в гористой местности, на стыке границ Ирана, Эмиратов и Рашиджистана. Как прикажете понимать? Есть там, конечно, на иранской территории один старый аэродром, но там никогда не сесть на нашем кашалоте.
— Тогда вот что, — сказал Пастух. — Летим в указанную точку. Там большое отклонение от маршрута?
— Да ерунда, — сказал Буянов, — километров сорок. Из-за чего огород городят?
На нашей скорости — минуты три лета. Зона, свободная от полетов… Непонятно все это.
— Это нам непонятно, — сказал Док, — а кому-то очень даже понятно, — Так что в указанный момент даю «мейдей», даю SOS, прошу всех, кто может, дать полосу для аварийной посадки. Так?
— Точно, — сказал Пастух. — Догадливый, черт!
— Чего много на себя брать? — улыбнулся Буянов. — Меня хорошо проинформировали, вот и все. Я узнал вас еще на земле, но имел приказ — прежде чем открыть план, хорошенько прощупать, прояснить, так сказать, моральный облик.
Вы ведь связаны с одной конторой, а со мной работала другая. И только этим утром, как я понял, у контор наших получилось «хинди руси бхай-бхай».
— Информировали тебя верно, — подтвердил Пастух.
— А мое дело какое? Мое дело коней погонять. Приказ первой конторы я выполнил. Выполняю приказ второй… Буянов оттянул пружинную крышку небольшого люка над головой и достал черный пластиковый пакет. Он был запечатан по старинке сургучом. Буянов протянул его Пастухову:
— Ломай печать. Это тебе, сугубо лично. Сергей быстро вскрыл пакет. В нем лежал большой конверт, довольно толстый и увесистый, и вдвое сложенный листок бумаги. Сергей прочитал записку, нахмурился и тщательно изорвал листок на мельчайшие кусочки. А конверт засунул поглубже во внутренний карман пятнисто-серой военизированной униформы, в такую их всех облачили в подземном гараже перед выездом на аэродром.
— Что там, Сергей? — спросил Док.
— Любовная записка, — сказал он серьезно. — И приглашение на свидание.
— А в пакете?
— Эх, — сказал он, — до того, что в этом пакете, еще жить да жить…
Весть эта проникла из вестибюля в зал не сразу, и услышал ее сначала удрученный и как бы погруженный в размышления о бренности всего сущего генерал-лейтенант Владлен Иванович Курцевский, а через некоторое время и вице-премьер Клоков.
Надо заметить, что сами эти моменты получения известия о задержании Стенина — то есть все реакции и непроизвольные движения рук, плеч, надбровных дуг и лицевых мускулов тщательно регистрировались не только малозаметными и никому не известными сторонними наблюдателями, но и видеокамерами.
Люди сидели за столом, ели, пили, разговаривали, с печалью посматривали на траурные фотографии, и почти все они пропустили два чрезвычайно впечатляющих и непохожих друг на друга мини-спектакля. Что делать — мы часто упускаем самое важное и интересное, происходящее рядом с нами.
Но полковник Голубков со своими ближайшими помощниками и специально оставленные в зале люди уехавшего вместе со Стениным Макарычева не упустили ничего.
К Курцевскому быстро подошел один из адъютантов, наклонился и прошептал на ухо несколько слов. Что именно было сказано, никто в этот момент слышать не могдля этого потребовалось потом прослушать запись специального техсредства. Но в чем сразу могли убедиться Голубков и люди Макарычева, так это в том, что «великий немой», как в свое время называли дозвуковой кинематограф, и вправду был поистине велик.
Сложнейшая гамма чувств помимо воли разыгралась на лице генерала. Его взгляд остановился, ушел куда-то вглубь, потом глаза прикрылись на миг, а когда открылись вновь, то выражение их было такое, как на лицах давным-давно равнодушных ко всему на свете глубоких стариков. Нет-нет, он не уронил вилку, не разбил фужер и не пролил соуса на скатерть. Он словно умер в эту секунду, не преодолев некий барьер. Потом снова вдруг ожил, откуда-то вернулся, засуетился, его пальцы непроизвольно и бесконтрольно потерли грудь, несколько раз пробежались по лицу, как будто бы проверяя, на месте ли щеки и подбородок, а затем стеклянные глаза видеокамер запечатлели два-три быстрых, осторожных и вместе с тем злорадных взгляда, которые Курцевский исподволь бросил на вице-премьера Клокова.
Затем генерал поднялся, простился с несколькими коллегами из Министерства обороны и объединения «Армада», причем с некоторыми прощание было необъяснимо коротко и мимолетно, а с другими, напротив, продлилось заметно дольше, нежели требовал этикет. В окружении адъютантов и порученцев он вышел из зала в вестибюль, приостановился, словно не имея сил идти, закурил и быстро направился к лестнице.
Спектакль же, где главным исполнителем выступил вице-премьер, мог бы показаться куда сдержаннее и беднее актерскими красками. Но вместе с тем в нем явило себя на миг нечто такое, что изумило даже видавшего виды Голубкова. Всю мизансцену продумал и выстроил сам Константин Дмитриевич вместе с прямым своим начальником, и он искренне пожалел, что Нифонтов увидит все это уже только в видеозаписи.
К Герману Григорьевичу торопливо подошел его первый помощник — референт Лапичев. Минуты за две до этого Бориса Владимировича, вероятно, кто-то вызвал при помощи невидимого связного устройства в вестибюль, и он не спеша направился туда, как человек, вполне сознающий свое место и значение в сложнейшей правящей иерархии. Вернулся в зал другой Лапичев — внешне волевой, собранный, но с глазами, полными смятения и ужаса.
Подчеркнуто твердой, четкой походкой он обошел стол, наклонился к вице-премьеру и почтительно-озабоченно что-то ему сообщил.
Клоков тотчас поднялся, и они отошли в угол зала. Оба были явно встревожены и не могли заметить наведенных на них издали электронных видеоглаз. Лапичев быстро произнес несколько фраз, причем по мимике его лица всякий отметил бы, что вряд ли на самом деле двух этих людей разделяет гигантская разница прав и полномочий. Было очевидно, что они связаны чем-то несравнимо более важным, чем служебные отношения начальника и исполнительного подчиненного, связаны неразделимо.
О чем говорили они там в углу, тоже предстояло прослушать и узнать позднее.
Но самое главное не ускользнуло от Голубкова и поразило его.
Стенин знал: по глумливой иронии судьбы именно в этот день, в шестнадцать ноль-ноль, со взлетной полосы испытательного аэродрома в Жуковском поднимется «Руслан», несущий в чреве элементы выставочного макета ракеты «Зодиак».
Где-то там, в Сингапуре, будут люди с ракетной фирмы Сабанеева. При состыковке и сборке все обнаружится, и тогда… Тогда — смерть. Пусть бы еще быстрая, мгновенная, как у Черемисина. Но нет, с ним так не будет… Он помнил глаза, прищуренные голубые глаза в той небольшой комнате для переговоров при кабинете в Доме правительства. И при этом воспоминании тот ужас, в котором он жил и дышал теперь, на миг делался паническим, утробным ужасом кролика перед пресловутым удавом. Все эти дни — что бы ни делал, что бы ни говорил, за ним постоянно следовала мысль о самоубийстве. И он не знал уже, произнося слова в память об Андрее Терентьевиче и на правах преемника выслушивая чьи-то соболезнования, верно ли он поступил, пойдя на смертный риск с этой рокировкой, или сделал самую страшную ошибку в своей трудной, многогрешной и все-таки честной жизни… Пойти туда, куда так и не доехал Черемисин? Ему наглядно показали, куда ведет этот маршрут… А поминки шли своим чередом. О чем-то с ним говорил генерал Курцевский, что-то рассказывал Клоков, и глаза его были насмешливые, брезгливо-равнодушныеглаза всевластного крепостника, снисходящего до холопа. В этом зале, впрочем, было немало и незнакомых лиц, с кем когда-то сводила жизнь великого Черемисина.
Стенин поглядывал на большие настенные часы.
«Руслан» с «пустышкой» взлетит через полтора часа… Теперь — через час… Вот он взлетел… Набрал высоту… Вышел на трассу… Стенин знал уже о судьбе другого «Руслана», того, что вылетел три дня назад поздним вечером из Чкаловской.
О случившемся сообщили из Главного штаба ВВС и дальней транспортной авиации. То же вскоре подтвердил и страшно взволнованный, расстроенный Курцевский.
В ходе полета на борту «Руслана» отказал навигационный компьютер, а после, как всегда бывает, одно потянуло другое — произошла разгерметизация пилотской кабины, в результате экстренного снижения прервалась связь и экипажу пришлось вернуться с полпути. На подходе к запасному аэродрому попали в грозу, каким-то чудом дотянули до спасительной полосы… Теперь тот самолет стоял вместе с грузом на аэродроме в Андреаполе, под Тверью, в ожидании начала работы аварийной комиссии совместно с представителями антоновской фирмы, которые должны были прилететь из Киева, однако почему-то не спешили… Положение сложилось нелепое. До разбора комиссии и ее заключения самолет не ремонтировали, чтобы точно узнать причины возникших неисправностей, и груз застрял на земле, за что теперь перевозчикам надо было ежесуточно отваливать иностранным покупателям груза — нефтеперегонной насосной установкиогромную неустойку в валюте.
«А самолет уже в пути, — думал Стенин. — Он уходит все дальше, туда, к бананово-лимонному Сингапуру… И мне самому лететь через несколько дней с российской делегацией на открытие этого салона… Самолет летит… А на бортупустой фантик, как говорят уголовники — „кукла“, и, значит, с каждой секундой приближается мой конец. Не будет Сингапура, ни бананового, ни лимонного…»
Он взглянул туда, где неподалеку со скорбным выражением на благородном лице восседал вице-премьер, который уже поглядывал на часы — видно, призывали его по минутам расписанные государственные дела.
И вновь взгляды их на мгновение встретились. И та же нескрываемая насмешка мелькнула в льдисто-холодных глазах вице-премьера.
Стенин вдруг будто проснулся, будто вырвался из затягивающего водоворота.
Да нет же! Не как на раба, не как на смерда смотрел на него Клоков. Он смотрел на него как на… заведомо приговоренного, как на уже стертого с лица земли.
Все мысли его прояснились до пронзительной четкости.
Да ведь он действительно уже приговорен. Обречен в любом случае — во всех вариантах… Самолет поднялся, он на курсе, он ^тащит в своем брюхе какую-то жуткую клоковскую авантюру, следовательно, Роберт Николаевич Стенин свое дело уже сделал, роль сыграл. А стало быть, оборотню вице-премьеру он не только уже не нужен, но и опасен. И его, Стенина, непременно уничтожат в ближайшие часы.
Возможно, сразу после этих поминок, или ночью, или утром на рассвете… А это значит — бояться нечего. Смерть подошла настолько близко, что перестала быть страшной. Надо было решаться и действовать на опережение. Он мог спастись только так.
Стенин поднялся и не спеша пошел вдоль длинного стола, вокруг которого сидели десятки известных именитых людей, пришедших проститься с трагически погибшим академиком.
Он подошел к одному, другому, третьему… Он благодарил их за то, что они нашли время разделить их горе. Подошел к сидящим особняком нескольким видным военачальникам — командующим соединениями стратегических и военно-космических войск, подошел к генералу Курцевскому, поблагодарил и его.
Чуть ли не четверть тех, кто был на поминках, — ведущие руководители «Апогея», начальники крупных отделов, цехов, лабораторий… Среди них сидел и тот, кто был сейчас нужен ему, тот единственный человек, который мог бы теперь его спасти. Тот, кого знал он много лет, кому мог безоговорочно доверять, — начальник первого отдела «Апогея» Матвей Петрович Кривошеий, представитель КГБ, а ныне ФСБ, в их особо режимном объединении.
Он подошел к нему точно так же, как подходил к другим, и точно так же, как и другие, при его приближении Кривошеий встал, чтобы обменяться с генеральным несколькими словами о покойном. Все это происходило на глазах у всех, на глазах у Курцевского, на глазах у Клокова… — Матвей Петрович, — так, что его мог слышать только Кривошеий, быстро сказал Стенин, — мне угрожает смерть. От тех, что убрали Черемисина. Любым способом вытащите меня отсюда. Сейчас, или будет поздно.
Полковник Кривошеий был, несомненно, профессионалом высокого класса. Он и бровью не повел, а на лице его возникла лишь скорбная мина и, чуть повернув голову, он бросил взгляд на портрет покойного.
Они обменялись рукопожатием, слегка обнялись.
— Проходите дальше вдоль стола… — держа его за локоть и глядя в глаза, сказал Кривошеий. — Возвращайтесь на свое место. Через десять минут выходите из зала. Ничему не удивляйтесь. Здесь много наших людей.
Стенин кивнул и подошел к следующему. Это был начальник монтажно-сборочного цеха, вместе с которым они накануне произвели рокировку. Они тоже обнялись и тоже посмотрели в глаза друг другу. Потом это было еще с кем-то и еще… Сердце Стенина колотилось… Он вернулся на свое место. Большие настенные часы висели как раз перед ним. Через пять минут Кривошеий поднялся и они вместе с начальником сборочного цеха направились к выходу из зала.
Прошло шесть минут. Семь… На десятой минуте к Стенину подошла его личная секретарша.
— Роберт Николаевич, извините, там вас просят какие-то люди… — Кто такие? — удивленно поднял он голову. — Пусть подойдут сюда.
— Нет-нет, они просят, чтобы вы вышли сами. Он взглянул на часы — осталось тридцать секунд.
— Но вы же видите, я занят, — сказал он раздраженно и, явно недоумевая, поднялся из-за стола и медленно пошел к широким двойным дверям банкетного зала.
В просторном вестибюле, сверкающем бронзой и темно-красным мрамором, было полно людей, но женщин почти не было. В основном здесь топтались дюжие парни с каменными лицами профессиональных секьюрити — в банкетном зале находилось немало охраняемых персон. Они ждали своих подопечных. Из трех охранников Стенина здесь были почему-то только двое.
К нему как бы с растерянным, изумленным видом подлетел Кривошеий.
— Роберт Николаевич! Простите, пожалуйста, с вами хотят поговорить… Немолодой мужчина, невысокий, довольно грузный, в прекрасном черном костюме и темном галстуке, неторопливо подошел к Стенину.
И в тот же миг в большом вестибюле что-то изменилось: несколько молодых людей одновременно, как заводные фигурки, перегруппировались, так что Роберт Николаевич вдруг оказался в плотном кольце, наглухо отсеченным от своих телохранителей.
Один из его телохранителей автоматически сунул руку за полу черного пиджака, то ли за рацией, то ли за пистолетом, но в долю секунды, как в убыстренной киносъемке, оказался на полу с заломленными руками, которые крепко держали очень похожие на него рослые молодые люди. Второй делать резких движений не рискнул.
За всем происходящим внимательно наблюдал еще один пожилой мужчина в таком же превосходном черном костюме, что и у первого, но худой, с чрезвычайно усталым, бледным лицом.
Он вплотную подошел к Стенину, достал и показал ему темно-красное удостоверение.
— Гражданин Стенин Роберт Николаевич, — негромко, но почему-то так, что разнеслось по всему вестибюлю, произнес подошедший, — Федеральная служба безопасности. До выяснения некоторых обстоятельств вы задержаны.
— Что за бред?! — закричал Стенин. — Вы же знаете, какой у нас день? Что еще за обстоятельства?
— Обстоятельства чрезвычайно серьезные, поверьте. Так что не стоит пререкаться. Пройдемте с нами.
— Матвей Петрович! — ища глазами Кривошеина, беспомощно обернулся Стенин.Тут какая-то полная ерунда! Объясните хотя бы им, с кем они имеют дело! Просто тридцать седьмой год какой-то!
— Да успокойтесь, пожалуйста, Роберт Николаевич, — подошел к нему Кривошеий. — Поезжайте, разберитесь… ничего страшного… — Идиотизм какой-то, — возмущенно пожал плечами Стенин. — Учтите, у вас будут большие неприятности.
И в кольце высоких строгих молодых людей они оба двинулись по направлению к мраморной лестнице.
В этот момент один из равнодушно стоящих в сторонке охранников с невероятной быстротой выхватил из-за пояса длинноствольный пистолет и, как бы не глядя, навел его на удаляющегося генерального конструктора «Апогея». Однако выстрелить не успел: молодая женщина в черном траурном платье молниеносным выбросом руки выбила оружие и нанесла ему удар локтем в челюсть… Тот упал навзничь.
Стенин этого не видел, он исчез вместе с уводящими его людьми.
* * *
Самолет «Руслан», борт 48-227, вылетел из Жуковского точно в назначенное время и сразу лег на курс — на юг. Как и обещал командир, устроили сопровождающих по-царски, в удобном салоне наверху, позади пилотской и приборно-навигационных отсеков.— Ну вот, — стараясь перекричать ровный шум турбин, радовался Пастух,наконец-то! Теперь им уже все равно, что мы думаем и говорим. Ну здорово, что ли, вояки!
Друзья обнялись и с минуту сидели молча — ведь не чаяли свидеться всего двое суток назад, там, во дворике, когда расставались… Благосклонная судьба снова свела их вместе куда раньше, чем все они могли ожидать. А ведь могла и не свести… Они сидели теперь близко, голова к голове, и могли уже не кричать.
— Эх… где только Семка с Мухой… — тяжело вздохнул Трубач.
— Погодите… дойдем и до них, — загадочно прищурил глаз Пастух. — Давайте-ка тут на борту разберемся. Итак — положение. Мы в бочке, бочка брошена в море… Дальнейшее понятно… Выполняем это их сучье задание и… — И первое, что получим после посадки, — девять грамм между глаз, — сказал Боцман.
— А может, и еще куда, — меланхолично добавил Трубач.
— Отставить пессимизм! — шутливо рявкнул Док. — Как вам показался экипаж? Я смотрел на них с точки зрения медицинской психологии. Если б вы знали, как меняется любой человек, если знает, что через час или два ему будут резать живот или ногу. Другая личность! И это естественно. И для труса и для храбреца. Так мы устроены Всевышним. Наши соколы там, у штурвалов, если были бы в связке с этой мразью, выглядели бы совсем иначе. Эти — свободны, раскованны… эмоционально уравновешенны… — И мне так показалось, — кивнул Боцман. — Нормальные мужики. Свои.
— Подвожу итог, — сказал Пастух. — Что там в пузе у этого «Руслана» — понятно.
Движок решили элементарно спереть по дороге. А мы нужны были этим поганкам только для того, чтобы заставить летунов изменить курс и выдать точку прилета, где сидит покупатель. С нами все ясно. По их плану — мы жмуры. Террористы.
Неизвестно кто, неизвестно чьи, с чужими документами. Движок забирают — самолет на родину. И дело в шляпе.
— Что же делать-то будем? — придвинулись к нему Трубач и Док.
— Не спешите, — поднял руку Пастух. — Вы не знаете то, что известно нам с Митькой. Вы вообще ни хрена не знаете. Так что слушайте, время есть… И он коротко рассказал все, что было с ними той ночью. О полете на другом «Руслане», о схватке на борту, о неожиданной встрече о майором Гусевым и разговоре с Голубковым по каналу особо защищенной связи управления из личного вертолета Нифонтова, когда они летели сегодня под утро из Андреаполя в Быково.
Он рассказал все, что знали теперь они с Хохловым. И о том, где теперь Артист с Мухой, и о том приказе, который был отдан их группе руководством управления: не только любой ценой предотвратить нелегальную переправку двигателя и топлива за рубеж, но и попытаться добыть доказательства — кому-то и другое предназначено и кто все-таки выступает главным режиссером этого спектакля… — Конечно, мы люди маленькие, но сейчас все замкнулось на нас, — закончил Пастух. — Задействованы огромные силы. С прошлой ночи эту бодягу вместе с управлением раскручивает и ФСБ. Если нам повезло, то экипаж либо сменили, либо успели предупредить. Обратили внимание? Ведь этот… который как бы Иванов… говорил с летчиками как с незнакомыми.
— Но успели ли их предупредить, кто мы? — спросил Док. — Момент существенный.
Все-таки риск. Слушай! А ты не можешь опять связаться… ну… хоть с дядей Костей?
— До их выхода на связь с нами — строжайше запрещено.
— Но он знает по крайней мере, где мы?
— Может, и догадывается… — пожал плечами Сергей. — Во всяком случае, ловля на живца это предполагает. Они же знают, что у нас свидание в Быкове. Вряд ли упустили шанс сесть на хвост. Ладно, мужики, иду в кабину к командиру и открываю карты! Без них нам тут не раскопаться.
— Ой смотри, Серега, — покачал головой осторожный Боцман, — как бы не проколоться. А вдруг все не так? Что тогда? Ведь у них тоже оружие.
— Молодец, — усмехнулся Сергей. — Вовремя напомнил. — И он вытащил пистолет из кобуры и бросил Ивану. — На переговоры с оружием не ходят.
Все молча смотрели на него.
— В общем, так, — продолжил Пастухов, — если я не вернусь, то ваша задачаточно выполнить все, что нам велел этот гад на земле. Самолет захватить!
Принудить экипаж изменить курс и в указанное время подать сигнал «мейдей» или «секьюрити»! Иван, у тебя с английским тип-топ — будешь прослушивать их радиообмен.
— Ясно… — Самое важное! Вы должны заставить их сесть в любой другой стране — где угодно, на любом аэродроме, кроме того, что указан в координатах. Кроме той точки и Рашиджистана. Только там, где движка этого никто не ждет, никто о нем не знает и никому он на фиг не нужен. Уяснили? Я пошел.
— А доказательства? — с непониманием произнес Боцман. — Мы же должны привезти доказательства.
— Их навалом! То, что вообще этот двигатель на борту оказался, что планировался захват и угон, — не доказательство?
Он поднялся из кресла и двинулся вперед по самолету, но тут дверь салона открылась и в проеме показался сам командир. Он улыбался, но Пастух и Док уловили чуть заметное напряжение в его фигуре и в прищуренных глазах. Он смотрел цепко, остро, словно прикидывая реальные возможности и намерения каждого.
— Ну как вы тут? Не оголодали? Что ж вы за чудаки, в такой полет — и без жратвы!
— Погоди, командир, — сказал Пастух. — Легок ты на помине. Есть разговор.
Летчик сразу нахмурился, переводя взгляд с одного на другого.
— Я слушаю, — сказал он, однако присесть не спешил.
— Разговор сложный, — начал Сергей. — Рассчитан только на доверие. Я не знаю, как доказать, что скажу сейчас правду.
— Не темни, — сказал командир. — Начинай с главного.
— Тогда слушай. Мы никакая не охрана. Кто мы — сказать не имею права. Только мы вам не враги. На борту особо важный стратегический груз. Его не должно было тут быть, но он здесь. Его решили толкнуть за границу. Наша задача — узнать, кто покупатель и кто продавец. Понимаешь?
— Ладно, парень, не мучайся, — усмехнулся командир. — Мы в курсе дела.
Излагай, что за шорох вам надо тут устроить… Бывает, увидят люди друг друга, перекинутся парой фраз, и уже понятно обоим — из одной они лодки, сойдутся. Так вышло и тут. Когда командир «Руслана» с лихой фамилией Буянов оказался в тесном кругу Пастуха и его друзей, они с ходу заговорили на одном языке. Пастух за двадцать минут толково и сжато изложил ситуацию, и Буянов легко вник в самую суть, в самое ядро.
— О'кей, Серега! — сказал он. — Там, на земле, сам папа римский не усомнитсячто тут было и как. Сначала мы вам подчинимся — так? Дадим сигнал, запросим посадку, груз утащим куда-нибудь к тихим непальцам — так? Ну а там поглядим, задергаются, суки, или затаятся.
— Второе нежелательно, — заметил Перегудов. — Тут весь расчет как раз на то, что последуют резкие движения.
— Мы не боги, — сказал Буянов. — Уж как пойдет.
Пастух взглянул на часы. До входа в зону, помеченную координатами, полученными на земле, оставалось около двух часов. Он протянул листок, на котором были отпечатаны на принтере эти цифры.
— Вот здесь, над этой точкой, мы должны начать. Пусть штурман сделает привязку на карте — что это и где. Но смотри, листок сохранить! Это документ.
Эта работа не заняла много времени. Уже минут через пять Буянов вернулся, на лице его явственно читалось недоумение.
— Что-то мы не поймем ни хрена. Думали, аэродром какой-нибудь, авиабаза… У нас никаких пометок. Пустынный район в гористой местности, на стыке границ Ирана, Эмиратов и Рашиджистана. Как прикажете понимать? Есть там, конечно, на иранской территории один старый аэродром, но там никогда не сесть на нашем кашалоте.
— Тогда вот что, — сказал Пастух. — Летим в указанную точку. Там большое отклонение от маршрута?
— Да ерунда, — сказал Буянов, — километров сорок. Из-за чего огород городят?
На нашей скорости — минуты три лета. Зона, свободная от полетов… Непонятно все это.
— Это нам непонятно, — сказал Док, — а кому-то очень даже понятно, — Так что в указанный момент даю «мейдей», даю SOS, прошу всех, кто может, дать полосу для аварийной посадки. Так?
— Точно, — сказал Пастух. — Догадливый, черт!
— Чего много на себя брать? — улыбнулся Буянов. — Меня хорошо проинформировали, вот и все. Я узнал вас еще на земле, но имел приказ — прежде чем открыть план, хорошенько прощупать, прояснить, так сказать, моральный облик.
Вы ведь связаны с одной конторой, а со мной работала другая. И только этим утром, как я понял, у контор наших получилось «хинди руси бхай-бхай».
— Информировали тебя верно, — подтвердил Пастух.
— А мое дело какое? Мое дело коней погонять. Приказ первой конторы я выполнил. Выполняю приказ второй… Буянов оттянул пружинную крышку небольшого люка над головой и достал черный пластиковый пакет. Он был запечатан по старинке сургучом. Буянов протянул его Пастухову:
— Ломай печать. Это тебе, сугубо лично. Сергей быстро вскрыл пакет. В нем лежал большой конверт, довольно толстый и увесистый, и вдвое сложенный листок бумаги. Сергей прочитал записку, нахмурился и тщательно изорвал листок на мельчайшие кусочки. А конверт засунул поглубже во внутренний карман пятнисто-серой военизированной униформы, в такую их всех облачили в подземном гараже перед выездом на аэродром.
— Что там, Сергей? — спросил Док.
— Любовная записка, — сказал он серьезно. — И приглашение на свидание.
— А в пакете?
— Эх, — сказал он, — до того, что в этом пакете, еще жить да жить…
* * *
…Внезапное то ли задержание, то ли арест в самый, казалось бы, неподходящий момент такого крупного руководителя, как Роберт Николаевич Стенин, естественно, поразило всех собравшихся на поминки в малом банкетном зале Президент-отеля.Весть эта проникла из вестибюля в зал не сразу, и услышал ее сначала удрученный и как бы погруженный в размышления о бренности всего сущего генерал-лейтенант Владлен Иванович Курцевский, а через некоторое время и вице-премьер Клоков.
Надо заметить, что сами эти моменты получения известия о задержании Стенина — то есть все реакции и непроизвольные движения рук, плеч, надбровных дуг и лицевых мускулов тщательно регистрировались не только малозаметными и никому не известными сторонними наблюдателями, но и видеокамерами.
Люди сидели за столом, ели, пили, разговаривали, с печалью посматривали на траурные фотографии, и почти все они пропустили два чрезвычайно впечатляющих и непохожих друг на друга мини-спектакля. Что делать — мы часто упускаем самое важное и интересное, происходящее рядом с нами.
Но полковник Голубков со своими ближайшими помощниками и специально оставленные в зале люди уехавшего вместе со Стениным Макарычева не упустили ничего.
К Курцевскому быстро подошел один из адъютантов, наклонился и прошептал на ухо несколько слов. Что именно было сказано, никто в этот момент слышать не могдля этого потребовалось потом прослушать запись специального техсредства. Но в чем сразу могли убедиться Голубков и люди Макарычева, так это в том, что «великий немой», как в свое время называли дозвуковой кинематограф, и вправду был поистине велик.
Сложнейшая гамма чувств помимо воли разыгралась на лице генерала. Его взгляд остановился, ушел куда-то вглубь, потом глаза прикрылись на миг, а когда открылись вновь, то выражение их было такое, как на лицах давным-давно равнодушных ко всему на свете глубоких стариков. Нет-нет, он не уронил вилку, не разбил фужер и не пролил соуса на скатерть. Он словно умер в эту секунду, не преодолев некий барьер. Потом снова вдруг ожил, откуда-то вернулся, засуетился, его пальцы непроизвольно и бесконтрольно потерли грудь, несколько раз пробежались по лицу, как будто бы проверяя, на месте ли щеки и подбородок, а затем стеклянные глаза видеокамер запечатлели два-три быстрых, осторожных и вместе с тем злорадных взгляда, которые Курцевский исподволь бросил на вице-премьера Клокова.
Затем генерал поднялся, простился с несколькими коллегами из Министерства обороны и объединения «Армада», причем с некоторыми прощание было необъяснимо коротко и мимолетно, а с другими, напротив, продлилось заметно дольше, нежели требовал этикет. В окружении адъютантов и порученцев он вышел из зала в вестибюль, приостановился, словно не имея сил идти, закурил и быстро направился к лестнице.
Спектакль же, где главным исполнителем выступил вице-премьер, мог бы показаться куда сдержаннее и беднее актерскими красками. Но вместе с тем в нем явило себя на миг нечто такое, что изумило даже видавшего виды Голубкова. Всю мизансцену продумал и выстроил сам Константин Дмитриевич вместе с прямым своим начальником, и он искренне пожалел, что Нифонтов увидит все это уже только в видеозаписи.
К Герману Григорьевичу торопливо подошел его первый помощник — референт Лапичев. Минуты за две до этого Бориса Владимировича, вероятно, кто-то вызвал при помощи невидимого связного устройства в вестибюль, и он не спеша направился туда, как человек, вполне сознающий свое место и значение в сложнейшей правящей иерархии. Вернулся в зал другой Лапичев — внешне волевой, собранный, но с глазами, полными смятения и ужаса.
Подчеркнуто твердой, четкой походкой он обошел стол, наклонился к вице-премьеру и почтительно-озабоченно что-то ему сообщил.
Клоков тотчас поднялся, и они отошли в угол зала. Оба были явно встревожены и не могли заметить наведенных на них издали электронных видеоглаз. Лапичев быстро произнес несколько фраз, причем по мимике его лица всякий отметил бы, что вряд ли на самом деле двух этих людей разделяет гигантская разница прав и полномочий. Было очевидно, что они связаны чем-то несравнимо более важным, чем служебные отношения начальника и исполнительного подчиненного, связаны неразделимо.
О чем говорили они там в углу, тоже предстояло прослушать и узнать позднее.
Но самое главное не ускользнуло от Голубкова и поразило его.