Страница:
И взял генерала на работу, несмотря на все протесты Павличенко.
Сначала Григорий Петрович подвергся со стороны большинства сотрудников «Истока» страшному издевательству. Когда он входил, все закрывали бумаги руками или прятали их в стол. С ним общались очень вежливо, но только односложными фразами. А он все это выдерживал с абсолютным хладнокровием.
Вскоре я послал его в Одессу договориться об отгрузке мазута. Катаев при увольнении умудрился какое-то время не сдавать свое удостоверение. Поэтому в командировках он мог решать любые вопросы. Например, запросто зайти в кабинет к начальнику Одесского порта.
— Надо отгрузить мазут? Будет сделано! — вставал начальник по стойке «смирно». — Надо зафрахтовать танкер? Нет проблем! Загружать без очереди? Пожалуйста, мы же все понимаем! Будет сделано, товарищ генерал!
Так что Григорий Петрович оказался очень полезным человеком. Помимо прочего, он еще и дружил с Бобковым — тоже генералом КГБ, заместителем Крючкова, впоследствии начальником службы безопасности Гусинского.
Бобков щедро снабжал друга информацией, которая касалась нашего кооператива. Как-то в конце января Григорий Петрович неожиданно явился ко мне и говорит:
— Удирай! Я тебе не могу больше ничего сказать, но знаю: ни тебе, ни «Истоку» работать больше не дадут. Все деньги, которые поступят на счет, конфискуют, а ты окажешься в тюрьме! Или еще хуже…
Это был для меня первый серьезный сигнал. Второй последовал почти сразу. Поскольку я все еще был председателем Совета по внешнеэкономической деятельности, то как-то позвонил Гавриилу Попову:
— Не может ли Москва мне чем-то помочь?
Попов ушел в кусты. Он панически боялся любых конфликтов.
Тогда я поехал напрямую к генералу Богданову, начальнику Петровки, 38, который когда-то возил меня к Бакатину. К сожалению, самого министра МВД СССР Бакатина тогда уже сняли с работы и его место занимал Пуго.
— Я к вам обращаюсь как депутат Верховного Совета РСФСР, как председатель Совета по внешнеэкономической деятельности Москвы! — сказал я Богданову. — Может меня Петровка хоть как-то защитить от произвола?
Богданов оглянулся, хотя в кабинете, кроме нас, никого не было, и тихо произнес:
— Ты же знаешь, Артем Михайлович, я лично к тебе очень хорошо отношусь. Но ничего не могу поделать — есть очень четкие указания.
— Откуда?
— С самого верху! — Богданов так закатил глаза, что стали видны белки.
И было третье предупреждение, самое конкретное и страшное. После очередного съезда кооператоров ко мне в вестибюле гостиницы «Измайловская» подошел парень, который учился со мной в Горном институте на курс младше. Мы с ним не были друзьями, может, пару раз играли в преферанс, не более того.
— Вы меня помните? Меня зовут Андрей Гальперин, я теперь оперуполномоченный с Петровки, 38. И сейчас очень рискую, разговаривая с вами. Я специально приехал, чтобы предупредить: вас решили устранить… как бы это сказать… физически.
— Как это устранить? — изумился я.
— За ваше убийство заплачено двенадцать тысяч рублей Исаеву. Это авторитет, подольский вор в законе. Он сейчас в Москве, остановился вот по этому адресу. Я вам советую немедленно скрыться!
И протягивает мне бумажку с адресом Исаева в Москве…
Тогда эта история показалась мне абсолютным бредом.
«Как это убить? За что? — думал я. — Не может такого быть в России!»
Я действительно не представлял себе, что мог стать первым бизнесменом и политиком, которого заказали менты. Первым — в том длинном, очень длинном списке убиенных в последующие годы…
Как сказал Андрей, посредником между Исаевым и ментами выступил следователь — тот самый, что положил свой пистолет во время обыска и съемок в «Истоке».
— Я заслан в банду под прикрытием, — продолжал Гальперин, — поэтому знаю обо всем изнутри. И поскольку я вас очень уважаю, еще с института, а моя жена в вас просто влюблена по телевизору… Я должен был вас предупредить!
Андрей повернулся и быстро ушел. Больше я его никогда не видел. В правдивости его слов я убедился, как ни странно, только через два с половиной года.
Я уже был в эмиграции, в Лондоне, и ко мне наведался мой старый депутатский товарищ Аркаша Мурашов, ставший первым штатским начальником Петровки, 38.
Мы сидели с ним в маленьком итальянском ресторанчике и беседовали о Москве, в которой я так долго не был. И вот я говорю Мурашову:
— Слушай, а ведь у тебя там, на Петровке работает прекрасный парень! Мы с ним вместе учились в Горном институте. Ты бы не мог его продвинуть по служебной лестнице? Он бы стал тебе настоящим помощником.
— А как его зовут?
— Гальперин, Андрей.
Возникла долгая пауза.
— Мы помогаем его семье. Его же убили почти год назад…
И Аркадий рассказал ужасную историю, как Гальперин, внедренный в подольскую банду, вдруг исчез и на связь больше не выходил.
— Мы уже записали его в предатели. Думали, он переметнулся к бандитам. А потом взяли часть банды. Исаев при задержании взорвал гранату, погибли двое наших, но и он тоже подорвался. Тогда и выяснилось, что Андрея кто-то сдал. И, конечно, его тут же убили. Сначала сам Исаев душил его солдатским ремнем, а потом Андрея, еще живого, повезли закапывать в лес. А что, он с тобой был дружен?
— Нет. Он просто однажды спас мне жизнь. — Мы молча выпили за упокой души Андрея.
— Я знаю, кто его сдал: тот следователь! — воскликнул я.
Но все это происходило уже в безопасной Англии. А в те дни в Москве мы сразу проверили указанный Андреем адрес. Там действительно жил уголовник Исаев и, по-видимому, планировал мое убийство. Все совпало. Причем соседи утверждали, что в квартире часто появляется милиция и вообще она считается ментовской…
А еще через день после разговора с Гальпериным была взломана моя бывшая квартира, где жила Лена с моим полуторагодовалым сыном Филиппом. Слава богу, их самих в это время не было дома. Когда приехали следователи с Петровки, они были очень удивлены: грабители украли дорогую шубу, однако на телевизоре спокойно лежала пачка денег, около трех тысяч рублей, которую они в упор не заметили. Были перевернуты чемоданы, унесены бумаги, фотографии, а драгоценности почему-то остались на месте.
— Это больше похоже на обыск, чем на ограбление, — признали следователи.
На самом деле на ограбление это было совсем не похоже.
Я был абсолютно уверен, что покидаю Россию на две-три недели, не больше. Мне и в голову не приходило, что уезжаю я на целых четыре года и уже никогда больше не увижу многих дорогих мне людей, а также оставленных личных вещей.
Пропали мои прекрасные альбомы с почтовыми марками, на которых были изображены рыбы, — я собирал их еще с институтской скамьи. Исчезли рукописи так и не напечатанных рассказов, романов и киносценариев, даже сейчас я часто вспоминаю о них. Ведь для чего-то было мне дано вдохновение столько написать?
Наконец, исчезли альбомы с сотнями фотографий моих родителей и меня самого в детстве. Мой отец был фотографом, и этих альбомов в семье хранилось великое множество. Вместе со всеми вещами они остались в гараже на даче Павличенко, а потом, скорее всего, были просто выброшены на свалку…
Хорошо еще, что мои основные документы: военный билет, паспорт, диплом кандидата наук чудом оказались у моей секретарши дома. Впрочем, не таким уж чудом — ведь она через несколько лет стала моей женой в Англии…
Но главная потеря: я оставил в России свой бизнес и саму Россию, которые были для меня подлинным смыслом всей жизни.
Напоследок мне удалось выступить на встрече Союза промышленников и предпринимателей, организованной Аркадием Вольским в Кремле. Горбачев тоже туда пожаловал и, разумеется, сел на сцене в президиум. Я записался на выступление заранее и не дать мне слова Вольский не мог. Но зато в его власти было как следует потянуть время. И он тянул.
Выступавшие директора фабрик и заводов из глубинки все время обращались к президенту СССР, жалуясь на отсутствие денег, отток лучших специалистов в кооперативы и проблемы со сбытом продукции.
Горбачеву все это очень не нравилось. Выглядел он просто ужасно: нервничал, сердился, дергался. Наконец президент встал и, не попрощавшись, ушел.
Неудивительно, что тут же дали слово мне. А у меня возникло удивительное ощущение, которое можно назвать моментом истины.
— Я внимательно слушал выступления директоров. Все спрашивают: как дальше жить? Могу ответить! Все ваши невнятности — только частности. А проблема в том, что самостоятельность предприятий липовая, нет ее на самом деле! Поэтому, как бы вы ни старались, вам не дадут сделать дело по-настоящему хорошо. Возьмите, например, мою историю: недавно разрушена уже третья компания, созданная моими руками и головой, моей энергией. Допустим, я начну создавать новое предприятие: оно непременно будет совместным, и знаете, кого я приглашу в партнеры? ЦК КПСС! Это единственный выход, чтобы добиться успеха в СССР! И пусть кто-нибудь со мной поспорит!
В зале воцарилась абсолютная тишина.
— А если я прав, чего же вы хотите? Наша страна идет к бюрократическому и партийному капитализму. И рано или поздно вы все будете батрачить на власть! Но, наверное, уже без меня…
Я ушел со сцены под гробовое молчание зала. До сих пор мне жаль, что меня не услышал Горбачев и что мои слова, увы, оказались пророческими.
— Артем Михайлович, вы во Францию? Очень хорошо!
Мои враги мечтали от меня избавиться, но из-за депутатского иммунитета и игры Горбачева в демократию просто так арестовать не могли. Поэтому из двух способов разобраться со мной: физически устранить или выдворить из страны, наверное, сошлись на втором. Благо, у КГБ был накоплен огромный опыт по выдавливанию неугодных и последующей слежке за ними за рубежом.
А в это время произошло еще одно знаменательное событие. Обиженный Горбачев подал на меня в суд «за оскорбление чести и достоинства президента». Генеральному прокурору в Трубникову было поручено выступить в российском Верховном Совете и потребовать снятия с меня депутатской неприкосновенности, чтобы привлечь к суду.
Трубников был исполнительным товарищем и таких выступлений сделал аж целых три. Но каждый раз голосование было в мою пользу! Я тут же узнавал об этом, поскольку в Лондоне ловил и слушал радиостанцию «Свобода» перед сном.
Конечно, российские депутаты заботились прежде всего о себе. Все прекрасно понимали, что подобная история может произойти практически с каждым. Поэтому создавать прецедент со снятием депутатского иммунитета очень не хотелось…
За границей у меня началась совершенно иная жизнь. Я чувствовал себя ребенком, который внезапно попал во взрослый мир, минуя детство. И до сих пор я бесконечно теряюсь в кругу английских друзей, когда они начинают петь свои песни, такие же известные и любимые здесь, как «Подмосковные вечера» в России. Или когда они начинают говорить о творчестве Теккерея и читать вслух его стихи. Только и остается вспоминать Пушкина, который, как оказалось, в Англии вовсе не считается великим поэтом, и поговорить о нем практически не с кем.
Увы, у меня отсутствовал целый пласт культуры — и я уже никогда не смог его восполнить, поскольку даже не представляю, с чего начать: с рождественских детских песенок, этикетных тонкостей или, может, с детальной истории английского королевского двора…
4. БЕРЕГИТЕСЬ ЛЖЕПРОРОКОВ, ПРИХОДЯЩИХ В ОВЕЧЬЕЙ ШКУРЕ
Глава 7. ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ. НО МОЖНО УБЕЖАТЬ
Сначала Григорий Петрович подвергся со стороны большинства сотрудников «Истока» страшному издевательству. Когда он входил, все закрывали бумаги руками или прятали их в стол. С ним общались очень вежливо, но только односложными фразами. А он все это выдерживал с абсолютным хладнокровием.
Вскоре я послал его в Одессу договориться об отгрузке мазута. Катаев при увольнении умудрился какое-то время не сдавать свое удостоверение. Поэтому в командировках он мог решать любые вопросы. Например, запросто зайти в кабинет к начальнику Одесского порта.
— Надо отгрузить мазут? Будет сделано! — вставал начальник по стойке «смирно». — Надо зафрахтовать танкер? Нет проблем! Загружать без очереди? Пожалуйста, мы же все понимаем! Будет сделано, товарищ генерал!
Так что Григорий Петрович оказался очень полезным человеком. Помимо прочего, он еще и дружил с Бобковым — тоже генералом КГБ, заместителем Крючкова, впоследствии начальником службы безопасности Гусинского.
Бобков щедро снабжал друга информацией, которая касалась нашего кооператива. Как-то в конце января Григорий Петрович неожиданно явился ко мне и говорит:
— Удирай! Я тебе не могу больше ничего сказать, но знаю: ни тебе, ни «Истоку» работать больше не дадут. Все деньги, которые поступят на счет, конфискуют, а ты окажешься в тюрьме! Или еще хуже…
Это был для меня первый серьезный сигнал. Второй последовал почти сразу. Поскольку я все еще был председателем Совета по внешнеэкономической деятельности, то как-то позвонил Гавриилу Попову:
— Не может ли Москва мне чем-то помочь?
Попов ушел в кусты. Он панически боялся любых конфликтов.
Тогда я поехал напрямую к генералу Богданову, начальнику Петровки, 38, который когда-то возил меня к Бакатину. К сожалению, самого министра МВД СССР Бакатина тогда уже сняли с работы и его место занимал Пуго.
— Я к вам обращаюсь как депутат Верховного Совета РСФСР, как председатель Совета по внешнеэкономической деятельности Москвы! — сказал я Богданову. — Может меня Петровка хоть как-то защитить от произвола?
Богданов оглянулся, хотя в кабинете, кроме нас, никого не было, и тихо произнес:
— Ты же знаешь, Артем Михайлович, я лично к тебе очень хорошо отношусь. Но ничего не могу поделать — есть очень четкие указания.
— Откуда?
— С самого верху! — Богданов так закатил глаза, что стали видны белки.
И было третье предупреждение, самое конкретное и страшное. После очередного съезда кооператоров ко мне в вестибюле гостиницы «Измайловская» подошел парень, который учился со мной в Горном институте на курс младше. Мы с ним не были друзьями, может, пару раз играли в преферанс, не более того.
— Вы меня помните? Меня зовут Андрей Гальперин, я теперь оперуполномоченный с Петровки, 38. И сейчас очень рискую, разговаривая с вами. Я специально приехал, чтобы предупредить: вас решили устранить… как бы это сказать… физически.
— Как это устранить? — изумился я.
— За ваше убийство заплачено двенадцать тысяч рублей Исаеву. Это авторитет, подольский вор в законе. Он сейчас в Москве, остановился вот по этому адресу. Я вам советую немедленно скрыться!
И протягивает мне бумажку с адресом Исаева в Москве…
Тогда эта история показалась мне абсолютным бредом.
«Как это убить? За что? — думал я. — Не может такого быть в России!»
Я действительно не представлял себе, что мог стать первым бизнесменом и политиком, которого заказали менты. Первым — в том длинном, очень длинном списке убиенных в последующие годы…
Как сказал Андрей, посредником между Исаевым и ментами выступил следователь — тот самый, что положил свой пистолет во время обыска и съемок в «Истоке».
— Я заслан в банду под прикрытием, — продолжал Гальперин, — поэтому знаю обо всем изнутри. И поскольку я вас очень уважаю, еще с института, а моя жена в вас просто влюблена по телевизору… Я должен был вас предупредить!
Андрей повернулся и быстро ушел. Больше я его никогда не видел. В правдивости его слов я убедился, как ни странно, только через два с половиной года.
Я уже был в эмиграции, в Лондоне, и ко мне наведался мой старый депутатский товарищ Аркаша Мурашов, ставший первым штатским начальником Петровки, 38.
Мы сидели с ним в маленьком итальянском ресторанчике и беседовали о Москве, в которой я так долго не был. И вот я говорю Мурашову:
— Слушай, а ведь у тебя там, на Петровке работает прекрасный парень! Мы с ним вместе учились в Горном институте. Ты бы не мог его продвинуть по служебной лестнице? Он бы стал тебе настоящим помощником.
— А как его зовут?
— Гальперин, Андрей.
Возникла долгая пауза.
— Мы помогаем его семье. Его же убили почти год назад…
И Аркадий рассказал ужасную историю, как Гальперин, внедренный в подольскую банду, вдруг исчез и на связь больше не выходил.
— Мы уже записали его в предатели. Думали, он переметнулся к бандитам. А потом взяли часть банды. Исаев при задержании взорвал гранату, погибли двое наших, но и он тоже подорвался. Тогда и выяснилось, что Андрея кто-то сдал. И, конечно, его тут же убили. Сначала сам Исаев душил его солдатским ремнем, а потом Андрея, еще живого, повезли закапывать в лес. А что, он с тобой был дружен?
— Нет. Он просто однажды спас мне жизнь. — Мы молча выпили за упокой души Андрея.
— Я знаю, кто его сдал: тот следователь! — воскликнул я.
Но все это происходило уже в безопасной Англии. А в те дни в Москве мы сразу проверили указанный Андреем адрес. Там действительно жил уголовник Исаев и, по-видимому, планировал мое убийство. Все совпало. Причем соседи утверждали, что в квартире часто появляется милиция и вообще она считается ментовской…
А еще через день после разговора с Гальпериным была взломана моя бывшая квартира, где жила Лена с моим полуторагодовалым сыном Филиппом. Слава богу, их самих в это время не было дома. Когда приехали следователи с Петровки, они были очень удивлены: грабители украли дорогую шубу, однако на телевизоре спокойно лежала пачка денег, около трех тысяч рублей, которую они в упор не заметили. Были перевернуты чемоданы, унесены бумаги, фотографии, а драгоценности почему-то остались на месте.
— Это больше похоже на обыск, чем на ограбление, — признали следователи.
На самом деле на ограбление это было совсем не похоже.
* * *
Я понимал, что круг преследования сужается и деваться мне в России больше некуда. Поскольку у меня тоже стояла французская виза, я решил ехать к Павличенко в Ниццу. Взял с собой портфель, позвонил на телевидение и в сопровождении съемочной группы «Взгляда» отправился в Шереметьево.Я был абсолютно уверен, что покидаю Россию на две-три недели, не больше. Мне и в голову не приходило, что уезжаю я на целых четыре года и уже никогда больше не увижу многих дорогих мне людей, а также оставленных личных вещей.
Пропали мои прекрасные альбомы с почтовыми марками, на которых были изображены рыбы, — я собирал их еще с институтской скамьи. Исчезли рукописи так и не напечатанных рассказов, романов и киносценариев, даже сейчас я часто вспоминаю о них. Ведь для чего-то было мне дано вдохновение столько написать?
Наконец, исчезли альбомы с сотнями фотографий моих родителей и меня самого в детстве. Мой отец был фотографом, и этих альбомов в семье хранилось великое множество. Вместе со всеми вещами они остались в гараже на даче Павличенко, а потом, скорее всего, были просто выброшены на свалку…
Хорошо еще, что мои основные документы: военный билет, паспорт, диплом кандидата наук чудом оказались у моей секретарши дома. Впрочем, не таким уж чудом — ведь она через несколько лет стала моей женой в Англии…
Но главная потеря: я оставил в России свой бизнес и саму Россию, которые были для меня подлинным смыслом всей жизни.
Напоследок мне удалось выступить на встрече Союза промышленников и предпринимателей, организованной Аркадием Вольским в Кремле. Горбачев тоже туда пожаловал и, разумеется, сел на сцене в президиум. Я записался на выступление заранее и не дать мне слова Вольский не мог. Но зато в его власти было как следует потянуть время. И он тянул.
Выступавшие директора фабрик и заводов из глубинки все время обращались к президенту СССР, жалуясь на отсутствие денег, отток лучших специалистов в кооперативы и проблемы со сбытом продукции.
Горбачеву все это очень не нравилось. Выглядел он просто ужасно: нервничал, сердился, дергался. Наконец президент встал и, не попрощавшись, ушел.
Неудивительно, что тут же дали слово мне. А у меня возникло удивительное ощущение, которое можно назвать моментом истины.
— Я внимательно слушал выступления директоров. Все спрашивают: как дальше жить? Могу ответить! Все ваши невнятности — только частности. А проблема в том, что самостоятельность предприятий липовая, нет ее на самом деле! Поэтому, как бы вы ни старались, вам не дадут сделать дело по-настоящему хорошо. Возьмите, например, мою историю: недавно разрушена уже третья компания, созданная моими руками и головой, моей энергией. Допустим, я начну создавать новое предприятие: оно непременно будет совместным, и знаете, кого я приглашу в партнеры? ЦК КПСС! Это единственный выход, чтобы добиться успеха в СССР! И пусть кто-нибудь со мной поспорит!
В зале воцарилась абсолютная тишина.
— А если я прав, чего же вы хотите? Наша страна идет к бюрократическому и партийному капитализму. И рано или поздно вы все будете батрачить на власть! Но, наверное, уже без меня…
Я ушел со сцены под гробовое молчание зала. До сих пор мне жаль, что меня не услышал Горбачев и что мои слова, увы, оказались пророческими.
* * *
Все, кто надо, уже знали о моем отъезде. Было очень смешно, когда в аэропорту ко мне подошел местный милиционер и говорит:— Артем Михайлович, вы во Францию? Очень хорошо!
Мои враги мечтали от меня избавиться, но из-за депутатского иммунитета и игры Горбачева в демократию просто так арестовать не могли. Поэтому из двух способов разобраться со мной: физически устранить или выдворить из страны, наверное, сошлись на втором. Благо, у КГБ был накоплен огромный опыт по выдавливанию неугодных и последующей слежке за ними за рубежом.
А в это время произошло еще одно знаменательное событие. Обиженный Горбачев подал на меня в суд «за оскорбление чести и достоинства президента». Генеральному прокурору в Трубникову было поручено выступить в российском Верховном Совете и потребовать снятия с меня депутатской неприкосновенности, чтобы привлечь к суду.
Трубников был исполнительным товарищем и таких выступлений сделал аж целых три. Но каждый раз голосование было в мою пользу! Я тут же узнавал об этом, поскольку в Лондоне ловил и слушал радиостанцию «Свобода» перед сном.
Конечно, российские депутаты заботились прежде всего о себе. Все прекрасно понимали, что подобная история может произойти практически с каждым. Поэтому создавать прецедент со снятием депутатского иммунитета очень не хотелось…
За границей у меня началась совершенно иная жизнь. Я чувствовал себя ребенком, который внезапно попал во взрослый мир, минуя детство. И до сих пор я бесконечно теряюсь в кругу английских друзей, когда они начинают петь свои песни, такие же известные и любимые здесь, как «Подмосковные вечера» в России. Или когда они начинают говорить о творчестве Теккерея и читать вслух его стихи. Только и остается вспоминать Пушкина, который, как оказалось, в Англии вовсе не считается великим поэтом, и поговорить о нем практически не с кем.
Увы, у меня отсутствовал целый пласт культуры — и я уже никогда не смог его восполнить, поскольку даже не представляю, с чего начать: с рождественских детских песенок, этикетных тонкостей или, может, с детальной истории английского королевского двора…
4. БЕРЕГИТЕСЬ ЛЖЕПРОРОКОВ, ПРИХОДЯЩИХ В ОВЕЧЬЕЙ ШКУРЕ
Глава 7. ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ. НО МОЖНО УБЕЖАТЬ
До конца августа 1991 года с момента моего отъезда в январе за мной неустанно следили специальные агенты СССР за границей. Слежка была открытой и наглой, без тени стеснения или намерения укрыться. Мне давали понять, что никаких вариантов исчезнуть из их поля зрения быть не может. Задействовали не только агентурные сети КГБ, но, как я узнал позже, и представителей военной разведки ГРУ СССР.
Я улетел в Ниццу, где меня встретил Павличенко. У него еще не было виллы, он жил на снятой квартире, и к нему вот-вот должна была приехать жена с двумя детьми.
Я остановился у него. Хотя квартира, машина и все остальное числилось за «Истоком», Павличенко, оценив ситуацию, моментально взял все бразды правления на себя. Прежде всего он овладел финансами: держал у себя пластиковую карточку «Истока» на свое имя, а мне такую сделать отказывался, говоря:
— Ну зачем тебе карта? У нас есть одна на двоих! Скажи, что тебе надо, и мы сразу все купим…
Он ездил на БМВ, а у меня с собой не было ни прав, ни своей машины.
Директорами французского «Истока» были его французские друзья, которых он назначил и которым платил зарплату.
Словом, моя жизнь во Франции оказалась под полным контролем.
Мне пришлось с первых дней включиться в активную работу. В компании «Марк Рич», естественно, узнали, что мы в бегах, и поэтому немедленно остановили все платежи по контракту. А я пытался выбить у них наши деньги. Моя деятельность была достаточно успешной, и деньги с огромным трудом, но все-таки попадали на французский счет «Истока». Хотя потребовалось посылать телеграммы с жалобой на действия английского офиса в Швейцарию, на имя самого Марка Рича. И только его личное вмешательство обеспечивало финансирование контракта по отгрузке.
Мы отгрузили двести тысяч тонн мазута и получили двадцать три с лишним миллиона долларов. Из них девять миллионов были недосягаемы, а еще три пришлось вернуть министру минеральных удобрений, к которому нагрянула проверка, и надо было его просто спасать от последствий той сделки по продаже долларов на рубли.
Он пришел ко мне незадолго до моего отлета из России и сказал:
— Артем, за мной следит КГБ, я попал в страшную историю, я в жутком состоянии. Мне нужно вернуть те три миллиона, проданные тебе. Они нужны мне обратно, и они нужны мне сегодня…
Я позвонил Павличенко в Монако и дал указание перевести три миллиона и спасти министра.
Но в итоге у нас с Павличенко в банке «Париба Монако» оставалось довольно много денег. И контракты с Марком Ричем продолжали действовать. Из России регулярно уходили танкеры, груженые нефтепродуктами.
Когда мы уехали, преследовать «Исток» стало незачем. Ему вернули изъятые бумаги и вещи, хотя, конечно, многие документы бесследно исчезли, например, наше «Положение об „Истоке“», по которому мы работали. Кроме того, из компьютеров были выломаны жесткие диски, со множеством писем и контрактов. Они вернулись полностью очищенные от информации.
«Исток» снова стал работать, и руководить им в Москве остался Ефим Поздняк, один из моих заместителей.
Да, еще важный момент в этой истории. Перед отъездом меня неожиданно вызвал генерал КГБ Стерлигов (который был, наверное, дальним родственником предпринимателя Германа Стерлигова, занимал в правительстве Силаева пост начальника хозяйственного управления и визировал российские лицензии на экспорт) и сказал:
— Артем Михалыч, я знаю, что с тобой творится, ты, конечно, вылезешь, мы тебя в обиду не дадим… Но верни мне все лицензии по программе «Урожай-90», на которых стоит моя виза.
Я все ему принес. Стерлигов порвал их на моих глазах. Но, видимо, у Поздняка остались какие-то копии этих лицензий, в том числе на нефтепродукты.
Уже в марте перед «Истоком» встала дилемма, о которой мы узнали в Ницце: продолжать ли «Истоку» участвовать в программе «Урожай» или нет?
Я знал, что генеральный прокурор СССР обратился с просьбой о снятии с меня иммунитета. Я видел, что в Ницце за Павличенко и за мной постоянно следят. И я понимал, что все это наверняка добром не кончится.
А Поздняк настаивал, чтобы мы продолжали программу — ему удалось перерегистрировать какие-то советские лицензии на российские или наоборот. Кроме того, министр сельского хозяйства Кулик, видя, что его положение становится все хуже и хуже, начал предлагать Поздняку реальные фонды — мазут, дизельное топливо, нефть…
— Вы получили деньги, срочно покупайте на них товары народного потребления и высылайте их в Россию! — требовал Поздняк.
Павличенко совсем этого не хотел: даже кратковременная задержка миллионов долларов на счетах давала большой процент прибыли. Эти проценты тогда вообще никого, кроме нас, не интересовали, а со ста миллионов долларов можно было получить десять процентов годовых непосредственно от банка.
Я был уставшим, замученным, психологически подавленным, да еще в полной финансовой зависимости от Павличенко…
И поэтому предложил ему:
— Давай сделаем расчет по мазутному контракту. Определим чистую прибыль, которую поделим пополам. И я ухожу, оставляя тебе «Исток», «Биту», всю деятельность в России, все имущество! Я хочу вообще уехать из Франции и жить в другой стране…
Павличенко быстро все прикинул, глазки у него забегали, и он сказал: «О'кей!» Когда мы все подсчитали, оказалось, что мне причитается пять миллионов. Забрать их как прибыль я не мог. Но, продолжая оставаться генеральным директором «Истока», я оформил эти пять миллионов долларов как инвестиции, и это решение я имел право принять самостоятельно, как генеральный директор.
Я написал протокол о том, что инвестирую пять миллионов в офшорную компанию, и ушел. На солидные проценты из этих денег я смог очень прилично жить, уехать из Франции и перебраться в Швейцарию…
А Павличенко стал выполнять программу «Урожай». Он закупил какую-то некачественную обувь и послал ее в Россию. Потом меня многие годы обвиняли и в этом, хотя я вообще ничего не знал об этой торговой сделке…
При расставании Павличенко поставил мне единственное условие.
— Уходишь — уходи, мы с тобой не имеем друг к другу претензий, — сказал он. — Но давай не будем сообщать в России, что ты ушел, — это сразу остановит всю работу. Я скажу, что ты просто перестал выходить на контакт.
— Да делай, что хочешь — ответил я.
Когда Поздняк в мае понял, что я уже ни в чем не участвую, а Павличенко взял бразды правления в свои руки, он прекратил отправлять деньги во французский «Исток», открыл свой собственный счет в Швеции и стал дальше проводить операции через него.
Поздняк умудрился завезти товаров в Россию на семьдесят два миллиона долларов, он не выполнил стомиллионное обязательство «Истока» в программе «Урожай-90» только потому, что в ноябре 91-го года после путча все выданные ранее российские лицензии были остановлены. Если бы Поздняку дали доработать до декабря, он выполнил бы нашу часть программы «Урожай-90», положенную «Истоку».
Но когда Гайдар пришел к власти и стал новым премьер-министром России, ему срочно понадобились громкие скандалы. Надо было искать крайних, чтобы на них свалить вину за тяжелейшее экономическое положение России.
Конечно, он вцепился в историю с «Истоком» и создал комиссию по расследованию выполнения программы «Урожай-90», тем более что меня лично он боялся, а мои рецепты реформирования экономики абсолютно не воспринимал. Эта комиссия написала отчет — он существует в уголовном деле, где было сказано: «Из 38 организаций, участвовавших в выполнении программы „Урожай-90“, только „Исток“ выполнил свои обязательства».
Таким образом, создать криминальную историю не получилось. И только потом, став депутатом Госдумы, я понял, почему эта история стала преподноситься как одно из самых громких преступлений в России.
Когда ко мне в руки попал проект бюджета России на 1994 год, я с удивлением обнаружил там строку о выделении пятисот миллионов рублей на погашение долгов по чекам «Урожай-90».
О каких долгах могла идти речь, когда чеки «Урожай-90» раздавали бесплатно? Они не были приравнены к деньгам, а давали лишь право отовариваться дефицитом, но за свои же собственные деньги! То есть никаких реальных убытков населению чеки «Урожай-90» не принесли!!! А тут на погашение убытков по программе выделялась такая сумма!
Я заинтересовался этим фактом откровенного воровства денег из бюджета России на оплату несуществующих долгов. Посмотрел бюджет 1993 года — там тоже было выделено пятьсот миллионов на погашение долгов, а в бюджете 1992 года — около миллиарда!
Вот так из года в год отдельной строкой шло выделение крупных сумм из бюджета, что, по сути, было очевидным отмыванием денег, которые благополучно уходили в чьи-то карманы.
Я выступил в Думе, и в бюджете 1995 года эту строчку исключили. Но после того, как меня не избрали в Госдуму в 1996 году, продолжилось выделение миллиардных сумм на погашение по долгам программы «Урожай-90» и, конечно, параллельно продолжилось расследование по уголовному делу «Истока»…
Куда шли эти деньги? На предвыборные кампании, на какие-то левые расходы? Это было прямое воровство средств из государственного бюджета. И для того, чтобы безнаказанно красть, им нужно было только одно — бесконечное уголовное дело. Чтобы объявить: «Идет уголовное дело по чекам „Урожая“, и, чтобы компенсировать потери колхозников, мы выделяем деньги…»
Сумма, которая была выплачена за все эти годы, начиная с Гайдара и кончая Черномырдиным, — пять-шесть миллиардов рублей, то есть порядка одного миллиарда долларов.
Эти деньги продолжали списывать и дальше. Если посмотреть бюджеты 1998 и 1999 годов, я уверен, вы найдете и там выделенные средства на погашение несуществующих убытков от программы «Урожай-90»…
На самом деле, о крупных аферах, которые произошли в период с 1991 года, можно рассказывать очень долго — я знаю многих участников и конкретные суммы. Эти аферы периода накопления начального капитала происходили во всех странах, но по масштабам Россия, конечно, была вне конкуренции…
Распрощавшись с Павличенко, я нелегально переехал в Швейцарию. Визы у меня не было, но я положил пять миллионов в швейцарский банк, менеджер которого жила в маленьком французском пригороде, а работала в Женеве. Так, кстати, там делают очень многие: во Франции недвижимость в два раза дешевле. Банкирша каждый день ездила туда и обратно, и, конечно, ее машину не проверяли. Она съездила за мной во Францию, посадила в машину, и я нелегально въехал в Швейцарию, имея российский паспорт с французской визой.
Она привезла меня в Женеву, и буквально через несколько дней я обнаружил, что за мной следят и здесь.
Помню, в резиденции Монблан, в которой я поселился, спускаюсь как-то на лифте, а в холле стоят двое русских и разговаривают: «Слушай, сегодня в Женеве хорошая погода, а вчера был дождь…» Ну что, думаю, бывает, хотя в то время русских за границей было мало. Возвращаюсь через некоторое время, на том же месте стоят двое других русских, и один говорит другому: «Ты знаешь, сегодня солнце, а вчера ведь шел дождь…»
Было одновременно очень страшно и забавно. Я выглянул из окна: смотрю, стоит машина с заведенным мотором, два человека сидят впереди. Потом она уехала, зато появилась другая, встала аккуратно на то же место, и опять два человека спереди сидят и мотор не глушат.
Я взял спиннинг, спустился, а тут мини-автобус подъехал, вышло еще несколько русских. Агентурная сеть! Я пошел с этой удочкой мимо них в магазин, купил себе парик, вышел на набережную. По городу за мной не следили. Тогда я поехал на вокзал, сел в поезд и уехал в город Фрибург в предгорьях Швейцарских Альп!
Поселился там в пятизвездочной гостинице, стал ходить на рыбалку — я же большой любитель этого занятия. Где-то на третий день захожу в лифт. Следом за мной — какой-то человек. И вдруг он обращается ко мне на «ты» и спрашивает по-русски: «Ну что, рыбу сегодня поймал?»
Девушка, которая работала в баре гостиницы, вызвала ночью такси, и я в чем был прыгнул в машину и уехал в другой город — Монтро, оставив ей сумму рассчитаться с гостиницей. Как в детективе или в фильме про Джеймса Бонда.
Таких историй со мной в Швейцарии было великое множество. Агенты КГБ мне всячески давали понять: нигде тебе от нас не укрыться. Когда поступит приказ, мы тебя сразу же арестуем.
Сделать это в Швейцарии было крайне просто: подкинуть мне в гостиничный номер пистолет или наркотики, а затем заявить анонимно в полицию. Меня тут же бы взяли, а потом появилась бы нужная шумиха: народный депутат России, сбежав из страны, пойман с поличным за хранение наркотиков и незаконного оружия. Да и из подброшенного оружия могли кого-то накануне убить… Русского эмигранта, например.
Но мне надо было что-то делать с документами. Нелегально оставаться в Швейцарии было весьма опасно. Один швейцарский адвокат состыковал меня с английской фирмой-посредником, которая продавала гражданство в странах, где существовали программы натурализации для привлечения инвесторов. Желающим получить гражданство надо было просто внести определенную сумму денег на государственный счет такой страны, и претенденту выдавали паспорт.
Я выбрал Доминиканскую Республику: размер инвестиций там был двадцать пять тысяч долларов. Приехал специальный представитель и привез паспорта мне и заодно Елене, моей секретарше, которую я решил вывезти из России.
Я улетел в Ниццу, где меня встретил Павличенко. У него еще не было виллы, он жил на снятой квартире, и к нему вот-вот должна была приехать жена с двумя детьми.
Я остановился у него. Хотя квартира, машина и все остальное числилось за «Истоком», Павличенко, оценив ситуацию, моментально взял все бразды правления на себя. Прежде всего он овладел финансами: держал у себя пластиковую карточку «Истока» на свое имя, а мне такую сделать отказывался, говоря:
— Ну зачем тебе карта? У нас есть одна на двоих! Скажи, что тебе надо, и мы сразу все купим…
Он ездил на БМВ, а у меня с собой не было ни прав, ни своей машины.
Директорами французского «Истока» были его французские друзья, которых он назначил и которым платил зарплату.
Словом, моя жизнь во Франции оказалась под полным контролем.
Мне пришлось с первых дней включиться в активную работу. В компании «Марк Рич», естественно, узнали, что мы в бегах, и поэтому немедленно остановили все платежи по контракту. А я пытался выбить у них наши деньги. Моя деятельность была достаточно успешной, и деньги с огромным трудом, но все-таки попадали на французский счет «Истока». Хотя потребовалось посылать телеграммы с жалобой на действия английского офиса в Швейцарию, на имя самого Марка Рича. И только его личное вмешательство обеспечивало финансирование контракта по отгрузке.
Мы отгрузили двести тысяч тонн мазута и получили двадцать три с лишним миллиона долларов. Из них девять миллионов были недосягаемы, а еще три пришлось вернуть министру минеральных удобрений, к которому нагрянула проверка, и надо было его просто спасать от последствий той сделки по продаже долларов на рубли.
Он пришел ко мне незадолго до моего отлета из России и сказал:
— Артем, за мной следит КГБ, я попал в страшную историю, я в жутком состоянии. Мне нужно вернуть те три миллиона, проданные тебе. Они нужны мне обратно, и они нужны мне сегодня…
Я позвонил Павличенко в Монако и дал указание перевести три миллиона и спасти министра.
Но в итоге у нас с Павличенко в банке «Париба Монако» оставалось довольно много денег. И контракты с Марком Ричем продолжали действовать. Из России регулярно уходили танкеры, груженые нефтепродуктами.
Когда мы уехали, преследовать «Исток» стало незачем. Ему вернули изъятые бумаги и вещи, хотя, конечно, многие документы бесследно исчезли, например, наше «Положение об „Истоке“», по которому мы работали. Кроме того, из компьютеров были выломаны жесткие диски, со множеством писем и контрактов. Они вернулись полностью очищенные от информации.
«Исток» снова стал работать, и руководить им в Москве остался Ефим Поздняк, один из моих заместителей.
Да, еще важный момент в этой истории. Перед отъездом меня неожиданно вызвал генерал КГБ Стерлигов (который был, наверное, дальним родственником предпринимателя Германа Стерлигова, занимал в правительстве Силаева пост начальника хозяйственного управления и визировал российские лицензии на экспорт) и сказал:
— Артем Михалыч, я знаю, что с тобой творится, ты, конечно, вылезешь, мы тебя в обиду не дадим… Но верни мне все лицензии по программе «Урожай-90», на которых стоит моя виза.
Я все ему принес. Стерлигов порвал их на моих глазах. Но, видимо, у Поздняка остались какие-то копии этих лицензий, в том числе на нефтепродукты.
Уже в марте перед «Истоком» встала дилемма, о которой мы узнали в Ницце: продолжать ли «Истоку» участвовать в программе «Урожай» или нет?
Я знал, что генеральный прокурор СССР обратился с просьбой о снятии с меня иммунитета. Я видел, что в Ницце за Павличенко и за мной постоянно следят. И я понимал, что все это наверняка добром не кончится.
А Поздняк настаивал, чтобы мы продолжали программу — ему удалось перерегистрировать какие-то советские лицензии на российские или наоборот. Кроме того, министр сельского хозяйства Кулик, видя, что его положение становится все хуже и хуже, начал предлагать Поздняку реальные фонды — мазут, дизельное топливо, нефть…
— Вы получили деньги, срочно покупайте на них товары народного потребления и высылайте их в Россию! — требовал Поздняк.
Павличенко совсем этого не хотел: даже кратковременная задержка миллионов долларов на счетах давала большой процент прибыли. Эти проценты тогда вообще никого, кроме нас, не интересовали, а со ста миллионов долларов можно было получить десять процентов годовых непосредственно от банка.
Я был уставшим, замученным, психологически подавленным, да еще в полной финансовой зависимости от Павличенко…
И поэтому предложил ему:
— Давай сделаем расчет по мазутному контракту. Определим чистую прибыль, которую поделим пополам. И я ухожу, оставляя тебе «Исток», «Биту», всю деятельность в России, все имущество! Я хочу вообще уехать из Франции и жить в другой стране…
Павличенко быстро все прикинул, глазки у него забегали, и он сказал: «О'кей!» Когда мы все подсчитали, оказалось, что мне причитается пять миллионов. Забрать их как прибыль я не мог. Но, продолжая оставаться генеральным директором «Истока», я оформил эти пять миллионов долларов как инвестиции, и это решение я имел право принять самостоятельно, как генеральный директор.
Я написал протокол о том, что инвестирую пять миллионов в офшорную компанию, и ушел. На солидные проценты из этих денег я смог очень прилично жить, уехать из Франции и перебраться в Швейцарию…
А Павличенко стал выполнять программу «Урожай». Он закупил какую-то некачественную обувь и послал ее в Россию. Потом меня многие годы обвиняли и в этом, хотя я вообще ничего не знал об этой торговой сделке…
При расставании Павличенко поставил мне единственное условие.
— Уходишь — уходи, мы с тобой не имеем друг к другу претензий, — сказал он. — Но давай не будем сообщать в России, что ты ушел, — это сразу остановит всю работу. Я скажу, что ты просто перестал выходить на контакт.
— Да делай, что хочешь — ответил я.
Когда Поздняк в мае понял, что я уже ни в чем не участвую, а Павличенко взял бразды правления в свои руки, он прекратил отправлять деньги во французский «Исток», открыл свой собственный счет в Швеции и стал дальше проводить операции через него.
Поздняк умудрился завезти товаров в Россию на семьдесят два миллиона долларов, он не выполнил стомиллионное обязательство «Истока» в программе «Урожай-90» только потому, что в ноябре 91-го года после путча все выданные ранее российские лицензии были остановлены. Если бы Поздняку дали доработать до декабря, он выполнил бы нашу часть программы «Урожай-90», положенную «Истоку».
Но когда Гайдар пришел к власти и стал новым премьер-министром России, ему срочно понадобились громкие скандалы. Надо было искать крайних, чтобы на них свалить вину за тяжелейшее экономическое положение России.
Конечно, он вцепился в историю с «Истоком» и создал комиссию по расследованию выполнения программы «Урожай-90», тем более что меня лично он боялся, а мои рецепты реформирования экономики абсолютно не воспринимал. Эта комиссия написала отчет — он существует в уголовном деле, где было сказано: «Из 38 организаций, участвовавших в выполнении программы „Урожай-90“, только „Исток“ выполнил свои обязательства».
Таким образом, создать криминальную историю не получилось. И только потом, став депутатом Госдумы, я понял, почему эта история стала преподноситься как одно из самых громких преступлений в России.
Когда ко мне в руки попал проект бюджета России на 1994 год, я с удивлением обнаружил там строку о выделении пятисот миллионов рублей на погашение долгов по чекам «Урожай-90».
О каких долгах могла идти речь, когда чеки «Урожай-90» раздавали бесплатно? Они не были приравнены к деньгам, а давали лишь право отовариваться дефицитом, но за свои же собственные деньги! То есть никаких реальных убытков населению чеки «Урожай-90» не принесли!!! А тут на погашение убытков по программе выделялась такая сумма!
Я заинтересовался этим фактом откровенного воровства денег из бюджета России на оплату несуществующих долгов. Посмотрел бюджет 1993 года — там тоже было выделено пятьсот миллионов на погашение долгов, а в бюджете 1992 года — около миллиарда!
Вот так из года в год отдельной строкой шло выделение крупных сумм из бюджета, что, по сути, было очевидным отмыванием денег, которые благополучно уходили в чьи-то карманы.
Я выступил в Думе, и в бюджете 1995 года эту строчку исключили. Но после того, как меня не избрали в Госдуму в 1996 году, продолжилось выделение миллиардных сумм на погашение по долгам программы «Урожай-90» и, конечно, параллельно продолжилось расследование по уголовному делу «Истока»…
Куда шли эти деньги? На предвыборные кампании, на какие-то левые расходы? Это было прямое воровство средств из государственного бюджета. И для того, чтобы безнаказанно красть, им нужно было только одно — бесконечное уголовное дело. Чтобы объявить: «Идет уголовное дело по чекам „Урожая“, и, чтобы компенсировать потери колхозников, мы выделяем деньги…»
Сумма, которая была выплачена за все эти годы, начиная с Гайдара и кончая Черномырдиным, — пять-шесть миллиардов рублей, то есть порядка одного миллиарда долларов.
Эти деньги продолжали списывать и дальше. Если посмотреть бюджеты 1998 и 1999 годов, я уверен, вы найдете и там выделенные средства на погашение несуществующих убытков от программы «Урожай-90»…
На самом деле, о крупных аферах, которые произошли в период с 1991 года, можно рассказывать очень долго — я знаю многих участников и конкретные суммы. Эти аферы периода накопления начального капитала происходили во всех странах, но по масштабам Россия, конечно, была вне конкуренции…
Распрощавшись с Павличенко, я нелегально переехал в Швейцарию. Визы у меня не было, но я положил пять миллионов в швейцарский банк, менеджер которого жила в маленьком французском пригороде, а работала в Женеве. Так, кстати, там делают очень многие: во Франции недвижимость в два раза дешевле. Банкирша каждый день ездила туда и обратно, и, конечно, ее машину не проверяли. Она съездила за мной во Францию, посадила в машину, и я нелегально въехал в Швейцарию, имея российский паспорт с французской визой.
Она привезла меня в Женеву, и буквально через несколько дней я обнаружил, что за мной следят и здесь.
Помню, в резиденции Монблан, в которой я поселился, спускаюсь как-то на лифте, а в холле стоят двое русских и разговаривают: «Слушай, сегодня в Женеве хорошая погода, а вчера был дождь…» Ну что, думаю, бывает, хотя в то время русских за границей было мало. Возвращаюсь через некоторое время, на том же месте стоят двое других русских, и один говорит другому: «Ты знаешь, сегодня солнце, а вчера ведь шел дождь…»
Было одновременно очень страшно и забавно. Я выглянул из окна: смотрю, стоит машина с заведенным мотором, два человека сидят впереди. Потом она уехала, зато появилась другая, встала аккуратно на то же место, и опять два человека спереди сидят и мотор не глушат.
Я взял спиннинг, спустился, а тут мини-автобус подъехал, вышло еще несколько русских. Агентурная сеть! Я пошел с этой удочкой мимо них в магазин, купил себе парик, вышел на набережную. По городу за мной не следили. Тогда я поехал на вокзал, сел в поезд и уехал в город Фрибург в предгорьях Швейцарских Альп!
Поселился там в пятизвездочной гостинице, стал ходить на рыбалку — я же большой любитель этого занятия. Где-то на третий день захожу в лифт. Следом за мной — какой-то человек. И вдруг он обращается ко мне на «ты» и спрашивает по-русски: «Ну что, рыбу сегодня поймал?»
Девушка, которая работала в баре гостиницы, вызвала ночью такси, и я в чем был прыгнул в машину и уехал в другой город — Монтро, оставив ей сумму рассчитаться с гостиницей. Как в детективе или в фильме про Джеймса Бонда.
Таких историй со мной в Швейцарии было великое множество. Агенты КГБ мне всячески давали понять: нигде тебе от нас не укрыться. Когда поступит приказ, мы тебя сразу же арестуем.
Сделать это в Швейцарии было крайне просто: подкинуть мне в гостиничный номер пистолет или наркотики, а затем заявить анонимно в полицию. Меня тут же бы взяли, а потом появилась бы нужная шумиха: народный депутат России, сбежав из страны, пойман с поличным за хранение наркотиков и незаконного оружия. Да и из подброшенного оружия могли кого-то накануне убить… Русского эмигранта, например.
Но мне надо было что-то делать с документами. Нелегально оставаться в Швейцарии было весьма опасно. Один швейцарский адвокат состыковал меня с английской фирмой-посредником, которая продавала гражданство в странах, где существовали программы натурализации для привлечения инвесторов. Желающим получить гражданство надо было просто внести определенную сумму денег на государственный счет такой страны, и претенденту выдавали паспорт.
Я выбрал Доминиканскую Республику: размер инвестиций там был двадцать пять тысяч долларов. Приехал специальный представитель и привез паспорта мне и заодно Елене, моей секретарше, которую я решил вывезти из России.