Страница:
Я человек в принципе на подъем легкий – встал и пошел в бывший дедовский кабинет. Сдвинул в сторону знакомую репродукцию на стене и уставился на запертую металлическую дверцу.
Следующие полчаса я искал ключи, которые, как помнилось с детства, дед хранил в верхнем ящике допотопного письменного стола, покрытого истершимся от времени зеленым сукном (это, конечно, был большой секрет, но разведчик, видимо, жил во мне еще с младых ногтей – местонахождение ключей от сейфа с заветным «Вальтером» я вычислил еще лет в двенадцать. Правда, сам я сейф так ни разу и не открывал – боялся вызвать дедов гнев). Пошуровав во всех ящиках и убедившись в «наличии отсутствия» искомого предмета, я задумался о целесообразности продолжения дальнейших попыток вскрыть сейф – о том, что там лежат старый пистолет, две коробки патронов к нему, дедовы награды и какие-то старые документы, я и так знал. А развивать на ночь глядя бурную деятельность в духе бывалого медвежатника Федьки Быка из «Зеленого фургона» мне как-то не сильно хотелось.
Подумав еще с две сигареты, я вытащил кое-какие специфические инструменты (умение вскрывать замки разных систем входило в курс обязательной подготовки диверсанта) и принялся за работу. В принципе, проще было бы расстрелять замок из пистолета с ПББС – на тот момент у меня уже был подобный в… м-м-м… так сказать, частном пользовании – соседи бы все равно ничего не услышали, но делать этого мне почему-то не хотелось. Вот я и занялся дурной работой…
Часа через полтора, морально уже полностью созрев для стрельбы по этому исчадию мира замков и запоров, я услышал долгожданный щелчок.
С удивлением обнаружив, что уже почти половина второго ночи, я тем не менее не пошел спать, а занялся изучением содержимого побежденного сейфа. На свет электрической лампы появился знакомый девятимиллиметровый «Вальтер» Р38, запасная обойма, две упаковки родных, произведенных, судя по маркировке, еще в начале сороковых, патронов, коробочки с дедовыми наградами, перетянутая резинкой пухлая пачка каких-то старых документов: орденских книжек, истертых по углам сберкнижек, удостоверений и даже серый, сталинского образца, паспорт и… второй комплект ключей к сейфу (ну дедуля, ну шутник!).
А вот то, что я обнаружил затем, было куда более интересным и неожиданным: во-первых, замшевый мешочек-кисет, наполненный десятком высших нацистских военных наград. Там же обнаружилась золотая заколка для галстука в форме орла («Уж не с мундира ли Самого?» – в шутку подумал я) и несколько позолоченных партийных значков национал-социалистической партии, принадлежавших – судя по двузначным серийным номерам – каким-то весьма высоким чинам фашистской партии (честно говоря, в этот момент прошлая мысль уже не показалась мне шуткой – вот только откуда они у моего деда? Или я все-таки слишком многого о нем не знаю?). Во-вторых (ничего себе «во-вторых»!), на свет появилась небольшая металлическая шкатулка-контейнер, закрытая на крохотный встроенный замочек, возиться с которым я, снедаемый любопытством, не стал – просто грубо сломал отверткой и… замер, пораженный… Внутри было золото – три небольших, граммов по двести, фабричных слитка с аккуратно проштампованным нацистским орлом и пробой на каждом из них. И толстенькая пачка новеньких стодолларовых купюр, стянутая совершенно неуместной здесь резинкой, вырезанной из старой велосипедной камеры.
И еще было заткнутое под эту резинку письмо с моим именем, написанное любимой дедом перьевой чернильной ручкой на нескольких листах бумаги.
Едва сдерживаясь, я вытянул сложенные в три сгиба листки и начал читать, попутно отметив, что написано оно действительно знакомым с детства почерком моего деда:
«Здравствуй, внучок (именно так, с жирной загогулиной ударения над буквой «о» – дед всегда меня и называл)!
Раз ты читаешь это письмецо, значит, меня уже нет. Ты сильно ругался, не найдя ключей от сейфа? Но ведь открыл же? Вот и ладно. Ты всегда был смышленым, внучок, потому я в тебе и не сомневался!
Знаешь, мы с тобой не сильно ладили в последние годы, однако ты молодец, про деда все-таки не забывал, да и профессию себе выбрал правильную, мужскую. Родину всегда защищать надо, даже если она в руках… (окончание фразы было старательно замарано). Ну, да не о том речь.
Не такой уж я правильный, внучок, каким ты меня представляешь, – сам убедился, я думаю! Хотя прошлое все это, забытое давно… Война – она, сам знаешь, какая штука… Не маленький.
О другом рассказать хочу. Тайна у меня есть, от всех тайна – даже от тех, кому я всю жизнь преданно служил…
Объяснять я тебе ничего не буду – сам ничего не понимаю – может быть, ты поймешь. Но описать, что со мной произошло, – опишу как сумею. А поскольку я не мастак бумагу попусту марать – ты уж извиняй меня, внучок, за косноязычие.
Речь в моем рассказе пойдет о том самом знаменитом «Вервольфе» – бункере Гитлера под Винницей. Был я там дважды. В первый раз в марте сорок четвертого, в составе секретной опергруппы НКВД под руководством полковника Рогатнева – как раз после того, как немцев оттуда выбили. Наружные-то сооружения немцы при отступлении взорвали, а сам бункер – не успели, вот его-то нам и поручили обследовать, причем приказ из самой Москвы пришел.
Выехали мы под Винницу, обследовали все – бункер как бункер, один подземный уровень, несколько десятков жилых и служебных помещений, свой аэродром, летний бассейн на поверхности, но в целом – ничего необычного. Необычное потом началось, когда мы в нашу Ставку обо всем доложили, а нам в ответ от Самого шифрограмма: «Ошибаетесь, мол, продолжайте обследование объекта, любой ценой доберитесь до нижних уровней»… И больше никаких объяснений – у Него свои источники информации были, как ты понимаешь. А через пару дней фрицы контрнаступление предприняли – специально чтобы бункер отбить. Взрывчатки привезли немерено – вагона два – да и взорвали все. Мы потом, когда немцев выбили, вернулись, конечно, да только внутрь проникнуть уже невозможно было – взрыв такой силы был, что железобетонные крыши капониров метров на пятьдесят пораскидало, а в них в каждом – тонн по двадцать! Да и бункер сам, судя по всему, водой залило…
Только, опять же, не о том речь – удалось нам одного немца интересного задержать, как выяснилось, командира особой диверсионной группы, которая как раз ликвидацией бункера занималась (все их контрнаступление только для прикрытия этой группы и было предпринято). Поначалу он молчал, конечно, но на второй день мы его все же «разговорили» – он, понятно, матерый диверсантище был, но и у нас свои методы имелись. И показал он, внучок, именно то, чего от нас товарищ Сталин ждал: что, мол, да, было семь подземных уровней, и что это вообще не столько Ставка гитлеровская была, сколько сильно секретная лаборатория. Правда, чем именно она занималась, он не знал, сказал только, что с лабораторией этой фюрер большие надежды на победу связывал – не то секретное оружие тут разрабатывали, не то и вовсе что-то совсем уж непонятное творили…
И вот что я тебе еще скажу – личное мое наблюдение: фриц этот сильно не в себе был, вроде как в шоке, и, что интересно, не из-за допроса совсем, не из-за тех методов дознания, которые к нему наши ребята применяли! А оттого, внучок, что не нашел он тех самых семи этажей, что ему взорвать приказано было! Не ожидал он, уж ты мне поверь, бункер в том виде увидеть, в каком мы его увидели! Совсем не ожидал. Вот такие были дела…
Немца этого мы в Москву отправили – за ним сам Лаврентий Палыч, который был тогда, как ты, надеюсь, знаешь даже из своей идиотской «перестроечной» истории, наркомом НКВД (вот в этом весь дед – сколько лет прошло, а ведь помнил нашу с ним первую ссору и даже подколол меня напоследок!), лично прилетел – и что с немцем дальше стало, я, сам понимаешь, не знаю. Работы все срочно свернули, охрану поставили и даже восстановили все немецкие минные поля вокруг, а с нас подписки о неразглашении взяли. Меня отозвали в Москву, и я думал: все, участие мое в этом деле закончилось, – ан нет! Как оказалось, осенью этого же года я вновь отправился под Винницу, теперь войдя в состав новой исследовательской группы, которой официально руководил тогдашний военный комендант Винницы Исай Беккер (реально все исследования конечно же проводились моим ведомством, хотя и людей из твоей, внучок, «организации» там тоже хватало).
Вот тут-то все и началось! Прибыли мы на место– а кроме меня из состава прошлой опергруппы никого больше не было, – саперы нам проход в минных полях организовали, смотрю: что-то не то. Вроде все, как тогда, весной, а вроде бы и нет. Такое ощущение, что бетонные глыбы, взрывом по всей территории раскиданные, кто-то на другие места передвинул, а в них, как я уже говорил, десятки тонн в каждой! И вообще, другое все какое-то, совсем чуть-чуть, но другое. Даже и объяснить не могу, что это значит, – просто другое.
Но я человек военный был, да еще и в таком месте служил, где лишних вопросов задавать не принято и сомнения всяческие категорически не приветствовались. Промолчал, одним словом…
Расчистили мы бульдозерами вход, бронированную дверь с трудом, но открыли (а ведь немцы вроде бы все здесь взорвали – как дверь-то могла уцелеть?), спустились, а внизу все целехонькое, разве что стены первого уровня от взрыва на поверхности кое-где трещинами пошли!
Это я не заговариваюсь, внучок, именно «первого уровня», потому что было их там именно семь. Да и вообще, другой это бункер был, не тот, в котором я в прошлый раз побывал… Правда, мы ниже четвертого спуститься не смогли – там такие двери с кодовыми замками стояли, что их только взорвать можно было. Но апартаменты Гитлера все-таки обнаружили, даже кое-что из личных вещей с собой забрали (кстати, те фашистские побрякушки, что ты в сейфе нашел, я именно оттуда прихватил)!
На нижние ярусы можно было только через шахты остановленных лифтов (их там несколько было) попасть – у нас поначалу необходимого снаряжения не было, а потом… Потом, внучок, из Москвы приказ пришел: самостоятельное исследование «объекта» прекратить, дождаться прибытия специальной бригады ученых и сдать им его с рук на руки. И на мой счет отдельный приказ пришел: остаться, организовать охрану, на территорию никого не впускать и не выпускать…
Что они там делали, нашли ли, что искали, и смогли ли на оставшиеся уровни пролезть, – я так до сих пор не знаю. Я там как раз и был поставлен, чтоб утечки информации не происходило и лишние разговоры не велись. Хотя слухи-то, конечно, все одно ходили: вроде, так и не смогли они в самый низ спуститься, да и вообще, столько всего странного происходить стало, что их обратно чуть ли не сумасшедшими отправили.
А еще через неделю – новый приказ: все работы свернуть, бункер законсервировать, входы снова завалить и замаскировать, вроде тут никто ничего после взрыва и не трогал… Да еще и – ты не поверишь! – снова к нам сам Лавруша Берия прилетел, осмотрел все да с учеными и всей собранной документацией назад в столицу отбыл.
А я остался следы, так сказать, заметать. Вот тут-то все и произошло…
В тот день мои ребята как раз консервацию закончили, а я, сам понимаешь, все время рядом с ними под землей находился – контролировал!
А место это – я не только сам бункер имею в виду– не зря, видно, у местных дурной славой пользовалось, проклятым считалось (были у меня и такие сведения – мы же, как ты понимаешь, в окрестных селах тоже побывали, сведения, какие смогли, подсобрали), они сюда даже по грибы не ходили, нечистой силы боялись. Да и сам я кое-что прочувствовать успел: например, когда в бункер спускался, часы начинали то отставать, то, наоборот, вперед уходить. И вообще, давило оно на меня как-то, место это, так давило, что я, скажу тебе по секрету, старался лишний раз вниз вообще не соваться. Сразу голова болеть начинала, поташнивало, мысли какие-то непотребные приходили – неприятные, скажу тебе, ощущения, внучок. Но тут куда денешься – за консервацию объекта я ж отвечал, не кто-то.
Вот и пришлось почти весь день под землей просидеть, еле выдержал. А как закончилось все, решил я по лесу пройтись. Я всегда после этих подземелий прогулку себе устраивал, воздухом дышал да чувства свои с ощущениями в порядок приводил: поделиться-то не с кем было, одно лишнее слово – и все, отслужился Толик Кондратский. Могли б, пожалуй, и под трибунал отправить «за подрыв боевого духа и идей марксистско-ленинского материализма среди подчиненных» и все такое прочее. Страшные времена были, внучок. (В этом месте я оторвался от письма и хмыкнул про себя: вот уж не ожидал от моего деда подобных заявлений! Не такой уж он, оказывается, закоренелый и непробиваемый материалист, каким я его считать привык!)
Вот иду я, значит, по территории – у меня для этих прогулок свой маршрут был проложен, так, чтобы на мины случайно не зайти, – курю да с мыслями пытаюсь собраться. Темнеет потихоньку, сумерки уже – осень все-таки. Вдруг слышу: впереди, на полянке, металлом кто-то лязгнул. Раз, другой…
Ну, я пистолет из кобуры вытащил да потихоньку вперед пошел, за кустами схоронился и жду, наблюдаю. Я эту полянку хорошо знал, там пригорочек небольшой был, с валуном в землю вросшим – я на нем во время своих прогулок обычно вторую сигарету выкуривал.
И вдруг вижу: валун этот с места сдвинулся и в сторону отъехал! У меня аж мурашки по коже – ну, думаю, не то я окончательно мозгами двинулся, не то и вправду нечистая сила шалит! Ан нет: валун-то, оказывается, непростой был – под ним дверь металлическая пряталась. Если не знать – ни за что не догадаешься!
Вот открылась она, в сторону отъехала, и из проема человек спиной вперед вылезать стал. В камуфляже пятнистом (такие во второй половине войны эсэсовские солдаты носили – видел, наверное?), с автоматом да небольшим плоским чемоданчиком в руках. Ну я, понятно, ждать, пока он, диверсант этот, полностью вылезет, не стал, подскочил, пистолет ему в затылок нацелил да ору по-немецки: «вылезай, бросай автомат да ложись на землю, только без глупостей, я с такого расстояния, мол, не промахнусь». Вылез он, на землю дисциплинированно плюхнулся, правда, чемоданчик из руки так и не выпустил. Лежит молча, ждет, видно, когда я подойду. Только я не такой дурак, чтоб с диверсантом из С С в рукопашной сходиться – подскочил да и врезал ему пистолетом по затылку. Вырубил в общем. И пока он без чувств валялся, я его аккуратненько его же ремнем повязал. Потом водой из фляжки лицо ему сбрызнул, смотрю: очухался фриц. Подергался, конечно, немножко, пока не понял, что освободиться не получится, да и успокоился. Ну, я его, понятное дело, спрашиваю: «Кто, мол, откуда, с каким заданием сюда?» —думал, честно говоря, что он молчать будет. А фриц вдруг разговорчивым оказался, сам ко мне обратился, да еще и с предложением – вот ведь какой наглец: он, мол, здесь с особым заданием в составе спецгруппы, с самолета пару дней назад на парашютах сброшенной, а задание его в том, чтоб на нижние ярусы пробраться да важные документы вот в этом самом чемоданчике вывезти. И ведь вижу: не врет! Я про этих диверсантов уже слышал, приходила нам информация. Только не повезло им сильно – то ли пилот ошибся, то ли еще что, но десантировались они в стороне от заданного района и напоролись на наши тыловые части. Бой, говорят, серьезный был – наши почти всех их там и положили, в плен никто не сдался. Но и наших полегло немало. Так-то вот…
А немец продолжает: «Я, мол, знаю, что ваши так вниз и не смогли проникнуть, потому как про запасные выходы не знали, а у меня, мол, и схема есть, и ключ от одного из них». Вот он мне и предлагает сделку: я его отпускаю, а документы, план расположения запасного входа да секретный ключ себе беру. Войне, мол, все равно капут, а потому у него особого желания за своего фюрера погибать нет. И на чемоданчик свой указывает – сам, мол, посмотри. Открыл я его и вижу – не соврал фриц: внутри папки какие-то, все с грифом «совершенно секретно» да с личной резолюцией Гитлера – серьезные, видать, документики! А фриц опять за свое: «Отпускай меня, скажешь – сбежал; а тебе за такую информацию все на свете простят».
Тут бы мне, конечно, возмутиться: мне, офицеру государственной безопасности, какой-то диверсант сделку предлагает! А только чувствую, что не могу, что наплевать мне на этого немца с большой горы. Главное – вот оно, то, что лично товарищ Сталин ищет, то, ради чего я здесь столько времени безвылазно сижу да с ума схожу потихоньку.
И знаешь, внучок, что я дальше сделал? Догадываешься, наверное… Ну да, отпустил я его – сначала, конечно, к потребовал показать, как вход в бункер открывается, и ключ у него забрал – а потом, не поверишь! – отпустил.
А ведь за такое уже не просто трибунал – высшая мера со стопроцентной вероятностью светила! Что со мной тогда происходило – не могу тебе объяснить: я вроде и контролировал свои поступки, а вроде за меня кто-то решал, что и как сделать нужно.
Забрал я документы, ноги немцу развязал: «Беги, – говорю, – пока не передумал! Глупость какую-нибудь сделаешь – пристрелю, имей в виду». А он только усмехнулся криво да и исчез в темноте, вроде и не было его. Меня, честно говоря, аж страх пронял – немец-то еще большим профессионалом оказался, чем я думал! Похоже, что ему меня завалить даже и со связанными руками раз плюнуть было. Только вот не стал он этого делать, да и не собирался, как я понимаю. И не столько он от меня этими документами откупился, сколько избавился от них как от тяжкого груза!
Так ведь и это еще не все, внучок! Я пока назад возвращался – столько всего передумал. И знаешь, что понял? Что не смогу эти документы, будь они трижды неладны, никому отдать. И рассказать о них никому не смогу. Потому как мной словно кто-то управлять продолжал: знаю, что должен поскорей рапорт оформить, документы все переписать, подшить да опечатать, а в голове не то что голос какой-то, а твердая уверенность: «не надо так делать». Словно приказывал мне кто-то: «спрячь все и молчи, не пришел еще срок». И ведь понимал, чем рискую – не одного себя подставляю, всю семью, всех вас на поколение вперед! – а сделать ничего не мог. И бороться с самим собой не мог, потому как твердо знал, что сделаю именно так, как требуется.
И что это было, кто мной управлял, – так я и не понял. Да и не хотел особо понять, честно говоря…
Но то, что все это с бункером тем проклятым связано – это точно. Не знаю, каким образом, но уж поверь мне, внучок!
Вот с тех пор, аккурат с самого сорок четвертого года, я их и прятал. А теперь вот тебе передаю. Решай сам, что с ними делать. Дело это давнее, позабытое.
Хотя после войны, насколько я знаю, еще не раз тот бункер обследовать пытались, пару раз даже ко мне обращались – как к непосредственному участнику событий, так сказать… Последний раз не то в восемьдесят девятом, не то в девяностом году этим Московский геологоразведочный институт занимался, программа «Гермес» может, слышал? Ее вроде ваше ведомство курировало. Со спутника якобы снимки какие-то делали. Но чем все закончилось, я не знаю – засекречено все было да в архив, как водится, сдано…
Ну а насчет самих документов… У сейфа моего задняя стенка снимается, надо только полки вытащить и ее вытянуть. Там все и спрятано – вроде и на виду, да кто догадается? И ключ тот, и схема, как вход найти.
Ключ, к слову, это просто такая пластинка железная со штырьками с обеих сторон – его нужно только вставить куда положено и надавить до щелчка. А дальше механизм замка сам все сделает, если, конечно, он за столько лет не заржавел да не испортился окончательно.
Только вот документы с немецкого тебе самому переводить придется – я, веришь ли, за столько лет так и не смог себя заставить к ним прикоснуться. Вроде табу на них или проклятье какое лежит. Может, ты сможешь…
Только ты-уж будь там поосторожнее —уж больно секретным все это было – сейчас, конечно, не сталинские времена, но кто знает…
Вот такие, внучок, дела. Все, что хотел сказать, я сказал, до остального сам доходи – я и в молодые-то годы ничего из того, что в бункере этом да в окрестностях его происходило, не понимал, а сейчас и подавно.
Прощай, одним словом, не поминай деда злом…»
Окончив читать, я несколько минут сидел без движения, переваривая полученную информацию. Так вот он какой оказался, дед-то мой! Кто бы мог подумать! Да за подобное и в мои годы могли не то что под трибунал – под «вышак» отправить! А уж при товарище Сталине…
Затем на меня напала жажда бурной деятельности, этакая золотая лихорадка начала XXІ века. Или «синдром острова сокровищ», как я сам его назвал: несмотря на поздний час и самым наглым образом поправ закон жилищного кодекса о соблюдении тишины после двадцати одного ноль-ноль, я выломал обе внутренние железные полочки и, провозившись еще минут десять, догадался, как снимается задняя стенка. Все оказалось до обидного просто: нужно было лишь найти незаметный винтик в уголке, повернуть его отверткой и, ухватившись пальцами за выступившую шляпку, вытащить ничем более не удерживаемый металлический лист. Сам тайник представлял собой небольшое, сантиметров в десять, пространство между собственно сейфом и вырубленной в стене нишей – толщина несущих стен в домах сталинской постройки вполне позволяла это сделать.
Слегка волнуясь, я просунул руку в пахнущую пылью щель и извлек толстую дерматиновую папку на защелке, покрытую чуть ли не сантиметровым слоем полувековой пыли – похоже было, что дед не открывал своего тайника с самого момента его создания. А прожил он в этом доме немало – с сорок шестого или сорок седьмого года!
С трудом сдерживая желание немедленно взяться за ее изучение, я сперва ликвидировал все следы вскрытия тайника, кое-как установил назад обе полочки и запихал обратно найденное в сейфе добро. Закрыв дверцу вторым комплектом ключей (как хорошо все-таки, что я не поддался собственной слабости и не расстрелял замок!), я хорошенько протер от пыли потрескавшийся от времени дерматин и раскрыл наконец таинственную папку.
Под обложкой обнаружилось несколько казенных серых картонных папок с устрашающими запретительными надписями типа «совершенно секретно» и «работать с документами только в помещении». На немецком языке, естественно. Поняв, что спать мне сегодня уже не придется, я выложил документы на стол и со вздохом поплелся на кухню. Сварив себе крепкого кофе и выключив во всей квартире свет – четвертый час ночи все-таки! – я уселся в кресло и погрузился в доставшуюся мне в наследство тайну…
ГЛАВА 3
Следующие полчаса я искал ключи, которые, как помнилось с детства, дед хранил в верхнем ящике допотопного письменного стола, покрытого истершимся от времени зеленым сукном (это, конечно, был большой секрет, но разведчик, видимо, жил во мне еще с младых ногтей – местонахождение ключей от сейфа с заветным «Вальтером» я вычислил еще лет в двенадцать. Правда, сам я сейф так ни разу и не открывал – боялся вызвать дедов гнев). Пошуровав во всех ящиках и убедившись в «наличии отсутствия» искомого предмета, я задумался о целесообразности продолжения дальнейших попыток вскрыть сейф – о том, что там лежат старый пистолет, две коробки патронов к нему, дедовы награды и какие-то старые документы, я и так знал. А развивать на ночь глядя бурную деятельность в духе бывалого медвежатника Федьки Быка из «Зеленого фургона» мне как-то не сильно хотелось.
Подумав еще с две сигареты, я вытащил кое-какие специфические инструменты (умение вскрывать замки разных систем входило в курс обязательной подготовки диверсанта) и принялся за работу. В принципе, проще было бы расстрелять замок из пистолета с ПББС – на тот момент у меня уже был подобный в… м-м-м… так сказать, частном пользовании – соседи бы все равно ничего не услышали, но делать этого мне почему-то не хотелось. Вот я и занялся дурной работой…
Часа через полтора, морально уже полностью созрев для стрельбы по этому исчадию мира замков и запоров, я услышал долгожданный щелчок.
С удивлением обнаружив, что уже почти половина второго ночи, я тем не менее не пошел спать, а занялся изучением содержимого побежденного сейфа. На свет электрической лампы появился знакомый девятимиллиметровый «Вальтер» Р38, запасная обойма, две упаковки родных, произведенных, судя по маркировке, еще в начале сороковых, патронов, коробочки с дедовыми наградами, перетянутая резинкой пухлая пачка каких-то старых документов: орденских книжек, истертых по углам сберкнижек, удостоверений и даже серый, сталинского образца, паспорт и… второй комплект ключей к сейфу (ну дедуля, ну шутник!).
А вот то, что я обнаружил затем, было куда более интересным и неожиданным: во-первых, замшевый мешочек-кисет, наполненный десятком высших нацистских военных наград. Там же обнаружилась золотая заколка для галстука в форме орла («Уж не с мундира ли Самого?» – в шутку подумал я) и несколько позолоченных партийных значков национал-социалистической партии, принадлежавших – судя по двузначным серийным номерам – каким-то весьма высоким чинам фашистской партии (честно говоря, в этот момент прошлая мысль уже не показалась мне шуткой – вот только откуда они у моего деда? Или я все-таки слишком многого о нем не знаю?). Во-вторых (ничего себе «во-вторых»!), на свет появилась небольшая металлическая шкатулка-контейнер, закрытая на крохотный встроенный замочек, возиться с которым я, снедаемый любопытством, не стал – просто грубо сломал отверткой и… замер, пораженный… Внутри было золото – три небольших, граммов по двести, фабричных слитка с аккуратно проштампованным нацистским орлом и пробой на каждом из них. И толстенькая пачка новеньких стодолларовых купюр, стянутая совершенно неуместной здесь резинкой, вырезанной из старой велосипедной камеры.
И еще было заткнутое под эту резинку письмо с моим именем, написанное любимой дедом перьевой чернильной ручкой на нескольких листах бумаги.
Едва сдерживаясь, я вытянул сложенные в три сгиба листки и начал читать, попутно отметив, что написано оно действительно знакомым с детства почерком моего деда:
«Здравствуй, внучок (именно так, с жирной загогулиной ударения над буквой «о» – дед всегда меня и называл)!
Раз ты читаешь это письмецо, значит, меня уже нет. Ты сильно ругался, не найдя ключей от сейфа? Но ведь открыл же? Вот и ладно. Ты всегда был смышленым, внучок, потому я в тебе и не сомневался!
Знаешь, мы с тобой не сильно ладили в последние годы, однако ты молодец, про деда все-таки не забывал, да и профессию себе выбрал правильную, мужскую. Родину всегда защищать надо, даже если она в руках… (окончание фразы было старательно замарано). Ну, да не о том речь.
Не такой уж я правильный, внучок, каким ты меня представляешь, – сам убедился, я думаю! Хотя прошлое все это, забытое давно… Война – она, сам знаешь, какая штука… Не маленький.
О другом рассказать хочу. Тайна у меня есть, от всех тайна – даже от тех, кому я всю жизнь преданно служил…
Объяснять я тебе ничего не буду – сам ничего не понимаю – может быть, ты поймешь. Но описать, что со мной произошло, – опишу как сумею. А поскольку я не мастак бумагу попусту марать – ты уж извиняй меня, внучок, за косноязычие.
Речь в моем рассказе пойдет о том самом знаменитом «Вервольфе» – бункере Гитлера под Винницей. Был я там дважды. В первый раз в марте сорок четвертого, в составе секретной опергруппы НКВД под руководством полковника Рогатнева – как раз после того, как немцев оттуда выбили. Наружные-то сооружения немцы при отступлении взорвали, а сам бункер – не успели, вот его-то нам и поручили обследовать, причем приказ из самой Москвы пришел.
Выехали мы под Винницу, обследовали все – бункер как бункер, один подземный уровень, несколько десятков жилых и служебных помещений, свой аэродром, летний бассейн на поверхности, но в целом – ничего необычного. Необычное потом началось, когда мы в нашу Ставку обо всем доложили, а нам в ответ от Самого шифрограмма: «Ошибаетесь, мол, продолжайте обследование объекта, любой ценой доберитесь до нижних уровней»… И больше никаких объяснений – у Него свои источники информации были, как ты понимаешь. А через пару дней фрицы контрнаступление предприняли – специально чтобы бункер отбить. Взрывчатки привезли немерено – вагона два – да и взорвали все. Мы потом, когда немцев выбили, вернулись, конечно, да только внутрь проникнуть уже невозможно было – взрыв такой силы был, что железобетонные крыши капониров метров на пятьдесят пораскидало, а в них в каждом – тонн по двадцать! Да и бункер сам, судя по всему, водой залило…
Только, опять же, не о том речь – удалось нам одного немца интересного задержать, как выяснилось, командира особой диверсионной группы, которая как раз ликвидацией бункера занималась (все их контрнаступление только для прикрытия этой группы и было предпринято). Поначалу он молчал, конечно, но на второй день мы его все же «разговорили» – он, понятно, матерый диверсантище был, но и у нас свои методы имелись. И показал он, внучок, именно то, чего от нас товарищ Сталин ждал: что, мол, да, было семь подземных уровней, и что это вообще не столько Ставка гитлеровская была, сколько сильно секретная лаборатория. Правда, чем именно она занималась, он не знал, сказал только, что с лабораторией этой фюрер большие надежды на победу связывал – не то секретное оружие тут разрабатывали, не то и вовсе что-то совсем уж непонятное творили…
И вот что я тебе еще скажу – личное мое наблюдение: фриц этот сильно не в себе был, вроде как в шоке, и, что интересно, не из-за допроса совсем, не из-за тех методов дознания, которые к нему наши ребята применяли! А оттого, внучок, что не нашел он тех самых семи этажей, что ему взорвать приказано было! Не ожидал он, уж ты мне поверь, бункер в том виде увидеть, в каком мы его увидели! Совсем не ожидал. Вот такие были дела…
Немца этого мы в Москву отправили – за ним сам Лаврентий Палыч, который был тогда, как ты, надеюсь, знаешь даже из своей идиотской «перестроечной» истории, наркомом НКВД (вот в этом весь дед – сколько лет прошло, а ведь помнил нашу с ним первую ссору и даже подколол меня напоследок!), лично прилетел – и что с немцем дальше стало, я, сам понимаешь, не знаю. Работы все срочно свернули, охрану поставили и даже восстановили все немецкие минные поля вокруг, а с нас подписки о неразглашении взяли. Меня отозвали в Москву, и я думал: все, участие мое в этом деле закончилось, – ан нет! Как оказалось, осенью этого же года я вновь отправился под Винницу, теперь войдя в состав новой исследовательской группы, которой официально руководил тогдашний военный комендант Винницы Исай Беккер (реально все исследования конечно же проводились моим ведомством, хотя и людей из твоей, внучок, «организации» там тоже хватало).
Вот тут-то все и началось! Прибыли мы на место– а кроме меня из состава прошлой опергруппы никого больше не было, – саперы нам проход в минных полях организовали, смотрю: что-то не то. Вроде все, как тогда, весной, а вроде бы и нет. Такое ощущение, что бетонные глыбы, взрывом по всей территории раскиданные, кто-то на другие места передвинул, а в них, как я уже говорил, десятки тонн в каждой! И вообще, другое все какое-то, совсем чуть-чуть, но другое. Даже и объяснить не могу, что это значит, – просто другое.
Но я человек военный был, да еще и в таком месте служил, где лишних вопросов задавать не принято и сомнения всяческие категорически не приветствовались. Промолчал, одним словом…
Расчистили мы бульдозерами вход, бронированную дверь с трудом, но открыли (а ведь немцы вроде бы все здесь взорвали – как дверь-то могла уцелеть?), спустились, а внизу все целехонькое, разве что стены первого уровня от взрыва на поверхности кое-где трещинами пошли!
Это я не заговариваюсь, внучок, именно «первого уровня», потому что было их там именно семь. Да и вообще, другой это бункер был, не тот, в котором я в прошлый раз побывал… Правда, мы ниже четвертого спуститься не смогли – там такие двери с кодовыми замками стояли, что их только взорвать можно было. Но апартаменты Гитлера все-таки обнаружили, даже кое-что из личных вещей с собой забрали (кстати, те фашистские побрякушки, что ты в сейфе нашел, я именно оттуда прихватил)!
На нижние ярусы можно было только через шахты остановленных лифтов (их там несколько было) попасть – у нас поначалу необходимого снаряжения не было, а потом… Потом, внучок, из Москвы приказ пришел: самостоятельное исследование «объекта» прекратить, дождаться прибытия специальной бригады ученых и сдать им его с рук на руки. И на мой счет отдельный приказ пришел: остаться, организовать охрану, на территорию никого не впускать и не выпускать…
Что они там делали, нашли ли, что искали, и смогли ли на оставшиеся уровни пролезть, – я так до сих пор не знаю. Я там как раз и был поставлен, чтоб утечки информации не происходило и лишние разговоры не велись. Хотя слухи-то, конечно, все одно ходили: вроде, так и не смогли они в самый низ спуститься, да и вообще, столько всего странного происходить стало, что их обратно чуть ли не сумасшедшими отправили.
А еще через неделю – новый приказ: все работы свернуть, бункер законсервировать, входы снова завалить и замаскировать, вроде тут никто ничего после взрыва и не трогал… Да еще и – ты не поверишь! – снова к нам сам Лавруша Берия прилетел, осмотрел все да с учеными и всей собранной документацией назад в столицу отбыл.
А я остался следы, так сказать, заметать. Вот тут-то все и произошло…
В тот день мои ребята как раз консервацию закончили, а я, сам понимаешь, все время рядом с ними под землей находился – контролировал!
А место это – я не только сам бункер имею в виду– не зря, видно, у местных дурной славой пользовалось, проклятым считалось (были у меня и такие сведения – мы же, как ты понимаешь, в окрестных селах тоже побывали, сведения, какие смогли, подсобрали), они сюда даже по грибы не ходили, нечистой силы боялись. Да и сам я кое-что прочувствовать успел: например, когда в бункер спускался, часы начинали то отставать, то, наоборот, вперед уходить. И вообще, давило оно на меня как-то, место это, так давило, что я, скажу тебе по секрету, старался лишний раз вниз вообще не соваться. Сразу голова болеть начинала, поташнивало, мысли какие-то непотребные приходили – неприятные, скажу тебе, ощущения, внучок. Но тут куда денешься – за консервацию объекта я ж отвечал, не кто-то.
Вот и пришлось почти весь день под землей просидеть, еле выдержал. А как закончилось все, решил я по лесу пройтись. Я всегда после этих подземелий прогулку себе устраивал, воздухом дышал да чувства свои с ощущениями в порядок приводил: поделиться-то не с кем было, одно лишнее слово – и все, отслужился Толик Кондратский. Могли б, пожалуй, и под трибунал отправить «за подрыв боевого духа и идей марксистско-ленинского материализма среди подчиненных» и все такое прочее. Страшные времена были, внучок. (В этом месте я оторвался от письма и хмыкнул про себя: вот уж не ожидал от моего деда подобных заявлений! Не такой уж он, оказывается, закоренелый и непробиваемый материалист, каким я его считать привык!)
Вот иду я, значит, по территории – у меня для этих прогулок свой маршрут был проложен, так, чтобы на мины случайно не зайти, – курю да с мыслями пытаюсь собраться. Темнеет потихоньку, сумерки уже – осень все-таки. Вдруг слышу: впереди, на полянке, металлом кто-то лязгнул. Раз, другой…
Ну, я пистолет из кобуры вытащил да потихоньку вперед пошел, за кустами схоронился и жду, наблюдаю. Я эту полянку хорошо знал, там пригорочек небольшой был, с валуном в землю вросшим – я на нем во время своих прогулок обычно вторую сигарету выкуривал.
И вдруг вижу: валун этот с места сдвинулся и в сторону отъехал! У меня аж мурашки по коже – ну, думаю, не то я окончательно мозгами двинулся, не то и вправду нечистая сила шалит! Ан нет: валун-то, оказывается, непростой был – под ним дверь металлическая пряталась. Если не знать – ни за что не догадаешься!
Вот открылась она, в сторону отъехала, и из проема человек спиной вперед вылезать стал. В камуфляже пятнистом (такие во второй половине войны эсэсовские солдаты носили – видел, наверное?), с автоматом да небольшим плоским чемоданчиком в руках. Ну я, понятно, ждать, пока он, диверсант этот, полностью вылезет, не стал, подскочил, пистолет ему в затылок нацелил да ору по-немецки: «вылезай, бросай автомат да ложись на землю, только без глупостей, я с такого расстояния, мол, не промахнусь». Вылез он, на землю дисциплинированно плюхнулся, правда, чемоданчик из руки так и не выпустил. Лежит молча, ждет, видно, когда я подойду. Только я не такой дурак, чтоб с диверсантом из С С в рукопашной сходиться – подскочил да и врезал ему пистолетом по затылку. Вырубил в общем. И пока он без чувств валялся, я его аккуратненько его же ремнем повязал. Потом водой из фляжки лицо ему сбрызнул, смотрю: очухался фриц. Подергался, конечно, немножко, пока не понял, что освободиться не получится, да и успокоился. Ну, я его, понятное дело, спрашиваю: «Кто, мол, откуда, с каким заданием сюда?» —думал, честно говоря, что он молчать будет. А фриц вдруг разговорчивым оказался, сам ко мне обратился, да еще и с предложением – вот ведь какой наглец: он, мол, здесь с особым заданием в составе спецгруппы, с самолета пару дней назад на парашютах сброшенной, а задание его в том, чтоб на нижние ярусы пробраться да важные документы вот в этом самом чемоданчике вывезти. И ведь вижу: не врет! Я про этих диверсантов уже слышал, приходила нам информация. Только не повезло им сильно – то ли пилот ошибся, то ли еще что, но десантировались они в стороне от заданного района и напоролись на наши тыловые части. Бой, говорят, серьезный был – наши почти всех их там и положили, в плен никто не сдался. Но и наших полегло немало. Так-то вот…
А немец продолжает: «Я, мол, знаю, что ваши так вниз и не смогли проникнуть, потому как про запасные выходы не знали, а у меня, мол, и схема есть, и ключ от одного из них». Вот он мне и предлагает сделку: я его отпускаю, а документы, план расположения запасного входа да секретный ключ себе беру. Войне, мол, все равно капут, а потому у него особого желания за своего фюрера погибать нет. И на чемоданчик свой указывает – сам, мол, посмотри. Открыл я его и вижу – не соврал фриц: внутри папки какие-то, все с грифом «совершенно секретно» да с личной резолюцией Гитлера – серьезные, видать, документики! А фриц опять за свое: «Отпускай меня, скажешь – сбежал; а тебе за такую информацию все на свете простят».
Тут бы мне, конечно, возмутиться: мне, офицеру государственной безопасности, какой-то диверсант сделку предлагает! А только чувствую, что не могу, что наплевать мне на этого немца с большой горы. Главное – вот оно, то, что лично товарищ Сталин ищет, то, ради чего я здесь столько времени безвылазно сижу да с ума схожу потихоньку.
И знаешь, внучок, что я дальше сделал? Догадываешься, наверное… Ну да, отпустил я его – сначала, конечно, к потребовал показать, как вход в бункер открывается, и ключ у него забрал – а потом, не поверишь! – отпустил.
А ведь за такое уже не просто трибунал – высшая мера со стопроцентной вероятностью светила! Что со мной тогда происходило – не могу тебе объяснить: я вроде и контролировал свои поступки, а вроде за меня кто-то решал, что и как сделать нужно.
Забрал я документы, ноги немцу развязал: «Беги, – говорю, – пока не передумал! Глупость какую-нибудь сделаешь – пристрелю, имей в виду». А он только усмехнулся криво да и исчез в темноте, вроде и не было его. Меня, честно говоря, аж страх пронял – немец-то еще большим профессионалом оказался, чем я думал! Похоже, что ему меня завалить даже и со связанными руками раз плюнуть было. Только вот не стал он этого делать, да и не собирался, как я понимаю. И не столько он от меня этими документами откупился, сколько избавился от них как от тяжкого груза!
Так ведь и это еще не все, внучок! Я пока назад возвращался – столько всего передумал. И знаешь, что понял? Что не смогу эти документы, будь они трижды неладны, никому отдать. И рассказать о них никому не смогу. Потому как мной словно кто-то управлять продолжал: знаю, что должен поскорей рапорт оформить, документы все переписать, подшить да опечатать, а в голове не то что голос какой-то, а твердая уверенность: «не надо так делать». Словно приказывал мне кто-то: «спрячь все и молчи, не пришел еще срок». И ведь понимал, чем рискую – не одного себя подставляю, всю семью, всех вас на поколение вперед! – а сделать ничего не мог. И бороться с самим собой не мог, потому как твердо знал, что сделаю именно так, как требуется.
И что это было, кто мной управлял, – так я и не понял. Да и не хотел особо понять, честно говоря…
Но то, что все это с бункером тем проклятым связано – это точно. Не знаю, каким образом, но уж поверь мне, внучок!
Вот с тех пор, аккурат с самого сорок четвертого года, я их и прятал. А теперь вот тебе передаю. Решай сам, что с ними делать. Дело это давнее, позабытое.
Хотя после войны, насколько я знаю, еще не раз тот бункер обследовать пытались, пару раз даже ко мне обращались – как к непосредственному участнику событий, так сказать… Последний раз не то в восемьдесят девятом, не то в девяностом году этим Московский геологоразведочный институт занимался, программа «Гермес» может, слышал? Ее вроде ваше ведомство курировало. Со спутника якобы снимки какие-то делали. Но чем все закончилось, я не знаю – засекречено все было да в архив, как водится, сдано…
Ну а насчет самих документов… У сейфа моего задняя стенка снимается, надо только полки вытащить и ее вытянуть. Там все и спрятано – вроде и на виду, да кто догадается? И ключ тот, и схема, как вход найти.
Ключ, к слову, это просто такая пластинка железная со штырьками с обеих сторон – его нужно только вставить куда положено и надавить до щелчка. А дальше механизм замка сам все сделает, если, конечно, он за столько лет не заржавел да не испортился окончательно.
Только вот документы с немецкого тебе самому переводить придется – я, веришь ли, за столько лет так и не смог себя заставить к ним прикоснуться. Вроде табу на них или проклятье какое лежит. Может, ты сможешь…
Только ты-уж будь там поосторожнее —уж больно секретным все это было – сейчас, конечно, не сталинские времена, но кто знает…
Вот такие, внучок, дела. Все, что хотел сказать, я сказал, до остального сам доходи – я и в молодые-то годы ничего из того, что в бункере этом да в окрестностях его происходило, не понимал, а сейчас и подавно.
Прощай, одним словом, не поминай деда злом…»
Окончив читать, я несколько минут сидел без движения, переваривая полученную информацию. Так вот он какой оказался, дед-то мой! Кто бы мог подумать! Да за подобное и в мои годы могли не то что под трибунал – под «вышак» отправить! А уж при товарище Сталине…
Затем на меня напала жажда бурной деятельности, этакая золотая лихорадка начала XXІ века. Или «синдром острова сокровищ», как я сам его назвал: несмотря на поздний час и самым наглым образом поправ закон жилищного кодекса о соблюдении тишины после двадцати одного ноль-ноль, я выломал обе внутренние железные полочки и, провозившись еще минут десять, догадался, как снимается задняя стенка. Все оказалось до обидного просто: нужно было лишь найти незаметный винтик в уголке, повернуть его отверткой и, ухватившись пальцами за выступившую шляпку, вытащить ничем более не удерживаемый металлический лист. Сам тайник представлял собой небольшое, сантиметров в десять, пространство между собственно сейфом и вырубленной в стене нишей – толщина несущих стен в домах сталинской постройки вполне позволяла это сделать.
Слегка волнуясь, я просунул руку в пахнущую пылью щель и извлек толстую дерматиновую папку на защелке, покрытую чуть ли не сантиметровым слоем полувековой пыли – похоже было, что дед не открывал своего тайника с самого момента его создания. А прожил он в этом доме немало – с сорок шестого или сорок седьмого года!
С трудом сдерживая желание немедленно взяться за ее изучение, я сперва ликвидировал все следы вскрытия тайника, кое-как установил назад обе полочки и запихал обратно найденное в сейфе добро. Закрыв дверцу вторым комплектом ключей (как хорошо все-таки, что я не поддался собственной слабости и не расстрелял замок!), я хорошенько протер от пыли потрескавшийся от времени дерматин и раскрыл наконец таинственную папку.
Под обложкой обнаружилось несколько казенных серых картонных папок с устрашающими запретительными надписями типа «совершенно секретно» и «работать с документами только в помещении». На немецком языке, естественно. Поняв, что спать мне сегодня уже не придется, я выложил документы на стол и со вздохом поплелся на кухню. Сварив себе крепкого кофе и выключив во всей квартире свет – четвертый час ночи все-таки! – я уселся в кресло и погрузился в доставшуюся мне в наследство тайну…
ГЛАВА 3
Неярким светом горела дедовская лампа под классическим для того времени зеленым абажуром, дымилась сигарета в старой бронзовой пепельнице, а передо мной неторопливо разворачивалась, возможно, одна из самых загадочных историй ушедшего века, навечно зафиксированная на пожелтевших, хрупких от времени листах бумаги…
Пересказывать вам все, о чем узнал в эту ночь, я не стану, лучше обрисую в обoих чертах ситуацию в целом. Точнее, даже не ситуацию, а то удивительное хитросплетение непонятных и необъяснимых событий, закрутившихся в конце войны вокруг одной из шестнадцати построенных за время Второй мировой Ставок первого и последнего немецкого фюрера Адольфа Гитлера. Событий и фактов порой настолько противоречивых и невероятных, что поверить в истинность изложенного казалось совершенно невозможным…
Конечно, не все, о чем я буду вам рассказывать, почерпнуто мной из найденных в тайнике папок, увенчанных нацистским орлом со свастикой в когтистых лапах, о многом я узнал несколько позже, когда уже целенаправленно занялся сбором всей доступной информации по этой опасной, как оказалось, теме…
Итак, сначала маленькая предыстория, которая, возможно, будет вам небезынтересна: подземный бункер «Вервольф» (в переводе – «Волк-оборотень») был построен примерно в восьми километрах от Винницы, неподалеку от села Стрижавка в течение сентября 1941 – апреля 1942 года. И, что интересно, не был единственным стратегическим командным центром в этом районе: менее чем в десяти километрах, неподалеку от села Гуливцы, находилась еще и ставка главнокомандующего Люфтваффе Германа Геринга.
Сам Гитлер находился в бункере дважды: с мая по октябрь 42-го года и с февраля по середину марта 43-го. Спустя ровно год, 13 марта 1944 года, «Вервольф» был захвачен советскими войсками и… остальное вы уже знаете из дедова письма.
Согласно официальной версии, ставшей благодаря газетным публикациям последнего времени практически общепринятой, бункер сооружался из добываемого в местном карьере радиоактивного красного гранита, в результате чего естественный радиационный фон в нем был повышен чуть ли не в пятьсот раз. И находящийся по многу месяцев в окружении «фонящих» стен фюрер якобы получил лучевую болезнь. По свидетельствам лечащих врачей, которые в те годы ни о какой лучевой болезни и не слыхивали, понятное дело, у Гитлера отмечается множество симптомов этого заболевания: он становится вялым и апатичным, теряет зрение, общая слабость не позволяет ему пройти без остановки более двух десятков метров, появляются отеки, постоянная головная боль, проблемы с сердцем, зубами… Причем периоды апатии сменяются вспышками беспричинной эйфории и ничем не подкрепленного оптимизма.
Пересказывать вам все, о чем узнал в эту ночь, я не стану, лучше обрисую в обoих чертах ситуацию в целом. Точнее, даже не ситуацию, а то удивительное хитросплетение непонятных и необъяснимых событий, закрутившихся в конце войны вокруг одной из шестнадцати построенных за время Второй мировой Ставок первого и последнего немецкого фюрера Адольфа Гитлера. Событий и фактов порой настолько противоречивых и невероятных, что поверить в истинность изложенного казалось совершенно невозможным…
Конечно, не все, о чем я буду вам рассказывать, почерпнуто мной из найденных в тайнике папок, увенчанных нацистским орлом со свастикой в когтистых лапах, о многом я узнал несколько позже, когда уже целенаправленно занялся сбором всей доступной информации по этой опасной, как оказалось, теме…
Итак, сначала маленькая предыстория, которая, возможно, будет вам небезынтересна: подземный бункер «Вервольф» (в переводе – «Волк-оборотень») был построен примерно в восьми километрах от Винницы, неподалеку от села Стрижавка в течение сентября 1941 – апреля 1942 года. И, что интересно, не был единственным стратегическим командным центром в этом районе: менее чем в десяти километрах, неподалеку от села Гуливцы, находилась еще и ставка главнокомандующего Люфтваффе Германа Геринга.
Сам Гитлер находился в бункере дважды: с мая по октябрь 42-го года и с февраля по середину марта 43-го. Спустя ровно год, 13 марта 1944 года, «Вервольф» был захвачен советскими войсками и… остальное вы уже знаете из дедова письма.
Согласно официальной версии, ставшей благодаря газетным публикациям последнего времени практически общепринятой, бункер сооружался из добываемого в местном карьере радиоактивного красного гранита, в результате чего естественный радиационный фон в нем был повышен чуть ли не в пятьсот раз. И находящийся по многу месяцев в окружении «фонящих» стен фюрер якобы получил лучевую болезнь. По свидетельствам лечащих врачей, которые в те годы ни о какой лучевой болезни и не слыхивали, понятное дело, у Гитлера отмечается множество симптомов этого заболевания: он становится вялым и апатичным, теряет зрение, общая слабость не позволяет ему пройти без остановки более двух десятков метров, появляются отеки, постоянная головная боль, проблемы с сердцем, зубами… Причем периоды апатии сменяются вспышками беспричинной эйфории и ничем не подкрепленного оптимизма.