Тэффи Надежда. 224 Избранные страницы

   "6 августа. Все находят, что я стала еще красивее. Господи! Чем это кончится?"
   Женщина никогда никому своего дневника не показывает. Она его прячет в шкаф, предварительно завернув в старый капот. И только намекает на его существование, кому нужно. Потом даже покажет его, только, конечно, издали, кому нужно. Потом даст на минутку подержать, а потом, уж конечно, не отбирать же его силой!
   И "кто нужно" прочтет и узнает, как она была хороша пятого апреля и что говорили о ее красоте Сергей Николаевич и безумный В.
   И если "кто нужно" сам не замечал до сих пор того, что нужно, то, прочтя дневник, уж наверно обратит внимание на что нужно.
   Женский дневник никогда не переходит в потомство.
   Женщина сжигает его, как только он сослужил свою службу.
   Рассказывали мне: вышел русский генерал-беженец на Плас де-ла-Конкорд, посмотрел по сторонам, глянул на небо, на площади, на дома, на магазины, на пеструю, говорливую толпу, почесал переносицу и сказал с чувством:
   - Все это, конечно, хорошо, господа! Очень даже все это хорошо. А вот... ке фер? Фер-то ке?
   Генерал - это присказка.
   Сказка же будет впереди.
   Живем мы, так называемые ле рюссы2, самой странной, на другие жизни не похожей, жизнью, держимся вместе не взаимопритяжением, как, например, планетная система, а, вопреки законам физическим, взаимоотталкиванием.
   Каждый ле рюсс ненавидит всех остальных столь же определенно, сколь все остальные ненавидят его.
   Настроения эти вызвали некоторые новообразования в русской речи. Так, например, вошла в обиход частица "вор", которую ставят перед именем каждого ле рюсса:
   - Вор-Архименко, вор-Петров, вор-Савельев.
   Частица эта давно утратила свое первоначальное значение и носит характер не то французского "де" для обозначения звания именуемого лица, не то испанской приставки "дон":
   Дон Диего, дон Хозе.
   Слышится разговор:
   - Вчера у вора-Вильского собралось несколько человек. Были вор-Иванов, вор-Гусин, вор-Попов. Играли в бридж. Очень мило.
   Деловые люди беседуют:
   - Советую вам привлечь к нашему делу вора-Пащенко. Очень полезный человек.
   - А он того?.. Не злоупотребляет доверием?
   - Господь с вами! Вор-Пащенко? Да это честнейшая личность, кристальная душа!
   - А может быть, лучше пригласить вора-Кущенко?
   - Ну нет, этот гораздо ворее.
   Свежеприезжающего эта приставка первое время сильно удивляет, даже пугает.
   - Почему вор? Кто решил? Кто доказал? Где украл?
   И еще больше пугает равнодушный ответ:
   - А кто его знает - почему да где... Говорят - вор, ну и ладно.
   - А вдруг это неправда?
   - Ну вот еще. А почему бы ему и не быть вором?
   И действительно - почему?
   Соединенные взаимным отталкиванием, ле рюссы определенно разделяются на две категории: на продающих Россию и на спасающих ее. Продающие - живут весело. Ездят по театрам, танцуют фокстрот, держат русских поваров, едят русский борщ и угощают спасающих Россию. Среди всех этих ерундовских занятий совсем не брезгуют и своим главным делом, но, если вы захотите у них справиться, почем теперь и на каких условиях продается Россия, вряд ли они смогут дать толковый ответ.
   Совсем другую картину представляют спасающие: они хлопочут день и ночь, бьются в тенетах политических интриг, куда-то ездят и разоблачают друг друга.
   К "продающим" относятся добродушно и берут с них деньги на спасение России. Друг друга ненавидят белокаленой ненавистью.
   - Слышали, вор-Овечкин какой оказался мерзавец! Тамбов продает.
   - Да что вы, кому?
   - Как кому? Чилийцам!
   - Что?
   - Чилийцам, вот что!
   - А на что чилийцам Тамбов дался?
   - Что за вопрос! Нужен же им опорный пункт в России.
   - Да ведь Тамбов-то не овечкинский, как же он его продает?
   - Я же вам говорю, что он мерзавец. Он с вором-Игнаткиным еще и не такую штуку выкинул. Можете себе представить, взял да и переманил к себе нашу барышню с пишущей машинкой как раз в тот момент, когда мы должны были поддержать Усть-Сысольское правительство.
   - А разве такое есть?
   - Было. Положим, недолго. Один подполковник, - не помню фамилию - объявил себя правительством. Продержался все-таки полтора дня. Если бы мы его поддержали вовремя, дело было бы выиграно. Но куда же сунешься без пишущей машинки? Вот и проворонили Россию. И все он - вор-Овечкин. А вор-Коробкин - слышали? Тоже хорош, уполномочил себя послом в Японию.
   - А кто же его назначил?
   - Никому не известно. Уверяют, будто бы какое-то Тирасполь-сортировочное правительство. Существовало оно минут пятнадцать - двадцать... По недоразумению.
   Потом оно сконфузилось и прекратилось. Ну, а Коробкин как раз тут как тут, за эти четверть часа успел все это обделать.
   - Да кто же его признает?
   - А не все ли равно! Ему, главное, нужно было вес получить, - для этого и уполномочился. Ужас!
   - А слышали последнюю новость? Говорят, Бахмач взят.
   - Кем?
   - Неизвестно!
   - А у кого?
   - Тоже неизвестно. Ужас!
   - Да откуда же вы это узнали?
   - Из радио. Нас обслуживает два радио: совет-ское и наше собственное, "Первое Европейское Переврадио".
   - А Париж как к этому относится?
   - Что Париж? Париж, известно, как собака на сене. Ему что!
   - Но скажите, кто-нибудь что-нибудь понимает?
   - Вряд ли! Сами знаете, это Тютчев сказал, что "умом Россию не понять". А так как другого органа для понимания в человеческом организме не находится, то и остается махнуть рукой. Один из здешних общественных деятелей начинал, говорят, животом понимать, да его уволили.
   - Н-да-м...
   - Н-да-м.
   Посмотрел, значит, генерал по сторонам и сказал с чувством:
   - Все это, господа, конечно, хорошо. Очень даже все это хорошо. А вот... Ке фер? Фер-то ке?
   Действительно - ке?
   РОЖДЕСТВЕНСКИЙ УЖАС
   Елка догорела, гости разъехались.
   Маленький Петя Жаботыкин старательно выдирал мочальный хвост у новой лошадки и прислушивался к разговору родителей, убиравших бусы и звезды, чтобы припрятать их до будущего года. А разговор был интересный.
   - Последний раз делаю елку, - говорил папа-Жаботыкин. - Один расход, и удовольствия никакого.
   - Я думала, твой отец пришлет нам что-нибудь к празднику, - вставила maman-Жаботыкина.
   - Да, черта с два! Пришлет, когда рак свистнет.
   - А я думал, что он мне живую лошадку подарит, - поднял голову Петя.
   - Да, черта с два! Когда рак свистнет.
   Папа сидел, широко расставив ноги и опустив голову. Усы у него повисли, словно мокрые, бараньи глаза уныло уставились в одну точку.
   Петя взглянул на отца и решил, что сейчас можно безопасно с ним побеседовать.
   - Папа, отчего рак?
   - Гм?
   - Когда рак свистнет, - тогда, значит, все будет?
   - Гм!..
   - А когда он свистнет?
   Отец уже собрался было ответить откровенно на вопрос сына, но, вспомнив, что долг отца быть строгим, дал Пете легонький подзатыльник и сказал:
   - Пошел спать, поросенок!
   Петя спать пошел, но думать про рака не перестал. Напротив, мысль эта так засела у него в голове, что вся остальная жизнь утратила всякий интерес. Лошадки стояли с невыдранными хвостами, из заводного солдата пружина осталась невыломанной, в паяце пищалка сидела на своем месте - под ложечкой, - словом, всюду мерзость запустения. Потому что хозяину было не до этой ерунды. Он ходил и раздумывал, как бы так сделать, чтобы рак поскорее свистнул.
   Пошел на кухню, посоветовался с кухаркой Секлетиньей. Она сказала:
   - Не свистит, потому что у него губов нетути. Как губу наростит, так и свистнет.
   Больше ни она, ни кто-либо другой ничего объяснить не могли.
   Стал Петя расти, стал больше задумываться.
   - Почему-нибудь да говорят же, что коли свистнет, так все и исполнится, чего хочешь.
   Если бы рачий свист был только символ невозможности, то почему же не говорят: "Когда слон полетит" или "Когда корова зачирикает". Нет! Здесь чувствуется глубокая народная мудрость. Этого дела так оставить нельзя. Рак свистнуть не может, потому что у него и легких-то нету. Пусть так! Но неужели же не может наука воздействовать на рачий организм и путем подбоpa и различных влияний за-ставить его обзавестись легкими.
   Всю свою жизнь посвятил он этому вопросу. Занимался оккультизмом, чтобы уяснить себе мистическую связь между рачьим свистом и человеческим счастьем. Изучал строение рака, его жизнь, нравы, происхождение и возможности.
   Женился, но счастлив не был. Он ненавидел жену за то, что она дышала легкими, которых у рака не было. Развелся с женой и всю остальную жизнь служил идее.
   Умирая, сказал сыну:
   - Сын мой! Слушайся моего завета. Работай для счастья ближних твоих. Изучай рачье телосложение, следи за раком, заставь его, мерзавца, изменить свою натуру. Оккультные науки открыли мне, что с каждым рачьим свистом будет исполняться одно из самых горячих и искренних человеческих желаний. Можешь ли ты теперь думать о чем-либо, кроме этого свиста, если ты не подлец? Близорукие людишки строят больницы и думают, что облагодетельствовали ближних. Конечно, это легче, чем изменить натуру рака. Но мы, мы - Жаботыкины - из поколения в поколение будем работать и добьемся своего!
   Когда он умер, сын взял на себя продолжение отцовского дела. Над этим же работал и правнук его, а праправнук, находя, что в России трудно заниматься серьезной научной работой, переехал в Америку. Американцы не любят длинных имен и скоро перекрестили Жаботыкина в мистера Джеба, и, таким образом, эта славная линия совсем затерялась и скрылась от внимания русских родственников.
   Прошло много, очень много лет. Многое на свете изменилось, но степень счастья человеческого осталась ровно в том же положении, в каком была в тот день, когда Петя Жаботыкин, выдирая у лошадки мочальный хвост, спрашивал:
   - Папа, отчего рак?
   По-прежнему люди желали больше, чем получали, и по-прежнему сгорали в своих несбыточных желаниях и мучились.
   Но вот стало появляться в газетах странное воззвание:
   "Люди! Готовьтесь! Труды многих поколений движутся к концу! Акционерное общество "Мистер Джеб энд компани" объявляет, что 25-го декабря сего года в первый раз свистнет рак и исполнится самое горячее желание каждого из ста человек (1%). Готовьтесь!"
   Сначала люди не придавали большого значения этому объявлению. Вот, думали, верно, какое-нибудь мошенничество. Какая-то американская фирма чудеса обещает, а все сведется к тому, чтобы прорекламировать новую ваксу. Знаем мы их!
   Но чем ближе подступал обещанный срок, тем чаще стали призадумываться над американской затеей, покачивали головой и высказывались надвое.
   А когда новость подхватили газеты и поместили портрет великого изобретателя и снимок с его лаборатории во всех разрезах, никто уже не боялся признаться, что верит в грядущее чудо.
   Вскоре появилось и изображение рака, который обещал свистнуть. Он был скорее похож на станового пристава из Юго-Западного края, чем на животное хладнокровное. Выпученные глаза, лихие усы, выражение лица бравое. Одет он был в какую-то вязаную куртку со шнурками, а хвост не то был спрятан в какую-то вату, не то его и вовсе не было.
   Изображение это пользовалось большой популярностью. Его отпечатывали и на почтовых открытках, раскрашенное в самые фантастические цвета, - зеленый с голубыми глазами, лиловый в золотых блестках и т. д. Новая рябиновая водка носила ярлык с его портретом. Новый русский дирижабль имел его форму и пятился назад. Ни одна уважающая себя дама не позволяла себе надеть шляпу без рачьих клешней на гарнировке.
   Осенью компания "Мистер Джеб энд компани" выпустила первые акции, которые так быстро пошли в гору, что самые солидные биржевые "зайцы" стали говорить о них почтительным шепотом.
   Время шло, бежало, летело. В начале октября сорок две граммофонные фирмы выслали в Америку своих представителей, чтобы записать и обнародовать по всему миру первый рачий свист.
   25-го декабря утром никто не заспался. Многие даже не ложились, высчитывая и споря, через сколько секунд может на нашем меридиане воздействовать свист, раздавшийся в Америке. Одни говорили, что для этого пойдет времени не больше, чем для электрической передачи. Другие кричали, что астральный ток быстрее электрического, а так как здесь дело идет, конечно, об астральном токе, а не о каком-нибудь другом, то - и так далее.
   С восьми часов утра улицы кишели народом. Конные городовые благодушно наседали на публику лошадиными задами, а публика радостно гудела и ждала.
   Объявлено было, что тотчас по получении первой телеграммы дан будет пушечный выстрел.
   Ждали, волновались. Восторженная молодежь громко ликовала, строя лучезарные планы. Скептики кряхтели и советовали лучше идти домой и позавтракать, потому что, само собой разумеется, ровно ничего не будет и дураков валять довольно глупо.
   Ровно в два часа раздался ясный и гулкий пушечный выстрел, и в ответ ему ахнули тысячи радостных вздохов.
   Но тут произошло что-то странное, непредвиденное, необычное, что-то такое, в чем никто не смог и не захотел увидеть звена сковывавшей всех цепи: какой-то высокий толстый полковник вдруг стал как-то странно надуваться, точно нарочно; он весь разбух, слился в продолговатый шар; вот затрещало пальто, треснул шов на спине, и, словно радуясь, что преодолел неприятное препятствие, полковник звонко лопнул и разлетелся брызгами во все стороны.
   Толпа шарахнулась. Многие, взвизгнув, бросились бежать.
   - Что такое? Что же это?
   Бледный солдатик, криво улыбаясь трясущимися губами, почесал за ухом и махнул рукой:
   - Вяжи, ребята! Мой грех! Я ему пожелал: "Чтоб те лопнуть!"
   Но никто не слушал и не трогал его, потому что все в ужасе смотрели на дико визжавшую длинную старуху в лисьей ротонде; она вдруг закружилась и на глазах у всех словно юркнула в землю.
   - Провалилась, подлая! - напутственно прошамкали чьи-то губы.
   Безумная паника охватила толпу. Бежали, сами не зная куда, опрокидывая и топча друг друга. Слышался предсмертный храп двух баб, подавившихся собственными языками, а над ними громкий вой старика:
   - Бейте меня, православные! Моя волюшка в энтих бабах дохнет!
   Жуткая ночь сменила кошмарный вечер. Никто не спал. Вспоминали собственные черные желания и ждали исполнения над собой чужих желаний.
   Люди гибли, как мухи. В целом свете только одна какая-то девочка в Северной Гвинее выиграла от рачьего свиста: у нее прошел насморк по желанию тетки, которой она надоела беспрерывным чиханьем. Все остальные добрые желания (если только они были) оказались слишком вялыми и холодными, чтобы рак мог насвистать их исполнение.
   Человечество быстрыми шагами шло к гибели и погибло бы окончательно, если бы не жадность "Мистера Джеба энд компани", которые, желая еще больше вздуть свои акции, переутомили рака, понуждая его к непосильному свисту электрическим раздражением и специальными пилюлями.
   Рак сдох.
   На могильном памятнике его (работы знаменитого скульптора по премированной модели) напечатана надпись:
   "Здесь покоится свистнувший экземпляр рака - собственность "Мистера Джеба энд компани", утоливший души человеческие и насытивший пламеннейшие их желания.
   Не просыпайся!"
   В дверях маленького деревянного балаганчика, в котором по воскресеньям танцевала и разыгрывала благотворительные спектакли местная молодежь, красовалась длинная красная афиша.
   "Специально проездом, по желанию публики, сеанс грандиознейшего факира из черной и белой магии.
   Поразительнейшие фокусы, как-то: сжигание платка на глазах, добывание серебряного рубля из носа почтеннейшей публики и прочее вопреки природе".
   Из бокового окошечка выглядывала голова и печально продавала билеты.
   Дождь шел с утра. Деревья сада вокруг балаганчика намокли, набухли, обливаясь серым мелким дождем покорно и не отряхиваясь.
   У самого входа пузырилась и булькала большая лужа. Билетов было продано только на три рубля.
   Стало темнеть.
   Печальная голова вздохнула, скрылась, и из дверей вылез маленький облезлый господин неопределенного возраста.
   Придерживая двумя руками пальто у ворота, он задрал голову и оглядел небо со всех сторон.
   - Ни одной дыры. Все серо. В Тимашове прогар, в Щиграх прогар, в Дмитриеве прогар, в Обояни прогар, в Курске прогар... А где не прогар? Где, я спрашиваю, не прогар? Судье почетный билет послан, голове послан, господину исправнику... всем послано. Пойду лампы заправлять.
   Он бросил взгляд на афишу и оторваться не мог.
   - Чего им еще нужно? Нарыв на голове, что ли?
   К восьми часам стали собираться.
   На почетные места или никто не приходил, или посылали прислугу. На стоячие места пришли какие-то пьяные и стали сразу грозить, что потребуют деньги обратно.
   К половине девятого выяснилось, что больше никто не придет.
   А те, кто сидели, все так громко и определенно ругались, что оттягивать дальше было просто опасно.
   Фокусник напялил длинный сюртук, с каждой гастролью становившийся все шире, вздохнул, перекрестился, взял коробку с таинственными принадлежностями и вышел на сцену.
   Несколько секунд он стоял молча и думал:
   "Сбор четыре рубля, керосин шесть гривен, - это еще ничего, а помещение восемь рублей, так это уже чего. Головин сын на почетном месте - пусть себе. Но как я уеду и на что буду кушать, это я вас спрашиваю! И почему пусто? Я бы сам валил толпой на такую программу".
   - Бррравво... - заорал один из пьяных.
   Фокусник очнулся. Зажег на столе свечку и сказал:
   - Уважаемая публика, позволяю предпослать вам предисловие. То, что вы увидите здесь, не есть что-либо чудесное или колдовство, что противно нашей православной религии и даже запрещено полицией, этого на свете даже совсем и не бывает. Нет. Далеко не так. То, что вы здесь увидите, есть не что иное, как проворство и ловкость рук. Даю вам честное слово, что никакого колдовства здесь не будет. Сейчас вы увидите появление крутого яйца в совершенно пустом платке.
   Он порылся в коробке и вынул свернутый в комочек пестрый платок. Руки его слегка тряслись.
   - Извольте убедиться, что платок совершенно пуст. Вот я его встряхиваю.
   Он встряхнул платок и растянул руками.
   "С утра одна булочка в копейку и стакан чаю без сахару, а завтра что?" - думал он.
   - Можете убедиться, что никакого яйца здесь нет.
   Публика зашевелилась. Кто-то фыркнул. Вдруг один из пьяных загудел:
   - Вр-решь, вот яйцо.
   - Где, что? - растерялся фокусник.
   - А к платку на веревочке привязал.
   - С той стороны, - закричали голоса. - На свечке просвечивает.
   Смущенный фокусник повернул платок. Действительно, на шнурке висело яйцо.
   - Эх, ты! - заговорил кто-то уже дружелюбно. - Тебе бы за свечку зайти, вот и незаметно было бы. А ты вперед залез. Так, братец, нельзя.
   Фокусник был бледен и криво улыбался.
   - Это... действительно, - говорил он. - Я, впрочем, предупреждал, что это не колдовство, а только проворство рук. Извините, господа. - Голос у него пресекся и задрожал.
   - Ладно, да ладно!
   - Нечего тут!
   - Валяй дальше!
   - Теперь приступим к следующему поразительному явлению, которое покажется вам еще удивительней. Пусть кто-нибудь из почтеннейшей публики одолжит мне свой носовой платок.
   Публика стеснялась.
   Многие было уже вынули, но, посмотрев внимательно, поспешно спрятали обратно.
   Тогда фокусник подошел к сыну городского головы и протянул свою дрожащую руку.
   - Я бы, конечно, взял и свой платок, так как это совершенно безопасно, но вы можете подумать, что я что-нибудь подменил.
   Сын головы дал свой платок, и фокусник развернул его и встряхнул.
   - Прошу убедиться, совершенно целый платок.
   Сын головы гордо осмотрел публику.
   - Теперь глядите. Этот платок стал волшебным. Теперь я свертываю его трубочкой, подношу к свечке и зажигаю. Горит. Отгорел весь угол. Видите?
   Публика вытягивает шею.
   - Верно, - кричит пьяный, - паленым пахнет.
   - А теперь я сосчитаю до трех, и платок будет опять целым.
   - Раз, два, три! Извольте убедиться.
   Он гордо и ловко расправил платок.
   - А-ах...
   - А-ах, - ахнула и публика.
   Посреди платка зияла огромная паленая дыра.
   - Однако, - сказал сын головы и засопел носом.
   Фокусник прижал платок к груди и вдруг заплакал.
   - Господа... Почтеннейшая пуб... Сбору никакого... Дождь с утра... куда ни попаду, везде... с утра... не ел... не ел... на булку копейку.
   - Да ведь мы ничего, бог с тобой! - кричала публика.
   - Рази мы звери? Господь с тобой!
   Но фокусник всхлипывал и вытирал нос волшебным платком.
   - Четыре рубля сбору... помещение - восемь рублей... во-о-осемь... воо-оо-о...
   Какая-то баба всхлипнула.
   - Да полно тебе, о господи! Душу выворотил, - кричали кругом.
   В дверь просунулась голова в клеенчатом капюшоне:
   - Эт-то что? Расходись по домам!
   Все и без того встали. Вышли. Захлопали по лужам. Молчали, вздыхали.
   - А что я вам, братцы, скажу! - вдруг ясно и звонко сказал один из пьяных.
   Все даже приостановились.
   - А что я вам скажу! Ведь подлец народ нонече пошел. Он с тебя деньги сдерет и тебе же душу выворотит. А?
   - Вздуть! - ухнул кто-то во мгле.
   - Именно, что вздуть. Айда! Кто со мной? Раз, два, три! Ну, марш... Безо всякой совести народ... Я тоже деньги платил некраденые... Ну, мы уж те покажем! Жжива...
   Сели обедать.
   Глава семьи, отставной капитан с обвисшими, словно мокрыми, усами и круглыми удивленными глазами, озирался по сторонам с таким видом, точно его только что вытащили из воды и он еще не может прийти в себя. Впрочем, это был его обычный вид, и никто из семьи не смущался этим.
   Посмотрев с немым изумлением на жену, на дочь, на жильца, нанимавшего у них комнату с обедом и керосином, заткнул салфетку за воротник и спросил:
   - А где же Петька?
   - Бог их знает, где они валандаются, - отвечала жена. - В гимназию палкой не выгонишь, а домой калачом не заманишь. Балует где-нибудь с мальчишками.
   Жилец усмехнулся и вставил слово:
   - Верно, все политика. Разные там митинги. Куда взрослые, туда и они.
   - Э, нет, миленький мой, - выпучил глаза капитан. - С этим делом, слава богу, покончено. Никаких разговоров, никакой трескотни. Кончено-с. Теперь нужно делом заниматься, а не языком трепать. Конечно, я теперь в отставке, но и я не сижу без дела. Вот придумаю какое-нибудь изобретение, возьму патент и продам, к стыду России, куда-нибудь за границу.
   - А что же вы изволите изобретать?
   - Да еще наверное не знаю. Что-нибудь да изо-брету. Господи, да мало ли еще вещей не изобретено! Ну, например, скажем, - изобрету такую какую-нибудь машинку, чтобы каждое утро, в положенный час, аккуратно меня будила. Покрутил с вечера ручку, а уж она сама и разбудит. А?
   - Папочка, - сказала дочь, - да ведь это просто будильник.
   Капитан удивился и замолчал.
   - Да, вы, действительно, правы, - тактично заметил жилец. - От политики у нас у всех в голове трезвон шел. Теперь чувствуешь, как мысль отдыхает.
   В комнату влетел краснощекий третьеклассник-гимназист, чмокнул на ходу щеку матери и громко закричал:
   - Скажите: отчего гимн-азия, а не гимн-африка?
   - Господи помилуй! С ума сошел! Где тебя носит? Чего к обеду опаздываешь? Вон и суп холодный.
   - Не хочу супу. Отчего не гимн-африка?
   - Ну давай тарелку: я тебе котлету положу.
   - Отчего кот-лета, а не кошка-зима? - деловито спросил гимназист и подал тарелку.
   - Его, верно, сегодня выпороли, - догадался отец.
   - Отчего вы-пороли, а не мы-пороли? - запихивая в рот кусок хлеба, бормотал гимназист.
   - Нет, видели вы дурака? - возмущался удивленный капитан.
   - Отчего бело-курый, а не черно-петухатый? - спросил гимназист, протягивая тарелку за второй порцией.
   - Что-о? Хоть бы отца с матерью постыдился!..
   - Петя, постой, Петя! - крикнула вдруг сестра. - Скажи, отчего говорят д-верь, а не говорят д-сомневайся? А?
   Гимназист на минуту задумался и, вскинув на сестру глаза, ответил:
   - А отчего пан-талоны, а не хам-купоны!
   Жилец захихикал.
   - Хам-купоны... А вы не находите, Иван Степаныч, что это занятно? Хам-купоны!..
   Но капитан совсем растерялся.
   - Сонечка! - жалобно сказал он жене. - Выгони этого... Петьку из-за стола! Прошу тебя, ради меня.
   - Да что ты, сам не можешь, что ли? Петя, слышишь? Папочка тебе приказывает выйти из-за стола. Марш к себе в комнату! Сладкого не получишь!
   Гимназист надулся.
   - Я ничего худого не делаю... у нас весь класс так говорит... Что ж, я один за всех отдувайся!..
   - Ничего, ничего! Сказано - иди вон. Не умеешь себя вести за столом, так и сиди у себя!
   Гимназист встал, обдернул курточку и, втянув голову в плечи, пошел к двери.
   Встретив горничную с блюдом миндального киселя, всхлипнул и, глотая слезы, проговорил:
   - Это подло так относиться к родственникам... Я не виноват... Отчего вино-ват, а не пиво-ват?!
   Несколько минут все молчали. Затем дочь сказала:
   - Я могу сказать, отчего я вино-вата, а не пиво-хлопок.
   - Ах, да уж перестань хоть ты-то! - замахала на нее мать. - Слава богу, не маленькая...
   Капитан молчал, двигал бровями, удивлялся и что-то шептал.
   - Ха-ха! Это замечательно, - ликовал жилец. - А я тоже придумал: отчего живу-зем, а не помер-зем. А? Это, понимаете, по-французски. Живузем. Значит "я вас люблю". Я немножко знаю языки, то есть сколько каждому светскому человеку полагается. Конечно, я не специалист-лингвист...
   - Ха-ха-ха! - заливалась дочка. - А почему Дуб-ровин, а не осина-одинакова?..
   Мать вдруг задумалась. Лицо у нее стало напряженное и внимательное, словно она к чему-то прислушивалась: