Теккерей Уильям Мейкпис. Виргинцы (книга 1)

   - Отойдите оттуда! - воскликнул папенька. - Вы не имеете права подглядывать за ним. Сейчас же опустите шторы!
   Шторы были опущены, и в этот вечер девочки больше не видели гостей госпожи Бериштейн и не наблюдали за тем, что они делают.
   Прошу вас, не сердитесь, если я позволю себе сказать (хотя бы для сравнения этих двух противостоящих друг другу домов), что пока госпожа Бернштейн и ее гости - епископ, вельможи, государственные мужи и все прочие - играли в карты, или сплетничали, или ублажали себя шампанским и цыплятами (что я считаю извинительным грехом) или лебезили перед сиятельной фавориткой короля графиней Ярмут-Вальмоден, наши провинциальные друзья в своей скромной квартире опустились на колени в столовой, куда пришел и мистер Брайан, кучер, ступая настолько бесшумно, насколько позволяли его скрипучие башмаки, а мистер Ламберт стоя прочел тихим голосом молитву, прося небо осветить их тьму и охранить их от опасностей этой ночи, и заключил ее мольбой о даровании милости тем, кто собрался тут вместе.
   Наши юные девицы встали в воскресенье спозаранку, облеклись в те новенькие модные наряды, которым предстояло обворожить танбриджцев, и под охраной братца Чарли прошлись по улицам городка, по старинной галерее и по прелестному лугу задолго до того, как общество село завтракать или зазвонили церковные колокола. Во время этой прогулки Эстер обнаружила жилище Гарри Эсмонда, увидев, как мистер Гамбо в неглиже и с папильотками в великолепных волосах отдернул красные занавески, открыл окно и, высунувшись наружу, глубоко вдохнул душистый утренний ветерок. Мистер Гамбо не заметил окхерстскую молодежь, хотя они его хорошо разглядели. Он изящно перегнулся через подоконник, помахивая метелочкой из перьев, с помощью которой изволил смахивать пыль с мебели внутри. Он вступил в любезный разговор с краснощекой молочницей, остановившейся под его окном, и, глядя на нее, запечатлел поцелуй на своей лилейной руке. Рука Гамбо блистала кольцами, и вся его персона была щедро изукрашена драгоценностями, - без сомнения, подарками красавиц, питавших симпатию к юному африканцу. До завтрака девицы успели еще два раза пройти мимо этого окна. Оно по-прежнему было открыто, но комната казалась пустой. Там не мелькнуло лицо Гарри Уорингтона. Сестры ничего не сказали друг другу о том, что занимало мысли обеих. Этти рассердилась на Чарли, который хотел идти домой завтракать, и заявила, что он всегда думает только о еде. В ответ на ее саркастический вопрос Чарли простодушно признался, что был бы не прочь отведать еще один сырный пирог, и добрая Тео, смеясь, сказала, что у нее есть с собой шесть пенсов и, если пирожная лавка по воскресеньям открыта, Чарли получит свой пирог. Лавка была открыта, и Тео достала кошелечек, связанный ее самой любимой школьной подругой и хранивший монетку-талисман, гинею, подаренную бабушкой, а также скудный запас шиллингов - нет, просто медяков - в единственном своем отделении, и угостила Чарли его любимым лакомством.
   В церкви собралось весьма избранное общество. И старушка герцогиня, и госпожа Бернштейн с леди Марией, и мистер Вулф, который сидел рядом с мисс Лоутер и пел с ней по одному псалтырю, и мистер Ричардсон со своими дамами. Среди последних была мисс Фильдинг, сообщил дочерям полковник Ламберт, когда они вернулись из церкви.
   - Сестра Гарри Фильдинга. Ах, девочки, что за приятный собеседник это был! А его книги стоят десятка ваших сладеньких "Памел" и "Кларисс", миссис Ламберт! Но какой женщине нравится настоящий юмор? Мистер Джонсон сидел среди приютских детей. Вы заметили, как он повернулся к алтарю, когда читали "Верую", и столкнул со скамейки двух-трех перепуганных мальчуганов в кожаных штанишках? А священник нашего Гарри сказал отменную проповедь! Проповедь о злословии. Он задел за живое кое-кого из сидевших там старых сплетниц. А почему мистера Уорингтона не было в церкви? Очень жаль, что он не пришел.
   - А я даже не заметила, был он там или нет! - объявила мисс Этти, вздернув головку.
   Но неизменно правдивая Тео сказала:
   - Нет, я думала о нем и огорчилась, что его там не было; и ты тоже думала о нем, Этти.
   - Ничего подобного, мисс, - стояла на своем Этти.
   - Но ведь ты шепнула мне, что проповедь читает священник Гарри.
   - Думать о священнике мистера Уорингтона не значит думать о мистере Уорингтоне. Проповедь была действительно прекрасная, но дети фальшивили самым ужасным образом. О, вон леди Мария в окне напротив нюхает розы, а это идет мистер Вулф, узнаю его военный топот. Правой-левой, правой-левой! Здравствуйте, полковник Вулф!
   - Почему у тебя такой мрачный вид, Джеймс? - спросил полковник Ламберт с обычным добродушием. - Твоя красавица побранила тебя за что-нибудь, или проповедь разбудила твою совесть? Священника зовут мистер Сэмпсон, ведь так? Прекраснейший проповедник, клянусь честью!
   - Проповедует он одни добродетели, а практикует другие! - ответил мистер Вулф, пожав плечами.
   - Когда проповедь кончилась, мне показалось, что и десяти минут не прошло - госпожа Ламберт даже ни разу не вздремнула, верно, Молли?
   - А вы видели, когда этот молодчик явился в церковь? - с негодованием спросил полковник Вулф. - Он вошел в открытую дверь ризницы в самую последнюю минуту, когда уже допели псалом.
   - Возможно, он служил дома у какого-нибудь больного - здесь ведь много больных, - возразила миссис Ламберт.
   - Служил! Ах, моя добрая миссис Ламберт! Вы знаете, где я его нашел? Я отправился на поиски вашего молодого шалопая, виргинца.
   - У него, по-моему, есть имя, и очень красивое, - воскликнула Этти. - И зовут его вовсе не Шалопай, а Генри Эсмонд-Уорингтон, эсквайр.
   - Мисс Эстер, сегодня утром без четверти одиннадцать, когда звонили все колокола, я застал этого проповедника в полном облачении и Генри Эсмонда-Уорингтона, эсквайра, в спальне этого последнего, где они разбирали партию в пикет, которую сыграли накануне вечером!
   - Ну и что же! Многие достойные люди играют в карты по воскресеньям. Король играет в карты по воскресеньям.
   - Тсс, милочка!
   - Нет, играет, я знаю, - объявила Этти. - С этой накрашенной особой, которую мы видели вчера, с этой графиней, как бишь ее?
   - Мне кажется, дорогая мисс Эстер, что священнику в подобный день приличнее держать в руках божьи книги, а не дьявольские, - и я взял на себя смелость сказать это вашему проповеднику. (Да, непростительную смелость! объявили глаза мисс Этти.) И я сказал нашему молодому другу, что ему следовало бы не нежиться дома в халате, а спешить в церковь.
   - Неужто, полковник Вулф, вам хотелось, чтобы Гарри пошел в церковь в халате и ночном колпаке? Хорошенькое это было бы зрелище, ничего не скажешь! - яростно воскликнула Этти.
   - А вот мне хотелось бы, чтобы язычок моей девочки дал бы себе отдых, заметил папенька, поглаживая дочку по раскрасневшейся щеке.
   - Молчать, когда нападают на друга и никто за него не вступается? Да, никто!
   Тут две губки плотно сомкнулись, тоненькая фигурка задрожала, и, метнув в полковника Вулфа прощальный негодующий взгляд, девочка выбежала из комнаты - как раз вовремя, чтобы, закрыв дверь, разрыдаться на лестнице.
   Мистер Вулф совсем растерялся,
   - Право же, тетушка Ламберт, я не хотел обидеть Эстер.
   - Конечно, нет, Джеймс, - ответила она очень ласково и протянула ему руку. Молодой офицер называл ее тетушкой Ламберт, когда был маленьким мальчиком.
   Мистер Ламберт насвистывал свой любимый марш "За горами далеко", выбивая пальцами по подоконнику барабанную дробь.
   - Папенька, нельзя свистеть в воскресенье! - воскликнул благонравный воспитанник Серых Монахов и тут же добавил, что после завтрака прошло уже три часа и од был бы не прочь доесть сырный пирог, купленный Тео.
   - Ах ты, маленький обжора! - воскликнула Тео, но с лестницы донесся какой-то странный звук, и она выбежала из комнаты, старательно притворив за собой дверь. Мы не последуем за ней. Звук этот был рыданием, которое вырвалось из самой глубины трепещущего измученного сердечка Эстер, и хотя мы этого не видели, я не сомневаюсь, что девочка бросилась на шею сестре и расплакалась на груди доброй Тео.
   Когда под вечер семья отправилась погулять по лугу, Этти осталась дома - она лежала в постели с головной болью, а ее мать ухаживала за ней. Чарли вскоре встретил школьного приятеля, мистер Вулф, разумеется, не замедлил удалиться в обществе мисс Лоутер, а Тео с отцом, чинно прогуливаясь под ясным воскресным небом, увидели госпожу Бернштейн, которая грелась на солнышке, сидя на скамье под деревом, окруженная заботами племянницы и племянника. Гарри, просияв от радости, бросился навстречу своим дорогим друзьям, дамы весьма любезно поздоровались с полковником и его дочерью, которые были так добры к их Гарри.
   Каким красивым и благородным он выглядит, подумала Тео и назвала его по имени, точно он и правда был ее братом.
   - Почему мы не видели вас сегодня утром, Гарри? - спросила она.
   - Я ведь не знал, что вы приехали в Танбридж, Тео.
   - И все-таки вы могли бы увидеть нас, если бы захотели!
   - Где же? - осведомился Гарри.
   - Вон там, сэр, - ответила она с упреком, указывая на церковь. И ее бесхитростное личико излучало нежность и доброту. Ах, юный читатель, бродящий по свету и борющийся с искушениями, да будут и о вас с любовью молиться две-три чистые души!
   ^TГлава XXXIII,^U
   содержащая монолог Эстер
   Когда вспышка Этти выдала отцу ее секрет, Мартин Ламберт в первую минуту очень рассердился на юношу, который отнял у него и у всей семьи сердце его девочки.
   - Чума на всех повес, англичан и индейцев! - вскричал полковник, обращаясь к жене. - И зачем только этому шалопаю понадобилось расквасить нос именно об наши ворота!
   - Может быть, милый, нам удастся его исправить, - кротко возразила миссис Ламберт. - А к нашим дверям его привело Провидение. Вы смеялись надо мной, мистер Ламберт, когда я говорила это раньше, но если не само небо привело молодого человека к нам, то кто же? И, может быть, он принес с собой счастье и радость для нас всех!
   - Как это тяжко, Молли! - простонал полковник. - Мы ласкаем, лелеем и растим их, мы ухаживаем за ними в дни болезней, мы хлопочем и строим планы, мы копим деньги, и штопаем, и перештопываем старую нашу одежду, а если у них болит голова, мы глаз не смыкаем от тревоги, мы трудимся день и ночь, чтобы исполнять их прихоти и капризы, и слышим: "папочка", "милый папенька" и "у кого еще есть такой отец?". Утром во вторник я - король в своем доме и семье. А во вторник вечером является принц Фу-ты Ну-ты - и моему царствованию приходит конец. Целая жизнь забыта и отринута ради пары голубых глаз, пары стройных ног и копны рыжих волос.
   - Нам, женщинам, повелено оставлять все и следовать за мужем. И, помнится, милый Мартин, у нас с тобой дело сладилось очень скоро, - сказала миссис Ламберт, кладя руку на плечо супруга.
   - Такова человеческая природа и чего еще можно ждать от девчонки? - со вздохом сказал полковник.
   - И мне кажется, я исполнила свой долг перед мужем, хотя, признаюсь, ради него я оставила моего отца, - тихонько добавила миссис Ламберт.
   - Умница! Провалиться мне на этом месте, я тебя очень люблю, Молли, сказал добряк-полковник. - Но вспомни-ка, зато твой отец меня очень не любил, и если я когда-нибудь обзаведусь зятьями...
   - Если! Нет, вы подумайте! Конечно, мои девочки непременно выйдут замуж, мистер Ламберт! - вскричала маменька.
   - Ну, так когда они явятся, сударыня, я возненавижу их, как ваш батюшка возненавидел меня - и по заслугам! - за то, что я отнял у него его сокровище.
   - Мартин Ламберт, перестаньте кощунствовать и говорить противоестественные вещи! Да, противоестественные, сударь! - возразила его супруга.
   - Нет, душа моя! Вот тут слева у меня больной зуб, и лишиться его, конечно - вещь самая естественная. Однако когда зубодер начнет его выдирать, мне естественно будет почувствовать боль. А неужто вы думаете, сударыня, что Этти мне не дороже всех моих зубов? - спросил мистер Ламберт.
   Однако еще не бывало женщины, которой не хотелось бы выдать замуж свою дочь, как бы ни бунтовали отцы против вторжения зятя в их семью. А матери и бабушки на свадьбах дочерей и внучек вновь переживают собственное замужество - их души облекаются в муслин и кружева двадцатилетней или сорокалетней давности, вновь белые ленты украшают кучера, и это не новобрачные, а они сами вновь впархивают в карету и уносятся прочь. У какой женщины, даже самых преклонных лет, не хранится в потаенных шкафчиках сердца ее пересыпанный лавандой свадебный наряд?
   - Так грустно будет расставаться с ней, - со вздохом продолжала миссис Ламберт.
   - Ты уже все решила, Молли, - со смехом сказал полковник. - Не пойти ли мне заказать изюм и коринку для свадебного пирога?
   - И мне придется оставить дом на тебя, когда я поеду к ней в Виргинию. А сколько миль до Виргинии, Мартин? Наверное, много тысяч.
   - Сто семьдесят три тысячи триста девяносто две мили с тремя четвертями, душа моя, если ехать кратчайшей дорогой, - невозмутимо сообщил Ламберт. - Той, которая ведет через владения пресвитера Иоанна. Другой же дорогой, через Персию...
   - Выбери, пожалуйста, такую дорогу, чтобы было поменьше моря и этих мерзких кораблей, которых я терпеть не могу! - вскричала полковница. Надеюсь, мы с Рэйчел Эсмонд сойдемся ближе, чем прежде. Когда мы учились в пансионе, она была очень властной.
   - А не подумать ли нам и о пеленках, миссис Мартин Ламберт? - с усмешкой перебил ее супруг.
   Впрочем, я полагаю, миссис Ламберт не видела тут ничего смешного и уже успела присмотреть очень миленькие кружевные чепчики и слюнявчики в лавке миссис Боббинит. И в это воскресенье, когда секрет малютки Этти был разгадан и она с закрытыми глазами и пылающими от жара щеками лежала в постели, ее мать смотрела на грустное личико с полным душевным спокойствием и, казалось, даже радовалась мукам девочки.
   Этти же не только мучилась, но и была полна ярости на себя за то, что выдала всем свою заветную тайну. Возможно, она и сама ни о чем не подозревала, пока внезапная вспышка не открыла ей состояния ее собственных чувств, и теперь бедная девочка терзалась стыдом так, словно совершила какой-то дурной поступок и была застигнута на месте преступления. Она негодовала на собственную слабость и гневно себя бранила. Она клялась, что никогда не простит себе этого унижения. Так юная пантера, раненная дротиком охотника, мечется в бешенстве по лесу, злобно грызет впившееся в ее бок жалящее железо, рычит, кусает своих сестер и свою пятнистую мать.
   Малютка Этти рвала когтями, грызла и рычала так, что мне не хотелось бы оказаться на месте ее брата и сестры или ее пятнистых родителей.
   - Как может девушка позволять себе подобные глупости? - восклицала она. - Маменька, меня следовало бы высечь и отослать в кровать. Я прекрасно знаю, что мистер Уорингтон ни чуточки обо мне не думает. Наверное, французские актрисы и самые простые белошвейки нравятся ему больше, чем я. И правильно! Ведь они куда лучше меня! Какая я дурочка! Расплакаться без всякой причины только потому, что мистер Вулф сказал, что Гарри играет в карты по воскресеньям! Я знаю, что он не так умен, как1 папенька. Я думаю, что он глуп, - я уверена, что он глуп, но я еще глупее. Я ведь не могу выйти за него замуж. Как я вдруг уеду в Америку и расстанусь с вами и с Тео? Конечно, ему нравится другая - в Америке, в Танбридже, на Луне или еще где-нибудь. У себя на родине он - принц, и ему даже в голову не придет взять в жены дочь бедного офицера в отставке, у которой нет никакого приданого. Вы ведь рассказывали мне, что я, когда была совсем маленькой, плакала и требовала, чтобы мне дали Луну. Я и теперь такой же младенец - глупый и капризный младенец... не спорьте, миссис Ламберт, так оно и есть. Хорошо хоть, что он ничего не знает, а я скорее себе язык отрежу, чем признаюсь ему.
   Страшны были кары, которыми Этти грозила Тео в случае, если сестра ее выдаст. Что до юного Чарли, то он был всецело поглощен сырными пирогами и остался равнодушен к чувствам Этти, даже не заметив ее вспышки, родители же и добросердечная сестра, разумеется, обещали свято хранить тайну девочки.
   - Я уж думаю, не лучше ли нам было бы остаться дома! - со вздохом сказала мужу миссис Ламберт.
   - Нет, душа моя, - ответил полковник. - Человеческая природа берет свое, и разве маменька Этти сама не открыла мне, что уже чувствовала склонность к одному молодому священнику, когда вдруг по уши влюбилась в некоего молодого офицера полка Кингсли? Ну, а мое сердце получило с десяток ран, прежде чем им всецело завладела мисс Молли Бенсон, Наши сыновья и дочери должны, я полагаю, пройти тем же путем, которым некогда прошли их родители. Да ведь не далее как вчера ты бранила меня за то, что я был недоволен слишком ранними фантазиями; мисс Этти. Надо отдать девочке справедливость: она умеет скрывать свои чувства, и ручаюсь чем угодно, мистер Уорингтон не догадается по ее поведению о том, что она к нему неравнодушна.
   - Наша с тобой дочь, Мартин, - вскричала с величавым достоинством любящая мать, - никогда не бросится на шею молодому человеку.
   - И не бросит в него чайной чашкой! - ответил полковник. - Малютка Этти обращается с мистером Уорингтоном, как сущая ведьма. Стоит им встретиться, как она обязательно найдет способ уколоть его. Право - она почти невежлива с ним, но, зная, что творится в душе этой маленькой лицемерки, я не сержусь на нее за такую грубость.
   - Но ей вовсе не следует быть грубой, Мартин. Наша девочка достаточно хороша для любого английского или американского джентльмена. Раз по годам они подходят друг другу, то почему бы им и не пожениться?
   - Почему он не просит ее руки, если хочет на ней жениться, душа моя? Я жалею, что мы приехали сюда. Давай-ка прикажем заложить карету и повернем лошадей домой.
   Но маменька с уверенностью возразила:
   - Поверь, милый, что все решено за нас высшей мудростью. Поверь, Мартин, Гарри Уорингтон не случайно попал в наш дом таким образом, и не случайно он вот так встретился вновь с нашими детьми. Суженого конем не объедешь.
   - Хотел бы я знать, Молли, в каких летах женщины становятся свахами и в каких летах оставляют это занятие? Если наша девочка влюбится, а потом разлюбит, она будет не первой и не последней, миссис Ламберт. Я от всего сердца хотел бы вернуться домой, и будь моя воля, мы уехали бы сегодня же.
   - Он обещал прийти сегодня к нам пить чай, Мартин. Неужели ты захочешь лишить девочку этой радости? - вкрадчиво спросила маменька.
   Отец на свой лад был не менее мягкосердечен.
   - Ты ведь знаешь, душа моя, - ответил полковник, - что, приди им фантазия отведать наших ушей, мы тотчас бы их отрезали и состряпали бы из них фрикасе.
   Мэри Ламберт рассмеялась при мысли о том, во что превратились бы тогда ее хорошенькие ушки. У ее супруга была привычка прятать нежность под самыми экстравагантными шутками. И когда он легонько дернул хорошенькое маленькое ушко, за которое были зачесаны прекрасные волосы, кое-где тронутые серебром, то, наверное, не причинил ей особенной боли. Полагаю, она вспоминала дорогое сердцу незабвенное время ее собственной тихой юности и сладостную пору перед свадьбой. Осиянные воспоминания священных минут! Зрелище юной любви приятно, но насколько больше чарует привязанность, которую не угасили ни ушедшие годы, ни горести, ни, быть может, увядшая красота, ни все жизненные заботы, неурядицы и беды!
   Дав себе слово скрывать свои чувства от мистера Уорингтона, мисс Этти сдержала его даже с лихвой. Гарри не только пил чай со своими друзьями, но и пригласил их на бал, который он намеревался дать в их честь на следующий день в курзале.
   - Бал! И в нашу честь! - восклицает Тео. - Ах, Гарри, как это мило! Я так люблю танцевать!
   - Для дикого виргинца, Гарри Уорингтон, вы весьма и весьма цивилизованный молодой человек! - говорит полковник. - Душа моя, можно ли ангажировать тебя на менуэт?
   - Нам уже случалось его танцевать, Мартин Ламберт, - отвечает любящая супруга.
   Полковник начинает напевать менуэт, хватает с чайного столика пустую тарелку и отвешивает церемонный поклон, взмахнув тарелкой, будто шляпой, а полковница отвечает ему самым лучшим своим реверансом.
   Одна только Этти хранит мрачный и недовольный вид.
   - Душечка, неужели у тебя не найдется для мистера Уорингтона ни словечка благодарности? - спрашивает Тео у сестры.
   - Я никогда не любила танцевать, - объявляет Этти. - Что за удовольствие встать против какого-нибудь дурака кавалера и прыгать с ним по зале?
   - Merci du compliment {}, - сказал мистер Уорингтон.
   - Я вовсе не говорю, что вы глупы... то есть... то есть я... я думала о контрдансе, - отвечает Этти, встречая лукавый взгляд сестры и закусывая губку. Она вспомнила, как называла Гарри глупым, и хотя Тео не обронила ни слова, мисс Этти рассердилась так, словно услышала жестокий упрек.
   - Терпеть не могу танцев - вот! - заявила она, вскинув головку.
   - Да нет же, милочка, ты всегда их любила, - вмешалась маменька.
   - Но ведь это, душа моя, когда было! Разве ты не видишь, что она уже дряхлая старуха? - заметил папенька. - А может быть, у мисс Этти разыгралась подагра?
   - Вздор! - отрезала мисс Этти, постукивая ножкой.
   - Танцы? Ну, разумеется, - невозмутимо отозвался полковник.
   Лицо Гарри омрачилось. "Я изо всех сил стараюсь доставить им удовольствие, даю для них бал, а эта девчонка говорит мне в глаза, что ненавидит танцы. У нас в Виргинии мы не так платим за доброту и любезность. Да... и с родителями так дерзко не разговариваем!"
   Боюсь, что вот тут обычаи в Соединенных Штатах за истекшие сто лет очень переменились и тамошняя молодежь тоже научилась дерзить старшим.
   Не удовлетворившись этим, мисс Этти принялась безжалостно высмеивать все общество, собравшееся на водах, и особенно занятия Гарри и его приятелей, так что простодушный юноша совсем расстроился и, оставшись наедине с миссис Ламберт, спросил, чем он снова провинился, что Эстер так на него сердита. После того как ее дочь обошлась с ним подобным образом, добрая женщина почувствовала к молодому человеку еще большее расположение и пожалела, что не может открыть ему тайны, которую Эстер столь яростно оберегала. Тео тоже попеняла сестре, когда они остались вдвоем, но Эстер ничего не желала слушать и в уединении их спальни вела себя так же, как в материнской гостиной в присутствии всего общества.
   - Предположим, он возненавидел меня, - сказала она. - Так оно, наверное, и есть. Я сама ненавижу себя и презираю за то, что я такая дурочка. Как же он мог не возненавидеть меня? Разве я не высмеивала его, не называла простачком и всякими другими обидными словами? И ведь я знаю, что он вовсе не умен. Я знаю, что я куда умнее, чем он. И нравится он мне только потому, что он высок, потому что глаза у него синие, а нос красивый. До чего же глупа девушка, если мужчина ей нравится потому лишь, что у него синий нос и глаза с горбинкой! Значит, я дура, и не смей мне возражать, Тео!
   Однако Тео не желала соглашаться, что ее сестра дурочка, а напротив, считала ее чудом из чудес и твердо верила, что если есть на свете девушка, достойная руки любого принца в мире, то девушка эта - Этти.
   - Ты, правда, иногда бываешь глупенькой, Этти, - сказала она. - Но только когда сердишься на людей, которые хотят сделать тебе приятное, - вот как сегодня за чаем на мистера Уорингтона. Когда он с такой любезностью пригласил нас на свой бал, почему ты сказала, что не любишь ни музыку, ни танцы, ни чай? Ты ведь знаешь, что очень их любишь.
   - Я сказала так, Тео, только чтобы досадить себе, позлить себя и наказать, как я того заслуживаю, душенька. А кроме того, неужели ты не понимаешь, что дурочка вроде меня способна делать только глупости? Знаешь, мне было приятно, когда он обиделся. Я подумала: "А! Вот я и сделала ему больно! Теперь он скажет, что Этти Ламберт - отвратительная злая ломака и ведьма. И это покажет ему, - и уж, во всяком случае, тебе, маменьке и папеньке, - что я вовсе не охочусь за мистером Гарри". Нет, наш папенька в сто раз лучше него. Я останусь с папенькой, и, Тео, если бы он попросил меня завтра поехать с ним в Виргинию, я отказалась бы. Моя сестра стоит дороже всех виргинцев, какие только жили на свете с начала времен.
   И тут, я полагаю, сестры заключают друг друга в объятия, а мать, услышав, что они разговаривают, стучит к ним в дверь и говорит:
   - Дети, пора спать!
   Глаза Тео быстро смыкаются, и она погружается в спокойный сон. Но бедная, бедная малютка Этти! Подумайте, как медленно ползут часы, а глаза девочки все еще широко открыты, и она мечется на постели, и боль новой раны не дает ей уснуть.
   - Это бог, меня карает, - говорит она, - за то, что я плохо думала и говорила о нем. Но только за что меня карать? Я ведь только шутила. Я с самого начала знала, что он мне очень нравится, но я думала* что он нравится и Тео, а ради моей милой Тео я пожертвую чем угодно! Если бы она его любила, я и под пыткой не сказала бы ни слова, я бы даже раздобыла веревочную лестницу, чтобы помочь ей бежать с Гарри - непременно раздобыла бы, и нашла бы священника, который их обвенчал бы. А сама осталась бы совсем-совсем одна и стала бы заботиться о папеньке и маменьке и о деревенских бедняках, и читала бы сборники проповедей, хотя я их терпеть не могу, и умерла бы, не сказав ни слова, ни единого словечка... И теперь я скоро умру. Я знаю, что умру.
   Но когда занимается заря, девочка крепко спит, прильнув к сестре, и на ее нежной раскрасневшейся щечке видны следы слез.
   Все мы в ту или иную пору своей жизни играем с острыми инструментами, и без царапин дело не обходится. Сначала порез жжет и болит, и мы роняем нож и плачем, как маленькие обиженные дети - да мы и есть дети. Очень-очень редко какой-нибудь несчастливец, занявшись этой игрой, начисто отрезает себе голову или смертельно себя ранит, после чего тут же гибнет, и делу конец. Но - да смилуется над нами небо! - многие люди неосторожно касались этих ardentes sagittas {Пылающих стрел (лат.).}, которые Любовь острит на своем точильном камне, и царапались о них, наносили себе раны, пронзали себя, покрывались с ног до головы настоящей татуировкой из рубцов и шрамов, а потом выздоравливали и чувствовали себя превосходно. Wir auch {Мы тоже (нем.).} вкусили das irdische Gluck {Земное счастье (нем.).}, мы также haben gelebt und... und so weiter {Пожили и... и так далее (нем.).}, чирикай свою предсмертную песню, нежная Текла! Зачахни и сгинь, бедная жертва слабых легких, раз тебе так этого хочется! Если бы ты, дорогая моя, протянула немного подольше, то, разочаровавшись в любви, уже не приплетала бы к этому гробовщика. Будем надеяться, что мисс Этти в ближайшее время не понадобится могильщик. Но пока, стоит ей проснуться, и вновь ее сердце исполнится мукой, которая дала ей несколько часов передышки, без сомнения, растрогавшись ее юностью и слезами.