Теккерей Уильям Мейкпис. Виргинцы (книга 1)

   Госпоже Бернштейн очень не хотелось рассказывать своему виргинскому племяннику подробности, которые не делали чести его родне. Ее даже тронуло то, как граф щадил Гарри, пека юноша гостил в замке, и она была весьма довольна его сиятельством, столь скрупулезно исполнившим ее желания в этом отношении. Однако, когда она разговаривала со своим племянником Каслвудом о намерениях Марии касательно Гарри, граф высказал свое мнение с обычным цинизмом, назвал себя дураком за то, что щадил мальчишку, которого, щади не щади, все равно от разорения не убережешь, напомнил о неоспоримой расточительности юного виргинца, о его приятелях-мотах, о его ночах за карточным столом, о его поездках в Ньюмаркет и осведомился, почему он один не должен ничем попользоваться. Тщетно госпожа Бернштейн говорила о бедности Гарри. Вздор! Ведь он же наследник княжеского имения, которое по праву должно было бы принадлежать ему, Каслвуду, и могло бы поправить дела их разоренной семьи. (По правде говоря, госпоже Бернштейн виргинские владения мистера Уорингтона представлялись куда более обширными, чем они были на самом деле.) Да разве в городе нет ростовщиков, которые будут рады одолжить ему любые суммы под его наследство? Это Каслвуд знал по собственному печальному опыту: он воспользовался их услугами при жизни отца, и проклятая шайка пожирала две трети его жалких доходов. Он говорил с такой беспощадной откровенностью и злобой, что госпожа Бернштейн испугалась за своего любимца и решила предупредить его при первом удобном случае.
   В тот же вечер она села писать письмо мистеру Уорингтону, но всю свою жизнь она плохо владела пером и не любила брать его в руки. "Какой толк писать плохо, - говаривала она, - когда столько умных людей делает это хорошо? Но даже в этом случае лучше не писать вовсе". А потому она послала лакея на квартиру Гарри с приглашением выпить у нее чашку чая на следующий день, предполагая тогда же предостеречь его.
   Однако наутро она прихворнула и, когда мистер Гарри явился, не смогла его принять. Она провела в затворничестве два дня, а на третий был большой прием. На четвертый же мистер Гарри, в свою очередь, оказался занят. В вихре лондонской жизни какой человек успевает повидать соседа, брат - сестру, школьный товарищ - школьного товарища? И прошло много дней, прежде чем тетушка мистера Уорингтона смогла потолковать с ним по душам, как ей этого хотелось.
   Сперва она мягко попеняла ему за расточительность и проказы (хотя на самом деле они казались ей очаровательными), а он ответил, что молодым людям положено перебеситься, и к тому же с большинством своих нынешних приятелей он познакомился, когда сопровождал тетушку, как подобает почтительному племяннику. Затем она после некоторого вступления принялась предостерегать его против его кузена, лорда Каслвуда, а он засмеялся горьким смехом и сказал, что благожелательный свет уже достаточно нарассказал ему про лорда Каслвуда.
   - Советовать "не садись играть с ним", когда речь идет о человеке с положением его сиятельства, да и вообще о любом джентльмене, очень неприятно, - продолжала баронесса, - и все же...
   - Договаривайте, договаривайте, тетушка! - воскликнул Гарри, и с губ его сорвалось не слишком вежливое словцо.
   - Так ты уже играл со своим кузеном? - осведомилась у молодого человека его искушенная в делах света покровительница.
   - И проигрывал, и выигрывал, сударыня, - решительно ответил Гарри. - Не мне об этом говорить. Когда мы в Виргинии померимся силами с соседом за бутылкой, колодой карт или на зеленой лужайке, мы не спешим домой рассказывать об этом нашим маменькам. Простите, тетушка, я не это хотел сказать, - и, покраснев до ушей, юноша поспешил поцеловать старую даму. В новом расшитом золотом бархатном костюме, с пышным кружевным жабо, которое очень шло к его свежему лицу и белокурым волосам, он выглядел очень мужественным и красивым. Покидая тетушкин дом, он, как всегда, не поскупился на чаевые ее слугам, толпой высыпавшим в переднюю. День выдался холодный и дождливый, и потому наш юный джентльмен, сберегая белые шелковые чулки, прибыл в портшезе.
   - К Уайту! - приказал он, а носильщики рысцой поспешили к заведению, где он проводил теперь почти все свое время.
   Наши виргинские друзья вряд ли одобрили бы усердие, с каким он посещал этот приют веселого безделья, но надо отдать должное мистеру Уорингтону: раз начав игру, он сражался как герой. Удача не приводила его в лихорадочное возбуждение, и он сохранял полное хладнокровие, когда ему не везло. Фортуна заведомо склонна изменять игрокам, но сколько людей изменяют Фортуне? В страхе бегут от ее улыбки и покидают ее, хотя она, возможно, и сохранила бы им верность, если бы не их собственное малодушие.
   - Черт возьми, мистер Уорингтон! - воскликнул мистер Селвин одобрительно, что с ним бывало очень редко. - Вы заслуживаете выигрыша! Вы смотрите на свою удачу, как истинный джентльмен, и пока она ворожит вам, вы отменно с ней учтивы. Si celares quatit pennas... {Если же быстрыми взмахнет крылами... (лат.).} вы ведь знаете остальное? Ах, нет? Ну, потеря невелика... Вы потребуете карету ее милости и отвесите ей любезный поклон на прощание. А посмотрите, как лорд Каслвуд отдает стаканчик. Кто еще стал бы так сыпать проклятиями, проиграв пять-шесть золотых? Нет, Фортуна поистине непотребная тварь, если собирается расточать свои милости такой скаредной каналье!
   - В нашей семье нет каналий, сэр, - замечает мистер Уорингтон. - А милорд Каслвуд принадлежит к ней.
   - Я забыл, совсем забыл. Прошу извинить мепя. И поздравляю вас со столь лестным родством, как милорд и мистер Уилл Эсмонд, его братец, - говорит сосед Гарри, беря стаканчик. - Кидаю пять! Одно очко и два! Мое обычное везенье. Virtute mea me involvo {Я облекусь моею добродетелью (лат.).}. - И он уныло откидывается на спинку кресла.
   В этот ли раз мистер Гарри выиграл пятнадцать раз подряд, о чем упоминается в одном из тех писем мистера Уолпола, которые не попали в руки его нынешнего ученого издателя, мне неизвестно, но, во всяком случае, в первые пять-шесть вечеров, которые Гарри провел у Уайта, ему непрерывно везло, и он более чем оправдал свою репутацию Счастливчика. Пятьсот фунтов, забранные из отцовского наследства, умножились в тысячи. Он пополнил свой гардероб, купил великолепных лошадей, давал пышные приемы, делал дорогие подарки, - словом, жил на такую ногу, словно был богаче сэра Джеймса Лоутера и его светлости герцога Бедфордского, и все же пять тысяч фунтов как будто нисколько не убывали. Не удивительно, что он давал, когда давать было так легко, не удивительно, что он был щедр, чувствуя в своем кармане кошелек Фортунатуса. Я говорю "не удивительно", потому что такова была его натура. Другие Фортунаты затягивают завязки своего неистощимого кошеля как можно туже, пьют жидкое пиво и отходят ко сну при свете сального огарка.
   Пока удача продолжала улыбаться мистеру Гарри, он не нашел ничего лучше, как узнать у леди Марии, сколько она должна, и уплатил все ее долги до последнего шиллинга. Ее мачехе и сводной сестре, которые терпеть ее не могли, он преподносил великолепные подарки.
   - Может быть, тебе стоит постараться и поскорее угодить в тюрьму за долги, а, Уилл? - насмешливо спросил милорд у брата. - Хоть ты и надул его с лошадкой, могок, без сомнения, поторопится тебя выкупить.
   И тут мистер Уилл ощутил глубокое раскаяние, - правда, не совсем такое, какое заставило Блудного Сына пасть на колени.
   - Черт побери! - простонал он. - Только подумать, что я дал ему вырваться за какие-то жалкие сорок фунтов! Да у него тысячу можно было выдоить, не меньше!
   Что до Марии, то эта чистая душа с благодарностью приняла все дары, которые послала ей добрая судьба, и была готова принять их сколько угодно еще. Расплатившись с многочисленными модистками, торговцами и поставщиками, она тут же вновь начала брать в долг. Миссис Бетти, камеристка ее сиятельства, сообщила владельцам модных лавок, что ее госпожа вступает в брак со сказочно богатым молодым джентльменом, а потому они могут открыть миледи неограниченный кредит. Такую историю они слышали уже не в первый раз и, возможно, не слишком ей поверили, но ведь их счета были оплачены! Миледи не помнила зла и милостиво сделала новые заказы даже миссис Пинкотт из Кенсингтона, а когда она объездила магазин шелковых тканей, галантерейную лавку и ювелира и в карете с ней, кроме камеристки, сидел и мистер Уорингтон, указанные торговцы решили, что судьба и правда ей улыбнулась и она прибрала к рукам Счастливчика, хотя, возможно, их несколько удивил вкус жениха, избравшего столь пожилую красавицу. Мистер Блеск с Тэвисток-стрит близ Ковент-Гардена взял на себя смелость лично доставить на квартиру мистера Уорингтона на Бонд-стрит жемчужное ожерелье и золотой игольник, которые тот накануне купил в обществе леди Марии, и спросил, должен ли он, Блеск, оставить их у его чести или послать ее сиятельству с поклоном от его чести. Гарри добавил к ожерелью и игольнику еще кольцо из образчиков, случайно захваченных ювелиром с собой, небрежно распорядился, чтобы счет был прислан ему, и величественно отослал мистера Блеска, который не замедлил удалиться, отвешивая почтительные поклоны не только его чести, но и Гамбо.
   Однако и это еще не было концом. Мистер Блеск так угодил юноше, что не прошло и двух-трех дней, как тот подкатил в своем фаэтоне к лавке почтенного ювелира и купил две безделушки для двух молодых барышень, чьих родителей, которые были к нему очень добры, он искренне любил и почитал. "Ах, почему, думал он, - нет у меня ума и поэтического дара, как у моего бедного Джорджа! Тогда бы к этим подаркам я приложил хорошенькие стишки в честь Тео и Этти. Если бы желание и искренняя привязанность могли превратить меня в поэта, то я, конечно, начал бы рифмовать с большой легкостью".
   Но поскольку этого не произошло, он призвал на помощь преподобного Сэмпсона и состряпал препроводительную записку вместе с ним.
   ^TГлава XLIII,^U
   в которой Гарри возносится очень высоко
   Итак, мистер Гарри Уорингтон из Виргинии проживал на Бонд-стрит (Лондон, Англия), ни в чем себе не отказывал и распивал лучшие тамошние вина корзину за корзиной. Его титул "Счастливчик" был всеми признан. Свет раскрыл объятия молодому человеку - богатому, красивому, удачливому. И, дорогие мои братья, не следует нам слишком уж громко сетовать на эгоизм света, который ласков с молодыми, красивыми и удачливыми, но хмурится на вас и на меня, кто (предположим это для доказательства нашей мысли) стар, безобразен и самый большой неудачник под солнцем. Если у меня есть право выбирать знакомых и ну, например, в клубе - предпочитать общество остроумного, красивого, хорошо одетого молодого человека с изящными манерами, который меня забавляет, обществу неряшливого, неумытого, мизантропического брюзги или пустоголового болтливого хлыща, то неужели такого права нет у света, то есть у многократно умноженных вас и меня? Гарри пользовался общими симпатиями, потому что он был симпатичен, потому что он был богат, красив, добродушен, благовоспитан, храбр и происходил из хорошей семьи; потому что с веселыми кутилами он пел забористые песни и пил равно забористое вино; потому что с заядлыми охотниками он готов был стрелять и травить любую дичь; потому что с дамами он держался скромно и робко, вспыхивая застенчивым румянцем, а это всегда делает юношу интересным; потому что с людьми более низкого положения он неизменно бывал щедр и старался не доставлять им лишних затруднений. О, разумеется, наш виргинец был очень горд, надменен и величествен, но в те времена, когда различия сословий еще сохраняли полную силу, надменность и холодность с низшими не ставилась джентльмену в упрек. Вспомните, что в те дни государственный секретарь всегда преклонял колени, входя утром к королю с депешами, а помощник государственного секретаря не осмеливался сесть в присутствии своего начальника. Будь я государственным секретарем (а со времен Аддисона среди литераторов это случалось), мне вовсе не понравилось бы падать на колени всякий раз, когда я являлся бы с депешами на аудиенцию. А будь я помощником государственного секретаря, мне вряд ли было бы приятно стоять, пока достопочтенный Бенджамин или достопочтенный сэр Эдвард проглядывают бумаги. Но есть modus in rebus {Мера всему (лат.).}, и всему есть границы: сам я не испытываю особого удовольствия, когда Боб Хроникер, пописывающий лишь при содействии полицейских Икса и Игрека, или Том Помоинг, главный поставщик сплетен для "Хлевских новостей", обходятся со мной как с собратом-литератором, хлопают меня по спине и называют по имени или "стариной".
   Все удовольствия, какие только предоставляла столица в зимний сезон 1756/57 года, мистер Уорингтон мог вкушать невозбранно. В моде были оперы, доставлявшие ему лишь умеренное наслаждение. (Эти итальянские оперы служили излюбленной мишенью сатирикам, их объявляли нелепыми, папистскими, бабскими, бессмысленными, а публика тем не менее валила на них валом.) Гостеприимно распахивали свои двери театры - в одном играл Гаррик и миссис Причард, в другом блистала миссис Клайв. В собрания на маскарады и ридотто съезжался весь высший свет, знатные дамы и господа устраивали ассамблеи и званые вечера, которые, впрочем, начинались и кончались картами, но мистер Уорингтон предпочитал им игру у Уайта, потому что игра за клубными столами велась честнее, а ставки были выше,
   В один прекрасный день его родич лорд Каслвуд отвез Гарри во дворец и представил его величеству, прибывшему в столицу из Кенсингтона. Но всемилостивейший монарх то ли был недоволен тем, кто представил Гарри, то ли пребывал в дурном настроении по другим причинам. Во всяком случае, король сказал только:
   - А! Слышал о вас от леди Ярмут. Лорд Каслвуд (тут он посмотрел на графа и заговорил по-немецки) должен сказать ему, что он слишком много играет. - И с этими словами Защитник Веры повернулся к ним августейшей спиной.
   Лорд Каслвуд попятился, напуганный холодностью своего государя.
   - Что он сказал? - осведомился Гарри.
   - Его величество считает, что ставки у Уайта слишком высоки, и недоволен, - шепнул граф.
   - Если мы ему не правимся, так не надо больше здесь бывать, - спокойно заметил Гарри. - Я как-то никогда не считал этого немца истинным королем Англии.
   - Тшш! Ради всего святого придержите свой проклятый колониальный язык! - воскликнул милорд. - Здесь и у стен есть уши.
   - Ну и что? - спросил Гарри. - Только поглядите на этих людишек! Забавно, черт побери. Минуту назад они все жали мне руку, отвешивали поклоны, сыпали комплиментами, а сейчас шарахаются от меня, как от чумы.
   - Дай-ка пожать твою руку, племянник, - сказал широколицый, широкоплечий джентльмен в обшитом красным галуном кафтане и в пышном старинном парике. - Я слышал, что ты говорил. У меня ведь, как и у стен, есть уши. Ну, если другие люди не желают тебе кланяться, дай-ка пожать твою руку. - И незнакомый джентльмен схватил руку Гарри загорелой лапищей. Глаза и нос у тебя совсем как у покойного брата. Только, как погляжу, вы на вашем острове растете худыми и поджарыми. Я твой дядя, мой мальчик. Сэр Майлз Уорингтон. Милорд меня знает.
   Лицо милорда выразило испуг и как-то все пожелтело.
   - Да, милый Гарри. Это ваш дядя по отцу сэр Майлз Уорингтон.
   - Мог бы навестить нас в Норфолке, чем болтаться в Танбридже и валять дурака, э, мистер Уорингтон? Или ты называешь себя мистером Эсмондом? говорил баронет. - Старушка ведь называет себя госпожой Эсмонд, верно?
   - Моя мать не стыдится имени своего отца, как и я, дядюшка, - гордо ответствовал мистер Гарри.
   - Хорошо сказано, мой мальчик. Приходи-ка съесть кусочек жареной баранины у леди Уорингтои на Хилл-стрит в три часа... то есть если можешь обойтись разок без своих подвигов у Уайта. Милорд Каслвуд, не делайте таких испуганных глаз! Я не сплетник.
   - Я... я не сомневаюсь, что сэр Майлз Уорингтон всегда поступает как джентльмен! - ответил милорд в большом смущении.
   - Вот именно, - проворчал баронет, поворачиваясь на каблуках. - Ну, молодой человек, ровно в три, и помни - хорошее баранье жаркое никого не ждет. Ну, вылитый отец! Господи помилуй, как мы с ним тузили друг друга! Он был поменьше меня, ну и, конечно, помоложе, а верх надо мной брал не раз и не два. Только как будто угодил под башмак, когда женился, и госпожа Эсмонд хорошо его вышколила у себя на острове. Ведь Виргиния - остров? Разве она не остров?
   Гарри засмеялся и ответил:
   - Нет.
   На что баронет заявил добродушно:
   - Ну, остров, не остров, а ты приходи и потолкуй об этом с леди Уорингтон. Уж она-то знает, что остров, а что нет.
   - Дорогой мистер Уорингтон, - сказал милорд умоляюще, едва баронет отошел. - Мне незачем объяснять вам, что в столице у каждого человека есть враги, а сплетников и клеветников тут еще больше. Я никогда ничего не говорил вам про сэра Майлза Уорингтона именно потому, что знаком с ним и между нами произошло некоторое недоразумение. Если он позволит себе какие-нибудь нелестные замечания по моему адресу, выслушивайте их cum grano {Начало латинской поговорки: "Cum grano salis" (букв.: "с крупицей соли"), "с сомнением".} и помните, что они исходят от врага.
   Затем лорд Каслвуд и Гарри покинули королевские апартаменты и вышли на Сент-Джеймс-стрит. Явившись к Уайту, последний обнаружил, что новости о холодном приеме, оказанном ему при дворе, его опередили. Король повернулся спиной к Гарри. Король недоволен его фавором у фаворитки. Гарри au mieux с леди Ярмут. Десяток джентльменов поспешили поздравить его с новым завоеванием. К полуночи эта победа уже твердо значилась на счету Счастливчика.
   Сэр Майлз сообщил об этом своей супруге и Гарри, когда молодой человек в назначенный час явился к обеду, и принялся подшучивать над ним на свой простой деревенский манер. Леди Уорингтон держалась сначала с ледяным величием, но когда они познакомились поближе, объяснила ему, что в свете о нем рассказывают ужасные вещи, а потому она и приняла его столь холодно. Юные девицы, дочери сэра Майлза, встретили молодого виргинца чопорными реверансами, проронили только "как поживаете, кузен?" и "нет, благодарю вас, кузен" и точно так же простились с ним. За столом сидел под надзором гувернера и юный наследник баронета. Когда дамы удалились, мальчик, получив из рук папеньки свой стаканчик портвейна, дал волю невинному детскому любопытству и засыпал кузена вопросами. Под конец простодушный ребенок вперил взгляд в лицо Гарри и спросил:
   - А вы очень дурной человек, кузен Гарри? Вы не похожи на дурных людей.
   - Мистер Майлз! Мистер Майлз! - укоризненно воскликнул гувернер, покраснев до ушей.
   - Но ведь вы сами говорили, что он дурной человек! - воскликнул мальчик.
   - Мы все жалкие грешники, Майли, - объясняет папенька. - Разве ты не слышал, как священник говорит про это каждое воскресенье?
   - Да, но не такие дурные, как кузен Гарри. Это правда, кузен, что вы играете в карты и кости, пьете всю ночь напролет с дурными друзьями и бываете у дурных женщин? Вы же сами так говорили, мистер Уокер! И мама говорила, что леди Ярмут - дурная женщина,
   - А ты негодный болтунишка! - восклицает папенька. - Моя жена, племянник Гарри, якобитка до мозга костей, но из-за этого ты о ней хуже думать не будешь. Уведите Майлза к его сестрам, мистер Уокер, а Тошпем отправится с тобой в парк, чтобы ты покатался на пони, мой мальчик.
   Упоминание о пони утешило маленького Майлза, который, едва отец велел ему идти к сестрам, заплакал горькими слезами и, всхлипывая, повторял, что хочет остаться со своим дурным кузеном.
   - Ну, племянничек, создали они тебе репутацию! - заметил простецкий баронет. - Моя жена, видишь ли, в последние годы, после смерти нашего бедного старшего сына, пристрастилась к... э... к Тотнем-Корт-роуд и к проповедям мистера Уитфилда, и к нам вхож некий Уорд, приятель мистера Уокера, который нарассказал всяких историй про тебя и твоего брата - как вы вели себя дома.
   - Обо мне пусть говорит что хочет, сэр Майлз! - вскричал Гарри, разгоряченный портвейном. - Но я все кости переломаю тому, кто хоть слово посмеет сказать против моего брата! Да этот негодяй недостоин был бы башмаки чистить Джорджу! И если я узнаю, что он тут повторяет то, что посмел сказать у нас дома в Виргинии, не миновать ему еще одной трепки.
   - А ты, как погляжу, умеешь постоять за друзей, племянник Гарри, сказал баронет. - Налей-ка себе еще, мой мальчик. Нет, ты совсем не так плох, как тебя малюют. Я так всегда и говорил миледи. Пью за здоровье госпожи Эсмонд-Уорингтон! Смотри, чтобы в твоей рюмке ни капли не осталось.
   Гарри осушил рюмку до дна, как положено, снова ее налил и провозгласил тост за здоровье леди Уорингтон и маленького Майлза.
   - А ведь умри он, ты бы унаследовал четыре тысячи акров в Норфолке, заметил баронет.
   - Не дай бог, сэр! У меня и своих акров в Виргинии хватает! - ответил мистер Уорингтон.
   Вскоре он удалился в гостиную пить кофе с леди Уорингтон и беседовать с барышнями. Он держался непринужденно, мило и естественно. Одна из них показалась ему похожей на Фанни Маунтин, и он был к ней особенно внимателен. Когда он ушел, все они согласились, что их дурной кузен оказался далеко не так дурен, как они полагали, - во всяком случае, миледи считала, что ей удастся спасти его и наставить на путь истинный. В этот же вечер, когда Гарри был у Уайта, она послала ему душеспасительную книгу с ласковой запиской в надежде, что "Призыв" Лоу может оказаться ему полезен. Засим она и ее дочери отбыли на раут к супруге министра. Однако Гарри по дороге к Уайту завернул на Тэвисток-стрит к своему другу мистеру Блеску и накупил новых безделушек для своих кузин. "От их тетушки в Виргинии", - сказал он. Видите ли, его переполняла доброта - богатство делало его лишь щедрее и великодушнее. Но столь благотворное влияние оказывает оно далеко не на всех. Низкие сердца богатство ожесточает, тех, кто был скареден и угодлив, оно делает скаредными и чванными. Если богам будет угодно испытать меня десятью тысячами годового дохода, я, разумеется, смиренно склонюсь перед их волей, но буду молить их ниспослать мне силы, дабы я выдержал испытание. Девицы на Хилл-стрит очень обрадовались подаркам от виргинской тетушки Уорингтон и отправили ей общее благодарственное письмо, которое немало удивило почтенную даму, получившую его весной, когда она с Маунтин и Фанни приехала в покинутый угрюмый Каслвуд, где снег уже сошел и тысячи персиковых деревьев оделись бело-розовыми цветами.
   - Бедный мальчик! - думала вслух его мать. - Конечно, это он послал своим кузинам от моего имени в дни своего благосостояния... ах, нет, в дни расточительства и мотовства. Как быстро исчезло его богатство! Но он всегда сострадал бедным, Маунтин, и мы не должны забывать его в дни нужды. Нам следует быть еще бережливее, любезные мои!
   И, вероятно, они обогревались одним поленом, ели обед из одного блюда и работали при одной свече. Но боюсь, что слуги вдовицы по мере того, как она становилась все более прижимистой, лгали ей, крали и обманывали ее все больше и больше, а потому сбереженное тут раскрадывалось там.
   Как-то после полудня мистер Гарри сидел у себя на Бонд-стрит в халате и попивал шоколад, - окруженный роскошью, облаченный в атлас и все же томимый заботами. Незадолго перед этим, когда удача ему улыбалась, он, рассыпая щедроты направо и налево, по-царски приказал преподобному Сэмпсону составить список его, Сэмпсона, долгов, которые он, мистер Уорингтон, уплатит. Сэмпсон взялся за работу и составил список своих долгов, - правда, не всех (этого ни один человек не сделает), но тем не менее перечисление, достойное того, чтобы представить его пред очи мистера Уорингтона во время завтрака, накрытого на столе, возле которого капеллан смиренно дожидался, когда его чести будет угодно приступить к утренней трапезе.
   Наконец появился Гарри - очень бледный, томный, с волосами в папильотках, и принялся без всякого аппетита ковырять в тарелке. Капеллан, сжимая в кармане свой каталог, смиренно предположил, что его чести плохо спалось. Да, его чести очень плохо спалось! Двое носильщиков доставили его домой от Уайта в пять часов утра, а он схватил дьявольский насморк, потому что одно окошко в портшезе никак не закрывалось и внутрь сыпался мокрый снег. Короче говоря, он был в таком скверном расположении духа, что ни одна шутка Сэмпсона не вызвала на его губах даже подобия улыбки.
   Правда, под конец мистер Уорингтон разразился громким хохотом. Произошло это в тот миг, когда бедняга капеллан, в достаточной мере обсудив булочки, яичницу, чай, последние сплетни, театральные интриги и все прочее, извлек из кармана бумагу и жалобным тоном произнес:
   - Вот список долгов, составленный по приказанию вашей чести. Двести сорок три фунта - все, что я кому-нибудь должен, слава всевышнему! То есть... гм-гм... все, что мне было бы затруднительно заплатить самому... и мне незачем говорить моему дражайшему покровителю, что я буду чтить его, как моего спасителя и благодетеля!
   Вот тут-то Гарри, взяв бумагу и бросив на капеллана довольно-таки хмурый взгляд, и рассмеялся, но только отнюдь не веселым смехом. За этим взрывом хохота последовали гневные проклятия, и злосчастный капеллан почувствовал, что бумага его была представлена в неподходящую минуту.