Страница:
Скорцени снова усмехнулся.
— Интересно, знают ли наши чешуйчатые друзья о том, что у нас есть самые подробные планы крепости.
— Ящеры не стали бы ими пользоваться, даже если бы они попали к ним в руки, — ответил Егер.
Планы достались Егеру вовсе не из генерального штаба немецкого командования, а из Zeitschrift fur sudosteuropaischen Archaologie note 13. Скорцени находил это ужасно забавным и называл Егера «герр профессор» всякий раз, когда ему представлялся подходящий повод. Но даже Скорцени был вынужден признать, что и военные инженеры не сумели бы сделать лучших чертежей.
— Полагаю, ты прав, — сказал эсэсовец. — Просто они поняли, что это самое укрепленное здание в городе, вот почему они там и поселились.
— Да. — Егер не знал, имеют ли ящеры представление об археологии.
Разведка доносила, что они консервативны по своей природе (в чем он и сам имел возможность убедиться во время сражений с ними), и что у них имеются собственные представления относительно времени, которое должно пройти прежде, чем люди перестанут быть варварами. Из чего, по мнению Егера, следовало, что они не будут рассматривать здание, которому исполнилось всего полтора тысячелетия, как памятник древности.
— И что же вы собираетесь предпринять, чтобы выманить проклятых тварей наружу? — спросил Марко на вполне приличном немецком, впрочем, с довольно сильным акцентом.
Форма хорватского капитана цвета хаки контрастировала с серыми полевыми мундирами немецких офицеров. И хотя Петрович был в форме, Егер нервничал, когда находился рядом с ним — капитан больше походил на главаря разбойников, чем на офицера регулярной армии. Густая черная борода только усиливала это впечатление. Однако она не скрывала многочисленных шрамов у него на лице, по сравнению с которыми глубокий шрам на щеке Скорцени казался обычной царапиной.
Скорцени повернулся к хорвату и сказал:
— Терпение, друг мой. Мы хотим сделать все как следует — быстрота не имеет решающего значения.
Петрович нахмурился. Борода и шрамы делали его лицо угрожающим, а взгляд холодных глаз и вовсе леденил кровь. Для Петровича стоящая перед ними задача являлась не просто военной проблемой, он воспринимал ее как нечто личное. Из чего следовало, что он будет отважно сражаться, но что осмотрительности ему явно не хватает. Подобные оценки Егер делал автоматически, они давно стали для него жизненной необходимостью.
— А в чем собственно проблема? — резко спросил хорват. — Мы находимся на расстоянии орудийного выстрела от города. Остается лишь подвести артиллерию, открыть огонь и…
Мысль о том, что они станут бомбить здание, построенное в четвертом веке, вызвала у Егера тошноту, но он покачал головой совсем по другой причине.
— Артиллерия не заставит их выйти за стены города, капитан, а лишь послужит причиной для более активных действий. Ящеры займут позиции в горах. Сейчас они сидят на месте; меня это вполне устраивает — до тех пор, пока они ничего не предпринимают.
— Вы не стали бы болтать о терпении, если бы Сплит принадлежал Рейху,
— заявил Петрович.
Тут хорват был прав: Гитлер начинал вопить от ярости, как только Германия теряла хотя бы малую часть своей территории. Однако Егер не собирался говорить об этом вслух.
— У нас есть шанс выбить их из города, а не просто причинить некоторые неудобства. И я хочу быть уверен в том, что мы его не упустим.
Петрович одарил его сердитым взглядом — как и у многих других местных жителей у него было очень подходящее для этого лицо: длинное, худое, с глубоко посажеными глазами. Скорцени похлопал его по спине и сказал:
— Не беспокойтесь. Мы разберемся с мерзавцами. — Его голос звучал весело и уверенно.
Однако если слова Скорцени и убедили капитана, то вида он не подал.
— Вы, немцы, думаете, будто можете сделать все, что угодно, — заявил он в ответ. — И на сей раз вам лучше не допускать ошибок, или… — Он не уточнил, что именно будет с немцами, лишь отошел в сторону, качая головой.
Егер обрадовался, что Петрович ушел.
— Некоторые хорваты ужасные ублюдки, — негромко проговорил он.
Скорцени кивнул. Всякий, кто вызывал у Скорцени беспокойство, заслуживал самого серьезного внимания.
— Нам и в самом деле необходимо выманить ящеров из города, в противном случае Анте Павелич и усташи note 14 заключат союз с ящерами, и будут выполнять их условия до тех пор, пока те позволят им убивать сербов, евреев, боснийцев и…
— …и всех прочих соседей, — закончил за него Скорцени.
Он не стал упоминать о том, что немцы делали то же самое на востоке, только в гораздо более широком масштабе. Конечно, Скорцени не мог этого не знать; просто старался не думать. Егер сталкивался с подобным поведением и других немецких офицеров. Да и он сам вел себя точно так же, пока не понял, что игнорировать приходится слишком многое.
Скорцени взял висевшую на поясе флягу, отвинтил крышку, сделал большой глоток водки и протянул ее Егеру. Тот тоже выпил.
— Zhiveli, — произнес он одно из немногих слов, позаимствованных у сербо-хорватов.
Скорцени рассмеялся.
— Это что-то вроде: «надеюсь, твоя овца девственница», — сказал он, отчего Егер раскашлялся и чуть не подавился водкой.
Эсэсовец сделал еще пару глотков и убрал флягу. Затем огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто, кроме Егера, его не слышит, и прошептал:
— Вчера в городе мне удалось узнать кое-что интересное.
— Да? — сказал Егер.
Скорцени кивнул.
— Помнишь, когда я отправился в Безансон, мне чертовски трудно было найти ящера, который согласился бы с нами сотрудничать, потому что какой-то большой начальник приказал очистить город от тех, кто пристрастился к имбирю?
— Да, помню, — ответил Егер. — Однако тебе все-таки удалось. — Егер не забыл собственного восхищения, когда увидел Скорцени, с трудом вылезающего из узкого люка танка ящеров.
— Я всего лишь делаю свою работу, — хитро ухмыльнулся Скорцени, отчего шрам у него на щеке изогнулся. — Оказалось, что зовут большого начальника Дрефсаб, или что-то вроде того. Половина ящеров в Безансоне считала, что он поступил замечательно, очистив город от любителей имбиря — а остальные его ненавидели за то, что он так здорово справился со своей задачей.
— Ну, и что из того? — спросил Егер и задумался. — Подожди минутку, дай-ка я сам догадаюсь — этот Дреф-как-там-ero сейчас в Сплите?
— Знаешь, а ты умный парень! — с некоторым разочарованием проговорил эсэсовец, которому не удалось удивить собеседника. — Значит, я не ошибся, захватив тебя с собой. Ты прав, Егер, это тот самый ящер.
— Совпадение?
— Все возможно. — Тон Скорцени говорил о том, что он ни на мгновение не верит в совпадения. — Но если судить по тому, чего он добился во Франции, Дрефсаб должен быть одним из лучших специалистов. К тому же, здесь совсем нет любителей имбиря. Местные жители давно бы начали продавать его ящерам, да и те десять килограмм, которые я привез с собой, не пылились бы здесь, в Клисе. А если Дрефсаб прибыл сюда не из-за имбиря, то зачем?
— Для заключения сделки с хорватами?
Скорцени потер подбородок.
— Лучшего объяснения мне придумать не удалось. Ящерам нужно заключить союз, причем не только для того, чтобы укрепить свое положение здесь, но и потому, что Сплит был оккупирован итальянцами, когда ящеры его захватили. Потом их выбили из города хорваты. Чешуйчатые ребята помогают себе и итальянцам. Но все равно это похоже на песню с перевранным мотивом — что-то здесь не так.
Егер поспешил защитить свою теорию.
— Почему?
— В Безансоне Дрефсаб занимался полицейской работой, или вопросами безопасности — называй, как хочешь. Ты стал бы посылать представителя гестапо для заключения мирного договора?
Теперь пришел черед Егера оглядываться в поисках капитана Петровича, или его людей.
— Если бы мне пришлось иметь дело с Анте Павеличем и его хорватскими головорезами, возможно, я поступил бы именно так.
Скорцени закинул голову и расхохотался. Несколько стрелков, одетых в форму цвета хаки Независимой Республики Хорватия повернули головы — им стало интересно, что такого смешного сказал Егер.
— Ты полон коварства. Кажется, я уже говорил, тебе нечего делать в бронетанковых войсках.
— Ты вообще очень много говоришь. Однако далеко не все правда, — заметил Егер, после чего эсэсовец ткнул ему локтем под ребра.
Егер ответил ему тем же — просто чтобы напомнить, что с ним нельзя обращаться столь фривольно. Егер умел отступать, но — как и Скорцени — никогда не признавал свое поражение.
— Достань планы, посмотрим еще раз, — предложил Скорцени. — Мне кажется, я уже знаю, что следует сделать, но полной уверенности у меня нет.
— Егер молча выполнил просьбу Скорцени. Тот склонился над чертежами и закудахтал, как наседка: — Мне нравятся подземные ходы. Мы можем ими воспользоваться.
Он показывал на проходы под южной частью дворца Диоклетиана.
— Над ними были и другие коридоры, но сейчас от них ничего не осталось, — сказал Егер.
— Ну и черт с ними. — Скорцени не интересовала археология, для него имела значение лишь военная сторона проблемы. — Однако мне бы хотелось выяснить, что находится в подземных переходах?
— Во времена римлян их использовали в качестве кладовых, — ответил Егер. — Я не знаю, что там сейчас. Нам следует поговорить с нашими добрыми и верными союзника хорватами. — Он мог гордиться собой: в его словах напрочь отсутствовала ирония.
— Да, действительно, — подхватил Скорцени. — Я вот о чем думаю: не отыскать ли нам туннель, который начинается от наружной части стены и ведет прямо в один из подземных ходов…
— Только следует позаботиться о том, чтобы не попасть в казармы ящеров.
— Да, это существенно усложнит дело, — усмехнулся Скорцени. — Но если нам будет сопутствовать удача, мы попросим наших добрых и верных союзников совершить шумную атаку на стены и заставить всех ящеров там собраться… а потом мы проведем наших парней через туннель — и что тогда получится? Лошадиный член в заднице?
— Да, — кивнул Егер. — Мне нравится. — Потом, как истинный адвокат дьявола, он попытался найти слабые места плана: — Подвести людей и оружие к началу туннеля, или куда-нибудь рядом, будет совсем непросто. А нам потребуется большой отряд. Там очень обширные помещения — церковь, баптистерий и целый музей, и один только Бог знает, что еще. Ящеры наверняка разместили внутри кучу, солдат.
— Ящеры меня не беспокоят, — заявил Скорцени. — А вот если хорваты решат забраться к ним в постель, нам будет не унести ног. Мы должны всеми силами этому помешать, и мне наплевать, что придется отдать Павеличу, чтобы он остался на нашей стороне.
— Свободное управление Хорватией его вполне устроит. К тому же, он и так делает практически все, что пожелает, — с отвращением заметил Егер.
Создавалось впечатление, что Независимая Республика Хорватия видит только один шанс сохранить независимость: постоянно атаковать всех своих соседей в надежде, что ни один из них не сумеет накопить достаточно сил для ответного удара.
Если Скорцени и испытывал аналогичное отвращение к союзникам, он никак его не выказал.
— Мы можем обещать еще несколько участков на побережье — те, что сейчас контролируют итальянцы. Ему это понравится — появится возможность расправиться с новыми предателями. — Он говорил без сарказма; казалось, Скорцени прикидывает, как получше сбить цену на подержанную машину.
Егер не мог похвастаться таким же хладнокровием.
— Свинья Павелич создал грязный режим.
— Не стану с тобой спорить, — так же спокойно ответил Скорцени. — И если это так, то все местные ящеры, в том числе и Дрефсаб, скоро будут в наших руках. — Он стукнул кулаком по колену. — Так оно и будет.
По сравнению с капитуляцией перед ящерами, сделка с Анте Павеличем выглядела вполне приемлемой. Однако по сравнению со всем остальным она казалась Егеру абсолютно невозможной. И все же, не следует забывать, что до появления ящеров Павелич являлся верным и активным сторонником германского Рейха.
«И что после этого можно сказать о Германии?» — подумал Егер. — «Ничего хорошего».
* * * Шанхай поразил Бобби Фьоре. Большая часть города была чисто китайской, и напоминала ему увеличенный в размерах лагерь военнопленных, где они с Лю Хань провели столько времени. Пока все шло неплохо, на это он и рассчитывал. Однако Бобби не ожидал, что на длинных улицах окажется так много европейских зданий, построенных еще в двадцатых годах. Казалось, кто-то взял часть Парижа, перенес его на другой континент и бросил в самом центре Китая. По мнению Фьоре разные части города совсем не стыковались друг с другом.
А еще Бобби удивило то, как сильно разрушен город. С первого взгляда становилось ясно, что здесь шли жестокие сражения. Сначала японцы подвергли Шанхай массированным бомбардировкам, а потом, захватив в 1937 году, сожгли. Фьоре до сих пор помнил опубликованную в газетах фотографию обнаженного китайского мальчика, горько плакавшего среди развалин. Когда Бобби Фьоре увидел снимок впервые, он собрался немедленно отправиться воевать с японцами. Однако потом, как и многие другие, немного успокоился. А вскоре Япония напала на Пирл-Харбор — и стало ясно, что ему следовало послушаться зова своего сердца.
Когда ящеры заставили японцев отступить из Шанхая, они тоже не особенно церемонились с городом и сравняли с землей целые кварталы. Во многих местах человеческие кости до сих пор оставались не погребенными. Китайцы не торопились хоронить останки японских солдат — местные жители часто повторяли одно и то же: пусть они сгниют.
Однако несмотря ни на что, жизнь в городе, а особенно, в его китайской части, продолжала кипеть. Ящеры устроили штаб в одном из больших зданий, построенных в западном стиле; остальные так и остались лежать в руинах. А вот в китайских кварталах разрушенные дома с удивительной быстротой отстраивались вновь.
Поскольку ящеры, в основном, занимали европейские кварталы, Бобби Фьоре старался держаться поближе к ним. Работа, которую он согласился выполнять для красных, требовала, чтобы он максимально походил на китайца, старался увидеть и услышать как можно больше и докладывал обо всем интересном, что ему удается узнать, Най Хо Цину. Красный офицер обещал взять его с собой, когда Бобби соберет достаточно информации и партизаны устроят налет.
Однако пока ничего не происходило.
— Ну и пусть, — пробормотал себе под нос Фьоре. — Да, я бы с радостью прикончил парочку чешуйчатых ублюдков, но я не нанимался в герои.
Он прошел по Садовому мосту через речку Сучоу и направился на север в район Гонгкью. Как и всегда, на речке было полно джонок и других мелких китайских лодок, названия которых Фьоре не знал. Ему рассказали, что люди рождались, жили и умирали на борту таких лодок. Кто-то кормился тем, что удавалось выловить в реке; другие работали на земле, но спали в своих домах на воде.
Район Гонгкью, несмотря на свое китайское название, являлся частью европейского квартала. На часовой башне почты ящеры устроили наблюдательный пост, и, наверное, пулеметное гнездо.
Китайцы и не почитали деву Марию, но Бобби Фьоре захотелось заглянуть в храм Королевы Небес, находящийся всего в нескольких ярдах от Садового моста. Внутри храма находились изображения богов Лин Сян Чинга, который видел все на тысячи миль от Шанхая, и Чинг Сян Чинга, который слышал все на те же тысячи миль.
Фьоре посмотрел на небо.
— Они просто святые покровители храма, — пробормотал он, обращаясь к католическому Богу, который наверняка взирал на него с небес.
Однако небеса молчали. И Фьоре на сей раз прошел мимо храма Королевы Небес, хотя заходил туда раньше.
На улицах и пешеходных дорожках кипела жизнь. Однако лишь машины ящеров, или те, что они конфисковали у людей, проносились по проезжей части. Люди ездили на рикшах, велосипедах и тележках, запряженных гужевыми животными. Повсюду теснились нищие, некоторые писали на тротуарах истории своих бед — Фьоре не мог их прочитать. Они напомнили ему безработных, пытавшихся торговать яблоками в худшие времена Депрессии.
На рынке Гонгкью на углу Бунд и Вузанг Роудс шумела огромная толпа. Рыбаки с реки Сучоу, крестьяне, мясники — все громко кричали, расхваливая свой товар. Если рынок в лагере, где он жил с Лю Хань, напоминал стадион в Декатуре, то этот рынок Фьоре мог бы сравнить со стадионом «Янки».
Сюда приходили не только местные жители. Ящеры ловко пробирались от одного прилавка к другому. Они могли бы просто брать все, что им понравится; Най Хо Цин говорил, что сначала они так и делали.
«Теперь они платят, — рассказывал он. — Ящеры поняли, что если они берут какой-то товар просто так, ничего не заплатив, то в следующий раз его на рынке просто не будет».
Вот и сейчас, Фьоре заметил, как ящер купил живого омара и заплатил продавцу китайскими серебряными долларами, которые, по причине так и оставшейся для Фьоре тайной, назывались мексиканскими.
Спутник ящера сказал:
— Очень вкусные существа. Давай, Яанкс, купим еще пару штук. Приготовим для завтрашнего приема у командующего.
— Так и будет сделано, недосягаемый господин, — ответил покупатель омара, которого, очевидно, звали Яанкс. Он снова принялся торговаться с продавцом.
Фьоре наклонился, чтобы получше разглядеть китайца. Поля его конической соломенной шляпы прикрывали нос и слишком круглые глаза; он нарядился в грязновато-коричневое одеяние, напоминающее пижаму — так одевалось большинство местных жителей. Ящеры не замечали, что кожа у него более светлого оттенка, чем у остальных. Они полностью ушли в борьбу с клешнями омаров, норовивших схватить их за пальцы.
Бобби Фьоре последовал за ними обратно по Садовому мосту. Ящеры не обращали на него ни малейшего внимания. Для них он был всего лишь еще одним Большим Уродом.
«Интересно, о каком командующем вы говорили?» — беззвучно спрашивал у ящеров Фьоре. Они прошли через Городской сад, находившийся возле южного конца Садового моста, а затем направились в сторону Британского консульства. На лице Фьоре появилась свирепая усмешка, именно здесь находилась штаб-квартира губернатора Шанхая.
Далеко не все дома европейского квартала являлись роскошными зданиями, в которых раньше жили иностранцы, а теперь ящеры. На аллее Фучу Роуд, между неказистыми строениями, притулился ветхий домик под именем «Любимая»; название было написано на двери по-английски, а рядом, как предположил Фьоре, имелся перевод на китайский. Когда Фьоре вошел, его приветствовали звуки джаза — играл старый патефон. На фоне музыки слышались обрывки фраз на самых разных языках.
Он рассмеялся. Пай Хо Цин оказался большим ловкачом. Красные всегда считались пуританами. Кому придет в голову мысль, что один из их руководителей откроет публичный дом?
Бобби знал, что Най никогда не пользовался услугами местных девушек. Впрочем, он не возражал, если Фьоре приходил сюда получить удовольствие — некоторые русские девушки, чьи родители после революции оказались на проигравшей стороне и эмигрировали в Китай, были просто великолепны.
«Интересно», — подумал Фьоре, — «как они теперь относятся к сотрудничеству с красными».
Он никогда их об этом не спрашивал; Бобби научился держать рот на замке, когда собеседники вызывали у него сомнения или подозрения.
Он открыл дверь, ведущую в салон. Звуки джаза стали громче. А вот разговоры неожиданно прекратились. Затем девушки его узнали и снова начали болтать между собой.
Он нетерпеливо осмотрелся по сторонам, совсем как ребенок в кондитерском магазине. Русские, евразийки, китаянки, кореянки — некоторые в европейском нижнем белье, другие в облегающих шелковых платьях с разрезами в самых неожиданных местах…
— Могу я поговорить с дядей By? — спросил Фьоре; именно этим именем пользовался здесь Най Хо Цин.
У «Любимой» имелось еще одно замечательное преимущество: здесь он мог разговаривать на родном языке. Почти все девушки понимали по-английски, а две или три свободно им владели.
Одна из русских девушек, блондинка в шелковом платье с невероятно длинным разрезом, показала на лестницу и ответила:
— Да, Бобби, он своей комнате.
— Спасибо, Шура. — Бобби с трудом оторвался от созерцания молочно-белого бедра и направился к лестнице.
На втором этаже он отсчитал третью дверь налево и постучал. Здесь следовало быть абсолютно точным — он случайно мог помешать кому-то в самый неподходящий момент. В Шанхае многие носили пистолеты.
Най Хо Цин открыл дверь, держа в руках автомат. Увидев Фьоре, он сразу же опустил оружие. Конечно, Най и не думал расслабляться — иногда Бобби казалось, что китаец вообще всегда начеку.
— Заходи, — пригласил он и закрыл за Фьоре дверь. — Какие у тебя новости?
Бобби ненавидел разговаривать на своем невнятном китайском, но прекрасно знал, что собеседник придет в ярость, если он предложит использовать в качестве переводчицы одну из девушек. Красный офицер жестом предложим ему сесть. На противоположной стене множество отражений также уселось в кресло — они все-таки находились в борделе.
Фьоре рассказал Най Хо Цину о том, что ему удалось услышать на рынке Гонгкью. Най внимательно его выслушал, задал несколько вопросов, а потом кивнул.
— Так ты говоришь, завтра в Британском консульстве будет ужин для командного состава? — Он немного помолчал. — Может быть, мы сумеем преподнести чешуйчатым дьяволам сюрприз?
— Да, — кивнул Бобби Фьоре; один из недостатков переговоров на китайском языке состоял в том, что он ничего не мог уточнить.
«Да», или «нет» — вот и все его возможности.
Улыбка Най Хо Цина неожиданно оказалась довольно симпатичной.
— Я поступил мудро, когда решил использовать тебя здесь, а не ликвидировать в провинции. Ты приносишь мне ценную информацию, которую без тебя получить бы не удалось.
— Это хорошо, — с трудом выдавил из себя улыбку Бобби.
В обычном разговоре он бы не понял китайское слово ликвидировать, но Най Хо Цин прибегал к нему очень часто. Красные всегда называли вещи своими именами и действовали без особых хитростей Если ты против них, покупай надежный страховой полис.
Но самым удивительным в Най Хо Цине было то, что, когда он переставал быть революционером или мафиози, то становился невероятно обаятельным человеком. Казалось, он прячет свой смертоносный арсенал в специальный ящик, который повсюду таскает с собой и использует по мере надобности, но когда необходимость в нем отпадает, Най Хо Цин моментально превращался в милейшего симпатягу Теперь его улыбка стала широкой и счастливой, словно мысли о ликвидации ему никогда не приходили в голову.
— Я собираюсь оказать тебе ответную услугу Уверен, что ты меня правильно поймешь.
— Да? Какую услугу? — с подозрением спросил Фьоре.
Слово «услуги» всегда звучало привлекательно. Порой они таковыми и оказывались — как, например, в тех случаях, когда Най Хо Цин разрешал ему порезвиться с девочками. Но иногда…
Похоже, наступил именно такой случай.
Продолжая сиять, Най Хо Цин сказал:
— Я собираюсь выполнить обещание, которое тебе дал: ты войдешь в состав нашей атакующей команды.
— Хм, спасибо. — На сей раз, Фьоре даже обрадовался тому, что разговор шел на китайском языке.
Если Най Хо Цин заметил иронию, или отсутствие энтузиазма, то никак этого не показал.
— Помощь в борьбе против империалистических дьяволов есть долг каждого человеческого существа. Тот, кто отказывается присоединиться к нашей борьбе, превращается в бешеную собаку дьяволов — а ты ведь знаешь, какая судьба ждет бешеных собак?
— Да, конечно, — пробормотал Бобби Фьоре.
Вот и попал между молотом и наковальней! Если он станет участника рейда, ящеры его пристрелят. Если откажется, его прикончат красные китайцы. Похоже, ему не суждено узнать, чем закончится сериал в Нанкине на авеню Эдуарда VII.
— Твой пистолет не слишком подходящие оружие для такой работы, — задумчиво проговорил Най Хо Цин. — Мы позаботимся о том, чтобы ты получил автомат. — Он поднял вверх руку. — Только не надо меня благодарить. Это необходимо не только для тебя, но и для удачного исхода миссии.
Бобби и не собирался его благодарить. Ему захотелось вновь оказаться в лагере вместе с Лю Хань. Как жаль, что он взялся учить китайца по имени Ло бросать мяч.
Презрительно изогнув губы — китаец, несмотря ни на что, в душе оставался пуританином — Най сказал:
— Почему бы тебе не спуститься вниз и не поразвлечься, если у тебя нет других планов? Мне нужно выяснить, что мы сможем сделать за такое время, и составить хороший план.
Фьоре не пришлось долго уговаривать спуститься вниз. Если в самом скором времени в него будут стрелять (он постарался не думать о том, что могут застрелить), то сегодня следует развлечься. Очень скоро он оказался в одной из комнат с зеркальными стенами и с русской светловолосой девушкой по имени Шура. По всем общепринятым стандартам она была красивее и лучше в постели, чем Лю Хань, поэтому Фьоре не понимал, почему не чувствует себя счастливым, когда возвращался домой.
— Интересно, знают ли наши чешуйчатые друзья о том, что у нас есть самые подробные планы крепости.
— Ящеры не стали бы ими пользоваться, даже если бы они попали к ним в руки, — ответил Егер.
Планы достались Егеру вовсе не из генерального штаба немецкого командования, а из Zeitschrift fur sudosteuropaischen Archaologie note 13. Скорцени находил это ужасно забавным и называл Егера «герр профессор» всякий раз, когда ему представлялся подходящий повод. Но даже Скорцени был вынужден признать, что и военные инженеры не сумели бы сделать лучших чертежей.
— Полагаю, ты прав, — сказал эсэсовец. — Просто они поняли, что это самое укрепленное здание в городе, вот почему они там и поселились.
— Да. — Егер не знал, имеют ли ящеры представление об археологии.
Разведка доносила, что они консервативны по своей природе (в чем он и сам имел возможность убедиться во время сражений с ними), и что у них имеются собственные представления относительно времени, которое должно пройти прежде, чем люди перестанут быть варварами. Из чего, по мнению Егера, следовало, что они не будут рассматривать здание, которому исполнилось всего полтора тысячелетия, как памятник древности.
— И что же вы собираетесь предпринять, чтобы выманить проклятых тварей наружу? — спросил Марко на вполне приличном немецком, впрочем, с довольно сильным акцентом.
Форма хорватского капитана цвета хаки контрастировала с серыми полевыми мундирами немецких офицеров. И хотя Петрович был в форме, Егер нервничал, когда находился рядом с ним — капитан больше походил на главаря разбойников, чем на офицера регулярной армии. Густая черная борода только усиливала это впечатление. Однако она не скрывала многочисленных шрамов у него на лице, по сравнению с которыми глубокий шрам на щеке Скорцени казался обычной царапиной.
Скорцени повернулся к хорвату и сказал:
— Терпение, друг мой. Мы хотим сделать все как следует — быстрота не имеет решающего значения.
Петрович нахмурился. Борода и шрамы делали его лицо угрожающим, а взгляд холодных глаз и вовсе леденил кровь. Для Петровича стоящая перед ними задача являлась не просто военной проблемой, он воспринимал ее как нечто личное. Из чего следовало, что он будет отважно сражаться, но что осмотрительности ему явно не хватает. Подобные оценки Егер делал автоматически, они давно стали для него жизненной необходимостью.
— А в чем собственно проблема? — резко спросил хорват. — Мы находимся на расстоянии орудийного выстрела от города. Остается лишь подвести артиллерию, открыть огонь и…
Мысль о том, что они станут бомбить здание, построенное в четвертом веке, вызвала у Егера тошноту, но он покачал головой совсем по другой причине.
— Артиллерия не заставит их выйти за стены города, капитан, а лишь послужит причиной для более активных действий. Ящеры займут позиции в горах. Сейчас они сидят на месте; меня это вполне устраивает — до тех пор, пока они ничего не предпринимают.
— Вы не стали бы болтать о терпении, если бы Сплит принадлежал Рейху,
— заявил Петрович.
Тут хорват был прав: Гитлер начинал вопить от ярости, как только Германия теряла хотя бы малую часть своей территории. Однако Егер не собирался говорить об этом вслух.
— У нас есть шанс выбить их из города, а не просто причинить некоторые неудобства. И я хочу быть уверен в том, что мы его не упустим.
Петрович одарил его сердитым взглядом — как и у многих других местных жителей у него было очень подходящее для этого лицо: длинное, худое, с глубоко посажеными глазами. Скорцени похлопал его по спине и сказал:
— Не беспокойтесь. Мы разберемся с мерзавцами. — Его голос звучал весело и уверенно.
Однако если слова Скорцени и убедили капитана, то вида он не подал.
— Вы, немцы, думаете, будто можете сделать все, что угодно, — заявил он в ответ. — И на сей раз вам лучше не допускать ошибок, или… — Он не уточнил, что именно будет с немцами, лишь отошел в сторону, качая головой.
Егер обрадовался, что Петрович ушел.
— Некоторые хорваты ужасные ублюдки, — негромко проговорил он.
Скорцени кивнул. Всякий, кто вызывал у Скорцени беспокойство, заслуживал самого серьезного внимания.
— Нам и в самом деле необходимо выманить ящеров из города, в противном случае Анте Павелич и усташи note 14 заключат союз с ящерами, и будут выполнять их условия до тех пор, пока те позволят им убивать сербов, евреев, боснийцев и…
— …и всех прочих соседей, — закончил за него Скорцени.
Он не стал упоминать о том, что немцы делали то же самое на востоке, только в гораздо более широком масштабе. Конечно, Скорцени не мог этого не знать; просто старался не думать. Егер сталкивался с подобным поведением и других немецких офицеров. Да и он сам вел себя точно так же, пока не понял, что игнорировать приходится слишком многое.
Скорцени взял висевшую на поясе флягу, отвинтил крышку, сделал большой глоток водки и протянул ее Егеру. Тот тоже выпил.
— Zhiveli, — произнес он одно из немногих слов, позаимствованных у сербо-хорватов.
Скорцени рассмеялся.
— Это что-то вроде: «надеюсь, твоя овца девственница», — сказал он, отчего Егер раскашлялся и чуть не подавился водкой.
Эсэсовец сделал еще пару глотков и убрал флягу. Затем огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто, кроме Егера, его не слышит, и прошептал:
— Вчера в городе мне удалось узнать кое-что интересное.
— Да? — сказал Егер.
Скорцени кивнул.
— Помнишь, когда я отправился в Безансон, мне чертовски трудно было найти ящера, который согласился бы с нами сотрудничать, потому что какой-то большой начальник приказал очистить город от тех, кто пристрастился к имбирю?
— Да, помню, — ответил Егер. — Однако тебе все-таки удалось. — Егер не забыл собственного восхищения, когда увидел Скорцени, с трудом вылезающего из узкого люка танка ящеров.
— Я всего лишь делаю свою работу, — хитро ухмыльнулся Скорцени, отчего шрам у него на щеке изогнулся. — Оказалось, что зовут большого начальника Дрефсаб, или что-то вроде того. Половина ящеров в Безансоне считала, что он поступил замечательно, очистив город от любителей имбиря — а остальные его ненавидели за то, что он так здорово справился со своей задачей.
— Ну, и что из того? — спросил Егер и задумался. — Подожди минутку, дай-ка я сам догадаюсь — этот Дреф-как-там-ero сейчас в Сплите?
— Знаешь, а ты умный парень! — с некоторым разочарованием проговорил эсэсовец, которому не удалось удивить собеседника. — Значит, я не ошибся, захватив тебя с собой. Ты прав, Егер, это тот самый ящер.
— Совпадение?
— Все возможно. — Тон Скорцени говорил о том, что он ни на мгновение не верит в совпадения. — Но если судить по тому, чего он добился во Франции, Дрефсаб должен быть одним из лучших специалистов. К тому же, здесь совсем нет любителей имбиря. Местные жители давно бы начали продавать его ящерам, да и те десять килограмм, которые я привез с собой, не пылились бы здесь, в Клисе. А если Дрефсаб прибыл сюда не из-за имбиря, то зачем?
— Для заключения сделки с хорватами?
Скорцени потер подбородок.
— Лучшего объяснения мне придумать не удалось. Ящерам нужно заключить союз, причем не только для того, чтобы укрепить свое положение здесь, но и потому, что Сплит был оккупирован итальянцами, когда ящеры его захватили. Потом их выбили из города хорваты. Чешуйчатые ребята помогают себе и итальянцам. Но все равно это похоже на песню с перевранным мотивом — что-то здесь не так.
Егер поспешил защитить свою теорию.
— Почему?
— В Безансоне Дрефсаб занимался полицейской работой, или вопросами безопасности — называй, как хочешь. Ты стал бы посылать представителя гестапо для заключения мирного договора?
Теперь пришел черед Егера оглядываться в поисках капитана Петровича, или его людей.
— Если бы мне пришлось иметь дело с Анте Павеличем и его хорватскими головорезами, возможно, я поступил бы именно так.
Скорцени закинул голову и расхохотался. Несколько стрелков, одетых в форму цвета хаки Независимой Республики Хорватия повернули головы — им стало интересно, что такого смешного сказал Егер.
— Ты полон коварства. Кажется, я уже говорил, тебе нечего делать в бронетанковых войсках.
— Ты вообще очень много говоришь. Однако далеко не все правда, — заметил Егер, после чего эсэсовец ткнул ему локтем под ребра.
Егер ответил ему тем же — просто чтобы напомнить, что с ним нельзя обращаться столь фривольно. Егер умел отступать, но — как и Скорцени — никогда не признавал свое поражение.
— Достань планы, посмотрим еще раз, — предложил Скорцени. — Мне кажется, я уже знаю, что следует сделать, но полной уверенности у меня нет.
— Егер молча выполнил просьбу Скорцени. Тот склонился над чертежами и закудахтал, как наседка: — Мне нравятся подземные ходы. Мы можем ими воспользоваться.
Он показывал на проходы под южной частью дворца Диоклетиана.
— Над ними были и другие коридоры, но сейчас от них ничего не осталось, — сказал Егер.
— Ну и черт с ними. — Скорцени не интересовала археология, для него имела значение лишь военная сторона проблемы. — Однако мне бы хотелось выяснить, что находится в подземных переходах?
— Во времена римлян их использовали в качестве кладовых, — ответил Егер. — Я не знаю, что там сейчас. Нам следует поговорить с нашими добрыми и верными союзника хорватами. — Он мог гордиться собой: в его словах напрочь отсутствовала ирония.
— Да, действительно, — подхватил Скорцени. — Я вот о чем думаю: не отыскать ли нам туннель, который начинается от наружной части стены и ведет прямо в один из подземных ходов…
— Только следует позаботиться о том, чтобы не попасть в казармы ящеров.
— Да, это существенно усложнит дело, — усмехнулся Скорцени. — Но если нам будет сопутствовать удача, мы попросим наших добрых и верных союзников совершить шумную атаку на стены и заставить всех ящеров там собраться… а потом мы проведем наших парней через туннель — и что тогда получится? Лошадиный член в заднице?
— Да, — кивнул Егер. — Мне нравится. — Потом, как истинный адвокат дьявола, он попытался найти слабые места плана: — Подвести людей и оружие к началу туннеля, или куда-нибудь рядом, будет совсем непросто. А нам потребуется большой отряд. Там очень обширные помещения — церковь, баптистерий и целый музей, и один только Бог знает, что еще. Ящеры наверняка разместили внутри кучу, солдат.
— Ящеры меня не беспокоят, — заявил Скорцени. — А вот если хорваты решат забраться к ним в постель, нам будет не унести ног. Мы должны всеми силами этому помешать, и мне наплевать, что придется отдать Павеличу, чтобы он остался на нашей стороне.
— Свободное управление Хорватией его вполне устроит. К тому же, он и так делает практически все, что пожелает, — с отвращением заметил Егер.
Создавалось впечатление, что Независимая Республика Хорватия видит только один шанс сохранить независимость: постоянно атаковать всех своих соседей в надежде, что ни один из них не сумеет накопить достаточно сил для ответного удара.
Если Скорцени и испытывал аналогичное отвращение к союзникам, он никак его не выказал.
— Мы можем обещать еще несколько участков на побережье — те, что сейчас контролируют итальянцы. Ему это понравится — появится возможность расправиться с новыми предателями. — Он говорил без сарказма; казалось, Скорцени прикидывает, как получше сбить цену на подержанную машину.
Егер не мог похвастаться таким же хладнокровием.
— Свинья Павелич создал грязный режим.
— Не стану с тобой спорить, — так же спокойно ответил Скорцени. — И если это так, то все местные ящеры, в том числе и Дрефсаб, скоро будут в наших руках. — Он стукнул кулаком по колену. — Так оно и будет.
По сравнению с капитуляцией перед ящерами, сделка с Анте Павеличем выглядела вполне приемлемой. Однако по сравнению со всем остальным она казалась Егеру абсолютно невозможной. И все же, не следует забывать, что до появления ящеров Павелич являлся верным и активным сторонником германского Рейха.
«И что после этого можно сказать о Германии?» — подумал Егер. — «Ничего хорошего».
* * * Шанхай поразил Бобби Фьоре. Большая часть города была чисто китайской, и напоминала ему увеличенный в размерах лагерь военнопленных, где они с Лю Хань провели столько времени. Пока все шло неплохо, на это он и рассчитывал. Однако Бобби не ожидал, что на длинных улицах окажется так много европейских зданий, построенных еще в двадцатых годах. Казалось, кто-то взял часть Парижа, перенес его на другой континент и бросил в самом центре Китая. По мнению Фьоре разные части города совсем не стыковались друг с другом.
А еще Бобби удивило то, как сильно разрушен город. С первого взгляда становилось ясно, что здесь шли жестокие сражения. Сначала японцы подвергли Шанхай массированным бомбардировкам, а потом, захватив в 1937 году, сожгли. Фьоре до сих пор помнил опубликованную в газетах фотографию обнаженного китайского мальчика, горько плакавшего среди развалин. Когда Бобби Фьоре увидел снимок впервые, он собрался немедленно отправиться воевать с японцами. Однако потом, как и многие другие, немного успокоился. А вскоре Япония напала на Пирл-Харбор — и стало ясно, что ему следовало послушаться зова своего сердца.
Когда ящеры заставили японцев отступить из Шанхая, они тоже не особенно церемонились с городом и сравняли с землей целые кварталы. Во многих местах человеческие кости до сих пор оставались не погребенными. Китайцы не торопились хоронить останки японских солдат — местные жители часто повторяли одно и то же: пусть они сгниют.
Однако несмотря ни на что, жизнь в городе, а особенно, в его китайской части, продолжала кипеть. Ящеры устроили штаб в одном из больших зданий, построенных в западном стиле; остальные так и остались лежать в руинах. А вот в китайских кварталах разрушенные дома с удивительной быстротой отстраивались вновь.
Поскольку ящеры, в основном, занимали европейские кварталы, Бобби Фьоре старался держаться поближе к ним. Работа, которую он согласился выполнять для красных, требовала, чтобы он максимально походил на китайца, старался увидеть и услышать как можно больше и докладывал обо всем интересном, что ему удается узнать, Най Хо Цину. Красный офицер обещал взять его с собой, когда Бобби соберет достаточно информации и партизаны устроят налет.
Однако пока ничего не происходило.
— Ну и пусть, — пробормотал себе под нос Фьоре. — Да, я бы с радостью прикончил парочку чешуйчатых ублюдков, но я не нанимался в герои.
Он прошел по Садовому мосту через речку Сучоу и направился на север в район Гонгкью. Как и всегда, на речке было полно джонок и других мелких китайских лодок, названия которых Фьоре не знал. Ему рассказали, что люди рождались, жили и умирали на борту таких лодок. Кто-то кормился тем, что удавалось выловить в реке; другие работали на земле, но спали в своих домах на воде.
Район Гонгкью, несмотря на свое китайское название, являлся частью европейского квартала. На часовой башне почты ящеры устроили наблюдательный пост, и, наверное, пулеметное гнездо.
Китайцы и не почитали деву Марию, но Бобби Фьоре захотелось заглянуть в храм Королевы Небес, находящийся всего в нескольких ярдах от Садового моста. Внутри храма находились изображения богов Лин Сян Чинга, который видел все на тысячи миль от Шанхая, и Чинг Сян Чинга, который слышал все на те же тысячи миль.
Фьоре посмотрел на небо.
— Они просто святые покровители храма, — пробормотал он, обращаясь к католическому Богу, который наверняка взирал на него с небес.
Однако небеса молчали. И Фьоре на сей раз прошел мимо храма Королевы Небес, хотя заходил туда раньше.
На улицах и пешеходных дорожках кипела жизнь. Однако лишь машины ящеров, или те, что они конфисковали у людей, проносились по проезжей части. Люди ездили на рикшах, велосипедах и тележках, запряженных гужевыми животными. Повсюду теснились нищие, некоторые писали на тротуарах истории своих бед — Фьоре не мог их прочитать. Они напомнили ему безработных, пытавшихся торговать яблоками в худшие времена Депрессии.
На рынке Гонгкью на углу Бунд и Вузанг Роудс шумела огромная толпа. Рыбаки с реки Сучоу, крестьяне, мясники — все громко кричали, расхваливая свой товар. Если рынок в лагере, где он жил с Лю Хань, напоминал стадион в Декатуре, то этот рынок Фьоре мог бы сравнить со стадионом «Янки».
Сюда приходили не только местные жители. Ящеры ловко пробирались от одного прилавка к другому. Они могли бы просто брать все, что им понравится; Най Хо Цин говорил, что сначала они так и делали.
«Теперь они платят, — рассказывал он. — Ящеры поняли, что если они берут какой-то товар просто так, ничего не заплатив, то в следующий раз его на рынке просто не будет».
Вот и сейчас, Фьоре заметил, как ящер купил живого омара и заплатил продавцу китайскими серебряными долларами, которые, по причине так и оставшейся для Фьоре тайной, назывались мексиканскими.
Спутник ящера сказал:
— Очень вкусные существа. Давай, Яанкс, купим еще пару штук. Приготовим для завтрашнего приема у командующего.
— Так и будет сделано, недосягаемый господин, — ответил покупатель омара, которого, очевидно, звали Яанкс. Он снова принялся торговаться с продавцом.
Фьоре наклонился, чтобы получше разглядеть китайца. Поля его конической соломенной шляпы прикрывали нос и слишком круглые глаза; он нарядился в грязновато-коричневое одеяние, напоминающее пижаму — так одевалось большинство местных жителей. Ящеры не замечали, что кожа у него более светлого оттенка, чем у остальных. Они полностью ушли в борьбу с клешнями омаров, норовивших схватить их за пальцы.
Бобби Фьоре последовал за ними обратно по Садовому мосту. Ящеры не обращали на него ни малейшего внимания. Для них он был всего лишь еще одним Большим Уродом.
«Интересно, о каком командующем вы говорили?» — беззвучно спрашивал у ящеров Фьоре. Они прошли через Городской сад, находившийся возле южного конца Садового моста, а затем направились в сторону Британского консульства. На лице Фьоре появилась свирепая усмешка, именно здесь находилась штаб-квартира губернатора Шанхая.
Далеко не все дома европейского квартала являлись роскошными зданиями, в которых раньше жили иностранцы, а теперь ящеры. На аллее Фучу Роуд, между неказистыми строениями, притулился ветхий домик под именем «Любимая»; название было написано на двери по-английски, а рядом, как предположил Фьоре, имелся перевод на китайский. Когда Фьоре вошел, его приветствовали звуки джаза — играл старый патефон. На фоне музыки слышались обрывки фраз на самых разных языках.
Он рассмеялся. Пай Хо Цин оказался большим ловкачом. Красные всегда считались пуританами. Кому придет в голову мысль, что один из их руководителей откроет публичный дом?
Бобби знал, что Най никогда не пользовался услугами местных девушек. Впрочем, он не возражал, если Фьоре приходил сюда получить удовольствие — некоторые русские девушки, чьи родители после революции оказались на проигравшей стороне и эмигрировали в Китай, были просто великолепны.
«Интересно», — подумал Фьоре, — «как они теперь относятся к сотрудничеству с красными».
Он никогда их об этом не спрашивал; Бобби научился держать рот на замке, когда собеседники вызывали у него сомнения или подозрения.
Он открыл дверь, ведущую в салон. Звуки джаза стали громче. А вот разговоры неожиданно прекратились. Затем девушки его узнали и снова начали болтать между собой.
Он нетерпеливо осмотрелся по сторонам, совсем как ребенок в кондитерском магазине. Русские, евразийки, китаянки, кореянки — некоторые в европейском нижнем белье, другие в облегающих шелковых платьях с разрезами в самых неожиданных местах…
— Могу я поговорить с дядей By? — спросил Фьоре; именно этим именем пользовался здесь Най Хо Цин.
У «Любимой» имелось еще одно замечательное преимущество: здесь он мог разговаривать на родном языке. Почти все девушки понимали по-английски, а две или три свободно им владели.
Одна из русских девушек, блондинка в шелковом платье с невероятно длинным разрезом, показала на лестницу и ответила:
— Да, Бобби, он своей комнате.
— Спасибо, Шура. — Бобби с трудом оторвался от созерцания молочно-белого бедра и направился к лестнице.
На втором этаже он отсчитал третью дверь налево и постучал. Здесь следовало быть абсолютно точным — он случайно мог помешать кому-то в самый неподходящий момент. В Шанхае многие носили пистолеты.
Най Хо Цин открыл дверь, держа в руках автомат. Увидев Фьоре, он сразу же опустил оружие. Конечно, Най и не думал расслабляться — иногда Бобби казалось, что китаец вообще всегда начеку.
— Заходи, — пригласил он и закрыл за Фьоре дверь. — Какие у тебя новости?
Бобби ненавидел разговаривать на своем невнятном китайском, но прекрасно знал, что собеседник придет в ярость, если он предложит использовать в качестве переводчицы одну из девушек. Красный офицер жестом предложим ему сесть. На противоположной стене множество отражений также уселось в кресло — они все-таки находились в борделе.
Фьоре рассказал Най Хо Цину о том, что ему удалось услышать на рынке Гонгкью. Най внимательно его выслушал, задал несколько вопросов, а потом кивнул.
— Так ты говоришь, завтра в Британском консульстве будет ужин для командного состава? — Он немного помолчал. — Может быть, мы сумеем преподнести чешуйчатым дьяволам сюрприз?
— Да, — кивнул Бобби Фьоре; один из недостатков переговоров на китайском языке состоял в том, что он ничего не мог уточнить.
«Да», или «нет» — вот и все его возможности.
Улыбка Най Хо Цина неожиданно оказалась довольно симпатичной.
— Я поступил мудро, когда решил использовать тебя здесь, а не ликвидировать в провинции. Ты приносишь мне ценную информацию, которую без тебя получить бы не удалось.
— Это хорошо, — с трудом выдавил из себя улыбку Бобби.
В обычном разговоре он бы не понял китайское слово ликвидировать, но Най Хо Цин прибегал к нему очень часто. Красные всегда называли вещи своими именами и действовали без особых хитростей Если ты против них, покупай надежный страховой полис.
Но самым удивительным в Най Хо Цине было то, что, когда он переставал быть революционером или мафиози, то становился невероятно обаятельным человеком. Казалось, он прячет свой смертоносный арсенал в специальный ящик, который повсюду таскает с собой и использует по мере надобности, но когда необходимость в нем отпадает, Най Хо Цин моментально превращался в милейшего симпатягу Теперь его улыбка стала широкой и счастливой, словно мысли о ликвидации ему никогда не приходили в голову.
— Я собираюсь оказать тебе ответную услугу Уверен, что ты меня правильно поймешь.
— Да? Какую услугу? — с подозрением спросил Фьоре.
Слово «услуги» всегда звучало привлекательно. Порой они таковыми и оказывались — как, например, в тех случаях, когда Най Хо Цин разрешал ему порезвиться с девочками. Но иногда…
Похоже, наступил именно такой случай.
Продолжая сиять, Най Хо Цин сказал:
— Я собираюсь выполнить обещание, которое тебе дал: ты войдешь в состав нашей атакующей команды.
— Хм, спасибо. — На сей раз, Фьоре даже обрадовался тому, что разговор шел на китайском языке.
Если Най Хо Цин заметил иронию, или отсутствие энтузиазма, то никак этого не показал.
— Помощь в борьбе против империалистических дьяволов есть долг каждого человеческого существа. Тот, кто отказывается присоединиться к нашей борьбе, превращается в бешеную собаку дьяволов — а ты ведь знаешь, какая судьба ждет бешеных собак?
— Да, конечно, — пробормотал Бобби Фьоре.
Вот и попал между молотом и наковальней! Если он станет участника рейда, ящеры его пристрелят. Если откажется, его прикончат красные китайцы. Похоже, ему не суждено узнать, чем закончится сериал в Нанкине на авеню Эдуарда VII.
— Твой пистолет не слишком подходящие оружие для такой работы, — задумчиво проговорил Най Хо Цин. — Мы позаботимся о том, чтобы ты получил автомат. — Он поднял вверх руку. — Только не надо меня благодарить. Это необходимо не только для тебя, но и для удачного исхода миссии.
Бобби и не собирался его благодарить. Ему захотелось вновь оказаться в лагере вместе с Лю Хань. Как жаль, что он взялся учить китайца по имени Ло бросать мяч.
Презрительно изогнув губы — китаец, несмотря ни на что, в душе оставался пуританином — Най сказал:
— Почему бы тебе не спуститься вниз и не поразвлечься, если у тебя нет других планов? Мне нужно выяснить, что мы сможем сделать за такое время, и составить хороший план.
Фьоре не пришлось долго уговаривать спуститься вниз. Если в самом скором времени в него будут стрелять (он постарался не думать о том, что могут застрелить), то сегодня следует развлечься. Очень скоро он оказался в одной из комнат с зеркальными стенами и с русской светловолосой девушкой по имени Шура. По всем общепринятым стандартам она была красивее и лучше в постели, чем Лю Хань, поэтому Фьоре не понимал, почему не чувствует себя счастливым, когда возвращался домой.