Тертлдав Гарри. Тьма надвигается

   — В этот раз выйдет иначе, — предрек сержант Йокаи. — Хотел бы я, чтобы ты оказался прав, но вряд ли. Сейчас козьи дети приволокли с собой куда больше кораблей и куда больше драконов, чем тогда.
   Сражение в прибрежных водах затянулось на все утро. Дьёндьёшский адмирал, руководивший обороной острова, бросал свои корабли в бой небольшими группами — понемногу их и топили. Если бы он обрушил на куусаман весь свой флот, результат мог бы оказаться более существенным. А так нападавшие понемногу перемалывали оборону дьёндьёшцев.
   Ближе к полудню над траншеями пронесся новый крик, который подхватил и рядовой Иштван:
   — Шлюпки! Десантные шлюпки!
   Не все дьёндьёшские ядрометы были выведены из строя — некоторые в предыдущих боях с куусаманскими крейсерами молчали и не выдали своего местоположения противнику. Иштван заорал от восторга, когда вокруг куусаманских шлюпок начали рваться снаряды, ломая и переворачивая хрупкие суденышки.
   Драконы дьёндьёшцев, разукрашенные на восточный манер алыми и синими, черными и желтыми полосами, пикировали на десантников. На десантных шлюпках невозможно было установить зенитные жезлы, способные поразить ящера, и часть лодчонок окутало жидкое пламя.
   Но остальные продолжали надвигаться на Обуду. Те, что побольше, легко скользили по становым жилам — так много их сходилось к берегам острова, что из-за них он стал предметом раздора между Дьёндьёшем и Куусамо. Остальные же двигались как в рассветные дни мира — под парусами или на веслах. Невысокие, приземистые темноволосые солдаты набились в шлюпки, как маслины в банку.
   — Не такие уж они страшные, — заметил Соньи, который не так давно прибыл на Обуду, чтобы видеть куусаман в бою. — Я любого из них заломать могу.
   В этом он был прав, да только толку от его правоты не было никакого, чего солдат никак не в силах был понять. Иштван постарался объяснить ему.
   — До тех пор, пока у косоглазых есть заряды в жезлах и головы на плечах — а у них и то и другое есть, пропади они пропадом! — ты в жизни не подберешься к любому из них настолько близко, чтобы за глотку ухватить.
   — Верно сказано. — Сержант Йокаи, похоже, сам удивился, что соглашается с Иштваном, вместо того чтобы обрушиться на солдата с руганью. — Не вздумай мне тут сказать, что эти уроды-недоростки драться не умеют — еще как умеют! И не вздумай сказать, что им не под силу отнять у нас этот вонючий островок — уже бывало и такое! Так что наше дело — не позволить им отнять его снова, если хотим и дальше смотреть на звезды.
   Куусамане, попавшие в дьёндьёшский плен, когда Обуда в очередной раз переходила из рук в руки, сейчас гнули спины на тяжелых работах в материковой части страны или на других островах, находящихся под властью экрекека Арпада. С дьёндьёшцами, попавшими в руки куусаман, происходило нечто, без сомнения, столь же скверное. Пленный раб может поднимать взгляд к вышним звездам, но много ли радости доставит ему их свет?
   Иштван понадеялся, что ему не придется узнать это на своем опыте. Первые куусаманские шлюпки достигли берега. Солдаты выпрыгивали в воду и бежали к ближайшим укрытиям. Иштван и его товарищи открыли шквальный огонь, противники падали один за другим, но не везде береговые укрепления защитников обошли стороной залпы катапульт, и во многих местах высадка прошла успешно. Отовсюду слышались тревожные вопли — десантники уже начинали обходить с флангов передовые позиции обороняющихся.
   — Отступаем! — кричал офицер. — Задержим их на склонах горы Соронг!
   Отступление скверно действует на боевой дух любых солдат и тем более на дьёндьёшцев, полагавших себя народом воинов. Однако когда вставал выбор между отходом и перспективой оказаться в окружении, даже самые бесстрашные воители прислушивались к голосу здравого смысла.
   Вокруг отступавших солдат рвались некрупные ядра.
   — Пропади пропадом эти козлом деланные куусамане! — прорычал сержант Йокаи. — Надо ж было им притащить с собой легкие катапульты!
   — Мы делали то же самое, когда отбивали у них Обуду, — напомнил Иштван.
   — А все равно пропади они пропадом! — ответил сержант.
   На это возразить было нечего.
   Впереди вздыбилась черными фонтанами земля под ударами тяжелых ядер. Высоко над головами пронесся яростный вопль дракона. Йокаи был прав: к этой атаке куусамане и впрямь подготовились намного лучше, чем к той, что провалилась год назад.
   Часть оборонительных позиций на нижних склонах горы Соронг уже пострадала от артиллерийского огня. Едва не падая в траншею, не засыпанную взрывами, Иштван высказал вслух то, что тревожило всех его товарищей:
   — А удержаться-то мы сможем?
   При всех своих недостатках сержант Йокаи имел одно достоинство — он никогда не юлил.
   — Не от нас зависит, — ответил он. — Если косоглазые вонючки смогут закрепиться в здешних водах, им под силу будет затащить на остров достаточно солдат, чтобы задавить нас массой, и достаточно драконов, чтобы поджарить всех наших на лету. А если наш флот отгонит их, уже мы сможем перебросить подкрепления, а им не повезет.
   Это звучало разумно, хотя солдату и неприятна была мысль о том, что судьба его находится в чужих руках. Только теперь, когда рота закрепилась на позиции, Иштван почувствовал, что голоден. В поясном кармане у него завалялась пара галет, и солдат торопливо сожрал их. В животе перестало бурчать. Кое-кто из его товарищей уже съел все, что смог прихватить из казармы. Дожидаться припасов со склада на вершине Соронга можно было еще долго.
   Иштвану стало любопытно: жив ли Боршош и не лозоходец ли подал запоздалое предупреждение. Может, чародею пришлось сражаться, как настоящему офицеру. А может, он уже мертв или попал в плен, как многие дьёндьёшцы.
   — Ничего не поделаешь, — пробормотал солдат.
   Уже темнело — куда только день провалился? Сегодня на Обуде скучать не приходилось — и то хлеб. Иштван поплотнее завернулся в одеяло и попытался заснуть.
 
   По тому, как неловко Скарню размахивал мотыгой, всякий, кто хоть малость понимал в крестьянском ремесле, сообразил бы, что этот человек вышел в поле мало не первый раз в жизни. Многие из альгарвейских солдат, шагавших мимо по проселку, сами были родом с таких же хуторов. Но они не ожидали увидать на полях Валмиеры никого, кроме крестьян, и не присматривались к побежденным слишком внимательно.
   Когда последний рыжик скрылся за купой ореховых деревьев, капитан отложил мотыгу и глянул на свои ладони. По ним тоже было видно, что труд крестьянина для маркиза внове. Мозоли на ладонях были не застарелыми, желтыми и твердыми, точно копыта, — по краям их еще болтались клочки лопнувших волдырей.
   Спина Скарню болела зверски. Плечи и бедра — тоже.
   — Может, нам стоило все же сдаться в плен, сержант? — пробормотал он со вздохом. — Было бы легче.
   Рауну развел руками — стертыми до такой же степени. Хотя старый ветеран и происходил из простонародья, до сих пор ему не приходилось трудиться в поле.
   — Телу-то легче — тут не посумлеваешься, — ответил он. — Но если бы легче стало душе, мы бы сдались вместе со всей армией.
   — У меня сил не хватило, — промолвил Скарню, — так что это очко на твой счет.
   Грубая суконная рубаха и штаны натирали страшно. В прежней жизни маркиз ни за что не надел бы такую дерюгу. Но он не смог бы продолжать сопротивление захватчикам из лагеря для военнопленных, а те никогда не выпустили бы капитана, не убедившись, что боевой дух покинул его. Едва ли Скарню удалось бы обмануть альгарвейцев… и он очутился здесь, где бывшему офицеру приходилось изображать не предателя, а всего лишь земледельца.
   — Если нас теперь поймают, — равнодушно заметил Рауну, — то пристрелят, конечно.
   — Знаю. Так они поступали в оккупированных феодах Валмиеры в Шестилетнюю войну, — ответил Скарню. — Я изучал это в школе.
   — Верно, — проговорил Рауну. — А потом, когда мы взяли те несколько маркизатов восточнее Соретто, то платили рыжикам той же монетой. Ежели кто на нас косо глянет — мы решали, что сучий потрох на фронте не навоевался, и давали огоньку.
   Этому Скарню в школе не учили. На уроках выходило, что правда и справедливость всегда был на стороне Валмиеры. Скарню верил в это очень долго. И до сих пор хотел верить.
   Он повел плечами, пытаясь расправить сведенные от боли мышцы. Полоть сорняки его в школе точно не учили. Мера безумия дворянина, вознамерившегося освоить ремесло землепашца, превосходила ту степень сумасшествия, которую принято было называть просто «эксцентричностью».
   Скарню снова взмахнул мотыгой и в виде исключения сумел поддеть пучок осота, а не молодую пшеницу.
   — Приятно знать, что не мы одни остались верны королю и державе, — проговорил он, изничтожая очередной сорняк.
   — Да такие всегда есть, — отозвался сержант. — В чем нам взаправду повезло, так это в том, что мы такого отыскали. Обратись мы за помощью к любому другому… в здешних краях каждый второй крестьянин, а то и больше, не удивлюсь — сдаст нас рыжикам скорей, чем плюнуть успеешь.
   — На то похоже, — мрачно согласился Скарню. — Только ведь не должно так быть, знаешь.
   Хмыкнув, Рауну вернулся на какое-то время к прополке, уничтожая одуванчики и прочую зелень, которой на поле не место, с той же сосредоточенной яростью, что и альгарвейцев.
   Наконец, когда оба добрались до конца борозды, сержант спросил:
   — Сударь… ваше благородие, дозвольте как на духу сказать?
   Он уже давно не называл Скарню «вашбродь» — в его устах почтительное обращение звучало укором.
   — Иначе и не вздумай, Рауну, — ответил капитан. — Без твоих советов я бы недолго протянул.
   — Дольше, чем вам кажется, пожалуй, но не в этом суть, — отозвался Рауну. — Сколько я сумел вызнать из разговоров, хозяин здешний, граф Энкуру, — тот еще негодяй.
   — Доля правды в этом есть, спорить не стану, — согласился Скарню. — Но при чем тут… — Он запнулся, чувствуя себя глупо. — Крестьяне скорее потерпят в хозяевах альгарвейцев, чем графа Энкуру, — ты это хочешь сказать?
   Рауну кивнул.
   — То и говорю. Знавал я таких дворянчиков, что в жизни не догадались бы, к чему я клоню. — Он перевел дух. — И в этом часть той беды, в которую попала Валмиера, понимаете?
   — Простонародье должно быть верно своему господину, как господин верен королю, — промолвил Скарню.
   — Вы, конечно, правы, сударь, — вежливо отозвался Рауну. — Но господа должны и заслуживать верности, не так ли?
   Сестра Скарню ответила бы «нет» без всяких раздумий. Краста предположила бы — да и полагала, — что ее благородной крови довольно, чтобы требовать повиновения. И велела бы высечь Рауну на конюшне за дерзость мыслить иначе. Прежде чем Скарню получил под свое начало роту солдат, его отношение оставалось схожим, хоть и менее выраженным.
   — Есть разница, не так ли? — медленно проговорил он. — Люди пойдут так далеко, как готов завести их вождь, но ни на шаг дальше.
   В этом он убеждался на всем протяжении злосчастной недавней войны.
   — Точно так, сударь. — Рауну кивнул. — И в другую сторону они пойдут так далеко, как оттолкнут их вожди, — вот ради чего мы собрались выйти на охоту этой ночью. Мы должны показать людям не только за что выступаем, но и против чего.
   Ближе к вечеру поглядеть, что они наработали за день, явился приютивший их крестьянин. Гедомину всюду ходил с палкой — наследство Шестилетней войны. Возможно, поэтому он недолюбливал альгарвейцев в достаточной мере, чтобы выступать против них, но подтвердить это Скарню не сумел бы: о себе хуторянин рассказывал неохотно.
   Окинув взглядом поле, он потер подбородок и бросил:
   — Ну, если бы вы вовсе ничего не делали — было бы хуже.
   И с этой похвалой, от которой у обоих солдат уши горели, повел беглецов в дом.
   Его супруга Меркеля — вторая жена, младше мужа едва ли не вдвое — подала работникам ужин: кровяная колбаса и тушеная кислая капуста, хлеб и домашнее пиво. Скарню недоумевал про себя, как хромоногий бобыль смог завоевать ее сердце. Приходили ему в голову и другого рода мысли, но капитан надеялся, что воспитание поможет ему скрыть их от Гедомину.
   Когда стемнело, Гедомину медленно поднялся по лестнице на чердак и так же медленно спустился, сжимая в левой руке волшебную палочку. Оружие было не столь мощным, как те жезлы, что принесли с собой Скарню и Рауну, — предназначалось оно больше для того, чтобы настрелять мелкой дичи. Но и человек, поймав тонкий луч в сердце, больше не встанет.
   Сунув жезл под мышку, Гедомину послал жене воздушный поцелуй и вместе со Скарню и Рауну вышел в ночь. Свои жезлы солдаты прятали в амбаре. Гедомину при необходимости мог передвигаться неожиданно легко и быстро. Он вел их по ночному лесу тропками настолько узкими, что Скарню заблудился бы на них и при дневном свете.
   — За короля Ганибу! — окликнул их кто-то на очередном пересечении тропинок.
   — Валмиера! — отозвался Гедомину.
   Скарню бы мог придумать более изобретательные пароль и отзыв — эти первыми пришли бы на ум альгарвейцам. Но это могло подождать. Сейчас они присоединились к маленькому отряду из четверых не то пяти крестьян, чтобы в ночной тишине поспешить к деревне Павилоста.
   — Жалость, право, что мы не можем заглянуть в гости к самому графу Энкуру, — заметил Скарню.
   Семи или восьми партизан недостаточно, чтобы взять приступом графский замок, если только стража на стенах не спит — а стража Энкуру, по слухам, бдила день и ночь.
   — Довольно будет и управляющего, — ответил один из местных жителей. — Даже лучше будет, правду говоря. Это он собирает подати, которыми нас обложил Энкуру, и вдвое сверх того, так что сам разбогател, точно граф. И сами знаете, что к рыжикам он ластится. Вся округа на двадцать миль отсюда рада будет его в гробу увидать.
   До войны заговорить о дворянине или его управляющем в таком тоне значило совершить государственную измену. Формально рассуждая, ничего не изменилось. Но это был шанс нанести удар по альгарвейцам, что значило намного больше.
   Гедомину невольно подчеркнул это.
   — Народ должен понять, что нельзя покорно исполнять что ни скажет любой погадок в юбке — если не хочешь жестоко за это поплатиться.
   — На том и порешим, — заключил Рауну. — Туда, туда, и вон туда тоже, — указал он позиции, откуда удобно было вести огонь по дому управляющего — самому большому и роскошному во всей деревне, оставаясь при этом незамеченными. — Пошевеливайтесь!
   Крестьяне торопливо разбрелись по местам. Скарню позволил командовать сержанту — Рауну не раз доказывал, что разбирается в своем деле.
   — А теперь, — ветеран коротко кивнул маркизу, — получайте!
   Подхватив с земли булыжник, сержант запустил его в соблазнительно широкое окно.
   Звон битого стекла смешался с гневными воплями. Дверь распахнулась. Словно из разворошенного мальчишками муравейника, на улицу выбежали двое альгарвейцев и светловолосый мужчина в бархатных панталонах и таком же камзоле — без сомнения, управляющий. Должно быть, они решили, что это шалят деревенские мальчишки. Свою ошибку они осознали быстро, но ненадолго — налетчики спалили их на полушаге. Мертвые тела рухнули наземь беззвучно — так тихо, что никто даже не выглянул из дома — узнать, что случилось. Рауну разрешил эту проблему, запустив булыжником в соседнее окно.
   Из дому выскочили, ругаясь, еще двое альгарвейцев и один валмиерец. Увидав мертвые тела товарищей посреди улицы, они застыли на крыльце, и это погубило их. Скарню спалил одного, его товарищи — остальных.
   — В доме, наверное, еще остался народ, — бросил Рауну. — Заглянуть, что ли?
   Это был вопрос стратегии, а не тактики, поэтому сержант обратился с вопросом к своему командиру. Но Скарню, поразмыслив, мотнул головой.
   — Мы сделали то, за чем приходили. Сейчас мы не можем позволить себе нести потери.
   — Разумно сказано, — согласился сержант. — Ладно, уносим ноги.
   Так же неслышно, как входили в Павилосту, налетчики покинули деревню. Позади крики и женский визг свидетельствовали о том, что плоды их трудов обнаружены.
   — Мнится мне, что тот, второй поганец в штанах, был Энкуру собственной персоной, в гости к управляющему наведался, — заметил Гедомину. — Будем надеяться.
   — Да, это был бы сильный удар, — согласился Скарню. — В следующий раз, куда бы мы ни целились, так легко не придется. В этот раз враг не опасался ничего. Дальше — будут бояться.
   — Пусть боятся, — ответил старик. — Мы обернемся обратно простыми крестьянами, и все. Никто на крестьян не обращает внимания. А как уймется шум, снова по рыжикам вдарим. — Он оглянулся через плечо: — Не отставайте! А то до утра домой не доберемся. Меркеля ждет.
   Скарню прибавил шагу. Ловчей подстегнуть его Гедомину не мог и нарочно.
 
   В этот раз, когда Пекка прибыла в Илихарму, номер в «Княжестве» за ней уже не оставляли. Вместо этого магистр Сиунтио поселил чародейку у себя дома. Одна мысль об этом приводила Пекку в восторженное оцепенение. Остановиться в «Княжестве» было наградой. А пожить бок о бок с величайшим чародеем-теоретиком эпохи — привилегией.
   — Вы так думаете? — переспросил Сиунтио, когда они вошли с улицы в дом и Пекка уже не могла сдержать восторга. — А что же ваш муж, этот юноша… Лейно? Не волнуется у себя в Каяни, что я, вдовец, попытаюсь вас соблазнить?
   — Магистр, да ему такое в голову никогда не придет! — горячо воскликнула Пекка. — Никогда!
   — М-да? — Сиунтио поцокал языком. — Экая жалость. Я, знаете, не такой уж старик…
   Уши Пекки запылали.
   — Он знает, что вы достойный человек, — попыталась она исправить положение.
   — Умный юноша ваш муж, — проговорил Сиунтио. — Должно быть, умный, коли вас удержал. А вот хватит ли у него фантазии представить меня каким я был в его годы, а то и младше? Сомневаюсь; фантазия молодежи редко принимает подобное направление.
   Пекка тут же попыталась представить Сиунтио своим ровесником — в качестве упражнения. Разгладила мысленно морщины, закрасила седины, расправила плечи… и присвистнула.
   — О, магистр, да вы, верно, пользовались большим успехом!
   Сиунтио с улыбкой кивнул. Глаза его блеснули. На миг Пекке пришло в голову, что он и вправду может соблазнить ее, — и столь же мимолетным было искушение поддаться. Потом старый чародей улыбнулся чуть по-иному, и Пекка расслабилась, испытывая некоторое разочарование.
   — Я бы никогда не стал искать благорасположения гостьи в своем доме, — проговорил он. — Это было бы нечестно. Возможно, в следующий раз вы опять остановитесь в «Княжестве»…
   — Быть может… а возможно, вернусь сюда, где моя добродетель останется в безопасности, — ответила Пекка с лукавой улыбкой.
   Сиунтио, благослови его силы горние, на том и остановился.
   — Возможно, в этот раз оно и к лучшему, — заметил он, хохотнув напоследок, — потому что нам потребуются все силы к завтрашнему совещанию.
   — О да, — согласилась Пекка. — Признаюсь, я была удивлена, узнав, что вы подтвердили результаты моих опытов.
   — Все и каждый, — ответил Сиунтио. — Каждый и по нескольку раз. Если мы и дальше будем повторять этот опыт, то, позволю себе заметить, избавим мир от изрядного количества лишних желудей.
   Голос его звучал легкомысленно и шутливо, как в те минуты, когда он посмеивался над гостьей, но под напускной веселостью таилось жадное рвение гончей, напавшей на след. Пекка чуяла его и сама. Подобное тянулось к подобному, согласно одному из главных законом магии.
   — И какова, по вашему мнению, причина этого эффекта, магистр? — спросила она.
   — Сударыня, не имею представления, — посерьезнев, сознался Сиунтио. — Вам удалось обнаружить нечто новое и неожиданное. Вот почему еще, не считая блуда, я жалею об ушедшей молодости: хотел бы я, чтобы у меня больше времени оставалось, чтобы пройти по этому следу. Сейчас я могу только заметить, что след есть, но не более того.
   — Я пыталась найти объяснение, но эффект не вписывается ни в одну из знакомых мне теоретических моделей.
   — Это означает всего лишь, что нам следует разработать несколько новых теоретических моделей, дорогая моя, — ответил Сиунтио. — Печальны времена, когда мудрецы убеждены в собственном всеведении. Так уже было в эпоху Каунианской империи, хотя в Елгаве или Валмиере со мною не согласились бы. Так уже было сотню лет назад, по всему восточному Дерлаваю и на нашем родном острове. А потом были открыты становые жилы, и все начало меняться. И теперь все изменится, но уже на новый лад.
   — Изменится на новый лад, — эхом откликнулась Пекка. — Мне нравится. Когда соберутся остальные?
   — Завтра ближе к полудню или чуть пораньше, — беспечно ответил Сиунтио. — А пока будьте как дома. Не «Княжество», конечно, пуховых перин и деликатесов не обещаю, но, быть может, на моих книжных полках вы найдете для себя нечто такое, чего не предоставит читальный зал при гостинице.
   Пекка и сама знала, что бросает нетерпеливые взгляды на хозяйскую библиотеку.
   — Лучше вам обыскать мои чемоданы, прежде чем проводить на вокзал, — предупредила она. — Меня одолевает искушение учинить здесь разорение, какое чинили сибианские пираты на наших берегах.
   Набравшись смелости, она стащила с полки компендиум старокаунианских заклятий роста и принялась проглядывать его. Возможно, кто-то нашел ответ на ее загадку еще во времена империи, которую Сиунтио только что высмеял.
   Звать чародейку к ужину пришлось дважды — так она зачиталась. Разгадки она не нашла — да и не надеялась, правду сказать, особенно, — но чтение оказалось прелюбопытнейшее. Кроме того, каунианский был языком настолько изящным и точным, что даже самая нелепая чушь на нем звучала убедительно.
   На ужин были бараньи отбивные и каша из репы с маслом: ближе к тому, что Пекка могла приготовить сама, чем к роскошной кухне «Княжества», но совсем неплохо.
   — Вы слишком снисходительны ко мне, — отмахнулся Сиунтио, когда Пекка рассыпалась в похвалах. — Я ограничиваю себя простой пищей, которую не в силах испортить даже безрукий старик вроде меня.
   — Это не я слишком снисходительна к вам, — поправила Пекка. — Это вы слишком строги к себе.
   — Ха! — отмахнулся Сиунтио к ее досаде, после чего, к досаде еще большей, не позволил колдунье мыть тарелки. — Вы моя гостья, — заявил он. — На постоялом дворе вам не пришлось бы отрабатывать ночлег на кухне и у меня не придется.
   Стариковское упрямство позволило ему одержать верх.
   Наутро Пекка встала раньше хозяина (постель оказалась не слишком мягкой, да вдобавок непривычной), и, когда тот вошел на кухню, селедка уже жарилась. Старик сердито воззрился на колдунью.
   — Отведайте хлеба с медом, — с милой улыбкой проговорила она, указывая на накрытый стол. — Тогда у вас лицо будет не такое кислое.
   Ничего подобного не случилось. Вдобавок Пекка постаралась покончить с завтраком раньше хозяина и, пока тот торопливо дожевывал селедку, заняла место у мойки. Сиунтио взялся было по новой сверлить ее взглядом, но не выдержал и, отхлебнув пива, расхохотался.
   — Ну если невтерпеж, давайте трудитесь, — разрешил он. — Должно быть, муж совсем вас заездил, но это уже его беда и ваша.
   Пекка отказалась удостоить эти слова даже презрительным фырканьем.
   Первым на совещание пришел Пиилис, за ним по пятам явились Алкио и Раахе. Для Пекки у чародеев-теоретиков находились только многословные похвалы.
   — Вы дали нам повод для споров на ближайший год, — заметила Раахе с такой широкой улыбкой, что, казалось, она вовсе неспособна спорить с кем-либо.
   — Куда запропастился Ильмаринен? — проворчал Сиунтио, расхаживая взад-вперед по гостиной. — Если кому и под силу отыскать смысл в явлении, слишком невероятном, чтобы в него поверить, так это он. Ильмаринен даже думает наизнанку.
   — Если кому и под силу отыскать смысл в моих опытах, то, наверное, вам, магистр, — промолвила Пекка.
   Но Сиунтио покачал головой.
   — Я мыслю глубже Ильмаринена. Я мыслю масштабней Ильмаринена. Но Ильмаринен… он мыслит иначе, чем я. Иначе, чем все остальные ученые. Полагаю, — старик вздохнул, — Ильмаринен находит свое неумение приходить вовремя весьма забавным.
   Прошел добрый час, прежде чем явление блудного чародея народу все же состоялось. Ильмаринен не извинился. Пекке показалось, что от него пахнет вином. Если так показалось не ей одной, никто, однако, вслух об этом не упомянул.
   — Ну вот мы и собрались, — заявил чародей. — Колдуны-теоретики без теорий. Разве не чудо? А все ваша вина! — Он ухмыльнулся Пекке. — Поставили целый мир на уши, а что с ним дальше делать — сами не знаете.
   — Ставить мир с ног на голову нарочно никому в голову обычно не приходит, — заметил Сиунтио. — Я, во всяком случае, на это надеюсь.
   — Вы правы, магистр, — поддержал его Алкио. — Пока мы ищем способы расширить нынешний круг знаний, мы движемся осторожными шажками. Только когда мы спотыкаемся, тогда, едва не падая, вынуждены бываем шагать широко, чтобы восстановить равновесие.
   — Очень красиво, — согласился Ильмаринен. — Было бы лучше, когда бы вся эта белиберда что-то значила, но все равно — как сказано!
   — Кстати о значениях, — не без яда в голосе вмешался Пиилис. — Вы, полагаю, уже готовы объяснить нам, в чем заключается смысл опытов госпожи Пекки?
   — Разумеется, — отозвался Ильмаринен. Все жадно воззрились на него. У Пекки промелькнуло в голове, что чародей мог повредиться рассудком. — Ее опыт показывает, — продолжал Ильмаринен, — что мы знаем гораздо меньше, чем нам казалось до того, как она поставила этот опыт. Я вам уже говорил это не раз, но меня же никто не слушает.