Страница:
Когда последние подразделения пехоты оседлали перевал, перекрыв кровеносную жилу елгаванской армии, Сабрино снова поднял свое крыло в воздух. К тому моменту противник уже сообразил, что пытаются совершить альгарвейцы. С востока налетели груженные ядрами драконы, чтобы обрушить смерть на солдат, оставшихся в тылу основной армии Елгавы. Но было их, на взгляд Сабрино, слишком мало, и, нагруженные гибельными ядрами, летели они не быстрее усталых ящеров полковника и его подчиненных. Разве что горстка врагов долетела, чтобы сбросить свой груз на головы альгарвейцам.
Взвыв от восторга, Сабрино погрозил им кулаком.
— Бутылка заткнута, будьте вы прокляты! — крикнул он врагам. — Клянусь силами горними, бутылка заткнута!
— Поимели! — с горечью воскликнул Талсу. — Вот что с нами случилось. Нас поимели.
— Ага, — не менее желчно поддержал его Смилшу. — Так бывает, когда слишком пристально смотришь вперед. Кто-нибудь подкрадется со спины да как засадит до самых…
— Перевалов, — закончил вместо него Талсу.
Смилшу рассмеялся — не потому, что шутка вышла особенно веселая, а потому, что если не смеяться, так впору было плакать.
— Нам бы лучше исправить дело, да побыстрее, — продолжал солдат, — или эту войну впору будет в навозную кучу отправлять.
— А что, еще не пора? — поинтересовался Смилшу.
Талсу ответил не сразу. По его мнению, пора уже наступила. До тех пор, пока рыжики удерживают перевалы — все перевалы до единого, если верить паническим слухам, — как прикажете елгаванцам доставлять провизию и боеприпасы солдатам? Ответ был прост и понятен: а никак!
— Может, — предположил он в конце концов, — нам стоило снять с фронта больше солдат, чтобы попытаться выбить альгарвейскую пробку?
Смилшу насмешливо поклонился ему.
— О да, генерал, это было бы великолепно. Тогда рыжики оттеснили бы нас еще дальше.
Талсу в отчаянии всплеснул руками. Валун, за которым скрывались оба, был достаточно велик для таких театральных жестов: никакой альгарвейский снайпер не сумел бы заметить солдат за ним.
— Ну а чего ты ожидал? Конечно, блужьи дети ударили по всему фронту. Они не просто хотели нас отрезать — они собираются нас перерезать, до последнего. — Он понизил голос. — И, об заклад бьюсь, мы бы навоевали куда больше и лучше, когда бы наши офицеры думали так же.
— Единственный, о ком можно было бы такое сказать, был полковник Адому, — ответил Смилшу, — и вспомни, чем это для него кончилось.
Он тоже говорил негромко — что оказалось весьма разумно, поскольку мимо прошел полковник Баложу, занявший место способного, энергичного, но недостаточно удачливого Адому. Талсу покачал головой. «Прошел» было, пожалуй, слишком сильным словом. Точнее было бы выразиться «пробрел». Взгляд Баложу слегка блуждал, словно полковника только что огрели кирпичом по голове. У солдата возникло нехорошее подозрение, что большинство офицеров Елгавы чувствует себя именно так. Альгарве всю державу словно кирпичом по голове огрела.
Баложу рассеянно кивнул обоим рядовым.
— Крепитесь, бойцы, — промолвил он, хотя в первую очередь ему самому нужно было последовать собственному совету. — Очень скоро атаки альгарвейцев ослабнут.
— Так точно, ваше благородие, — отозвался Талсу, хотя никакой причины полагать, что альгарвейцы когда-нибудь остановятся, полковник ему не сообщил. Оба рядовых низко поклонились; отважным бойцом Баложу, может, и не был, зато любые отступления от устава карал беспощадно. Довольный, полковник двинулся дальше, по его пухлой физиономии блуждало все то же недоуменное выражение.
— Ага, — очень-очень тихо пробормотал Смилшу, — этот нас таки приведет к победе.
Сказанные другим тоном, его слова могли бы оказаться комплиментом полковнику. А так Талсу оглянулся, чтобы увериться — никто не слышал.
— Не знаю, — так же шепотом отозвался он, — ради чего мы продолжаем драться, когда война все равно что проиграна.
— Тоже хороший вопрос, — согласился Смилшу. — И еще один вопрос, который не стоит задавать нашему дражайшему высокоблагородному полковнику. Помяни мое слово: если он тебе и ответит, то разве что перед тем, как упрятать тебя в ближайшую темницу.
— Спасибо, я лучше сам что-нибудь придумаю, — ответил Талсу. — Например, что мы пытаемся сохранить свои шкуры. Даже если бросить жезл и поднять руки перед первым же встречным альгарвейцем — это еще бабушка надвое сказала, что он возьмет тебя в плен. С тем же успехом прожжет тебе башку и дальше пойдет.
— Да, рыжики — настоящие дикари, — согласился Смилшу. — Всегда дикарями были и навсегда, думаю, дикарями останутся.
— Верно, — пробормотал Талсу.
Но ему некстати вспомнилось, как резали глотки альгарвейским пленникам, когда требовалось восполнить заряды в жезлах. Жестокостью могли похвалиться не одни альгарвейцы.
А потом его перестало волновать, чья жестокость страшней, потому что на занятые его полком позиции альгарвейцы обрушили град ядер. Над головой пронеслись драконы, роняя бомбы и поливая огнем елгаванцев, которых канонада застала врасплох. С воплями на своем грубом щебечущем наречии рыжики, точно демоны, ринулись вперед.
Они перебегали от скалы к скале, словно горные гамадрилы дальнего запада. Но обезьяны не носят жезлов. Обезьяны не тащат станковые посохи и катапульты на спинах бронированных бегемотов. Обезьяны не призывают на помощь драконий пламень.
Талсу отступал вместе со всем полком. Ничего другого не оставалось: отходить — или попасть в ловушку и сгинуть. Рядом оказался Варту; из рассаженного лба стекала на щеку кровь.
— Не жалеешь, — крикнул ему солдат, — что не отправился домой дослуживать родичам Дзирнаву?
— Силы горние, нет! — ответил лакей бышего командира полка. — Там мне платили бы за то, чтобы надо мной измываться. Здесь, если какие-то вонючие альгарвейцы хотят меня обиходить, я хотя бы имею право отстреливаться.
Припав на колено, он выпустил огненный луч, прикрывая товарищей, и отбежал на несколько шагов, отступая перебежками, как настоящий ветеран.
Талсу, к несчастью, прекрасно понимал, что и ему, и его товарищам отступать вскоре будет некуда. Альгарвейцы все еще блокировали перевал — единственную связь с родиной. Ему стало интересно, что станут делать полковник Баложу и его командиры, когда армия застрянет в капкане. Что бы ни пришло им в голову, это окажется, без сомнения, очередной полумерой неспособной разрешить главную проблему: у альгарвейцев было больше фантазии, чем полагалось, а у елгаванцев… меньше.
На попавший в окружение полк обрушилась очередная канонада. Все новые и новые альгарвейцы ломились через изломанную передовую. Талсу начинало казаться, что высшее командование не успеет ничего сделать, чтобы вызволить попавших в котел, потому что разгром был близок. Возможно, ему стоило все же попробовать сдаться в плен, потому что шансы уцелеть в нескончаемом бою становились все более ничтожными.
Драконы пикировали, точно соколы, и палили, палили. В нескольких шагах от Талсу пламя окутало бойца — он все бежал и вопил, и кусты на его пути вспыхивали, пока, наконец, несчастный не упал и не затих. Талсу принял твердое решение сдаться первому же встречному альгарвейцу, который не попытается пристрелить его на месте.
— Сюда! — неожиданно вскричал Смилшу. — За мной!
Сейчас Талсу пошел бы куда угодно, лишь бы выбраться из ловушки, в которую угодил его полк. Вонь обугленной плоти товарищей жгла ему ноздри. Вслед за приятелем он ринулся в гору по узкой тропе. И не он один: за ними бежал Варту и еще с полдюжины солдат. Никто из них, Талсу был уверен, понятия не имел, куда ведет тропа, да и ведет ли вообще куда-либо. Сейчас это не имело никакого значения. Хуже, чем здесь, быть уже не могло.
Или так думал Талсу, прежде чем еще один раскрашенный белым, зеленым и алым дракон спикировал на него. На узкой тропе некуда было бежать и негде спрятаться. Вскинув жезл к плечу, солдат открыл шквальный огонь. Если ему суждено умереть здесь, он умрет сражаясь. Будь у него хоть полшанса уцелеть, он предпочел бы остаться в живых… но солдат не всегда получает свои полшанса.
Иногда — слишком редко, особенно в последние дни среди елгаванцев — удача оставалась с солдатом. Талсу не единственный открыл огонь по дракону, но всегда настаивал, что именно его луч попал чудовищу в глаз, испепелив крошечные, полные ненависти мозги. Вместо того чтобы превратить беглецов в живые факелы, ящер вместе с седоком обрушился наземь в десятке шагов от них, загородив своей тушей тропу. Мертвая тварь тут же вспыхнула дымным пламенем. Седок не шевелился — видимо, при падении свернул себе шею.
Талсу не стал бы жаловаться. Готовый погибнуть в следующую секунду, он словно пробудился к новой жизни.
— Пошли! — крикнул он.
Солдат до сих пор не знал, куда идет. Ему было все равно. Тропа ложилась под ноги, и этого было достаточно.
— Дракона спалить! — воскликнул Смилшу. — Если бы кто видел, нас бы медалями обвешали!
— В гробу я видел их медали, — отрубил Талсу. Он оглянулся: ни офицеров вокруг, ни сержантов. Некому им распоряжаться. Отрезанный не только от жалких ошметков полка, но и от всей армии, от всей Елгавы, он чувствовал себя до нелепости свободно. — Пошли. Попробуем унести ноги.
— Вроде бы уже унесли, — заметил Варту.
Это была почти правда. Бывший лакей покосился на небо, опасаясь, без сомнения, что еще один дракон поймает его на лжи. Но у альгарвейцев были дела более важные, чем гонять по горам нескольких заблудившихся пехотинцев. Их драконы сеяли смерть среди елгаванцев, все еще пытавшихся выбить с перевала отряды противника. Талсу и его товарищи, оказавшиеся в стороне от главного удара, были быстро забыты.
— Знаете, — проговорил Смилшу, когда они одолели несколько миль на восток — сколько можно было судить, на восток. — По-моему, эта тропа выведет нас в предгорья на другой стороне хребта.
— Если ты прав, — отозвался Варту, — ребята в золотых галунах о ней, похоже, и не слыхивали. Если бы всякие герцоги да графья знали, по этой тропе шло бы пополнение.
Смилшу задумчиво кивнул.
— Да. Если проберемся через горы, то можем стать героями, если сообщим об этом командованию.
Они прошли еще немного.
— Если выбирать, — промолвил Талсу, — между тем, чтобы стать героем, и тем, чтобы выбраться из этой клятой войны…
Лишь через несколько шагов он осознал, что именно такой выбор и стоит перед ними. Он смачно плюнул.
— Что хорошего сделали мне эти герцоги да графья? Со мной — да, всякое делали. Все сделали, чтобы меня на тот свет отправить. Пусть попотеют теперь.
Он двинулся дальше. Никто из товарищей не возразил ему ни словом.
Глава 16
Взвыв от восторга, Сабрино погрозил им кулаком.
— Бутылка заткнута, будьте вы прокляты! — крикнул он врагам. — Клянусь силами горними, бутылка заткнута!
— Поимели! — с горечью воскликнул Талсу. — Вот что с нами случилось. Нас поимели.
— Ага, — не менее желчно поддержал его Смилшу. — Так бывает, когда слишком пристально смотришь вперед. Кто-нибудь подкрадется со спины да как засадит до самых…
— Перевалов, — закончил вместо него Талсу.
Смилшу рассмеялся — не потому, что шутка вышла особенно веселая, а потому, что если не смеяться, так впору было плакать.
— Нам бы лучше исправить дело, да побыстрее, — продолжал солдат, — или эту войну впору будет в навозную кучу отправлять.
— А что, еще не пора? — поинтересовался Смилшу.
Талсу ответил не сразу. По его мнению, пора уже наступила. До тех пор, пока рыжики удерживают перевалы — все перевалы до единого, если верить паническим слухам, — как прикажете елгаванцам доставлять провизию и боеприпасы солдатам? Ответ был прост и понятен: а никак!
— Может, — предположил он в конце концов, — нам стоило снять с фронта больше солдат, чтобы попытаться выбить альгарвейскую пробку?
Смилшу насмешливо поклонился ему.
— О да, генерал, это было бы великолепно. Тогда рыжики оттеснили бы нас еще дальше.
Талсу в отчаянии всплеснул руками. Валун, за которым скрывались оба, был достаточно велик для таких театральных жестов: никакой альгарвейский снайпер не сумел бы заметить солдат за ним.
— Ну а чего ты ожидал? Конечно, блужьи дети ударили по всему фронту. Они не просто хотели нас отрезать — они собираются нас перерезать, до последнего. — Он понизил голос. — И, об заклад бьюсь, мы бы навоевали куда больше и лучше, когда бы наши офицеры думали так же.
— Единственный, о ком можно было бы такое сказать, был полковник Адому, — ответил Смилшу, — и вспомни, чем это для него кончилось.
Он тоже говорил негромко — что оказалось весьма разумно, поскольку мимо прошел полковник Баложу, занявший место способного, энергичного, но недостаточно удачливого Адому. Талсу покачал головой. «Прошел» было, пожалуй, слишком сильным словом. Точнее было бы выразиться «пробрел». Взгляд Баложу слегка блуждал, словно полковника только что огрели кирпичом по голове. У солдата возникло нехорошее подозрение, что большинство офицеров Елгавы чувствует себя именно так. Альгарве всю державу словно кирпичом по голове огрела.
Баложу рассеянно кивнул обоим рядовым.
— Крепитесь, бойцы, — промолвил он, хотя в первую очередь ему самому нужно было последовать собственному совету. — Очень скоро атаки альгарвейцев ослабнут.
— Так точно, ваше благородие, — отозвался Талсу, хотя никакой причины полагать, что альгарвейцы когда-нибудь остановятся, полковник ему не сообщил. Оба рядовых низко поклонились; отважным бойцом Баложу, может, и не был, зато любые отступления от устава карал беспощадно. Довольный, полковник двинулся дальше, по его пухлой физиономии блуждало все то же недоуменное выражение.
— Ага, — очень-очень тихо пробормотал Смилшу, — этот нас таки приведет к победе.
Сказанные другим тоном, его слова могли бы оказаться комплиментом полковнику. А так Талсу оглянулся, чтобы увериться — никто не слышал.
— Не знаю, — так же шепотом отозвался он, — ради чего мы продолжаем драться, когда война все равно что проиграна.
— Тоже хороший вопрос, — согласился Смилшу. — И еще один вопрос, который не стоит задавать нашему дражайшему высокоблагородному полковнику. Помяни мое слово: если он тебе и ответит, то разве что перед тем, как упрятать тебя в ближайшую темницу.
— Спасибо, я лучше сам что-нибудь придумаю, — ответил Талсу. — Например, что мы пытаемся сохранить свои шкуры. Даже если бросить жезл и поднять руки перед первым же встречным альгарвейцем — это еще бабушка надвое сказала, что он возьмет тебя в плен. С тем же успехом прожжет тебе башку и дальше пойдет.
— Да, рыжики — настоящие дикари, — согласился Смилшу. — Всегда дикарями были и навсегда, думаю, дикарями останутся.
— Верно, — пробормотал Талсу.
Но ему некстати вспомнилось, как резали глотки альгарвейским пленникам, когда требовалось восполнить заряды в жезлах. Жестокостью могли похвалиться не одни альгарвейцы.
А потом его перестало волновать, чья жестокость страшней, потому что на занятые его полком позиции альгарвейцы обрушили град ядер. Над головой пронеслись драконы, роняя бомбы и поливая огнем елгаванцев, которых канонада застала врасплох. С воплями на своем грубом щебечущем наречии рыжики, точно демоны, ринулись вперед.
Они перебегали от скалы к скале, словно горные гамадрилы дальнего запада. Но обезьяны не носят жезлов. Обезьяны не тащат станковые посохи и катапульты на спинах бронированных бегемотов. Обезьяны не призывают на помощь драконий пламень.
Талсу отступал вместе со всем полком. Ничего другого не оставалось: отходить — или попасть в ловушку и сгинуть. Рядом оказался Варту; из рассаженного лба стекала на щеку кровь.
— Не жалеешь, — крикнул ему солдат, — что не отправился домой дослуживать родичам Дзирнаву?
— Силы горние, нет! — ответил лакей бышего командира полка. — Там мне платили бы за то, чтобы надо мной измываться. Здесь, если какие-то вонючие альгарвейцы хотят меня обиходить, я хотя бы имею право отстреливаться.
Припав на колено, он выпустил огненный луч, прикрывая товарищей, и отбежал на несколько шагов, отступая перебежками, как настоящий ветеран.
Талсу, к несчастью, прекрасно понимал, что и ему, и его товарищам отступать вскоре будет некуда. Альгарвейцы все еще блокировали перевал — единственную связь с родиной. Ему стало интересно, что станут делать полковник Баложу и его командиры, когда армия застрянет в капкане. Что бы ни пришло им в голову, это окажется, без сомнения, очередной полумерой неспособной разрешить главную проблему: у альгарвейцев было больше фантазии, чем полагалось, а у елгаванцев… меньше.
На попавший в окружение полк обрушилась очередная канонада. Все новые и новые альгарвейцы ломились через изломанную передовую. Талсу начинало казаться, что высшее командование не успеет ничего сделать, чтобы вызволить попавших в котел, потому что разгром был близок. Возможно, ему стоило все же попробовать сдаться в плен, потому что шансы уцелеть в нескончаемом бою становились все более ничтожными.
Драконы пикировали, точно соколы, и палили, палили. В нескольких шагах от Талсу пламя окутало бойца — он все бежал и вопил, и кусты на его пути вспыхивали, пока, наконец, несчастный не упал и не затих. Талсу принял твердое решение сдаться первому же встречному альгарвейцу, который не попытается пристрелить его на месте.
— Сюда! — неожиданно вскричал Смилшу. — За мной!
Сейчас Талсу пошел бы куда угодно, лишь бы выбраться из ловушки, в которую угодил его полк. Вонь обугленной плоти товарищей жгла ему ноздри. Вслед за приятелем он ринулся в гору по узкой тропе. И не он один: за ними бежал Варту и еще с полдюжины солдат. Никто из них, Талсу был уверен, понятия не имел, куда ведет тропа, да и ведет ли вообще куда-либо. Сейчас это не имело никакого значения. Хуже, чем здесь, быть уже не могло.
Или так думал Талсу, прежде чем еще один раскрашенный белым, зеленым и алым дракон спикировал на него. На узкой тропе некуда было бежать и негде спрятаться. Вскинув жезл к плечу, солдат открыл шквальный огонь. Если ему суждено умереть здесь, он умрет сражаясь. Будь у него хоть полшанса уцелеть, он предпочел бы остаться в живых… но солдат не всегда получает свои полшанса.
Иногда — слишком редко, особенно в последние дни среди елгаванцев — удача оставалась с солдатом. Талсу не единственный открыл огонь по дракону, но всегда настаивал, что именно его луч попал чудовищу в глаз, испепелив крошечные, полные ненависти мозги. Вместо того чтобы превратить беглецов в живые факелы, ящер вместе с седоком обрушился наземь в десятке шагов от них, загородив своей тушей тропу. Мертвая тварь тут же вспыхнула дымным пламенем. Седок не шевелился — видимо, при падении свернул себе шею.
Талсу не стал бы жаловаться. Готовый погибнуть в следующую секунду, он словно пробудился к новой жизни.
— Пошли! — крикнул он.
Солдат до сих пор не знал, куда идет. Ему было все равно. Тропа ложилась под ноги, и этого было достаточно.
— Дракона спалить! — воскликнул Смилшу. — Если бы кто видел, нас бы медалями обвешали!
— В гробу я видел их медали, — отрубил Талсу. Он оглянулся: ни офицеров вокруг, ни сержантов. Некому им распоряжаться. Отрезанный не только от жалких ошметков полка, но и от всей армии, от всей Елгавы, он чувствовал себя до нелепости свободно. — Пошли. Попробуем унести ноги.
— Вроде бы уже унесли, — заметил Варту.
Это была почти правда. Бывший лакей покосился на небо, опасаясь, без сомнения, что еще один дракон поймает его на лжи. Но у альгарвейцев были дела более важные, чем гонять по горам нескольких заблудившихся пехотинцев. Их драконы сеяли смерть среди елгаванцев, все еще пытавшихся выбить с перевала отряды противника. Талсу и его товарищи, оказавшиеся в стороне от главного удара, были быстро забыты.
— Знаете, — проговорил Смилшу, когда они одолели несколько миль на восток — сколько можно было судить, на восток. — По-моему, эта тропа выведет нас в предгорья на другой стороне хребта.
— Если ты прав, — отозвался Варту, — ребята в золотых галунах о ней, похоже, и не слыхивали. Если бы всякие герцоги да графья знали, по этой тропе шло бы пополнение.
Смилшу задумчиво кивнул.
— Да. Если проберемся через горы, то можем стать героями, если сообщим об этом командованию.
Они прошли еще немного.
— Если выбирать, — промолвил Талсу, — между тем, чтобы стать героем, и тем, чтобы выбраться из этой клятой войны…
Лишь через несколько шагов он осознал, что именно такой выбор и стоит перед ними. Он смачно плюнул.
— Что хорошего сделали мне эти герцоги да графья? Со мной — да, всякое делали. Все сделали, чтобы меня на тот свет отправить. Пусть попотеют теперь.
Он двинулся дальше. Никто из товарищей не возразил ему ни словом.
Глава 16
Рота Теальдо маршировала по проселку среди полей. В воздухе стоял густой аромат фенхеля. Елгаванцы сдабривали этой травкой свои колбасы. Теальдо рассеяно откусил еще кусок от твердой серой палки, которую прихватил на хуторе в паре миль отсюда. Поначалу ему не понравилось — фенхель придавал мясу какой-то медицинский привкус — но, если привыкнуть, оказалось неплохо.
Тут и там в полях трудились елгаванские крестьяне. При виде вышагивающих альгарвейских солдат они замирали, вглядываясь. Теальдо указал на ближайшего — сутулого, приземистого старика, что оперся в раздумье на мотыгу.
— Интересно, что у него в башке творится? Не ожидал, небось, увидать нас по эту сторону Брадано?
— Ему-то нечего бояться, а вот дочкам его… — заметил Тразоне, присмотревшись, — когда не внучкам, пожалуй, и побояться можно. Хрыч старый, верно, надеется, что крепко их запер, чтобы мы не нашли.
Сержант Панфило хлестнул вздлядом обоих болтунов.
— Времени у нас нет, чтобы вам, котам блудливым, каждую елгаванскую девку на кол насаживать. Вот закончится здесь война, обустроят нам веселые дома — обустроят, а скорей здешние займут, тут их много. А покудова юбки попусту не задирайте!
— Стареет наш сержант, — вполголоса заметил Теальдо. — Ему и потерпеть можно.
Тразоне кивнул со смехом. К несчастью для солдата, полголоса оказалось вполне достаточно, чтобы следующие полторы мили Панфило поминал всех родственников неосторожного.
К тому времени, когда сержант закончил, Теальдо уже казалось, что уши у него обугливаются. Убедиться в этом мешала только постоянно висящая в воздухе гарь. Беремоты и драконы двигались впереди основной массы пехотинцев, как это было и в южной Валмиере, с той единственной разницей, что в Елгаве, едва преодолев горные перевалы, они практически не встречали сопротивления.
Четверо или пятеро местных жителей сошли на обочину, пропуская альгарвейских солдат. На всех были грязные, рваные мундиры, но оружия ни у кого не видно было.
— Сударь, — спросил кто-то у капитана Галафроне, — разве не положено таких сгонять в лагеря для пленных?
— Проку не вижу силы тратить, — ответил выслужившийся из рядовых офицер. — Для этих война уже кончилась. Идут они домой — куда еще податься? А когда доберутся, всем и каждому расскажут, что нас не победить. Это мы и хотим втолковать всей Елгаве.
Такому здравомыслию могли бы позавидовать многие офицеры самых что ни на есть голубых кровей. Теальдо одобрительно кивнул. Эти елгаванцы уже ни с кем не станут воевать; они были настолько измождены и грязны, что, возможно, принадлежали к числу редких счастливчиков, вырвавшихся из «котла» по ту сторону гор. Зачем тратить время и отряжать солдат, чтобы препроводить их в лагерь?
Один из светловолосых елгаванцев погрозил кулаком восточному горизонту.
— Спалите наши дворяны! — крикнул он на скверном альгарвейском и повторил то же на родном наречии. Товарищи его закивали.
— Не боись, приятель! — бросил ему Тразоне. — Об этом мы позаботимся!
Теальдо не мог судить, поняли его приятеля елгаванцы или нет. Так или иначе, никакого значения это не имело. Король Доналиту еще не подписал акт о капитуляции, но война была все равно что окончена. Еще немало елгаванцев падет под огнем из-за упрямства своего монарха и немного альгарвейцев, но и это, с точки зрения Теальдо, было неважно. Когда скорлупа гор оказалась взломана, из нее легко было извлечь сладкое мясо.
— Пошевеливайтесь, ленивые вы ублюдки! — подгонял Галафроне своих подчиненных. — Поднажмите! Чем глубже мы воткнем нож, тем трудней будет чучелкам извертеться и тем больше крови они прольют.
Капитан прилагал все усилия, чтобы крепким словом и своим примером гнать роту вперед, но Теальдо заметил, что получалось у него не так убедительно, как в кампании против Валмиеры. Даже старый вояка полагал, что альгарвейцы находятся в шаге от победы.
Словно в доказательство этому, час спустя рота столкнулась с целой толпой елгаванцев, под присмотром нескольких альгарвейских охранников шагающих на запад, в плен. Смурными или несчастными кауниан назвать было трудно. Они улыбались, хохотали, перешучивались со своими конвоирами. Попасть в лагерь для военнопленных казалось им завидной судьбой.
— Вырожденцы ковнянские, — презрительно бросил Тразоне.
— Может, и так, — ответил Теальдо, — а может, и нет. Радоваться, что жив остался, вроде бы еще не преступление.
— Может, ты и прав, — отозвался Тразоне без особой уверенности. — Но ты, приятель, добрей меня выходишь, вот что.
Теальдо только плечами пожал. Затевать спор из-за елгаванцев казалось ему глупым, но в собственной правоте рядовой оставался убежден. Будь он елгаванским солдатом — особенно к востоку от гор, где никто не ожидал боев, — Теальдо, хотя и не вырожденец, сам радовался бы, что сохранил шкуру в целости.
Ближе к вечеру пара слишком упорных елгаванцев открыла огонь по Теальдо и его товарищам с заброшенного поля. Галафроне спустил на них всю роту, сказав только:
— Вы знаете что делать, парни. Взять их!
И альгарвейцы взяли — методично, словно траншею копали. Золотоволосые оказались славными солдатами, и противникам их пришлось потрудиться. Но двое против роты не продержатся долго, даже если укрытие у них хорошее. Один из елгаванцев погиб страшной смертью — луч ударил его под ребра, пока солдат палил в надвигающихся альгарвейцев. Второй бросил жезл, поняв, что ему не уйти, и поднялся, вскинув руки.
— Ладно, парни, — с улыбкой крикнул он на хорошем альгарвейском, — вы меня прижали.
В лагерь для военнопленных он не попал.
— С нами в такие игры не играют, — прорычал Тразоне, пробираясь сквозь кустарник обратно к дороге.
— Играть-то можно, — отозвался Теальдо, — только выиграть нельзя. Не в мяч и не в шашки играем — голова в закладе. Если кости скверно лягут, так просто из игры не выйдешь.
— Силами горними клянусь, ты прав, — согласился Тразоне. — Если кто возьмется палить в меня или в наших ребят — поплатится.
— Вся страна поплатится, — закончил Теальдо.
Приятель его кивнул, потом запрокинул голову и гулко расхохотался от восторга.
В деревне, где они остановились на ночь, елгаванцы, должно быть, пытались отбиться — половина ее выгорела дотла. Многие дома были разрушены взрывами, на стенах других остались шрамы от лучей станковых жезлов, вроде тех, какие стояли на спинах бегемотов. В ноздри Теальдо ударили кислая гарь и тошнотворный, сладковатый запах тления.
Несколько елгаванцев еще бродили среди развалин, сторожкие и пуганые, как сопровождавшие их деревенские псы. Взять с них было нечего; все, чем владели местные жители до того, как через деревню прокатилась первая волна вторжения, уже испарилось. Парочка самых смелых подходила к лагерю, клянчила поесть. Одни альгарвейцы бросали им куски, другие бранили и гнали.
Теальдо выпало стоять в карауле посреди ночи. Это был один из немногих случаев за все время вторжения в Елгаву, когда солдат ощущал себя на опасном посту. Если какой-нибудь упрямый каунианин вроде тех парней, что застали врасплох его роту, подкрадется к часовому, тому придется туго. Когда Теальдо вытряхнули из-под одеяла посреди ночи, солдат подумал, что его будет клонить в сон на посту, — да какое там!
Стоило мышке прошуршать в траве, как часовой уже целил, вскинувшись, из жезла в темноту на случай, если это окажется тварь более опасная. Стоило ухнуть сове, Теальдо подпрыгивал. Раз что-то в полуразрушенной деревне рухнуло с грохотом, и солдат распластался на земле, словно над ним пролетело крыло боевых драконов. Поднявшись, он чувствовал себя полным идиотом… но знал, что при любом неожиданном шуме вновь заляжет. Для любого солдата, который хочет дожить до конца войны, главным принципом должно стать «доверяй, но проверяй».
Немного погодя к нему и впрямь подошел елгаванец, но открыто, подняв руки, так что видно было, что он безоружен. И все равно Теальдо резко окликнул его:
— Стоять!
Доверять местным жителям у него не было причин. А вот не доверять — были, да еще какие!
Елгаванец застыл, спросив что-то вполголоса на своем наречии. Только тогда солдат сообразил, что перед ним женщина. Но жезла не опустил — мало ли что.
Незнакомка повторила непонятную фразу.
— Ни слова не понимаю, — отозвался Теальдо.
Женщина развела руками — она тоже не понимала его. Потом она приложила ладонь к губам и потерла живот: «Я голодна». Понять ее иначе невозможно было при всем старании. Когда солдат не двинулся с места, женщина положила ладонь ниже и покачала бедрами, а потом снова потерла живот. Перевода не требовалось и теперь: «Если накормишь, я тебе отдамся».
Позже Теальдо подумывал, что мог ответить иначе, если бы не провел так много времени в дороге и так мало — под одеялом. Наверное, мог — когда вступала нужда, солдат удовлетворял ее, даже если за это приходилось платить. Или все же не мог… потому что одно дело — платить серебром, а вот так… Кроме того, очень уж он вымотался.
Вытряхнув из поясного кошеля галету и кусок отдающей фенхелем колбасы, он сунул их в опасливо подставленные ладони елгаванки. Та осторожно приняла еду и со вздохом принялась расстегивать рубаху, исполняя неприятную, однако неизбежную повинность.
Теальдо покачал головой.
— Не стоит, — бросил он. — Давай уматывай отсюда. Убирайся и поешь где-нибудь.
Говорил он по-альгарвейски — другим языкам солдат не был обучен. Чтобы в значении его слов не оставалось сомнений, он сделал вид, будто отталкивает елгаванку. Это она поняла: поклонилась часовому низко-низко, будто герцогу или даже самому королю. Потом оправила рубаху, наклонилась, чтобы чмокнуть солдата в щеку, и торопливо скрылась в темноте.
Сменщику своему он не рассказывал о случившемся. И приятелям поутру — тоже. Те лишь посмеялись бы над ним за то, что не воспользовался случаем. Он и сам на их месте посмеялся бы над растяпой.
Вскоре после рассвета долгий марш возобновился. Но рота недалеко успела уйти на восток, прежде чем к капитану Галафроне подскакал курьер от полковника Омбруно. Галафроне выслушал его, кивнул, послушал еще немного и вскинул руки, останавливая марширующих.
— Мы их разгромили! — крикнул он. — Король Доналиту бежал из дворца, как Пенда Фортвежский, когда ункерлантцы подступали к его столице. Надеюсь, мы поймаем сукина сына, потому что иначе он окопается на Лагоаше — куда ж ему еще податься? Но его наместник — герцог какой-то не то министр — подписал безоговорочную капитуляцию. Ура королю Мезенцио — и трижды ура за то, что больше нам не придется воевать!
— Мезенцио! — счастливо заорал Теальдо вместе со всеми.
Да, Галафроне знал, о чем мечтает простой солдат.
— Болван! — вскричал конунг Свеммель великим криком. — Идиот! Остолоп! Межеумок! Сгинь с глаз наших! Опала наша на тебе, и вид твой — как скверна в очах наших! Вон!!!
Указательное местоимение второго лица в ункерлантском почти вышло из употребления. Пользовались им порою возлюбленные и еще реже — люди, охваченные иными сильными чувствами. Как сейчас Свеммель.
Маршал Ратарь поднялся на ноги.
— Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество, — ответил он четко, словно конунг дозволил ему встать прежде, вместо того чтобы призвать не в палату для приемов, а в тронный зал и там продержать унизительно распростертым на ковре перед сборищем высших придворных чинов под тугими струями своей ненависти.
Словно в годы учебы в королевской военной академии, Ратарь исполнил поворот «кру-гом» и двинулся к выходу из зала. Придворные перешептывались за его спиной, но маршал делал вид, будто не слышит. Разобрать все дословно он не мог, но и так знал, о чем рассуждают придворные в расшитых камзолах: делают ставки на то, когда конунг Свеммель объявит о казни и как именно опальный военачальник лишится жизни. Оба эти вопроса занимали и самого Ратаря, но будь он проклят, если позволит кому-либо узнать об этом.
Спину его буравили десятки взглядом. Ратарю пришло в голову, что дворцовая стража может арестовать его сразу за тяжелыми бронзовыми дверями. Когда этого не случилось, маршал тихонько поцокал языком — знак облегчения, столь же примечательный для невозмутимого Ратаря, как обморок — для любого другого генерала.
От тронного зала палату, где ункерлатские дворяне оставляли оружие, прежде чем предстать перед своим монархом, отделял короткий коридор. Остановившись, Ратарь ткнул пальцем в сторону маршальского меча.
— Дай сюда! — бросил он лакею, чьей единственной обязанностью было приглядывать за роскошно изукрашенными режущими предметами и самому блистать галунами.
Лакей заколебался.
— Э, господин маршал…
Ратарь оборвал его резким взмахом руки. Если бы пальцы его сжимали рукоять указанного меча, лакею не поздоровилось бы.
— Дай сюда! — повторил он. — Я маршал Ункерланта, и конунг не разжаловал меня покуда.
Пожалуй, единственное, чего не сделал Свеммель. Разжаловать маршала в рядовые было, надо полагать, милосерднее. Но формально Ратарь был прав.
— Если его величество потребует вернуть меч, я сдам его конунгу или тому, кого назначит конунг на мое место. Но не вам, сударь мой!
Он набычился, пошире расставив ноги, готовый наброситься на упрямого слугу. Прикусив губу, лакей снял маршальский меч с настенной скобы и передал Ратарю.
— Благодарю, — промолвил Ратарь, словно ему повиновались без спору, потом повесил ножны на перевязь и вышел.
Проходя по дворцу, маршал оставлял за спиной смятение и ужас. Встречные замирали, глядя ему вслед и показывая пальцами: не только поварята, служанки и прочий легкомысленный народец, но и стражники, и даже дворяне, недостаточно важные, чтобы оказаться приглашенными на публичное унижение военачальника — все они не видели, что случилось в тронном зале, но знали. Без сомнения, знал весь Котбус. А не позднее послезавтрашнего дня узнает распоследний крестьянин в герцогстве Грельц.
На маршала поглядывали, как на больного смертельной болезнью, который не сошел еще в могилу. Так оно, в сущности, и было, ибо царская опала убивала верней и мучительней, чем моровые поветрия, с которыми чародеи и лекари могли хотя бы с малой долей успеха бороться.
Даже офицеры его собственного штаба, когда маршал вернулся в военное министерство, не знали, как обращаться к нему. Некоторые — немногие — с явным облегчением приветствовали вернувшегося из дворца Ратаря. Большая часть — с недоумением. А еще большая — с раздражением, потому что продвижения в чине им приходилось ждать только после маршальской казни.
Тут и там в полях трудились елгаванские крестьяне. При виде вышагивающих альгарвейских солдат они замирали, вглядываясь. Теальдо указал на ближайшего — сутулого, приземистого старика, что оперся в раздумье на мотыгу.
— Интересно, что у него в башке творится? Не ожидал, небось, увидать нас по эту сторону Брадано?
— Ему-то нечего бояться, а вот дочкам его… — заметил Тразоне, присмотревшись, — когда не внучкам, пожалуй, и побояться можно. Хрыч старый, верно, надеется, что крепко их запер, чтобы мы не нашли.
Сержант Панфило хлестнул вздлядом обоих болтунов.
— Времени у нас нет, чтобы вам, котам блудливым, каждую елгаванскую девку на кол насаживать. Вот закончится здесь война, обустроят нам веселые дома — обустроят, а скорей здешние займут, тут их много. А покудова юбки попусту не задирайте!
— Стареет наш сержант, — вполголоса заметил Теальдо. — Ему и потерпеть можно.
Тразоне кивнул со смехом. К несчастью для солдата, полголоса оказалось вполне достаточно, чтобы следующие полторы мили Панфило поминал всех родственников неосторожного.
К тому времени, когда сержант закончил, Теальдо уже казалось, что уши у него обугливаются. Убедиться в этом мешала только постоянно висящая в воздухе гарь. Беремоты и драконы двигались впереди основной массы пехотинцев, как это было и в южной Валмиере, с той единственной разницей, что в Елгаве, едва преодолев горные перевалы, они практически не встречали сопротивления.
Четверо или пятеро местных жителей сошли на обочину, пропуская альгарвейских солдат. На всех были грязные, рваные мундиры, но оружия ни у кого не видно было.
— Сударь, — спросил кто-то у капитана Галафроне, — разве не положено таких сгонять в лагеря для пленных?
— Проку не вижу силы тратить, — ответил выслужившийся из рядовых офицер. — Для этих война уже кончилась. Идут они домой — куда еще податься? А когда доберутся, всем и каждому расскажут, что нас не победить. Это мы и хотим втолковать всей Елгаве.
Такому здравомыслию могли бы позавидовать многие офицеры самых что ни на есть голубых кровей. Теальдо одобрительно кивнул. Эти елгаванцы уже ни с кем не станут воевать; они были настолько измождены и грязны, что, возможно, принадлежали к числу редких счастливчиков, вырвавшихся из «котла» по ту сторону гор. Зачем тратить время и отряжать солдат, чтобы препроводить их в лагерь?
Один из светловолосых елгаванцев погрозил кулаком восточному горизонту.
— Спалите наши дворяны! — крикнул он на скверном альгарвейском и повторил то же на родном наречии. Товарищи его закивали.
— Не боись, приятель! — бросил ему Тразоне. — Об этом мы позаботимся!
Теальдо не мог судить, поняли его приятеля елгаванцы или нет. Так или иначе, никакого значения это не имело. Король Доналиту еще не подписал акт о капитуляции, но война была все равно что окончена. Еще немало елгаванцев падет под огнем из-за упрямства своего монарха и немного альгарвейцев, но и это, с точки зрения Теальдо, было неважно. Когда скорлупа гор оказалась взломана, из нее легко было извлечь сладкое мясо.
— Пошевеливайтесь, ленивые вы ублюдки! — подгонял Галафроне своих подчиненных. — Поднажмите! Чем глубже мы воткнем нож, тем трудней будет чучелкам извертеться и тем больше крови они прольют.
Капитан прилагал все усилия, чтобы крепким словом и своим примером гнать роту вперед, но Теальдо заметил, что получалось у него не так убедительно, как в кампании против Валмиеры. Даже старый вояка полагал, что альгарвейцы находятся в шаге от победы.
Словно в доказательство этому, час спустя рота столкнулась с целой толпой елгаванцев, под присмотром нескольких альгарвейских охранников шагающих на запад, в плен. Смурными или несчастными кауниан назвать было трудно. Они улыбались, хохотали, перешучивались со своими конвоирами. Попасть в лагерь для военнопленных казалось им завидной судьбой.
— Вырожденцы ковнянские, — презрительно бросил Тразоне.
— Может, и так, — ответил Теальдо, — а может, и нет. Радоваться, что жив остался, вроде бы еще не преступление.
— Может, ты и прав, — отозвался Тразоне без особой уверенности. — Но ты, приятель, добрей меня выходишь, вот что.
Теальдо только плечами пожал. Затевать спор из-за елгаванцев казалось ему глупым, но в собственной правоте рядовой оставался убежден. Будь он елгаванским солдатом — особенно к востоку от гор, где никто не ожидал боев, — Теальдо, хотя и не вырожденец, сам радовался бы, что сохранил шкуру в целости.
Ближе к вечеру пара слишком упорных елгаванцев открыла огонь по Теальдо и его товарищам с заброшенного поля. Галафроне спустил на них всю роту, сказав только:
— Вы знаете что делать, парни. Взять их!
И альгарвейцы взяли — методично, словно траншею копали. Золотоволосые оказались славными солдатами, и противникам их пришлось потрудиться. Но двое против роты не продержатся долго, даже если укрытие у них хорошее. Один из елгаванцев погиб страшной смертью — луч ударил его под ребра, пока солдат палил в надвигающихся альгарвейцев. Второй бросил жезл, поняв, что ему не уйти, и поднялся, вскинув руки.
— Ладно, парни, — с улыбкой крикнул он на хорошем альгарвейском, — вы меня прижали.
В лагерь для военнопленных он не попал.
— С нами в такие игры не играют, — прорычал Тразоне, пробираясь сквозь кустарник обратно к дороге.
— Играть-то можно, — отозвался Теальдо, — только выиграть нельзя. Не в мяч и не в шашки играем — голова в закладе. Если кости скверно лягут, так просто из игры не выйдешь.
— Силами горними клянусь, ты прав, — согласился Тразоне. — Если кто возьмется палить в меня или в наших ребят — поплатится.
— Вся страна поплатится, — закончил Теальдо.
Приятель его кивнул, потом запрокинул голову и гулко расхохотался от восторга.
В деревне, где они остановились на ночь, елгаванцы, должно быть, пытались отбиться — половина ее выгорела дотла. Многие дома были разрушены взрывами, на стенах других остались шрамы от лучей станковых жезлов, вроде тех, какие стояли на спинах бегемотов. В ноздри Теальдо ударили кислая гарь и тошнотворный, сладковатый запах тления.
Несколько елгаванцев еще бродили среди развалин, сторожкие и пуганые, как сопровождавшие их деревенские псы. Взять с них было нечего; все, чем владели местные жители до того, как через деревню прокатилась первая волна вторжения, уже испарилось. Парочка самых смелых подходила к лагерю, клянчила поесть. Одни альгарвейцы бросали им куски, другие бранили и гнали.
Теальдо выпало стоять в карауле посреди ночи. Это был один из немногих случаев за все время вторжения в Елгаву, когда солдат ощущал себя на опасном посту. Если какой-нибудь упрямый каунианин вроде тех парней, что застали врасплох его роту, подкрадется к часовому, тому придется туго. Когда Теальдо вытряхнули из-под одеяла посреди ночи, солдат подумал, что его будет клонить в сон на посту, — да какое там!
Стоило мышке прошуршать в траве, как часовой уже целил, вскинувшись, из жезла в темноту на случай, если это окажется тварь более опасная. Стоило ухнуть сове, Теальдо подпрыгивал. Раз что-то в полуразрушенной деревне рухнуло с грохотом, и солдат распластался на земле, словно над ним пролетело крыло боевых драконов. Поднявшись, он чувствовал себя полным идиотом… но знал, что при любом неожиданном шуме вновь заляжет. Для любого солдата, который хочет дожить до конца войны, главным принципом должно стать «доверяй, но проверяй».
Немного погодя к нему и впрямь подошел елгаванец, но открыто, подняв руки, так что видно было, что он безоружен. И все равно Теальдо резко окликнул его:
— Стоять!
Доверять местным жителям у него не было причин. А вот не доверять — были, да еще какие!
Елгаванец застыл, спросив что-то вполголоса на своем наречии. Только тогда солдат сообразил, что перед ним женщина. Но жезла не опустил — мало ли что.
Незнакомка повторила непонятную фразу.
— Ни слова не понимаю, — отозвался Теальдо.
Женщина развела руками — она тоже не понимала его. Потом она приложила ладонь к губам и потерла живот: «Я голодна». Понять ее иначе невозможно было при всем старании. Когда солдат не двинулся с места, женщина положила ладонь ниже и покачала бедрами, а потом снова потерла живот. Перевода не требовалось и теперь: «Если накормишь, я тебе отдамся».
Позже Теальдо подумывал, что мог ответить иначе, если бы не провел так много времени в дороге и так мало — под одеялом. Наверное, мог — когда вступала нужда, солдат удовлетворял ее, даже если за это приходилось платить. Или все же не мог… потому что одно дело — платить серебром, а вот так… Кроме того, очень уж он вымотался.
Вытряхнув из поясного кошеля галету и кусок отдающей фенхелем колбасы, он сунул их в опасливо подставленные ладони елгаванки. Та осторожно приняла еду и со вздохом принялась расстегивать рубаху, исполняя неприятную, однако неизбежную повинность.
Теальдо покачал головой.
— Не стоит, — бросил он. — Давай уматывай отсюда. Убирайся и поешь где-нибудь.
Говорил он по-альгарвейски — другим языкам солдат не был обучен. Чтобы в значении его слов не оставалось сомнений, он сделал вид, будто отталкивает елгаванку. Это она поняла: поклонилась часовому низко-низко, будто герцогу или даже самому королю. Потом оправила рубаху, наклонилась, чтобы чмокнуть солдата в щеку, и торопливо скрылась в темноте.
Сменщику своему он не рассказывал о случившемся. И приятелям поутру — тоже. Те лишь посмеялись бы над ним за то, что не воспользовался случаем. Он и сам на их месте посмеялся бы над растяпой.
Вскоре после рассвета долгий марш возобновился. Но рота недалеко успела уйти на восток, прежде чем к капитану Галафроне подскакал курьер от полковника Омбруно. Галафроне выслушал его, кивнул, послушал еще немного и вскинул руки, останавливая марширующих.
— Мы их разгромили! — крикнул он. — Король Доналиту бежал из дворца, как Пенда Фортвежский, когда ункерлантцы подступали к его столице. Надеюсь, мы поймаем сукина сына, потому что иначе он окопается на Лагоаше — куда ж ему еще податься? Но его наместник — герцог какой-то не то министр — подписал безоговорочную капитуляцию. Ура королю Мезенцио — и трижды ура за то, что больше нам не придется воевать!
— Мезенцио! — счастливо заорал Теальдо вместе со всеми.
Да, Галафроне знал, о чем мечтает простой солдат.
— Болван! — вскричал конунг Свеммель великим криком. — Идиот! Остолоп! Межеумок! Сгинь с глаз наших! Опала наша на тебе, и вид твой — как скверна в очах наших! Вон!!!
Указательное местоимение второго лица в ункерлантском почти вышло из употребления. Пользовались им порою возлюбленные и еще реже — люди, охваченные иными сильными чувствами. Как сейчас Свеммель.
Маршал Ратарь поднялся на ноги.
— Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество, — ответил он четко, словно конунг дозволил ему встать прежде, вместо того чтобы призвать не в палату для приемов, а в тронный зал и там продержать унизительно распростертым на ковре перед сборищем высших придворных чинов под тугими струями своей ненависти.
Словно в годы учебы в королевской военной академии, Ратарь исполнил поворот «кру-гом» и двинулся к выходу из зала. Придворные перешептывались за его спиной, но маршал делал вид, будто не слышит. Разобрать все дословно он не мог, но и так знал, о чем рассуждают придворные в расшитых камзолах: делают ставки на то, когда конунг Свеммель объявит о казни и как именно опальный военачальник лишится жизни. Оба эти вопроса занимали и самого Ратаря, но будь он проклят, если позволит кому-либо узнать об этом.
Спину его буравили десятки взглядом. Ратарю пришло в голову, что дворцовая стража может арестовать его сразу за тяжелыми бронзовыми дверями. Когда этого не случилось, маршал тихонько поцокал языком — знак облегчения, столь же примечательный для невозмутимого Ратаря, как обморок — для любого другого генерала.
От тронного зала палату, где ункерлатские дворяне оставляли оружие, прежде чем предстать перед своим монархом, отделял короткий коридор. Остановившись, Ратарь ткнул пальцем в сторону маршальского меча.
— Дай сюда! — бросил он лакею, чьей единственной обязанностью было приглядывать за роскошно изукрашенными режущими предметами и самому блистать галунами.
Лакей заколебался.
— Э, господин маршал…
Ратарь оборвал его резким взмахом руки. Если бы пальцы его сжимали рукоять указанного меча, лакею не поздоровилось бы.
— Дай сюда! — повторил он. — Я маршал Ункерланта, и конунг не разжаловал меня покуда.
Пожалуй, единственное, чего не сделал Свеммель. Разжаловать маршала в рядовые было, надо полагать, милосерднее. Но формально Ратарь был прав.
— Если его величество потребует вернуть меч, я сдам его конунгу или тому, кого назначит конунг на мое место. Но не вам, сударь мой!
Он набычился, пошире расставив ноги, готовый наброситься на упрямого слугу. Прикусив губу, лакей снял маршальский меч с настенной скобы и передал Ратарю.
— Благодарю, — промолвил Ратарь, словно ему повиновались без спору, потом повесил ножны на перевязь и вышел.
Проходя по дворцу, маршал оставлял за спиной смятение и ужас. Встречные замирали, глядя ему вслед и показывая пальцами: не только поварята, служанки и прочий легкомысленный народец, но и стражники, и даже дворяне, недостаточно важные, чтобы оказаться приглашенными на публичное унижение военачальника — все они не видели, что случилось в тронном зале, но знали. Без сомнения, знал весь Котбус. А не позднее послезавтрашнего дня узнает распоследний крестьянин в герцогстве Грельц.
На маршала поглядывали, как на больного смертельной болезнью, который не сошел еще в могилу. Так оно, в сущности, и было, ибо царская опала убивала верней и мучительней, чем моровые поветрия, с которыми чародеи и лекари могли хотя бы с малой долей успеха бороться.
Даже офицеры его собственного штаба, когда маршал вернулся в военное министерство, не знали, как обращаться к нему. Некоторые — немногие — с явным облегчением приветствовали вернувшегося из дворца Ратаря. Большая часть — с недоумением. А еще большая — с раздражением, потому что продвижения в чине им приходилось ждать только после маршальской казни.