Страница:
Что мужчины, как им самим кажется, любят (но только не в жизни, а в кино):
• откровенно обтягивающие юбки и агрессивно выставляемую грудь;
• накладные ресницы;
• белье в стиле «роковая женщина»;
• мускусные восточные ароматы;
• высокие шпильки;
• километры черных кружев и красных шифоновых оборок.
Короче говоря, мужчинам приятно, когда им завидуют, по при этом им неприятно слитком выделяться, казаться чересчур заметными. И особенно неприемлема для них вульгарность в любимой женщине.
Я звоню из дамской туалетной комнаты. На другом конце провода мне отвечает встревоженная Риа:
– Луиза? Что случилось? Где ты находишься?
– Риа, Риа… Я совершила ошибку, ужасную ошибку! – Сдавленные рыдания мешают мне говорить.
– Успокойся, детка. Ты где сейчас?
– В отеле «Ритц».
– Этот подлец тебя продинамил? Да?
– Нет, нет, он здесь, только… дело не в нем. – Я буквально задыхаюсь от стыда. – Дело во мне… Это я оказалась не права.
– Не права? Ты о чем?
– Я выгляжу как дешевая девка! Я надела свое платье от Карен Миллен!
– Ну и что? Что же в этом плохого?
– Я… подкоротила его, Риа!
– Подкоротила? На сколько? На пять сантиметров?
– Да какие там пять! На двадцать пять не хочешь?!
Засим следует долгая пауза.
– Ох, Луиза!.. – Я представляю, как она качает в этот момент головой.
– Риа, ты должна помочь мне! – умоляюще кричу я в трубку. – Он для меня все, он моя судьба! Но я не могу пойти ужинать с ним в «Ритц» в таком виде!
Она вздыхает.
– Хорошо. Оставайся там, где ты есть. То есть нет, конечно, выйди, поговори с ним, ведь невежливо заставлять его ждать. Только ни в коем случае не снимай пальто! А я уже еду. – И она вешает трубку.
Когда я возвращаюсь в вестибюль, он все еще там. Он встает мне навстречу, придерживая рукой галстук, словно боится, что тот упадет в вазочку с солеными орешками. Я улыбаюсь какой-то застывшей мертвенной улыбкой, отчаянно стягиваю на груди пальто и смеюсь, как гиена.
– Простите, я опоздала… Просто мне надо было… надо было…
– Ничего страшного. – Оливер улыбается и придвигает для меня зеленое бархатное кресло. – Пожалуйста. – И он подходит ко мне со спины. – Помочь вам снять пальто?
Я дергаюсь как ошпаренная и чуть ли не кричу:
– Нет, нет! – Потом, видя на его лице выражение изумления, снова выдавливаю из себя мертвенную улыбку и, собрав в голосе всю нежность, объясняю: – Просто я так ужасно замерзла. – И бухаюсь в кресло как мешок.
Он делает знак официанту. «Веди себя нормально! Ве-ди се-бя нор-маль-но! Возьми себя в руки!» – мысленно твержу я себе.
Это мне удается. Я немного успокаиваюсь. В конце концов, можно сыграть и на этом. Ведь он не знает, что у меня под пальто – может, я одета в роскошное платье от «Диора» и усыпана бриллиантами. В общем, с этого момента я начинаю вести себя, как та блондинка с сумочкой от «Тиффани».
– Что мадемуазель желает? – воркующим голосом спрашивает официант.
Я распрямляю плечи и сажусь, элегантно закинув ногу на ногу.
– Будьте любезны, мне, пожалуйста, бокал шабли.
Оливер улыбается.
– Бокал шабли для дамы и еще одну порцию «Хейнекен» для меня, – распоряжается он.
– Хорошо, сэр. – И официант растворяется в позолоченном пространстве.
Оливер смотрит на меня с восхищением и снова поправляет галстук.
– Мне кажется, сегодня у нас будет хороший вечер. Признаться, у меня поначалу были сомнения относительно заведения такого типа, ведь я в общем-то не из тех, кто носит костюмы и галстуки. Но скажу вам честно, мне понравилась здешняя атмосфера и люди, мне нравится, как они выглядят. Наверное, я на самом деле тайный сноб. – Он смеется.
Я тоже весело смеюсь, борясь с отчаянным желанием разрыдаться.
– А кто не сноб? – легко поддерживаю я беседу, мысленно внушая себе: «Я светская дама, я светская дама». – Мне тоже нравится «Ритц». Здесь так спокойно.
Он внимательно разглядывает меня.
– А я думал, вы никогда не бывали здесь раньше.
Продолжая изображать из себя светскую даму, отвечаю:
– Э-э, да… Но теперь, когда я пришла сюда, я нахожу это место приятным. И потом, здесь все так благопристойно. Благопристойность часто остается недооцененной, вы не находите? – То, что я говорю, напоминает реплики чопорных персонажей из пьес Оскара Уайльда.
– Весьма справедливо подмечено. – Оливер придвигает ко мне вазочку с орешками.
Я отказываюсь мягким жестом. Светские дамы с сумочками от «Тиффани» не нуждаются в жареном арахисе, ибо на обед они, несомненно, отведали сандвичей с лососиной.
Между нами возникает затяжная неловкая пауза. Если не знаешь, как выйти из положения, задай вопрос.
– Как у вас прошел день? – спрашиваю я, чтобы избежать дальнейших метафизических дискуссий на тему добродетели и благопристойности.
– Сегодня на работе ко мне все цеплялись из-за того, что я пришел в костюме. – Он улыбается. – Интересовались, кого это я собрался соблазнить.
Сердце мое отчаянно колотится.
– И что вы им сказали?
– Я сказал им, что у меня свидание в «Ритце» и что если они ничего не понимают в костюмах и галстуках, то лучше пусть отстанут от меня. Разумеется, они все равно целый день бегали за мной, пытаясь выспросить ваше имя.
У меня внезапная паника.
– И вы назвали им его?
Он потягивает свое пиво.
– Ну, не знаю, как вы, но я, например, действительно считаю, что благопристойность сильно недооценивается в наши дни. Кроме того, я решил, что девушка с такими изысканными манерами, как у вас, не должна быть раскрыта так легко.
Мне хочется сообщить ему, что далеко не все мои манеры так уж изысканны, но вместо этого я просто делаю глоток своего шабли. И тут я замечаю, как мимо нас торопливо чешет Риа, с многозначительным видом таращась на меня. Армия спасения прибыла!
Я вскакиваю.
– Вы извините меня? Я ненадолго.
– Э-э, конечно… С вами все в порядке?
– О да! Абсолютно! Здесь очень тепло, и я теперь уже согрелась, поэтому хочу пойти сдать пальто.
Я улыбаюсь и лечу в дамскую комнату, где, прислонившись к раковине, стоит Риа, пытаясь отдышаться.
– Ой, прости, я неслась бегом всю дорогу, – говорит она, тяжело дыша и обмахивая лицо ладонью. – А он вроде симпатичный. Как там у вас дела?
– Ты знаешь, отлично. А вообще-то не могу сказать.
– Хм… Может быть, тебе не стоит так нервничать? Ладно, давай посмотрим, что там у тебя, – вздыхая, говорит она.
Я распахиваю пальто и оглядываюсь, как карманная воровка, в воскресный день вышедшая потолкаться в толпе. Риа отшатывается и на мгновение замирает, потом, глядя на меня в упор, строго говорит:
– Только хочу предупредить тебя, что никогда не делала этого раньше и не буду делать, повторяю: не буду делать больше никогда! Ладно, – сердито продолжает она. – Здесь есть только один выход – поменяться. Снимай свою «завлекалку»!
И она начинает раздеваться. Пожилая смотрительница дамской комнаты ничуть не смущена странностью происходящего. Риа приехала сюда прямо с работы. Мое сердце буквально уходит в пятки при виде ее строгой черной юбки от Сони Нутталь и облегающей габардиновой кофточки. Зато она приходит в еще больший ужас, когда я вручаю ей свое доморощенное мини, и начисто отказывается надеть его при каких бы то ни было обстоятельствах.
– Если я погибну в автокатастрофе, то пусть уж лучше люди обнаружат у меня под пальто одно белье, – решительно заявляет она, свертывая мое платье и убирая его в сумочку.
Через три минуты из очаровательной сказочной нищенки я превращаюсь в настоящую живую светскую даму. Юбка, поначалу расстроившая меня своей «кондовой» простотой, сидит на мне идеально, точно по фигуре. А облегающая кофточка с классическим вырезом-лодочкой сексуально подчеркивает нежный цвет моих плеч.
Риа придирчиво разглядывает меня.
– Вот, возьми. – Она протягивает мне носовой платок. – Сотри свою губную помаду. Да скорее же!
Потом она тщательно стирает с моих век золотистые тени.
– Ну и посмотри теперь на мое лицо! Оно бледное и блеклое! – протестую я.
– Молчи!
Она достает из сумочки нежно-розовую помаду и красит мне губы. К моему величайшему удивлению, я теперь выгляжу гораздо моложе. А тем временем Риа смачивает руки водой и начинает приглаживать мне волосы. Я с ужасом наблюдаю, как за какие-то тридцать секунд она уничтожает все, что я в течение сорока пяти минут городила при помощи фена и лаков. Но когда она наконец расправляет мои волосы в аккуратный гладкий шарик, я обнаруживаю, что без этой взбитой, начесанной дыбом гривы смотрюсь куда более благородно.
– Так, что еще? – Она оглядывает меня с головы до ног. – Вот это надо снять. – Она освобождает меня от ожерелья с блестящими висюльками и таких же сережек и вместо этого застегивает у меня на руке свой серебряный браслетик от «Георг Дженсен».
– Ну вот, порядок! – Отступив назад и разглядывая плоды своих трудов, она натягивает пальто. – Запомни: ты женщина, а не кукла Барби. Пусть этот случай послужит тебе уроком. А теперь иди быстрее туда, иначе он подумает, что ты наркоманка.
Я обнимаю ее и насильно впихиваю ей в руку двадцатку на такси.
– Риа, я не знаю, как тебя благодарить! Ты такая добрая, такая чудесная! Ты сотворила настоящее чудо!
Она подталкивает меня к двери.
– Только ради тебя, Луиза. И запомни: мы никогда в жизни больше не будем говорить об этом.
Наконец почти через час после того, как приехала, я все же могу позволить себе сдать пальто. Пожилая гардеробщица протягивает мне номерок и, наклонившись ко мне, шепотом говорит:
– Вот это настоящая подруга!
Сказочным образом преображенная, я гордо направляюсь в зал и снова усаживаюсь рядышком с мужчиной своей мечты. Только теперь со мной творится что-то странное. Одежда делает женщину, и одежда подруги определенно что-то поменяла во мне. Я стала более уязвимой, словно меня выставили напоказ. Нет больше ни пышной прически, ни сексуальных завитушек, ни театрального макияжа, за которыми можно было бы спрятаться.
Оливер тоже кажется мне теперь другим. В мое отсутствие он заказал себе еще пива и курит, теребя в руках зажигалку.
– Вы выглядите потрясающе. Я рад, что вы все-таки решили снять пальто.
Он улыбается, и я вдруг понимаю, что ему приятно находиться рядом со мной. Тем не менее его следующий вопрос застает меня врасплох.
– Можно мне спросить у вас кое-что?
– Конечно.
– Вы замужем?
Да, вот уж поистине сила тяжести действует сильнее над отелем «Ритц».
– Да. – Я чувствую себя как в воду опущенная. Еще бы – ведь я представлялась молодой одинокой женщиной. – Но мы сейчас разводимся.
Он изучает меня внимательным взглядом.
– Но что же случилось?
– Да ничего не случилось. – Мне совершенно не хочется шагать по этой улице. – Просто не ужились.
Всякая надежда на сексуальную игривость моментально улетучивается. Тяжелое, неловкое облако серьезности опускается на нас.
– И чего же вы хотите от меня? – спрашивает он. И по сей день я с содроганием вспоминаю, что ответила тогда.
Глядя на него, сидящего с сигаретой во рту в уютном кресле в отеле «Ритц», я перебираю в памяти все моменты, когда слонялась по пустому театру в надежде наткнуться на него и думала, что он мечтает о том же.
– Поиграть, – говорю я. Мой ответ звучит убого и жалобно, поэтому я улыбаюсь и пытаюсь как-то оживить его: – Ну, знаете, как ребенок… Просто поиграть, позабавиться.
Оливер смотрит на меня очень серьезно, совсем не как ребенок, вздумавший поиграть.
– Понятно, – говорит он наконец и снова откидывается на спинку кресла.
Я актриса. Меня назначили на роль любовницы, но у режиссера пока нет убежденности.
– Я жил с одной женщиной семь лет, – начинает Оливер.
У меня возникает ощущение, будто я стремительно лечу в пропасть. Вовсе не таким я представляла себе этот разговор все долгие месяцы моей одержимой страсти. Похоже, яркий, романтический, волшебный вечер отменяется. Судя по всему, нас ждет обмен исповедями о своих «бывших». Мы почти поженились.
Он постукивает по столу пачкой «Мальборо».
– Вы не против, если я закурю?
Кивком показываю ему, что не возражаю. В конце концов, он уже и так давно курит.
– Она забеременела, но потеряла ребенка. – Он делает знак официанту. – Хотите еще чего-нибудь выпить?
Я перевожу взгляд на свой почти полный бокал шабли.
– Нет. Спасибо.
– Пожалуйста, еще «Хейнекен», – заказывает Оливер. – И виски с содовой.
Официант кивает и снова исчезает.
– Ее звали Анджела. Она была просто удивительная женщина.
С этого момента все заканчивается. Даже не успев начаться.
Он курит, пьет и рассказывает мне о том, каким совершенством была Анджела, какой она была храброй и благородной. Он показывает мне зажигалку, которую она подарила ему однажды на Рождество, и даже заставляет меня подержать ее в руке, чтобы убедиться, какая она тяжеленькая. Он рассказывает мне о том, как трудно платить сразу за два жилья – за их бывший дом, где она осталась, и за съемную квартиру, куда он переехал. А еще о том, как она критиковала его за пьянство и называла его алкоголиком, хотя сам он считает, что это всего лишь обыкновенная начальная стадия.
Я улыбаюсь и киваю, теребя браслетик на запястье. И среди золоченого великолепия самого прославленного в мире отеля, безупречно одетая, красиво причесанная, стройная и изящная, как никогда, я вдруг наконец понимаю, что не получу того, чего хочу. Я осознаю, что меня не ждет утешение в трепетных, сметающих все на своем пути отношениях с Оливером Вендтом. И даже вид светской дамы не может защитить меня от грубой реальности, откровенно маячащей передо мной. Я ушла от мужа, и возвращаться теперь слишком поздно. Вечером я поеду домой, а завтра наступит безрадостное утро, и ничто на свете не сможет утешить или увлечь меня.
Я одинока. Я жила, страшась именно этого момента, и вот он наступил – такой же холодный и сухой, как надпись, накарябанная в рабочем ежедневнике:
Пятница, 18 марта, 20.21 – Ты понимаешь, что одинока. В самом деле одинока.
Вопрос в том, что произойдет в 20.22.
И возможно, впервые за все время с тех пор, как я положила на Оливера Вендта глаз, я вижу его в истинном свете. У него есть брюшко. Под глазами обширные темные круги. Он курит сигареты одну за одной и без конца заказывает спиртное. Но самое главное – он сидит рядом с прелестной женщиной и рассказывает ей о ком-то там еще, кто бросил его четыре года назад.
Я не могу не улыбнуться.
Пятница, 18 марта, 20.22 – Ты понимаешь, что лучше бросить это. В самом деле, бросить.
Видимо, это как раз и есть то, что принято называть моментом озарения. Моя бабушка любила утешать мою овдовевшую тетю словами: «Лучше быть в одиночестве, чем в худой компании». Меня эта фраза всегда ужасно пугала. Но сегодня она обрела для меня вполне реальный смысл.
Через некоторое время я встаю, протягиваю Оливеру руку и благодарю его за то, что он так любезно согласился встретиться со мной.
– Но я думал… – мямлит он, тоже поднимаясь. – Я думал, что мы действительно поужинаем вместе… узнаем друг друга получше.
– Вы же любите Анджелу, – напоминаю ему я. Он, похоже, искренне потрясен, услышав такое,
– Нет! Вовсе нет! Я вам точно говорю!.. Нет, то есть я, конечно, всегда любил ее и буду любить…
Я перебиваю его:
– Так вот, по такому случаю я хотела бы поужинать одна.
Он стоит передо мной, слегка покачиваясь, и я вдруг понимаю, что он пьян.
– Я совершил ошибку, – говорит он, хлопая глазами. – Я-я… облажался!.. Да?
Я не знаю, что сказать и как поступить. Вид у него жалкий и убогий.
– Вам нужно такси? – спокойно спрашиваю я.
– Да, да! Думаю, это как раз сейчас нужно! – мямлит он, безуспешно нащупывая вокруг себя пальто, которое не принес, и не находя в себе сил посмотреть мне в глаза.
Мы выходим на улицу, швейцар взмахом руки подзывает черное такси и открывает для него дверцу. Оливер Вендт стоит передо мной покачиваясь и вдруг хрипло говорит:
– Поцелуй меня.
Вот они, слова, о которых я столько мечтала. Внутри у меня все цепенеет. И вдруг механически, совершенно не думая, я подставляю ему свою щеку. Он тупо моргает, явно сбитый с толку таким же ответным требованием, однако целует меня шершавыми пересохшими губами. Потом он буквально заваливается в такси, и швейцар захлопывает за ним дверцу. Я смотрю вслед исчезающей во мгле машине.
Медленно бреду обратно. Вовсе не такими были мои планы. «Что же теперь делать?» – думаю я, стоя посреди вестибюля. Может, получить пальто и уехать?
Как бы поступила в таком случае состоятельная женщина?
Метрдотель встречает меня улыбкой. – Добрый вечер, мадам.
– Добрый вечер.
– Столик на одну персону? – спрашивает он с таким видом, словно это самая что ни на есть естественная вещь на свете.
– Да, пожалуйста, – говорю я. – Столик на одну персону.
Неудачное приключение с Оливером Вендтом сыграло свою роль. Но дело не только в нем. С тех пор прошло две недели, и я наконец получила почтовое уведомление о состоявшемся разводе – сухое и безликое, как счет за газ. Послание это более чем красноречиво объясняет, что я свободна и одинока. То есть не жду чьих-то телефонных звонков, не привязана ни к кому и ни к чему, даже к былым связующим нитям или к надеждам на какой-то проблеск в будущем. И теперь, когда в фокусе оказались только я и моя жизнь, мне становится ясно, что мое время в театре «Феникс» тоже подходит к концу.
Когда-то я считала эту работу раем. Я начинала билетером и, выйдя замуж, подрабатывала даже по выходным себе на карманные расходы. Теперь я старший менеджер по продажам. Не стану отрицать, что, если бы дела с мистером Вендтом обернулись иначе, я могла бы до сих пор с дурацкой улыбочкой на лице радостно сочинять отчеты по продажам билетов, но теперь, когда мысль о том, что я могу столкнуться с ним где-нибудь в коридоре, больше не наполняет меня трепетом, я вынуждена сосредоточиться только на имеющейся работе. А она скучна.
– Я подумываю о карьере, – говорю я Колину как-то за обедом.
– Вот как? Интересно, какой же – пожарного или полицейского?
– Нет. В «Роял-опера-хаус» есть место в плановом отделе. – И после некоторого колебания сообщаю: – Вообще-то я уже подала заявку, и на следующей неделе у меня собеседование.
Я жадно жду ответа Колина – в конце концов мы проработали вместе столько лет. Но он только устало вздыхает.
– Звучит красиво, Узи. Расскажешь потом, чем кончилось.
Он гоняет вилкой по тарелке остатки рыбной запеканки. Происходит явно что-то не то. Я ждала совсем другой реакции, думала, он будет разочарован или даже разозлится, но была совершенно не готова встретить с его стороны такое полное отсутствие интереса.
– Кол, ты сегодня какой-то рассеянный. У тебя все в порядке? – спрашиваю я.
Он грустно качает головой.
– Боюсь, с этим ничего не поделаешь.
– Ничего не поделаешь с чем? – напираю я.
Он смотрит на меня, и на его лице самое печальное и безрадостное выражение, какое я когда-либо видела.
– Эта история, Узи, стара как мир. Я влюбился.
Я смеюсь с облегчением.
– Так это же прекрасно! Ты должен быть на седьмом небе от счастья! Разве не так?
Он отодвигает тарелку с еще более подавленным видом.
– Это конечно. Только проблема в том, что он даже не знает о моем существовании. Для него я просто старый потасканный педик.
Мне почему-то сразу же представляется семнадцатилетний юнец в школьной форме.
– И сколько же ему лет?
– Двадцать три, – провозглашает Колин с энтузиазмом конферансье, раздающего призы.
– Так это же прекрасно, милый! Что здесь плохого? Ты меня прямо напугал. Я уж было подумала, что ты вдарил по школьникам.
Он снова качает головой.
– Ты не понимаешь, Луиза. Этот юноша – Адонис, абсолютное божество. Такие, как он, могут посмотреть в мою сторону дважды, только если я окажусь богатеньким сахарным папой. А теперь давай прикинем, какой из меня богатенький сахарный папа – три толстовки от «Армани», жалкая квартирка на Стритхем и проездной билет на автобус.
Я не могу поверить своим ушам.
– Кол, как тебе не стыдно! Как ты можешь так говорить! Ты не только незаслуженно очерняешь себя, но еще и несправедлив к нему! Неужели ты действительно так плохо думаешь и о нем, и о себе? А если он и вправду таков, как ты говоришь, тогда я не понимаю, зачем ты вообще гоняешься за ним!
– Я не гоняюсь, я тихо сохну от любви, – поправляет он меня. – Вот почему я, собственно, и позволяю себе такие горькие искаженные суждения о предмете своей страсти. Кроме того, не знаю, поймешь ли ты, – прибавляет он немного высокомерно. – Я мучаюсь состоянием, о котором ты можешь только догадываться. Это не просто любовь, это не просто безответная любовь… Это любовь, которая не смеет заявить о себе.
Эти исполненные трагизма признания я пропускаю мимо ушей.
– И где же ты познакомился с этим Адонисом? – Мне представляется жеманная, виляющая попкой фигура из ночного гей-клуба.
Но Колин краснеет и, как четырнадцатилетний подросток, начинает теребить лямку рюкзака.
– Он… Я познакомился с ним, когда ты посылала меня с гранками в типографию:
– В типографию?! – Я не верю своим ушам. – Кол, ты что, влюбился в Энди из типографии?
Он удивленно смотрит на меня.
– А ты знаешь его имя?
– Конечно! Он просто прелесть! Он занимается нашей продукцией, и я знаю его тысячу лет.
– Энди… – Он произносит это имя с благоговением, словно взывая к жизни какой-то магический образ.
– Кол, да где же тут любовь, которая не смеет заявить о себе?! Энди – это же наш печатник! Он просто прелесть, душка, только пригласи его куда-нибудь!
Он снова мнется и мямлит, как четырнадцатилетний подросток:
– Н-ну… я не знаю… Я подумаю об этом…
– Нечего думать, надо действовать!
Он опять бормочет что-то неразборчивое, где несколько раз повторяются слова «но», «не могу» и «Адонис».
– Ладно, расскажи-ка лучше, что это за собеседование, – говорит он вдруг, явно решив сменить тему.
– Прости, что не сообщила тебе раньше, просто не видела смысла упоминать об этом, пока не получу место.
– Да еще в плановом отделе! – На этот раз он явно слушает меня. – Это же шикарно!
Я улыбаюсь, и он берет меня за руку.
– Значит, ты уходишь от нас, да?
Я киваю.
– Пора двигаться дальше, милый. Пора.
Все следующие дни я делаю то, чем обычно занимаюсь, когда грядут большие перемены: паникую. Я паникую по поводу своего послужного списка, по поводу своего возраста, отсутствия опыта и навыков, по поводу прически и одежды, в которой явлюсь на это собеседование. Я трясусь при мысли о том, что будет, если мне дадут эту работу, и что будет, если не дадут, представляю, о чем меня будут спрашивать, а главное, как я смогу ответить на все эти каверзные вопросы. Я сижу в одиночестве за столиком в служебном буфете и бормочу под нос воображаемые ответы, пока один из коллег, наблюдающий за мной со стороны, не подходит ко мне и не признается, что я начинаю пугать их всех.
А между тем Колин, похоже, воспрянул духом. Он не только избавился от депрессии, но еще и приобрел явно более здоровый и бодрый вид. Когда я наконец отвлекаюсь от заботящих меня мыслей, то с удивлением обнаруживаю, что он поистине преобразился.
– Ты отлично выглядишь, – замечаю я, когда он одним легким прыжком добирается от своего стола до шкафа с бумагами.
Он загадочно улыбается.
– Ты что, похудел?
Я все никак не могу определить, в чем заключается эта тонкая неуловимая разница. Мне, конечно, хочется пощупать его, разглядеть поближе, но я не могу, и это меня бесит. Я еще больше злюсь и, не выдержав, раздраженно спрашиваю:
– Ну же, скажи, что ты с собой сделал?
– Господи, Узи, ну что ты бесишься! – Он хихикает, но, видя на моем лице психопатское выражение, осторожно прибавляет: – Я и сам хотел тебе рассказать. Это новая формула загорелой кожи. Очень любопытная штука – выглядишь на десять лет моложе и сразу теряешь несколько килограммов. Для нас, лондонцев, отсыревших от вечных дождей, вещь просто незаменимая! – Он наклоняется ко мне поближе. – Я даже собираюсь на обратном пути заехать в типографию и попробовать заманить Энди куда-нибудь выпить. Нет, тебе явно надо тоже попробовать эту штуку. Со мной она сотворила чудеса.
• откровенно обтягивающие юбки и агрессивно выставляемую грудь;
• накладные ресницы;
• белье в стиле «роковая женщина»;
• мускусные восточные ароматы;
• высокие шпильки;
• километры черных кружев и красных шифоновых оборок.
Короче говоря, мужчинам приятно, когда им завидуют, по при этом им неприятно слитком выделяться, казаться чересчур заметными. И особенно неприемлема для них вульгарность в любимой женщине.
Я звоню из дамской туалетной комнаты. На другом конце провода мне отвечает встревоженная Риа:
– Луиза? Что случилось? Где ты находишься?
– Риа, Риа… Я совершила ошибку, ужасную ошибку! – Сдавленные рыдания мешают мне говорить.
– Успокойся, детка. Ты где сейчас?
– В отеле «Ритц».
– Этот подлец тебя продинамил? Да?
– Нет, нет, он здесь, только… дело не в нем. – Я буквально задыхаюсь от стыда. – Дело во мне… Это я оказалась не права.
– Не права? Ты о чем?
– Я выгляжу как дешевая девка! Я надела свое платье от Карен Миллен!
– Ну и что? Что же в этом плохого?
– Я… подкоротила его, Риа!
– Подкоротила? На сколько? На пять сантиметров?
– Да какие там пять! На двадцать пять не хочешь?!
Засим следует долгая пауза.
– Ох, Луиза!.. – Я представляю, как она качает в этот момент головой.
– Риа, ты должна помочь мне! – умоляюще кричу я в трубку. – Он для меня все, он моя судьба! Но я не могу пойти ужинать с ним в «Ритц» в таком виде!
Она вздыхает.
– Хорошо. Оставайся там, где ты есть. То есть нет, конечно, выйди, поговори с ним, ведь невежливо заставлять его ждать. Только ни в коем случае не снимай пальто! А я уже еду. – И она вешает трубку.
Когда я возвращаюсь в вестибюль, он все еще там. Он встает мне навстречу, придерживая рукой галстук, словно боится, что тот упадет в вазочку с солеными орешками. Я улыбаюсь какой-то застывшей мертвенной улыбкой, отчаянно стягиваю на груди пальто и смеюсь, как гиена.
– Простите, я опоздала… Просто мне надо было… надо было…
– Ничего страшного. – Оливер улыбается и придвигает для меня зеленое бархатное кресло. – Пожалуйста. – И он подходит ко мне со спины. – Помочь вам снять пальто?
Я дергаюсь как ошпаренная и чуть ли не кричу:
– Нет, нет! – Потом, видя на его лице выражение изумления, снова выдавливаю из себя мертвенную улыбку и, собрав в голосе всю нежность, объясняю: – Просто я так ужасно замерзла. – И бухаюсь в кресло как мешок.
Он делает знак официанту. «Веди себя нормально! Ве-ди се-бя нор-маль-но! Возьми себя в руки!» – мысленно твержу я себе.
Это мне удается. Я немного успокаиваюсь. В конце концов, можно сыграть и на этом. Ведь он не знает, что у меня под пальто – может, я одета в роскошное платье от «Диора» и усыпана бриллиантами. В общем, с этого момента я начинаю вести себя, как та блондинка с сумочкой от «Тиффани».
– Что мадемуазель желает? – воркующим голосом спрашивает официант.
Я распрямляю плечи и сажусь, элегантно закинув ногу на ногу.
– Будьте любезны, мне, пожалуйста, бокал шабли.
Оливер улыбается.
– Бокал шабли для дамы и еще одну порцию «Хейнекен» для меня, – распоряжается он.
– Хорошо, сэр. – И официант растворяется в позолоченном пространстве.
Оливер смотрит на меня с восхищением и снова поправляет галстук.
– Мне кажется, сегодня у нас будет хороший вечер. Признаться, у меня поначалу были сомнения относительно заведения такого типа, ведь я в общем-то не из тех, кто носит костюмы и галстуки. Но скажу вам честно, мне понравилась здешняя атмосфера и люди, мне нравится, как они выглядят. Наверное, я на самом деле тайный сноб. – Он смеется.
Я тоже весело смеюсь, борясь с отчаянным желанием разрыдаться.
– А кто не сноб? – легко поддерживаю я беседу, мысленно внушая себе: «Я светская дама, я светская дама». – Мне тоже нравится «Ритц». Здесь так спокойно.
Он внимательно разглядывает меня.
– А я думал, вы никогда не бывали здесь раньше.
Продолжая изображать из себя светскую даму, отвечаю:
– Э-э, да… Но теперь, когда я пришла сюда, я нахожу это место приятным. И потом, здесь все так благопристойно. Благопристойность часто остается недооцененной, вы не находите? – То, что я говорю, напоминает реплики чопорных персонажей из пьес Оскара Уайльда.
– Весьма справедливо подмечено. – Оливер придвигает ко мне вазочку с орешками.
Я отказываюсь мягким жестом. Светские дамы с сумочками от «Тиффани» не нуждаются в жареном арахисе, ибо на обед они, несомненно, отведали сандвичей с лососиной.
Между нами возникает затяжная неловкая пауза. Если не знаешь, как выйти из положения, задай вопрос.
– Как у вас прошел день? – спрашиваю я, чтобы избежать дальнейших метафизических дискуссий на тему добродетели и благопристойности.
– Сегодня на работе ко мне все цеплялись из-за того, что я пришел в костюме. – Он улыбается. – Интересовались, кого это я собрался соблазнить.
Сердце мое отчаянно колотится.
– И что вы им сказали?
– Я сказал им, что у меня свидание в «Ритце» и что если они ничего не понимают в костюмах и галстуках, то лучше пусть отстанут от меня. Разумеется, они все равно целый день бегали за мной, пытаясь выспросить ваше имя.
У меня внезапная паника.
– И вы назвали им его?
Он потягивает свое пиво.
– Ну, не знаю, как вы, но я, например, действительно считаю, что благопристойность сильно недооценивается в наши дни. Кроме того, я решил, что девушка с такими изысканными манерами, как у вас, не должна быть раскрыта так легко.
Мне хочется сообщить ему, что далеко не все мои манеры так уж изысканны, но вместо этого я просто делаю глоток своего шабли. И тут я замечаю, как мимо нас торопливо чешет Риа, с многозначительным видом таращась на меня. Армия спасения прибыла!
Я вскакиваю.
– Вы извините меня? Я ненадолго.
– Э-э, конечно… С вами все в порядке?
– О да! Абсолютно! Здесь очень тепло, и я теперь уже согрелась, поэтому хочу пойти сдать пальто.
Я улыбаюсь и лечу в дамскую комнату, где, прислонившись к раковине, стоит Риа, пытаясь отдышаться.
– Ой, прости, я неслась бегом всю дорогу, – говорит она, тяжело дыша и обмахивая лицо ладонью. – А он вроде симпатичный. Как там у вас дела?
– Ты знаешь, отлично. А вообще-то не могу сказать.
– Хм… Может быть, тебе не стоит так нервничать? Ладно, давай посмотрим, что там у тебя, – вздыхая, говорит она.
Я распахиваю пальто и оглядываюсь, как карманная воровка, в воскресный день вышедшая потолкаться в толпе. Риа отшатывается и на мгновение замирает, потом, глядя на меня в упор, строго говорит:
– Только хочу предупредить тебя, что никогда не делала этого раньше и не буду делать, повторяю: не буду делать больше никогда! Ладно, – сердито продолжает она. – Здесь есть только один выход – поменяться. Снимай свою «завлекалку»!
И она начинает раздеваться. Пожилая смотрительница дамской комнаты ничуть не смущена странностью происходящего. Риа приехала сюда прямо с работы. Мое сердце буквально уходит в пятки при виде ее строгой черной юбки от Сони Нутталь и облегающей габардиновой кофточки. Зато она приходит в еще больший ужас, когда я вручаю ей свое доморощенное мини, и начисто отказывается надеть его при каких бы то ни было обстоятельствах.
– Если я погибну в автокатастрофе, то пусть уж лучше люди обнаружат у меня под пальто одно белье, – решительно заявляет она, свертывая мое платье и убирая его в сумочку.
Через три минуты из очаровательной сказочной нищенки я превращаюсь в настоящую живую светскую даму. Юбка, поначалу расстроившая меня своей «кондовой» простотой, сидит на мне идеально, точно по фигуре. А облегающая кофточка с классическим вырезом-лодочкой сексуально подчеркивает нежный цвет моих плеч.
Риа придирчиво разглядывает меня.
– Вот, возьми. – Она протягивает мне носовой платок. – Сотри свою губную помаду. Да скорее же!
Потом она тщательно стирает с моих век золотистые тени.
– Ну и посмотри теперь на мое лицо! Оно бледное и блеклое! – протестую я.
– Молчи!
Она достает из сумочки нежно-розовую помаду и красит мне губы. К моему величайшему удивлению, я теперь выгляжу гораздо моложе. А тем временем Риа смачивает руки водой и начинает приглаживать мне волосы. Я с ужасом наблюдаю, как за какие-то тридцать секунд она уничтожает все, что я в течение сорока пяти минут городила при помощи фена и лаков. Но когда она наконец расправляет мои волосы в аккуратный гладкий шарик, я обнаруживаю, что без этой взбитой, начесанной дыбом гривы смотрюсь куда более благородно.
– Так, что еще? – Она оглядывает меня с головы до ног. – Вот это надо снять. – Она освобождает меня от ожерелья с блестящими висюльками и таких же сережек и вместо этого застегивает у меня на руке свой серебряный браслетик от «Георг Дженсен».
– Ну вот, порядок! – Отступив назад и разглядывая плоды своих трудов, она натягивает пальто. – Запомни: ты женщина, а не кукла Барби. Пусть этот случай послужит тебе уроком. А теперь иди быстрее туда, иначе он подумает, что ты наркоманка.
Я обнимаю ее и насильно впихиваю ей в руку двадцатку на такси.
– Риа, я не знаю, как тебя благодарить! Ты такая добрая, такая чудесная! Ты сотворила настоящее чудо!
Она подталкивает меня к двери.
– Только ради тебя, Луиза. И запомни: мы никогда в жизни больше не будем говорить об этом.
Наконец почти через час после того, как приехала, я все же могу позволить себе сдать пальто. Пожилая гардеробщица протягивает мне номерок и, наклонившись ко мне, шепотом говорит:
– Вот это настоящая подруга!
Сказочным образом преображенная, я гордо направляюсь в зал и снова усаживаюсь рядышком с мужчиной своей мечты. Только теперь со мной творится что-то странное. Одежда делает женщину, и одежда подруги определенно что-то поменяла во мне. Я стала более уязвимой, словно меня выставили напоказ. Нет больше ни пышной прически, ни сексуальных завитушек, ни театрального макияжа, за которыми можно было бы спрятаться.
Оливер тоже кажется мне теперь другим. В мое отсутствие он заказал себе еще пива и курит, теребя в руках зажигалку.
– Вы выглядите потрясающе. Я рад, что вы все-таки решили снять пальто.
Он улыбается, и я вдруг понимаю, что ему приятно находиться рядом со мной. Тем не менее его следующий вопрос застает меня врасплох.
– Можно мне спросить у вас кое-что?
– Конечно.
– Вы замужем?
Да, вот уж поистине сила тяжести действует сильнее над отелем «Ритц».
– Да. – Я чувствую себя как в воду опущенная. Еще бы – ведь я представлялась молодой одинокой женщиной. – Но мы сейчас разводимся.
Он изучает меня внимательным взглядом.
– Но что же случилось?
– Да ничего не случилось. – Мне совершенно не хочется шагать по этой улице. – Просто не ужились.
Всякая надежда на сексуальную игривость моментально улетучивается. Тяжелое, неловкое облако серьезности опускается на нас.
– И чего же вы хотите от меня? – спрашивает он. И по сей день я с содроганием вспоминаю, что ответила тогда.
Глядя на него, сидящего с сигаретой во рту в уютном кресле в отеле «Ритц», я перебираю в памяти все моменты, когда слонялась по пустому театру в надежде наткнуться на него и думала, что он мечтает о том же.
– Поиграть, – говорю я. Мой ответ звучит убого и жалобно, поэтому я улыбаюсь и пытаюсь как-то оживить его: – Ну, знаете, как ребенок… Просто поиграть, позабавиться.
Оливер смотрит на меня очень серьезно, совсем не как ребенок, вздумавший поиграть.
– Понятно, – говорит он наконец и снова откидывается на спинку кресла.
Я актриса. Меня назначили на роль любовницы, но у режиссера пока нет убежденности.
– Я жил с одной женщиной семь лет, – начинает Оливер.
У меня возникает ощущение, будто я стремительно лечу в пропасть. Вовсе не таким я представляла себе этот разговор все долгие месяцы моей одержимой страсти. Похоже, яркий, романтический, волшебный вечер отменяется. Судя по всему, нас ждет обмен исповедями о своих «бывших». Мы почти поженились.
Он постукивает по столу пачкой «Мальборо».
– Вы не против, если я закурю?
Кивком показываю ему, что не возражаю. В конце концов, он уже и так давно курит.
– Она забеременела, но потеряла ребенка. – Он делает знак официанту. – Хотите еще чего-нибудь выпить?
Я перевожу взгляд на свой почти полный бокал шабли.
– Нет. Спасибо.
– Пожалуйста, еще «Хейнекен», – заказывает Оливер. – И виски с содовой.
Официант кивает и снова исчезает.
– Ее звали Анджела. Она была просто удивительная женщина.
С этого момента все заканчивается. Даже не успев начаться.
Он курит, пьет и рассказывает мне о том, каким совершенством была Анджела, какой она была храброй и благородной. Он показывает мне зажигалку, которую она подарила ему однажды на Рождество, и даже заставляет меня подержать ее в руке, чтобы убедиться, какая она тяжеленькая. Он рассказывает мне о том, как трудно платить сразу за два жилья – за их бывший дом, где она осталась, и за съемную квартиру, куда он переехал. А еще о том, как она критиковала его за пьянство и называла его алкоголиком, хотя сам он считает, что это всего лишь обыкновенная начальная стадия.
Я улыбаюсь и киваю, теребя браслетик на запястье. И среди золоченого великолепия самого прославленного в мире отеля, безупречно одетая, красиво причесанная, стройная и изящная, как никогда, я вдруг наконец понимаю, что не получу того, чего хочу. Я осознаю, что меня не ждет утешение в трепетных, сметающих все на своем пути отношениях с Оливером Вендтом. И даже вид светской дамы не может защитить меня от грубой реальности, откровенно маячащей передо мной. Я ушла от мужа, и возвращаться теперь слишком поздно. Вечером я поеду домой, а завтра наступит безрадостное утро, и ничто на свете не сможет утешить или увлечь меня.
Я одинока. Я жила, страшась именно этого момента, и вот он наступил – такой же холодный и сухой, как надпись, накарябанная в рабочем ежедневнике:
Пятница, 18 марта, 20.21 – Ты понимаешь, что одинока. В самом деле одинока.
Вопрос в том, что произойдет в 20.22.
И возможно, впервые за все время с тех пор, как я положила на Оливера Вендта глаз, я вижу его в истинном свете. У него есть брюшко. Под глазами обширные темные круги. Он курит сигареты одну за одной и без конца заказывает спиртное. Но самое главное – он сидит рядом с прелестной женщиной и рассказывает ей о ком-то там еще, кто бросил его четыре года назад.
Я не могу не улыбнуться.
Пятница, 18 марта, 20.22 – Ты понимаешь, что лучше бросить это. В самом деле, бросить.
Видимо, это как раз и есть то, что принято называть моментом озарения. Моя бабушка любила утешать мою овдовевшую тетю словами: «Лучше быть в одиночестве, чем в худой компании». Меня эта фраза всегда ужасно пугала. Но сегодня она обрела для меня вполне реальный смысл.
Через некоторое время я встаю, протягиваю Оливеру руку и благодарю его за то, что он так любезно согласился встретиться со мной.
– Но я думал… – мямлит он, тоже поднимаясь. – Я думал, что мы действительно поужинаем вместе… узнаем друг друга получше.
– Вы же любите Анджелу, – напоминаю ему я. Он, похоже, искренне потрясен, услышав такое,
– Нет! Вовсе нет! Я вам точно говорю!.. Нет, то есть я, конечно, всегда любил ее и буду любить…
Я перебиваю его:
– Так вот, по такому случаю я хотела бы поужинать одна.
Он стоит передо мной, слегка покачиваясь, и я вдруг понимаю, что он пьян.
– Я совершил ошибку, – говорит он, хлопая глазами. – Я-я… облажался!.. Да?
Я не знаю, что сказать и как поступить. Вид у него жалкий и убогий.
– Вам нужно такси? – спокойно спрашиваю я.
– Да, да! Думаю, это как раз сейчас нужно! – мямлит он, безуспешно нащупывая вокруг себя пальто, которое не принес, и не находя в себе сил посмотреть мне в глаза.
Мы выходим на улицу, швейцар взмахом руки подзывает черное такси и открывает для него дверцу. Оливер Вендт стоит передо мной покачиваясь и вдруг хрипло говорит:
– Поцелуй меня.
Вот они, слова, о которых я столько мечтала. Внутри у меня все цепенеет. И вдруг механически, совершенно не думая, я подставляю ему свою щеку. Он тупо моргает, явно сбитый с толку таким же ответным требованием, однако целует меня шершавыми пересохшими губами. Потом он буквально заваливается в такси, и швейцар захлопывает за ним дверцу. Я смотрю вслед исчезающей во мгле машине.
Медленно бреду обратно. Вовсе не такими были мои планы. «Что же теперь делать?» – думаю я, стоя посреди вестибюля. Может, получить пальто и уехать?
Как бы поступила в таком случае состоятельная женщина?
Метрдотель встречает меня улыбкой. – Добрый вечер, мадам.
– Добрый вечер.
– Столик на одну персону? – спрашивает он с таким видом, словно это самая что ни на есть естественная вещь на свете.
– Да, пожалуйста, – говорю я. – Столик на одну персону.
В жизни каждой женщины наступает момент, когда она готова, что называется, сняться с якоря.Загар
Прежде всего, я искрение надеюсь, что нет никакой необходимости предостерегать вас относительно опасности длительного пребывания на солнце, кстати, портящего цвет лица, к тому же мне с трудом верится, что мой совет, разубедит вас, особенно если вы твердо решили провести летний отпуск, усердно превращая себя в пережаренную на сковородке булочку. Были времена, когда считалось просто невозможным вернуться из отпуска без хорошего, основательного загара, вызывающего зависть всех ваших несчастных друзей, обреченных провести летние месяцы в городе. Но в наши дни, когда развитие туризма, сделало доступными самые жаркие солнечные страны, загорелая кожа больше не считается чем-то уникальным и редким.
Если слегка загорелое лицо оставляет приятное впечатление здоровья, то обгоревшая кожа выглядит далеко не элегантной и даже старой. Чтобы загар был привлекательным, его следует подчеркивать – глубоким декольте и яркими однотонными вещами (особенно голубыми, белыми и желтыми). Обычно более сдержанная в цветовом отношении городская одежда делает любую загорелую красавицу скорее похожей на малокровную африканку, и тут, уж, конечно, даже отдаленно не идет речь о таком понятии, как элегантность.
Неудачное приключение с Оливером Вендтом сыграло свою роль. Но дело не только в нем. С тех пор прошло две недели, и я наконец получила почтовое уведомление о состоявшемся разводе – сухое и безликое, как счет за газ. Послание это более чем красноречиво объясняет, что я свободна и одинока. То есть не жду чьих-то телефонных звонков, не привязана ни к кому и ни к чему, даже к былым связующим нитям или к надеждам на какой-то проблеск в будущем. И теперь, когда в фокусе оказались только я и моя жизнь, мне становится ясно, что мое время в театре «Феникс» тоже подходит к концу.
Когда-то я считала эту работу раем. Я начинала билетером и, выйдя замуж, подрабатывала даже по выходным себе на карманные расходы. Теперь я старший менеджер по продажам. Не стану отрицать, что, если бы дела с мистером Вендтом обернулись иначе, я могла бы до сих пор с дурацкой улыбочкой на лице радостно сочинять отчеты по продажам билетов, но теперь, когда мысль о том, что я могу столкнуться с ним где-нибудь в коридоре, больше не наполняет меня трепетом, я вынуждена сосредоточиться только на имеющейся работе. А она скучна.
– Я подумываю о карьере, – говорю я Колину как-то за обедом.
– Вот как? Интересно, какой же – пожарного или полицейского?
– Нет. В «Роял-опера-хаус» есть место в плановом отделе. – И после некоторого колебания сообщаю: – Вообще-то я уже подала заявку, и на следующей неделе у меня собеседование.
Я жадно жду ответа Колина – в конце концов мы проработали вместе столько лет. Но он только устало вздыхает.
– Звучит красиво, Узи. Расскажешь потом, чем кончилось.
Он гоняет вилкой по тарелке остатки рыбной запеканки. Происходит явно что-то не то. Я ждала совсем другой реакции, думала, он будет разочарован или даже разозлится, но была совершенно не готова встретить с его стороны такое полное отсутствие интереса.
– Кол, ты сегодня какой-то рассеянный. У тебя все в порядке? – спрашиваю я.
Он грустно качает головой.
– Боюсь, с этим ничего не поделаешь.
– Ничего не поделаешь с чем? – напираю я.
Он смотрит на меня, и на его лице самое печальное и безрадостное выражение, какое я когда-либо видела.
– Эта история, Узи, стара как мир. Я влюбился.
Я смеюсь с облегчением.
– Так это же прекрасно! Ты должен быть на седьмом небе от счастья! Разве не так?
Он отодвигает тарелку с еще более подавленным видом.
– Это конечно. Только проблема в том, что он даже не знает о моем существовании. Для него я просто старый потасканный педик.
Мне почему-то сразу же представляется семнадцатилетний юнец в школьной форме.
– И сколько же ему лет?
– Двадцать три, – провозглашает Колин с энтузиазмом конферансье, раздающего призы.
– Так это же прекрасно, милый! Что здесь плохого? Ты меня прямо напугал. Я уж было подумала, что ты вдарил по школьникам.
Он снова качает головой.
– Ты не понимаешь, Луиза. Этот юноша – Адонис, абсолютное божество. Такие, как он, могут посмотреть в мою сторону дважды, только если я окажусь богатеньким сахарным папой. А теперь давай прикинем, какой из меня богатенький сахарный папа – три толстовки от «Армани», жалкая квартирка на Стритхем и проездной билет на автобус.
Я не могу поверить своим ушам.
– Кол, как тебе не стыдно! Как ты можешь так говорить! Ты не только незаслуженно очерняешь себя, но еще и несправедлив к нему! Неужели ты действительно так плохо думаешь и о нем, и о себе? А если он и вправду таков, как ты говоришь, тогда я не понимаю, зачем ты вообще гоняешься за ним!
– Я не гоняюсь, я тихо сохну от любви, – поправляет он меня. – Вот почему я, собственно, и позволяю себе такие горькие искаженные суждения о предмете своей страсти. Кроме того, не знаю, поймешь ли ты, – прибавляет он немного высокомерно. – Я мучаюсь состоянием, о котором ты можешь только догадываться. Это не просто любовь, это не просто безответная любовь… Это любовь, которая не смеет заявить о себе.
Эти исполненные трагизма признания я пропускаю мимо ушей.
– И где же ты познакомился с этим Адонисом? – Мне представляется жеманная, виляющая попкой фигура из ночного гей-клуба.
Но Колин краснеет и, как четырнадцатилетний подросток, начинает теребить лямку рюкзака.
– Он… Я познакомился с ним, когда ты посылала меня с гранками в типографию:
– В типографию?! – Я не верю своим ушам. – Кол, ты что, влюбился в Энди из типографии?
Он удивленно смотрит на меня.
– А ты знаешь его имя?
– Конечно! Он просто прелесть! Он занимается нашей продукцией, и я знаю его тысячу лет.
– Энди… – Он произносит это имя с благоговением, словно взывая к жизни какой-то магический образ.
– Кол, да где же тут любовь, которая не смеет заявить о себе?! Энди – это же наш печатник! Он просто прелесть, душка, только пригласи его куда-нибудь!
Он снова мнется и мямлит, как четырнадцатилетний подросток:
– Н-ну… я не знаю… Я подумаю об этом…
– Нечего думать, надо действовать!
Он опять бормочет что-то неразборчивое, где несколько раз повторяются слова «но», «не могу» и «Адонис».
– Ладно, расскажи-ка лучше, что это за собеседование, – говорит он вдруг, явно решив сменить тему.
– Прости, что не сообщила тебе раньше, просто не видела смысла упоминать об этом, пока не получу место.
– Да еще в плановом отделе! – На этот раз он явно слушает меня. – Это же шикарно!
Я улыбаюсь, и он берет меня за руку.
– Значит, ты уходишь от нас, да?
Я киваю.
– Пора двигаться дальше, милый. Пора.
Все следующие дни я делаю то, чем обычно занимаюсь, когда грядут большие перемены: паникую. Я паникую по поводу своего послужного списка, по поводу своего возраста, отсутствия опыта и навыков, по поводу прически и одежды, в которой явлюсь на это собеседование. Я трясусь при мысли о том, что будет, если мне дадут эту работу, и что будет, если не дадут, представляю, о чем меня будут спрашивать, а главное, как я смогу ответить на все эти каверзные вопросы. Я сижу в одиночестве за столиком в служебном буфете и бормочу под нос воображаемые ответы, пока один из коллег, наблюдающий за мной со стороны, не подходит ко мне и не признается, что я начинаю пугать их всех.
А между тем Колин, похоже, воспрянул духом. Он не только избавился от депрессии, но еще и приобрел явно более здоровый и бодрый вид. Когда я наконец отвлекаюсь от заботящих меня мыслей, то с удивлением обнаруживаю, что он поистине преобразился.
– Ты отлично выглядишь, – замечаю я, когда он одним легким прыжком добирается от своего стола до шкафа с бумагами.
Он загадочно улыбается.
– Ты что, похудел?
Я все никак не могу определить, в чем заключается эта тонкая неуловимая разница. Мне, конечно, хочется пощупать его, разглядеть поближе, но я не могу, и это меня бесит. Я еще больше злюсь и, не выдержав, раздраженно спрашиваю:
– Ну же, скажи, что ты с собой сделал?
– Господи, Узи, ну что ты бесишься! – Он хихикает, но, видя на моем лице психопатское выражение, осторожно прибавляет: – Я и сам хотел тебе рассказать. Это новая формула загорелой кожи. Очень любопытная штука – выглядишь на десять лет моложе и сразу теряешь несколько килограммов. Для нас, лондонцев, отсыревших от вечных дождей, вещь просто незаменимая! – Он наклоняется ко мне поближе. – Я даже собираюсь на обратном пути заехать в типографию и попробовать заманить Энди куда-нибудь выпить. Нет, тебе явно надо тоже попробовать эту штуку. Со мной она сотворила чудеса.