Страница:
Я смотрю на него скептически.
– Неужели ты говоришь об этой оранжевой жиже в бутылочке?
Он похлопывает себя по щекам.
– Когда я сегодня вернусь домой, если я сегодня вернусь домой, я покажу тебе кое-что. Обещаю.
И, не дожидаясь моего ответа, он куда-то уносится.
Вечером, возвращаясь в одиночестве на автобусе домой, я задумываюсь над тем, могу ли я себе позволить накануне собеседования воспользоваться маленькой бутылочкой, которая сотворит чудеса и с моей кожей. Ведь преобразила же она Колина таким сказочным образом, наверное, не принесет вреда и мне. В общем, я решаю поймать его на слове.
В половине первого ночи Колина все еще нет дома. Если мне нужны доказательства чудодейственной силы новой формулы домашнего загара, то, пожалуйста, вот они. Однако, не дождавшись его и в половине четвертого, я начинаю не на шутку дергаться, – ведь теперь я еще и не высплюсь. Почти дойдя до истеричного состояния и окончательно настроившись на то, чтобы явиться на собеседование эдакой обласканной солнцем богиней, я принимаю решение самостоятельно покопаться на полке Колина в ванной. В конце концов зачем мне инструкции и чья-то там помощь, если я собралась придать своей коже немного ложного загара.
На полке Колина в ванной гораздо больше косметических средств, чем у меня и Риа, вместе взятых. Все-таки геем быть нелегко. В жестоком мире баров и ночных клубов Сохо выживают только самые молодые и самые ухоженные. Чего здесь только нет! Кремы самого разного предназначения – тональные, увлажняющие, омолаживающие, – жидкие пудры, замазки, маскирующие карандаши; плюс все обычные причиндалы мужской косметики для бритья – пенки, лосьоны, одеколоны, дезодоранты, аккуратно расставленные вдоль бордюра ванной в алфавитном порядке от «Армани» до «Уай-эс-эп». У меня уходит довольно много времени на поиски, однако я все же нахожу волшебный пузырек с лосьоном для домашнего загара, засунутый за гигантскую бутылку шампуня «Ригейн».
Присаживаюсь на краешек ванной, чтобы прочесть инструкцию.
Снимаю с себя одежду и выливаю на ладонь порцию жидкости. Она кажется более темной, чем я предполагала, ощущение такое, будто я покрываю себя какой-то маслянистой грязью. Я снова читаю инструкцию на бутылочке:
На следующий день, мечтая о чашечке кофе, я плетусь на кухню, где Риа встречает меня испуганным возгласом:
– Боже! Луиза! Что ты с собой сделала?!
Вспоминаю, что с вечера намазалась.
– Не бойся, Риа, – успокаиваю я ее. – Это тот самый фантастический лосьон для загара. Смою его в душе, и ты посмотришь, какая загорелая у меня будет кожа.
– Да ты похожа на размалеванного индейца! – Она скептически качает головой. – А руки, Луиза! Они же у тебя оранжевые!
Смотрю на свои руки. Ладони по меньшей мере на два тона темнее, чем все остальное – явно из-за того, что я наносила лосьон без рекомендованных целлофановых перчаток. В общем, ни дать ни взять лапы орангутанга. Уверенность потихоньку начинает покидать меня. Стыдливо прячу руки в карманы.
– Говорю же тебе, Риа, это все смоется! Вот смотри, сейчас покажу! – С этими словами бегу в ванную и включаю душ.
Через десять минут выхожу оттуда мокрая и довольная.
– Ну? Видишь? – заявляю я с победоносным видом. – Что я тебе говорила? Разве я теперь не выгляжу стройнее и моложе на десять лет?
Риа продолжает смотреть на меня в ужасе.
– Да ты вся оранжевая. Оранжевая в полосочку.
Ее придирчивость начинает меня раздражать.
– Ха-ха-ха! Очень смешно, Риа!
Но она только качает головой.
– А вот и не ха-ха-ха, Луиза. Совсем не смешно.
Несусь в свою комнату к зеркалу, Риа права. Мое тело покрыто причудливым полосатым узором, который не только нисколько не молодит и не худит меня, но еще и вызывает подозрение, что я теперь могу светиться в темноте.
– Черт! Что же теперь делать? – ору я в панике. – Риа, что мне делать?
Риа ехидно ухмыляется.
– Попросись на работу на шоколадную фабрику Вилли Вонки.
Я тупо смотрю на нее и вдруг, к своему стыду, начинаю плакать.
– У меня в одиннадцать собеседование! – воплю я сквозь слезы. – Собеседование в «Роял-опера-хаус»! И я сомневаюсь, что они берут на работу оранжевых людей!
– Да ладно, успокойся. Я больше не буду шутить, обещаю. Пойдем. – Она берет меня за руку и тащит в ванную. Порывшись несколько минут в плетеной корзинке, она достает оттуда громадных размеров кусок пемзы. – Лезь в ванну! – приказывает она. – Может быть, сумеем оттереть, если повезет.
Меня никогда не подвергали очистке от радиоактивного заражения, но я подозреваю, что это выглядит именно так. Ты стоишь в ванне голый и дрожащий от холода, а кто-то, перед кем ты никогда в жизни не собирался представать без порток, соскребает с тебя три верхних слоя кожи каким-то грубым жестким предметом. И это, доложу я вам, совсем не смешно. Мало того, что это унизительно, это еще и бесполезно, потому что смыть мой «золотистый, естественного оттенка загар» не представляется возможным.
В конце концов, у нас обеих больше нет сил, и мы сдаемся.
– Послушай, Луиза, я, конечно, рада этой столь неожиданной возможности предаться маленьким дамским утехам, но мне, к сожалению, нужно на работу, а у тебя собеседование. Думаю, тебе придется это как-то пережить.
Я заворачиваюсь в теплое банное полотенце.
– Ладно, я же могу перенести встречу. Скажу, что отравилась или что-нибудь в этом роде.
Она пожимает плечами.
– Но это уж решай сама. Только, если собеседование назначено у них на сегодня, они могут не дождаться тебя и взять кого-то еще. К тому же, когда человек не является на собеседование, это всегда выглядит подозрительно.
Она права, и мне придется пойти.
Чтобы свести к минимуму нанесенный моей внешности ущерб, я надеваю темно-синий брючный костюм и прячу свои обезьяньи ладони в глубокие карманы. Приготовленное заранее и даже побывавшее в химчистке миленькое красное платье предполагает слишком много открытой кожи, поэтому останется дома вместе с новенькой парой роскошных туфель от Курта Гейгера. К тому же, как справедливо заметила Риа, красное с оранжевым ну никак не сочетается. Застегнув пуговки на блузке до самого-подбородка, я сталкиваюсь с последней проблемой – необходимо что-то сделать с морковным лицом. Тональный крем только все портит – придает неестественную белизну, но, к счастью, легкий слой полупрозрачной пудры, нанесенной поверх крема, чудесным образом скрадывает светящийся эффект моих полосок. Без десяти десять я вылетаю из дома и несусь к автобусной остановке, мысленно молясь, чтобы собеседование не проходило в комнате с флюоресцентным освещением.
Через час я уже сижу на банкетке в приемной и жду, когда меня вызовут. Наконец в коридор выходит женщина лет сорока пяти и жмет руку другой кандидатке.
– Рада была тебя видеть, Порция, – улыбаясь, говорит она. – Мы с тобой свяжемся. И пожалуйста, передай от меня горячий привет папе!
Девушка по меньшей мере лет на десять младше меня и с нормальным в отличие от меня цветом лица удаляется, колыхая при ходьбе длинными светлыми волосами. Мое сердце уходит в пятки. Лучше бы я действительно отравилась.
А между тем женщина поворачивается ко мне.
– Луиза Кассова?
– Канова, – поправляю я, встаю и протягиваю ей руку. – Это итальянская фамилия.
– Надо же, как мило. – Она изумленно смотрит на мою обезьянью ладонь, которую я тут же убираю в карман. – Пройдемте. – Она заводит меня в комнату и жестом указывает на стол и стулья возле окна. – Пожалуйста, присаживайтесь. Меня зовут Шарлотта Торни, я начальник отдела кадров. Руководитель планового отдела Роберт Брукс сейчас подойдет, но я подумала, что пока могу задать вам несколько вопросов сама.
Я с готовностью киваю и чувствую, как мое лицо вытягивается в окаменевшую маску ужаса.
Она садится за стол и раскрывает папку с листками резюме.
– Я вижу, вы оказались среди тех немногих счастливчиков, кому удалось съездить развеяться на пасхальные каникулы, – непринужденно говорит она, перелистывая бумаги в папке. – Где вы были?
– Простите, не поняла?
– Ваш загар невозможно не заметить. Вы, должно быть, побывали где-то?
Она наконец находит то, что искала, и теперь, сложив руки на столе, устремляет на меня внимательный взгляд.
Я сижу ни жива ни мертва. Интересно, куда обычно ездят люди на пасхальные каникулы? На Каймановы острова? На горнолыжные курорты? Она продолжает смотреть на меня, моргая. Я тоже тупо смотрю на нее и прямо слышу, как тикают часы.
– О, нет… Нет, в этот раз я никуда не ездила… Просто я-я… Ну знаете, какие мы, итальянцы! Несколько солнечных дней, и мы уже коричневые!
Я издаю глупый смешок, и она, улыбнувшись, немедленно переходит к своему стандартному наступлению.
– Ну что ж, это замечательно. А теперь скажите мне, Луиза, что привело вас к мысли о том, что вы сможете стать частью нашего рабочего коллектива?
К счастью, к этому вопросу я подготовилась. Вздохнув поглубже, отвечаю:
– Видите ли, Шарлотта, думаю, основной причиной здесь стало мое страстное отношение к искусству… – И я продолжаю сражать ее своим энтузиазмом, пока не приходит мистер Брукс.
Мало-помалу дела пошли не так уж плохо, как я ожидала, хотя после того как мисс Торни представила меня ему как женщину «разносторонне образованную», у нас случилось несколько скользких моментов, когда он попросил меня поговорить на итальянском (которого я совсем не знаю) и поделился историями из своей студенческой юности, проведенной во Флоренции (в которой я никогда не бывала). Тем не менее, мое неведение в этих вопросах как-то ускользнуло от него – видимо, перед ним стояла другая задача. И несмотря на то что я нервозно хихикала всякий раз, когда он обращался ко мне, мне, похоже, все-таки удалось ему понравиться.
– Видите ли, мисс Канова, наше заведение весьма и весьма солидное. – Он выговаривает мою фамилию столь старательно, что я с трудом узнаю ее на слух. – Мы широко известны во всем мире, и я думаю, нашим успехам во многом обязаны правильному подбору персонала. – Он энергично жмет мою руку. – Я просто уверен, что мы с вами еще обязательно увидимся.
Я покидаю здание как можно поспешнее – пока он не успел вспомнить еще какую-нибудь малоизвестную художественную коллекцию или уединенное кафе во Флоренции, которые, по его мнению, несомненно, должны быть мне знакомы.
Выйдя на крыльцо, я останавливаюсь, чтобы облегченно отдышаться, и вдруг ко мне подходит красивый парень.
– Извините, у вас нет зажигалки?
Я настолько потрясена, что просто тупо смотрю на него и, как завороженная, повторяю:
– Зажигалки? – Как будто он изъясняется на каком-то зашифрованном языке.
– Да. Ну, знаете… чтобы сигарету прикурить.
– Ах, зажигалки! – Мой мозг наконец приходит в движение. – Ну конечно! Подождите секундочку, сейчас посмотрю.
Долго роюсь в сумке, потом все же нахожу на дне помятый спичечный коробок, довольно причудливо оформленный, который прихватила в свое время в «Ритце». Пытаюсь зажечь для него спичку и вдруг со смущением замечаю, что руки мои отчаянно трясутся.
Я все-таки зажигаю одну спичку и дрожащими руками тычу ее ему почти в лицо.
– Извините. Надеюсь, я не очень вас побеспокоил. – Он осторожно берет меня за запястье, прежде чем наклониться.
– Нет, нет. Это вы меня извините. Я только что проходила собеседование и пока еще немного не в себе, – смущенно признаюсь я.
Он улыбается.
– Тогда позвольте тоже угостить вас. – Протягивает мне пачку сигарет. – Может, нужно?
Я пребываю в нерешительности.
– Да я в общем-то не курю.
Он кивает.
– Ну и правильно. Дурная привычка. И такая некрасивая.
Я наблюдаю, как он долго с удовольствием затягивается, потом говорю:
– Впрочем, может, одна не повредит.
Он прикуривает для меня сигарету, и мы стоим курим. На часах всего половина первого, а у меня такое впечатление, будто прошел целый насыщенный событиями день.
– Ну и как оно прошло? – спрашивает он, прислонившись спиной к афише «Лебединого озера».
Я стою, улыбаясь на теплом солнышке, и вдруг понимаю, что красивее мужчины, наверное, в жизни не видела. Стройный и не очень высокий, он одарен от природы буйной шевелюрой густых темных волос и еще более темными, почти черными огромными глазами. Когда он улыбается, его губы растягиваются в веселой оптимистичной улыбке, озорной и добродушной одновременно.
До меня вдруг доходит, что я неприлично глазею на него.
– Извините. Вы что-то спросили?
– Работа… Как вы думаете, вас возьмут?
Я качаю головой.
– Понятия не имею. Трудно что-либо сказать. А вы работаете здесь?
– Только летом. Я пианист. Моя сестра работает здесь, и ей удалось пристроить меня на репетиции Королевского балета. С осени я буду учиться в Париже, а для этого нужны приличные деньги.
– Боже! Королевский балет, Париж!.. Вот это жизнь!
Он улыбается и вдруг смущается.
– Я везучий. А вы были в Париже? – Он вдруг быстро меняет тему. – Это мой самый любимый город в мире! Можете считать, что не видели жизни, если не погуляли по бульвару Сен-Жермен, не попили шампанского и не выкурили сигаретки в одной из тамошних кафешек.
Я смеюсь.
– Я была в Париже, но до бульвара у меня почему-то не дошло.
– Тогда вам нужно поехать туда еще раз.
Мы смотрим друг другу в глаза, и я чувствую, что краснею.
– А вам нравится балет? – спрашивает он.
– Я люблю балет. Во всяком случае, раньше любила, много лет назад. Только вот уже тысячу лет там не была.
– Вот. – Он опускает руку в задний карман и достает оттуда билет. – Не знаю, свободен ли у вас сегодня остаток дня, но это билет на генеральный прогон «Лебединого озера», который в настоящий момент уже начался. Мне дают билеты, а я вечно вспоминаю о них, когда уже слишком поздно. Кстати сказать, – он смотрит на часы, – я должен был явиться на репетицию пять минут назад.
– Вы так добры… – говорю я, запинаясь, застигнутая врасплох его щедростью.
Он затаптывает окурок и поворачивается, чтобы идти.
– Приятно провести время! А кто знает, может быть, вас возьмут на эту работу, и я буду видеть вас чаще.
С этими словами он уходит.
Я делаю еще одну затяжку. Нет, день сегодня складывается явно необычно, особенно если учесть, что начался он с такой катастрофы.
В планах у меня было вернуться поскорее домой и прятаться до вечера. Снова смотрю на зажатый в руке билет.
Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз была на балете. Если точно, восемнадцать. В то лето я перестала танцевать. В то самое лето, когда моя мать попыталась покончить с собой.
В тот год меня пригласили участвовать в балетном конкурсе, но в назначенный день я не явилась. Я считала, что мне и без того есть чем заняться – ухаживать за матерью.
Возможно, я боялась потерпеть поражение. А может быть, я просто хотела быть нормальным подростком и не заниматься профессиональной карьерой в столь раннем возрасте. Это мать мечтала, чтобы я стала балериной. Но после того лета ее желание потеряло всякий смысл.
В общем, я не оправдала ожиданий матери.
Я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и закрываю глаза. Выстроившись в длинный ряд, девочки тянут у станка ноги, выворачивая их в самых невероятных позах. Под ногами скрипит канифоль. Спертый воздух пропитан запахом пота и физических усилий. А еще музыка. Всегда музыка.
Я открываю глаза.
Восемнадцать лет – слишком большой срок, чтобы помнить поражение.
Я в последний раз затягиваюсь сигаретой, выбрасываю ее и захожу внутрь.
– Боюсь, вы слишком опоздали, чтобы занять свое место, – сообщает мне девушка-билетерша. – До конца первого акта вам придется постоять в конце зала.
Следуя за ней по широкой лестнице, я замечаю, насколько велик ей ее форменный пиджачок – точно так же когда-то висел на мне мой, когда я работала билетером в «Фениксе».
– Вы студентка? – спрашиваю я уже наверху.
Она кивает.
– Певческое отделение Королевской академии. Предпоследний курс.
Я вспоминаю, сколько спектаклей посмотрела, пока стояла у задних колонн в своем плохонько сидящем пиджачке.
– Ну, удачи вам! – шепчу я, когда она, открыв дверь, запускает меня в зал.
И уже там, в темном зале, где царит божественная музыка Чайковского, происходит еще одна столь же неожиданная вещь.
Я смотрю на прекраснейших в мире балерин и постепенно понимаю, что все равно не смогла бы тогда успеть вовремя. И нет ничего страшного в том, что я сейчас не одна из них.
Дарси Бассел летает по сцене, попирая все законы гравитации – да что там гравитации, законы самой природы! – и щемящая теплая радость переполняет мою душу.
Я не обманула ничьих надежд. И меньше всего – своих собственных.
Через два дня меня вызывают на повторное собеседование. И в тот же день я становлюсь первым оранжевым сотрудником «Роял-опера-хаус».
В Лондоне улицы и даже целые районы имеют свою униформу. У Сохо свой кодекс понятий об одежде, у Сити и Кингз-роуд – свой. Но существуют места, где эти миры сталкиваются. Театр – одно из таких мест.
По-настоящему интересная постановка всегда собирает самую разношерстную публику. Консервативные бизнесмены, пожилые военные, студенты-хиппи, богемные мальчики с Ноттинг-Хилл, абсолютные минималисты в нехитрых одежках от «Прада» и «Армани», геи и натуралы, молодые и старые – все они смешиваются здесь в одно целое и в то же время сохраняют принадлежность к своей группе, как если бы каждая из них носила форменные футболки с соответствующей надписью.
Пятница, вечер, начало июня. Я потягиваю тепловатое белое вино в людном буфете «Амбассадорс театр» и болтаю со своей подружкой Сэнди, которая с поистине пророческим предвидением Кассандры умудрилась заказать эти билеты еще тысячу лет назад. Дают первый звонок, и плотная толпа устремляется к выходу из буфета, вот тогда-то Сэнди и решает, по обыкновению многих женщин, что за две минуты до поднятия занавеса самое время посетить дамский туалет. Толпа медленно стекается в зал, и в ее гуще я вдруг замечаю знакомый профиль. Он принадлежит хорошо одетому мужчине, который, наклонившись вперед, очень внимательно слушает, что говорит ему другой мужчина, помоложе.
В моем мозгу образуется странная пустота. Да, я знаю этого человека, но вот откуда?
И тут все вокруг словно исчезает – и толпа, и гул голосов, и звонок – так бывает в моменты великих постижений.
Все – я знаю этого человека. Это мой бывший муж.
Будто в гипнозе, я наблюдаю, как он оборачивается, смеется и хлопает своего друга по плечу.
Как странно, что я узнала его. Я не должна была узнать, потому что все в нем стало совершенно другим. Волосы коротко выщипаны. Заметьте, не подстрижены, а модненько выщипаны. И окрашены в светло-медовый оттенок. На нем темно-коричневые вельветовые брюки и светло-голубая водолазка с воротом, поднятым под самое горло – словно он только что натянул ее через голову. Через руку перекинут слегка приталенный черный кожаный пиджак, на ногах дорогущие ботинки от «Кемпера».
Одним словом, он не просто одет, а одет со вкусом, стильно.
И это человек, чей гардероб всегда состоял из рубашек, купленных ему матерью на Рождество где-нибудь в «Маркс и Спенсер», изношенных, вечно не глаженных рубашек, из которых постоянно вываливались поломанные запонки. Это человек, которому покупка новых ботинок не доставляла ничего, кроме физической боли. И вот теперь он, совершенно преображенный, летит, как бабочка, чтобы вернуть в буфет стакан, легко порхает в этом абсолютном хите сезона – ботиночках от «Кемпера» – без всякого намека на дискомфорт или хотя бы малейшего следа недовольства или сарказма.
Да, он очень изменился, и все же я его узнаю. Благодаря униформе. Ведь это явление мне знакомо.
Пустота в моей голове вдруг сменяется озарением. Если я не буду двигаться, он не заметит меня. Поэтому я замираю, стою как вкопанная, так что даже столы и стулья вокруг кажутся более живыми в моем присутствии. Затаив дыхание, я наблюдаю, как они потихоньку прокладывают себе путь в зал, непринужденно болтают, не подозревая о моем существовании. В его походке и движениях невиданная легкость, он почти скользит вверх по ступенькам. Меня мутит от этого зрелища, и в то же время оно меня завораживает.
Внезапно возвращается Сэнди, она долго ищет в бумажнике билеты, потом начинает паниковать из-за отсутствия мелочи, так как хочет купить программку, и громко вслух пытается решить, что делать с пальто – свернуть и засунуть под сиденье или сдать в гардероб. В общем, как-то незаметно мы усаживаемся на свои места рядом с парой немецких туристов, вцепившихся в разложенные на коленках рюкзачки. Свет в зале гаснет, когда до меня вдруг доходит, что я до сих пор держу в руках стакан своего теплого вина.
Совсем не помню, как прошел первый акт, потому что все это время сосредоточенно высматриваю в темноте очертания головы своего бывшего мужа. Мне кажется, что я вижу его среди других зрителей, потом вдруг почему-то не вижу. И мне хочется увидеть его снова. Хочется наблюдать за ним. Видимо, я просто не могу, не в силах поверить своим глазам. И вот я вглядываюсь в темный зал и совсем не смотрю на ярко освещенную сцену. Зрители, захваченные сюжетом, возбужденно подаются вперед, хохочут в смешных местах, вздыхают и ахают во время напряженной развязки, а я все не могу отыскать его глазами.
Первый акт заканчивается, и в зале зажигается свет.
– Потрясающе! – восторженно выдыхает Сэнди. – Правда, здорово?
Вот они! Я наконец вижу их – они идут по центральному проходу и смеются.
– Да, невероятно, – бормочу я.
Сэнди встает, одергивая юбку.
– Пойдем?
Сейчас я разглядываю его друга – та же щипаная прическа, те же ботинки от «Кемпера»… Но как он молод! Гораздо моложе, чем мне показалось сначала. Гипертрофированно точеные черты лица. Неужели он выщипывает брови? Одет в джинсы «Дизель» и облегающую черную толстовку. Они как раз проходят мимо нас. Я даже не дышу. Сэнди подталкивает меня к проходу, и мы сливаемся с толпой прямо позади них. Я улавливаю легкий аромат одеколона молодого парня и вдруг вижу, как он как бы невзначай на короткое мгновение обнимает моего бывшего мужа за шею.
– Неужели ты говоришь об этой оранжевой жиже в бутылочке?
Он похлопывает себя по щекам.
– Когда я сегодня вернусь домой, если я сегодня вернусь домой, я покажу тебе кое-что. Обещаю.
И, не дожидаясь моего ответа, он куда-то уносится.
Вечером, возвращаясь в одиночестве на автобусе домой, я задумываюсь над тем, могу ли я себе позволить накануне собеседования воспользоваться маленькой бутылочкой, которая сотворит чудеса и с моей кожей. Ведь преобразила же она Колина таким сказочным образом, наверное, не принесет вреда и мне. В общем, я решаю поймать его на слове.
В половине первого ночи Колина все еще нет дома. Если мне нужны доказательства чудодейственной силы новой формулы домашнего загара, то, пожалуйста, вот они. Однако, не дождавшись его и в половине четвертого, я начинаю не на шутку дергаться, – ведь теперь я еще и не высплюсь. Почти дойдя до истеричного состояния и окончательно настроившись на то, чтобы явиться на собеседование эдакой обласканной солнцем богиней, я принимаю решение самостоятельно покопаться на полке Колина в ванной. В конце концов зачем мне инструкции и чья-то там помощь, если я собралась придать своей коже немного ложного загара.
На полке Колина в ванной гораздо больше косметических средств, чем у меня и Риа, вместе взятых. Все-таки геем быть нелегко. В жестоком мире баров и ночных клубов Сохо выживают только самые молодые и самые ухоженные. Чего здесь только нет! Кремы самого разного предназначения – тональные, увлажняющие, омолаживающие, – жидкие пудры, замазки, маскирующие карандаши; плюс все обычные причиндалы мужской косметики для бритья – пенки, лосьоны, одеколоны, дезодоранты, аккуратно расставленные вдоль бордюра ванной в алфавитном порядке от «Армани» до «Уай-эс-эп». У меня уходит довольно много времени на поиски, однако я все же нахожу волшебный пузырек с лосьоном для домашнего загара, засунутый за гигантскую бутылку шампуня «Ригейн».
Присаживаюсь на краешек ванной, чтобы прочесть инструкцию.
Прежде всего, подготовьте кожу при помощи отшелушивающего скраба и увлажняющего бальзама…Я снова роюсь в огромной коллекции Колиновых склянок, но нужных мне предметов не нахожу. Ну что ж, ситуация типичная. Покупаешь одно средство, но оно, разумеется, не действует, пока не купишь к нему еще с десяток других. Ну и ладно. Если Колин сумел добиться такого потрясающего результата без них, то и я смогу. Перехожу к следующей части инструкции:
Нанесите лосьон для загара на кожу ровным тонким слоем во избежание образования полосок. Настоятельно рекомендуем вам пользоваться целлофановыми перчатками…Целлофановыми перчатками? Ищу по всей ванной, но ничего, кроме пары старых желтых резиновых перчаток, валяющихся в углу вместе с щеткой для чистки раковины, не нахожу. Ну и ладно. Возможно, это не так уж и важно. Вполне вероятно, они просто слишком перестраховываются на случай, если кто-то страдает от определенного рода аллергии. К тому же я всегда могу просто смыть водой.
…Избегайте контакта с любыми веществами и поверхностями до полного высыхания.По-моему, все очень просто и можно приступать!
Препарат должен полностью высохнуть в пределах десяти минут…
Снимаю с себя одежду и выливаю на ладонь порцию жидкости. Она кажется более темной, чем я предполагала, ощущение такое, будто я покрываю себя какой-то маслянистой грязью. Я снова читаю инструкцию на бутылочке:
Цвет поначалу покажется вам более темным, но после утреннего умывания у вас будет шелковистая нежная кожа с золотистым, естественного оттенка загаром…Прекрасно. Именно то, что нужно. Я наношу на лицо и шею некоторое количество жидкости и стою голая посреди ванной – жду, когда высохнет. По прошествии получаса моя кожа по-прежнему еще липкая на ощупь, а через сорок пять минут я прихожу к решению, что определение «высохшая», возможно, означает не совсем мокрая. В итоге почти под утро, усталая и изможденная, я плюхаюсь в постель и засыпаю без задних ног.
На следующий день, мечтая о чашечке кофе, я плетусь на кухню, где Риа встречает меня испуганным возгласом:
– Боже! Луиза! Что ты с собой сделала?!
Вспоминаю, что с вечера намазалась.
– Не бойся, Риа, – успокаиваю я ее. – Это тот самый фантастический лосьон для загара. Смою его в душе, и ты посмотришь, какая загорелая у меня будет кожа.
– Да ты похожа на размалеванного индейца! – Она скептически качает головой. – А руки, Луиза! Они же у тебя оранжевые!
Смотрю на свои руки. Ладони по меньшей мере на два тона темнее, чем все остальное – явно из-за того, что я наносила лосьон без рекомендованных целлофановых перчаток. В общем, ни дать ни взять лапы орангутанга. Уверенность потихоньку начинает покидать меня. Стыдливо прячу руки в карманы.
– Говорю же тебе, Риа, это все смоется! Вот смотри, сейчас покажу! – С этими словами бегу в ванную и включаю душ.
Через десять минут выхожу оттуда мокрая и довольная.
– Ну? Видишь? – заявляю я с победоносным видом. – Что я тебе говорила? Разве я теперь не выгляжу стройнее и моложе на десять лет?
Риа продолжает смотреть на меня в ужасе.
– Да ты вся оранжевая. Оранжевая в полосочку.
Ее придирчивость начинает меня раздражать.
– Ха-ха-ха! Очень смешно, Риа!
Но она только качает головой.
– А вот и не ха-ха-ха, Луиза. Совсем не смешно.
Несусь в свою комнату к зеркалу, Риа права. Мое тело покрыто причудливым полосатым узором, который не только нисколько не молодит и не худит меня, но еще и вызывает подозрение, что я теперь могу светиться в темноте.
– Черт! Что же теперь делать? – ору я в панике. – Риа, что мне делать?
Риа ехидно ухмыляется.
– Попросись на работу на шоколадную фабрику Вилли Вонки.
Я тупо смотрю на нее и вдруг, к своему стыду, начинаю плакать.
– У меня в одиннадцать собеседование! – воплю я сквозь слезы. – Собеседование в «Роял-опера-хаус»! И я сомневаюсь, что они берут на работу оранжевых людей!
– Да ладно, успокойся. Я больше не буду шутить, обещаю. Пойдем. – Она берет меня за руку и тащит в ванную. Порывшись несколько минут в плетеной корзинке, она достает оттуда громадных размеров кусок пемзы. – Лезь в ванну! – приказывает она. – Может быть, сумеем оттереть, если повезет.
Меня никогда не подвергали очистке от радиоактивного заражения, но я подозреваю, что это выглядит именно так. Ты стоишь в ванне голый и дрожащий от холода, а кто-то, перед кем ты никогда в жизни не собирался представать без порток, соскребает с тебя три верхних слоя кожи каким-то грубым жестким предметом. И это, доложу я вам, совсем не смешно. Мало того, что это унизительно, это еще и бесполезно, потому что смыть мой «золотистый, естественного оттенка загар» не представляется возможным.
В конце концов, у нас обеих больше нет сил, и мы сдаемся.
– Послушай, Луиза, я, конечно, рада этой столь неожиданной возможности предаться маленьким дамским утехам, но мне, к сожалению, нужно на работу, а у тебя собеседование. Думаю, тебе придется это как-то пережить.
Я заворачиваюсь в теплое банное полотенце.
– Ладно, я же могу перенести встречу. Скажу, что отравилась или что-нибудь в этом роде.
Она пожимает плечами.
– Но это уж решай сама. Только, если собеседование назначено у них на сегодня, они могут не дождаться тебя и взять кого-то еще. К тому же, когда человек не является на собеседование, это всегда выглядит подозрительно.
Она права, и мне придется пойти.
Чтобы свести к минимуму нанесенный моей внешности ущерб, я надеваю темно-синий брючный костюм и прячу свои обезьяньи ладони в глубокие карманы. Приготовленное заранее и даже побывавшее в химчистке миленькое красное платье предполагает слишком много открытой кожи, поэтому останется дома вместе с новенькой парой роскошных туфель от Курта Гейгера. К тому же, как справедливо заметила Риа, красное с оранжевым ну никак не сочетается. Застегнув пуговки на блузке до самого-подбородка, я сталкиваюсь с последней проблемой – необходимо что-то сделать с морковным лицом. Тональный крем только все портит – придает неестественную белизну, но, к счастью, легкий слой полупрозрачной пудры, нанесенной поверх крема, чудесным образом скрадывает светящийся эффект моих полосок. Без десяти десять я вылетаю из дома и несусь к автобусной остановке, мысленно молясь, чтобы собеседование не проходило в комнате с флюоресцентным освещением.
Через час я уже сижу на банкетке в приемной и жду, когда меня вызовут. Наконец в коридор выходит женщина лет сорока пяти и жмет руку другой кандидатке.
– Рада была тебя видеть, Порция, – улыбаясь, говорит она. – Мы с тобой свяжемся. И пожалуйста, передай от меня горячий привет папе!
Девушка по меньшей мере лет на десять младше меня и с нормальным в отличие от меня цветом лица удаляется, колыхая при ходьбе длинными светлыми волосами. Мое сердце уходит в пятки. Лучше бы я действительно отравилась.
А между тем женщина поворачивается ко мне.
– Луиза Кассова?
– Канова, – поправляю я, встаю и протягиваю ей руку. – Это итальянская фамилия.
– Надо же, как мило. – Она изумленно смотрит на мою обезьянью ладонь, которую я тут же убираю в карман. – Пройдемте. – Она заводит меня в комнату и жестом указывает на стол и стулья возле окна. – Пожалуйста, присаживайтесь. Меня зовут Шарлотта Торни, я начальник отдела кадров. Руководитель планового отдела Роберт Брукс сейчас подойдет, но я подумала, что пока могу задать вам несколько вопросов сама.
Я с готовностью киваю и чувствую, как мое лицо вытягивается в окаменевшую маску ужаса.
Она садится за стол и раскрывает папку с листками резюме.
– Я вижу, вы оказались среди тех немногих счастливчиков, кому удалось съездить развеяться на пасхальные каникулы, – непринужденно говорит она, перелистывая бумаги в папке. – Где вы были?
– Простите, не поняла?
– Ваш загар невозможно не заметить. Вы, должно быть, побывали где-то?
Она наконец находит то, что искала, и теперь, сложив руки на столе, устремляет на меня внимательный взгляд.
Я сижу ни жива ни мертва. Интересно, куда обычно ездят люди на пасхальные каникулы? На Каймановы острова? На горнолыжные курорты? Она продолжает смотреть на меня, моргая. Я тоже тупо смотрю на нее и прямо слышу, как тикают часы.
– О, нет… Нет, в этот раз я никуда не ездила… Просто я-я… Ну знаете, какие мы, итальянцы! Несколько солнечных дней, и мы уже коричневые!
Я издаю глупый смешок, и она, улыбнувшись, немедленно переходит к своему стандартному наступлению.
– Ну что ж, это замечательно. А теперь скажите мне, Луиза, что привело вас к мысли о том, что вы сможете стать частью нашего рабочего коллектива?
К счастью, к этому вопросу я подготовилась. Вздохнув поглубже, отвечаю:
– Видите ли, Шарлотта, думаю, основной причиной здесь стало мое страстное отношение к искусству… – И я продолжаю сражать ее своим энтузиазмом, пока не приходит мистер Брукс.
Мало-помалу дела пошли не так уж плохо, как я ожидала, хотя после того как мисс Торни представила меня ему как женщину «разносторонне образованную», у нас случилось несколько скользких моментов, когда он попросил меня поговорить на итальянском (которого я совсем не знаю) и поделился историями из своей студенческой юности, проведенной во Флоренции (в которой я никогда не бывала). Тем не менее, мое неведение в этих вопросах как-то ускользнуло от него – видимо, перед ним стояла другая задача. И несмотря на то что я нервозно хихикала всякий раз, когда он обращался ко мне, мне, похоже, все-таки удалось ему понравиться.
– Видите ли, мисс Канова, наше заведение весьма и весьма солидное. – Он выговаривает мою фамилию столь старательно, что я с трудом узнаю ее на слух. – Мы широко известны во всем мире, и я думаю, нашим успехам во многом обязаны правильному подбору персонала. – Он энергично жмет мою руку. – Я просто уверен, что мы с вами еще обязательно увидимся.
Я покидаю здание как можно поспешнее – пока он не успел вспомнить еще какую-нибудь малоизвестную художественную коллекцию или уединенное кафе во Флоренции, которые, по его мнению, несомненно, должны быть мне знакомы.
Выйдя на крыльцо, я останавливаюсь, чтобы облегченно отдышаться, и вдруг ко мне подходит красивый парень.
– Извините, у вас нет зажигалки?
Я настолько потрясена, что просто тупо смотрю на него и, как завороженная, повторяю:
– Зажигалки? – Как будто он изъясняется на каком-то зашифрованном языке.
– Да. Ну, знаете… чтобы сигарету прикурить.
– Ах, зажигалки! – Мой мозг наконец приходит в движение. – Ну конечно! Подождите секундочку, сейчас посмотрю.
Долго роюсь в сумке, потом все же нахожу на дне помятый спичечный коробок, довольно причудливо оформленный, который прихватила в свое время в «Ритце». Пытаюсь зажечь для него спичку и вдруг со смущением замечаю, что руки мои отчаянно трясутся.
Я все-таки зажигаю одну спичку и дрожащими руками тычу ее ему почти в лицо.
– Извините. Надеюсь, я не очень вас побеспокоил. – Он осторожно берет меня за запястье, прежде чем наклониться.
– Нет, нет. Это вы меня извините. Я только что проходила собеседование и пока еще немного не в себе, – смущенно признаюсь я.
Он улыбается.
– Тогда позвольте тоже угостить вас. – Протягивает мне пачку сигарет. – Может, нужно?
Я пребываю в нерешительности.
– Да я в общем-то не курю.
Он кивает.
– Ну и правильно. Дурная привычка. И такая некрасивая.
Я наблюдаю, как он долго с удовольствием затягивается, потом говорю:
– Впрочем, может, одна не повредит.
Он прикуривает для меня сигарету, и мы стоим курим. На часах всего половина первого, а у меня такое впечатление, будто прошел целый насыщенный событиями день.
– Ну и как оно прошло? – спрашивает он, прислонившись спиной к афише «Лебединого озера».
Я стою, улыбаясь на теплом солнышке, и вдруг понимаю, что красивее мужчины, наверное, в жизни не видела. Стройный и не очень высокий, он одарен от природы буйной шевелюрой густых темных волос и еще более темными, почти черными огромными глазами. Когда он улыбается, его губы растягиваются в веселой оптимистичной улыбке, озорной и добродушной одновременно.
До меня вдруг доходит, что я неприлично глазею на него.
– Извините. Вы что-то спросили?
– Работа… Как вы думаете, вас возьмут?
Я качаю головой.
– Понятия не имею. Трудно что-либо сказать. А вы работаете здесь?
– Только летом. Я пианист. Моя сестра работает здесь, и ей удалось пристроить меня на репетиции Королевского балета. С осени я буду учиться в Париже, а для этого нужны приличные деньги.
– Боже! Королевский балет, Париж!.. Вот это жизнь!
Он улыбается и вдруг смущается.
– Я везучий. А вы были в Париже? – Он вдруг быстро меняет тему. – Это мой самый любимый город в мире! Можете считать, что не видели жизни, если не погуляли по бульвару Сен-Жермен, не попили шампанского и не выкурили сигаретки в одной из тамошних кафешек.
Я смеюсь.
– Я была в Париже, но до бульвара у меня почему-то не дошло.
– Тогда вам нужно поехать туда еще раз.
Мы смотрим друг другу в глаза, и я чувствую, что краснею.
– А вам нравится балет? – спрашивает он.
– Я люблю балет. Во всяком случае, раньше любила, много лет назад. Только вот уже тысячу лет там не была.
– Вот. – Он опускает руку в задний карман и достает оттуда билет. – Не знаю, свободен ли у вас сегодня остаток дня, но это билет на генеральный прогон «Лебединого озера», который в настоящий момент уже начался. Мне дают билеты, а я вечно вспоминаю о них, когда уже слишком поздно. Кстати сказать, – он смотрит на часы, – я должен был явиться на репетицию пять минут назад.
– Вы так добры… – говорю я, запинаясь, застигнутая врасплох его щедростью.
Он затаптывает окурок и поворачивается, чтобы идти.
– Приятно провести время! А кто знает, может быть, вас возьмут на эту работу, и я буду видеть вас чаще.
С этими словами он уходит.
Я делаю еще одну затяжку. Нет, день сегодня складывается явно необычно, особенно если учесть, что начался он с такой катастрофы.
В планах у меня было вернуться поскорее домой и прятаться до вечера. Снова смотрю на зажатый в руке билет.
Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз была на балете. Если точно, восемнадцать. В то лето я перестала танцевать. В то самое лето, когда моя мать попыталась покончить с собой.
В тот год меня пригласили участвовать в балетном конкурсе, но в назначенный день я не явилась. Я считала, что мне и без того есть чем заняться – ухаживать за матерью.
Возможно, я боялась потерпеть поражение. А может быть, я просто хотела быть нормальным подростком и не заниматься профессиональной карьерой в столь раннем возрасте. Это мать мечтала, чтобы я стала балериной. Но после того лета ее желание потеряло всякий смысл.
В общем, я не оправдала ожиданий матери.
Я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и закрываю глаза. Выстроившись в длинный ряд, девочки тянут у станка ноги, выворачивая их в самых невероятных позах. Под ногами скрипит канифоль. Спертый воздух пропитан запахом пота и физических усилий. А еще музыка. Всегда музыка.
Я открываю глаза.
Восемнадцать лет – слишком большой срок, чтобы помнить поражение.
Я в последний раз затягиваюсь сигаретой, выбрасываю ее и захожу внутрь.
– Боюсь, вы слишком опоздали, чтобы занять свое место, – сообщает мне девушка-билетерша. – До конца первого акта вам придется постоять в конце зала.
Следуя за ней по широкой лестнице, я замечаю, насколько велик ей ее форменный пиджачок – точно так же когда-то висел на мне мой, когда я работала билетером в «Фениксе».
– Вы студентка? – спрашиваю я уже наверху.
Она кивает.
– Певческое отделение Королевской академии. Предпоследний курс.
Я вспоминаю, сколько спектаклей посмотрела, пока стояла у задних колонн в своем плохонько сидящем пиджачке.
– Ну, удачи вам! – шепчу я, когда она, открыв дверь, запускает меня в зал.
И уже там, в темном зале, где царит божественная музыка Чайковского, происходит еще одна столь же неожиданная вещь.
Я смотрю на прекраснейших в мире балерин и постепенно понимаю, что все равно не смогла бы тогда успеть вовремя. И нет ничего страшного в том, что я сейчас не одна из них.
Дарси Бассел летает по сцене, попирая все законы гравитации – да что там гравитации, законы самой природы! – и щемящая теплая радость переполняет мою душу.
Я не обманула ничьих надежд. И меньше всего – своих собственных.
Через два дня меня вызывают на повторное собеседование. И в тот же день я становлюсь первым оранжевым сотрудником «Роял-опера-хаус».
Одеваясь, мы не думаем о том, что собой представляем, так же как не думаем о том, что хотели бы собой представлять.Единообразие
Благодаря высоким стандартам жизни на Западе и совершенству поставленной на, поток моды даже у самого невнимательного наблюдателя обязательно сложится впечатление, что все женщины одеты слишком похоже. Мне неизвестно, откуда ведет свое происхождение эта современная форма умеренности, буквально захлестнувшая все женское население от Сан-Франциско до Парижа, и, похоже, внушающая женщинам желание одеваться, в точности как другие – и это при том, что они тратят все больше и больше денег на одежду, косметику и прически. Однако если вы действительно находите удовольствие в том, чтобы одеваться, как все остальные, то в этом случае вас ждет радужное светлое будущее, единообразие – это закономерный, побочный продукт автоматизированного общества, и – кто знает – быть может, наступит таков время, когда индивидуальность будет расцениваться как преступление. Кстати говоря, есть еще вариант – поступить на службу в армию.
В Лондоне улицы и даже целые районы имеют свою униформу. У Сохо свой кодекс понятий об одежде, у Сити и Кингз-роуд – свой. Но существуют места, где эти миры сталкиваются. Театр – одно из таких мест.
По-настоящему интересная постановка всегда собирает самую разношерстную публику. Консервативные бизнесмены, пожилые военные, студенты-хиппи, богемные мальчики с Ноттинг-Хилл, абсолютные минималисты в нехитрых одежках от «Прада» и «Армани», геи и натуралы, молодые и старые – все они смешиваются здесь в одно целое и в то же время сохраняют принадлежность к своей группе, как если бы каждая из них носила форменные футболки с соответствующей надписью.
Пятница, вечер, начало июня. Я потягиваю тепловатое белое вино в людном буфете «Амбассадорс театр» и болтаю со своей подружкой Сэнди, которая с поистине пророческим предвидением Кассандры умудрилась заказать эти билеты еще тысячу лет назад. Дают первый звонок, и плотная толпа устремляется к выходу из буфета, вот тогда-то Сэнди и решает, по обыкновению многих женщин, что за две минуты до поднятия занавеса самое время посетить дамский туалет. Толпа медленно стекается в зал, и в ее гуще я вдруг замечаю знакомый профиль. Он принадлежит хорошо одетому мужчине, который, наклонившись вперед, очень внимательно слушает, что говорит ему другой мужчина, помоложе.
В моем мозгу образуется странная пустота. Да, я знаю этого человека, но вот откуда?
И тут все вокруг словно исчезает – и толпа, и гул голосов, и звонок – так бывает в моменты великих постижений.
Все – я знаю этого человека. Это мой бывший муж.
Будто в гипнозе, я наблюдаю, как он оборачивается, смеется и хлопает своего друга по плечу.
Как странно, что я узнала его. Я не должна была узнать, потому что все в нем стало совершенно другим. Волосы коротко выщипаны. Заметьте, не подстрижены, а модненько выщипаны. И окрашены в светло-медовый оттенок. На нем темно-коричневые вельветовые брюки и светло-голубая водолазка с воротом, поднятым под самое горло – словно он только что натянул ее через голову. Через руку перекинут слегка приталенный черный кожаный пиджак, на ногах дорогущие ботинки от «Кемпера».
Одним словом, он не просто одет, а одет со вкусом, стильно.
И это человек, чей гардероб всегда состоял из рубашек, купленных ему матерью на Рождество где-нибудь в «Маркс и Спенсер», изношенных, вечно не глаженных рубашек, из которых постоянно вываливались поломанные запонки. Это человек, которому покупка новых ботинок не доставляла ничего, кроме физической боли. И вот теперь он, совершенно преображенный, летит, как бабочка, чтобы вернуть в буфет стакан, легко порхает в этом абсолютном хите сезона – ботиночках от «Кемпера» – без всякого намека на дискомфорт или хотя бы малейшего следа недовольства или сарказма.
Да, он очень изменился, и все же я его узнаю. Благодаря униформе. Ведь это явление мне знакомо.
Пустота в моей голове вдруг сменяется озарением. Если я не буду двигаться, он не заметит меня. Поэтому я замираю, стою как вкопанная, так что даже столы и стулья вокруг кажутся более живыми в моем присутствии. Затаив дыхание, я наблюдаю, как они потихоньку прокладывают себе путь в зал, непринужденно болтают, не подозревая о моем существовании. В его походке и движениях невиданная легкость, он почти скользит вверх по ступенькам. Меня мутит от этого зрелища, и в то же время оно меня завораживает.
Внезапно возвращается Сэнди, она долго ищет в бумажнике билеты, потом начинает паниковать из-за отсутствия мелочи, так как хочет купить программку, и громко вслух пытается решить, что делать с пальто – свернуть и засунуть под сиденье или сдать в гардероб. В общем, как-то незаметно мы усаживаемся на свои места рядом с парой немецких туристов, вцепившихся в разложенные на коленках рюкзачки. Свет в зале гаснет, когда до меня вдруг доходит, что я до сих пор держу в руках стакан своего теплого вина.
Совсем не помню, как прошел первый акт, потому что все это время сосредоточенно высматриваю в темноте очертания головы своего бывшего мужа. Мне кажется, что я вижу его среди других зрителей, потом вдруг почему-то не вижу. И мне хочется увидеть его снова. Хочется наблюдать за ним. Видимо, я просто не могу, не в силах поверить своим глазам. И вот я вглядываюсь в темный зал и совсем не смотрю на ярко освещенную сцену. Зрители, захваченные сюжетом, возбужденно подаются вперед, хохочут в смешных местах, вздыхают и ахают во время напряженной развязки, а я все не могу отыскать его глазами.
Первый акт заканчивается, и в зале зажигается свет.
– Потрясающе! – восторженно выдыхает Сэнди. – Правда, здорово?
Вот они! Я наконец вижу их – они идут по центральному проходу и смеются.
– Да, невероятно, – бормочу я.
Сэнди встает, одергивая юбку.
– Пойдем?
Сейчас я разглядываю его друга – та же щипаная прическа, те же ботинки от «Кемпера»… Но как он молод! Гораздо моложе, чем мне показалось сначала. Гипертрофированно точеные черты лица. Неужели он выщипывает брови? Одет в джинсы «Дизель» и облегающую черную толстовку. Они как раз проходят мимо нас. Я даже не дышу. Сэнди подталкивает меня к проходу, и мы сливаемся с толпой прямо позади них. Я улавливаю легкий аромат одеколона молодого парня и вдруг вижу, как он как бы невзначай на короткое мгновение обнимает моего бывшего мужа за шею.