Страница:
Такого внимания за дежурство удостаивались немногие. Разве что кашляющая жена главврача. И то потому, что сам шеф стоял рядом и нескромно настаивал на ее тщательном осмотре.
Альберт Степанович оживленно замахал руками и энергично замычал. Он демонстрировал употребление утреннего чая, детально показывая на пальцах разрушительное действие кипятка. Но доктор пантомиму не оценил. Его мучил практический интерес натуралиста. Он подошел вплотную к Алику и применил простейший диагностический прием — ткнул в объект обследования пальцем.
От дикого рева стены больницы Всех Святых дрогнули. Капитан Потрошилов взвился к потолку. Очередь за дверью ахнула и уменьшилась вдвое. Сопровождающие из 108-го отделения схватились за пистолеты и рванулись к двери смотровой выручать коллегу.
— Язык?! — удивленно сказал доктор. — Обжег, что-ли? Это, вообще, язык?
Воющий Потрошилов оживленно закивал головой, пятясь назад, подальше от дальнейшего осмотра.
Стоматологическое отделение языками не занималось. Во-первых, зубы у народа болели чаще. Во-вторых, язык сам по себе кариесу не подвержен. Он вообще удивительно стоек к любым посторонним воздействиям, кроме мифического типуна. В-третьих, какие деньги срубишь с человека, если не найдешь общего языка? А как его найдешь с немым или невнятно мычащим пациентом?
Тем не менее Алика направили в стоматологию. Потому что там имелся челюстно-лицевой хирург.
— Тебя наверняка спасут, — с большим сомнением в голосе изрек дежурный врач, явно собираясь еще раз потрогать потрошиловскив феномен.
Продолжая подвывать, Альберт Степанович схватил амбулаторную карту и ушел от него вдоль стены, чуть не содрав пиджаком кафельную плитку.
По бесконечным переплетениям коридоров идти было трудно. Опухший язык терся о подбородок. Впрочем, у Алика складывалось впечатление, что и о галстук, и о пуговицы пиджака. Каждый встречный норовил обернуться и прокомментировать необычное зрелище. На худой конец, присвистнуть вслед. Особенно трудно пришлось в лифте. Там уйти от пристального любопытства попутчиков стало совершенно невозможно. Наконец, путь завершился в небольшом коридоре. Возле каждой двери имелась собственная очередь. В замкнутом пространстве стоял нудный жизнеутверждающий визг бормашин.
Потрошйлов поднял голову и страдальчески посмотрел на народ. Тот в ответ с холодным любопытством воззрился на Алика. «Не пропустят!» — подумал он. «Не пройдешь!» — по-доброму решил народ про себя.
Бойкая девочка, ерзающая на руках несчастной мамаши с флюсом, высунула тонкий розовый язычок, очевидно, приняв дядю за шутника. Алик шагнул с порога вперед. Обитатели коридора, разглядев потрошиловскую беду, тихо ахнули. Девочка, собрав глаза в кучу на переносице, сравнила размеры милицейского языка со своим. От удивления она забыла закрыть рот. Ее язычок остался торчать на виду, безжалостно напоминая Альберту Степановичу об утраченном здоровье.
Он нервно протер очки и посмотрел по сторонам. Только возле одного кабинета не толпились страждущие. На нем значился № 1 и висела табличка: «Удаление без очереди. Быстро и безболезненно!». Правда, «без» кто-то добродушно заштриховал, вместо этого приписав «очень», и пририсовав пару поперечин на единицу, превратив ее в могильный крест. Алик сверился с амбулаторной картой. Ему было именно сюда. «Съели?» — без свойственной ему интеллигентности подумал он. «Бедолага», — злорадно посочувствовал народ ему в спину.
Героический капитан милиции робко поскребся и проник в первый кабинет сквозь слегка приоткрытую дверь. Прямо перед ним стояло зубоврачебное кресло, больше похожее на эшафот. Не в силах отвести взгляд, Алик замер.
— Присаживайтесь, — предложил глубокий бархатный голос.
Он чуть скосил глаза и остолбенел. Нельзя сказать, что Альберт Степанович потерял дар речи. Утренний чай и так лишил его радости непосредственного человеческого общения. Но то, что капитан впал в транс, это точно. Стоящая у столика с инструментами женщина могла потрясти и более устойчивую нервную систему.
Она, несомненно, была врачом. На простейшую логическую цепочку сил у Алика еще хватило. В кабинете должен работать врач. Кроме женщины в белом халате здесь никого нет. Значит, она и есть… Челюстно-Лицевой Хирург! Ноги Потрошилова превратились в оплывающее желе. Он осел на краешек кресла и тоскливо замычал. Потрясение его оглушило.
Женщина плавно развернулась. Она была огромна и похожа на легендарного Терминатора. Короткие рукава халатика открывали мощные бицепсы и точеные контуры предплечий. В разрезе воротника виднелись рельефные мышцы шеи. Загорелые мускулистые ноги были прикрыты лишь до середины монументальных бедер. Гладко зачесанные назад черные волосы блестели, отражая свет операционной лампы. Милая улыбка потрясающей женщины пригвоздила Потрошилова к креслу.
— Не бойтесь, я не страшная, — сказала она успокаивающе.
— М-м м-м м-м-м, — ответил Алик, даже не задумавшись. Что должно было бы означать: «Вы очень красивая!» Если бы существовала возможность дословного перевода.
— Спасибо, — быстро ответила она, мистическим образом расшифровав мычание оторопевшего пациента, — кроме нас с вами, никто этого не замечает.
На улице вполглаза посвечивало тусклое питерское солнце. Легкий ветерок (северо-западный, пять-шесть метров в секунду) туч не нес. Так, легкие перьевые облачка. И тем не менее в кабинете ослепительно сверкнула молния, и, сметая блестящие инструменты со столика, шарахнул гром. Произошел феноменальный природный катаклизм жуткой разрушительной силы — Альберт Степанович Потрошилов, мамин сын, тридцати пяти лет от роду, влюбился!!! Стремительно, с первого взгляда и совершенно нелогично.
Он был невысок, полноват и очкаст. Проще говоря — ни фига не атлет. Женщина-врач в свободное время занималась тяжелой атлетикой, легко гнула в дугу стальные шпильки и жала сто двадцать килограммов лежа.
Небесное создание, воздушное видение Алика, поигрывая мускулами, приблизилось, словно паря в густом запахе лекарств. Паркет жалобно скрипнул под ее ногами.
— Ого, что это у нас с языком? — Женщина нависла над неподвижным Потрошиловым, похоже, собираясь всесторонне исследовать интересный клинический случай.
Пациент невольно вздрогнул.
— М-м-м, — ответил он страдальчески.
— Понятно. Внимательней надо завтракать! — наставительно сказала женщина-врач. — Вот я никогда за едой не отвлекаюсь.
Алик охотно поверил. Отрастить такие бугры по всему телу, на его взгляд, можно было только полностью сосредоточившись на поставленной задаче. Внимательно разглядев потрошиловскую патологию, она покачала головой:
— Возьмите «Олазоль». Будете брызгать пять раз в день, и все пройдет.
— М-м? — с некоторым недоверием спросил Алик.
— Я вас уверяю! —успокоил его глубокий бархатистый голос.
И он растекся по креслу, расслабившись. Наверное, впервые за утро. А побольшому счету — и за последние несколько лет ответственной и опасной работы в среде внутренних органов. Слова благодарности столпились в горле. Но язык успешно играл роль кляпа. Тогда они остались внутри, сладко прилипнув к небу.
Любовь, запертая в Алике, росла ежесекундно, заполняя закоулки души сыщика, не занятые Конан Дойлем. Всерьез опасаясь взорваться от пучащих его чувств, Потрошилов начал приподниматься. И тут произошло нечто невероятное. Раздался молодецкий свист и за окном грянул громогласный клич:
— Банза-ай!!!
Сразу за непонятным воплем послышался ужасающий грохот. В распахнутое окно кабинета вместе с занавеской влетело нечто, ни разу не похожее на Бэтмена. Приземление летающего ужаса рядом с креслом походило на падение раненого мамонта. Стоматологическое отделение дрогнуло.
Очередь в коридоре опасливо отодвинулась от первого кабинета, смутно подозревая, что шум произведен окончательно отпавшим языком.
Пузырь оттянутой занавески опал. Из-под него показался человек в синем операционном костюме, фигурой похожий на раздобревшего Тарзана. Лицо его было скрыто под маской. Нет, не карнавального зайчика, а обычной, хирургической. Серо-стальные глаза между ней и колпаком сверкали диким огнем азарта. В руках летающий доктор держал скрученную жгутом простыню, тянущуюся в окно. На весь кабинет разразился мощный бас:
— Люда, дай протез!
«Ее зовут Люда!» — тая, подумал Алик. На странноватое появление постороннего он не обратил ни малейшего внимания.
— Какой? — спокойно спросила она, легко приподняв оказавшееся на пути кресло вместе с пациентом.
Потрошилов почувствовал, что куда-то перемещается в сладкой невесомости. Прямо перед ним возник надутый шар бицепса. Кресло сдвинулось с дороги, и доктор Люда прошла к шкафчику.
— Елки-иголки! Ясно — нижней челюсти! — гаркнул «десантник». — Стал бы я за верхней с восьмого этажа летать!
Могучие плечи приподнялись, как бы подтверждая, что за протезом верхней челюсти приличные люди черт знает откуда не прыгают. Люда без тени удивления открыла стеклянную дверцу и вытащила розовато-белую человеческую запчасть.
— Ага-а!!! — взревел гигант. — Полетели-и!!!
Он вспрыгнул на подоконник и, мелькнув летними туфлями сорок шестого размера, исчез в сиянии дня. Алик хлопнул глазами. Женщина-врач снисходительно улыбнулась:
— Экстремал! — будто этим можно было объяснить все, вплоть до полетов на простыне. — Ну, вам пора.
Из кабинета Потрошилов вышел в полной прострации. Сияя, словно его вылечили. Очередь в коридоре впилась в него жадно-пытливыми взглядами. Но никаких изменений в облике Алика, кроме непонятного сияния во взгляде, к всеобщему разочарованию, не обнаружилось. Он язвительно тряхнул в их сторону языком и ушел.
Алик влюбился. Впервые в жизни, поэтому глубоко, страстно и бесповоротно. Трудно сказать, что пленило его в челюстно-лицевом хирурге с красивым именем Людмила. Возможно, ее уверенность в себе. А может, ощущение силы, исходящее от крупного мускулистого тела. Или просто — пришло время капитану Потрошилову взорваться гормонами на этапе суровой мужской зрелости.
Изменения личности начались с языка. Он съежился на третий день, наконец-то уместившись в отведенном природой месте. Чудо произошло утром. К Алику вернулась бесценная способность к общению. Днем к ней, совершенно внезапно, присоединился поэтический дар. Вечером того же знаменательного дня он уже сидел на скамейке возле больницы Всех Святых и вздыхал, изобретая сонет. В руках Альберт Степанович держал букет астр. «Доктор» и «люблю» рифмовалось плохо. Просто никак. «Прекрасная» и «красная» рифмовалось лучше, но никуда не влезало по смыслу.
Богиня появилась на второй строфе. К этому моменту вокруг постоянно бормочущего сумасшедшего опустели две скамейки. Последним дезертировал дедуля-пенсионер, не вынесший пробной декламации душераздирающего, абсолютно белого сонета:
Когда мирозданье геенной разверзлось,
Твой организм меня потряс.
Ты, доктор, и лицом и телом — ангел,
Тебе готов язык свой подарить и вырвать…
На крыльце приемного отделения после появления доктора Люды места не осталось. Она застыла буквально на секунду во всем своем громадном великолепии. Алик привстал со скамьи. Богиня шагнула к стоянке машин. От ее богатырской поступи пандус затрясся. В душе сыщика родилась буря, очки запотели, и решимость растаяла прямо пропорционально нарастанию пламенной страсти.
Пока он собирал по крупицам силу духа, Люда села в мощный джип, больше похожий на рейсовый автобус. Приняв внутрь тело любимой женщины сыщика Потрошилова, машина ощутимо просела. Алик в очередной раз протяжно вздохнул, выжимая слезы у старушек на дальних скамейках.
Темно-синий джип стартовал в сторону центра города. Влюбленный рванулся следом, роняя цветы, но не успел. Он зачарованно проводил восхищенным взглядом объект пламенной страсти сквозь запотевшие очки. Недолеченный язык шевельнулся, рождая гениальный финал второй строфы:
— …И гений чистой красоты…
С отрешенным лицом, продолжая что-то бормотать, Алик снова сел на скамейку. Его глаза, увеличенные линзами очков, пронзительно сверкали. Он посмотрел на двери приемного покоя, которые как бы оказались причастны к его чувству. Ему захотелось дотронуться до тусклых металлических ручек, ощутив тепло больших ладоней любимой…
На крыльцо ураганом вылетел высокий плечистый мужчина в спортивном костюме. Профессиональный взгляд сыщика поневоле отметил нечто знакомое в чертах странного человека. Смутное воспоминание шевельнулось в глубине души и пропало. Почему-то в доли секунды романтический настрой Алика сменился раздраженной подозрительностью. Словно незнакомец наступил на трепетный росток любви в душе сыщика. Тем временем мужчина пронесся по пандусу, размахивая объемистой сумкой. Из нее, как лопасти вентилятора, высовывались оранжевые ласты. Между ними громадной ярко-красной метлой торчал букет гигантских гладиолусов.
Немногочисленных больных, спокойно куривших у дверей, будто отодвинуло ветром. Энергичное лицо в мгновение ока очутилось вплотную к мечтательному лику Потрошилова. Алик не успел отпрянуть.
— Слушай, брат! — громогласный вопль буквально парализовал окрестности больницы. — Не видел, куда джип рванул?!
Люди вокруг замерли, с изумлением созерцая извержение чужой энергии, особенно потрясающее в конце рабочего дня. Альберт Степанович тоже оцепенел, услышав знакомый бас. «Экстремал!» — вспомнилось ему. Вид Людиного коллеги отчего-то добрых чувств не вызвал.
— Куда, а?! — нетерпеливо заорал «летающий доктор».
Алик, не отдавая себе отчета, поднял руку и ткнул пальцем в сторону леса, еле видневшегося за последними домами городской черты.
— Угу! — взревел гигант, моментально разворачиваясь к автостоянке. — Бывай, тормоз!
Он скачком перемахнул невысокое ограждение и моментально оседлал звероподобный красный мотоцикл. Сумка с ластами и цветами звонко шлепнула по широкой спине. Мелькнул черный шлем с надписью «Мементо море». Мотор тут же взвыл, и монстр автострад, визжа резиной, вылетел за ворота. Как воспоминание о нем, над стоянкой осталось висеть облако сизого вонючего дыма.
Альберт Степанович как честный человек удивленно приоткрыл рот. Ему хватило мужества признаться себе, что он впервые в жизни откровенно солгал! Причем без сомнения, инстинктивно, из ревности!
— Самец! — с максимально возможным отвращением к себе сказал он, обращаясь куда-то к носкам собственных ботинок.
В поле зрения попала раздавленная астра, совсем не похожая на безвкусно яркие гладиолусы. Краем глаза Алик отметил уверенное продвижение красного мотоцикла к лесу. Вместе со стыдом в районе обычной дислокации настоящей мужской совести шевельнулось еще что-то, непривычное и гадко приятное.
Глава 6
Был понедельник. Городская больница имени Всех Святых тужилась пятиминуткой. Процесс затянулся. Пятиминутка длилась третий час. За трибуной стоял главный врач больницы Крумпель Иосиф Моисеевич. Измученные коллеги хотели есть, спать, но им нужно было идти работать. Крумпель же был сыт, хорошо выспался и работать не собирался. Укоризненно сверкая золотой оправой очков, он испепелял взглядом подчиненных.
— Знаете, почему нашу больницу называют «истребительной»? — Крумпель швырнул в аудиторию уничижительный вопрос и победоносно обвел взглядом врачей. Очки служили для чтения, а потому расположившийся в отдалении коллектив виделся Крумпелю как большое белое пятно. Это устраивало. Лица коллег его никогда не интересовали.
— Потому что мы быстро работаем, — без паузы донеслось в ответ из середины пятна.
— Кто это сказал? — Сквозь толстые линзы очков Иосиф Моисеевич осмотрел конференц-зал, как снайпер через прицел.
— Это все говорят, — произнес тот же голос, и Крумпель опять не успел «нажать на курок».
В своем медицинском прошлом Иосиф Моисеевич назывался терапевтом. Мир порошков и разговоров оставил безжалостный отпечаток. Способность долго болтать «ни о чем» стала нормой жизни.
— Кто из хирургов работал в приемном в пятницу?
— Я! — С кресла поднялся огромный человек в белом халате. Рукава были закатаны по локоть и открывали поросшие густыми черными волосами предплечья, кисти и пальцы. Крумпель был уверен, что именно этот голос он только что слышал, но заострить вопрос не решился.
— Я и не сомневался. Кто же еще из наших, так сказать, специалистов мог отличиться, кроме вас, уважаемый господин Распутин?! — Он с удовольствием сделал ударение на втором слоге. — Вы предложили пациентке, — главврач достал откуда-то снизу сложенную вчетверо бумажку, не спеша развернул и сверился с записями, — как она пишет, «Покопаться в ее кишках с целью обнаружения потерянного зубного протеза». Не поделитесь подробностями? Клим Васильевич? Как она оказалась в психиатрическом отделении?
Большое белое пятно перед глазами Крумпеля зашевелилось, начало откашливаться и нетерпеливо заерзало. Болезненными тычками локтей по бокам доктора будили спящих товарищей. Большой человек с волосатыми руками уже держал перед собой историю болезни, заложенную между страницами длинным пальцем.
— Душная поступила в восемь тридцать по Москве, — начал он голосом ведущего рубрики «Радио-детектив». Коллеги заулыбались в предвкушении.
— Попрошу соблюдать врачебную этику! — тут же взвился за трибуной Крумпель, и чай в стакане начал перепрыгивать в блюдечко.
— Но она на самом деле — Душная, — невинно произнес Распутин.
— Оставьте ваши оскорбительные выводы при себе, уважаемый господин Распутин! — Иосиф Моисеевич ненавидел хирургов и вообще все, что было связано с реальным делом, а потому пыжился, краснел и с наслаждением строил унижающие собеседника лица. — Напортачили! Извольте отвечать! И представьте пациентку как полагается!
— Я пытаюсь, Иосиф Моисеевич. Но вы все время меня перебиваете. Итак. Душная Розалия Львовна, — он сделал мстительную паузу, — шестьдесят три года. Поступила в приемное отделение в восемь тридцать с жалобами на пропажу съемного зубного протеза нижней челюсти. Больная утверждала, что при употреблении завтрака протез был проглочен. На вопрос, почему она так решила, ответила, что обыскала всю квартиру, но пропажу не обнаружила. С такими симптомами мы не могли согласиться. На все уговоры поискать еще был получен категорический отказ.
— Поэтому вы и предложили ей… — Крумпель снова сверился с записями, — «вспороть брюхо».
— На это предложение она тоже ответила категорическим отказом.
Трехчасовая пятиминутка наконец оживилась. Прогрессивная терапевтическая общественность шумно предлагала дождаться, пока протез появится на свет «естественным путем». Хирурги снисходительно улыбались в ответ. Доктор Распутин поднял руку, призывая к тишине:
— Одну минуту, коллеги! Прошу учесть, что мы вторую неделю работаем без рентгена и ультразвука. Руководство утверждает, что на ремонт аппаратов нет средств. Хотя строительство сауны идет бесперебойно.
Иосиф Моисеевич пошел красными пятнами праведного негодования.
— Это другая статья расходов! — гневно завопил он. — А вы не уводите разговор в сторону! Жалоба родственников уже в райздраве! Лучше расскажите о своих прыжках в окно! И не забудьте упомянуть об извлечении протеза из уха пациентки!
В конференц-зале стихло. Лишь по рядам гулял неясный шум. Клим Распутин был легендой «истребительной» больницы имени Всех Святых. Поэтому даже те, кто не знал подробностей, не сомневались, что все было. Возможно, прыжки в окно и извлечение челюсти из ушей — и преувеличение. Но просто так склочные гражданки шестидесяти лет в психиатрию не попадают. Во всяком случае, не в этой больнице.
Распутин поморщился. В принципе, дебаты с главврачом — развлечение пустое, не имеющее к медицине даже косвенного отношения. Но старушка действительно очутилась в психоневрологии. За что следовало оправдаться перед коллегами. Он так считал. Значит, так было правильно.
— Итак, — громовой бас перекрыл гомон в зале, — в отсутствие инструментальных методов исследования дежурная смена клинически определила симуляцию.
— Это каким же, позвольте узнать, способом? — ехидно перебил Крумпель.
— Позволяю. Способом сравнения диаметра пищевода с размерами протеза на двенадцать зубов, — небрежно отмахнулся хирург. — На основании разницы в три с половиной раза.
Явственный смешок пронесся по задним рядам. Передние натужно покраснели, сдерживаясь из субординации. Главврач схватился за стакан с чаем. Показательной порки не получалось. А очень хотелось. «Уволю!» — злобно подумал он, чуть не поперхнувшись.
— Конечно, можно меня уволить, — продолжил Распутин, когда смех начал стихать, — за проявленную инициативу. Можно было долго наблюдать пациентку Душную в диагностической палате. Убить на уговоры половину рабочего дня, провести полное обследование, чтобы исключить все, какие только можно, заболевания… Собственно, ради этого она и имитировала проглот протеза. Но я принял решение действовать методом экстренного внушения.
— Ага! — снова вмешался главврач. — И взяли пациентку в перевязочную хирургического отделения. Причем объяснив, что в ее возрасте сообщение между ухом, горлом и носом увеличивается как раз до размеров протеза!
В правом углу, в стане лор-врачей, возникло нездоровое оживление, переходящее в бурный восторг. На заднем ряду проснулся патологоанатом. Вольная трактовка канонов анатомии ему не понравилась.
— Это еще надо доказать! — буркнул он себе под нос и возмущенно уснул.
Сидящий рядом с ним дерматолог представил, как коллега в ночи пилит чей-нибудь череп в поисках расширенного сообщения уха с зубами. Почти переваренный завтрак нехорошо зашевелился. Пришлось срочно подумать о терапии стригущего лишая. Ему сразу полегчало.
Клим Распутин невозмутимо кивнул.
— Разумеется, хотелось извлечь набор зубов из заднего прохода! Не скрою, очень хотелось. Но в этом нет вкуса! Слишком вульгарно. Пришлось вторгаться в чужую область. — Он покаянно улыбнулся. Лоры улыбнулись в ответ. На отделении ушных и горловых болезней юмор ценили. — Да, я виноват. Кто знал, что Душная обернется в момент прыжка? Но если бы я вышел за протезом через дверь, эффект неожиданности пропал бы напрочь. Мне и нужно-то было на один этаж ниже.
— Зато после вашего полета ее лечат от заикания! — мстительно заявил Крумпель. — А после операции на ухе — от истерии!
— Операции не было, — твердо ответил хирург. — Швов же нет?
— Еще бы! — Голос Крумпеля возвысился почти до визга. — Вы же обещали, что вскроете ухо по-филиппински, без скальпеля! Поверьте, старушка искренне удивилась, когда увидела, как из уха достают вставные зубы! Особенно она порадовалась, когда их сполоснули спиртом и водрузили на место!
— Даже спасибо не сказала, — немного виновато пробурчал Распутин.
Главврач чуть не облился чаем, вытягиваясь из-за трибуны.
— Не смогла! Потому что челюсть оказалась на два размера больше!!! А спирт с протеза всосался моментально!
В зале родился хохот. Громче всех смеялись те, кто видел мадам Душную с торчащими клыками, меланхолично бредущую по приемному отделению с собственным протезом в руке, который она безуспешно пыталась пристроить на занятое место.
Крумпель собирался завершить пятиминутку организационными выводами. Но коллектив устал. Смех не стихал, заглушая все обострения начальственного гнева. Спящие проснулись. Больные уже метались по коридорам в поисках врачебного состава. Пора было работать, невзирая на наличие административного аппарата. Больница Всех Святых вступала в новый койко-день с хорошим настроением.
Жизнь была коротка. А успеть получить свою дозу адреналина было трудно. На все не хватало времени. Хирургия требовала постоянного напряжения. Порой ему приходилось не вылезать из операционной сутками. Распутин оперировал, как жил, — быстро, на грани риска, но без осложнений. Если бы еще на личном фронте складывалось так же удачно… Но пока отношения с коллегой по имени Люда никак не могли перейти толстую грань дружбы. Заходя в перевязочную, Клим расправил широкие плечи. Его глаза непримиримо стального цвета привычно скользнули по рельефам операционных сестер. «Вот возьму и женюсь на Люде!» — вдруг решил он. Ему так хотелось. Значит, так было правильно.
Глава 7
Альберт Степанович оживленно замахал руками и энергично замычал. Он демонстрировал употребление утреннего чая, детально показывая на пальцах разрушительное действие кипятка. Но доктор пантомиму не оценил. Его мучил практический интерес натуралиста. Он подошел вплотную к Алику и применил простейший диагностический прием — ткнул в объект обследования пальцем.
От дикого рева стены больницы Всех Святых дрогнули. Капитан Потрошилов взвился к потолку. Очередь за дверью ахнула и уменьшилась вдвое. Сопровождающие из 108-го отделения схватились за пистолеты и рванулись к двери смотровой выручать коллегу.
— Язык?! — удивленно сказал доктор. — Обжег, что-ли? Это, вообще, язык?
Воющий Потрошилов оживленно закивал головой, пятясь назад, подальше от дальнейшего осмотра.
Стоматологическое отделение языками не занималось. Во-первых, зубы у народа болели чаще. Во-вторых, язык сам по себе кариесу не подвержен. Он вообще удивительно стоек к любым посторонним воздействиям, кроме мифического типуна. В-третьих, какие деньги срубишь с человека, если не найдешь общего языка? А как его найдешь с немым или невнятно мычащим пациентом?
Тем не менее Алика направили в стоматологию. Потому что там имелся челюстно-лицевой хирург.
— Тебя наверняка спасут, — с большим сомнением в голосе изрек дежурный врач, явно собираясь еще раз потрогать потрошиловскив феномен.
Продолжая подвывать, Альберт Степанович схватил амбулаторную карту и ушел от него вдоль стены, чуть не содрав пиджаком кафельную плитку.
По бесконечным переплетениям коридоров идти было трудно. Опухший язык терся о подбородок. Впрочем, у Алика складывалось впечатление, что и о галстук, и о пуговицы пиджака. Каждый встречный норовил обернуться и прокомментировать необычное зрелище. На худой конец, присвистнуть вслед. Особенно трудно пришлось в лифте. Там уйти от пристального любопытства попутчиков стало совершенно невозможно. Наконец, путь завершился в небольшом коридоре. Возле каждой двери имелась собственная очередь. В замкнутом пространстве стоял нудный жизнеутверждающий визг бормашин.
Потрошйлов поднял голову и страдальчески посмотрел на народ. Тот в ответ с холодным любопытством воззрился на Алика. «Не пропустят!» — подумал он. «Не пройдешь!» — по-доброму решил народ про себя.
Бойкая девочка, ерзающая на руках несчастной мамаши с флюсом, высунула тонкий розовый язычок, очевидно, приняв дядю за шутника. Алик шагнул с порога вперед. Обитатели коридора, разглядев потрошиловскую беду, тихо ахнули. Девочка, собрав глаза в кучу на переносице, сравнила размеры милицейского языка со своим. От удивления она забыла закрыть рот. Ее язычок остался торчать на виду, безжалостно напоминая Альберту Степановичу об утраченном здоровье.
Он нервно протер очки и посмотрел по сторонам. Только возле одного кабинета не толпились страждущие. На нем значился № 1 и висела табличка: «Удаление без очереди. Быстро и безболезненно!». Правда, «без» кто-то добродушно заштриховал, вместо этого приписав «очень», и пририсовав пару поперечин на единицу, превратив ее в могильный крест. Алик сверился с амбулаторной картой. Ему было именно сюда. «Съели?» — без свойственной ему интеллигентности подумал он. «Бедолага», — злорадно посочувствовал народ ему в спину.
Героический капитан милиции робко поскребся и проник в первый кабинет сквозь слегка приоткрытую дверь. Прямо перед ним стояло зубоврачебное кресло, больше похожее на эшафот. Не в силах отвести взгляд, Алик замер.
— Присаживайтесь, — предложил глубокий бархатный голос.
Он чуть скосил глаза и остолбенел. Нельзя сказать, что Альберт Степанович потерял дар речи. Утренний чай и так лишил его радости непосредственного человеческого общения. Но то, что капитан впал в транс, это точно. Стоящая у столика с инструментами женщина могла потрясти и более устойчивую нервную систему.
Она, несомненно, была врачом. На простейшую логическую цепочку сил у Алика еще хватило. В кабинете должен работать врач. Кроме женщины в белом халате здесь никого нет. Значит, она и есть… Челюстно-Лицевой Хирург! Ноги Потрошилова превратились в оплывающее желе. Он осел на краешек кресла и тоскливо замычал. Потрясение его оглушило.
Женщина плавно развернулась. Она была огромна и похожа на легендарного Терминатора. Короткие рукава халатика открывали мощные бицепсы и точеные контуры предплечий. В разрезе воротника виднелись рельефные мышцы шеи. Загорелые мускулистые ноги были прикрыты лишь до середины монументальных бедер. Гладко зачесанные назад черные волосы блестели, отражая свет операционной лампы. Милая улыбка потрясающей женщины пригвоздила Потрошилова к креслу.
— Не бойтесь, я не страшная, — сказала она успокаивающе.
— М-м м-м м-м-м, — ответил Алик, даже не задумавшись. Что должно было бы означать: «Вы очень красивая!» Если бы существовала возможность дословного перевода.
— Спасибо, — быстро ответила она, мистическим образом расшифровав мычание оторопевшего пациента, — кроме нас с вами, никто этого не замечает.
На улице вполглаза посвечивало тусклое питерское солнце. Легкий ветерок (северо-западный, пять-шесть метров в секунду) туч не нес. Так, легкие перьевые облачка. И тем не менее в кабинете ослепительно сверкнула молния, и, сметая блестящие инструменты со столика, шарахнул гром. Произошел феноменальный природный катаклизм жуткой разрушительной силы — Альберт Степанович Потрошилов, мамин сын, тридцати пяти лет от роду, влюбился!!! Стремительно, с первого взгляда и совершенно нелогично.
Он был невысок, полноват и очкаст. Проще говоря — ни фига не атлет. Женщина-врач в свободное время занималась тяжелой атлетикой, легко гнула в дугу стальные шпильки и жала сто двадцать килограммов лежа.
Небесное создание, воздушное видение Алика, поигрывая мускулами, приблизилось, словно паря в густом запахе лекарств. Паркет жалобно скрипнул под ее ногами.
— Ого, что это у нас с языком? — Женщина нависла над неподвижным Потрошиловым, похоже, собираясь всесторонне исследовать интересный клинический случай.
Пациент невольно вздрогнул.
— М-м-м, — ответил он страдальчески.
— Понятно. Внимательней надо завтракать! — наставительно сказала женщина-врач. — Вот я никогда за едой не отвлекаюсь.
Алик охотно поверил. Отрастить такие бугры по всему телу, на его взгляд, можно было только полностью сосредоточившись на поставленной задаче. Внимательно разглядев потрошиловскую патологию, она покачала головой:
— Возьмите «Олазоль». Будете брызгать пять раз в день, и все пройдет.
— М-м? — с некоторым недоверием спросил Алик.
— Я вас уверяю! —успокоил его глубокий бархатистый голос.
И он растекся по креслу, расслабившись. Наверное, впервые за утро. А побольшому счету — и за последние несколько лет ответственной и опасной работы в среде внутренних органов. Слова благодарности столпились в горле. Но язык успешно играл роль кляпа. Тогда они остались внутри, сладко прилипнув к небу.
Любовь, запертая в Алике, росла ежесекундно, заполняя закоулки души сыщика, не занятые Конан Дойлем. Всерьез опасаясь взорваться от пучащих его чувств, Потрошилов начал приподниматься. И тут произошло нечто невероятное. Раздался молодецкий свист и за окном грянул громогласный клич:
— Банза-ай!!!
Сразу за непонятным воплем послышался ужасающий грохот. В распахнутое окно кабинета вместе с занавеской влетело нечто, ни разу не похожее на Бэтмена. Приземление летающего ужаса рядом с креслом походило на падение раненого мамонта. Стоматологическое отделение дрогнуло.
Очередь в коридоре опасливо отодвинулась от первого кабинета, смутно подозревая, что шум произведен окончательно отпавшим языком.
Пузырь оттянутой занавески опал. Из-под него показался человек в синем операционном костюме, фигурой похожий на раздобревшего Тарзана. Лицо его было скрыто под маской. Нет, не карнавального зайчика, а обычной, хирургической. Серо-стальные глаза между ней и колпаком сверкали диким огнем азарта. В руках летающий доктор держал скрученную жгутом простыню, тянущуюся в окно. На весь кабинет разразился мощный бас:
— Люда, дай протез!
«Ее зовут Люда!» — тая, подумал Алик. На странноватое появление постороннего он не обратил ни малейшего внимания.
— Какой? — спокойно спросила она, легко приподняв оказавшееся на пути кресло вместе с пациентом.
Потрошилов почувствовал, что куда-то перемещается в сладкой невесомости. Прямо перед ним возник надутый шар бицепса. Кресло сдвинулось с дороги, и доктор Люда прошла к шкафчику.
— Елки-иголки! Ясно — нижней челюсти! — гаркнул «десантник». — Стал бы я за верхней с восьмого этажа летать!
Могучие плечи приподнялись, как бы подтверждая, что за протезом верхней челюсти приличные люди черт знает откуда не прыгают. Люда без тени удивления открыла стеклянную дверцу и вытащила розовато-белую человеческую запчасть.
— Ага-а!!! — взревел гигант. — Полетели-и!!!
Он вспрыгнул на подоконник и, мелькнув летними туфлями сорок шестого размера, исчез в сиянии дня. Алик хлопнул глазами. Женщина-врач снисходительно улыбнулась:
— Экстремал! — будто этим можно было объяснить все, вплоть до полетов на простыне. — Ну, вам пора.
Из кабинета Потрошилов вышел в полной прострации. Сияя, словно его вылечили. Очередь в коридоре впилась в него жадно-пытливыми взглядами. Но никаких изменений в облике Алика, кроме непонятного сияния во взгляде, к всеобщему разочарованию, не обнаружилось. Он язвительно тряхнул в их сторону языком и ушел.
* * *
После визита в больницу имени Всех Святых Потрошилов переменился радикально. Получив больничный лист, он налил на язык желтой пены «Олазоля» и воспарил. Первая любовь в тридцать пять лет — это не эротические грезы подросткового возраста. И даже не огненная похоть пенсионера. Это — смертельно опасное для окружающих помешательство, превращающее мужчину во вздыхающего зомби.Алик влюбился. Впервые в жизни, поэтому глубоко, страстно и бесповоротно. Трудно сказать, что пленило его в челюстно-лицевом хирурге с красивым именем Людмила. Возможно, ее уверенность в себе. А может, ощущение силы, исходящее от крупного мускулистого тела. Или просто — пришло время капитану Потрошилову взорваться гормонами на этапе суровой мужской зрелости.
Изменения личности начались с языка. Он съежился на третий день, наконец-то уместившись в отведенном природой месте. Чудо произошло утром. К Алику вернулась бесценная способность к общению. Днем к ней, совершенно внезапно, присоединился поэтический дар. Вечером того же знаменательного дня он уже сидел на скамейке возле больницы Всех Святых и вздыхал, изобретая сонет. В руках Альберт Степанович держал букет астр. «Доктор» и «люблю» рифмовалось плохо. Просто никак. «Прекрасная» и «красная» рифмовалось лучше, но никуда не влезало по смыслу.
Богиня появилась на второй строфе. К этому моменту вокруг постоянно бормочущего сумасшедшего опустели две скамейки. Последним дезертировал дедуля-пенсионер, не вынесший пробной декламации душераздирающего, абсолютно белого сонета:
Когда мирозданье геенной разверзлось,
Твой организм меня потряс.
Ты, доктор, и лицом и телом — ангел,
Тебе готов язык свой подарить и вырвать…
На крыльце приемного отделения после появления доктора Люды места не осталось. Она застыла буквально на секунду во всем своем громадном великолепии. Алик привстал со скамьи. Богиня шагнула к стоянке машин. От ее богатырской поступи пандус затрясся. В душе сыщика родилась буря, очки запотели, и решимость растаяла прямо пропорционально нарастанию пламенной страсти.
Пока он собирал по крупицам силу духа, Люда села в мощный джип, больше похожий на рейсовый автобус. Приняв внутрь тело любимой женщины сыщика Потрошилова, машина ощутимо просела. Алик в очередной раз протяжно вздохнул, выжимая слезы у старушек на дальних скамейках.
Темно-синий джип стартовал в сторону центра города. Влюбленный рванулся следом, роняя цветы, но не успел. Он зачарованно проводил восхищенным взглядом объект пламенной страсти сквозь запотевшие очки. Недолеченный язык шевельнулся, рождая гениальный финал второй строфы:
— …И гений чистой красоты…
С отрешенным лицом, продолжая что-то бормотать, Алик снова сел на скамейку. Его глаза, увеличенные линзами очков, пронзительно сверкали. Он посмотрел на двери приемного покоя, которые как бы оказались причастны к его чувству. Ему захотелось дотронуться до тусклых металлических ручек, ощутив тепло больших ладоней любимой…
На крыльцо ураганом вылетел высокий плечистый мужчина в спортивном костюме. Профессиональный взгляд сыщика поневоле отметил нечто знакомое в чертах странного человека. Смутное воспоминание шевельнулось в глубине души и пропало. Почему-то в доли секунды романтический настрой Алика сменился раздраженной подозрительностью. Словно незнакомец наступил на трепетный росток любви в душе сыщика. Тем временем мужчина пронесся по пандусу, размахивая объемистой сумкой. Из нее, как лопасти вентилятора, высовывались оранжевые ласты. Между ними громадной ярко-красной метлой торчал букет гигантских гладиолусов.
Немногочисленных больных, спокойно куривших у дверей, будто отодвинуло ветром. Энергичное лицо в мгновение ока очутилось вплотную к мечтательному лику Потрошилова. Алик не успел отпрянуть.
— Слушай, брат! — громогласный вопль буквально парализовал окрестности больницы. — Не видел, куда джип рванул?!
Люди вокруг замерли, с изумлением созерцая извержение чужой энергии, особенно потрясающее в конце рабочего дня. Альберт Степанович тоже оцепенел, услышав знакомый бас. «Экстремал!» — вспомнилось ему. Вид Людиного коллеги отчего-то добрых чувств не вызвал.
— Куда, а?! — нетерпеливо заорал «летающий доктор».
Алик, не отдавая себе отчета, поднял руку и ткнул пальцем в сторону леса, еле видневшегося за последними домами городской черты.
— Угу! — взревел гигант, моментально разворачиваясь к автостоянке. — Бывай, тормоз!
Он скачком перемахнул невысокое ограждение и моментально оседлал звероподобный красный мотоцикл. Сумка с ластами и цветами звонко шлепнула по широкой спине. Мелькнул черный шлем с надписью «Мементо море». Мотор тут же взвыл, и монстр автострад, визжа резиной, вылетел за ворота. Как воспоминание о нем, над стоянкой осталось висеть облако сизого вонючего дыма.
Альберт Степанович как честный человек удивленно приоткрыл рот. Ему хватило мужества признаться себе, что он впервые в жизни откровенно солгал! Причем без сомнения, инстинктивно, из ревности!
— Самец! — с максимально возможным отвращением к себе сказал он, обращаясь куда-то к носкам собственных ботинок.
В поле зрения попала раздавленная астра, совсем не похожая на безвкусно яркие гладиолусы. Краем глаза Алик отметил уверенное продвижение красного мотоцикла к лесу. Вместе со стыдом в районе обычной дислокации настоящей мужской совести шевельнулось еще что-то, непривычное и гадко приятное.
Глава 6
ПРОТЕЗ В ЖЕЛУДКЕ
Был понедельник. Городская больница имени Всех Святых тужилась пятиминуткой. Процесс затянулся. Пятиминутка длилась третий час. За трибуной стоял главный врач больницы Крумпель Иосиф Моисеевич. Измученные коллеги хотели есть, спать, но им нужно было идти работать. Крумпель же был сыт, хорошо выспался и работать не собирался. Укоризненно сверкая золотой оправой очков, он испепелял взглядом подчиненных.
— Знаете, почему нашу больницу называют «истребительной»? — Крумпель швырнул в аудиторию уничижительный вопрос и победоносно обвел взглядом врачей. Очки служили для чтения, а потому расположившийся в отдалении коллектив виделся Крумпелю как большое белое пятно. Это устраивало. Лица коллег его никогда не интересовали.
— Потому что мы быстро работаем, — без паузы донеслось в ответ из середины пятна.
— Кто это сказал? — Сквозь толстые линзы очков Иосиф Моисеевич осмотрел конференц-зал, как снайпер через прицел.
— Это все говорят, — произнес тот же голос, и Крумпель опять не успел «нажать на курок».
В своем медицинском прошлом Иосиф Моисеевич назывался терапевтом. Мир порошков и разговоров оставил безжалостный отпечаток. Способность долго болтать «ни о чем» стала нормой жизни.
— Кто из хирургов работал в приемном в пятницу?
— Я! — С кресла поднялся огромный человек в белом халате. Рукава были закатаны по локоть и открывали поросшие густыми черными волосами предплечья, кисти и пальцы. Крумпель был уверен, что именно этот голос он только что слышал, но заострить вопрос не решился.
— Я и не сомневался. Кто же еще из наших, так сказать, специалистов мог отличиться, кроме вас, уважаемый господин Распутин?! — Он с удовольствием сделал ударение на втором слоге. — Вы предложили пациентке, — главврач достал откуда-то снизу сложенную вчетверо бумажку, не спеша развернул и сверился с записями, — как она пишет, «Покопаться в ее кишках с целью обнаружения потерянного зубного протеза». Не поделитесь подробностями? Клим Васильевич? Как она оказалась в психиатрическом отделении?
Большое белое пятно перед глазами Крумпеля зашевелилось, начало откашливаться и нетерпеливо заерзало. Болезненными тычками локтей по бокам доктора будили спящих товарищей. Большой человек с волосатыми руками уже держал перед собой историю болезни, заложенную между страницами длинным пальцем.
— Душная поступила в восемь тридцать по Москве, — начал он голосом ведущего рубрики «Радио-детектив». Коллеги заулыбались в предвкушении.
— Попрошу соблюдать врачебную этику! — тут же взвился за трибуной Крумпель, и чай в стакане начал перепрыгивать в блюдечко.
— Но она на самом деле — Душная, — невинно произнес Распутин.
— Оставьте ваши оскорбительные выводы при себе, уважаемый господин Распутин! — Иосиф Моисеевич ненавидел хирургов и вообще все, что было связано с реальным делом, а потому пыжился, краснел и с наслаждением строил унижающие собеседника лица. — Напортачили! Извольте отвечать! И представьте пациентку как полагается!
— Я пытаюсь, Иосиф Моисеевич. Но вы все время меня перебиваете. Итак. Душная Розалия Львовна, — он сделал мстительную паузу, — шестьдесят три года. Поступила в приемное отделение в восемь тридцать с жалобами на пропажу съемного зубного протеза нижней челюсти. Больная утверждала, что при употреблении завтрака протез был проглочен. На вопрос, почему она так решила, ответила, что обыскала всю квартиру, но пропажу не обнаружила. С такими симптомами мы не могли согласиться. На все уговоры поискать еще был получен категорический отказ.
— Поэтому вы и предложили ей… — Крумпель снова сверился с записями, — «вспороть брюхо».
— На это предложение она тоже ответила категорическим отказом.
Трехчасовая пятиминутка наконец оживилась. Прогрессивная терапевтическая общественность шумно предлагала дождаться, пока протез появится на свет «естественным путем». Хирурги снисходительно улыбались в ответ. Доктор Распутин поднял руку, призывая к тишине:
— Одну минуту, коллеги! Прошу учесть, что мы вторую неделю работаем без рентгена и ультразвука. Руководство утверждает, что на ремонт аппаратов нет средств. Хотя строительство сауны идет бесперебойно.
Иосиф Моисеевич пошел красными пятнами праведного негодования.
— Это другая статья расходов! — гневно завопил он. — А вы не уводите разговор в сторону! Жалоба родственников уже в райздраве! Лучше расскажите о своих прыжках в окно! И не забудьте упомянуть об извлечении протеза из уха пациентки!
В конференц-зале стихло. Лишь по рядам гулял неясный шум. Клим Распутин был легендой «истребительной» больницы имени Всех Святых. Поэтому даже те, кто не знал подробностей, не сомневались, что все было. Возможно, прыжки в окно и извлечение челюсти из ушей — и преувеличение. Но просто так склочные гражданки шестидесяти лет в психиатрию не попадают. Во всяком случае, не в этой больнице.
Распутин поморщился. В принципе, дебаты с главврачом — развлечение пустое, не имеющее к медицине даже косвенного отношения. Но старушка действительно очутилась в психоневрологии. За что следовало оправдаться перед коллегами. Он так считал. Значит, так было правильно.
— Итак, — громовой бас перекрыл гомон в зале, — в отсутствие инструментальных методов исследования дежурная смена клинически определила симуляцию.
— Это каким же, позвольте узнать, способом? — ехидно перебил Крумпель.
— Позволяю. Способом сравнения диаметра пищевода с размерами протеза на двенадцать зубов, — небрежно отмахнулся хирург. — На основании разницы в три с половиной раза.
Явственный смешок пронесся по задним рядам. Передние натужно покраснели, сдерживаясь из субординации. Главврач схватился за стакан с чаем. Показательной порки не получалось. А очень хотелось. «Уволю!» — злобно подумал он, чуть не поперхнувшись.
— Конечно, можно меня уволить, — продолжил Распутин, когда смех начал стихать, — за проявленную инициативу. Можно было долго наблюдать пациентку Душную в диагностической палате. Убить на уговоры половину рабочего дня, провести полное обследование, чтобы исключить все, какие только можно, заболевания… Собственно, ради этого она и имитировала проглот протеза. Но я принял решение действовать методом экстренного внушения.
— Ага! — снова вмешался главврач. — И взяли пациентку в перевязочную хирургического отделения. Причем объяснив, что в ее возрасте сообщение между ухом, горлом и носом увеличивается как раз до размеров протеза!
В правом углу, в стане лор-врачей, возникло нездоровое оживление, переходящее в бурный восторг. На заднем ряду проснулся патологоанатом. Вольная трактовка канонов анатомии ему не понравилась.
— Это еще надо доказать! — буркнул он себе под нос и возмущенно уснул.
Сидящий рядом с ним дерматолог представил, как коллега в ночи пилит чей-нибудь череп в поисках расширенного сообщения уха с зубами. Почти переваренный завтрак нехорошо зашевелился. Пришлось срочно подумать о терапии стригущего лишая. Ему сразу полегчало.
Клим Распутин невозмутимо кивнул.
— Разумеется, хотелось извлечь набор зубов из заднего прохода! Не скрою, очень хотелось. Но в этом нет вкуса! Слишком вульгарно. Пришлось вторгаться в чужую область. — Он покаянно улыбнулся. Лоры улыбнулись в ответ. На отделении ушных и горловых болезней юмор ценили. — Да, я виноват. Кто знал, что Душная обернется в момент прыжка? Но если бы я вышел за протезом через дверь, эффект неожиданности пропал бы напрочь. Мне и нужно-то было на один этаж ниже.
— Зато после вашего полета ее лечат от заикания! — мстительно заявил Крумпель. — А после операции на ухе — от истерии!
— Операции не было, — твердо ответил хирург. — Швов же нет?
— Еще бы! — Голос Крумпеля возвысился почти до визга. — Вы же обещали, что вскроете ухо по-филиппински, без скальпеля! Поверьте, старушка искренне удивилась, когда увидела, как из уха достают вставные зубы! Особенно она порадовалась, когда их сполоснули спиртом и водрузили на место!
— Даже спасибо не сказала, — немного виновато пробурчал Распутин.
Главврач чуть не облился чаем, вытягиваясь из-за трибуны.
— Не смогла! Потому что челюсть оказалась на два размера больше!!! А спирт с протеза всосался моментально!
В зале родился хохот. Громче всех смеялись те, кто видел мадам Душную с торчащими клыками, меланхолично бредущую по приемному отделению с собственным протезом в руке, который она безуспешно пыталась пристроить на занятое место.
Крумпель собирался завершить пятиминутку организационными выводами. Но коллектив устал. Смех не стихал, заглушая все обострения начальственного гнева. Спящие проснулись. Больные уже метались по коридорам в поисках врачебного состава. Пора было работать, невзирая на наличие административного аппарата. Больница Всех Святых вступала в новый койко-день с хорошим настроением.
* * *
Доктор Клим Васильевич Распутин пронесся, как ураган, по отделению неотложной хирургии. После перевязок ему нужно было срочно уехать. На Ладоге планировались погружения без акваланга на скорость. После этого его ждали ночные парашютные прыжки в подшефной воинской части. Под окном стоял верный «харлей», готовый умчать Клима навстречу экстремальным хобби.Жизнь была коротка. А успеть получить свою дозу адреналина было трудно. На все не хватало времени. Хирургия требовала постоянного напряжения. Порой ему приходилось не вылезать из операционной сутками. Распутин оперировал, как жил, — быстро, на грани риска, но без осложнений. Если бы еще на личном фронте складывалось так же удачно… Но пока отношения с коллегой по имени Люда никак не могли перейти толстую грань дружбы. Заходя в перевязочную, Клим расправил широкие плечи. Его глаза непримиримо стального цвета привычно скользнули по рельефам операционных сестер. «Вот возьму и женюсь на Люде!» — вдруг решил он. Ему так хотелось. Значит, так было правильно.