Подобные проекты могли преуспевать только при условии получения средств, не предусмотренных сковывающим экономическим планом. В деле добывания кусков от советского «казенного пирога» энергия и связи Ельцина были незаменимы. «Область промышленная, вагоны с мясом, маслом, другими продуктами я выбивал из Центра, – писал он в мемуарах, – приходилось чуть ли не целыми сутками, не вылезая из кабинета, звонить, требовать, грозить». То же самое он делал и в сфере жилищного строительства64. Даже критики признают его креативность и упорство. Манюхин отдает ему должное за «выбивание средств из Центра», за местные инициативы и за добывание товаров и лекарств. Когда его нажим не давал результатов, «вплоть до Генерального секретаря доходил Борис Николаевич»65.
В поздний советский период мировоззрение Ельцина претерпело определенные изменения. В некоторой степени эти изменения имели под собой интеллектуальную основу. Борис и Наина выписывали пять или шесть ежемесячных «толстых журналов». Подписываться на собрания сочинений Борис начал еще в УПИ и потом не отказался от этой привычки. После переезда в Москву в 1985 году на самодельных полках в его домашнем кабинете разместилось около 6 тысяч томов. Ельцин часто устраивал на работе дискуссии по тем социальным вопросам, которые могли обсуждаться в советских СМИ66. Он даже читал несколько произведений диссидентов. Мне Ельцин говорил, что в конце 1970-х годов прочел «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына в самиздатовской перепечатке, полученной им от жены, которая достала ее на работе (на Западе книга вышла в 1973 году, а в СССР – лишь в 1989 году). Когда я спросил, было ли это известно КГБ, он ответил: «Нет, конечно! Откуда они знали? Они же на меня не поглядывали»67. На встречах с однокашниками по УПИ и с друзьями Ельцин начал рассказывать о злоключениях своей семьи при Сталине. Расширяли горизонты и поездки за рубеж, ставшие возможными благодаря его положению. Андрей Горюн пишет, что еще в конце 1960-х годов, вернувшись из первой поездки на Запад (во Францию), Ельцин рассказывал коллегам по ДСК о том, как успешно развивается капиталистическая экономика, после чего его «строжайше предупредили» о необходимости держать язык за зубами68. В мыслях Наины Ельциной присутствовали зерна сомнения, как и у ее мужа. «Все мы были детьми системы, – сказала она американскому тележурналисту уже после отставки мужа. – Но, честно говоря, я была не самым лучшим из них. Многое просто выводило меня из себя»69.
Большей частью Ельцина занимали проблемы земные, а не философские или исторические. Его не мучила некая метафизическая жажда реформ, демократии или свободного рынка, однако внутреннее чутье подсказывало ему, что советский строй снижается в эффективности и постепенно загнивает. В «Исповеди на заданную тему» он выражает это следующим образом: «Постепенно чувствовалось: все больше и больше вроде бы хороших и правильных постановлений бюро при контроле оказывались невыполненными… Система явно начинала давать сбой»70. В 1990 году, когда вышла его книга, это стало еще более очевидно, но первые предвестники возникли еще в 1980 году – до водворения Рональда Рейгана в Белом доме, до эскалации гонки вооружений и до того момента, когда Михаил Горбачев провозгласил перестройку. Ельцин жаловался приятелям, что работа отнимает у него все время, потому что окружающие его люди все как будто разделяют мистическую веру в способность наделенных властью чиновников решить любые проблемы одним приказом. Ему пришлось отказаться от поездки с институтскими друзьями на озеро Байкал, потому что сельскохозяйственные бюрократы опасались, что в его отсутствие произойдут задержки с уборкой урожая. «Мне рассказывают, – с горечью говорил он другу, – если я поговорю [перед колхозниками], после меня коровы лучше доятся и молоко еще жирней»71. Не стоит уточнять, что Ельцин считал, что проблему следует решать эволюционным, а не революционным путем. Как говорил Олег Лобов, «он думал, как использовать возможности той системы, которая есть. Он не высказывал большого недовольства системой в целом, а скорее недовольство по конкретным делам»72. Бацилла недовольства поселилась в Ельцине еще до того, как он в 1985 году уехал в Москву. Когда в 1988 году его спросили о том, как он отнесся к присуждению ему в 1981 году ордена Ленина, он ответил, что в то время ценил признание, но «брежневская система постоянно свербела в мозгу, и внутри я всегда нес какой-то внутренний упрек»73. В следующем году Ельцину, депутату советского парламента, пришлось объяснять, как его точка зрения менялась в реформистском направлении. Он сказал, что его взгляды «постепенно трансформировались», и процесс этот длился шесть-восемь лет, зародившись в начале 1980-х годов, в Свердловске74.
В этом отношении Ельцин шел в ногу с частями регионального сообщества. Критические настроения были свойственны Среднему Уралу. В Свердловске проживало больше ученых, исследователей, студентов и людей искусства, чем в любом другом городе Советского Союза, за исключением Москвы и Ленинграда. Несмотря на приказной тон Ельцина в разговоре с Лукьяниным и автократические наклонности обкомовского отдела культуры, власти намеренно закрывали глаза на незарегистрированные самодеятельные организации, где читали стихи и обсуждали кинофильмы. Свердловский комитет комсомола не только терпимо относился к массовым фестивалям песни и богемным джаз-, рок– и киноклубам, но и выделял им помещения и оборудование. Экспериментальные дискуссионные кружки были организованы в нескольких институтах и университетах. Один из них, на философской кафедре УПИ, был основан Геннадием Бурбулисом, впоследствии ставшим большим политиком в ельцинской России. Молодежно-жилищные комплексы получили кабельное телевидение, находившееся вне официальной цензуры. Короче говоря, «в Свердловске и Свердловской области изменения в атмосфере общественной жизни начали происходить до начала перестройки»75. Ельцин оказался предусмотрителен и с этими явлениями не боролся. Он увещевал партийную и комсомольскую организации стараться придать своей деятельности больше привлекательности в глазах впечатлительной молодежи и предлагать ей программы, соответствующие ее вкусам и ценностям, воспеваемым советской пропагандой: «Когда существует разрыв между словом и делом, [это] особенно отрицательно влияет на молодежь»76.
Конкретная проблема, доставлявшая все больше неудобств, заключалась в чрезмерно централизованной и медлительной работе механизма советской власти. В коммунистической системе эпохи застоя решения, отвечающие местным интересам, ожидали особого согласования с Москвой годами. Свердловские специалисты впервые обратились в центр с запросом на одобрение строительства в городе метро еще в 1963 году; предварительное решение было принято в 1970 году; чтобы начать работы в 1980 году, Ельцину пришлось, договорившись о встрече через Андрея Кириленко, разговаривать лично с Брежневым, который предложил ему самому от руки написать проект резолюции Политбюро. Первые станции приняли пассажиров лишь в 1994 году77. Для того чтобы сдвинуть государственную машину с места, требовались смелость и изобретательность. Серовская трасса была построена за двадцать лет без какой-либо помощи из центра. Ельцин надавливал на директоров заводов и районных руководителей, чтобы они давали нужные материалы, оборудование и рабочую силу. Первый секретарь, которого в одних ситуациях вполне можно было назвать царем и богом, в других оказывался в положении надоедливого просителя. В его распоряжении были тысячи ответственных работников, но тысячи находились и вне его досягаемости, в том числе те, кто занимал высокое положение в военно-промышленном комплексе. Государственных промышленников нельзя было заставить помогать, их нужно было убеждать. Но даже когда они соглашались, Москва могла неожиданно сменить направление и присвоить все местные достижения. В 1980 году Ельцин и Юрий Петров уговорили руководство двадцати свердловских заводов, преимущественно оборонных, совместно изготовить для нужд области тяжелые бороны для пахоты, аэрации и прополки полей. Они были вне себя от гнева, когда руководство Госплана решило забрать бороны и направить их на Украину, заявив, что свердловские земли пригодны только для выпаса скота. Ельцин звонил в Госплан, разговаривал с министром сельского хозяйства и с Михаилом Горбачевым, в то время занимавшим пост секретаря ЦК по сельскохозяйственным вопросам, но все было тщетно78.
Подобные действия заставили Ельцина задаться вопросом, которому суждено было сыграть важную роль в будущем, – вопросом о месте России в советской федерации. Свердловск проигрывал в отношениях с Москвой отчасти потому, что регионы Российской Советской Федеративной Социалистической Республики не имели посреднических структур, которые были в других республиках. В РСФСР было беззубое правительство и практически отсутствовал аппарат КПСС. Партийная структура была устроена таким образом, что российские области (и другие по-разному называемые регионы) отчитывались перед чиновниками всесоюзного уровня, в то время как на Украине и в Казахстане имелся республиканский Центральный комитет, бюро и первый секретарь. Было не игравшее никакой роли бюро ЦК по делам РСФСР в 1936–1937 годах при Сталине; оно было восстановлено Хрущевым и окончательно упразднено Брежневым в 1965 году. Русские «всегда были самой неудобной нацией Советского Союза, слишком большой, чтобы ее игнорировать или придать такой же узаконенный статус, как и другим многочисленным национальностям Советского Союза»79.
Работая на Урале – то есть задолго до переезда в Москву, – Ельцин усвоил, что у России как союзной республики СССР есть нешуточные проблемы. Во время одного из интервью он поделился со мной следующим: Россия была «дополнением» или «придатком» имперского советского центра, никем не ценимым «донором» для остальных. «В Свердловске [я об этом] думал, но начал уже и говорить… пока негромко, пока, может быть, вполголоса»80. Наина Ельцина и проектный институт, где она работала, предпочитали иметь дело с заказчиками из Казахстана, где она жила в детстве, а не с российскими организациями. Казахи, в отличие от русских, могли принимать решения оперативно81. В начале 1980-х годов Ельцин и Петров кратко записали трехэтапную схему перемен: децентрализация советской федеративной системы; сплочение институтов власти России путем укрепления российского правительства и создания республиканского комитета КПСС или аналогичной структуры; разделение РСФСР на семь или восемь региональных республик (одной из которых должен был стать Урал), достаточно сильных для того, чтобы справиться с полученной автономией. О своем проекте они никому не рассказывали. Двадцать лет спустя Петров в беседе со мной счел это нормальным проявлением уральской самостоятельности. Такие мысли давно витали на Урале. Данная схема предвосхищает позицию, которую Ельцин займет относительно советского федерализма в 1990–1991 годах82.
Еще одна область зондирования, ставшая определяющей для политики перестройки, была связана с отношениями между лидером и народными массами. Советские партократы редко оказывались бок о бок с обычными людьми. Если они шли на контакт с населением, то происходило это чисто формально, участников отбирали заранее из числа лояльных граждан, а поводом являлись государственные праздники или формальные выборы с единственным кандидатом в бюллетене. После 1960 года общение стало еще более ритуальным, чем когда-либо раньше83. На посту первого секретаря Ельцин сделал все, что было в его силах, чтобы придать этим обрядам более живой характер.
На закладку свердловского метро в августе 1980 года он пригласил пионеров, которые играли на горнах и барабанах и вручали цветы заляпанным грязью строительным рабочим, а также членам бюро обкома, с вытянувшимися лицами стоявшими за спиной первого секретаря84. В ознаменование начала избирательной кампании 1984 года по выборам в Верховный Совет СССР Ельцин глубокой зимой организовал железнодорожное турне по отдаленным районам области. Локомотив тянул два вагона. В одном сидели обкомовские чиновники, в другом – 22 певца и музыканта, сманенные в это путешествие из свердловских театров:
Ельцин преподносил часы и делал другие подарки самым разным людям. Наина Ельцина часто дарила ему часы на день рождения, а через неделю или две обнаруживала, что они исчезли87. Подарки и импровизированные выступления были общественным эквивалентом сюрпризов, которые он так любил устраивать дома жене. Примером тому может служить его выступление на партконференции на «Уралхиммаше», в завершение которого он предложил дать высказаться рабочим. Те пожаловались, что людям не хватает жилья. Ельцин мгновенно переадресовал жалобу сидевшему рядом с ним министру СССР, к ведомству которого относился завод, сказав при этом: «Разве вы можете отказать». Министр смиренно ответил, что он увеличит план жилищного строительства для завода, и сделал это88. Отвечая на вопросы, Ельцин саркастически высказался по поводу тех, кто «в Москве мало что понимает, а много потребляет»89.
К 1980 году Ельцин завел привычку посещать заводы, магазины и ездить в общественном транспорте, не извещая о своих намерениях. «Может, несколько это было показным, но тем не менее он мог в любой день сесть в трамвай или в автобус и проехаться по маршруту, услышать, что народ говорит, как организована работа транспорта, как город выглядит… Бывая в рабочих коллективах, он не стеснялся спуститься в шахту, пойти в домну, поговорить с людьми, прийти в рабочую столовую». В одной столовой он взял ложку и спросил у рабочего, можно ли попробовать его обед. Когда пища оказалась невкусной, он приказал помощнику проследить за работой столовой в будущем90. Посещения могли превращаться в настоящие набеги, особенно если Ельцин подозревал какие-то злоупотребления. К этим формам живого общения добавились показы по телевидению – «голубой экран» к тому времени имелся практически в каждой советской квартире.
Пара событий перевела прямые и опосредованные контакты с населением на более высокий уровень: 19 мая 1981 года состоялась беседа со студентами в свердловском Дворце молодежи, а 18 декабря 1982 года Ельцин выступил по телевидению перед всей областью. До апреля 1985 года было проведено еще несколько подобных мероприятий. Личный и массмедийный варианты одновременно служили нескольким целям. Они пропагандировали политику партии, давали людям возможность выпустить пар, улучшали имидж Ельцина и позволяли ему косвенно оказывать влияние на третьих лиц.
Встреча во Дворце молодежи готовилась так, чтобы исключить случайности. Письменные вопросы первому секретарю стали собирать за полтора месяца. В свердловских институтах и университетах было собрано 930 вопросов, которые затем были переданы в городскую и областную администрацию, где и были подготовлены ответы. Заготовки ответов просмотрели сотрудники обкома, а потом лично первый секретарь. 1700 студентов получили отпечатанные приглашения с профилем Ленина и заняли предназначенные им места. Встреча продолжалась пять часов. Ельцин зачитывал подготовленные ответы, которые вполне соответствовали официальной линии. Однако в этой встрече было немало такого, что сделало ее необычным событием для Советского Союза того времени. Очень живо – в это совершенно неживое время – Ельцин рассказывал о том, когда будет завершено то или иное улучшение, и обещал ускорить осуществление важных проектов. Он свободно менял многие из заготовленных ответов. Студенты получили возможность задать 144 дополнительных вопроса прямо из зала. Ельцину пришлось выслушать язвительные замечания о своем несговорчивом характере. В ответ на вопрос, почему СССР в технологическом отношении уступает США, он порывисто заявил, что «капиталистическая конкуренция – сильнейший стимул интенсификации труда, то есть выживает сильнейший». Ельцин призывал студентов высказывать свою точку зрения и всячески показывал, что находится на их стороне. Во время этой встречи говорили обо всем – от нехватки скатертей и учебников до цен на шувакишской барахолке и проигрышей футбольной команды Уралмаша. В конце студенты устроили Ельцину овацию стоя91.
С голубых экранов Ельцин не сходил с самых первых дней своей работы первым секретарем. В сентябре 1978 года с помощью телевидения он призвал жителей города помочь в уборке урожая, пропадавшего на полях из-за затяжных дождей. На его просьбу вступить в «борьбу за хлеб» откликнулось около 85 тысяч свердловчан92. Но если то была советская мобилизационная пропаганда с налетом человечности, то телевизионные программы начала 1980-х годов, созданные директором свердловской телестудии Игорем Бродским, представляли собой нечто иное. Они были основаны на письмах, что давало возможность для весьма честных оценок. Некоторых консервативных функционеров, боявшихся телевидения, приходилось успокаивать. Им было нечего бояться, поскольку программы были распланированы по минутам и записывались заранее. Чиновникам, которые присутствовали на мероприятии в декабре 1982 года, все было известно предварительно: под каким углом будет направлена камера, какие вопросы будут обсуждаться (в 13 категориях), какие города и деревни будут названы (45 населенных пунктов). Но в передаче было нечто новое. В отличие от анонимного агитпропа, в этих программах велся в высшей степени персонализированный диалог. Вот «сценарный план» Бродского:
Видеозапись ведется из рабочего кабинета Б.Н. Ельцина.
После заставки названия передачи камера панорамирирует по разложенным на письменном столе конвертам. Видим, как Б.Н. Ельцин заканчивает подбирать почту.
В это время по нижнему краю кадра «бегущая строчка» напоминает телезрителям о том, кто участвует в передаче и комментирует их письма.
Смена плана – со среднего на более крупный. В кадре – Б.Н. Ельцин. Он обращается непосредственно к нам:
– Добрый вечер, товарищи! Письма, которые сейчас находятся на моем рабочем столе, – это лишь часть той большой почты, которую мне предстоит прокомментировать…»93
В июле 1984 года, когда обком осуществил второй большой телепроект, сотрудники подготовили несколько вариантов чернового сценария, и в каждом Борис Николаевич должен был быть на первом плане. В одной версии его собирались показать в момент просмотра интервью с теми, кто писал ему письма в 1982 году: «Просматривая вместе с телезрителями эти киноинтервью, Б.Н. Ельцин мог бы использовать их в виде иллюстраций в ходе беседы». В другом варианте он стоял в заводском цеху и отвечал на вопросы рабочих. Проблема здесь заключалась в том, что участники сцены могли «затмить» Ельцина. В конце концов был принят следующий сценарий:
Выступление – монолог. Передача идет из кабинета первого секретаря обкома тов. Б.Н. Ельцина.
Такая форма апробирована. Она позволит показать тов. Б.Н. Ельцина как партийного и государственного деятеля в его рабочей и привычной обстановке.
Отзывы, полученные ТВ после декабрьской передачи, показывают, что люди с большим интересом смотрели и слушали прямое обращение к ним Б.Н. Ельцина. Эффект такой встречи был стопроцентным94.
На телевидении первый секретарь выступал в более дискуссионном ключе, чем при личном общении. Программы отличались широким диапазоном затрагиваемых проблем. Обсуждались такие вопросы, как нехватка товаров первой необходимости (спичек, батареек, постельного белья, чайников, карамели), взяточничество, инфляция, жалкие пенсии, загрязнение окружающей среды и другие. Отвечая на вопросы о нецелевом использовании служебных автомобилей и о бюрократах, которые строили себе дачи из незаконно присвоенных материалов, Ельцин осторожно затронул тему привилегий чиновничества. После этого был принят ряд ненавязчивых мер по запрету использования служебных машин для того, чтобы возить детей в школу или жен в магазины; члены семей руководителей обкома и исполкома теперь ездили на дачи на микроавтобусе95. Спустя несколько лет в Москве Ельцин действовал гораздо решительнее.
Ельцин признавал, что порой пробуждал в людях несбыточные надежды. Он сказал в декабре 1982 года, что на него обрушился шквал писем от свердловчан, которые умоляли повлиять на движение очереди на государственные квартиры. Это было невозможно – нужно было действовать официально. Ельцин пообещал проверить корреспонденцию и постараться исправить несправедливости, если таковые были допущены. Наряду с этим, он призвал к честности в этом вопросе и посоветовал набраться терпения, пока объем вводимого в строй жилья не увеличится: «Действительно, я не волшебник. Не волшебники и в центральных органах… Конечно, обидно бывает, когда получаешь отказ на просьбу. Но я думаю, лучше горькая правда, нежели сладкая лесть»96. Этот афоризм еще долгое время верно служил Ельцину.
Все еще оставаясь в пределах коммунистической парадигмы, Ельцин заявлял, что действия власти нуждаются в улучшениях, и одновременно демонстрировал, что сам он является проводником перемен. Это стало отправной точкой для его быстрого продвижения в будущем.
Не все были довольны подходом, который оставлял других местных лидеров в тени. Глава обкома партии в соседней Тюменской области, Геннадий Богомяков, жаловался товарищам, что Ельцин ведет себя как клоун, а не как достойный представитель советской власти97. В мемуарах Рябов писал, что Ельцин начал «фальшивую игру», хотя и допускал, что его поведение нравилось «простым людям». «Вот какой у нас руководитель!» – говорили они»98. Московские партийные боссы так и не услышали этого тревожного звоночка. Павел Симонов, куратор Урала в аппарате ЦК, вскоре после назначения Ельцина первым секретарем в качестве предостережения рекомендовал ему не помещать своих фотографий на первой странице газеты «Уральский рабочий»99. Но его заигрывания с народом и многочасовые выступления по телевидению никого не взволновали. Либо в руководстве партии просто ничего не понимали, либо считали, что было бы хорошо, если бы все местные лидеры пользовались такой же популярностью, как свердловский.
Взлет Бориса Ельцина к вершинам коммунистической иерархии объяснялся его умом, энергичностью, умением общаться и привлекать к себе внимание, а также железной хваткой. Вдобавок его восхождение стало возможно во многом благодаря его инстинкту, подсказывавшему ему своевременные решения. Рассказ о беге по сплавляемым по реке Зырянке бревнам, приведенный в «Исповеди», может служить прекрасной аллегорией того, как он прокладывал себе дорогу в недоброжелательной среде. «Если все точно рассчитаешь» и обладаешь «неимоверной ловкостью», то у тебя есть «шанс перебраться на другой берег». Прыгнешь чуть раньше или позже, неправильно истолкуешь движение товарища – и ты уже в ледяной воде, отчаянно пытаешься глотнуть воздуха, а над головой новые бревна, и ты «уже не веришь, что спасешься»100. В своей политической деятельности Ельцин отлично умел прыгать вовремя и вовремя оставаться на месте. Если бы это было не так – если бы, скажем, он не рискнул принять предложение заняться партийной работой или совершил политическое харакири, не подчинившись указанию Политбюро снести Ипатьевский дом, – он бы остался на задворках истории и никогда не стал бы ее героем. Не будь в Ельцине его движущей силы, ход истории был бы совсем другим.
В поздний советский период мировоззрение Ельцина претерпело определенные изменения. В некоторой степени эти изменения имели под собой интеллектуальную основу. Борис и Наина выписывали пять или шесть ежемесячных «толстых журналов». Подписываться на собрания сочинений Борис начал еще в УПИ и потом не отказался от этой привычки. После переезда в Москву в 1985 году на самодельных полках в его домашнем кабинете разместилось около 6 тысяч томов. Ельцин часто устраивал на работе дискуссии по тем социальным вопросам, которые могли обсуждаться в советских СМИ66. Он даже читал несколько произведений диссидентов. Мне Ельцин говорил, что в конце 1970-х годов прочел «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына в самиздатовской перепечатке, полученной им от жены, которая достала ее на работе (на Западе книга вышла в 1973 году, а в СССР – лишь в 1989 году). Когда я спросил, было ли это известно КГБ, он ответил: «Нет, конечно! Откуда они знали? Они же на меня не поглядывали»67. На встречах с однокашниками по УПИ и с друзьями Ельцин начал рассказывать о злоключениях своей семьи при Сталине. Расширяли горизонты и поездки за рубеж, ставшие возможными благодаря его положению. Андрей Горюн пишет, что еще в конце 1960-х годов, вернувшись из первой поездки на Запад (во Францию), Ельцин рассказывал коллегам по ДСК о том, как успешно развивается капиталистическая экономика, после чего его «строжайше предупредили» о необходимости держать язык за зубами68. В мыслях Наины Ельциной присутствовали зерна сомнения, как и у ее мужа. «Все мы были детьми системы, – сказала она американскому тележурналисту уже после отставки мужа. – Но, честно говоря, я была не самым лучшим из них. Многое просто выводило меня из себя»69.
Большей частью Ельцина занимали проблемы земные, а не философские или исторические. Его не мучила некая метафизическая жажда реформ, демократии или свободного рынка, однако внутреннее чутье подсказывало ему, что советский строй снижается в эффективности и постепенно загнивает. В «Исповеди на заданную тему» он выражает это следующим образом: «Постепенно чувствовалось: все больше и больше вроде бы хороших и правильных постановлений бюро при контроле оказывались невыполненными… Система явно начинала давать сбой»70. В 1990 году, когда вышла его книга, это стало еще более очевидно, но первые предвестники возникли еще в 1980 году – до водворения Рональда Рейгана в Белом доме, до эскалации гонки вооружений и до того момента, когда Михаил Горбачев провозгласил перестройку. Ельцин жаловался приятелям, что работа отнимает у него все время, потому что окружающие его люди все как будто разделяют мистическую веру в способность наделенных властью чиновников решить любые проблемы одним приказом. Ему пришлось отказаться от поездки с институтскими друзьями на озеро Байкал, потому что сельскохозяйственные бюрократы опасались, что в его отсутствие произойдут задержки с уборкой урожая. «Мне рассказывают, – с горечью говорил он другу, – если я поговорю [перед колхозниками], после меня коровы лучше доятся и молоко еще жирней»71. Не стоит уточнять, что Ельцин считал, что проблему следует решать эволюционным, а не революционным путем. Как говорил Олег Лобов, «он думал, как использовать возможности той системы, которая есть. Он не высказывал большого недовольства системой в целом, а скорее недовольство по конкретным делам»72. Бацилла недовольства поселилась в Ельцине еще до того, как он в 1985 году уехал в Москву. Когда в 1988 году его спросили о том, как он отнесся к присуждению ему в 1981 году ордена Ленина, он ответил, что в то время ценил признание, но «брежневская система постоянно свербела в мозгу, и внутри я всегда нес какой-то внутренний упрек»73. В следующем году Ельцину, депутату советского парламента, пришлось объяснять, как его точка зрения менялась в реформистском направлении. Он сказал, что его взгляды «постепенно трансформировались», и процесс этот длился шесть-восемь лет, зародившись в начале 1980-х годов, в Свердловске74.
В этом отношении Ельцин шел в ногу с частями регионального сообщества. Критические настроения были свойственны Среднему Уралу. В Свердловске проживало больше ученых, исследователей, студентов и людей искусства, чем в любом другом городе Советского Союза, за исключением Москвы и Ленинграда. Несмотря на приказной тон Ельцина в разговоре с Лукьяниным и автократические наклонности обкомовского отдела культуры, власти намеренно закрывали глаза на незарегистрированные самодеятельные организации, где читали стихи и обсуждали кинофильмы. Свердловский комитет комсомола не только терпимо относился к массовым фестивалям песни и богемным джаз-, рок– и киноклубам, но и выделял им помещения и оборудование. Экспериментальные дискуссионные кружки были организованы в нескольких институтах и университетах. Один из них, на философской кафедре УПИ, был основан Геннадием Бурбулисом, впоследствии ставшим большим политиком в ельцинской России. Молодежно-жилищные комплексы получили кабельное телевидение, находившееся вне официальной цензуры. Короче говоря, «в Свердловске и Свердловской области изменения в атмосфере общественной жизни начали происходить до начала перестройки»75. Ельцин оказался предусмотрителен и с этими явлениями не боролся. Он увещевал партийную и комсомольскую организации стараться придать своей деятельности больше привлекательности в глазах впечатлительной молодежи и предлагать ей программы, соответствующие ее вкусам и ценностям, воспеваемым советской пропагандой: «Когда существует разрыв между словом и делом, [это] особенно отрицательно влияет на молодежь»76.
Конкретная проблема, доставлявшая все больше неудобств, заключалась в чрезмерно централизованной и медлительной работе механизма советской власти. В коммунистической системе эпохи застоя решения, отвечающие местным интересам, ожидали особого согласования с Москвой годами. Свердловские специалисты впервые обратились в центр с запросом на одобрение строительства в городе метро еще в 1963 году; предварительное решение было принято в 1970 году; чтобы начать работы в 1980 году, Ельцину пришлось, договорившись о встрече через Андрея Кириленко, разговаривать лично с Брежневым, который предложил ему самому от руки написать проект резолюции Политбюро. Первые станции приняли пассажиров лишь в 1994 году77. Для того чтобы сдвинуть государственную машину с места, требовались смелость и изобретательность. Серовская трасса была построена за двадцать лет без какой-либо помощи из центра. Ельцин надавливал на директоров заводов и районных руководителей, чтобы они давали нужные материалы, оборудование и рабочую силу. Первый секретарь, которого в одних ситуациях вполне можно было назвать царем и богом, в других оказывался в положении надоедливого просителя. В его распоряжении были тысячи ответственных работников, но тысячи находились и вне его досягаемости, в том числе те, кто занимал высокое положение в военно-промышленном комплексе. Государственных промышленников нельзя было заставить помогать, их нужно было убеждать. Но даже когда они соглашались, Москва могла неожиданно сменить направление и присвоить все местные достижения. В 1980 году Ельцин и Юрий Петров уговорили руководство двадцати свердловских заводов, преимущественно оборонных, совместно изготовить для нужд области тяжелые бороны для пахоты, аэрации и прополки полей. Они были вне себя от гнева, когда руководство Госплана решило забрать бороны и направить их на Украину, заявив, что свердловские земли пригодны только для выпаса скота. Ельцин звонил в Госплан, разговаривал с министром сельского хозяйства и с Михаилом Горбачевым, в то время занимавшим пост секретаря ЦК по сельскохозяйственным вопросам, но все было тщетно78.
Подобные действия заставили Ельцина задаться вопросом, которому суждено было сыграть важную роль в будущем, – вопросом о месте России в советской федерации. Свердловск проигрывал в отношениях с Москвой отчасти потому, что регионы Российской Советской Федеративной Социалистической Республики не имели посреднических структур, которые были в других республиках. В РСФСР было беззубое правительство и практически отсутствовал аппарат КПСС. Партийная структура была устроена таким образом, что российские области (и другие по-разному называемые регионы) отчитывались перед чиновниками всесоюзного уровня, в то время как на Украине и в Казахстане имелся республиканский Центральный комитет, бюро и первый секретарь. Было не игравшее никакой роли бюро ЦК по делам РСФСР в 1936–1937 годах при Сталине; оно было восстановлено Хрущевым и окончательно упразднено Брежневым в 1965 году. Русские «всегда были самой неудобной нацией Советского Союза, слишком большой, чтобы ее игнорировать или придать такой же узаконенный статус, как и другим многочисленным национальностям Советского Союза»79.
Работая на Урале – то есть задолго до переезда в Москву, – Ельцин усвоил, что у России как союзной республики СССР есть нешуточные проблемы. Во время одного из интервью он поделился со мной следующим: Россия была «дополнением» или «придатком» имперского советского центра, никем не ценимым «донором» для остальных. «В Свердловске [я об этом] думал, но начал уже и говорить… пока негромко, пока, может быть, вполголоса»80. Наина Ельцина и проектный институт, где она работала, предпочитали иметь дело с заказчиками из Казахстана, где она жила в детстве, а не с российскими организациями. Казахи, в отличие от русских, могли принимать решения оперативно81. В начале 1980-х годов Ельцин и Петров кратко записали трехэтапную схему перемен: децентрализация советской федеративной системы; сплочение институтов власти России путем укрепления российского правительства и создания республиканского комитета КПСС или аналогичной структуры; разделение РСФСР на семь или восемь региональных республик (одной из которых должен был стать Урал), достаточно сильных для того, чтобы справиться с полученной автономией. О своем проекте они никому не рассказывали. Двадцать лет спустя Петров в беседе со мной счел это нормальным проявлением уральской самостоятельности. Такие мысли давно витали на Урале. Данная схема предвосхищает позицию, которую Ельцин займет относительно советского федерализма в 1990–1991 годах82.
Еще одна область зондирования, ставшая определяющей для политики перестройки, была связана с отношениями между лидером и народными массами. Советские партократы редко оказывались бок о бок с обычными людьми. Если они шли на контакт с населением, то происходило это чисто формально, участников отбирали заранее из числа лояльных граждан, а поводом являлись государственные праздники или формальные выборы с единственным кандидатом в бюллетене. После 1960 года общение стало еще более ритуальным, чем когда-либо раньше83. На посту первого секретаря Ельцин сделал все, что было в его силах, чтобы придать этим обрядам более живой характер.
На закладку свердловского метро в августе 1980 года он пригласил пионеров, которые играли на горнах и барабанах и вручали цветы заляпанным грязью строительным рабочим, а также членам бюро обкома, с вытянувшимися лицами стоявшими за спиной первого секретаря84. В ознаменование начала избирательной кампании 1984 года по выборам в Верховный Совет СССР Ельцин глубокой зимой организовал железнодорожное турне по отдаленным районам области. Локомотив тянул два вагона. В одном сидели обкомовские чиновники, в другом – 22 певца и музыканта, сманенные в это путешествие из свердловских театров:
Все дни этой агитационной поездки (с 20 по 25 февраля 1984 года) по грязным и малопригодным для жизни городам севера проходили по одной программе. По утрам путешественники из «политического» вагона направлялись в очередной колхоз или совхоз, где Ельцин взывал к крестьянам, чтобы они содержали стойла в такой же чистоте, как собственные дома. Днем он прочитывал доклад на политико-экономические темы перед местными коммунистами, а по вечерам – как бальзам на душу после утомительных речей, выговоров и критики со стороны первого секретаря – начинался долгожданный концерт… [Артисты] были удивлены способностями Ельцина: оказалось, что он не только знал наизусть песенки из оперетт Оффенбаха, но и помнил фамилии работников тех предприятий, которые посещали участники агитпоездки85.Во внешних проявлениях Ельцин понемногу отступал от обыкновенного церемониала. Одним из примеров этому было импульсивное вручение подарков. Его излюбленным подарком были часы – вспомните, какое впечатление произвели на него и на его товарищей по березниковской команде часы, подаренные им как чемпионам города по волейболу! Нередко заслужившему одобрение человеку вручались часы с собственной руки или с руки помощника. Первый случай, о котором мне говорили, произошел в 1977 году. Ельцин упросил директора Нижнетагильского строительного комбината Эдуарда Росселя помочь ему победить в социалистическом соревновании череповецкий сталеплавильный завод «Северсталь». «Северсталь» взял обязательство изготовить большой прокатный стан для производства стальных листов к 25 декабря, за шесть дней до конца года. Ельцин и Россель отправили 25 тысяч рабочих на Нижнетагильский металлургический завод. Люди работали в три смены, чтобы изготовить собственный прокатный стан на неделю раньше и таким образом осуществить величайший промышленный проект, завершенный в год 60-летия Великого Октября. 18 декабря работа была закончена, и Ельцин победоносно выступил на митинге перед рабочими. Прямо у микрофона он снял с левого запястья золотые часы и вручил их Росселю. Собравшимся он сказал, что без них и без Росселя этот подвиг был бы невозможен, и объяснил, что часы подарил ему не кто иной, как Леонид Ильич Брежнев. Рабочие устроили ему настоящую овацию86.
Ельцин преподносил часы и делал другие подарки самым разным людям. Наина Ельцина часто дарила ему часы на день рождения, а через неделю или две обнаруживала, что они исчезли87. Подарки и импровизированные выступления были общественным эквивалентом сюрпризов, которые он так любил устраивать дома жене. Примером тому может служить его выступление на партконференции на «Уралхиммаше», в завершение которого он предложил дать высказаться рабочим. Те пожаловались, что людям не хватает жилья. Ельцин мгновенно переадресовал жалобу сидевшему рядом с ним министру СССР, к ведомству которого относился завод, сказав при этом: «Разве вы можете отказать». Министр смиренно ответил, что он увеличит план жилищного строительства для завода, и сделал это88. Отвечая на вопросы, Ельцин саркастически высказался по поводу тех, кто «в Москве мало что понимает, а много потребляет»89.
К 1980 году Ельцин завел привычку посещать заводы, магазины и ездить в общественном транспорте, не извещая о своих намерениях. «Может, несколько это было показным, но тем не менее он мог в любой день сесть в трамвай или в автобус и проехаться по маршруту, услышать, что народ говорит, как организована работа транспорта, как город выглядит… Бывая в рабочих коллективах, он не стеснялся спуститься в шахту, пойти в домну, поговорить с людьми, прийти в рабочую столовую». В одной столовой он взял ложку и спросил у рабочего, можно ли попробовать его обед. Когда пища оказалась невкусной, он приказал помощнику проследить за работой столовой в будущем90. Посещения могли превращаться в настоящие набеги, особенно если Ельцин подозревал какие-то злоупотребления. К этим формам живого общения добавились показы по телевидению – «голубой экран» к тому времени имелся практически в каждой советской квартире.
Пара событий перевела прямые и опосредованные контакты с населением на более высокий уровень: 19 мая 1981 года состоялась беседа со студентами в свердловском Дворце молодежи, а 18 декабря 1982 года Ельцин выступил по телевидению перед всей областью. До апреля 1985 года было проведено еще несколько подобных мероприятий. Личный и массмедийный варианты одновременно служили нескольким целям. Они пропагандировали политику партии, давали людям возможность выпустить пар, улучшали имидж Ельцина и позволяли ему косвенно оказывать влияние на третьих лиц.
Встреча во Дворце молодежи готовилась так, чтобы исключить случайности. Письменные вопросы первому секретарю стали собирать за полтора месяца. В свердловских институтах и университетах было собрано 930 вопросов, которые затем были переданы в городскую и областную администрацию, где и были подготовлены ответы. Заготовки ответов просмотрели сотрудники обкома, а потом лично первый секретарь. 1700 студентов получили отпечатанные приглашения с профилем Ленина и заняли предназначенные им места. Встреча продолжалась пять часов. Ельцин зачитывал подготовленные ответы, которые вполне соответствовали официальной линии. Однако в этой встрече было немало такого, что сделало ее необычным событием для Советского Союза того времени. Очень живо – в это совершенно неживое время – Ельцин рассказывал о том, когда будет завершено то или иное улучшение, и обещал ускорить осуществление важных проектов. Он свободно менял многие из заготовленных ответов. Студенты получили возможность задать 144 дополнительных вопроса прямо из зала. Ельцину пришлось выслушать язвительные замечания о своем несговорчивом характере. В ответ на вопрос, почему СССР в технологическом отношении уступает США, он порывисто заявил, что «капиталистическая конкуренция – сильнейший стимул интенсификации труда, то есть выживает сильнейший». Ельцин призывал студентов высказывать свою точку зрения и всячески показывал, что находится на их стороне. Во время этой встречи говорили обо всем – от нехватки скатертей и учебников до цен на шувакишской барахолке и проигрышей футбольной команды Уралмаша. В конце студенты устроили Ельцину овацию стоя91.
С голубых экранов Ельцин не сходил с самых первых дней своей работы первым секретарем. В сентябре 1978 года с помощью телевидения он призвал жителей города помочь в уборке урожая, пропадавшего на полях из-за затяжных дождей. На его просьбу вступить в «борьбу за хлеб» откликнулось около 85 тысяч свердловчан92. Но если то была советская мобилизационная пропаганда с налетом человечности, то телевизионные программы начала 1980-х годов, созданные директором свердловской телестудии Игорем Бродским, представляли собой нечто иное. Они были основаны на письмах, что давало возможность для весьма честных оценок. Некоторых консервативных функционеров, боявшихся телевидения, приходилось успокаивать. Им было нечего бояться, поскольку программы были распланированы по минутам и записывались заранее. Чиновникам, которые присутствовали на мероприятии в декабре 1982 года, все было известно предварительно: под каким углом будет направлена камера, какие вопросы будут обсуждаться (в 13 категориях), какие города и деревни будут названы (45 населенных пунктов). Но в передаче было нечто новое. В отличие от анонимного агитпропа, в этих программах велся в высшей степени персонализированный диалог. Вот «сценарный план» Бродского:
Видеозапись ведется из рабочего кабинета Б.Н. Ельцина.
После заставки названия передачи камера панорамирирует по разложенным на письменном столе конвертам. Видим, как Б.Н. Ельцин заканчивает подбирать почту.
В это время по нижнему краю кадра «бегущая строчка» напоминает телезрителям о том, кто участвует в передаче и комментирует их письма.
Смена плана – со среднего на более крупный. В кадре – Б.Н. Ельцин. Он обращается непосредственно к нам:
– Добрый вечер, товарищи! Письма, которые сейчас находятся на моем рабочем столе, – это лишь часть той большой почты, которую мне предстоит прокомментировать…»93
В июле 1984 года, когда обком осуществил второй большой телепроект, сотрудники подготовили несколько вариантов чернового сценария, и в каждом Борис Николаевич должен был быть на первом плане. В одной версии его собирались показать в момент просмотра интервью с теми, кто писал ему письма в 1982 году: «Просматривая вместе с телезрителями эти киноинтервью, Б.Н. Ельцин мог бы использовать их в виде иллюстраций в ходе беседы». В другом варианте он стоял в заводском цеху и отвечал на вопросы рабочих. Проблема здесь заключалась в том, что участники сцены могли «затмить» Ельцина. В конце концов был принят следующий сценарий:
Выступление – монолог. Передача идет из кабинета первого секретаря обкома тов. Б.Н. Ельцина.
Такая форма апробирована. Она позволит показать тов. Б.Н. Ельцина как партийного и государственного деятеля в его рабочей и привычной обстановке.
Отзывы, полученные ТВ после декабрьской передачи, показывают, что люди с большим интересом смотрели и слушали прямое обращение к ним Б.Н. Ельцина. Эффект такой встречи был стопроцентным94.
На телевидении первый секретарь выступал в более дискуссионном ключе, чем при личном общении. Программы отличались широким диапазоном затрагиваемых проблем. Обсуждались такие вопросы, как нехватка товаров первой необходимости (спичек, батареек, постельного белья, чайников, карамели), взяточничество, инфляция, жалкие пенсии, загрязнение окружающей среды и другие. Отвечая на вопросы о нецелевом использовании служебных автомобилей и о бюрократах, которые строили себе дачи из незаконно присвоенных материалов, Ельцин осторожно затронул тему привилегий чиновничества. После этого был принят ряд ненавязчивых мер по запрету использования служебных машин для того, чтобы возить детей в школу или жен в магазины; члены семей руководителей обкома и исполкома теперь ездили на дачи на микроавтобусе95. Спустя несколько лет в Москве Ельцин действовал гораздо решительнее.
Ельцин признавал, что порой пробуждал в людях несбыточные надежды. Он сказал в декабре 1982 года, что на него обрушился шквал писем от свердловчан, которые умоляли повлиять на движение очереди на государственные квартиры. Это было невозможно – нужно было действовать официально. Ельцин пообещал проверить корреспонденцию и постараться исправить несправедливости, если таковые были допущены. Наряду с этим, он призвал к честности в этом вопросе и посоветовал набраться терпения, пока объем вводимого в строй жилья не увеличится: «Действительно, я не волшебник. Не волшебники и в центральных органах… Конечно, обидно бывает, когда получаешь отказ на просьбу. Но я думаю, лучше горькая правда, нежели сладкая лесть»96. Этот афоризм еще долгое время верно служил Ельцину.
Все еще оставаясь в пределах коммунистической парадигмы, Ельцин заявлял, что действия власти нуждаются в улучшениях, и одновременно демонстрировал, что сам он является проводником перемен. Это стало отправной точкой для его быстрого продвижения в будущем.
Не все были довольны подходом, который оставлял других местных лидеров в тени. Глава обкома партии в соседней Тюменской области, Геннадий Богомяков, жаловался товарищам, что Ельцин ведет себя как клоун, а не как достойный представитель советской власти97. В мемуарах Рябов писал, что Ельцин начал «фальшивую игру», хотя и допускал, что его поведение нравилось «простым людям». «Вот какой у нас руководитель!» – говорили они»98. Московские партийные боссы так и не услышали этого тревожного звоночка. Павел Симонов, куратор Урала в аппарате ЦК, вскоре после назначения Ельцина первым секретарем в качестве предостережения рекомендовал ему не помещать своих фотографий на первой странице газеты «Уральский рабочий»99. Но его заигрывания с народом и многочасовые выступления по телевидению никого не взволновали. Либо в руководстве партии просто ничего не понимали, либо считали, что было бы хорошо, если бы все местные лидеры пользовались такой же популярностью, как свердловский.
Взлет Бориса Ельцина к вершинам коммунистической иерархии объяснялся его умом, энергичностью, умением общаться и привлекать к себе внимание, а также железной хваткой. Вдобавок его восхождение стало возможно во многом благодаря его инстинкту, подсказывавшему ему своевременные решения. Рассказ о беге по сплавляемым по реке Зырянке бревнам, приведенный в «Исповеди», может служить прекрасной аллегорией того, как он прокладывал себе дорогу в недоброжелательной среде. «Если все точно рассчитаешь» и обладаешь «неимоверной ловкостью», то у тебя есть «шанс перебраться на другой берег». Прыгнешь чуть раньше или позже, неправильно истолкуешь движение товарища – и ты уже в ледяной воде, отчаянно пытаешься глотнуть воздуха, а над головой новые бревна, и ты «уже не веришь, что спасешься»100. В своей политической деятельности Ельцин отлично умел прыгать вовремя и вовремя оставаться на месте. Если бы это было не так – если бы, скажем, он не рискнул принять предложение заняться партийной работой или совершил политическое харакири, не подчинившись указанию Политбюро снести Ипатьевский дом, – он бы остался на задворках истории и никогда не стал бы ее героем. Не будь в Ельцине его движущей силы, ход истории был бы совсем другим.