Понял, что доктор имел в виду, Граев с запозданием.
– Ты хочешь сказать, что это ОН?! Сашу?!
– Я ничего не хочу сказать. Смерть от серебра уж слишком ясно ассоциировалась у меня с одним – с ликантропией. Еще до твоего рассказа. Вся история стыкуется с результатами вскрытия идеально… Подумай о следующем: по всему миру бродят истории об оборотнях, которых можно убить лишь серебряным оружием. По всему миру. Что может быть для них реальной основой?
Ну вот, слово было произнесено. Оборотень… Загрызший пасынка оборотень. Не слишком ли смелый вывод из того факта, что застреленный человек дышал на два часа дольше, чем положено по науке?
Они распрощались, и доктор уже двинулся в сторону, к своему припаркованному у больничной ограды «жигуленку», но вдруг что-то вспомнил и трусцой вернулся к Граеву.
– Подожди, совсем забыл! Баллистик вчера интересный вывод сделал. Знаешь, под каким углом прилетел в него заряд?
Марин порывисто нагнулся и поднял с земли веточку, приставил ее к своему боку – наклонив почти отвесно вниз.
– Вот именно так! Или твой бизнесмен сидел на дереве, болтая ногами, и стреляли снизу, или…
Он сделал драматическую паузу и торжествующе посмотрел на Граева:
– Или он стоял, а может, и бежал, на четвереньках!!
Или застрелился сам, нажав на спуск пальцем босой ноги, подумал Граев. Правда, ожога не было, ну да с такими способностями за два часа и ожог легко исчезнет. Ну вот, мысль вполне в марийском духе. Заразная вещь эта мистика…
Глава V
Прошло два дня. Все это время Граев жил в каком-то раздвоенном состоянии: одна половина сознания занималась текущей рутиной, другая билась над сообщенными Мариным фактами, пытаясь выстроить их в подобие системы, не противоречащей в корне граевскому мировоззрению.
Образ спятившего бизнесмена, рвущего зубами парнишку, мешал сосредоточиться на других версиях.
Но сегодня ему в голову пришла простая до тривиальности мысль, способная на корню разрушить все построения доктора: зубы!
Отпечатки зубов уникальны и неповторимы, точно так же, как дактилоскопические. Легко и просто доказать, кто загрыз Сашу.
Раньше Граев не задумывался об этом, смущенный кажущейся простотой картины: один растерзанный мальчик – одна застреленная собака. К тому же он считал, что уж это-то исследование провели в первую очередь. Теперь он не был уверен ни в чем и решил немедленно поехать в Пушкин за результатами той давней экспертизы.
Немедленно не получилось. Катя попросила съездить с ней и показать место гибели мужа. Граев не стал возражать – тем более что никаких разумных возражений у него и не было, кроме неосознанного желания держать ее подальше от этой истории…
Миша был отправлен куда-то с поручением, и повез их Воронин, начальник «орионовской» службы безопасности. Работал он в «Орионе» недавно, хотя и появился там раньше Граева – женившись на петербурженке, переехал из провинции, где служил заместителем начальника охраны небольшого завода.
Граев с Ворониным общался мало – с Колывановым тот знаком не был. Бывший начальник безопасности, Потапов, уволился, решив, что в руководимой неопытной женщиной фирме перспектив у него нет. Граев сделал было в свое время на Потапова стойку, но быстро убедился, что идет по ложному следу.
Работа (при весьма приличном окладе) у Воронина была не пыльная – за полгода вскрыл пару попыток хищения на складе, регулярно проводил инструктаж по противодействию коммерческому шпионажу и другие превратившиеся в рутину мероприятия. Часа два-три в день, и то не в каждый, на это вполне хватало.
Граев, имевший глаз куда как наметанный, быстро определил, что до своего заводика служил Воронин в конторе гораздо более серьезной и знает и умеет куда больше, чем на его новой должности требуется. Попробовал привлечь его и его подчиненных к поискам – Воронин кое-что выполнил. Но особого энтузиазма не проявил, резонно объясняя, что нанимался для других дел, а за детективно-розыскную деятельность без лицензии можно крепко получить по шапке. Граев решил, что парень всего лишь ищет тихой гавани, и больше к нему не обращался…
…Они стояли на той же небольшой вытоптанной лужайке, где закончились земные пути М.И. Колыванова, и молчали, как молчат на кладбище.
Граев искоса посмотрел на Катю – губы плотно сжаты, на ресницах ни слезинки. И подумал, что из всех его разработок Катя была априорно исключена. Подсознательно он относился к ней так же, как раньше к своему милицейскому начальству. А ведь не станешь подозревать поручившего тебе раскрыть убийство начальника в том, что он и есть убийца.
Мысли эти Граеву не понравились. И он решил отложить их напоследок, когда не останется никакой другой версии…
Она медленно приблизилась к тому участку лужайки, где, по словам Граева, лежало тело ее мужа; опустилась на одно колено, провела рукой по траве – и, обернувшись, кивнула Воронину. Так и не разжав губ.
Воронин вернулся на дорогу, к машине. Для этой поездки он надел камуфляж со споротыми эмблемами бывшего своего завода и высокие шнурованные ботинки. Граев машинально посмотрел ему вслед, и в этот момент Катя заговорила (никаких интонаций в голосе не слышалось):
– Павел, нам надо поговорить. Серьезно. Не здесь и не сейчас. Завтра. И не в офисе. Заезжай вечером ко мне домой.
Граев кивнул. Уже на вторую неделю знакомства она безапелляционно заявила, что она будет называть его Павел, а он ее Катя – и общаться они будут на «ты». Граев согласился, не видя причин для спора. Но вот разговаривать с ним короткими, рублеными полуфразами, какими предпочитал изъясняться сам Граев, она начала недавно – с неделю, может чуть больше. И он не мог понять: зачем?
Подошел Воронин, неся лопату, топор и простой православный крест, без каких-либо надписей, слаженный из свежих березовых брусков. Катя молча указала ему точку на земле.
…Когда Воронин выруливал на шоссе, Граев сказал:
– Забросьте меня в Пушкин, к прокуратуре. Надо прояснить пару вопросов.
Хотел добавить, что это для них лишних минут пятнадцать, не более, – и не стал. К чертям, можно обратно и на такси прокатиться. Откинулся на спинку сиденья и замолчал.
Зуев, молодой и не в меру хамовитый следователь, еще три дня назад вел дело Колыванова. Теперь, ввиду смерти фигуранта, дело постановлением было закрыто, чему Зуев только обрадовался. Хотя в последние месяцы вся работа его состояла лишь в регулярной рассылке по ГУВД страны объявлений на розыск бизнесмена.
На Граева он посматривал высокомерно, как, по его мнению, и надлежало смотреть на частного сыскаря, которому есть возможность подпортить жизнь, поставив вопрос о лишении лицензии.
И его ответ на прямо поставленный вопрос Граева ошеломил.
– Не знаю, зачем нужна была такая экспертиза. И так все ясно. Никаких других собак поблизости не было…
Скулы Граева похолодели от сдерживаемого бешенства. Он, старательно и ровно выговаривая слова, попросил у Зуева дать ему копии посмертных фотографий Саши – либо позволить сделать копии.
– Какие фотографии? Дело закрыто и сдано в архив. Да мы вовсе и не обязаны предоставлять материалы следствия частным структурам…
Граев стиснул левый кулак так, что хрустнули суставы пальцев, и тем же ледяным тоном, слово в слово, повторил свою просьбу. Неизвестно, о чем подумал Зуев – может, о том, что слухи про Граева ходили самые разные, порой зловещие; или про то, что в РУВД у того осталось достаточно друзей, с которыми ему, Зуеву, работать и работать… Следак ушел и через полчаса вернулся с пачкой фотографий, из вредности заставив Граева написать расписку об обязательстве вернуть в двадцать четыре часа.
Граев неловко, левой рукой, накарябал что-то нечитаемое. И поспешил в управление, в фотолабораторию – благо расстояния между казенными домами в невеликом граде Пушкине тоже невелики.
Широко расставленные глаза Граева видели в темноте немногим хуже, чем кошачьи. Но сейчас он не мог рассмотреть в кромешной тьме ничего – только два светящихся зеленовато-желтых пятнышка. Они висели в призрачной мгле на небольшом расстоянии друг от друга и совсем не нравились Граеву. Он сделал широкий шаг им навстречу, другой, третий – и остановился.
Перед ним сидел Кольванов. А пятнышки были его глазами; то ли они отражали сочащийся непонятно откуда свет, то ли фосфоресцировали сами по себе.
Граев слегка наклонил голову набок – Колыванов тут же скопировал его жест. Впрочем, то, что венчало его вновь обросший густыми волосами торс, лишь отдаленно напоминало человеческую голову – башка зверя с далеко выступающими челюстями. Но черты лица вполне узнавались.
Несколько секунд они молча мерили друг друга взглядами. Потом бывший бизнесмен проговорил – с трудом, с неприятным зубным клацаньем после каждого слова:
– Я сожру тебя, Граев…
– Зачем? – Похоже, Граев искренне удивился. И с этим словом начал неприметное движение – казалось, он обходил Колыванова по кругу, но на самом деле это была спираль, центростремительной точкой которой оказался оборотень.
– А незачем, – проклацал Колыванов. – Сожру.
– Брось, – сказал Граев ласково и проникновенно. – Не стоит, честное слово. Ты ведь мертвый – да-да, так оно и есть; ты лежишь на столе в морге больницы – не веришь, сходи на Советский бульвар, проверь. И жена у тебя такая хорошая, к поминкам готовится, продуктов накупила – ну зачем, скажи, портить людям праздник? Опять же похороны будут шикарные – цветы, оркестр, сам понимаешь…
Он был говорлив, как никогда, и нес полную ахинею – а его ход по спирали все убыстрялся, превратившись в танец, наполненный плавно перетекающими друг в друга движениями. Движениями отвлекающими, завораживающими глаз – как завораживают птицу извивы медленно приближающейся змеи. А когда расстояние сократится и станет достаточным для молниеносного и убийственного прыжка – он прыгнет и ударит.
С проклятым монстром будет покончено навсегда, это ему не пожирать беззащитных детишек – Граев был уверен в победе и кипел боевой злостью. И (о чудо!) правая рука, как встарь, послушно сгибалась и разгибалась, готовясь к смертоносному удару…
Но все шло не так. Он двигался как должно, но расстояние до Колыванова не сокращалось – наоборот, не шевелясь, не меняя позы, оборотень все удалялся, уменьшаясь, – и вот уже в темноте опять виднелись лишь две слабо светящиеся точки.
– Я достану тебя, Граев… – донесся наполненный щемящей тоской вскрик. – Граев, Граев, Граев… Все хорошо, Паша, все хорошо… Это кошмар, это дурной сон, сейчас все пройдет… – Голос твари изменился, превратившись в женский, наполненный любовью и тревогой…
Стиснув зубы, он вынырнул из наполненного ненавистью подземелья и судорожно вцепился в плечо Саши. Наверное, ей было больно, но она ничем не показала этого – придвинулась поближе, прижалась, ласково провела по пылающему лбу… Граев, медленно выдираясь из кошмара, разжал хватку сведенных пальцев и положил руку на ее грудь, нащупав мгновенно напрягшийся сосок.
– Хватит, Паша… на сегодня достаточно… – но тон противоречил словам, – о-о-ох, ты хулиган, Павел… бандит, однорукий бандит, а-а-а…
Нежные губы впились в его неулыбчивый рот, и Граев, отчаявшись забыться во сне, забылся наяву…
Глава VI
Наконец Граеву хоть в чем-то повезло. Профессор Гольдман, светило хирургии и травматологии, великий специалист по резаным, рваным и кусаным ранам, вернулся из отпуска три дня назад.
В приемной толпился народ, но Граев прошел сквозь жаждущих консультации сограждан легко, как танк сквозь строй легкой кавалерии. Секретарша, смазливенькая брюнетка (поговаривали – профессор еще ого-го!), разочарованно захлопала глазами, не дождавшись от напористого гостя даже маленькой шоколадки.
Гольдман узнал его сразу, хотя после их последней встречи прошло несколько месяцев – такого колоритного пациента не скоро забудешь.
– Здравствуйте, Павел… э-э-э-э…
– Зовите меня Граевым. Так проще, – ответил Граев своей стандартной фразой.
– Да, да, конечно… Что с рукой?
– Спасибо, все так же. Все так же паршиво. Но я к вам по другому вопросу. По работе нужна маленькая консультация. – Граев говорил жестким тоном, никак не дающим возможности извиниться, сослаться на кучу дел и вежливо отказать.
Профессор знал, что у Граева за работа, и печально вздохнул – консультация предстояла бесплатная. Граев не стал тянуть время, столь успешно превращаемое Гольдманом в деньги, и достал из кармана пачечку слайдов, на которые перенесли взятые у Зуева снимки.
– Нет, милейший господин Граев, это никак не зубы собаки…
Мед и патока, подумал Граев, ладно хоть «батенькой» не называет. Они подошли поближе к экрану, одной рукой профессор сжимал дистанционный пульт управления проектором, а другой непринужденно тыкал в интересные, по его мнению, места указкой. От предстающих на белом полотне картин непривычного зрителя могло вывернуть наизнанку, но профессор с чисто академическим интересом, похоже, даже любовался жутковатыми снимками.
– А чьи тогда?
– Ну, скорее всего крупный примат… У собак зубов больше, и совсем другое строение челюсти… Вот здесь, посмотрите, четко отпечатались моляры и премоляры с широкими и плоскими вершинами – псам такие зубы и не нужны, они ориентированы эволюцией чисто на животную пищу… А на этом снимке хорошо видны резцы и клыки – тоже для псовых не характерные…
Граеву, слабо разбирающемуся в биологии, хотелось гаркнуть, чтоб херр профессор перестал дурить ему голову всякими молярами-премолярами, а сказал четко – что за тварь загрызла мальчика? Вместо этого он спросил вежливо и витиевато:
– Простите, господин профессор, но не могли бы вы поточнее конкретизировать животное?
(Ну и заразна же дурная привычка величать всех господами!..)
– Я же говорю: примат, крупный примат. Ну, шимпанзе, павиан, для гориллы укус мелковат, разве что молодая… К сожалению, господин Граев, по понятным причинам ко мне редко обращаются укушенные обезьянами… Последний раз это было четыре года назад, когда раздразненный лемур искусал посетителя в кафе с одноименным названием… Но лемур – это мелкая полуобезьяна, и строение его зубов…
Граев постарался вернуть Гольдмана из биологических дебрей:
– Скажите, профессор, это мог быть человек? Насколько я понимаю, люди тоже относятся к приматам…
Медицинское светило посмотрело на него странным взглядом:
– Человек? Нет, исключено. Бывают, конечно, индивиды с сильно выступающими челюстями… Но не настолько же… По крайней мере не хомо сапиенс. Были у нас родственники с похожими зубками – питекантропы, например, – но, увы, все вымерли… Впрочем, если вы верите в снежных людей, во всяких йети и бигфутов – то можете поработать в этом направлении…
Презрительная мина профессора говорила, что сам он в такую ерунду не верит. Граеву тоже не улыбалось искать убийцу Саши в дебрях тайги или на склонах Гималаев, и он упрямо попытался вернуть разговор к собакам:
– И все-таки, профессор, не могла ли это быть собака? Есть много разных пород, едва ли вы знакомы со всеми их прикусами… Дело серьезное. Цена ошибки высока.
– Ошибки быть не может. Я понимаю, господин Граев, что на собак у вас, извините за каламбур, зуб… Но все собачьи породы, вне зависимости от вида и размера, строение зубов имеют одинаковое. И это – не собака. Вероятность того, что потерпевшего покусал примат, – сто процентов. В принципе можно определить и вид… Если осмотреть жертву, так сказать, в натуре, поднять зарубежные источники… Конечно, это потребует определенных затрат труда и времени…
Все понятно. Утомившись от не приносящей дохода болтологии, профессор мягко намекает на официальный заказ с соответствующей оплатой…
– Этот мальчик, профессор, погиб полтора года назад. Труп кремирован. Честь имею, профессор. Пойду искать молодую гориллу. Говорят, была одна на птичьем рынке. Продавали за три тысячи долларов.
Профессор смотрел ему вслед с недоумением, забыв нажать кнопку, сообщавшую секретарше, что можно снова запускать конвейер пациентов…
Он вышел из профессорского подъезда, сделал десяток-другой шагов по внутреннему двору старого дома и застыл неподвижным манекеном. Над ним шумели тополя, почти у самых ног копошились в песочнице дети – Граев не замечал ничего. Он думал. Мысли были мазохистскими, издевательскими по отношению к самому себе:
Браво, Граев! Какой шарм! Какие длинные фразы! Пойдем искать молодую гориллу – может, заодно окажется и симпатичной, а? Удружил пан профессор… Шарлатан пузатый, только бабки стричь и умеет…
Он издевался и над собой, и над профессором Гольдма-ном, и над вовсе уж безвинными приматами, издевался, чтобы заглушить крамольную мысль – челюсти примата неплохо сочетаются с дикой теорией доктора.
Ну и что теперь делать? Искать сбежавшего из зоопарка павиана? А потом окажется, что это челюсти какого-нибудь гамадрила… Стоп, стоп, стоп… Челюсти…
Серебряный припой – стоматологи – искусственные челюсти… Искусственные…
Граев напряг память. И всплыла давняя история – про средневекового преступника, долго и успешно косившего под оборотня. Для маскировки ему служили труба, издававшая волчий вой, и челюсти (искусственные челюсти!), приделанные к концам огромных щипцов…
Как просто… Зачем втягивать в дело собаку или другое животное? Всегда есть риск, что она не бросится на испуганного мальчика – мало ли по каким причинам… Искусственные челюсти – изящно и надежно. Кто может сделать такую игрушку? Проще всего это стоматологу-протезисту. Чем убили Колыванова? Стоматологическим припоем! А ведь ты молодец, Граев…
Мысль скакала беспорядочно, как всегда в таких случаях, когда разрозненные кусочки мозаики складывались в его мозгу в единую картинку – иногда в страшную и кровавую, но в цельную и не противоречивую.
Оборотень… Оборотень – чушь, больное маринское воображение… Лжеоборотень – ответ на многие загадки… Лжеоборотень… в той старой истории его в конце концов поймали – большим капканом… Стоп! И в нашем деле есть нечто похожее… Когда в поисках Колыванова я переворошил все о найденных в округе трупах, было ведь точь-в-точь такое дело…
Молодой парень, умерший в медвежьем капкане от шока и переохлаждения. В капкане, настороженном в парке, явно на человека… И еще одна деталь – у погибшего было с собой ружье. Охотничье. При том, что охота здесь, в пригородном заказнике, категорически запрещена, интересная цепочка получается. Из охотничьего ружья убиты Горянин и собака – охотничье ружье нес угодивший в капкан – и Колыванов, застреленный опять же из охотничьего оружия. Охота… Охотники… Или один охотник. Черт возьми, я найду этого охотника. И если он тот, кто терзал искусственными челюстями несчастного мальчишку, – он умрет. Медленно и мучительно.
Граев вынырнул из раздумий и обнаружил, что все так же стоит во дворе профессорского дома, у песочницы, рядом с копошащейся у ног ребятней. Мамаши уже начали на него с тревогой поглядывать – неподвижно застывшая фигура с широко расставленными ногами казалась здесь чужеродной, как спецназ на детском утреннике… Граев зашагал к ожидающей его машине.
Глава VII
Квартира у покойного Колыванова была, по меркам Граева, шикарная. Выкупив и выменяв у владельцев комнат коммуналку на Суворовском, бизнесмен не стал увлекаться модными евроремонтами. Постарался восстановить шесть комнат апартаментов так, как выглядели они в начале века, до всевозможных вселений и уплотнений: кропотливо собранная по комиссионкам и антикварным салонам старинная мебель, предметы обихода и всевозможные создающие уют безделушки, ни одна из которых не была моложе ста лет.
Сейчас Граев, впервые оказавшийся в этой квартире, с любопытством изучал палисадровую резную тумбу метра полтора высотой. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что перед ним музыкальный центр вековой давности – внутри тумбы хитрым образом был скрыт граммофон.
Граев не удержался и приоткрыл крышку музейного раритета. Реликтовый агрегат, как ни странно, был, по крайней мере на вид, на полном ходу – игла на месте, ключ для завода лежит в специальном гнезде. Отделение для пластинок заполнено, одна готова к запуску – Вертинский, 1926 год…
– Нравится? – спросила, входя, Катя.
Граев издалека слышал ее шаги, но не отошел от антикварной редкости, обернувшись только сейчас.
– Потрясающе… – выдохнул он с неподдельным восхищением.
И немалая часть этого восхищения, надо сказать, относилась не к прапрадедушке CD-плееров, а к внешнему виду хозяйки. За те тридцать минут, которые приехавший вместе с нею из офиса Граев провел сначала за журнальным столиком, а затем за изучением чудо-граммофона, Катя изменилась до неузнаваемости.
Без следа исчезла женщина неопределенных лет, запакованная в стерильно-безликий деловой костюм, собирающая волосы в учительский узел на затылке и прикрывающая глаза учительскими же очками (то, что очки без диоптрий, наметанный глаз Граева определил давно).
Теперь перед ним стояла красавица – на вид двадцати семи лет, никак не больше, с распущенными ниже плеч прекрасными волосами и доказавшая, что идеально умеет пользоваться безумно дорогой косметикой. То, что на ней было надето, наверняка называлось в каталогах домашним платьем – но, черт побери, бесформенные домашние халаты и капоры никак не приходились этому ни бастардами, ни самыми дальними родственниками…
Граев вспомнил, что надо вообще-то снова вдохнуть. И (проклятый профессионализм!) подумал, что напрасно, поддавшись наведенному обману внешности, не прокрутил версию о возможном воздыхателе Кати, ответственном за всю кошмарную круговерть. Но тут же забыл об этом, потому что она пошла к нему от дверей. Боже, как она шла! Похоже, скованность и скуповатую сухость движений Катя, придя домой, отложила вместе с ненужными учительскими очками…
Он сглотнул, помотал головой и спросил на полном серьезе:
– Катя! Скажи, зачем ты так старательно скрываешь красоту на работе?
Она поняла по тону, что комплимента тут нет и Граева на самом деле это интересует; прошла, поцокивая каблучками, мимо него, сверкнула зелеными глазами и ответила:
– Сотрудники. Менеджеры. Молодые, хваткие… Не хочу, чтобы кто-нибудь задумал стать владельцем «Ориона» через это… – Она коснулась дивана, ажурно-выгнутые ножки его напоминали Граеву стулья Гамбса, которые потрошил великий комбинатор со своим незадачливым компаньоном. Использовать такую мебель в низменных целях Граев считал кощунством…
– Были попытки? – Он постарался, чтобы прозвучало это достаточно непринужденно, но сам внутренне напрягся: кто? когда? до? или после?
– А-а-а… Ерунда. Комплексы щенячьей самоуверенности…
Она неопределенно замолчала, и Граев не стал ничего спрашивать. Но постановил для себя гораздо шире и глубже проработать все окружение Кати. По большом счету, предполагаемая акция могла иметь целью своего воздействия и жену Колыванова. Вариант маловероятный, но все же более жизненный, чем бред с погибшим от серебра последователем Гришки Распутина…
Катя присела на тот самый диванчик и сделала ему приглашающий жест:
– Присаживайся. Поговорим. Он осторожно опустился рядом.
– Я предлагаю отложить дальнейшее расследование, – начала она без предисловий. – Михаил мертв, теперь время не имеет такого значения. В милиции и прокуратуре в один голос говорят, что убийство заказное и показательное. А такие почти никогда не раскрываются… Исполнители уже далеко; тратить время и деньги, чтобы разыскать этих пешек… и рисковать жизнью… Нет, не стоит. Заказчики, если их вообще можно вычислить, – где-то здесь, рядом. И никуда за месяц-другой не денутся. Предлагаю: поезжай в Швейцарию, вылечи наконец свою руку. В таких делах промедление опасно… А когда вернешься – доделаешь, что сможешь. Двумя руками. Но…
Граев мог много чего сказать по поводу прокуратуры и ее заключений, но не стал, решив дослушать до конца.
– Но с деньгами проблемы… Сейчас в «Орионе» дела обстоят хуже, чем пару месяцев назад, когда я тебя приглашала… Тогда обещанная сумма казалось вполне реальной, и к осени намечалось сезонное оживление… Но фирма только поглощает деньги, и я ничего не могу с этим поделать… Наверное, действительно взялась не за свое дело.
Граев молчал. Или он разучился разбираться в людях, или Катя никак не должна была вести разговор к заявлению, что рассчитаться с ним не сможет.
– «Орион» придется продать… – Голос ее дрогнул, Кате было больно признаться в своем поражении. – Раньше это было невозможно, у меня была доверенность на ведение дел, составленная Михаилом на случай каких-либо неожиданностей, – но некоторых действий она не допускала. Теперь я могу официально вступить в права наследства… На ликвидацию дела нужно какое-то время… и скорее недели, чем дни. Но теперь, когда решение принято, я могу распродать кое-что из оргтехники, складские остатки… А ты, Павел, заканчивай дела и готовься к отъезду. Через неделю все будет готово.
Она помолчала и добавила с горечью:
– А какая была фирма при Михаиле… До сих пор не пойму, зачем он скачал со счета деньги… Какой-то проект, до конца не выполненный? Теперь и не узнаешь… Но «Орион» так от той потери и не оправился… Ну, как тебе мой план?
– Хреновый план, – сказал Граев намеренно грубо, надеясь, что злость подавит ее пораженческие настроения. – Сплошной декаданс. Капитуляция. И базируется на абсолютно неверных предпосылках. Во-первых, наконец появился след. Я говорю это не чтобы отрапортовать – после твоего предложения лжеоптимистические рапорты не имеют никакого смысла. Последние три дня всплыло много нового. В том числе грубые ошибки прокурорских. И факты наконец стали увязываться в цепочку. Бросать сейчас – завалить дело. Сейчас надо работать день и ночь… Во-вторых – появились некоторые соображения по тем исчезнувшим деньгам. Конкретно говорить рано, я не спец в финансах, но завтра у меня будет разговор с одним деятелем из ОБЭПа. Для этого нужны будут кое-какие документы по «Ориону». Я утром напомню – распорядись, пожалуйста, чтобы сняли копии. Возможно, прояснится заодно и насчет нынешних трудностей фирмы… В любом случае с продажей спешить не надо. И третье, самое главное: не привык я брать деньги за незаконченную работу. А ну как залечат эти швейцарские коновалы? Не очнусь у них от наркоза? Так ведь душа покоя не найдет, буду к тебе по ночам являться и шуршать призрачными баксами. Долг пытаться отдать.