Страница:
Так-так… Одно из двух: или этот стебарь-перехватчик поменялся сменами, или проклятая лярва уже обзавелась ключами от его квартиры. Коммунар – какой-никакой, а городишко, здесь ключ под ковриком не оставляют.
Но продуманный план предусматривал разобраться со сладкой парочкой разом, застав их вдвоем. Затягивать дело не стоит, и нужна полная ясность.
Колян, не мудрствуя лукаво, произвел проверку: набрал на мобильнике рабочий номер Марчука и попросил доктора к телефону. Ему ответили, что тот на месте, но подойти не сможет – врач-реаниматолог все-таки, понимать надо.
Прохоров удовлетворенно ухмыльнулся. Когда Марчук в следующий раз попадет в родную больницу, реанимировать ему никого не придется. И его никому не придется. Куски мяса не реанимируют.
Он аккуратно порулил к девятиэтажке, припарковался в ряду других машин. До подъезда полтора десятка шагов – позиция идеальная. Колян нежно погладил завернутый в несколько слоев газеты голландский топорик и приготовился терпеливо ждать.
От неожиданности Кравцов едва удержался, чтобы не выстрелить в человека, появившегося в оконном проёме руин.
Ворон собственной персоной! Но… Старика не узнать – теперь он вполне выглядел на свой так изумивший Кравцова возраст. Плечи опустились, фигура сгорбилась – и уже не казалась внушительной. Словно бы старик стал на голову ниже ростом. Лицо избороздили морщины – там, где их не было. А где были – обозначились глубже, резче. Только голос и остался прежним: сильным, звучным.
Кравцов остановился – не столько повинуясь команде, сколько вследствие того, что старик преградил дорогу. Занял как раз тот проем, через который Кравцов хотел попасть внутрь развалин.
Несколько секунд они молча мерялись взглядами – старик сверху, писатель снизу. Затем Кравцов сказал фразу, которой всегда, с детских лет, откликался на неожиданные появления Ворона:
– Здравствуйте, Георгий Владимирович! – И сделал шаг на ведущую к проему насыпь, спрессованную из суглинка, битого кирпича и кирпичной крошки. На верху насыпи сгорбился старик.
– Стой! – выкрикнул Ворон еще резче.
И вскинул свою знаменитую, древнюю, как он сам, резную толстую палку. Направил на Кравцова, будто оружие. Рука старика сильно дрожала – а украшенный резиновым набалдашником конец палки вообще ходил ходуном. Кравцов мельком отметил, что пресловутый набалдашник совсем новый, не стершийся, – и столь же мимолетно подумал, что, наверное, не один десяток таких резинок износил старик за долгие годы…
Он снова остановился. Пожалуй, начинать задуманные поиски с таким свидетелем не стоит. Наоборот, коли уж старик неожиданно объявился – стоит его порасспросить. Конечно, люди Чагина куда как более искушены в допросах, но… Но для них записанная Кравцовым история подземных приключений штабс-ротмистра Дибича станет не более чем плодом писательской фантазии.
– Что случилось, Георгий Владимирович? – спросил Кравцов, толком не зная, как начать серьезный разговор. – Кирпичи из стен падают?
– Уезжай, Ленька! Уезжай! Нечего тебе тут делать! Кончилась твоя дружба с Козырем! И служба ему – кончилась! Собирай вещи – и уезжай!
Тирада утомила старика – закашлялся, с трудом отхаркнул что-то темно-вязкое, гнусное… Свистящее дыхание слышалось за несколько шагов.
«Недолечился в санатории, – понял вдруг Кравцов. – В подземном своем санатории… Вот он куда уезжал – не уезжая. Вот отчего так законсервировался. А теперь вылез наружу до срока – чтобы остановить меня… Чтобы бы я чего-то не сделал… Ладно, попробуем понять».
– А зачем уезжать, Георгий Владимирович? Место красивое, погода хорошая, трудовой договор на три месяца подписан… Зачем уезжать?
– Федькино семя… – прохрипел старик. – Батька твой поумнее был… Последний раз добром говорю: уезжай! – Он снова откашлялся-отхаркался, и повел глазами над головой Кравцова – словно высматривал кого-то в парке за его спиной.
Вот даже как: «Федькино семя». Нет, ничего сам старик не скажет… Придется его спросить о том, что не успел рассказать Пашка-Козырь.
– Хорошо, – сказал Кравцов примирительно. – Отдохнуть можно и в другом месте… Но тогда расскажите мне про Федора Кравцова. Про моего прадеда по прозвищу «Царь». Вы должны его помнить. За что его убили?! – Последний вопрос прозвучал резко, как выстрел.
И, похоже, этот случайный выстрел угодил-таки в цель! Старик издал невнятный горловой звук. Лицо его потемнело от прилившей крови.
Пауза тянулась секунду, другую, третью… Ответные слова так и не прозвучали.
Повинуясь внезапному наитию, Кравцов добавил:
– Его убили за то же самое, что и штабс-ротмистра Дибича? Глубоко копал? СЛИШКОМ ГЛУБОКО?!
Старик пробормотал что-то неразборчивое, вроде как не по-русски: Кравцов, по крайней мере, уловил арабские окончания: …аль? …ах? …эль? И тут же вспомнилось: похожую фразу выкрикнул и Сашок с гребня стены.
Смотрел Ворон тяжело, ненавидяще. Затем снова вскинул свою палку. Вернее, попытался вскинуть, направить на Кравцова… Не сумел. Захрипел – и начал оседать, заваливаться.
Кравцов метнулся вперед, едва успел подхватить падающее с насыпи грузное тело. Старик обмяк у него на руках: не шевелится, из полуоткрытого рта – ни звука… Но судорожно стиснутая рука так и не выпустила палку.
Господин писатель рванул из кармана мобильник…
Нажимал кнопки он со странным чувством: всё повторяется, всё точь-в-точь как с Козырем… Ощущение дежа вю оказалось настолько сильным, что он очень удивился, не обнаружив на теле старика никаких следов пулевого ранения.
На сей раз, наученный горьким опытом, Кравцов вызвал «скорую» областную – из Коммунарской больницы.
Похоже, все же надеются довезти живым, понял Кравцов. Судя по мрачному выражению лица, с которым врач прижимал черные диски дефибриллятора к груди старика, шансов оставалось немного.
Впрочем, долго наблюдать за попытками экстренной реанимации не пришлось – фельдшер с грохотом захлопнул дверцы, а водитель дал по газам… На такой бешеной скорости до больницы ехать недолго, но Кравцов подозревал, что поговорить со стариком ему больше не доведется.
Но не мог же он сказать медикам: не надо больного в реанимацию, а надо поискать тут, невдалеке, вход в уцелевшую часть взорванных Антропшинскнх штолен… Там Ворону полегчает. Бред! – сказали бы медики. Какая-то часть сознания Кравцова считала точно так же: бред! Но другая не сомневалась: так оно и есть.
…Продолжить экскурсию по руинам, как намеревался было Кравцов, не довелось. К вечеру синоптики обещали грозу, и – редкий случай – не ошиблись. Гроза близилась. Темнело. На небо быстро наползли тучи – низкие, давящие. Но внизу, у земли, жаркий и тяжелый воздух был совершенно неподвижен. Напитавшее атмосферу электричество ощущалось без всяких приборов – чисто физически.
Исследовать развалины при вспышках молний и под хлещущими струями дождя не хотелось. Такие декорации хороши для голливудских триллеров – а Кравцов решил переждать грозу в сторожке.
И правильно решил: едва сделал несколько шагов в сторону вагончика – с неба упали первые капли. Он машинально взглянул вверх – и тут же споткнулся.
Что за…
В траве, под ногами, лежала палка Ворона. Чуть помедлив, Кравцов поднял ее – слегка брезгливо, за середину, не желая касаться места, за которое недавно держался старик. Поднял и изумился тяжести. Эге, да это не простая деревяшка… Похоже, Ворон вставил внутрь металлическую трубку, да еще и залил свинцом для большего веса. Оружие самообороны.
Размышлять на тему: от кого старый собирался обороняться? – было некогда. Вдали загромыхало – и громовые раскаты быстро приближались. Крупные дождевые капли падали все чаще.
Кравцов – ружье в одной руке, палка в другой – быстро, почти бегом, добрался до вагончика. Отпер замок… И снова – как только что, когда поднимал палку – остановился в секундном раздумье. Возникло иррациональное чувство: заносить внутрь принадлежавший Ворону предмет нельзя.
Тут ливануло по-настоящему. Кравцов быстро сунул палку под вагончик, в широкую щель между днищем и фундаментом – обломком сваи, лежавшим несколько криво… И торопливо юркнул внутрь.
Через несколько секунд стало невозможно разглядеть ни графские развалины, ни деревья парка – за окном стояла сплошная стена рушащейся с неба воды.
Свет оказался отключен, бригадирскую освещали постоянные синеватые вспышки молний – те били, казалось, в самую вершину Поповой горы, совсем рядом. Стены вагончика содрогались от оглушительных ударов небесной артиллерии.
За раскатами Кравцов не услышал другой грохот – с которым рухнула огромная, старая, вся облепленная уродливыми вороньими гнездами липа… За ней, с небольшими промежутками, рухнули три других дерева, стоявших рядом. Штаб-квартиры пернатых разбойниц не стало.
Именно в этот момент врач-реаниматолог Марчук сказал медсестре, сдирая липнущие к кистям рук латексные
перчатки:
– Бесполезно… Зинаида Филипповна, позвоните в морг…
Тем не менее машину они с напарником оставили за квартал от дома Архивариуса. Оставшееся расстояние пересекли быстрым шагом, прикрываясь зонтами. Впрочем, кварталы в этой части Царского Села были невелики.
Улица у дома пуста, подъезд пуст… Они скользнули внутрь, поднялись по лестнице на площадку второго этажа. Не переговаривались – партитура и распределение обязанностей были заранее обговорены. Слюсаренко прижался к простенку, не попадая в поле зрения глазка. Напарник, носивший странное прозвище Лютик, надавил кнопку звонка.
Внешность у Лютика была самая подходящая для задуманного: невысокий, щуплый, с улыбчивым лицом и безмятежным взглядом небесно-голубых глаз. Внешность вызывала доверие. А еще на своем счету Лютик имел девять успешных ликвидаций. Нынешней предстояло стать юбилейной.
Звонок издал трель, еле слышную сквозь двери. Напарники ожидали недоуменных вопросов, переговоров поверх накинутой цепочки… Ничего этого не было. Замки щелкнули без каких-либо вопросов. Заготовленная легенда пропала зря. Ну что же, так еще проще…
Дверь начала приоткрываться, медленно и беззвучно. Лютик рванул ее на себя, Слюсаренко вскинул ствол. И оба замерли… За дверью горел свет – но никого не оказалось. И вообще в прихожей – пусто.
– Автоматика… – прошипел Слюсаренко. – Дистанционно открыл, с-сука. Что застыл, давай живо… Дверь я прикрою.
Лютик скользнул вперед неслышной тенью – пистолет с глушителем наготове.
Слюсаренко остался у входа. Придерживал дверь, во избежание иных технических сюрпризов. И был готов стрелять в любого, кто попытается уйти.
Планировка квартиры оказалась нестандартной – наверняка некогда этот двухэтажный особнячок в центре Царского Села, неподалеку от летней императорской резиденции, целиком занимала семья крупного чиновника, – а после революции начались перепланировки и вселения-уплотнения…
Лютик об исторической судьбе квартиры не задумывался. Свернул из обширной прихожей в коридорчик, примыкавший к ней под прямым углом. Четыре двери… Одна приоткрыта, за ней вроде как кухня… Из-под дальней двери выбивается полоска света. Что же за игры затеял этот чертов калека?.. Открыл кнопкой дверь и дальше занимается своими делами? Даже не полюбопытствовал, кто пришел и зачем? Объяснение тут одно: совпадение, очень удачное совпадение. Кого-то хорошо знакомого он поджидал именно сейчас… И этот «кто-то», если все-таки придет, – ляжет рядом с хозяином с пулей в голове.
С такими мыслями Лютик распахнул дверь, ту самую, с полоской света. Впрыгнул внутрь, тут же уйдя с линии огня – рефлекс чистой воды, никаких подвохов от инвалида он не ждал.
Освещалась комната еле-еле – на стене теплился бра-ночник, У окна стояла женщина. Молодая – лет двадцать пять-тридцать. Красивая…
Черт! Вот что значит впопыхах готовить акцию!
Женщина разглядела Лютика. И – пистолет в его руке. Сделала нервное движение, глаза широко-широко раскрылись – и всё. Ни слова она произнесла. Вообще не издала ни звука.
Лютик не готовился к такому варианту. Но что говорить и делать в подобных случаях, представлял хорошо. Имел опыт.
– Не кричи, – негромко сказал он, отведя ствол чуть в сторону. – Будешь молчать, ничего с тобой не сделаю. Нам надо поговорить. Всего лишь немного поговорить…
Слова тут не важны. Ровный, успокаивающий тон – главное. Слова – ложь, и баба, поразмыслив, поняла бы: так или иначе ей не жить. Но размышлять она не станет. Она предпочтет поверить. Люди под дулом пистолета предпочитают верить в лучшее… Лютик знал об этом не понаслышке.
Ладно… Не кричит – значит, первый этап консенсуса достигнут. Поехали дальше…
– Где твой… – Лютик на мгновение замялся, понятия не имея, кем приходится клиенту женщина. Судя по возрасту – дочь, но возможны иные варианты… Вот что значит работать вслепую, без подготовки.
Закончил он по-другому:
– Где Архивариус?
Женщина ответить не успела. По глазам ударила вспышка – яркая, ослепляющая. Ударила из-за окна. «Молния! Сейчас громыхнет…» – понял Лютик, с трудом удержавшись от инстинктивного выстрела.
– Я здесь, – спокойные слова откуда-то сбоку.
Лютик обернулся прыжком, – и, еще не приземлившись, выстрелил. Глушитель негромко хлопнул. Лишь после этого Лютик разглядел выкатившуюся из-за шкафа конструкцию на колесах, сверкающую хромом и никелем. Увидел сидевшего в ней человека. И чугунную гантелю в его руке – казавшуюся в огромной лапище маленькой, несерьезной, игрушечной.
Одновременно на улице громыхнуло – так, что заложило уши и задребезжали стекла. Лютик успел смутно заметить что-то темное, несущееся во мраке к его голове… И это стало последним, что он увидел в жизни.
Архивариус досадливо поморщился. Рефлексы у киллера оказались безупречные, и всё могло закончиться печально… Однако, как ни странно, именно феноменальна скорость реакции подвела Лютика – и спасла Архивариуса от пули. Рефлекторно, не задумываясь, киллер выстрелил на уровне груди стоящего человека… Кстати, случайную удачу можно и повторить, если…
Женщина сделала несколько нетвердых шагов, опустилась – скорее даже рухнула – на кушетку.
– Всё, Маша, всё… – прошептал Архивариус. – Сейчас всё закончится…
Он перегнулся с кресла, поднял с пола пистолет с глушителем. За окном снова сверкнуло. Архивариус, не включая двигатель кресла, взялся левой рукой за колесо, провернул, – и совершенно бесшумно выехал в коридорчик.
– Бесполезно… Зинаида Филипповна, позвоните в морг, не помню, кто там сегодня дежурит… Пусть пришлют санитаров с каталкой.
Пожилая медсестра кивнула, посеменила к телефону. Отключая приборы, Марчук бросил последний равнодушный взгляд на замершее – теперь навеки замершее – грузное старческое тело. Сожалеть не о чем – надежды вернуть мертвеца к жизни с самого начала практически не было.
Заполняя бланк заключения о смерти Ворона Г. В., Марчук удивленно присвистнул, увидев в паспорте дату рождения покойного. Ладно, дедуля свое отжил, дай Бог каждому такие годы… в общем, вечная ему память – а жизнь продолжается…
До конца смены оставалось десять минут. Морговские санитары задерживались, – не то пьянствовали по вечернему своему обыкновению, не то ленились идти по улице под начинающим крепчать дождем.
Выходя из реанимационной, Марчук не оглянулся на труп. Хватит, насмотрелся… Сегодняшним вечером доктора ждет куда более приятное общество. Таня, Танюшка…
Он не знал, что его поджидала не единственно Татьяна Прохорова.
Раскаты стихли – и в квартире Архивариуса вновь стало тихо. Ни звука. Слюсаренко напряженно вслушивался, ожидая услышать шаги возвращающегося Лютика, – ничего. Тишина… И никакого условного сигнала от напарника. Что за чертовщина…
Громыхнуло снова. И тут же в прихожей погас свет.
Слюсаренко прижался к стене. Вытянул вперед руку с пистолетом. Ждал, пока зрачки расширятся достаточно, чтобы хоть что-то разглядеть… Ничего разглядеть он не успел. Но услышал – легчайший шорох и совсем уж тихое поскрипывание.
И тут же вспыхнул фонарь. Яркий, ослепляющий конус света метнулся из коридорчика, безошибочно зацепил сжавшегося в углу Слюсаренко. Тот выстрелил, прямо в слепящее пятно, – раз, второй, третий… Фонарь разлетелся со звоном. Послышались ответные хлопки.
Слюсаренко хотел метнуться в другой угол, и продолжить дуэль в темноте, и уже начал движение, – словно бы невидимый кулак ударил его в грудь, развернул и отшвырнул обратно.
Пистолет выпал из руки, Слюсаренко этого не заметил, он прикладывал все силы, чтобы остаться на ногах, вцепившись руками в свисавшую с вешалки одежду. Почему-то сейчас казалось самым важным: не упасть, не упасть, не упасть…
Еще один хлопок.
Слюсаренко рухнул. Сверху упала – вместе с одеждой – сорванная со стены вешалка, сильно ударила по голове. Слюсаренко этого уже не почувствовал.
Архивариус положил пистолет на колени, поднял на лоб прибор ночного видения, нажал кнопку на подлокотнике кресла (с небольшого пульта он мог управлять почти всем в своей в квартире). Свет загорелся. Заваленное одеждой тело лежало неподвижно. По паркету расползалось кровавое пятно.
С пальцев, до сих пор сжимавших изуродованный пулей фонарь, тоже капала кровь. Седоголовый готовил своих людей па совесть – Слюсаренко попал в источник света, высоко поднятый над головой Архивариуса, со второго выстрела.
Архивариус осмотрел руку – ничего серьезного, пальцы поранены острыми осколками пластмассы. Обернул кисть носовым платком. Извлек из недр своей каталки телефонную трубку и стал по памяти набирать номер…
Там, в самом центре огромного зала, спал на голом камне человек. Спал, не просыпаясь, уже несколько дней. Если бы здесь оказался кто-нибудь посторонний и обнаружил бы спящего, – скорее всего, посчитал бы его трупом. Сердце билось редко-редко – десяток ударов в минуту, не чаще. Вдыхал и выдыхал спящий еще реже. Температура кожи не отличалась от окружающего камня…
Но посторонние здесь не появлялись давно… И человек был жив. Далекий, неслышимый удар грома разбудил его – разбудил не звуком, но пронизавшей камень вибрацией. Камень дрожал, как живое существо – напуганное или пришедшее в ярость.
Человек сел, тут же потянулся к лежавшей рядом катане. Ему казалось – потянулся стремительным движением, но рука ползла медленно, как сквозь толщу вязкой жидкости.
Некоторое время человек просидел неподвижно – сердце стучало все быстрее, дыхание стадо чаще… Потом поднялся, подошел к провалу шахты в центре зала. Вокруг была полная тьма – ни единого лучика света ниоткуда не просачивалось. Глаза человека давно привыкли к темноте, но здесь и они были бессильны. Он просто чувствовал: где стены зала, где расположены входы в пять тоннелей, радиальио уходящих в пять сторон. Разверзшуюся под ногами круглую пропасть он тоже хорошо чувствовал – и не сделал следующего шага, грозившего стать роковым.
Снизу, из глубины шахты, поднимался поток теплого воздуха – дрожащего, вибрирующего… Сашок, стоя на самом краю, погрузил в лицо и руки в воздушную струю. Стоял долго, пытаясь понять, получить ответ: что ему делать дальше?
Ответа не было.
Смысла в оставшейся жизни – тоже.
После смерти Козыря смысл ушел из нее, как воздух из проколотого шарика. Хотелось сделать шаг – и падать, долго-долго падать, чтобы страх успел уйти, чтобы пришло спокойствие и ожидание встречи с тем, что ждет внизу, с чем предстоит слиться и частью чего предстоит стать.
И он почти сделал этот шаг, начал делать… Движение остановила неожиданная мысль, пришедшая в голову, – короткая, резкая, как выстрел. Сашок закачался, взмахнул руками на краю обрыва. Подошвы скользнули по гладкому, отполированному камню. Тело перевалило точку неустойчивого равновесия – и начало падать.
Но он уже не хотел!
– Эвханах! – вопль потряс стены и своды пещеры. Снизу ударил тугой заряд воздуха – плотный, осязаемый. И буквально вышвырнул Сашка из жерла шахты.
Он долго сидел на каменном полу, приходя в себя. Потом вернулся к странной мысли, пришедшей на грани жизни и смерти.
Козырь умер, но… Кое у кого здесь, в Спасовке, смерть лишь выглядит смертью. Кое-кто тут застрял между телесной жизнью и черным Ничто – и чувствует, и знает всё, что происходит вокруг… Динамит, по крайней мере, не ушел в НИКУДА – он здесь, он рядом, он давно простил Сашка, и рассказал, как всё было на самом деле…
(Сашок ошибался, считая, что беседовавший с ним голос принадлежит Динамиту. А в остальном был прав.)
Мысль, остановившая на краю бездны, была проста: а если Козырь тоже? Тоже где-то здесь, может все чувствовать, наблюдать за событиями? Может страдать и мучаться?
Тогда игра приобретает новый смысл.
Сашок тяжело поднялся на ноги. Отыскал плоский камень-голыш и занялся позаброшенным было делом: стал точить катану.
Вжиу! Вжиу! – тихонько напевало лезвие. Словно радовалось, что ему вновь предстоит работа.
– И это ты называешь «проблемами»? – спросил подполковник Мельничук. – По-моему, «проблемы» – слишком мягко сказано, ты не считаешь?
Архивариус не ответил, сочтя вопрос риторическим.
– Агентство «Рапира»… – Подполковник подкинул на ладони пластиковую карточку удостоверения. – Чагин, само собой, открестится от этих отморозков: личная, мол, самодеятельность. А прижать мне его никто не позволит. Скажи уж прямо – что такое ты раскопал, работая на «Рапиру»?
Архивариус пожал плечами:
– Сам удивляюсь… И что теперь? Подписка?
– А ты как думал, Сережа? Хоть и явная самооборона, но всё-таки два трупа…
Мельничук сделал паузу, подождал, пока вынесут носилки с пластиковым мешком на них. Продолжил, когда они остались с Архивариусом вдвоем:
– Подписку о невыезде оформим прямо здесь, на месте. А ты, не откладывая, ее нарушишь.
– ???
– Чагин всегда отличался… м-м-м… вменяемостью. И попусту с мокрыми делами не связывался. Но если решил добраться до чьей-то головы – на половине дороги не остановится. Дезу о твоей смерти запускать бесполезно – у него свои каналы. А за спиной у «Рапиры» стоят такие люди… Глянешь на них снизу – фуражка с задранной головы сваливается. Короче, уезжай. Вместе с женой. Немедленно и подальше. А я попробую разрулить ситуацию. Если удастся связать «Рапиру» с убийством одного бизнесмена… Можно будет натравить на Чагина других больших людей… И все-таки: что вы с ним не поделили?
Архивариус вновь молча пожал плечами. Ни он, ни его собеседник не знали: приказ на ликвидацию отдавал уже не совсем Чагин…
…Через полчаса из подземного гаража вырулил серый «Лендровер-Дискавери». Знаки с изображением инвалидного кресла смотрелись на лобовом и заднем стеклах джипа несколько комично. Но за рулем сидел именно Архивариус.
Впрочем, он лишь отчасти последовал совету своего старого знакомого Мельничука. Уехал немедленно, но отнюдь не «подальше». Джип прокатил пустынными улицами Царского Села, свернул на Павловское шоссе… Пересек железнодорожную ветку и поехал дальше, в сторону Спасовки.
Предания старины – VIII
Но продуманный план предусматривал разобраться со сладкой парочкой разом, застав их вдвоем. Затягивать дело не стоит, и нужна полная ясность.
Колян, не мудрствуя лукаво, произвел проверку: набрал на мобильнике рабочий номер Марчука и попросил доктора к телефону. Ему ответили, что тот на месте, но подойти не сможет – врач-реаниматолог все-таки, понимать надо.
Прохоров удовлетворенно ухмыльнулся. Когда Марчук в следующий раз попадет в родную больницу, реанимировать ему никого не придется. И его никому не придется. Куски мяса не реанимируют.
Он аккуратно порулил к девятиэтажке, припарковался в ряду других машин. До подъезда полтора десятка шагов – позиция идеальная. Колян нежно погладил завернутый в несколько слоев газеты голландский топорик и приготовился терпеливо ждать.
3
– Ленька, стой! – прозвучал резкий голос.От неожиданности Кравцов едва удержался, чтобы не выстрелить в человека, появившегося в оконном проёме руин.
Ворон собственной персоной! Но… Старика не узнать – теперь он вполне выглядел на свой так изумивший Кравцова возраст. Плечи опустились, фигура сгорбилась – и уже не казалась внушительной. Словно бы старик стал на голову ниже ростом. Лицо избороздили морщины – там, где их не было. А где были – обозначились глубже, резче. Только голос и остался прежним: сильным, звучным.
Кравцов остановился – не столько повинуясь команде, сколько вследствие того, что старик преградил дорогу. Занял как раз тот проем, через который Кравцов хотел попасть внутрь развалин.
Несколько секунд они молча мерялись взглядами – старик сверху, писатель снизу. Затем Кравцов сказал фразу, которой всегда, с детских лет, откликался на неожиданные появления Ворона:
– Здравствуйте, Георгий Владимирович! – И сделал шаг на ведущую к проему насыпь, спрессованную из суглинка, битого кирпича и кирпичной крошки. На верху насыпи сгорбился старик.
– Стой! – выкрикнул Ворон еще резче.
И вскинул свою знаменитую, древнюю, как он сам, резную толстую палку. Направил на Кравцова, будто оружие. Рука старика сильно дрожала – а украшенный резиновым набалдашником конец палки вообще ходил ходуном. Кравцов мельком отметил, что пресловутый набалдашник совсем новый, не стершийся, – и столь же мимолетно подумал, что, наверное, не один десяток таких резинок износил старик за долгие годы…
Он снова остановился. Пожалуй, начинать задуманные поиски с таким свидетелем не стоит. Наоборот, коли уж старик неожиданно объявился – стоит его порасспросить. Конечно, люди Чагина куда как более искушены в допросах, но… Но для них записанная Кравцовым история подземных приключений штабс-ротмистра Дибича станет не более чем плодом писательской фантазии.
– Что случилось, Георгий Владимирович? – спросил Кравцов, толком не зная, как начать серьезный разговор. – Кирпичи из стен падают?
– Уезжай, Ленька! Уезжай! Нечего тебе тут делать! Кончилась твоя дружба с Козырем! И служба ему – кончилась! Собирай вещи – и уезжай!
Тирада утомила старика – закашлялся, с трудом отхаркнул что-то темно-вязкое, гнусное… Свистящее дыхание слышалось за несколько шагов.
«Недолечился в санатории, – понял вдруг Кравцов. – В подземном своем санатории… Вот он куда уезжал – не уезжая. Вот отчего так законсервировался. А теперь вылез наружу до срока – чтобы остановить меня… Чтобы бы я чего-то не сделал… Ладно, попробуем понять».
– А зачем уезжать, Георгий Владимирович? Место красивое, погода хорошая, трудовой договор на три месяца подписан… Зачем уезжать?
– Федькино семя… – прохрипел старик. – Батька твой поумнее был… Последний раз добром говорю: уезжай! – Он снова откашлялся-отхаркался, и повел глазами над головой Кравцова – словно высматривал кого-то в парке за его спиной.
Вот даже как: «Федькино семя». Нет, ничего сам старик не скажет… Придется его спросить о том, что не успел рассказать Пашка-Козырь.
– Хорошо, – сказал Кравцов примирительно. – Отдохнуть можно и в другом месте… Но тогда расскажите мне про Федора Кравцова. Про моего прадеда по прозвищу «Царь». Вы должны его помнить. За что его убили?! – Последний вопрос прозвучал резко, как выстрел.
И, похоже, этот случайный выстрел угодил-таки в цель! Старик издал невнятный горловой звук. Лицо его потемнело от прилившей крови.
Пауза тянулась секунду, другую, третью… Ответные слова так и не прозвучали.
Повинуясь внезапному наитию, Кравцов добавил:
– Его убили за то же самое, что и штабс-ротмистра Дибича? Глубоко копал? СЛИШКОМ ГЛУБОКО?!
Старик пробормотал что-то неразборчивое, вроде как не по-русски: Кравцов, по крайней мере, уловил арабские окончания: …аль? …ах? …эль? И тут же вспомнилось: похожую фразу выкрикнул и Сашок с гребня стены.
Смотрел Ворон тяжело, ненавидяще. Затем снова вскинул свою палку. Вернее, попытался вскинуть, направить на Кравцова… Не сумел. Захрипел – и начал оседать, заваливаться.
Кравцов метнулся вперед, едва успел подхватить падающее с насыпи грузное тело. Старик обмяк у него на руках: не шевелится, из полуоткрытого рта – ни звука… Но судорожно стиснутая рука так и не выпустила палку.
Господин писатель рванул из кармана мобильник…
Нажимал кнопки он со странным чувством: всё повторяется, всё точь-в-точь как с Козырем… Ощущение дежа вю оказалось настолько сильным, что он очень удивился, не обнаружив на теле старика никаких следов пулевого ранения.
На сей раз, наученный горьким опытом, Кравцов вызвал «скорую» областную – из Коммунарской больницы.
4
Обратно «скорая помощь» понеслась так же, как и приехала сюда: во весь опор, включив мигалку и сирену.Похоже, все же надеются довезти живым, понял Кравцов. Судя по мрачному выражению лица, с которым врач прижимал черные диски дефибриллятора к груди старика, шансов оставалось немного.
Впрочем, долго наблюдать за попытками экстренной реанимации не пришлось – фельдшер с грохотом захлопнул дверцы, а водитель дал по газам… На такой бешеной скорости до больницы ехать недолго, но Кравцов подозревал, что поговорить со стариком ему больше не доведется.
Но не мог же он сказать медикам: не надо больного в реанимацию, а надо поискать тут, невдалеке, вход в уцелевшую часть взорванных Антропшинскнх штолен… Там Ворону полегчает. Бред! – сказали бы медики. Какая-то часть сознания Кравцова считала точно так же: бред! Но другая не сомневалась: так оно и есть.
…Продолжить экскурсию по руинам, как намеревался было Кравцов, не довелось. К вечеру синоптики обещали грозу, и – редкий случай – не ошиблись. Гроза близилась. Темнело. На небо быстро наползли тучи – низкие, давящие. Но внизу, у земли, жаркий и тяжелый воздух был совершенно неподвижен. Напитавшее атмосферу электричество ощущалось без всяких приборов – чисто физически.
Исследовать развалины при вспышках молний и под хлещущими струями дождя не хотелось. Такие декорации хороши для голливудских триллеров – а Кравцов решил переждать грозу в сторожке.
И правильно решил: едва сделал несколько шагов в сторону вагончика – с неба упали первые капли. Он машинально взглянул вверх – и тут же споткнулся.
Что за…
В траве, под ногами, лежала палка Ворона. Чуть помедлив, Кравцов поднял ее – слегка брезгливо, за середину, не желая касаться места, за которое недавно держался старик. Поднял и изумился тяжести. Эге, да это не простая деревяшка… Похоже, Ворон вставил внутрь металлическую трубку, да еще и залил свинцом для большего веса. Оружие самообороны.
Размышлять на тему: от кого старый собирался обороняться? – было некогда. Вдали загромыхало – и громовые раскаты быстро приближались. Крупные дождевые капли падали все чаще.
Кравцов – ружье в одной руке, палка в другой – быстро, почти бегом, добрался до вагончика. Отпер замок… И снова – как только что, когда поднимал палку – остановился в секундном раздумье. Возникло иррациональное чувство: заносить внутрь принадлежавший Ворону предмет нельзя.
Тут ливануло по-настоящему. Кравцов быстро сунул палку под вагончик, в широкую щель между днищем и фундаментом – обломком сваи, лежавшим несколько криво… И торопливо юркнул внутрь.
Через несколько секунд стало невозможно разглядеть ни графские развалины, ни деревья парка – за окном стояла сплошная стена рушащейся с неба воды.
Свет оказался отключен, бригадирскую освещали постоянные синеватые вспышки молний – те били, казалось, в самую вершину Поповой горы, совсем рядом. Стены вагончика содрогались от оглушительных ударов небесной артиллерии.
За раскатами Кравцов не услышал другой грохот – с которым рухнула огромная, старая, вся облепленная уродливыми вороньими гнездами липа… За ней, с небольшими промежутками, рухнули три других дерева, стоявших рядом. Штаб-квартиры пернатых разбойниц не стало.
Именно в этот момент врач-реаниматолог Марчук сказал медсестре, сдирая липнущие к кистям рук латексные
перчатки:
– Бесполезно… Зинаида Филипповна, позвоните в морг…
5
Ливень обрадовал Слюсаренко. Идеальная погода для акции. Лишний народ по улицам не шатается, большинство потенциальных свидетелей сидит дома. А если кто из сидящих имеет нехорошую привычку глазеть в окно – поди-ка, разгляди за сплошными струями дождя номер машины или приметы человека… Погодка что надо.Тем не менее машину они с напарником оставили за квартал от дома Архивариуса. Оставшееся расстояние пересекли быстрым шагом, прикрываясь зонтами. Впрочем, кварталы в этой части Царского Села были невелики.
Улица у дома пуста, подъезд пуст… Они скользнули внутрь, поднялись по лестнице на площадку второго этажа. Не переговаривались – партитура и распределение обязанностей были заранее обговорены. Слюсаренко прижался к простенку, не попадая в поле зрения глазка. Напарник, носивший странное прозвище Лютик, надавил кнопку звонка.
Внешность у Лютика была самая подходящая для задуманного: невысокий, щуплый, с улыбчивым лицом и безмятежным взглядом небесно-голубых глаз. Внешность вызывала доверие. А еще на своем счету Лютик имел девять успешных ликвидаций. Нынешней предстояло стать юбилейной.
Звонок издал трель, еле слышную сквозь двери. Напарники ожидали недоуменных вопросов, переговоров поверх накинутой цепочки… Ничего этого не было. Замки щелкнули без каких-либо вопросов. Заготовленная легенда пропала зря. Ну что же, так еще проще…
Дверь начала приоткрываться, медленно и беззвучно. Лютик рванул ее на себя, Слюсаренко вскинул ствол. И оба замерли… За дверью горел свет – но никого не оказалось. И вообще в прихожей – пусто.
– Автоматика… – прошипел Слюсаренко. – Дистанционно открыл, с-сука. Что застыл, давай живо… Дверь я прикрою.
Лютик скользнул вперед неслышной тенью – пистолет с глушителем наготове.
Слюсаренко остался у входа. Придерживал дверь, во избежание иных технических сюрпризов. И был готов стрелять в любого, кто попытается уйти.
Планировка квартиры оказалась нестандартной – наверняка некогда этот двухэтажный особнячок в центре Царского Села, неподалеку от летней императорской резиденции, целиком занимала семья крупного чиновника, – а после революции начались перепланировки и вселения-уплотнения…
Лютик об исторической судьбе квартиры не задумывался. Свернул из обширной прихожей в коридорчик, примыкавший к ней под прямым углом. Четыре двери… Одна приоткрыта, за ней вроде как кухня… Из-под дальней двери выбивается полоска света. Что же за игры затеял этот чертов калека?.. Открыл кнопкой дверь и дальше занимается своими делами? Даже не полюбопытствовал, кто пришел и зачем? Объяснение тут одно: совпадение, очень удачное совпадение. Кого-то хорошо знакомого он поджидал именно сейчас… И этот «кто-то», если все-таки придет, – ляжет рядом с хозяином с пулей в голове.
С такими мыслями Лютик распахнул дверь, ту самую, с полоской света. Впрыгнул внутрь, тут же уйдя с линии огня – рефлекс чистой воды, никаких подвохов от инвалида он не ждал.
Освещалась комната еле-еле – на стене теплился бра-ночник, У окна стояла женщина. Молодая – лет двадцать пять-тридцать. Красивая…
Черт! Вот что значит впопыхах готовить акцию!
Женщина разглядела Лютика. И – пистолет в его руке. Сделала нервное движение, глаза широко-широко раскрылись – и всё. Ни слова она произнесла. Вообще не издала ни звука.
Лютик не готовился к такому варианту. Но что говорить и делать в подобных случаях, представлял хорошо. Имел опыт.
– Не кричи, – негромко сказал он, отведя ствол чуть в сторону. – Будешь молчать, ничего с тобой не сделаю. Нам надо поговорить. Всего лишь немного поговорить…
Слова тут не важны. Ровный, успокаивающий тон – главное. Слова – ложь, и баба, поразмыслив, поняла бы: так или иначе ей не жить. Но размышлять она не станет. Она предпочтет поверить. Люди под дулом пистолета предпочитают верить в лучшее… Лютик знал об этом не понаслышке.
Ладно… Не кричит – значит, первый этап консенсуса достигнут. Поехали дальше…
– Где твой… – Лютик на мгновение замялся, понятия не имея, кем приходится клиенту женщина. Судя по возрасту – дочь, но возможны иные варианты… Вот что значит работать вслепую, без подготовки.
Закончил он по-другому:
– Где Архивариус?
Женщина ответить не успела. По глазам ударила вспышка – яркая, ослепляющая. Ударила из-за окна. «Молния! Сейчас громыхнет…» – понял Лютик, с трудом удержавшись от инстинктивного выстрела.
– Я здесь, – спокойные слова откуда-то сбоку.
Лютик обернулся прыжком, – и, еще не приземлившись, выстрелил. Глушитель негромко хлопнул. Лишь после этого Лютик разглядел выкатившуюся из-за шкафа конструкцию на колесах, сверкающую хромом и никелем. Увидел сидевшего в ней человека. И чугунную гантелю в его руке – казавшуюся в огромной лапище маленькой, несерьезной, игрушечной.
Одновременно на улице громыхнуло – так, что заложило уши и задребезжали стекла. Лютик успел смутно заметить что-то темное, несущееся во мраке к его голове… И это стало последним, что он увидел в жизни.
Архивариус досадливо поморщился. Рефлексы у киллера оказались безупречные, и всё могло закончиться печально… Однако, как ни странно, именно феноменальна скорость реакции подвела Лютика – и спасла Архивариуса от пули. Рефлекторно, не задумываясь, киллер выстрелил на уровне груди стоящего человека… Кстати, случайную удачу можно и повторить, если…
Женщина сделала несколько нетвердых шагов, опустилась – скорее даже рухнула – на кушетку.
– Всё, Маша, всё… – прошептал Архивариус. – Сейчас всё закончится…
Он перегнулся с кресла, поднял с пола пистолет с глушителем. За окном снова сверкнуло. Архивариус, не включая двигатель кресла, взялся левой рукой за колесо, провернул, – и совершенно бесшумно выехал в коридорчик.
6
Доктор Святослав Марчук отошел от реанимационного стола, сдирая липнущие к кистям рук перчатки. Сказал без малейших эмоций, в голосе лишь усталость:– Бесполезно… Зинаида Филипповна, позвоните в морг, не помню, кто там сегодня дежурит… Пусть пришлют санитаров с каталкой.
Пожилая медсестра кивнула, посеменила к телефону. Отключая приборы, Марчук бросил последний равнодушный взгляд на замершее – теперь навеки замершее – грузное старческое тело. Сожалеть не о чем – надежды вернуть мертвеца к жизни с самого начала практически не было.
Заполняя бланк заключения о смерти Ворона Г. В., Марчук удивленно присвистнул, увидев в паспорте дату рождения покойного. Ладно, дедуля свое отжил, дай Бог каждому такие годы… в общем, вечная ему память – а жизнь продолжается…
До конца смены оставалось десять минут. Морговские санитары задерживались, – не то пьянствовали по вечернему своему обыкновению, не то ленились идти по улице под начинающим крепчать дождем.
Выходя из реанимационной, Марчук не оглянулся на труп. Хватит, насмотрелся… Сегодняшним вечером доктора ждет куда более приятное общество. Таня, Танюшка…
Он не знал, что его поджидала не единственно Татьяна Прохорова.
7
Слюсаренко так и не понял: действительно ли он услышал глухой хлопок выстрела или же ему почудилось, – почти тут же громыхнул раскатистый удар грома.Раскаты стихли – и в квартире Архивариуса вновь стало тихо. Ни звука. Слюсаренко напряженно вслушивался, ожидая услышать шаги возвращающегося Лютика, – ничего. Тишина… И никакого условного сигнала от напарника. Что за чертовщина…
Громыхнуло снова. И тут же в прихожей погас свет.
Слюсаренко прижался к стене. Вытянул вперед руку с пистолетом. Ждал, пока зрачки расширятся достаточно, чтобы хоть что-то разглядеть… Ничего разглядеть он не успел. Но услышал – легчайший шорох и совсем уж тихое поскрипывание.
И тут же вспыхнул фонарь. Яркий, ослепляющий конус света метнулся из коридорчика, безошибочно зацепил сжавшегося в углу Слюсаренко. Тот выстрелил, прямо в слепящее пятно, – раз, второй, третий… Фонарь разлетелся со звоном. Послышались ответные хлопки.
Слюсаренко хотел метнуться в другой угол, и продолжить дуэль в темноте, и уже начал движение, – словно бы невидимый кулак ударил его в грудь, развернул и отшвырнул обратно.
Пистолет выпал из руки, Слюсаренко этого не заметил, он прикладывал все силы, чтобы остаться на ногах, вцепившись руками в свисавшую с вешалки одежду. Почему-то сейчас казалось самым важным: не упасть, не упасть, не упасть…
Еще один хлопок.
Слюсаренко рухнул. Сверху упала – вместе с одеждой – сорванная со стены вешалка, сильно ударила по голове. Слюсаренко этого уже не почувствовал.
Архивариус положил пистолет на колени, поднял на лоб прибор ночного видения, нажал кнопку на подлокотнике кресла (с небольшого пульта он мог управлять почти всем в своей в квартире). Свет загорелся. Заваленное одеждой тело лежало неподвижно. По паркету расползалось кровавое пятно.
С пальцев, до сих пор сжимавших изуродованный пулей фонарь, тоже капала кровь. Седоголовый готовил своих людей па совесть – Слюсаренко попал в источник света, высоко поднятый над головой Архивариуса, со второго выстрела.
Архивариус осмотрел руку – ничего серьезного, пальцы поранены острыми осколками пластмассы. Обернул кисть носовым платком. Извлек из недр своей каталки телефонную трубку и стал по памяти набирать номер…
8
Первый удар грома как-то пробился, просочился в сердце Антропшинских катакомб. Вернее, в сердце уцелевшей, не засыпанной их части, никому не известной (сотрудники НКВД, методично взорвавшие после войны все выходы из подземелья, про ведущий сюда лаз не догадывались).Там, в самом центре огромного зала, спал на голом камне человек. Спал, не просыпаясь, уже несколько дней. Если бы здесь оказался кто-нибудь посторонний и обнаружил бы спящего, – скорее всего, посчитал бы его трупом. Сердце билось редко-редко – десяток ударов в минуту, не чаще. Вдыхал и выдыхал спящий еще реже. Температура кожи не отличалась от окружающего камня…
Но посторонние здесь не появлялись давно… И человек был жив. Далекий, неслышимый удар грома разбудил его – разбудил не звуком, но пронизавшей камень вибрацией. Камень дрожал, как живое существо – напуганное или пришедшее в ярость.
Человек сел, тут же потянулся к лежавшей рядом катане. Ему казалось – потянулся стремительным движением, но рука ползла медленно, как сквозь толщу вязкой жидкости.
Некоторое время человек просидел неподвижно – сердце стучало все быстрее, дыхание стадо чаще… Потом поднялся, подошел к провалу шахты в центре зала. Вокруг была полная тьма – ни единого лучика света ниоткуда не просачивалось. Глаза человека давно привыкли к темноте, но здесь и они были бессильны. Он просто чувствовал: где стены зала, где расположены входы в пять тоннелей, радиальио уходящих в пять сторон. Разверзшуюся под ногами круглую пропасть он тоже хорошо чувствовал – и не сделал следующего шага, грозившего стать роковым.
Снизу, из глубины шахты, поднимался поток теплого воздуха – дрожащего, вибрирующего… Сашок, стоя на самом краю, погрузил в лицо и руки в воздушную струю. Стоял долго, пытаясь понять, получить ответ: что ему делать дальше?
Ответа не было.
Смысла в оставшейся жизни – тоже.
После смерти Козыря смысл ушел из нее, как воздух из проколотого шарика. Хотелось сделать шаг – и падать, долго-долго падать, чтобы страх успел уйти, чтобы пришло спокойствие и ожидание встречи с тем, что ждет внизу, с чем предстоит слиться и частью чего предстоит стать.
И он почти сделал этот шаг, начал делать… Движение остановила неожиданная мысль, пришедшая в голову, – короткая, резкая, как выстрел. Сашок закачался, взмахнул руками на краю обрыва. Подошвы скользнули по гладкому, отполированному камню. Тело перевалило точку неустойчивого равновесия – и начало падать.
Но он уже не хотел!
– Эвханах! – вопль потряс стены и своды пещеры. Снизу ударил тугой заряд воздуха – плотный, осязаемый. И буквально вышвырнул Сашка из жерла шахты.
Он долго сидел на каменном полу, приходя в себя. Потом вернулся к странной мысли, пришедшей на грани жизни и смерти.
Козырь умер, но… Кое у кого здесь, в Спасовке, смерть лишь выглядит смертью. Кое-кто тут застрял между телесной жизнью и черным Ничто – и чувствует, и знает всё, что происходит вокруг… Динамит, по крайней мере, не ушел в НИКУДА – он здесь, он рядом, он давно простил Сашка, и рассказал, как всё было на самом деле…
(Сашок ошибался, считая, что беседовавший с ним голос принадлежит Динамиту. А в остальном был прав.)
Мысль, остановившая на краю бездны, была проста: а если Козырь тоже? Тоже где-то здесь, может все чувствовать, наблюдать за событиями? Может страдать и мучаться?
Тогда игра приобретает новый смысл.
Сашок тяжело поднялся на ноги. Отыскал плоский камень-голыш и занялся позаброшенным было делом: стал точить катану.
Вжиу! Вжиу! – тихонько напевало лезвие. Словно радовалось, что ему вновь предстоит работа.
9
Застежка-молния на пластиковом мешке вжикнула почти беззвучно – и Лютик исчез из виду. Будто и не было никогда на свете убийцы с невинно-детским выражением глаз. Остался некий «груз двести» – с каковым и надлежит совершить полагающиеся манипуляции.– И это ты называешь «проблемами»? – спросил подполковник Мельничук. – По-моему, «проблемы» – слишком мягко сказано, ты не считаешь?
Архивариус не ответил, сочтя вопрос риторическим.
– Агентство «Рапира»… – Подполковник подкинул на ладони пластиковую карточку удостоверения. – Чагин, само собой, открестится от этих отморозков: личная, мол, самодеятельность. А прижать мне его никто не позволит. Скажи уж прямо – что такое ты раскопал, работая на «Рапиру»?
Архивариус пожал плечами:
– Сам удивляюсь… И что теперь? Подписка?
– А ты как думал, Сережа? Хоть и явная самооборона, но всё-таки два трупа…
Мельничук сделал паузу, подождал, пока вынесут носилки с пластиковым мешком на них. Продолжил, когда они остались с Архивариусом вдвоем:
– Подписку о невыезде оформим прямо здесь, на месте. А ты, не откладывая, ее нарушишь.
– ???
– Чагин всегда отличался… м-м-м… вменяемостью. И попусту с мокрыми делами не связывался. Но если решил добраться до чьей-то головы – на половине дороги не остановится. Дезу о твоей смерти запускать бесполезно – у него свои каналы. А за спиной у «Рапиры» стоят такие люди… Глянешь на них снизу – фуражка с задранной головы сваливается. Короче, уезжай. Вместе с женой. Немедленно и подальше. А я попробую разрулить ситуацию. Если удастся связать «Рапиру» с убийством одного бизнесмена… Можно будет натравить на Чагина других больших людей… И все-таки: что вы с ним не поделили?
Архивариус вновь молча пожал плечами. Ни он, ни его собеседник не знали: приказ на ликвидацию отдавал уже не совсем Чагин…
…Через полчаса из подземного гаража вырулил серый «Лендровер-Дискавери». Знаки с изображением инвалидного кресла смотрелись на лобовом и заднем стеклах джипа несколько комично. Но за рулем сидел именно Архивариус.
Впрочем, он лишь отчасти последовал совету своего старого знакомого Мельничука. Уехал немедленно, но отнюдь не «подальше». Джип прокатил пустынными улицами Царского Села, свернул на Павловское шоссе… Пересек железнодорожную ветку и поехал дальше, в сторону Спасовки.
Предания старины – VIII
Архивариус. Июнь 1988 года
– Итак, Нина Викторовна, вы не отрицаете, что были знакомы с Пинегиным? – спросил капитан КГБ, которого много позже все знакомые начнут называть Архивариусом.
У продавщицы сельпо Нинки (которую знакомые никогда не станут называть Ниной Викторовной) рыльце определенно было в пушку. По крайней мере, едва рыжеволосая труженица советской торговли узрела мельком продемонстрированное удостоверение капитана, – поведение ее разительно изменилось. Сейчас она не посылала Архивариусу томные, полные намеков взгляды. И больше не поводила кокетливо плечами, заставляя призывно колыхаться содержимое бюстгальтера.
Нинка испугалась – и скрыть этого не могла и не умела. Хоть и пыталась. Но застывшее на лице выражение фальшивого равнодушия портили чуть подрагивающие губы и бегающий по сторонам взгляд. Покупатель, поначалу затеявший с ней разговор, пестрящий легкими намеками на дальнейшее развитие событий, обернулся вдруг офицером грозной конторы. Теперь женщина упорно не желала смотреть ему в глаза.
– Итак, Нина Викторовна, вы не отрицаете, что были знакомы с Пинегиным? – спросил капитан КГБ, которого много позже все знакомые начнут называть Архивариусом.
У продавщицы сельпо Нинки (которую знакомые никогда не станут называть Ниной Викторовной) рыльце определенно было в пушку. По крайней мере, едва рыжеволосая труженица советской торговли узрела мельком продемонстрированное удостоверение капитана, – поведение ее разительно изменилось. Сейчас она не посылала Архивариусу томные, полные намеков взгляды. И больше не поводила кокетливо плечами, заставляя призывно колыхаться содержимое бюстгальтера.
Нинка испугалась – и скрыть этого не могла и не умела. Хоть и пыталась. Но застывшее на лице выражение фальшивого равнодушия портили чуть подрагивающие губы и бегающий по сторонам взгляд. Покупатель, поначалу затеявший с ней разговор, пестрящий легкими намеками на дальнейшее развитие событий, обернулся вдруг офицером грозной конторы. Теперь женщина упорно не желала смотреть ему в глаза.