Токарева Виктория Самойловна. День без вранья (сборник)

   Зазвонил телефон. Это звонила Катя. Скучала. Отслеживала каждый шаг.
   Возможно, она лишала его будущего, но наполняла настоящее. До краев. А кто сказал, что будущее главнее настоящего?
 
   Костя поселился в доме с мезонином.
   Катя первым делом привезла туда двух уборщиц, молодых хохлушек, и они буквально перевернули весь дом, отскоблили затвердевшую пыль, протерли даже стены и потолок. Выстирали занавески, вытряхнули и вытащили на морозное солнце все матрасы и одеяла. Постельное белье и полотенца Катя привезла новые.
   Хохлушки работали четыре дня не покладая рук, как в спортивном зале под нагрузкой. И когда уборка была наконец закончена, дом явился своей прежней прелестью, со старой уютной мебелью, примитивной живописью. Время и прошлая жизнь как будто застряли в пакле между бревнами.
   Хохлушки уехали. В доме стоял запах дерева. Возле камина лежали красиво нарезанные березовые чурочки.
   Костя и Катя разожгли камин. Молча сидели, глядя на огонь. Обоим было ясно, что жизнь приобрела новое качество.
   – Какое счастье – дом на земле, – сказала Катя. – Чтобы за дверью лес, а не мусоропровод. А за окном березы, а не дома. Совсем другая картинка перед глазами.
   – Я заработаю деньги и куплю тебе этот дом, – пообещал Костя.
   – А где ты возьмешь деньги?
   – С неба упадут.
   – Тогда стой и смотри в небо.
   Они обнялись.
   – Знаешь, что мне в тебе нравится? – спросила Катя. – То, что ты рос, рос, но так и не вырос. Мальчишка…
   – «Тебе твой мальчик на колени седую голову кладет», – вспомнил Костя.
   Пролетел тихий ангел.
   Смеркалось. Березы за окном казались особенно белыми, а ели особенно темными. Вот как выглядит счастье: картинка за окном, огонь в очаге. И тихий ангел…
 
   Грянул кризис. Люди стали барахтаться, тонуть и выплывать. «Антиквар» тоже стал барахтаться, тонуть и всплывать ненадолго, чтобы опять опуститься на дно.
   Цены на квартиры упали. Богатые уносили ноги в теплые края, а обнищавший средний класс уже не стремился купить квартиру или картину, как это было прежде.
   Катя крутилась как белка в колесе. Наладила связь с русскоязычной диаспорой в Америке, Израиле, переправляла картины, матрешки, хохлому. Шереметьево, таможня, груз, справки, взятки. Костя старался не вникать, потому что вникать было противно. Деньги вымогали на всех уровнях. Задерживали груз, не торопились отвечать на вопросы. Равнодушно смотрели в сторону, иногда напрягали лоб и возводили глаза в потолок. Прямо не говорили, цену не называли, ждали, когда сам догадаешься. Косте всякий раз хотелось развернуться и уйти. Его вальсирующая натура не выносила явной наглости. Ему было легче оставаться в машине и ждать – что он и делал. Катя – наоборот. Она любила преодоления. Чем сложнее задача, тем радостнее победа. Она виртуозно и мастерски со всеми договаривалась, в ход шли улыбки и полуулыбки, и взгляды из-под тонких бровей, и долларовые купюры. Желание победить было почти материальное. Его можно было потрогать. И каждый человек, сталкиваясь с таким желанием, не мог от него увернуться.
   Костя ловил себя на мысли: из Кати могла бы выйти промышленная шпионка. Она могла бы выведать любую суперсекретную информацию. Жаль, что ее способности уходили на такую мелочь. Она ловила рыбку в мутной жиже, а могла бы выйти на морские просторы.
   Со временем Катя нравилась ему все больше. Его восхищало в ней все, даже то, как она говорит по телефону. Это всегда был маленький устный экспромт. Когда человек одарен природой, это проявляется во всем, и даже в том, как он носит головной убор. Катя носила маленькие шапочки над глазами. Ни тебе челочки, ни набекрень – прямо и на глаза. И в этом тоже был характер.
   Костя – ведомый. Исполнитель. Он не умел проявлять инициативу. Он мог только выполнить поручение…
   Поручений было невпроворот. Костя был ее извозчиком, курьером, носильщиком, секретарем, сопровождающим лицом, доверенным лицом, братом, отцом, любовником. Он был ВСЕМ.
   Вокруг Кати кишели посредники, ворье – все хотели делать деньги из воздуха. Катя погружалась в стрессы. Костя лечил ее заботой и любовью. В такие минуты он говорил:
   – Да брось ты все… Зачем тебе это надо?
   – Не могу, – сознавалась Катя.
   – Тебе адреналина не хватает. Ты уже как наркоманка…
   Но Костя и сам уже не хотел для себя иного режима. Он уже втянулся в этот густой график, в насыщенный ритм. Как бегун на дистанции. Человеку, привыкшему бежать, скучно ходить пешком или стоять на месте.
 
   Каждое утро Костя ждал Катю у подъезда, и не было лучшего дела, чем сидеть и ждать, когда она спустится.
   Потом – целый день марафона. Обедали вместе, чаще всего на фирме. Александр держал повара, что очень грамотно. Если хочешь, чтобы люди работали, они должны быть сыты.
   Ночевали врозь. Катя должна была из любой точки земного шара вернуться ночевать домой.
   Костя отвозил ее и возвращался на дачу. Он спал один, в той самой комнате с полукруглым окном.
   Дом по ночам разговаривал: скрипел, вздыхал, иногда ухал как филин. Костя просыпался и уже не мог заснуть.
   Мышь гоняла пластмассовый шарик. Костя не понимал: где она его взяла. Потом вдруг догадался, что это легкий камешек керамзита. Под половыми досками был насыпан керамзит для утепления.
   Костя брал ботинок, запускал в сторону шума. Мышь затихала, но ненадолго. Тогда Костя включал свет. Грызуны не любят освещения. Однако при свете Костя не мог заснуть. Он лежал и смотрел в потолок.
   В голову лезли воспоминания, угрызали совесть. Костя вспоминал жену, как увидел ее в первый раз. Она сидела в библиотеке, в красной кофте, и подняла на него глаза. И в этот момент он уже знал, что женится на ней. Куда все делось?
   Вспоминал, как в первый раз увидел сына. Он понимал умом, что это его сын, но ничего не чувствовал, кроме того, что все усложнилось. Его личная жизнь окончилась, теперь все будет подчинено этому существу. Так оно и оказалось.
   На Костю свалилась тяжелая плита из пеленок, вторая тяжелая плита – тещин характер. Костя спал на кухне, теща над его головой кипятила пеленки, ребенка мучили газы – он орал, жена не высыпалась. А где-то шумела другая жизнь, свободная любовь, пространство и расстояния. И вот он ушел в другую жизнь. В этой другой жизни есть все, что он хотел, кроме сына.
   Катя, возможно, могла бы родить ему сына, но ей было некогда. Она летала по жизни как ласточка. Ребенок вышибет ее из движения. Это уже будет не ласточка, другая птица, вроде курицы.
   У Кати – другие приоритеты. Она владела интуицией бизнеса. Видела, где лежат денежные возможности. А это тоже талант. Тоже азарт.
   Старуха сказала: «Какой же вы дурак…» Это звучало как диагноз.
   «Какой же я дурак…» Под эти мысли Костя засыпал, и мышь его уже не тревожила. Возможно, уходила спать.
 
   Раз в неделю Костя заезжал домой, проведать своих и завезти деньги. «Домой»… «своих»… Хоть он и бросил их на ржавый гвоздь, они все равно остались своими. И дом остался домом, поскольку другого у него не было.
   Костя перестраивался в крайний ряд и ехал по улице, в конце которой размещался маленький бетонный заводик, а дальше шли дома – серые, бетонные, безрадостные.
   «Свои» – это ядовитая теща, обожаемый сын и жена, которую он жалел. Жалость – сильное и богоугодное чувство, но оно ничего не решало и было бессильно перед другим чувством – любовью.
   Теща все понимала, ничего не могла изменить и была набита злобой от макушки до пят, как адский мешок. Находиться возле нее было опасно, как возле шаровой молнии. Того и гляди шарахнет разрядом.
   На этот раз теща открыла ему в пальто.
   – Хорошо, что пришел. Поди погуляй с Вадиком. Мне надо уйти.
   – Куда? – удивился Костя, как будто у тещи не могло быть своих дел.
   – Погуляй два часа, – не ответила теща. – Потом дай ему поесть, еда на плите.
   У Кости не было свободного времени, но его интересы не учитывались.
   – А где Лариса? – спросил Костя.
   – У Ларисы и спрашивай…
   Теща намекала неизвестно на что. Давала понять: раз тебе можно, почему ей нельзя…
   Но ведь он приехал «домой». К «своим». Они должны хранить огонь в очаге, даже в его отсутствие.
   Вадик быстро оделся, они вышли на улицу.
   Костя посмотрел на часы, было пять. Гулять надо до семи. Катя будет искать, звонить. Но ничего. Он имеет право уделить своему сыну два часа в неделю.
   К Вадику приблизился худенький мальчик в джинсах и курточке, явно старше, лет двенадцати.
   – Поиграем? – предложил он.
   Вадик весь осветился. С ним хотел играть большой мальчик, а это очень престижно. Это все равно как к рядовому подошел полковник и предложил поиграть.
   Они стали носиться друг за другом. Игра называлась «салки», а в детстве Кости она называлась «пятнашки», что, в сущности, одно и то же. Салки – от слова салить – значит коснуться и запятнать.
   Когда дети остановились продышаться, Костя спросил:
   – Мальчик, тебя как зовут?
   – Я девочка. Саша.
   Костя немножко удивился, но промолчал. Какая, в общем, разница… Девочка двигалась и общалась как мальчишка. Она была изобретательной, придумывала разные игры. Вадик с восторгом ей подчинялся. Девочка – явный лидер, Вадик – исполнитель.
   – Сколько время? – неожиданно спросила девочка.
   – Надо говорить: «который час», – поправил Костя. – Без двадцати семь…
   Девочка посмотрела в сторону, что-то соображая. Потом подставила Вадику подножку и толкнула. Вадик рухнул. Девочка наклонилась, зачерпнула снег варежкой и натерла Вадику лицо.
   – Малолетка… – с презрением проговорила она и выпрямилась. В довершение поддела Вадика ногой и перекатила его, как бревно.
   Потом повернулась и пошла прочь.
   Вадик поднялся, смотрел ей вслед. Его личико, вымытое снегом, было свежим и ошеломленным. Он не понимал, что произошло. Только что играли, дружили, и вдруг, на пустом месте… За что?
   Девочка удалялась, уносила в сумрак свою непредсказуемость.
   Костя все понял. Она отомстила Вадику за то, что он был НЕ ТОТ. За неимением лучшего общества она вынуждена была опуститься до малолетки. Но она не простила и теперь уходила гордая, несмирившаяся. А Вадик ничего не понимал и смотрел ей вслед как дурак.
   – Она что, с ума сошла? – проговорил Вадик, обратив на отца свои промытые удивленные глаза.
   – Просто ей пора домой, – дипломатично ответил Костя. – И нам тоже пора.
   Вадик вложил свою руку в ладонь отца. Ему было важно за кого-то держаться. И не за «кого-то», а за сильного и своего.
   Костя держал его руку в своей и знал: что бы ни случилось, он всегда будет ему отцом. Всегда.
 
   Костя любил сидеть в Катином офисе и смотреть, как она работает. Белые стены, компьютеры, картины, крутящееся кресло – поворачивайся куда хочешь.
   Но сегодня никуда поворачиваться не надо. Перед Катей стояла клиентка по фамилии Сморода, с ударением на последней гласной. Такая фамилия вполне могла служить и как имя. Очень красиво.
   Сморода была молодая, рыжая, очень прямая, в шубе до пят. Не улыбалась, не хотела нравиться. Смотрела спокойно и прямо.
   Катя привыкла к тому, что клиенты нервничали, торговались до крови, боялись прогадать, покрывались нервными пятнами.
   Сморода ничем не покрывалась, хотя дело касалось огромной суммы. Сморода выставила на продажу квартиру в центре, в доме архитектора Казакова. Квартира – лучше не придумаешь, ушла тут же, как блин со сковороды. Сморода явилась оформлять сделку.
   – Дело в том, что я уезжаю, – сообщила она. – Я хочу, чтобы вы переправили мои деньги в Лос-Анджелес.
   – У вас есть там счет? – спросила Катя.
   – Нет. У меня там нет никого и ничего.
   – Но может быть, друзья. На их счет.
   – У меня нет друзей. – Сморода пожала плечами.
   – А как же быть? – не поняла Катя.
   – Я уеду. Открою там счет. Сообщу его вам, по факсу. И вы мне переведете.
   – А вы не боитесь бросать свои деньги на незнакомых людей? – удивилась Катя. – Вы мне доверяете?
   – У меня нет другого выхода. Я должна срочно уехать.
   По-видимому, Сморода сама была исключительно порядочным человеком и мерила других на свой аршин. Если она не в состоянии обмануть, то почему она должна заподозрить в обмане Катю…
   Катя все это понимала, но она давно в бизнесе и знала: бизнес по недвижимости – это стадо, бегущее к корыту. И вдруг среди стада – прямая, загадочная Сморода.
   – А почему вы уезжаете? – не выдержала Катя. Любопытство было неуместным, но Катю интересовали причины, по которым можно бросить целое состояние.
   – Причина более важная, чем деньги, – неопределенно ответила Сморода.
   Что может быть важнее денег: любовь? смерть? Но лезть в душу было неудобно.
   Катя протянула ей визитку с указанием факса и телефона, Сморода спокойно попрощалась и ушла.
 
   Через неделю пришел факс от Смороды с реквизитами банка. Катя переправила все деньги минус комиссионные. Еще через неделю раздался звонок. Это звонила Сморода, чтобы сказать одно слово:
   – Спасибо. – Она была немногословной.
   – Как вы поживаете? – не выдержала Катя.
   – Я поживаю на океане. Хожу каждое утро по десять километров.
   Катя не поняла: хорошо это или плохо – десять километров каждый день.
   – Вам там нравится? – проверила она.
   – Теперь уже нравится…
   Сморода молчала. Кате не хотелось с ней расставаться, но ничего другого не оставалось.
   – До свидания, – попрощалась Катя. Положила трубку и пошла вниз.
   Надо было влиться в стадо, бегущее к корыту. Внизу ждал Костя, чтобы облегчить и украсить этот бег, сделать его радостным, почти сверкающим. Подставлял руку, плечо и сердце. Пел под гитару – ретро и современную попсу.
   Катя спускалась по лестнице и думала: как хорошо, что есть на свете музыка и Сморода – территория любви и благородства.
 
   Костя отвез Катю домой.
   Перед тем как выйти из машины, она долго сидела. Потом сказала:
   – Не хочется уходить.
   – Не уходи, – отозвался Костя.
   Это была его мечта – приватизировать Катю в собственность.
   – Не могу.
   – Почему? – не понял Костя. – Разве это не от тебя зависит?
   – Александр выкинет меня из дела. Он хозяин.
   – Я буду твой хозяин.
   – Хозяин без денег – это не хозяин.
   – Тогда иди домой…
   Катя имела манеру давать надежду, а потом ее забирать. И тогда Костя, взметнувшись душой, шлепался этой же душой в лужу, ударялся сердцем.
   Катя сидела.
   Костя открыл ей дверь. Катя медленно выгрузила ноги, потом остальное тело.
   – Что для тебя важнее, деньги или чувства? – спросил Костя.
   – Все! Я не могу жить без любви и не могу жить без дела.
   Катя скрылась в подъезде.
   Костя предлагал ей выбор. А зачем? Когда можно иметь то и другое. Это было обидно для Кости. Он мог бы погрузиться в тягостные мысли, но его отвлекала малая нужда. Костя понял, что не доедет до дачи. Отлить было негде: набережная освещалась фонарями.
   Костя въехал во двор. Двор был сквозной, напротив – широкая арка.
   Костя вылез из машины, остановился возле багажника и принялся за дело. Струя лилась долго, дарила облегчение, почти счастье. Физическое счастье уравновешивало душевную травму.
   Не отрываясь от основного дела, Костя успел заметить: в противоположной арке возник молодой человек. Он бежал, и не просто бежал – мчался с такой скоростью, будто собирался взлететь. Еще секунда – ноги перестанут толкать землю и он взлетит, как реактивный снаряд.
   Снаряд за несколько секунд пересек двор, поравнялся с Костиной машиной и метнул в раскрытую дверь какую-то тяжесть типа рюкзака. Промчался дальше, нырнул в арку, которая была за Костиной спиной.
   Костя обернулся – никого. Был и нет. Парень буквально побил мировой рекорд по бегу на короткую дистанцию. Правда, неизвестно, сколько он бежал до этого.
   Костя закончил дело. Поднял молнию и увидел перед собой две зажженные фары. Во двор въезжала машина. Она проехала до середины и остановилась. Оттуда выскочили двое и беспокойно огляделись по сторонам. Двор был темен и пуст, если не считать Кости. Один из двоих приблизился к Косте и спросил:
   – Здесь никто не пробегал?
   – Я не видел, – соврал Костя. Он помнил разборку с Филином и не хотел повторений.
   Было ясно, что первый убегал, а эти двое догоняли. По тому, КАК убегал первый, легко догадаться, что он уносил свою жизнь. Не меньше. Он сбросил рюкзак, как сбрасывают лишний груз с перегруженного вертолета.
   Второй внимательно глядел на Костю и тем самым давал возможность рассмотреть себя. У него были большой нос, узкие и даже на вид жесткие губы, брови, стекающие к углам глаз. Он мучительно кого-то напоминал. Шарля Азнавура – вот кого, понял Костя.
   Азнавур покрутил головой, досадливо сплюнул. Пошел к своей машине. Костя видел, как машина попятилась и выехала тем же путем, что и въехала.
   Все произошло за три минуты, как будто прокрутили микрофильм с четкой раскадровкой:
   1. Бегущий парень-снаряд.
   2. Скинутый рюкзак.
   3. Машина с фарами.
   4. Общение с Азнавуром.
   5. Отъезд машины.
   Все. Микрофильм окончен. Действие тускло освещалось редкими фонарями. Никаких шумов, если не считать падающей струи в начале первой минуты.
   Костя сел в машину. Рюкзак залетел на заднее сиденье, притулился в углу, как испуганная собака. Взрывчатка, испугался Костя. Но кто будет бегать со взрывчаткой…
   Костя перегнулся, потрогал рюкзак. Под пальцами – бугристое, твердое. «Деньги», – промелькнуло в мозгу. Он сначала догадался, а потом уже увидел. Растянул веревку на рюкзаке, сунул руку и достал пачку. Перетянута резинкой. Зелень. Стодолларовые купюры.
   Костя испытал двойное чувство: беспокойство и покой. С одной стороны, это очень странно и неожиданно – получить мешок с деньгами. А с другой стороны, ничего странного. Он их ждал. Правда, Костя полагал, что деньги упадут с неба, а они залетели сбоку. Подарок судьбы. Судьба любит Стрельцов и делает им подарки.
   Однако за такие подарки могут и пристрелить. Костя вспомнил бегущего – убегающего, и второго, похожего на Азнавура. Оба бандиты скорее всего. Вор у вора дубинку украл.
   Костя тронул машину с места, не дай Бог бандиты вернутся. Выехал в арку, переключил скорость – вперед, по набережной к Ленинским горам. Оттуда – на Ленинский проспект. Строй сменился, но все осталось Ленинским.
   Костя смотрел перед собой, размышлял: может быть, выкинуть этот рюкзак, от греха подальше. Но тогда его найдет кто-то другой, Скорпион или Козерог.
   Второй вариант: отвезти в госбанк. Однако сейчас государство тоже ворует, иначе откуда такое тотальное обнищание граждан? Отдать государству – значит бросить в дырявый мешок… Может быть, отвезти в милицию? То-то милиционер удивится. Заберет деньги, а потом пристрелит Костю как свидетеля.
   Машина встала. Наступило время пик. Впереди тянулась километровая пробка. Машины трубили, как слоны. Казалось, что пробка никогда не рассосется.
   Косте очень хотелось убрать себя с трассы, он свернул в первый попавшийся рукав и вдруг сообразил, что находится недалеко от своего дома. Свернул под светофор и оказался на своей улице. Здесь пробки не было. Костя свободно устремился по привычному когда-то маршруту. Как изменился Костин маршрут… Как это грустно и грубо и прекрасно. Но жизнь вообще груба и прекрасна, а главное – непредсказуема. Еще утром Костя был нищим, а сейчас он миллионер и держит жизнь в своих руках, если не считать рук Азнавура.
   Костя резко затормозил машину, взял из бардачка отвертку. Вышел и, присев на корточки, открутил номера – сначала впереди машины, потом сзади. Открыл багажник и бросил туда номера. Азнавур мог запомнить номера, а это опасно. Теперь Костина машина была безликой. Просто светло-бежевая «пятерка». Мало ли таких на дороге. Если остановит милиционер, Костя что-нибудь наврет, откупится. Даст одну купюру из пачки. Костя оглянулся на рюкзак, прикинул, сколько там пачек. Не меньше ста. Каждая пачка по десять тысяч. Значит, миллион. Костя погладил рюкзак, как собаку по спине. Радость медленно, но полно заливала все его существо. Примешивалась уверенность: ТАК и должно было случиться. Компенсация судьбы.
   Катя говорила: «Хозяин без денег – не хозяин». А теперь он хозяин с деньгами, с гитарой и красным шарфиком. Красавец. Плейбой, как молодой Кеннеди, хотя его больше нет. Как Майкл Джексон, хотя Майкл – не мужчина, а существо, совершенное двигательное устройство. Значит, как кто? Как Костя. Этого хватает.
 
   Дверь отворила жена в ночной рубашке. Она болела, стояла бледная, лохматая, с закутанным горлом.
   Обычно при появлении Кости она что-то демонстрировала: показное равнодушие, поруганную любовь, христианскую покорность судьбе. Сегодня жена была совершенно естественная, спокойная, немножко ушастая. Когда-то эти уши-лопухи вызывали в Косте нежность и восторг. Ему казалось, что он любит ее именно за уши. Милый недостаток оттенял достоинства. Жена была составлена из одних сплошных достоинств. Но как оказалось, мы любим не тех, кто нам нравится.
   – Раздевайся, – спокойно предложила жена.
   Костя снял дубленку и шапку. Остался в твидовом пиджаке и шарфике. Жена всегда издевалась над его манерой прихорашиваться, но это ей скорее нравилось. Костя обнял жену. Она спокойно переждала этот дружественный жест.
   Рюкзак Костя оставил в машине, задвинул его под сиденье. Было бы странно явиться в дом с миллионом, а потом унести его обратно. Надо либо отдавать весь рюкзак, либо не показывать.
   – А где Вадик? – спросил Костя.
   – У соседей.
   – Что он там делает?
   – Дружит, – ответила жена. – Там мальчик-ровесник.
   – Хороший мальчик? Ты его знаешь? – проверил Костя.
   – Ладно тебе. Амбулаторный папаша…
   – Что значит «амбулаторный»? – не понял Костя.
   – Есть лечение стационарное, а есть амбулаторное: пришел-ушел…
   Костя промолчал. Подул на замерзшие руки. Он всегда терял перчатки. Жена это знала. Ей стало его жаль.
   – Поешь? – спросила она.
   – Спасибо… – уклонился Костя.
   – Да или нет? – уточнила жена.
   – Скорее, нет. Твоя мать меня отравит.
   – Ее можно понять. – Жена налила себе чай из термоса. – Ты зачеркнул всю ее жизнь.
   – При чем тут она?
   – Ты бросил на ржавый гвоздь ее дочь и ее внука.
   – Но я оставил вам квартиру.
   Квартиру действительно достал Костин отец, когда еще был у корыта.
   – Еще бы не хватало, чтобы ты выгнал нас на улицу…
   – Я вас не бросил. Я делаю все, что могу.
   – А что ты можешь? Прийти и сесть с виноватым лицом?
   Теща перестала греметь на кухне посудой. Прислушивалась.
   – Меня оправдывают чувства…
   – Плевала я на твои чувства. У меня ребенок.
   – У нас ребенок, – поправил Костя.
   – Он стоит больших денег. Лечение, обучение, спорт, не говоря о еде. Он растет, он должен хорошо питаться. А мы на что живем? На мамину пенсию и на твое пособие. Ты приносишь копейки в потном кулаке. Потом убегаешь, и мы не уверены – принесешь ли ты в следующий раз.
   – Сколько тебе надо, чтобы чувствовать себя уверенной?
   – Тысячу долларов в месяц. Я бы купила себе машину-автомат, научилась водить и стала независимой.
   – Тысяча в месяц – это значит двенадцать тысяч в год? – посчитал Костя.
   – Плюс отдых на море и лечение. Значит, пятнадцать тысяч в год, – уточнила жена.
   – Дай мне наволочку, – попросил Костя.
   – Зачем?
   – Не задавай вопросов. Просто дай наволочку, и все.
   – Чистую или грязную?
   – Все равно.
   – Дай ему грязную, – крикнула теща. – Ему стекла на машине протереть.
   Жена ушла в ванную и вернулась с наволочкой едко-голубого цвета. Должно быть, достала из грязного белья.
   Костя взял наволочку и вышел.
   Машина стояла на месте, и рюкзак тоже лежал на месте, как спящая собака. Костя сел на заднее сиденье, поставил рюкзак рядом и отсчитал тридцать пачек. Получилась половина наволочки. Туда свободно влезло бы еще столько же. Костя кинул еще две пачки, на машину-автомат.
   Мысленно Костя разделил миллион на три равные части: жене – триста тысяч. Кате – триста. И себе. И все. Миллион кончился. Это не так уж и много, оказывается.
   Костя затянул веревки и задвинул рюкзак поглубже под сиденье. Запер машину и рысцой побежал в подъезд. Поднялся на лифте. Радость, как лифт, поднималась в нем от живота к горлу. Какое это счастье одаривать близких тебе людей и обиженных тобой.
   Костя вошел в дом с наволочкой, громко потопал ногами, сбивая налипший на ботинки снег. Прошагал в комнату и высыпал на стол содержимое наволочки. Пачки денег шлепались друг на друга, образуя горку, некоторые съезжали сверху вниз.
   Жена онемела, ее глаза слегка вытаращились, челюсть слегка отвисла. Она являла собой одно сплошное удивление. Теща стояла с невозмутимым видом. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, только в глазу обозначился голубой кристалл.
   – Здесь триста тысяч долларов, – объяснил Костя. – Это алименты за двадцать лет. И двадцать тысяч на машину.
   Жена стояла бледная, ушастая, перепуганная. Казалось, она ничего не понимала.
   – Ты сказала: пятнадцать тысяч в год, – растолковал Костя. – Десять лет – сто пятьдесят тысяч, двадцать лет – триста тысяч.
   – А машина – отдельно? – спросила теща. – Или входит в триста тысяч?
   – Отдельно. Здесь триста двадцать, – уточнил Костя.
   Жена очнулась.
   – А где ты это взял? – спросила она.
   – Бог послал.
   – На дом?
   – В машину забросили.
   – Ты шутишь?