Король повернулся к Мерри.
— Я отправляюсь на войну, мастер Мериадок, — сказал он. — Скоро мы двинемся. Я освобождаю вас от службы мне, но не от моей дружбы. Вы останетесь здесь, и если захотите, будете служить леди Эовин, которая будет править народом Рохана в мое отсутствие.
— Но, Повелитель, — запинался Мерри, — я предложил вам свой меч. Я не хочу расставаться с вами, король Теоден. Все мои друзья будут участвовать в битве, и мне стыдно оставаться.
— Но мы едем на высоких и быстрых лошадях, — сказал Теоден, — и хотя сердце ваше велико, вы не можете ехать на такой лошади.
— Тогда привяжите меня к спине лошади, подвесьте к узде или еще что-нибудь, — заметил Мерри. — Бежать далеко, но я побегу, если не смогу ехать верхом, даже если прибегу на много недель позже.
Теоден улыбнулся.
— Чем это, я бы увез вас на снежной гриве, — сказал он. — Вы сможете поехать со мной в Эдорас и взглянуть на Медусельд. И туда вас понесет Стибба: большой бег не начнется, пока мы не достигнем равнины.
Тогда встала Эовин.
— Идемте, Мериадок! — сказала она. — И я покажу приготовленные для вас доспехи. — Они вышли вместе. — Об этом просил меня Арагорн, — сказала Эовин, когда они проходили меж палатками. — Я пообещала снарядить вас для битвы и сделала, что смогла. Ибо сердце мое говорит, что вам понадобятся эти доспехи.
Она провела Мерри к палатке в расположении королевской гвардии. Здесь оружейник принес ей маленький шлем, круглый щит и другие принадлежности.
— Мы не смогли подобрать для вас кольчугу, — сказала Эовин, — а времени для изготовления новой нет. Но здесь есть крепкий кожаный камзол, пояс и нож. Меч у вас есть.
Мерри поклонился, и леди показала ему щит, похожий на щит Гимли. На нем был изображен белый конь.
— Возьмите все это, — сказала она, — и пусть вас ждет удача! Прощайте, мастер Мериадок! Но, может, мы еще встретимся.
Так в сгущающейся тьме король Марки готовился вести своих всадников на восток. Сердца были тяжелы, и многие дрогнули в тени. Но это были сильные люди, верные своему повелителю, и мало было слышно бормотания или плача, даже в холде, где размещались беженцы из эдораса: женщины, дети и старики. Судьба нависла над ними, но они молча смотрели ей в лицо.
Пролетели два быстрых часа, и вот король сел на свою белую лошадь, сверкающую в полутьме. Он казался гордым и высоким, хотя из-под шлема его выбивались белоснежные волосы; и многие приободрились, видя его несогнутым и не испугавшимся.
На широких полях у шумной реки выстроились отряды в пять с половиной тысяч всадников в полном вооружении и много сотен других людей с запасными лошадьми. Прогремела труба. Король поднял руку, и войско Марки молча двинулось. Впереди скакали двенадцать королевских гвардейцев, прославленных воинов. Затем следовал король с Эомером. Он попрощался с Эовин наверху, в холде, и воспоминание об этом печалило его; но теперь мысли его были заняты предстоящей дорогой. За ним на Стиббе ехал Мерри с Гондорским вестником, а дальше еще двенадцать гвардейцев. Они проехали вниз мимо длинных рядов ожидающих людей со строгими и неподвижными лицами. Когда они подъехали к концу линии, один из стоящих проницательно взглянул на хоббита. Встретившись с ним взглядом, Мерри увидел, что это молодой человек, меньше ростом и легче большинства. Его серые ясные глаза сверкнули; Мерри показалось, что это лицо человека, лишенного надежды и ищущего смерти.
Они ехали по серой дороге рядом со Сноуборн, шумящей на камнях; через деревушки Андерхарроу и Анборн, где множество печальных женских лиц смотрело на них из темных дверей. Так без звуков рога или арфы, без музыки человеческих голосов начался великий поход на восток, о котором много поколений спустя рассказывали песни Рохана.
Из темного Дунхарроу тусклым утром
С тапами и капитанами ехал сын Тенгела;
В Эдорас он ехал, в древние залы
Правителей Марки, затянутые туманом,
Он прощался со своим свободным народом,
Мужественным и благородным,
Прощался со священными местами,
Где пировал, до того, как сгустилась Тьма.
Вперед ехал король, страх оставался сзади,
Судьба ждала впереди. Он испытывал верность,
Он проверял клятвы. Все выполнили их
Вперед ехал Теоден. Пять ночей и дней
Ехали на восток Эорлинги через Фолд и Фенмарк
И Фринвуд, шесть тысяч копий двигалось вперед,
К Мундбургу могучему под Миндолуином,
Городу морских королей в южном королевстве,
Осажденному врагом, окруженному огнем.
Судьба шла за ними. Тьма окружала их.
Лошадей и всадников; копыта далеко
Звучали в тишине. Так говорит песня.
В сгущающейся тьме король прибыл в Эдорас, хотя был полдень. Здесь он ненадолго остановился и усилил свое войско за счет трехсот всадников, опоздавших на сбор. Но поев, он захотел перед выступлением попрощаться со своим оруженосцем. Мерри в последний раз просил не оставлять его.
— Я говорил вам, что это путешествие не для Стиббы, — сказал Теоден. — И что будет делать вы, мастер Мериадок, в битве, что ждет нас в Гондоре? Хоть вы и владеете мечом, а сердце у вас больше, чем можно судить по вашему росту.
— Кто может знать это? — ответил Мерри. — Почему вы не позволяете мне идти с вами, повелитель? Я не хочу, чтобы в песне обо мне было сказано, что я остался сзади.
— Я оставляю вас для вашей же безопасности и по необходимости, — ответил Теоден хоббиту. — Никто из моих всадников не сможет вести вас как ношу. Ваши деяния в битве у ворот вспомнят менестрели. Но до Мундбурга, где повелителем Денетор, сто лиг. Больше мне нечего сказать.
Мерри поклонился, с несчастным видом отошел и стал смотреть на ряды всадников. Все отряды готовились к выступлению: воины затягивали подпруги, осматривали седла и ласкали коней; некоторые с беспокойством посматривали на низкое небо. Незаметно подошел всадник и тихо сказал хоббиту на ухо:
— Путь открывается там, где не ждешь, у нас так говорят. — Мерри поднял голову и увидел молодого человека, замеченного им утром. — Вы хотите отправиться туда, куда направляется повелитель Марки, я вижу это на вашем лице.
— Да, сказал Мерри.
— Вы можете поехать со мной, — сказал всадник. — Я посажу вас перед собой, укрою плащом.
— Спасибо, — сказал Мерри, — спасибо, сэр, хотя я и не знаю вашего имени.
— Не знаете? Зовите меня Дернхелмом.
Так и случилось, что когда король пустился в путь, перед Дернхелмом сидел хоббит Мериадок, и большая серая кобыла Виндолфа почти не почувствовала тяжести: сам Дернхелм весил меньше других всадников, хотя и был очень гибок.
Они ехали в полутьме. В ивовых зарослях на берегу Сноуборн, текущей к Энтвошу, в двенадцати лигах к востоку от Эдораса, они разбили на ночь лагерь. Потом ехали через Фолд и через Фенмарк, где справа от них большие дубовые леса взбирались на темные холмы Халифариона у границ с Гондором; в тумане слева лежали болота, питаемые устьем Энтвоша. И когда они ехали, до них дошел слух о войне на севере. Одиночные люди, бегущие в страхе, сообщили им о врагах, напавших на восточные границы, о войсках орков, марширующих по пустынному нагорью Рохана.
— Вперед! Вперед! — кричал Эомер. — Слишком поздно поворачивать. Болота Энтвоша защитят наш фланг. Нужно торопиться. Вперед!
Так король Теоден вышел из своего королевства, миля за милей извивалась дорога, мимо пролегали холмы маяков: Каленхад, Мин Миммон, Эрелас, Нардол. Но огни их были потушены. Вся земля была серой и неподвижной; Тьма углублялась, а надежда в сердцах слабела.
4. ОСАДА ГОНДОРА
Пиппина разбудил Гэндальф. В их комнате горела лампа, так как лишь тусклый сумрак проникал в окна, воздух был тяжел, как при приближении грозы.
— Который час? — спросил Пиппин, зевая.
— Прошел второй час, — сказал Гэндальф. — Время вставать и привести себя в приличный вид. Повелитель города вызывает тебя, чтобы объяснить тебе твои обязанности.
— А он накормит меня завтраком?
— Нет, накормлю я. Вся пища распределена по приказу.
Пиппин печально посмотрел на маленькую лепешку и (как он подумал) гораздо меньший, чем следует, кусочек масла, которые лежали на столе рядом с чашкой жидкого молока.
— Зачем вы привели меня сюда? — спросил он.
— Ты сам хорошо знаешь, — ответил Гэндальф. — Чтобы предотвратить твои ошибки; и если тебе тут не нравится, вспомни, что ты сам пришел сюда.
Пиппин замолчал.
Вскоре он уже шел с Гэндальфом вниз по длинному коридору к дверям башни. В зале, в печальном настроении сидел Денетор. Пиппин решил, что он напоминает старого терпеливого паука: похоже, со вчерашнего дня он не двинулся с места. Он предложил Гэндальфу сесть, но Пиппин некоторое время оставался незамеченным. Вскоре старик повернулся к нему.
— Ну, мастер Перегрин, надеюсь, вы использовали вчерашний день к своей пользе и удовольствию. Хотя боюсь, что стол в этом городе скромнее, чем вам хотелось бы.
Пиппин испытал неприятное ощущение, как будто большая часть того, что он говорил и делал, каким-то образом стала известна повелителю Гондора. Он не ответил.
— Что вы будете делать у меня на службе?
— Я думал, сэр, что вы объясните мне мои обязанности.
— Объясню, когда определю, к чему вы пригодны, — сказал Денетор. — Но если вы будете рядом со мной, я узнаю это, вероятно, скорее. Оруженосец моего кабинета попросил разрешения уйти со службы, так что временно вы можете занять это место. Вы будете ждать около меня, выполнять поручения, разговаривать со мной, если война и совещания дадут мне такую возможность. Вы умеете петь?
— Да, — ответил Пиппин. — Во всяком случае достаточно для хоббита. Но у нас нет песен, пригодных для больших залов и трудных времен, повелитель. Мы редко поем о чем-нибудь более ужасном, чем ветер или дождь, и большая часть моих песен о таких вещах, которые заставляют нас смеяться. И конечно о еде и питье.
— И почему же такие песни не подходят к моим залам или к этим временам? Мы, так долго жившие вблизи тени, конечно, с радостью будем слушать эхо земель, не затронутых ею. Тогда мы почувствуем, что наша доблесть была не бесплодна, хотя за нее нас и не поблагодарят.
У Пиппина сжалось сердце. Его вовсе не радовала идея петь песни Удела повелителю Минас Тирита, особенно комические песни, которые он знал лучше всего: они были уж слишком… Ну… грубоватыми для такого случая. Однако на сей раз ему не приказали петь. Денетор повернулся к Гэндальфу, расспрашивая его о рохиррим, их политике, о позиции Эомера, племянника короля. Пиппин удивлялся тому, как много знает повелитель о жизни людей, далеких от него, хотя как он решил, прошло уже много лет, как Денетор никуда не выезжал.
Вскоре Денетор кивнул Пиппину и отпустил его на время.
— Идите в арсенал цитадели, — сказал он, — и получите там мундир и вооружение гвардии башни. Все должно быть готово. Вчера я отдал приказ. Одевшись, возвращайтесь!
Все было, как он сказал, и вскоре Пиппин был уже одет в необычный костюм, черного с серебром цвета. Ему дали маленькую кольчугу, кольца которой были выкованы из стали, однако черную, как агат, и высокий шлем с обеих сторон в маленьких крылышках, украшенный серебряной звездой в центре налобника. Поверх кольчуги надевался короткий черный камзол, расшитый на груди серебром — было вышито изображение дерева. Старую одежду у него отобрали, но разрешили взять серый плащ из Лориена, но с условием не носить его, когда он на дежурстве. Он понял, что теперь очень похож на Эрнила Перианната, принца невысокликов, как называли его в городе. Но чувствовал он себя неуверенно. Настроение у него продолжало портится.
Весь день было темно и тускло. С бессолнечного рассвета до вечера тяжелая тень все углублялась, и все в городе были угнетены. Далеко вверху большая туча медленно двигалась на запад с черной земли, поглощая свет, рожденная ветром войны; под ней воздух был неподвижен, как будто вся долина Андуина ждала порыва разрушительной бури.
Около одиннадцати часов, освобожденный на время от службы, Пиппин отправился на поиски еды и питья, чтобы рассеять свое тяжелое настроение и сделать ожидание более выносимым. В столовой он вновь встретил Берегонда, который только что прибыл из Пеленнора, где выполнял какое-то поручение. Вместе они направились к стене — Пиппин чувствовал себя как в тюрьме и задыхался в цитадели. Они снова сели у амбразуры, выходящей на восток, где ели и разговаривали накануне.
Был час захода солнца, но на запад тянулась огромная пелена, и только когда она наконец ушла за море, солнце смогло послать короткий прощальный луч перед ночью; именно этот луч коснулся головы павшего короля на перекрестке дорог, когда это увидел Фродо. Но на поля Пеленнора под тенью Миндолуина свет не пробился: поля оставались коричневыми и тоскливыми.
Пиппину казалось, что прошел год с тех пор, как он сидел здесь, в полузабытые времена, когда он еще был хоббитом, легкомысленным путешественником, которого мало изменили пережитые опасности. Теперь он был маленьким солдатом города, готовившегося отражать нападение, одетый в гордый, но мрачный костюм башни стражи.
В другое время и в другом месте Пиппину и понравилось бы, может, его новое положение, но теперь он знал, что принимает участие не в игре: он поклялся служить угрюмому хозяину в смертельной опасности. Он ощущал на своем теле тяжесть кольчуги и шлема. Плащ его лежал рядом на сидении. Он отвел усталый взгляд от темных полей внизу, зевнул и вздохнул.
— Вы устали сегодня? — спросил Берегонд.
— Да, — ответил Пиппин, — очень. Устал от безделья и ожидания. И протер пятки у дверей кабинета своего хозяина за долгие медленные часы, пока он совещался с Гэндальфом, принцем и другими важными персонами. Я не привык, мастер Берегонд, ожидать голодным, когда другие едят. Это тяжелое испытание для хоббита. Несомненно вы подумаете, что я глубже оцениваю честь. Но чего хорошего в этой чести? Чего хорошего в еде и питье под этой ползущей тенью? Что бы она означала? Воздух кажется густым и коричневым! У вас часто бывает такая тьма, когда дует восточный ветер?
— Нет, — сказал Берегонд, — это не просто непогода. Это какое-то злобное колдовство, какой-то черный дым, сваренный в горе огня и посланный им, чтобы омрачать сердца и мысли, что он и делает. Хотел бы я, чтобы вернулся Фарамир! Он бы не испугался. а теперь кто знает, сумеет ли он вернуться из-за реки во тьме?
— Да, — сказал Пиппин. — Гэндальф тоже беспокоится. Я думаю, он разочарован, не застав здесь Фарамира. А куда же он девался. Он оставил совет у повелителя перед обедом и, мне кажется, ушел в дурном настроении. Возможно, у него какие-то предвестники… Плохих новостей.
Неожиданно они застыли, онемели, превратились как бы в два слушающих камня. Пиппин присел, прижимая руки к ушам, но Берегонд, который в это время выглядывал из укрепления, остался тут, напряженный, глядя широко открытыми глазами. Пиппин узнал услышанный им крик: тот же крик он слышал где-то в Уделе, но теперь сила и ненависть в этом крике возросли, пронзив сердце ядовитым отчаянием.
Наконец Берегонд с усилием заговорил.
— Они пришли! — сказал он. — Наберитесь храбрости и выгляните! Там внизу свирепые существа.
Пиппин неохотно сполз с сидения и заглянул через стену. Тусклый Пеленнор лежал перед ним, теряясь у едва различимой линии великой реки. Но теперь под собой он увидел быстрое кружение; как тени в глухую ночь, пять птицеподобных фигур кружили там, ужасные, как пожиратели падали, но больших размеров, чем орлы, жестокие, как смерть. Вот они снизились, пролетев на расстоянии выстрела из лука от стены, повернули и улетели.
— Черные Всадники! — пробормотал Пиппин. — Черные Всадники в воздухе. Но смотрите, Берегонд! — воскликнул он. — Они кого-то ищут. Видите, как они кружат, как наклоняются вон к той точке? Что-то движется по земле. Маленькие темные фигурки. Да, люди на лошадях: четыре или пять. Ах, я не могу этого выдержать! Гэндальф! Гэндальф, спасите нас!
Послышался еще один крик, и Пиппин отшатнулся от стены, дыша, как загнанное животное. Слабым и невероятно удаленным после этого леденящего крика показался ему звук трубы, кончавшийся долгой высокой нотой.
— Фарамир! Лорд Фарамир! Это его сигнал! — воскликнул Берегонд. — Храброе сердце! Но как он сможет пробиться к воротам, если эти адские ястреба обладают другим оружием, кроме страха! Смотрите! Они отбиваются. Они движутся к воротам. Нет, лошади понесли, люди сброшены. Они бегут пешком. Нет, один усидел, но он возвращается к остальным. Это Фарамир, он владеет людьми и животными. Ах! Одно из этих страшилищ летит на него. Помогите! Помогите! Неужели никто не выйдет? Фарамир!
С этими словами Берегонд спрыгнул и побежал во тьму. Стыдясь своего испуга — а ведь Берегонд вначале подумал о своем предводителе, которого он любил, — Пиппин встал и выглянул. В этот момент он увидел бело-серебряную вспышку, несущуюся с севера, как будто маленькая звезда упала на мрачное поле. Она двигалась со скоростью стрелы и все росла, быстро приближаясь к четверым людям, бегущим к воротам; Пиппину показалось, что от нее распространяется бледный свет и расходятся тяжелые тучи; потом он расслышал громкий голос.
— Гэндальф! — закричал он. — Гэндальф! Он всегда появляется в самую тяжелую минуту. Вперед! Вперед, белый всадник! Гэндальф! Гэндальф! — дико кричал он, как болельщик на бегах, подгоняющий спортсмена, не нуждающегося в подбадривании.
Темные летящие тени увидели вновь прибывшего. Одна из них повернула к нему. И Пиппину показалось, что Гэндальф поднял руку, и из нее вверх ударил белый луч. Назгул испустил долгий воющий крик и свернул в сторону; остальные тоже повернули и, поднимаясь быстрой спиралью, полетели на восток и исчезли в низких тучах. Пеленнор показался теперь менее мрачным.
Пиппин видел, как встретились и остановились Гэндальф и всадник, поджидая пеших. Из города торопились люди; вскоре все исчезли за внешней стеной. Пиппин понял что они вошли в ворота. Решив, что они пойдут к наместнику, он заторопился к входу в цитадель. Здесь к нему присоединились многие свидетели нападения, смотревшие с высоких стен.
Вскоре с улицы, ведущей к внешним кругам донесся шум, слышались приветственные возгласы, выкрикивали имя Фарамира и Митрандира. Вскоре Пиппин увидел факелы; сопровождаемые густой толпой, медленно ехали два всадника: один весь в белом, он больше не сиял и казался бледным в сумерках, как будто весь его огонь был истрачен; а второй, темный, ехал со склоненной головой. Они спешились и, когда коней увели, Обгоняющего Тень и другую лошадь, пошли к часовому у входа: Гэндальф уверенно, отбросив свой серый плащ, в глазах его все еще пылало пламя; другой, одетый в зеленое, медленно, пошатываясь немного, как смертельно уставший или раненный.
Пиппин протиснулся вперед и, увидев бледное лицо Фарамира, затаил дыхание. Это было лицо человека, испытавшего крайний ужас или боль, но овладевшего ими и теперь спокойного. Гордо и серьезно говорил он с часовым, и Пиппин, всмотревшись внимательнее, увидел, как он похож на своего брата Боромира — Пиппину с самого начала понравился Боромир, с его огромной силой и величественными, но добродушными манерами. Но тут сердце Пиппина тронуло чувство, не знакомое ему раньше. Здесь стоял человек высокого благородства, какое временами открывалось в Арагорне, возможно, менее высокого, но все же неизмеримого: один из королей людей, рожденных в позднее время, но тронутых мудростью и печалью древней расы. Он понял, почему Берегонд произносил его имя с любовью. Это был предводитель, за которым идут люди, идут даже в тень черных крыльев.
— Фарамир! — громко кричал он вместе с остальными. — Фарамир! — И Фарамир, уловив его странный голос среди общего гула людей города, повернулся и, увидев его, весьма удивился.
— Откуда вы? — спросил он. — Невысоклик, и в мундире башни! Откуда…
Но тут к нему подошел Гэндальф и сказал.
— Он пришел со мной из земли невысокликов. Но не будем задерживаться здесь. Нам многое предстоит сказать и сделать, а вы устали. Он же пойдет с нами. Он должен идти, если не забыл своих обязанностей. Пиппин, иди за нами!
Наконец они прошли в личные помещения повелителя города. Здесь у жаровни с углями были приготовлены глубокие кресла и принесено вино, Пиппин, почти никем не замеченный, стоял за креслом Денетора и не чувствовал усталости, так напряженно он прислушивался к разговору.
Отъев кусочек белого хлеба и выпив глоток вина, Фарамир сел в низкое кресло слева от отца. С другой стороны немного в отдалении сел Гэндальф. Вначале казалось, что он спит. Фарамир сначала говорил только о поручении, с которым был послан десять дней назад; он принес новости об Итилиен и о продвижении врага и его союзников. Он рассказал о схватке с людьми из Харада и их огромных животных. Капитан докладывал начальнику о своих делах, как это бывало и раньше, о пограничных стычках, которые теперь казались бесполезными.
Потом неожиданно Фарамир посмотрел на Пиппина.
— Я подхожу к странным событиям, — сказал он. — Это не первый невысоклик, пришедший из северных легенд в южные края, которого я вижу.
При этих словах Гэндальф выпрямился и сжал рукоятки кресла, но ничего не сказал и взглядом остановил восклицание Пиппина. Денетор взглянул на их лица и кивнул головой, как бы в знак того, что понял гораздо больше сказанного. Медленно, пока остальные сидели молча и неподвижно, Фарамир продолжил свой рассказ, глядя большей частью на Гэндальфа и изредка посматривая на Пиппина, как бы для того, чтобы оживить воспоминания о другом хоббите.
Когда его рассказ перешел от встречи с Фродо и его слугой к событиям в Хеннет Аннуне, Пиппин увидел, что руки Гэндальфа сжимающие резное кресло, дрожат. Теперь они казались белыми и очень старыми, и, глядя на них, Пиппин с дрожью понял, что Гэндальф, сам Гэндальф обеспокоен, встревожен, почти испуган. Воздух в комнате был душен и неподвижен. Наконец, когда Фарамир рассказывал о своем расставании с путешественниками и их решении идти к Кирит Унголу, голос его дрогнул, он покачал головой и вздохнул, Гэндальф вздрогнул.
— Кирит Унгол? Долина Моргула? — спросил он. — Время, Фарамир, время? Когда вы расстались с ними? Когда должны они достичь этой проклятой долины?
— Я расстался с ними утром два дня назад, — ответил Фарамир. — Оттуда до долины Моргулдуина пятнадцать лиг, если они двинутся прямо на юг; и они окажутся еще в пяти лигах западнее проклятой башни. Они не могли прийти туда быстрее, чем сегодня — может, и сейчас еще не пришли. Я понимаю, чего вы боитесь. Но тьма не связана с ними. Она началась вчера вечером, и прошлой ночью вся Итилиен была под тенью. И мне ясно, что враг долго готовил нападение на нас, и час нападения был назначен до того, как путники покинули наше убежище.
Гэндальф встал и прошелся по комнате.
— Утром, два дня назад, и оттуда три дня пути! Как далеко место, где вы расстались?
— Двадцать пять лиг по прямой, — ответил Фарамир. — Но я не мог прийти быстрее. Вчера вечером я лежал на Каир Андросе, длинном острове на реке, который мы удерживаем; лошади переправились на другой Берег. Когда наступила тьма, я понял, что нужно торопиться, поэтому я поехал с тремя другими. Свой отряд я отправил на юг, чтобы усилить гарнизон бродов Осгилиата. Надеюсь, я не поступил неверно? — он взглянул на отца.
— Неверно? — воскликнул Денетор, и глаза его сверкнули. — Почему ты спрашиваешь? И люди были в твоем распоряжении. Или ты спрашиваешь мое мнение о всех твоих делах. Нескоро же ты обратился ко мне за советом. Ты говорил искусно, как всегда, но разве я не видел, что ты смотрел на Митрандира, спрашивая его, хорошо ли ты сказал и не сказал ли ты слишком много. Он давно уже захватил твое сердце.
Мой сын, твой отец стар, но еще не выжил из ума. Я вижу и слышу; и мало из того, что ты скрыл, о чем умолчал, неясно мне. Я знаю ответ на многие загадки. Увы, увы, Боромир!
— Если то, что я сделал, вам не нравится, отец, — спокойно сказал Фарамир, — то я хотел бы получить ваш совет до того, как принимать столь тяжелое решение.
— Разве это изменило бы твое решение? — спросил Денетор. — Я думаю, ты все равно поступил бы так же. Я хорошо знаю тебя. Ты желаешь быть таким же величественным, щедрым и добрым, как короли древности. Может так и подобает человеку высокой расы, обладающему силой и миром. Но в наши отчаянные дни великодушие оборачивается и смертью.
— Да будет так! — сказал Фарамир.
— Да будет так! — воскликнул Денетор. — Но не только твоей смертью, Фарамир, но и смертью твоего отца и всего твоего народа, который ты теперь, после гибели Боромира обязан защищать.
— Вы хотели бы, чтобы мы поменялись местами? — спросил Фарамир.
— Да, я хочу этого, — сказал Денетор. — Ибо Боромир был верен мне и не смотрел в глаза колдунам. Он помнил бы потребности своего отца и не расточал бы то, что послала ему судьба. Он принес бы мне ее могучий дар.
На мгновение сдержанность изменила Фарамиру.
— Я прошу вспомнить, отец, почему я, а не он оказался в Итилиене. Наши поручения были даны нам повелителем города.
— Не добавляй горечи в мою чашу, — сказал Денетор. — разве не пил я ее много ночей? Если бы можно было все изменить! Тогда бы эта вещь была моей!
— Успокойтесь! — сказал Гэндальф. — Боромир ни в коем случае не принес бы ее вам. Он умер, и умер хорошо, пусть спит в мире. Он протягивал руки к этой вещи, но если бы он получил ее, он бы погиб. Он взял бы ее для себя, и вы бы не узнали сына, когда он вернулся бы.