Страница:
Решительно не могу примириться с мыслью, чтобы правительству и государству было достойно и в каком-либо отношении выгодно напрасно карать Гусева и огорчать великого писателя, осложнять труды последних годов его жизни. По своей любви к родине Лев Николаевич не может и не хочет покинуть Россию; но нельзя вообразить какое-либо государство, которое отказалось бы от чести оказать ему самое широкое гостеприимство. А у нас родину-мать превращают в злую мачеху! Я спрашивал Льва Николаевича, и он мне ответил коротко и ясно: - Ни в каких "революциях" Гусев не повинен. Это ни с чем не сообразное подозрение. Мною уже переданы подробности о той трудной работе, которую доставляют письма, во множестве получаемые в Ясной Поляне, Лев Николаевич не без юмора, благодушно обрисовал мне главнейшее содержание этих писем и распределил их по отделам, установил классификацию этой переписки. Мною записана эта "классификация" в тот же день, при помощи Софьи Андреевны, в таком виде: 1) Письма просительные, распадающиеся на два подотдела: а) о деньгах и б) о покровительстве, приискании мест и т. п. Это самая значительная категория. 2) Письма с рукописями, с желанием узнать мнение, получить одобрение, содействие в напечатании. 3) Письма бранные, очень часто с грубейшими ругательствами, бессодержательные и анонимные. 4) Письма об автографах, портретах, иной раз с "хитрецой", чтоб добиться ответа и этим путем получить более длинный автограф, нежели обычная подпись или надпись "на память". 5) Письма о советах и назиданиях в житейских затруднениях, брачных делах, в религиозных и философских вопросах и сомнениях, в важнейших политических, социальных и национальных столкновениях. Наибольшее внимание и главнейшую личную работу Льва Николаевича вызывают, без сомнения, письма последней категории... На общие вопросы он отвечает печатно - статьями, брошюрами, рассказами. На личные вопросы и сомнения даются письменные ответы, большею частью в переписанном виде. Особым уважением пользуются письма простых людей, крестьян, которых, как и детей, Толстой горячо любит и ценит часто гораздо более иных "ученых", за доброту, за здравый смысл и неиспорченную душу, восприимчивую к "закону Бога". - Если на конверте надписано: "Толстову", а не Толстому, то я знаю уже, что пишет крестьянин, что брани тут не будет и что надо ответить, - сказал мне Лев Николаевич. ...Никто более Толстого не отзывчив к текущей жизни: его она захватывает и самыми болезненными явлениями, малейшими признаками какого-нибудь улучшения; даже небольшой луч света в общей или частной жизни привлекает его внимание. Зашел как-то разговор о новейших успехах воздухоплавания, Лев Николаевич желал выяснить разницу между аэропланами и дирижаблями. - А вы полетели бы? - спросил он меня. - Полетел бы. И я рассказал, что давно знаком с генералом Кованькой (*7*) и просил взять меня еще тогда, когда, кроме водородных "пузырей", предоставленных на волю ветру, да неудачных "летательных крыльев", ничего лучшего не было. Со слов г. Кованько я сообщил, что полет не сопряжен с неприятностями, вроде качки и морской болезни, и что получается такое ощущение, что не летишь вверх, не подымаешься, а будто земля опускается, уходит вниз, Лев Николаевич очень заинтересовался. - Так земля опускается, уходит вниз? - переспросил он и добавил: - Это хорошо, это пригодится мне для одного сравнения. Мне очень желалось узнать, для чего именно, для какого довода и в каком произведении это сравнение понадобится; но, верный принятому решению, я не обеспокоил Толстого своими расспросами. Вечером около "круглого стола" Лев Николаевич играл в шахматы с г. Гольденвейзером. На вопрос, знаю ли я эту умную игру, я ответил, что очень ее любил, но должен был бросить. Она меня сильно волновала, и какая-нибудь неудачная партия мерещилась во сне. А Толстой играет спокойно и после двух партий, по-видимому, не чувствовал ни малейшего утомления. Удивительные жизненные силы! Во время шахматной игры Лев Николаевич неожиданно обратился ко мне: - Мне говорили, что вы привезли мне свои книги. Где же они? - Не для вас, а для яснополянской библиотеки, - ответил я. - Для вас едва ли они представляют какой-нибудь интерес. Лев Николаевич взял мой сборник ("Итоги") (*8*) и просмотрел оглавление. - А, воспоминания... Я люблю воспоминания, непременно прочту, - сказал он. Когда кончилась шахматная партия, Лев Николаевич встал и прошелся несколько раз мимо нас. Вдруг он шутливо, добродушно стал упрекать Софью Андреевну и меня, что мы все говорим о нем. Я не выдержал, меня потянуло к нему. Я взял его руку и ответил на необычайно мило выраженный укор. - Лев Николаевич, извините, но разве возможно в вашем присутствии говорить о ком-либо, кроме вас?.. Я набираюсь даже смелости и решаюсь зачислиться в число тех просителей, которые надоедают вам просьбами о портрете, автографе, книжке... Подарите мне все это. Он увел меня в свой кабинет и предложил выбрать любой из последних фотографических снимков. - Всем этим в обилии снабжает меня Чертков. Я выбрал кабинетный, наиболее большой и удачный грудной снимок. На нем, как нарочно, оказалось изречение самого Толстого о "законе Бога" и об одинаковой сущности его во все времена и для всех людей. Книжку Лев Николаевич сам выбрал для меня. Это "На каждый день" (за июнь) - труд, который Лев Николаевич считает самым важным в числе своих произведений. Вручая ее, он мне сказал: - Прошу вас прочесть это непременно. - Конечно, прочту и буду справляться с ее "изречениями" до конца жизни. Надписи писал Лев Николаевич без чернильницы, каким-то особым пером, вынув его, кажется, из кармана; я слышал о таком пере, но в первый раз видел его. Перо, видно, всегда при нем. Мирное, небольшое орудие, а как боятся его, когда оно заговорит против зла. В кабинет вошел г. Гольденвейзер, и, когда Лев Николаевич выполнил мое желание, мы обратились к нему с просьбой сыграть что-нибудь. Вернулись в зал, и известный московский пианист сел за рояль. Раздались чудные, задушевные звуки Шопена. Исполнено было прекрасно, сознательно несколько пьес, в том числе и Шумана. Лев Николаевич слушал внимательно, задумчиво, не шевелясь. Мне казалось, что на глазах его показались слезы. Не могла великая душа не тронуться великой музыкой. Я завидовал пианисту. Когда все смолкло и г. Гольденвейзер закрыл рояль, я напомнил, что появились новые сведения об отношениях Шопена и Жорж Занд и о ее влиянии на его творчество. Толстой резко, односложно отозвался о писательнице, и разговор на этом оборвался.
Комментарии
Г. Градовский. Два дня в Ясной Поляне. - Биржевые ведомости, 1909, 15, 17, 21 октября и 13, 15 ноября, No 11364, 11367, 11373, 11413, 11417. Об этом же см.: Градовский Г. К. Поездка в Ясную Поляну. - В кн.: Публицист-гражданин. Пг., 1916, с. 150-172. Григорий Константинович Градовский (1842-1915), либеральный публицист. Был в Ясной Поляне 4-5 октября 1909 г. Маковицкий записал в дневнике: "Л. Н. был Градовскому приятен, но Градовский не был ему интересен: насквозь либерал" (Яснополянские записки, кн. 4, с. 65).
1* Михаил Матвеевич Стасюлевич (1826-1911), публицист, историк и журналист, многолетний редактор "Вестника Европы". 2* А. М. Хирьяков был приговорен судом к году крепости за редактирование в нежелательном духе газеты "Голос". 3* "Касса взаимопомощи литераторов и ученых" в Петербурге была основана при участии Г. К. Градовского. 4* Цитата из романа "Обыкновенная история" (1847). 5* Имеется в виду письмо Н. Ф. Потапова и ответ ему Толстого 4 октября 1909 г. (т. 80, с. 125-126). 6* Общество Толстого возникло в связи с юбилеем писателя по инициативе М. А. Стаховича и других в Петербурге в 1908 г. 7* Александр Матвеевич Кованько (1856-1919) - один из первых русских военных авиаторов, начальник школы воздухоплавания. 8* В книгу Г. К. Градовского "Итоги (1862-1907)" (Киев, 1908), помимо политических очерков и фельетонов, вошел раздел: "Воспоминания (бытовые, литературные, военные)".
"Утро России". Н. Лопатин. Вести из Ясной Поляны
Приехал я к Толстому утром. Боялся, не явлюсь ли слишком рано, а между тем застал его уже возвращающимся с прогулки. Подвижной и легко загорающийся от каждой новой мысли, как всегда, он выглядел, однако, озабоченным, расстроенным. - Как ваше здоровье, Лев Николаевич? - Ничего. Отлично гулял сегодня утром, чувствовал себя великолепно, думал, что утренняя работа пойдет хорошо. Вдруг явилась какая-то барышня, требует разрешения разных вопросов, нервничает, ничего толком не может объяснить. Не знаю, как ее и успокоить! Лев Николаевич разводит руками. - Тяжело! Но сейчас же, невольно переходя от мелкой заботы текущего часа к крупной, омрачающей целый период жизни, начинает говорить о современном положении вещей. - Какое время! Какое ужасное время! Репрессии кошмаром нависли со всех сторон. Нельзя говорить, нельзя писать, нельзя печатать! Вы слышали, "Круг чтения" попал под запрет и в издании Горбунова-Посадова, и в издании Сытина? (*1*) Я только недавно узнал эту новость! Лев Николаевич, говоря это, сильно волнуется. По всему видно, как глубоко затрагивает его этот вопрос. В львиной мощи его протеста чувствуется тоска пророка, которому нужна миллионная аудитория, которого от этой аудитории насильно удаляют. Я пытаюсь перевести разговор на другую тему. Спрашиваю про текущие работы и узнаю, что на днях во всех заграничных изданиях одновременно будет опубликована большая статья Льва Николаевича "Чингисхан", касающаяся вопросов русской современной действительности (*2*). - Откуда взялось такое заглавие? - интересуюсь я. - А это воспоминания о Герцене. Помните у него рассуждение о том, что сделал бы Чингисхан, будь у него в распоряжении телеграф, железные дороги и другие усовершенствования современной культуры (*3*). Разговаривая, переходим в столовую . На столе подан кофе, на рояле лежит только что принесенная почта. В этой чудовищной груде газет, книг и писем неустрашимо разбирается Александра Львовна, дочь писателя, принявшая на себя функции личного секретаря, после высылки Н. Гусева. Продолжая свою работу, она любезно сообщает мне статистику состава ежедневной почты. - Писем бывает штук 20-30 в день. Мы их всегда считаем. Сегодня, например, было 28. Но таких, которые действительно интересны, выбирается два, много три. Поступает масса просьб о денежной помощи. Приблизительно на сумму 1500-2000 руб. в день. Затем присылается много рукописей, для прочтения, особенно стихов. Большая часть - совсем плохих, даже безграмотных. Бывают также ругательные письма. - И много? - Нет, не очень. Все-таки почти каждый день. Лев Николаевич между тем удаляется в кабинет работать Однако время от времени возвращается в столовую, вмешивается в общий разговор, потом снова уходит. Снизу получается известие, что курсистка хотела бы поговорить с ним (*4*). Лев Николаевич, видимо, чувствует себя для этого слишком нервным. - Пойди, поговори с нею, успокой ее как-нибудь! - говорит он одному из семейных, и в этих словах звучит хорошо известный завет Ясной Поляны: "Из этого дома никто не должен уходить неутешенным! Здесь неоскудевающая сокровищница духовной силы, частицу которой может получить всякий просящий!" После перерыва, вызванного курсисткой, разговор касается доклада, написанного для мирной конференции. Я узнаю уже известную новость, что в Берлине публичное прочтение этого доклада было запрещено. Тихое, убеждающее слово яснополянского отшельника показалось опасным для бряцающих оружием немцев. Соглашались разрешить чтение, но с такими выпусками, на которые Лев Николаевич не мог дать разрешения. Прочтен был доклад целиком где-то в Швейцарии, но это, конечно, уже не имело большого значения. Мне очень хотелось знать взгляд Льва Николаевича на некоторые текущие события. Начал расспрашивать, но меня постигло разочарование. Те факты, которые важны для нас, живущих сегодняшним днем, для него, мудреца, почти не существуют. Он погружен в вопросы человеческой личности и судеб всего человечества. То же, что лежит между сферами этих двух понятий, интересует его мало. Он почти не читает газет. Только изредка просматривает "Русские Ведомости" или "Новую Русь". Деятельность Государственной Думы его не привлекает, потому что разбираемые в ней вопросы, с его точки зрения, недостаточно существенны. - Ну, а успехи воздухоплавания? - спрашиваю я. - Они-то должны были бы затрогивать Льва Николаевича. Благодаря им может исчезнуть война, пожрав самою себя, сделавшись жестокой, до полной невозможности воевать. - Нет, - отвечает Александра Львовна. - Отец не предвидит такого конца войнам. Он настаивает на том, чтобы люди прекратили сражаться на основании внутреннего убеждения в безнравственности этого занятия! В это время возвращается куда-то исчезавший на полчаса Лев Николаевич. Оказывается, он не выдержал, пошел еще раз поговорить с курсисткой и добился наконец того, что успокоил ее, примирил с волновавшими ее вопросами. Лицо его сияет сознанием принесенного облегчения, но снова начинается разговор о репрессиях и опять на это мудрое старческое лицо набегает волна грусти. Он уходит в кабинет, но работе его в этот день, по-видимому, суждено часто прерываться. Через несколько минут он появляется опять в столовой с газетою в руках. - Прочтите! - предлагает он, указывая на одно место печатающегося в газете "Выбранного чтения на каждый день". Я начинаю читать про себя. - Нет, нет, вслух! - просит Лев Николаевич, и, читая вслух, я замечаю по его лицу, какую радость доставляет глубокая мысль этому человеку, живущему мудростью и для мудрости.
Комментарии
Н. Лопатин. Вести из Ясной Поляны. - Утро России, 1909, 24 ноября, No 40. Николай Петрович Лопатин (1880-1914), журналист, после трехмесячного заключения за публикацию заметки Толстого "Нет худа без добра" (о смертных казнях) в газете "Жизнь" приехал в Ясную Поляну 21 ноября 1909 г. Маковицкий отметил в дневнике: "Он понравился Л. Н.: нашел его умным и скромным человеком" (Яснополянские записки, кн. 4, с. 109).
1* В газете "Книжный листок" от 21 ноября (No 45) сообщалось об изъятии из продажи очередного выпуска "Круга чтения" в издании "Посредника". 2* Статья "Чингисхан с телеграфом" имела также другое название - "Пора понять" (т. 38). 3* В статье Герцена "Письмо к императору Александру II (По поводу книги барона Корфа)" (1857). 4* Маковицкий пишет: "Утром пришла пешком с Козловки девица из Москвы, очень нервная, расстроенная, за успокоением к Л. Н-чу" (Яснополянские записки, кн. 4, с. 109).
"Кривое зеркало". Ив. Митропольский. В Ясной Поляне
А. Г. Михелес (директор общества "Граммофон") передал Льву Николаевичу о намерении Акционерного Общества "Граммофон" выпустить пластинки специально для школ и народа, и Лев Николаевич горячо откликнулся на эту мысль. - Давайте народу полезные развлечения, давайте ему на наших пластинках в популярном изложении мысли и советы хороших писателей, - сказал он, - и ваша пластинка принесет такую же пользу, как и книга. - Этого, собственно, мы и хотим достигнуть, - сказал А. Г. Михелес, вступив в соглашение с "Обществом деятелей периодической печати"... Нами уже записан Вересаев, предполагается целый ряд других записей. - Я вам дам свой сборник "На каждый день", - прервал его Лев Николаевич, и отмечу там наиболее популярные места. Советую вам ими воспользоваться для записей на пластинках (*1*). На другой день он действительно передал А. Г. Михелесу этот сборник с собственноручными отметками. Было произведено всего пять записей Л. Н. Толстого: две на русском языке, одна на французском и по одной на английском и немецком языках. Запись велась в библиотеке.
Комментарии
Ив. Митропольский. В Ясной Поляне. - Кривое зеркало, 1909, No 4. Иван Иванович Митропольский (1872-?), редактор газеты "Столичная молва", писатель, журналист. Выл в Ясной Поляне 17-18 октября 1909 г. вместе с писателем И. А. Белоусовым, представителем общества "Граммофон" А. Г. Михелесом, механиком Максом Гампе, Н. С. Никольским и его помощником Ренгердом. В дневнике Толстого отмечено: "Вечером приехали с граммофоном и фонографом 6 человек" (т. 57, с. 153). Маковицкий записал 18 ноября 1909 г.: "Утром фонофонщики томили Л. Н. вместо 20 минут, как обещали, целые часы. Говорил в трубу Л. Н. в отвратительном, нагретом и пропитанном запахом масла и испарениями воздухе по-русски и по-английски, по-французски и по-немецки будто бы для общества русских писателей, а в действительности для фирмы "Граммофон" (Яснополянские записки, кн. 4, с. 80).
1* Пластинки с голосом Толстого хранятся в ГМТ. Текст их опубликован в кн.: Живые слова / Под. ред. И. И. Митропольского. М., 1910, вып. 1, с. 13-17.
1910
"Русское слово". А. С. Торжество в Ясной Поляне
(От нашего специального корреспондента)
Славное, с несколько резким ветром, солнечное утро. 20 минут дороги от станции бегут незаметно, и лошади, запряженные по-здешнему "гусем", уже катят по аллее всемирно известной усадьбы. Всего только десятый час, а Лев Николаевич уже на прогулке. - Когда назначено открытие библиотеки? - В два часа. Князь Долгоруков (*1*) уже там. На деревне, первый дом направо. Едем туда. Все, что успевает схватить здесь глаз: деревья, пелена снега, искрящиеся на солнце просветы, женщина с ведром, приветливые, очевидно привыкшие к гостям, псы, дом, большая белая терраса с летней мебелью, лыжи у дверей, сломанная лопата - рождают одно, связанное с ним с его именем чувство. Здесь он ходит каждый день, там между деревьев, летом, то и дело мелькает его проворная фигура. Как-то не верится, что великий человек так близко, - и это, в следующий момент, дает известную неудовлетворенность, почти разочарование. Кн. Павел Дмитриевич Долгоруков действительно в библиотеке и спешно устанавливает в шкапы привезенные им накануне книги. Книг много - три больших тюка. Все они, не исключая самых дешевых, в переплетах и в общем представляют собою довольно полный подбор книг для чтения и самообразования. Не забыты, конечно, русские писатели-классики, и среди последних, разумеется, ближайший, как говорится, "виновник" возникновения яснополянской библиотеки - Лев Николаевич Толстой. Ответственной заведующей библиотекой будет графиня Софья Андреевна. Для выдачи книг сначала пригласили учителя местной церковноприходской школы. Он дал принципиальное согласие. Потом, после поездки в город, объявил, что лишен возможности принять на себя эти обязанности. По городским слухам, ему будто бы там было сказано: служите или нам, или Толстому. Вероятно, обязанности библиотекаря будут поручены кому-нибудь из служащих на усадьбе. Пока П. Д. размещает на стенах картинки, в библиотеку м ходят муж Татьяны Львовны М. С. Сухотин, составитель биографии Льва Николаевича П. И. Бирюков, Александра Львовна и Татьяна Львовна. Последняя - в сопровождении своей маленькой дочери "Татьяны Татьяновны", как зовут ее в семье. Каждого приходящего из усадьбы непременно сопровождают одна или две собаки. Все поочередно приносят известие, что Лев Николаевич вернулся с прогулки и работает. Графиня Софья Андреевна уехала. Из гостей находятся в усадьбе, кроме князя Долгорукова и П. И. Бирюкова, англичанка г-жа Шанкс (*2*), горячая последовательница и проповедница религиозно-нравственных идей Льва Николаевича, которые она, как говорят, уже успела провести в жизнь путем устройства на своей родине толстовской общины, или колонии. К двум часам библиотека приведена в порядок: пол вымыт, прибита полочка для глобуса, с хозяйской половины принесены стол и несколько стульев. Снаружи, над крыльцом, укреплена вывеска: "Народная яснополянская библиотека московского о-ва грамотности". Время - к двум часам. С крыльца библиотеки видна сквозь деревья аллея, идущая от яснополянского дома. Откуда-то появившиеся мальчишки смотрят туда и беспрестанно сообщают: - Идет граф!.. И через минуту: - Нет, не он. Это наши ребята катаются. Проходит еще несколько минут нетерпеливого ожидания. На аллее между деревьями мелькает силуэт всадника на лошади, которого сначала принимают за Льва Николаевича. Но это едет доктор Душан Петрович, ведя в поводу другую лошадь. На этот раз, однако, мальчишки не ошибаются. Лев Николаевич действительно идет. Поднимаясь в гору, он слегка горбится и опирается на палку. Впереди него, в двух шагах, с палкой в зубах, с важным видом шествует черный пудель Маркиз. За Львом Николаевичем идут Татьяна и Александра Львовны, М. С. Сухотин, "Татьяна Татьяновна", кн. Долгоруков, г-жа Шанкс, П. И. Бирюков и др. Маленькая библиотечная комната наполняется настолько, что нельзя уже отворить дверь. Тут же, в группе близких Льву Николаевичу, несколько крестьян, с которыми он здоровается за руку. - А где же ученики Льва Николаевича? - беспокоится кто-то. - Семен, Тарас и Давыд, - с улыбкой называет их Лев Николаевич (*3*). За ними хотят послать, но в этот момент они приходят сами. Лев Николаевич садится у стола. Он кажется несколько утомленным. В качестве председателя московского общества грамотности кн. П. Д. Долгоруков обращается к нему с речью : "Члены московского общества грамотности, учреждая эту библиотеку, получат огромное удовлетворение, если доставят вам хотя маленькое удовольствие таким способом чествования вашего восьмидесятилетия. Мы надеемся, что библиотека эта послужит делу просвещения близких вам людей - жителей этой округи. Вам же, дорогой Лев Николаевич, - заключил свою речь князь, - члены московского общества грамотности низко кланяются и желают вам сил и здоровья на возможно долгие годы на благо и для просвещения не только людей этой округи, но и во всей России, и далеко за ее пределами". - Я очень благодарен, - отвечает Лев Николаевич, - и уверен, что и мои близкие благодарны. Усталость оставляет его, и он, поднявшись со стула, подходит к картинам. Князь Долгоруков дает краткие объяснения. - Вот виды России... - Да, хорошие виды, - замечает Лев Николаевич, - но их не так любят, как картинки исторические. От картин Лев Николаевич переходит к шкапам с книгами, внимательно просматривает последние и делает замечания. - Дмитриев. Повести и рассказы. В первый раз узнаю о таком писателе (*4*). - Это что такое? Бенкур? П. И. Бирюков передает содержание книги. - Диккенс, полное собрание - это хорошо, - одобряет Лев Николаевич. - Лермонтов, Гоголь... А Пушкин есть? - Есть, - отвечает г. Бирюков. - Сочинения Некрасова, - смотря на корешки книг, продолжает Лев Николаевич. - "Записки из мертвого дома" Достоевского. Достоевский не весь? Кн. Долгоруков объясняет, что Достоевского имеются лишь избранные произведения. В течение каких-нибудь пяти минут Лев Николаевич успевает ознакомиться со всей библиотекой. Кн. П. Д. Долгоруков, показывая книгу для записи, напоминает Льву Николаевичу, что, согласно его указанию, в нее внесена графа для отзывов читателей о прочитанном. - Да, это очень важно, - говорит Лев Николаевич. Когда он выходит вместе со всеми на крыльцо, фотограф просит разрешения снять участников торжества. Лев Николаевич покорно останавливается. Близкие окружают его тесной группой. Возле крыльца направо становится кучка его бывших учеников. Аппарат щелкает. - Теперь все? - кротко осведомляется Лев Николаевич. Ему подают лошадь, которая что-то упрямится, пока Александра Львовна не берет ее под уздцы. Лев Николаевич садится и, в сопровождении доктора Душана Петровича, едет на свою обычную прогулку. Его твердая посадка на седле вызывает общую похвалу. - Он сегодня чудно себя чувствует! - вырывается у Татьяны Львовны. Оказывается, что и теперь еще "не все". Когда Лев Николаевич, миновав усадьбу, направляет лошадь на дорогу к Засеке, фотограф опять вырастает перед ним с своим аппаратом. И издали видно, как Лев Николаевич, задержав лошадь, вновь покорно останавливается и "позирует". Едва гости из усадьбы уходят, как на смену им, словно вода из прорвавшейся плотины, в библиотеку вливается толпа деревенских ребят, сейчас же с жадностью принимающихся рассматривать интересные картины. Задержавшийся здесь кн. Долгоруков напоминает им о необходимости бережного отношения к картинам. - Тише! Так нельзя. Вы изорвете!.. Весь вечер 31-го января Лев Николаевич был в самом лучшем расположении духа. Оживленно беседовал с окружающими, читал, играл в шахматы с кн. П. Д. Долгоруковым. Несколько раз разговор заходил о только что открытой библиотеке, и Лев Николаевич выразил намерение лично просмотреть книги и сделать, какие он найдет нужными, указания об изъятии некоторых книг и пополнении библиотеки новыми.
Комментарии
А. С. Торжество в Ясной Поляне (От нашего специального корреспондента). Русское слово, 1910, 2 февраля, No 26. Автор заметки, по-видимому, В. Г. Куприянов. Выл в Ясной Поляне вместе с фотографом "Русского слова" 31 января 1910 г. Толстой скептически отнесся к церемонии открытия библиотеки в деревне Ясная Поляна. "Все очень выдуманно, ненужно и фальшиво", - записал он в дневнике (т. 58, с. 14). "Я смотрел списки библиотеки, - сказал Толстой Маковицкому, - нехорошо составлено. Что ни посмотрел - все пустяки" (Маковицкий Д. П. Яснополянские записки, кн. 4, с. 173).
1* Павел Дмитриевич Долгоруков (1866-1927), общественный деятель, кадет, председатель Московского общества грамотности. 2* Мария Яковлевна Шанкс (1866-?), английская художница, пропагандистка идей Толстого. 3* Маковицкий называет следующих яснополянских крестьян, учеников Толстого, присутствовавших на открытии библиотеки: Тараса Фоканова, Степана Резунова, Адриана Болхина и Алексея Жидкова (Яснополянские записки, кн. 4, с. 171). 4* По-видимому, книга Н. Дмитриева "Недалекое прошлое" (Спб., 1865).
"Русское слово". П. Сергеенко. Вечер в Ясной
В вагоне мне рассказывали о замечательном эпизоде, случившемся недавно со Львом Николаевичем в Туле. В судебной палате судили крестьян Денисовых (*1*). Дело было темное и запутанное. Судили, как в большинстве случаев судят. Вдруг в зал суда вошел старик с типическими чертами русского крестьянина и, севши, начал прислушиваться. Кто-то узнал старика, и по залу пронеслись магические слова: "Лев Толстой здесь!" И случилось не поддающееся описанию. Зал суда преобразился, как по мановению волшебства. Гнетущая атмосфера исчезла. Все стали неузнаваемы. И когда прокурор, волнуясь и краснея, начал говорить обвинительную речь, то всем было ясно, что и он прежде всего живой человек, взволнованный и потрясенный случившимся. И слова обвинителя говорили одно. А все его взволнованное существо доказывало другое, что нельзя было подвести ни под какую статью уложения о наказаниях. Защитник тоже очень волновался. Шутка ли: надо было проповедовать человеческое в присутствии представителя человечества! Впрочем, присутствовавшие мало обращали внимания как на прокурора, так и на защитника. Они прислушивались к иному голосу, который убедительнее всех прокуроров говорил им, что "на земле мир" возможен только тогда, когда назреет в "человецех благоволение". И этот голос одержал победу: подсудимые были оправданы.
Комментарии
Г. Градовский. Два дня в Ясной Поляне. - Биржевые ведомости, 1909, 15, 17, 21 октября и 13, 15 ноября, No 11364, 11367, 11373, 11413, 11417. Об этом же см.: Градовский Г. К. Поездка в Ясную Поляну. - В кн.: Публицист-гражданин. Пг., 1916, с. 150-172. Григорий Константинович Градовский (1842-1915), либеральный публицист. Был в Ясной Поляне 4-5 октября 1909 г. Маковицкий записал в дневнике: "Л. Н. был Градовскому приятен, но Градовский не был ему интересен: насквозь либерал" (Яснополянские записки, кн. 4, с. 65).
1* Михаил Матвеевич Стасюлевич (1826-1911), публицист, историк и журналист, многолетний редактор "Вестника Европы". 2* А. М. Хирьяков был приговорен судом к году крепости за редактирование в нежелательном духе газеты "Голос". 3* "Касса взаимопомощи литераторов и ученых" в Петербурге была основана при участии Г. К. Градовского. 4* Цитата из романа "Обыкновенная история" (1847). 5* Имеется в виду письмо Н. Ф. Потапова и ответ ему Толстого 4 октября 1909 г. (т. 80, с. 125-126). 6* Общество Толстого возникло в связи с юбилеем писателя по инициативе М. А. Стаховича и других в Петербурге в 1908 г. 7* Александр Матвеевич Кованько (1856-1919) - один из первых русских военных авиаторов, начальник школы воздухоплавания. 8* В книгу Г. К. Градовского "Итоги (1862-1907)" (Киев, 1908), помимо политических очерков и фельетонов, вошел раздел: "Воспоминания (бытовые, литературные, военные)".
"Утро России". Н. Лопатин. Вести из Ясной Поляны
Приехал я к Толстому утром. Боялся, не явлюсь ли слишком рано, а между тем застал его уже возвращающимся с прогулки. Подвижной и легко загорающийся от каждой новой мысли, как всегда, он выглядел, однако, озабоченным, расстроенным. - Как ваше здоровье, Лев Николаевич? - Ничего. Отлично гулял сегодня утром, чувствовал себя великолепно, думал, что утренняя работа пойдет хорошо. Вдруг явилась какая-то барышня, требует разрешения разных вопросов, нервничает, ничего толком не может объяснить. Не знаю, как ее и успокоить! Лев Николаевич разводит руками. - Тяжело! Но сейчас же, невольно переходя от мелкой заботы текущего часа к крупной, омрачающей целый период жизни, начинает говорить о современном положении вещей. - Какое время! Какое ужасное время! Репрессии кошмаром нависли со всех сторон. Нельзя говорить, нельзя писать, нельзя печатать! Вы слышали, "Круг чтения" попал под запрет и в издании Горбунова-Посадова, и в издании Сытина? (*1*) Я только недавно узнал эту новость! Лев Николаевич, говоря это, сильно волнуется. По всему видно, как глубоко затрагивает его этот вопрос. В львиной мощи его протеста чувствуется тоска пророка, которому нужна миллионная аудитория, которого от этой аудитории насильно удаляют. Я пытаюсь перевести разговор на другую тему. Спрашиваю про текущие работы и узнаю, что на днях во всех заграничных изданиях одновременно будет опубликована большая статья Льва Николаевича "Чингисхан", касающаяся вопросов русской современной действительности (*2*). - Откуда взялось такое заглавие? - интересуюсь я. - А это воспоминания о Герцене. Помните у него рассуждение о том, что сделал бы Чингисхан, будь у него в распоряжении телеграф, железные дороги и другие усовершенствования современной культуры (*3*). Разговаривая, переходим в столовую . На столе подан кофе, на рояле лежит только что принесенная почта. В этой чудовищной груде газет, книг и писем неустрашимо разбирается Александра Львовна, дочь писателя, принявшая на себя функции личного секретаря, после высылки Н. Гусева. Продолжая свою работу, она любезно сообщает мне статистику состава ежедневной почты. - Писем бывает штук 20-30 в день. Мы их всегда считаем. Сегодня, например, было 28. Но таких, которые действительно интересны, выбирается два, много три. Поступает масса просьб о денежной помощи. Приблизительно на сумму 1500-2000 руб. в день. Затем присылается много рукописей, для прочтения, особенно стихов. Большая часть - совсем плохих, даже безграмотных. Бывают также ругательные письма. - И много? - Нет, не очень. Все-таки почти каждый день. Лев Николаевич между тем удаляется в кабинет работать Однако время от времени возвращается в столовую, вмешивается в общий разговор, потом снова уходит. Снизу получается известие, что курсистка хотела бы поговорить с ним (*4*). Лев Николаевич, видимо, чувствует себя для этого слишком нервным. - Пойди, поговори с нею, успокой ее как-нибудь! - говорит он одному из семейных, и в этих словах звучит хорошо известный завет Ясной Поляны: "Из этого дома никто не должен уходить неутешенным! Здесь неоскудевающая сокровищница духовной силы, частицу которой может получить всякий просящий!" После перерыва, вызванного курсисткой, разговор касается доклада, написанного для мирной конференции. Я узнаю уже известную новость, что в Берлине публичное прочтение этого доклада было запрещено. Тихое, убеждающее слово яснополянского отшельника показалось опасным для бряцающих оружием немцев. Соглашались разрешить чтение, но с такими выпусками, на которые Лев Николаевич не мог дать разрешения. Прочтен был доклад целиком где-то в Швейцарии, но это, конечно, уже не имело большого значения. Мне очень хотелось знать взгляд Льва Николаевича на некоторые текущие события. Начал расспрашивать, но меня постигло разочарование. Те факты, которые важны для нас, живущих сегодняшним днем, для него, мудреца, почти не существуют. Он погружен в вопросы человеческой личности и судеб всего человечества. То же, что лежит между сферами этих двух понятий, интересует его мало. Он почти не читает газет. Только изредка просматривает "Русские Ведомости" или "Новую Русь". Деятельность Государственной Думы его не привлекает, потому что разбираемые в ней вопросы, с его точки зрения, недостаточно существенны. - Ну, а успехи воздухоплавания? - спрашиваю я. - Они-то должны были бы затрогивать Льва Николаевича. Благодаря им может исчезнуть война, пожрав самою себя, сделавшись жестокой, до полной невозможности воевать. - Нет, - отвечает Александра Львовна. - Отец не предвидит такого конца войнам. Он настаивает на том, чтобы люди прекратили сражаться на основании внутреннего убеждения в безнравственности этого занятия! В это время возвращается куда-то исчезавший на полчаса Лев Николаевич. Оказывается, он не выдержал, пошел еще раз поговорить с курсисткой и добился наконец того, что успокоил ее, примирил с волновавшими ее вопросами. Лицо его сияет сознанием принесенного облегчения, но снова начинается разговор о репрессиях и опять на это мудрое старческое лицо набегает волна грусти. Он уходит в кабинет, но работе его в этот день, по-видимому, суждено часто прерываться. Через несколько минут он появляется опять в столовой с газетою в руках. - Прочтите! - предлагает он, указывая на одно место печатающегося в газете "Выбранного чтения на каждый день". Я начинаю читать про себя. - Нет, нет, вслух! - просит Лев Николаевич, и, читая вслух, я замечаю по его лицу, какую радость доставляет глубокая мысль этому человеку, живущему мудростью и для мудрости.
Комментарии
Н. Лопатин. Вести из Ясной Поляны. - Утро России, 1909, 24 ноября, No 40. Николай Петрович Лопатин (1880-1914), журналист, после трехмесячного заключения за публикацию заметки Толстого "Нет худа без добра" (о смертных казнях) в газете "Жизнь" приехал в Ясную Поляну 21 ноября 1909 г. Маковицкий отметил в дневнике: "Он понравился Л. Н.: нашел его умным и скромным человеком" (Яснополянские записки, кн. 4, с. 109).
1* В газете "Книжный листок" от 21 ноября (No 45) сообщалось об изъятии из продажи очередного выпуска "Круга чтения" в издании "Посредника". 2* Статья "Чингисхан с телеграфом" имела также другое название - "Пора понять" (т. 38). 3* В статье Герцена "Письмо к императору Александру II (По поводу книги барона Корфа)" (1857). 4* Маковицкий пишет: "Утром пришла пешком с Козловки девица из Москвы, очень нервная, расстроенная, за успокоением к Л. Н-чу" (Яснополянские записки, кн. 4, с. 109).
"Кривое зеркало". Ив. Митропольский. В Ясной Поляне
А. Г. Михелес (директор общества "Граммофон") передал Льву Николаевичу о намерении Акционерного Общества "Граммофон" выпустить пластинки специально для школ и народа, и Лев Николаевич горячо откликнулся на эту мысль. - Давайте народу полезные развлечения, давайте ему на наших пластинках в популярном изложении мысли и советы хороших писателей, - сказал он, - и ваша пластинка принесет такую же пользу, как и книга. - Этого, собственно, мы и хотим достигнуть, - сказал А. Г. Михелес, вступив в соглашение с "Обществом деятелей периодической печати"... Нами уже записан Вересаев, предполагается целый ряд других записей. - Я вам дам свой сборник "На каждый день", - прервал его Лев Николаевич, и отмечу там наиболее популярные места. Советую вам ими воспользоваться для записей на пластинках (*1*). На другой день он действительно передал А. Г. Михелесу этот сборник с собственноручными отметками. Было произведено всего пять записей Л. Н. Толстого: две на русском языке, одна на французском и по одной на английском и немецком языках. Запись велась в библиотеке.
Комментарии
Ив. Митропольский. В Ясной Поляне. - Кривое зеркало, 1909, No 4. Иван Иванович Митропольский (1872-?), редактор газеты "Столичная молва", писатель, журналист. Выл в Ясной Поляне 17-18 октября 1909 г. вместе с писателем И. А. Белоусовым, представителем общества "Граммофон" А. Г. Михелесом, механиком Максом Гампе, Н. С. Никольским и его помощником Ренгердом. В дневнике Толстого отмечено: "Вечером приехали с граммофоном и фонографом 6 человек" (т. 57, с. 153). Маковицкий записал 18 ноября 1909 г.: "Утром фонофонщики томили Л. Н. вместо 20 минут, как обещали, целые часы. Говорил в трубу Л. Н. в отвратительном, нагретом и пропитанном запахом масла и испарениями воздухе по-русски и по-английски, по-французски и по-немецки будто бы для общества русских писателей, а в действительности для фирмы "Граммофон" (Яснополянские записки, кн. 4, с. 80).
1* Пластинки с голосом Толстого хранятся в ГМТ. Текст их опубликован в кн.: Живые слова / Под. ред. И. И. Митропольского. М., 1910, вып. 1, с. 13-17.
1910
"Русское слово". А. С. Торжество в Ясной Поляне
(От нашего специального корреспондента)
Славное, с несколько резким ветром, солнечное утро. 20 минут дороги от станции бегут незаметно, и лошади, запряженные по-здешнему "гусем", уже катят по аллее всемирно известной усадьбы. Всего только десятый час, а Лев Николаевич уже на прогулке. - Когда назначено открытие библиотеки? - В два часа. Князь Долгоруков (*1*) уже там. На деревне, первый дом направо. Едем туда. Все, что успевает схватить здесь глаз: деревья, пелена снега, искрящиеся на солнце просветы, женщина с ведром, приветливые, очевидно привыкшие к гостям, псы, дом, большая белая терраса с летней мебелью, лыжи у дверей, сломанная лопата - рождают одно, связанное с ним с его именем чувство. Здесь он ходит каждый день, там между деревьев, летом, то и дело мелькает его проворная фигура. Как-то не верится, что великий человек так близко, - и это, в следующий момент, дает известную неудовлетворенность, почти разочарование. Кн. Павел Дмитриевич Долгоруков действительно в библиотеке и спешно устанавливает в шкапы привезенные им накануне книги. Книг много - три больших тюка. Все они, не исключая самых дешевых, в переплетах и в общем представляют собою довольно полный подбор книг для чтения и самообразования. Не забыты, конечно, русские писатели-классики, и среди последних, разумеется, ближайший, как говорится, "виновник" возникновения яснополянской библиотеки - Лев Николаевич Толстой. Ответственной заведующей библиотекой будет графиня Софья Андреевна. Для выдачи книг сначала пригласили учителя местной церковноприходской школы. Он дал принципиальное согласие. Потом, после поездки в город, объявил, что лишен возможности принять на себя эти обязанности. По городским слухам, ему будто бы там было сказано: служите или нам, или Толстому. Вероятно, обязанности библиотекаря будут поручены кому-нибудь из служащих на усадьбе. Пока П. Д. размещает на стенах картинки, в библиотеку м ходят муж Татьяны Львовны М. С. Сухотин, составитель биографии Льва Николаевича П. И. Бирюков, Александра Львовна и Татьяна Львовна. Последняя - в сопровождении своей маленькой дочери "Татьяны Татьяновны", как зовут ее в семье. Каждого приходящего из усадьбы непременно сопровождают одна или две собаки. Все поочередно приносят известие, что Лев Николаевич вернулся с прогулки и работает. Графиня Софья Андреевна уехала. Из гостей находятся в усадьбе, кроме князя Долгорукова и П. И. Бирюкова, англичанка г-жа Шанкс (*2*), горячая последовательница и проповедница религиозно-нравственных идей Льва Николаевича, которые она, как говорят, уже успела провести в жизнь путем устройства на своей родине толстовской общины, или колонии. К двум часам библиотека приведена в порядок: пол вымыт, прибита полочка для глобуса, с хозяйской половины принесены стол и несколько стульев. Снаружи, над крыльцом, укреплена вывеска: "Народная яснополянская библиотека московского о-ва грамотности". Время - к двум часам. С крыльца библиотеки видна сквозь деревья аллея, идущая от яснополянского дома. Откуда-то появившиеся мальчишки смотрят туда и беспрестанно сообщают: - Идет граф!.. И через минуту: - Нет, не он. Это наши ребята катаются. Проходит еще несколько минут нетерпеливого ожидания. На аллее между деревьями мелькает силуэт всадника на лошади, которого сначала принимают за Льва Николаевича. Но это едет доктор Душан Петрович, ведя в поводу другую лошадь. На этот раз, однако, мальчишки не ошибаются. Лев Николаевич действительно идет. Поднимаясь в гору, он слегка горбится и опирается на палку. Впереди него, в двух шагах, с палкой в зубах, с важным видом шествует черный пудель Маркиз. За Львом Николаевичем идут Татьяна и Александра Львовны, М. С. Сухотин, "Татьяна Татьяновна", кн. Долгоруков, г-жа Шанкс, П. И. Бирюков и др. Маленькая библиотечная комната наполняется настолько, что нельзя уже отворить дверь. Тут же, в группе близких Льву Николаевичу, несколько крестьян, с которыми он здоровается за руку. - А где же ученики Льва Николаевича? - беспокоится кто-то. - Семен, Тарас и Давыд, - с улыбкой называет их Лев Николаевич (*3*). За ними хотят послать, но в этот момент они приходят сами. Лев Николаевич садится у стола. Он кажется несколько утомленным. В качестве председателя московского общества грамотности кн. П. Д. Долгоруков обращается к нему с речью : "Члены московского общества грамотности, учреждая эту библиотеку, получат огромное удовлетворение, если доставят вам хотя маленькое удовольствие таким способом чествования вашего восьмидесятилетия. Мы надеемся, что библиотека эта послужит делу просвещения близких вам людей - жителей этой округи. Вам же, дорогой Лев Николаевич, - заключил свою речь князь, - члены московского общества грамотности низко кланяются и желают вам сил и здоровья на возможно долгие годы на благо и для просвещения не только людей этой округи, но и во всей России, и далеко за ее пределами". - Я очень благодарен, - отвечает Лев Николаевич, - и уверен, что и мои близкие благодарны. Усталость оставляет его, и он, поднявшись со стула, подходит к картинам. Князь Долгоруков дает краткие объяснения. - Вот виды России... - Да, хорошие виды, - замечает Лев Николаевич, - но их не так любят, как картинки исторические. От картин Лев Николаевич переходит к шкапам с книгами, внимательно просматривает последние и делает замечания. - Дмитриев. Повести и рассказы. В первый раз узнаю о таком писателе (*4*). - Это что такое? Бенкур? П. И. Бирюков передает содержание книги. - Диккенс, полное собрание - это хорошо, - одобряет Лев Николаевич. - Лермонтов, Гоголь... А Пушкин есть? - Есть, - отвечает г. Бирюков. - Сочинения Некрасова, - смотря на корешки книг, продолжает Лев Николаевич. - "Записки из мертвого дома" Достоевского. Достоевский не весь? Кн. Долгоруков объясняет, что Достоевского имеются лишь избранные произведения. В течение каких-нибудь пяти минут Лев Николаевич успевает ознакомиться со всей библиотекой. Кн. П. Д. Долгоруков, показывая книгу для записи, напоминает Льву Николаевичу, что, согласно его указанию, в нее внесена графа для отзывов читателей о прочитанном. - Да, это очень важно, - говорит Лев Николаевич. Когда он выходит вместе со всеми на крыльцо, фотограф просит разрешения снять участников торжества. Лев Николаевич покорно останавливается. Близкие окружают его тесной группой. Возле крыльца направо становится кучка его бывших учеников. Аппарат щелкает. - Теперь все? - кротко осведомляется Лев Николаевич. Ему подают лошадь, которая что-то упрямится, пока Александра Львовна не берет ее под уздцы. Лев Николаевич садится и, в сопровождении доктора Душана Петровича, едет на свою обычную прогулку. Его твердая посадка на седле вызывает общую похвалу. - Он сегодня чудно себя чувствует! - вырывается у Татьяны Львовны. Оказывается, что и теперь еще "не все". Когда Лев Николаевич, миновав усадьбу, направляет лошадь на дорогу к Засеке, фотограф опять вырастает перед ним с своим аппаратом. И издали видно, как Лев Николаевич, задержав лошадь, вновь покорно останавливается и "позирует". Едва гости из усадьбы уходят, как на смену им, словно вода из прорвавшейся плотины, в библиотеку вливается толпа деревенских ребят, сейчас же с жадностью принимающихся рассматривать интересные картины. Задержавшийся здесь кн. Долгоруков напоминает им о необходимости бережного отношения к картинам. - Тише! Так нельзя. Вы изорвете!.. Весь вечер 31-го января Лев Николаевич был в самом лучшем расположении духа. Оживленно беседовал с окружающими, читал, играл в шахматы с кн. П. Д. Долгоруковым. Несколько раз разговор заходил о только что открытой библиотеке, и Лев Николаевич выразил намерение лично просмотреть книги и сделать, какие он найдет нужными, указания об изъятии некоторых книг и пополнении библиотеки новыми.
Комментарии
А. С. Торжество в Ясной Поляне (От нашего специального корреспондента). Русское слово, 1910, 2 февраля, No 26. Автор заметки, по-видимому, В. Г. Куприянов. Выл в Ясной Поляне вместе с фотографом "Русского слова" 31 января 1910 г. Толстой скептически отнесся к церемонии открытия библиотеки в деревне Ясная Поляна. "Все очень выдуманно, ненужно и фальшиво", - записал он в дневнике (т. 58, с. 14). "Я смотрел списки библиотеки, - сказал Толстой Маковицкому, - нехорошо составлено. Что ни посмотрел - все пустяки" (Маковицкий Д. П. Яснополянские записки, кн. 4, с. 173).
1* Павел Дмитриевич Долгоруков (1866-1927), общественный деятель, кадет, председатель Московского общества грамотности. 2* Мария Яковлевна Шанкс (1866-?), английская художница, пропагандистка идей Толстого. 3* Маковицкий называет следующих яснополянских крестьян, учеников Толстого, присутствовавших на открытии библиотеки: Тараса Фоканова, Степана Резунова, Адриана Болхина и Алексея Жидкова (Яснополянские записки, кн. 4, с. 171). 4* По-видимому, книга Н. Дмитриева "Недалекое прошлое" (Спб., 1865).
"Русское слово". П. Сергеенко. Вечер в Ясной
В вагоне мне рассказывали о замечательном эпизоде, случившемся недавно со Львом Николаевичем в Туле. В судебной палате судили крестьян Денисовых (*1*). Дело было темное и запутанное. Судили, как в большинстве случаев судят. Вдруг в зал суда вошел старик с типическими чертами русского крестьянина и, севши, начал прислушиваться. Кто-то узнал старика, и по залу пронеслись магические слова: "Лев Толстой здесь!" И случилось не поддающееся описанию. Зал суда преобразился, как по мановению волшебства. Гнетущая атмосфера исчезла. Все стали неузнаваемы. И когда прокурор, волнуясь и краснея, начал говорить обвинительную речь, то всем было ясно, что и он прежде всего живой человек, взволнованный и потрясенный случившимся. И слова обвинителя говорили одно. А все его взволнованное существо доказывало другое, что нельзя было подвести ни под какую статью уложения о наказаниях. Защитник тоже очень волновался. Шутка ли: надо было проповедовать человеческое в присутствии представителя человечества! Впрочем, присутствовавшие мало обращали внимания как на прокурора, так и на защитника. Они прислушивались к иному голосу, который убедительнее всех прокуроров говорил им, что "на земле мир" возможен только тогда, когда назреет в "человецех благоволение". И этот голос одержал победу: подсудимые были оправданы.