Когда Будда отдыхал там, пришел Пуккуса, малла и ученик Алары Каламы, и рассказал, как Алара однажды, сидя под открытым небом, не заметил пятисот проезжающих мимо повозок, хотя был в сознании и бодрствовал. Будда ответил, что, когда он сам был в Атуме, там шел проливной дождь и сверкала молния, поразившая двух крестьян и четырех быков. Собралась толпа, и Будда, спросив, что случилось, получил ответ. Однако, хотя в это время он бодрствовал и находился под открытым небом, сам он ничего не видел и не слышал. Пуккуса был так поражен, что стал последователем Будды в миру и подарил ему пару золотистых одежд. Будда принял их, сказав: «Надень на меня одну, Пуккуса, а ты, Ананда, другую». Когда Пуккуса ушел, Ананда поднес одежды к телу Господина[276], и они будто бы потеряли свой блеск. Они поблекли по сравнению с замечательным сиянием и чистотой самого Будды, который сказал Ананде, что это бывает в двух случаях: ночью, когда Татхагата достигает просветления, и той ночью, когда он достигает нирваны без остатка упади[277], что и произойдет в последнюю стражу ночи в Кусинаре.
   Прибыв к реке Какуттха, он искупался и попил, пришел в манговую рощу и лег на правый бок в позу льва, положив одну ногу на другую, думая о правильном времени подъема. Затем он сказал Ананде, что Чунду могут обвинить в том, что он дал им еду, но его угрызения совести надо успокоить, сказав ему следующее:
   «Повезло тебе, друг Чунда, очень повезло, что Татхагата принял свое последнее подаяние от тебя и достиг нирваны. Лицом к лицу, друг Чунда, слышал я, лицом к лицу я воспринял, что два подаяния равны по плоду и результату, далеко превосходя по плоду и благу другие подаяния. Какие это два подаяния? Подаяние, которое Татхагата принимает, достигая высшего полного просветления, и подаяние, которое он принимает, достигая нирваны, лишенной упади. Кузнец Чунда совершил поступок (буквально — накопил карму), ведущий к долгой жизни, хорошему рождению, счастью, славе, небесам и власти. Так нужно успокоить угрызения совести Чунды.»
   Пересекши реку Хираннавати, Будда достиг рощи деревьев сал у Кусинары[278] и сказал: «Пойди, Ананда, устрой постель с изголовьем на севере, я страдаю и хочу лечь». Затем он лег в позе льва на правый бок, и, хотя стояло неподходящее для этого время года, с цветущих деревьев сал осыпались цветы и покрыли его тело. Божественные цветы мандарава и сандаловый порошок посыпались с неба, и в воздухе раздались неземная музыка и пение в его честь. Но Будда сказал, что его почитают не только так. «Будь он монахом, монахиней, мирянином или мирянкой, тот, кто живет в преданности большему и меньшему учениям, полон решимости поступать правильно и действует согласно с учениями, чтит и славит Татхагату, благоговеет и преклоняется перед ним высочайшим поклонением».
   В то время старший Упавана стоял перед Буддой, обмахивая его веером. Будда сказал: «Уйди, монах, не стой предо мной». Ананда удивился, почему Будда так сурово говорит с Упаваной, долго прислуживавшим ему. Но Будда пояснил, что боги десяти мировых систем собрались навестить его и на двадцать лиг вокруг и волосу негде было упасть, потому что везде было полно этих богов, жаловавшихся, что монах им все загораживает.
   Тогда Ананда попросил у него наставлений по нескольким вопросам. Для монахов было обычаем после Уединения приходить к Будде и сопровождать его, но что им следует делать после смерти Господина? Есть четыре места, сказал Будда, которые стоит увидеть верному ученику, места, которые возбудят его преданность: место, где родился Татхагата, место, где он достиг просветления, где он начал вращать Колесо Учения, где он достиг совершенной нирваны. Все, кто совершит паломничества к этим святилищам и умрет, пребывая верным, после смерти возродятся на небесах.
   — «Как мы должны действовать, Господин, по отношению к женщинам?»
   — «Не видеть их, Ананда».
   — «Если мы увидим их, как мы должны действовать?»
   — «Не говорить, Ананда».
   — «Что следует делать тому, кто говорит?»
   — «Следует быть осмотрительным, Ананда».
   Когда ему был задан вопрос, как его хоронить, Будда сказал, что похороны увидят верующие миряне, кшатрии и другие. Похороны должны быть такими, как у владыки мира, и пирамида из камней или ступа должна быть воздвигнута на перекрестке четырех дорог. Затем он перечислил людей, которые достойны ступы.
   Вслед за тем Ананда вошел в монастырь[279] и, держась за притолоку, стоял и плакал: «Увы, я ученик, которому осталось еще так много узнать, а Учитель, который был так добр ко мне, скоро достигнет нирваны». Будда послал за ним и утешил, напомнив, что все вещи изменятся, и о том, как он прислуживал Будде с честной и безграничной любовью делом, словом и мыслью, и призвал его усердно трудиться и поскорее избавиться от асав. Далее он указал монахам на четыре замечательных качества Ананды.
   Ананда пытался убедить его не умирать в таком маленьком и незначительном городке, как Кусинара. Но Будда сказал ему, что некогда это место звалось Кусавати и было столицей властелина мира Махасудассаны, процветая, подобно городу богов[280], и незамедлительно послал Ананду объявить малла в Кусинаре, что он умрет в третью стражу ночи, и пригласить их навестить его в последний раз. Они явились со своими семьями, и так многочисленны были они, что Ананда не смог объявить о приходе каждого из них Будде и объявлял о них по семьям.
   Весть услышал местный отшельник по имени Субхадда и, думая, что Будда способен разрешить его сомнения, пришел навестить его. Ананда попытался прогнать отшельника, но Будда, случайно услышав их разговор, позволил ему войти и обратил его. Субхадда был принят в сангху и вскоре стал архатом.
   В этих обстоятельствах было введено несколько второстепенных уставных правил. В частности, было определено, как следует обращаться к более молодым и старшим монахам, было позволено отменить некоторые незначительные предписания и велено наказать монаха Чанну[281]. В конце концов Будда попросил собравшихся монахов сказать, есть ли у кого-нибудь сомнения. Все молчали, и Ананда выразил свое изумление и заявил о своей вере в то, что нет ни одного монаха, который в чем-либо сомневался бы. Будда сказал: «Верой говорил ты, Ананда, но Татхагата вправду знает, что в этой сангхе нет ни единого монаха, который сомневался бы или был не уверен в Будде, в Дхамме, в сангхе, в Пути или Способе. Даже самый последний монах из этих пятисот вошел в поток, не подвержен возрождению в страдающем состоянии, и каждому определенно суждено просветление». Затем, обращаясь к монахам, он сказал: «Послушайте, монахи, я к вам обращаюсь. Подвержены распаду сложные вещи, усердно стремитесь». Таковы были последние слова Татхагаты.
   Затем, войдя в первый, второй, третий и четвертый трансы и достигнув пяти уровней достижений, он оказался на уровне прекращения сознания и чувства. Ананда сказал: «Почтенный Ануруддха, Господин достиг нирваны». — «Нет, Ананда, Господин не достиг нирваны, он достиг уровня прекращения сознания и чувства». Затем он прошел обратно через все ступени к первому трансу и снова прошел все ступени вплоть до четвертого транса. С этого уровня он достиг нирваны[282].
   Тут случилось большое землетрясение, раздался ужасный гром, и Брахма Сахампати произнес такие стихи:
   «Пусть все существа в мире.
   Утратят сложное состояние.
   Так же как Учитель,
   Человек, соперника которому нет в мире,
   Татхагата, наделенный властью,
   Просветленный, достиг нирваны.»
   Сакка, царь богов, сказал:
   «Непостоянны, увы, сложные вещи;
   Они возникают и исчезают,
   Появившись, они кончаются,
   И их уничтожение — счастье.»
   Старший Ануруддха произнес такие стихи:
   «Не было ни вдоха, ни выдоха
   У него, чье сердце укрепилось,
   Когда великий мудрец, достигнув покоя,
   Свободный от страстей, отошел;
   Тогда он с сердцем, избавившимся от привязанностей,
   Превозмог и вынес свое страдание.
   Как угасает пламя, Так освободилось и его сердце.»
   Старший Ананда произнес такие стихи:
   «Был жуткий трепет,
   Был страшный ужас,
   Когда тот, кто обладал всеми знаками,
   Просветленный, достиг нирваны».
   Среди всеобщих жалоб (не стенали лишь те из братии, кто освободился от страстей) Ануруддха утешал плачущих при помощи наставления Учителя о том, что расставание со всеми приятными вещами необходимо и все, у чего есть начало, должно прийти к распаду.
   На следующий день Ануруддха послал Ананду в Кусинару, чтобы оповестить малла, и они явились с благовониями, венками, музыкантами и пятью сотнями платьев, чтобы почтить тело Господина танцами, пением, музыкой, венками и благовониями. Это продолжалось шесть дней, а на седьмой они решили взять тело на юг и сжечь его. Восемь вождей малла собрались совершить это, но не смогли поднять тело. Ануруддха объяснил им, что боги хотят, чтобы они пошли на север, отнесли тело в центр города через северные ворота, вынесли его из восточных ворот к святилищу Макута-бандхана и там совершили церемонии. Немедленно вслед за тем, как они согласились с этим, весь город покрыли слоем вышиной по колено цветы мандарава, упавшие с неба. Затем Ананда сказал малла, как приготовить тело к сожжению согласно инструкциям, полученным им от Будды.
   В этом месте повествование прерывается двумя инцидентами. Из Павы прибыл Кассапа Великий с группой монахов. По пути он встретил отшельника из адживиков с одним из цветов мандарава, упавших с неба, и от него узнал о смерти Будды. Среди группы монахов был некий Субхадда[283], присоединившийся к сангхе в старости. Он сказал: «Довольно, друзья, не печальтесь и не горюйте. Мы освободились от великого отшельника. Нас беспокоили, говоря: «Это приличествует вам, а это не приличествует». Теперь мы можем делать все, что хотим, и воздерживаться от того, чего не хотим». Но Кассапа утешил монахов при помощи наставления Учителя о том, что расставание со всеми приятными вещами неизбежно.
   Тем временем четыре вождя малла попытались зажечь погребальный костер, но у них не вышло. Ануруддха объяснил им, что в намерения богов входило, чтобы костер не загорался, пока не пришел Кассапа Великий и не приветствовал его. Когда Кассапа с пятьюстами монахами прибыл и почтил погребальный костер, он загорелся сам. Он горел, не оставляя ни кожи, ни плоти, ни жил, ни суставной жидкости, ни пепла или копоти. Потоки воды с неба стали заливать костер, и малла погасили его ароматной водой. Затем они огородили это место, воткнув в землю копья, и продолжали торжества семь дней.
   Аджатасатту, царь магадх, услышал новости и послал гонца передать такие слова: «Господин был кшатрием. Я тоже кшатрий. Я достоин доли в останках господина. Я воздвигну ступу над останками Господина и устрою праздник». Также и личчхавы из Весали, шакьи из Капилаваттху, були из Аллакаппы, кольи из Рамагамы, брахман из Ветхадипы и малла из Павы попросили себе доли. Однако малла из Кусинары на своем собрании отказались делить останки, поскольку Господин достиг нирваны в их владениях. Тогда брахман Дона посоветовал им прийти к согласию и предложил разделить останки на восемь равных частей для каждого из восьми претендентов. Сделав это, он попросил себе мерный сосуд, над которым воздвиг ступу и устроил праздник. Мории из Пиппхаливаны пришли слишком поздно и не получили долю, но получили золу от костра. За этим следуют два перечня: один касается упомянутого выше десятеричного разделения, а другой, стихотворный, дает расширенный список мест, где почитаются меры (дона) останков Будды. Эти пассажи обсуждаются ниже.
   «Махапариниббана-сутта» некогда считалась одной из самых ранних в Палийском каноне, но ее анализ, проведенный Рис-Дэвидсом[285], показывающий, что большая часть ее текста встречается в других частях Писаний, с первого взгляда заставляет сомневаться в том, можно ли воспринимать ее как целое. Тем не менее более подробное исследование проясняет, что это не фрагменты, объединенные в одну сутту. Напротив, в сплошной нарратив сутты вставлены отдельные рассуждения. Сам нарратив — поздняя легенда, как свидетельствуют упоминания о святилищах и методах определения того, что является словами Будды. Некоторые из рассуждений могут даже принадлежать Будде, но мы располагаем лишь свидетельством рассказчика, что они были произнесены в определенных обстоятельствах. У нас есть весомые причины считать, исходя из характерной формы этих рассуждений, что они были заимствованы непосредственно из других частей Канона (в основном из «Ангуттары» и «Уданы»), где находятся и до сих пор. В первом тексте все материалы расположены согласно количеству обсуждаемых предметов, и фрагменты «Ангуттары», находящиеся в этой сутте, обладают той же особенностью; так, там говорится о семи условиях благосостояния, пяти последствиях дурных дел, восьми причинах землетрясений и т.д. Утверждают, что первый из этих фрагментов в действительности был произнесен Буддой ранее. Точно так же фрагменты, встречающиеся в «Удане», кончаются в «Махапариниббана-сутте» восторженными фразами — уданой, как и в сборнике, носящем это название.
   Ясно также, что повествовательная часть сутты была расширена. Параллельные повествовательные части находятся в «Самьютте». Три эпизода так разрослись, что в Палийском каноне стали самостоятельными суттами. Это «Махасудассана-сутта», «Джанавасабха-сутта» и «Сампасадания-сутта». Первая из них и в тибетской, и в китайской редакциях включена в сутту. Последняя из них (расширенная версия «львиного рыка» Сарипутты) — это вставка, как видно из ее отсутствия в тибетской версии, и ее пропуск — не случайность, он связан с тем, что там говорится о более ранней дате смерти Сарипутты. Общее ядро, рассказ о смерти Будды от его последних слов и вплоть до сетований окружающих, также содержится в отдельной сутте[286].
   История о смерти Будды была записана раньше, чем приведенные в комментариях рассказы о его юности. Но из содержащихся в ней упоминаний о зачатии и рождении, а также о преданиях относительно жребия властелина мира или Будды ясно, что во время ее фиксации легендарное повествование о его рождении уже существовало. Различие между ними как историческими свидетельствами в том, что рассказы о рождении и детстве относятся к периоду, относительно которого подробности биографии и даже сама ее основа вряд ли были известны. Но во время смерти Будды существовала община, заинтересованная в сохранении свидетельств о нем, которая, вероятно, располагала многими устными рассказами. Мы не можем сказать, что действительно знали и помнили его современники, потому что в нашем распоряжении находится лишь традиция, четко зафиксированная намного позже, хотя и до правления Ашоки[287]. По крайней мере, составители пытались представить свои записи современным Будде документом, о чем свидетельствует высказывание о величии Паталипутты, облеченное в форму пророчества, — оно не может быть свидетельством позднего происхождения фрагмента только для истово верующих. Так же дело обстоит с упоминаниями о паломничествах к святилищам, о почитании Будды, троичном делении Писаний и многочисленных чудесах; в них неразделимо переплетены сущностно важные факты и догматические верования, касающиеся личности Будды.
   Подразумеваемая хронология событий в сутте нечеткая, но можно понять, что она не согласуется с поздней традицией. После Уединения, то есть примерно в конце сентября, Будда встретил монахов и сказал им, что достигнет нирваны в течение трех-месяцев. Это означает последующий декабрь или январь и соответствует утверждению, согласно которому садовые деревья (Shorea robusta) расцвели несвоевременно, когда он умер[288]. Но дата, которую дает более поздняя палийская традиция, на три месяца позже — это полнолуние месяца висакха (апрельмай). Того факта, что это также традиционно считается временем рождения и Просветления Будды, достаточно, чтобы предположить, как возникла эта датировка.
   Сюаньцзан[289] также дает эту дату в качестве основной традиции, но говорит, что сарвастивадины считают, что Будда умер восьмого числа второй половины месяца карттика (октябрь—ноябрь), то есть за неделю до полнолуния в этом месяце. Такая дата не могла появиться путем подгонки к сутте, поскольку в этом случае выходит менее трех месяцев. Историчность этой даты пытался доказать Флит, принимая ее за 13 октября 483 г.[290] Его доводы о принятии года за 483-й основывались на том, что Уединение, соответственно, должно было начаться 25 июня и что предсказание о его смерти, высказанное Маре, вполне может быть отнесено к концу первых трех недель Уединения. Однако идентичное предсказание было высказано и перед монахами, и на следующий же день после этого Будда возобновил свое путешествие, что свидетельствует о необходимости отнесения предсказания к концу периода Уединения. Традиция сарвастивадинов может быть древней, но ничто не свидетельствует о том, что она была канонической, и, даже если когда-нибудь установят точную каноническую дату, вполне вероятно, что это лишь вставка, а не действительно старая традиция, утерянная составителями сутты, которой мы сейчас располагаем.
   Сутту завершают два перечня мощей, и мы вместе с палийским комментатором вполне можем считать их поздними добавлениями. В первом вновь перечислены десять долей, о которых было сказано выше (над каждой из них была воздвигнута ступа). Этот перечень завершается словами «именно так было в прошлом». Его целью, очевидно, было описание того, что составитель считал первоначальным распределением мощей. Комментатор говорит, что эти слова (видимо, он имеет в виду весь перечень) были добавлены во время Третьего собора, то есть во времена Ашоки. Затем следует другой перечень в стихах:
   «Есть восемь мер мощей Будды.
   Семь мер почитают в Джамбудипе;
   И одну меру Несравненного В Рамагаме царей нага почитают.
   Одному зубу поклоняются боги Тидива, А другому — в городе Гандхара;
   Одному также — в царстве раджи Калинги.
   Еще один, кроме того, почитают цари нага.»
   Этот перечень, говорит комментатор, принадлежит старшим монахам с Цейлона, которые, возможно, добавили его к Палийскому канону, но составили его не они, поскольку он содержится также в тибетской версии сутты. Его целью, по всей видимости, является описание более позднего распределения мощей по сравнению с обрисованным в первом перечне положением дел в прошлом. Упоминание о Гандхаре говорит о том, что это поздний перечень, поскольку миссионеры с проповедью Дхаммы были посланы туда только при Ашоке[291]. Здесь также подразумевается, что Рамагама находилась не в Индии. Это объясняется преданием в «Махавамсе», которое говорит, что Рамагама была затоплена, а урну с мощами вынесло в море. Там ее нашли наги и сохранили в своем жилище, Рамагаме нагов[292]. Какую-то историю такого рода, очевидно, подразумевает присутствующее в стихотворении упоминание о нагах, а исчезновение из Рамагамы малла одной меры мощей, вполне возможно, соответствует действительности.
   Затем комментарий рассказывает о судьбе восьми святилищ с мощами вплоть до времен Ашоки[293]. Махакассапа, беспокоясь за мощи, убедил Аджатасатту сделать для них одно святилище в Раджагахе. Старший собрал мощи, но оставил в каждом из святилищ долю, достаточную для почитания. Из Рамагамы он не взял ничего, поскольку оттуда мощи забрали наги, и он знал, что впоследствии они будут содержаться в великом святилище в Великом Монастыре на Цейлоне. Те, которые собрал он, тщательно хранились Аджатасатту в земле, и над ними была выстроена каменная ступа. Старший в должное время достиг нирваны, а царь и народ умерли. Судя по всему, это значит, что место было забыто.
   Когда на трон взошел Ашока, он выстроил 84 тысячи монастырей и пожелал распределить мощи среди них. Он вскрыл святилище в Раджагахе, но не нашел мощей. Он тщетно проверял и другие места, кроме Рамагамы, попасть в которую ему не позволили наги. Вернувшись в Раджагаху, он созвал четыре собрания и спросил, слышали ли они о каком-нибудь хранилище мощей. Старый монах рассказал, как его отец отдал на хранение в некое каменное святилище шкатулку и велел ему запомнить это место. Тогда царь с помощью Сакки вскрыл святилище и нашел мощи, которые поместил туда Аджатасатту. Он оставил там достаточно для поклонения, а остальное распределил между 84 тысячами монастырей.
   Это едва ли выглядит традицией, достойной доверия. История о 84 тысячах монастырей означает, что в то время, когда по всей Индии существовало множество святилищ, их основание приписывали Ашоке. Но в наших рассуждениях мы не можем исходить из того, что данная сутта — современный событиям рассказ о постройке восьми святилищ, одно из которых оставалось нетронутым до конца XIX в. Эта легенда вряд ли возникла бы, если бы местоположение мощей действительно не изменилось. Вопрос этот стал актуальным при обнаружении святилищ с мощами в регионе Капилаваттху, а также в Гандхаре.
   В 1898 г. B.C. Пеппе, согласно сообщению доктора Бюлера[294], произвел раскопки ступы, которую ныне называют Пиправакот, расположенной на его земле в полумиле от границы Непала и четырнадцатью милями южнее руин Капилаваттху. В ее внутреннем каменном помещении он нашел несколько сосудов с мощами — две каменные чаши, одну небольшую каменную шкатулку, одну большую каменную лоту и хрустальный кубок с ручкой в виде рыбы. Они содержали кости, тесаные камни, звезды и квадратные куски золотой фольги с оттиском изображения льва. По ободку одного из каменных сосудов бежит надпись, сделанная символами, похожими на буквы надписей Ашоки, но без долгих гласных. Каждое слово ясно, но в отношении перевода и общего значения надписи возникли большие разногласия; без некоторого обсуждения невозможно даже ее транскрибирование. Надпись образует полный круг. К сожалению, первые интерпретации доктора Бюлера были сделаны по копии, пересланной пресловутым доктором Фюрером, который опустил все конечные м и первую букву слова иям, состоящую из трех точек: он явно принял ее за обозначение конца надписи. Все ранние толкователи, таким образом, были введены в заблуждение. Только семью годами позже Дж.Ф. Флит указал, что в одном месте буквы янам находятся над строкой и, очевидно, были написаны последними. Это был конец надписи, и у гравера не оставалось места, чтобы вписать их в круг. Еще позже доктор Ф.У. Томас показал, что надпись сделана стихами в размере арья. Однако большая часть дискуссии по этому вопросу прошла до того, как были обнаружены эти важные факты. Согласно чтению Пеппе с изменениями, внесенными Флитом, надпись приобретает следующий вид: