Страница:
Основные события последующих лет вплоть до просветления зафиксированы в Писаниях. Кроме того, мы также располагаем посвященными им параллельными (и более пространными) повествованиями в комментариях и санскритских текстах. Можно задаться вопросом, являются ли вариации и добавления в последних позднейшими вставками, или же в канонических рассказах отобраны определенные события из более длинной истории, существовавшей в то время, о которой полное представление мы получаем только в комментариях. Эту проблему можно будет исследовать надлежащим образом лишь после изложения событий. Тем не менее последовательное изложение событий того периода не однажды встречается в Каноне[120], и несколько поразительных фактов, известных комментариям, не раз упоминаются в четырех Никаях. Некоторые из событий в комментариях и в Каноне позже были разработаны по-разному или же вводятся в разном хронологическом порядке, и существует вероятность, что в канонических повествованиях изложено все известное в качестве предания в то время, когда составлялись рассказы, теперь включенные в сутты.
Из Канона мы узнаем, что Готама сначала обратился с просьбой обучить его к двум наставникам, но не был удовлетворен тем, что они ему дали, и шесть лет практиковал аскезу в обществе пяти учеников. Затем он оставил посты и самоистязание, обратившись к новому методу религиозной практики, и тогда добился просветления. Сначала он колебался, не зная, стоит ли ему сделать попытку обратить мир, а затем отправился в Бенарес, где встретил пятерых учеников, которые оставили его, когда он перестал практиковать аскезу, и обратил их. В дополнение к этому существует несколько записанных в балладной форме эпизодов, которые, несмотря на то что на них обычно ссылаются как на «старые предания», вероятно, являются стихотворными переложениями материала из комментариев.
Именно на этом отрезке описания жизни Будды мы впервые сталкиваемся с личностями и местами, о которых существуют другие свидетельства, помимо буддийских источников. Рассказы подаются как имеющие отношение к самому Будде, но легко увидеть, что благочестивые хронисты переработали более старые легенды. Эти пассажи привести необходимо и потому, что они проливают свет на характер позднейших повествований, и потому, что они содержат некоторые самые ранние формулировки фундаментальных доктрин. Важным результатом шестилетней аскезы Будды было открытие правильного пути мистического сосредоточения. Учение двух наставников, к которым он первоначально обратился, не имело отношения к философии: они преподавали определенный метод медитации, который следовало выучить и практиковать.
«Махасаччака-сутта» (Мадж., i, 240 и далее) после рассказа об уходе из дому, приведенного выше, продолжает:
«Так, уйдя от мира, я стремился к добру; в поисках высшего покоя отправился я к Алара Каламе и, обратившись к нему, сказал: «Я желаю, друг Калама, вести благочестивую жизнь в этой доктрине, в этом учении». Вслед за этим Калама сказал мне: «Останься, друг; такова доктрина, которую разумный человек может за недолгое время уразуметь, осознать и достичь, обучаясь у меня, и пребыть в ней». За недолгое время я быстро овладел этой доктриной. И вот до этой степени, просто шевеля губами и повторяя то, что произносили, я с другими произносил обеты: «Я провозглашаю доктрину знания, доктрину старшего я знаю и воспринимаю». Затем я подумал: не из-за простой уверенности Алара провозглашает свою доктрину (говоря), что сам он уразумел, осуществил и достиг ее и пребывает в ней. Поистине Алара пребывает в ней, осуществляя и воспринимая ее. Тогда я обратился к Аларе и сказал ему: «Друг Калама, каков предел этой доктрины, которую ты сам уразумел, осуществил и достиг и которую ты провозглашаешь?» Вслед за этим Алара провозгласил достижение Ничто. Затем я подумал: у Алары есть вера, но и у меня есть вера. Не только у него есть энергия, у меня тоже есть энергия. Не только у него есть внимательность, у меня тоже есть внимательность. Не только у него есть сосредоточение, у меня тоже есть сосредоточение. Не только у него есть мудрость, у меня тоже есть мудрость. Что, если я приложу усилия к осуществлению той доктрины, о которой Алара заявляет, что он сам уразумел, осуществил, достиг ее и пребывает в ней. Затем за недолгое время я быстро осуществил доктрину, осознал и достиг ее и пребыл в ней.
Тогда я обратился к Аларе и сказал ему: «Это ли предел доктрины, которую ты сам уразумел, осуществил, которой ты достиг и которую ты провозглашаешь?» — «Это предел, друг». — «Я тоже, друг, сам уразумел, осуществил эту доктрину, достиг ее и пребываю в ней». — «Успех, друг, великий успех это для нас, кто находит друга в таком товарище по занятиям. Такова она, доктрина, которую я сам уразумел, осуществил и достиг и провозглашаю... Такова она, и как я, так и ты, как ты, так и я. Приди же, друг, мы вдвоем посвятим себя этому обществу». Так это было, учитель мой Алара принял меня, своего ученика, как равного себе и почтил меня великой честью. Тогда я подумал: эта доктрина, предел которой состоит в достижении состояния Ничто, не приводит к отвращению, отсутствию страсти, остановке, спокойствию, высшему знанию, нирване. И так, не заботясь об этой доктрине, я оставил ее с неприязнью.»
Затем описывается визит к Уддаке Рамапутте почти в тех же самых словах, но здесь идет речь о доктрине, которую осознал и провозглашает Рама, отец Уддаки. Это достижение состояния Ни-сознания-ни-несознания (четвертое буддийское достижение). Уддака не предложил Готаме стать равным ему, а хотел поставить его над всей общиной учеников в качестве учителя. Эту доктрину он также нашел неудовлетворительной и отбросил.
«Затем, стремясь к добру и в поисках высшего покоя, я постепенно продвигался по дороге к магадхам и прибыл в Урувелу, военное селение. Там я увидел приятное место с усладительной рощей, речку, чьи чистые воды приятно текли, а струи были хороши, и вокруг лежало место, где можно было просить подаяние. Тогда я подумал: вот поистине приятное место с усладительной рощей, речка, чьи чистые воды приятно текут, а струи хороши, и вокруг место, где можно просить подаяние. Это, конечно, подходящее место для усилий высокородного, желающего приложить усилия. Тогда я уселся там, это было подходящее место для усилий.»
Рассказ об аскезе предварен тремя сравнениями, которые тогда пришли на ум Готаме. Первое из них — сравнение с человеком, пытающимся разжечь огонь посредством трения палочки о сырое зеленое полено, погруженное в воду. Он не сможет зажечь огня, и ему подобны аскеты, чьи страсти не успокоены. Испытывают они внезапные, острые, резкие и жестокие боли или нет, они не могут достичь знания и просветления. Это касается и второго случая, — когда человек трет палочку о сырое зеленое полено, даже если оно не в воде. В третьем случае он берет сухое полено и может разжечь огонь. Точно так аскеты, которые лишились страстей, имеют возможность достичь знания и просветления. Важность этого пассажа частично в том, что он очень стар, так как содержится и в санскритских текстах[123]; но, кроме того, он существенен и для прояснения вопроса о том, обязан ли чем-нибудь буддийский метод сосредоточения другим системам. Мы увидим, что согласно этому фрагменту Готама начинает с принятия известных практик:
Тогда я подумал: что, если я сейчас стисну зубы, прижму язык к нёбу и сознанием сдержу, сокрушу и выжгу свое сознание. (Я сделал так), и пот заструился из подмышек. Точно как силачу пришлось бы схватить более слабого человека за голову или за руку... так я стиснул зубы... и пот заструился из подмышек. Я сделал решительное усилие, придя к целостной внимательности; но мое тело было неспокойно и тревожно, несмотря на мучительное усилие, которое овладело мной. Тем не менее эти возникшие мучительные ощущения не сломили мое сознание[124].
Тогда я подумал: что, если я теперь осуществлю транс без дыхания. Так я сдержал вдохи и выдохи изо рта и из носа. И когда я сделал так, раздался свирепый звук дуновения ветров, исходящих из моих ушей. Раздался свирепый шум, подобный свирепому реву из кузнечных мехов, когда я сделал так... Тогда я подумал: что, если я теперь осуществлю транс без дыхания. Так я сдержал вдохи и выдохи изо рта, из носа и из ушей. И когда я сделал так, свирепые ветры взвихрились в моей голове. Будто силач сокрушил чью-то голову острием меча, точно так свирепые ветры взвихрились в моей голове.
(Он снова трижды практикует сдерживание дыхания и страдает так, как если бы ремень обмотали вокруг его головы, как если бы мясник резал его тело острым ножом, как если бы два силача держали более слабого человека над пылающими углями.) Тем не менее эти возникшие мучительные ощущения не сломили мое сознание.
Некоторые божества, увидев меня тогда, сказали: «Отшельник Готама мертв». Некоторые божества сказали: «Не мертв отшельник Готама, но умирает». Некоторые сказали: «Не мертв отшельник Готама, да и не умирает. Отшельник Готама — архат; так ведут себя архаты».
Затем я подумал: что, если я совершенно воздержусь от еды. Итак, божества обратились ко мне и сказали: «Господин, не воздерживайся совсем от еды. Если ты сделаешь так, мы будем кормить тебя божественной пищей через поры твоих волос и так сохраним тебе жизнь». Тогда я подумал: что, если бы я полностью воздержался от еды, а эти божества кормили бы меня божественной пищей через поры волос и так сохраняли бы мне жизнь, это было бы нечестно с моей стороны[125]. Тогда я отступился, сказав: не будем больше об этом.
Затем я подумал: что, если я буду есть только понемногу, не больше, чем уместится в горсти, фасолевый сок, вику, турецкий горох или бобы. (Он делает так.) Мое тело стало крайне худым. Как растения аситикапабба или калапабба[126] стали мои члены, оттого что я мало ел. След, остававшийся на земле, когда я вставал, стал подобен следу верблюжьего копыта, оттого что я мало ел. Кости моего позвоночника были похожи на ряд веретен и когда я был согнут, и когда распрямлялся, оттого что я мало ел. Как торчат балки старой хижины, так торчали мои ребра, оттого что я мало ел. И как в глубоком колодцсвиден блеск низко стоящей воды, так в моих глазницах был виден блеск моих запавших глаз, оттого что я мало ел. И как ободранная ножом горькая тыква трескается и вянет от ветра и солнца, так увяла кожа моей головы, оттого что я мало ел. Когда я думал, что коснусь кожи на животе, я на деле хватался за кожу на спине, и, когда я думал, что коснусь кожи на спине, я на деле хватался за кожу на животе, так приклеилась кожа моего живота к спине, оттого что я мало ел. Когда я думал успокоиться, я падал ничком, оттого что мало ел. Чтобы мне стало легче, я ударял по своим членам рукой, и, когда я делал так, погибшие волосы осыпались с моего тела, оттого что я мало ел.
Некоторые люди, увидев меня тогда, сказали: «Черен отшельник Готама». Некоторые сказали: «Не черный отшельник Готама, он коричневый». Другие сказали: «Не черный и не коричневый отшельник Готама, его кожа цвета рыбы мангуры»[127], настолько изменился чистый и незапятнанный цвет моей кожи, оттого что я мало ел.
Тогда я подумал, что отшельники и брахманы прошлого, страдавшие от внезапных, острых, резких и жестоких болей, в любом случае не страдали больше, чем я теперь. (То же об отшельниках и брахманах в будущем и настоящем.) Но посредством этих жестоких мучений я не достиг сверхчеловеческого и истинно благородного знания и понимания. Возможно, существует другой путь к просветлению. Тогда я подумал: вот я ясно представляю, как, когда мой отец шакья работал[128], я сидел в прохладной тени дерева сизигия и без чувственных желаний, без злых мыслей достиг первого транса радости и удовольствия и пребыл в нем[129]. И транс этот возник от уединения и был объединен с раздумьем и обнаружением. Возможно, это путь к просветлению. Тут возникло в согласии с внимательностью сознание того, что это и был путь к просветлению. Тогда я подумал: зачем мне бояться этого счастливого состояния, лишенного чувственных желаний и злых мыслей? И я подумал, что я не боюсь этого счастливого состояния, лишенного чувственных желаний и злых мыслей.
Тогда я подумал, что нелегко добиться этого счастливого состояния, когда мое тело так истощено. Что, если теперь я приму сытную пищу, рис и кислое молоко... А в то время пять монахов сопровождали меня, думая: когда отшельник Готама обретет Учение, он расскажет нам о нем. Но когда я принял сытную пищу, рис и кислое молоко, пять монахов в отвращении оставили меня, говоря: «Отшельник Готама живет в изобилии, он оставил усилия и обратился к жизни в изобилии».
И вот, приняв плотную пищу и приобретя силу, без чувственных желаний и злых мыслей я достиг и пребыл в первом трансе радости и удовольствия, возникающем от уединения и объединенном с раздумьем и обнаружением. Тем не менее возникшее тогда приятное ощущение не сломило мое сознание[130]. Когда я прекратил раздумье и обнаружение, я достиг и пребыл во втором трансе радости и удовольствия, возникающем от сосредоточения, сопровождающемся внутренней ясностью и закрепляющем сознание на одной точке, без раздумья и обнаружения. С невозмутимостью по отношению к радости и отвращению я пребывал внимательным и в сознании и испытал телесное удовольствие, которое благородные описывают как «пребывание невозмутимое, внимательное и счастливое», и достиг третьего транса и пребыл в нем. Отказавшись от удовольствия и отказавшись от боли, вплоть до исчезновения восторга и уныния, я достиг четвертого транса и пребыл в нем, а в нем нет ни боли, ни удовольствия, но есть чистота внимательности и невозмутимости.
Так с сознанием сосредоточенным, очищенным, незапятнанным, лишенным загрязнений, гибким, ловким, твердым и неуязвимым я направил свое сознание на знание воспоминаний о моих прежних существованиях. Я вспомнил многие предшествующие существования: одно рождение, два рождения, три, четыре, пять, десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, сто, тысячу, сто тысяч рождений; многие циклы распада вселенной, многие циклы ее развертывания, многие циклы ее распада и развертывания. И вспомнил, как там меня звали, к какому я при надлежал роду, какого был цвета[131], чем зарабатывал на жизнь, какие удовольствия и боль переживал, каков был конец моей жизни. Умерев там, я рождался в другом месте. И так я вспомнил многие мои бывшие существования с их частными способами и подробностями. Это было первое знание, которое я приобрел в первую стражу ночи. Невежество было рассеяно, возникло знание. Мрак был рассеян, возник свет. Так бывает с тем, кто пребывает бдительным, напряженным и решительным.
Так с сознанием сосредоточенным, очищенным, незапятнанным, из которого ушли загрязнения, гибким, ловким, твердым и неуязвимым я направил свое сознание на гибель и перерождение существ. При помощи божественного, очищенного, сверхчеловеческого зрения я видел, как существа гибнут и возрождаются низкими или высокими, хорошего или дурного цвета, в счастливых или несчастных существованиях в соответствии с их кармой. Те существа, которые живут дурной жизнью по своим деяниям, словам или мыслям, кто плохо говорит о благородных, с ложными взглядами, приобретающие карму через свои ложные взгляды, при распаде тела после смерти перерождаются в жалком и страдающем состоянии в аду. Но те существа, которые живут хорошей жизнью по своим деяниям, словам или мыслям, кто не говорит плохо о благородных, с правильными взглядами, приобретающие карму через свои правильные взгляды, при распаде тела после смерти перерождаются в счастливом состоянии в небесном мире... Это было второе знание, которое я приобрел во вторую стражу ночи...
Так с сознанием сосредоточенным, очищенным, незапятнанным, из которого ушли загрязнения, гибким, ловким, твердым и неуязвимым я направил свое сознание на познание разрушения асав[132]. Я вполне постиг (истину): «это боль»; я вполне постиг (истину): «это причина боли»; я вполне постиг (истину): «это разрушение боли»; я вполне постиг (истину): «это путь, который ведет к разрушению боли». Я вполне постиг: «это асавы»... «это причина асав»... «это разрушение асав»... «это путь, который ведет к разрушению асав». Когда я так узнал это и так воспринял, мое сознание было освобождено от асавы чувственного желания, от асавы тяги к жизни и от асавы невежества. И во мне, освобожденном, возникло знание о моем освобождении. Я постиг, что разрушено перерождение, ведется благочестивая жизнь, сделано то, что .следовало сделать, для меня нет ничего за пределами этого мира. Это было третьим знанием, которое я приобрел в последнюю стражу ночи. Невежество было рассеяно, возникло знание. Мрак рассеялся, возник свет. Так бывает с тем, кто пребывает бдительным, напряженным и решительным.
Самая замечательная особенность этого повествования — полное отсутствие какого-либо упоминания об искушении Марой. Не говорится даже о знаменитом дереве, под которым было достигнуто просветление (бодхи). Мы увидим также, что более поздние источники делают вставки в разных местах истории об аскезе. Это свидетельствует, что такие вставки не были частью первоначальной истории, их добавляли в то или иное место согласно личным представлениям редакторов об их соответствии контексту. В «Джатаках» рассказывается, как Готама после семи дней пребывания в Анупии отправился пешком прямо к Раджагахе, столице Магадхи, пройдя за один день расстояние примерно в двести миль, и начал просить подаяние. Царские офицеры сообщили о его прибытии царю (Бимбисаре), который, в изумлении увидев его из дворца, приказал им следовать за ним и наблюдать. Если он не был человеком, он должен был пропасть; по мнению Бимбисары, если это был бог, он растворился бы в воздухе, а если нага — ушел бы в землю. Но если это человек, он должен был съесть то, что получил в подаяние. Видели, что он пошел к холму Пандава и, переборов свое недовольство необычной для него едой, съел ее. Тогда к нему пришел царь и, довольный его манерами, предложил ему полную верховную власть, но Готама отказался, сказав, что он оставил мир, желая высочайшего просветления. Тем не менее, хотя он отверг повторные просьбы царя, он обещал прийти в его царство первым после того, как станет Буддой, и затем ушел, посетив по очереди наставников Алару и Удаку. Комментарий к «Тхеригатхе», который, вероятно, является поздним текстом, сообщает, что сначала он отправился к уединенному жилищу Бхаггавы.
«Джатака» добавляет, что полный отчет об этом можно найти в сутте об Отречении («Паббаджа-сутте») и в комментарии к ней. Тем не менее эта сутта, содержащаяся и в Палийском каноне, и в «Махавасту»[134], отличается от «Джатаки». Сначала царь видит его и, заметив его красоту и потупленный взор, посылает гонцов узнать, где он живет, затем навещает его, предлагает ему богатство и спрашивает, из какой он семьи. Готама рассказывает ему об этом, не упоминая, что он царевич, и говорит, что он не желает удовольствий, а видит в них зло, и, стремясь достичь спокойствия в отречении от мира, он отправляется практиковать аскезу. Здесь сутта кончается, но «Махавасту» добавляет две строфы другого размера, которые содержат просьбу Бимбисары и обещание Готамы, что он вернется и будет проповедовать учение в его царстве. Этот эпизод также добавлен палийским комментатором сутты.
Но «Махавасту» помещает это событие после визита к Аларе и говорит, что Готама, оставив Кантаку, навестил уединенное жилище Васиштхи и затем остался с Аларой. Именно уйдя от последнего, он отправился в Раджагаху и встретился с Бимбисарой и там же принялся за постижение наставлений Удраки (Уддаки). «Махавасту» приводит и другой рассказ, согласно которому, оставив мир, он отправился прямо в Вайшали, ни к кому не зайдя по дороге, присоединился к Аларе и, отвергнув его учение, отправился в Раджагаху, где практиковал учение Удраки. Здесь мы имеем более ранний рассказ, который, как и самая ранняя палийская версия, не знает ничего об истории с Бимбисарой[135].
«Лалитавистара» дает намного более разработанное повествование. После того как Готама получил отшельнические одежды, он был принят в уединенном жилище женщины Шаки[136] из касты брахманов, затем у женщины Падмы из касты брахманов, а затем у брахманского мудреца Райваты и у Раджаки, сына Тримандика. Затем он прибыл в Вайшали и присоединился к Аларе. История встречи с Бимбисарой в Раджагахе рассказывается в стихотворной вставке на гибридном санскрите, которую заключают слова о том, что Готама оставил город и отправился к берегам Неранджары; таким образом, здесь игнорируется визит к Уддаке (Рудраке). Прозаический текст в следующей главе продолжает рассказ об его обучении у Уддаки почти в тех же выражениях, что и палийская версия.
Другие события шести лет аскезы интересны в основном как примеры изобретательности комментаторов. Когда он потерял сознание от аскетической практики и его отцу сообщили, будто он умер, Суддходана отказался верить этому из-за пророчества Каладэвалы. Его мать прибыла с небес и произнесла трогательную жалобу в стихах, но он пришел в себя и обещал, что будет жив и скоро станет Буддой. Когда он решил снова принять обычную пищу, говорит «Джатака», он получил ее от девушки Суджаты[137], рожденной в семье домохозяина по имени Сенани в селении Сенани[138] близ Урувелы. Она рассказала баньяну о своем желании родить сына и обещала каждый год делать ему подношения, если оно исполнится. Родив сына, она послала свою служанку Пунну приготовить место для подношения. Это было в самый день просветления, в полнолуние месяца висакха (апрель—май), и Пунна, обнаружив сидящего под баньяном Готаму, решила, что он — сошедший на землю бог дерева. Ночью накануне ему приснились пять великих снов[139], и он проснулся с уверенностью, что в этот день станет Буддой. Пришла Суджата, предложила ему еду в золотой чаше, и та глиняная чаша, которую он чудесным образом получил при своем отречении, исчезла. Он взял чашу с собой на берег реки, искупался у брода или на пляже под названием Суппатиттхита и поел. Это была его единственная трапеза за сорок девять дней. Тогда он пустил чашу по воде со словами: «Если я сегодня смогу стать Буддой, пусть эта чаша поплывет вверх по течению; если же нет, пусть она поплывет вниз по течению». Она доплыла до середины реки, а затем понеслась вверх по течению так быстро, как лошадь может пробежать расстояние восьмидесяти ладоней, и утонула в водовороте, попав в жилище Калы, царя нагов. Там она натолкнулась на чаши трех предыдущих будд (этой кальпы) и осталась под ними. Проведя день в роще садовых деревьев, вечером он отправился по широкой дороге к дереву Бодхи в сопровождении божеств, которые пели и воздавали ему почести, осыпая душистыми цветами. Тут его встретил косец Соттхия (Свастика) и дал ему восемь пригоршней травы. Поразмыслив, какое из четырех направлений ему нужно, он выбрал восток: именно с востока все будды неизменно приступают к уничтожению загрязненности; держа траву за кончики, он рассыпал ее, и получилось сиденье длиной в четырнадцать ладоней. Он сел, выпрямившись со скрещенными ногами, и сказал: «Кожа, жилы и кости могут иссохнуть, мои плоть и кровь могут высохнуть в теле, но, не достигнув полного просветления, я не оставлю этого места».
Из Канона мы узнаем, что Готама сначала обратился с просьбой обучить его к двум наставникам, но не был удовлетворен тем, что они ему дали, и шесть лет практиковал аскезу в обществе пяти учеников. Затем он оставил посты и самоистязание, обратившись к новому методу религиозной практики, и тогда добился просветления. Сначала он колебался, не зная, стоит ли ему сделать попытку обратить мир, а затем отправился в Бенарес, где встретил пятерых учеников, которые оставили его, когда он перестал практиковать аскезу, и обратил их. В дополнение к этому существует несколько записанных в балладной форме эпизодов, которые, несмотря на то что на них обычно ссылаются как на «старые предания», вероятно, являются стихотворными переложениями материала из комментариев.
Именно на этом отрезке описания жизни Будды мы впервые сталкиваемся с личностями и местами, о которых существуют другие свидетельства, помимо буддийских источников. Рассказы подаются как имеющие отношение к самому Будде, но легко увидеть, что благочестивые хронисты переработали более старые легенды. Эти пассажи привести необходимо и потому, что они проливают свет на характер позднейших повествований, и потому, что они содержат некоторые самые ранние формулировки фундаментальных доктрин. Важным результатом шестилетней аскезы Будды было открытие правильного пути мистического сосредоточения. Учение двух наставников, к которым он первоначально обратился, не имело отношения к философии: они преподавали определенный метод медитации, который следовало выучить и практиковать.
«Махасаччака-сутта» (Мадж., i, 240 и далее) после рассказа об уходе из дому, приведенного выше, продолжает:
«Так, уйдя от мира, я стремился к добру; в поисках высшего покоя отправился я к Алара Каламе и, обратившись к нему, сказал: «Я желаю, друг Калама, вести благочестивую жизнь в этой доктрине, в этом учении». Вслед за этим Калама сказал мне: «Останься, друг; такова доктрина, которую разумный человек может за недолгое время уразуметь, осознать и достичь, обучаясь у меня, и пребыть в ней». За недолгое время я быстро овладел этой доктриной. И вот до этой степени, просто шевеля губами и повторяя то, что произносили, я с другими произносил обеты: «Я провозглашаю доктрину знания, доктрину старшего я знаю и воспринимаю». Затем я подумал: не из-за простой уверенности Алара провозглашает свою доктрину (говоря), что сам он уразумел, осуществил и достиг ее и пребывает в ней. Поистине Алара пребывает в ней, осуществляя и воспринимая ее. Тогда я обратился к Аларе и сказал ему: «Друг Калама, каков предел этой доктрины, которую ты сам уразумел, осуществил и достиг и которую ты провозглашаешь?» Вслед за этим Алара провозгласил достижение Ничто. Затем я подумал: у Алары есть вера, но и у меня есть вера. Не только у него есть энергия, у меня тоже есть энергия. Не только у него есть внимательность, у меня тоже есть внимательность. Не только у него есть сосредоточение, у меня тоже есть сосредоточение. Не только у него есть мудрость, у меня тоже есть мудрость. Что, если я приложу усилия к осуществлению той доктрины, о которой Алара заявляет, что он сам уразумел, осуществил, достиг ее и пребывает в ней. Затем за недолгое время я быстро осуществил доктрину, осознал и достиг ее и пребыл в ней.
Тогда я обратился к Аларе и сказал ему: «Это ли предел доктрины, которую ты сам уразумел, осуществил, которой ты достиг и которую ты провозглашаешь?» — «Это предел, друг». — «Я тоже, друг, сам уразумел, осуществил эту доктрину, достиг ее и пребываю в ней». — «Успех, друг, великий успех это для нас, кто находит друга в таком товарище по занятиям. Такова она, доктрина, которую я сам уразумел, осуществил и достиг и провозглашаю... Такова она, и как я, так и ты, как ты, так и я. Приди же, друг, мы вдвоем посвятим себя этому обществу». Так это было, учитель мой Алара принял меня, своего ученика, как равного себе и почтил меня великой честью. Тогда я подумал: эта доктрина, предел которой состоит в достижении состояния Ничто, не приводит к отвращению, отсутствию страсти, остановке, спокойствию, высшему знанию, нирване. И так, не заботясь об этой доктрине, я оставил ее с неприязнью.»
Затем описывается визит к Уддаке Рамапутте почти в тех же самых словах, но здесь идет речь о доктрине, которую осознал и провозглашает Рама, отец Уддаки. Это достижение состояния Ни-сознания-ни-несознания (четвертое буддийское достижение). Уддака не предложил Готаме стать равным ему, а хотел поставить его над всей общиной учеников в качестве учителя. Эту доктрину он также нашел неудовлетворительной и отбросил.
«Затем, стремясь к добру и в поисках высшего покоя, я постепенно продвигался по дороге к магадхам и прибыл в Урувелу, военное селение. Там я увидел приятное место с усладительной рощей, речку, чьи чистые воды приятно текли, а струи были хороши, и вокруг лежало место, где можно было просить подаяние. Тогда я подумал: вот поистине приятное место с усладительной рощей, речка, чьи чистые воды приятно текут, а струи хороши, и вокруг место, где можно просить подаяние. Это, конечно, подходящее место для усилий высокородного, желающего приложить усилия. Тогда я уселся там, это было подходящее место для усилий.»
Рассказ об аскезе предварен тремя сравнениями, которые тогда пришли на ум Готаме. Первое из них — сравнение с человеком, пытающимся разжечь огонь посредством трения палочки о сырое зеленое полено, погруженное в воду. Он не сможет зажечь огня, и ему подобны аскеты, чьи страсти не успокоены. Испытывают они внезапные, острые, резкие и жестокие боли или нет, они не могут достичь знания и просветления. Это касается и второго случая, — когда человек трет палочку о сырое зеленое полено, даже если оно не в воде. В третьем случае он берет сухое полено и может разжечь огонь. Точно так аскеты, которые лишились страстей, имеют возможность достичь знания и просветления. Важность этого пассажа частично в том, что он очень стар, так как содержится и в санскритских текстах[123]; но, кроме того, он существенен и для прояснения вопроса о том, обязан ли чем-нибудь буддийский метод сосредоточения другим системам. Мы увидим, что согласно этому фрагменту Готама начинает с принятия известных практик:
Тогда я подумал: что, если я сейчас стисну зубы, прижму язык к нёбу и сознанием сдержу, сокрушу и выжгу свое сознание. (Я сделал так), и пот заструился из подмышек. Точно как силачу пришлось бы схватить более слабого человека за голову или за руку... так я стиснул зубы... и пот заструился из подмышек. Я сделал решительное усилие, придя к целостной внимательности; но мое тело было неспокойно и тревожно, несмотря на мучительное усилие, которое овладело мной. Тем не менее эти возникшие мучительные ощущения не сломили мое сознание[124].
Тогда я подумал: что, если я теперь осуществлю транс без дыхания. Так я сдержал вдохи и выдохи изо рта и из носа. И когда я сделал так, раздался свирепый звук дуновения ветров, исходящих из моих ушей. Раздался свирепый шум, подобный свирепому реву из кузнечных мехов, когда я сделал так... Тогда я подумал: что, если я теперь осуществлю транс без дыхания. Так я сдержал вдохи и выдохи изо рта, из носа и из ушей. И когда я сделал так, свирепые ветры взвихрились в моей голове. Будто силач сокрушил чью-то голову острием меча, точно так свирепые ветры взвихрились в моей голове.
(Он снова трижды практикует сдерживание дыхания и страдает так, как если бы ремень обмотали вокруг его головы, как если бы мясник резал его тело острым ножом, как если бы два силача держали более слабого человека над пылающими углями.) Тем не менее эти возникшие мучительные ощущения не сломили мое сознание.
Некоторые божества, увидев меня тогда, сказали: «Отшельник Готама мертв». Некоторые божества сказали: «Не мертв отшельник Готама, но умирает». Некоторые сказали: «Не мертв отшельник Готама, да и не умирает. Отшельник Готама — архат; так ведут себя архаты».
Затем я подумал: что, если я совершенно воздержусь от еды. Итак, божества обратились ко мне и сказали: «Господин, не воздерживайся совсем от еды. Если ты сделаешь так, мы будем кормить тебя божественной пищей через поры твоих волос и так сохраним тебе жизнь». Тогда я подумал: что, если бы я полностью воздержался от еды, а эти божества кормили бы меня божественной пищей через поры волос и так сохраняли бы мне жизнь, это было бы нечестно с моей стороны[125]. Тогда я отступился, сказав: не будем больше об этом.
Затем я подумал: что, если я буду есть только понемногу, не больше, чем уместится в горсти, фасолевый сок, вику, турецкий горох или бобы. (Он делает так.) Мое тело стало крайне худым. Как растения аситикапабба или калапабба[126] стали мои члены, оттого что я мало ел. След, остававшийся на земле, когда я вставал, стал подобен следу верблюжьего копыта, оттого что я мало ел. Кости моего позвоночника были похожи на ряд веретен и когда я был согнут, и когда распрямлялся, оттого что я мало ел. Как торчат балки старой хижины, так торчали мои ребра, оттого что я мало ел. И как в глубоком колодцсвиден блеск низко стоящей воды, так в моих глазницах был виден блеск моих запавших глаз, оттого что я мало ел. И как ободранная ножом горькая тыква трескается и вянет от ветра и солнца, так увяла кожа моей головы, оттого что я мало ел. Когда я думал, что коснусь кожи на животе, я на деле хватался за кожу на спине, и, когда я думал, что коснусь кожи на спине, я на деле хватался за кожу на животе, так приклеилась кожа моего живота к спине, оттого что я мало ел. Когда я думал успокоиться, я падал ничком, оттого что мало ел. Чтобы мне стало легче, я ударял по своим членам рукой, и, когда я делал так, погибшие волосы осыпались с моего тела, оттого что я мало ел.
Некоторые люди, увидев меня тогда, сказали: «Черен отшельник Готама». Некоторые сказали: «Не черный отшельник Готама, он коричневый». Другие сказали: «Не черный и не коричневый отшельник Готама, его кожа цвета рыбы мангуры»[127], настолько изменился чистый и незапятнанный цвет моей кожи, оттого что я мало ел.
Тогда я подумал, что отшельники и брахманы прошлого, страдавшие от внезапных, острых, резких и жестоких болей, в любом случае не страдали больше, чем я теперь. (То же об отшельниках и брахманах в будущем и настоящем.) Но посредством этих жестоких мучений я не достиг сверхчеловеческого и истинно благородного знания и понимания. Возможно, существует другой путь к просветлению. Тогда я подумал: вот я ясно представляю, как, когда мой отец шакья работал[128], я сидел в прохладной тени дерева сизигия и без чувственных желаний, без злых мыслей достиг первого транса радости и удовольствия и пребыл в нем[129]. И транс этот возник от уединения и был объединен с раздумьем и обнаружением. Возможно, это путь к просветлению. Тут возникло в согласии с внимательностью сознание того, что это и был путь к просветлению. Тогда я подумал: зачем мне бояться этого счастливого состояния, лишенного чувственных желаний и злых мыслей? И я подумал, что я не боюсь этого счастливого состояния, лишенного чувственных желаний и злых мыслей.
Тогда я подумал, что нелегко добиться этого счастливого состояния, когда мое тело так истощено. Что, если теперь я приму сытную пищу, рис и кислое молоко... А в то время пять монахов сопровождали меня, думая: когда отшельник Готама обретет Учение, он расскажет нам о нем. Но когда я принял сытную пищу, рис и кислое молоко, пять монахов в отвращении оставили меня, говоря: «Отшельник Готама живет в изобилии, он оставил усилия и обратился к жизни в изобилии».
И вот, приняв плотную пищу и приобретя силу, без чувственных желаний и злых мыслей я достиг и пребыл в первом трансе радости и удовольствия, возникающем от уединения и объединенном с раздумьем и обнаружением. Тем не менее возникшее тогда приятное ощущение не сломило мое сознание[130]. Когда я прекратил раздумье и обнаружение, я достиг и пребыл во втором трансе радости и удовольствия, возникающем от сосредоточения, сопровождающемся внутренней ясностью и закрепляющем сознание на одной точке, без раздумья и обнаружения. С невозмутимостью по отношению к радости и отвращению я пребывал внимательным и в сознании и испытал телесное удовольствие, которое благородные описывают как «пребывание невозмутимое, внимательное и счастливое», и достиг третьего транса и пребыл в нем. Отказавшись от удовольствия и отказавшись от боли, вплоть до исчезновения восторга и уныния, я достиг четвертого транса и пребыл в нем, а в нем нет ни боли, ни удовольствия, но есть чистота внимательности и невозмутимости.
Так с сознанием сосредоточенным, очищенным, незапятнанным, лишенным загрязнений, гибким, ловким, твердым и неуязвимым я направил свое сознание на знание воспоминаний о моих прежних существованиях. Я вспомнил многие предшествующие существования: одно рождение, два рождения, три, четыре, пять, десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, сто, тысячу, сто тысяч рождений; многие циклы распада вселенной, многие циклы ее развертывания, многие циклы ее распада и развертывания. И вспомнил, как там меня звали, к какому я при надлежал роду, какого был цвета[131], чем зарабатывал на жизнь, какие удовольствия и боль переживал, каков был конец моей жизни. Умерев там, я рождался в другом месте. И так я вспомнил многие мои бывшие существования с их частными способами и подробностями. Это было первое знание, которое я приобрел в первую стражу ночи. Невежество было рассеяно, возникло знание. Мрак был рассеян, возник свет. Так бывает с тем, кто пребывает бдительным, напряженным и решительным.
Так с сознанием сосредоточенным, очищенным, незапятнанным, из которого ушли загрязнения, гибким, ловким, твердым и неуязвимым я направил свое сознание на гибель и перерождение существ. При помощи божественного, очищенного, сверхчеловеческого зрения я видел, как существа гибнут и возрождаются низкими или высокими, хорошего или дурного цвета, в счастливых или несчастных существованиях в соответствии с их кармой. Те существа, которые живут дурной жизнью по своим деяниям, словам или мыслям, кто плохо говорит о благородных, с ложными взглядами, приобретающие карму через свои ложные взгляды, при распаде тела после смерти перерождаются в жалком и страдающем состоянии в аду. Но те существа, которые живут хорошей жизнью по своим деяниям, словам или мыслям, кто не говорит плохо о благородных, с правильными взглядами, приобретающие карму через свои правильные взгляды, при распаде тела после смерти перерождаются в счастливом состоянии в небесном мире... Это было второе знание, которое я приобрел во вторую стражу ночи...
Так с сознанием сосредоточенным, очищенным, незапятнанным, из которого ушли загрязнения, гибким, ловким, твердым и неуязвимым я направил свое сознание на познание разрушения асав[132]. Я вполне постиг (истину): «это боль»; я вполне постиг (истину): «это причина боли»; я вполне постиг (истину): «это разрушение боли»; я вполне постиг (истину): «это путь, который ведет к разрушению боли». Я вполне постиг: «это асавы»... «это причина асав»... «это разрушение асав»... «это путь, который ведет к разрушению асав». Когда я так узнал это и так воспринял, мое сознание было освобождено от асавы чувственного желания, от асавы тяги к жизни и от асавы невежества. И во мне, освобожденном, возникло знание о моем освобождении. Я постиг, что разрушено перерождение, ведется благочестивая жизнь, сделано то, что .следовало сделать, для меня нет ничего за пределами этого мира. Это было третьим знанием, которое я приобрел в последнюю стражу ночи. Невежество было рассеяно, возникло знание. Мрак рассеялся, возник свет. Так бывает с тем, кто пребывает бдительным, напряженным и решительным.
Самая замечательная особенность этого повествования — полное отсутствие какого-либо упоминания об искушении Марой. Не говорится даже о знаменитом дереве, под которым было достигнуто просветление (бодхи). Мы увидим также, что более поздние источники делают вставки в разных местах истории об аскезе. Это свидетельствует, что такие вставки не были частью первоначальной истории, их добавляли в то или иное место согласно личным представлениям редакторов об их соответствии контексту. В «Джатаках» рассказывается, как Готама после семи дней пребывания в Анупии отправился пешком прямо к Раджагахе, столице Магадхи, пройдя за один день расстояние примерно в двести миль, и начал просить подаяние. Царские офицеры сообщили о его прибытии царю (Бимбисаре), который, в изумлении увидев его из дворца, приказал им следовать за ним и наблюдать. Если он не был человеком, он должен был пропасть; по мнению Бимбисары, если это был бог, он растворился бы в воздухе, а если нага — ушел бы в землю. Но если это человек, он должен был съесть то, что получил в подаяние. Видели, что он пошел к холму Пандава и, переборов свое недовольство необычной для него едой, съел ее. Тогда к нему пришел царь и, довольный его манерами, предложил ему полную верховную власть, но Готама отказался, сказав, что он оставил мир, желая высочайшего просветления. Тем не менее, хотя он отверг повторные просьбы царя, он обещал прийти в его царство первым после того, как станет Буддой, и затем ушел, посетив по очереди наставников Алару и Удаку. Комментарий к «Тхеригатхе», который, вероятно, является поздним текстом, сообщает, что сначала он отправился к уединенному жилищу Бхаггавы.
«Джатака» добавляет, что полный отчет об этом можно найти в сутте об Отречении («Паббаджа-сутте») и в комментарии к ней. Тем не менее эта сутта, содержащаяся и в Палийском каноне, и в «Махавасту»[134], отличается от «Джатаки». Сначала царь видит его и, заметив его красоту и потупленный взор, посылает гонцов узнать, где он живет, затем навещает его, предлагает ему богатство и спрашивает, из какой он семьи. Готама рассказывает ему об этом, не упоминая, что он царевич, и говорит, что он не желает удовольствий, а видит в них зло, и, стремясь достичь спокойствия в отречении от мира, он отправляется практиковать аскезу. Здесь сутта кончается, но «Махавасту» добавляет две строфы другого размера, которые содержат просьбу Бимбисары и обещание Готамы, что он вернется и будет проповедовать учение в его царстве. Этот эпизод также добавлен палийским комментатором сутты.
Но «Махавасту» помещает это событие после визита к Аларе и говорит, что Готама, оставив Кантаку, навестил уединенное жилище Васиштхи и затем остался с Аларой. Именно уйдя от последнего, он отправился в Раджагаху и встретился с Бимбисарой и там же принялся за постижение наставлений Удраки (Уддаки). «Махавасту» приводит и другой рассказ, согласно которому, оставив мир, он отправился прямо в Вайшали, ни к кому не зайдя по дороге, присоединился к Аларе и, отвергнув его учение, отправился в Раджагаху, где практиковал учение Удраки. Здесь мы имеем более ранний рассказ, который, как и самая ранняя палийская версия, не знает ничего об истории с Бимбисарой[135].
«Лалитавистара» дает намного более разработанное повествование. После того как Готама получил отшельнические одежды, он был принят в уединенном жилище женщины Шаки[136] из касты брахманов, затем у женщины Падмы из касты брахманов, а затем у брахманского мудреца Райваты и у Раджаки, сына Тримандика. Затем он прибыл в Вайшали и присоединился к Аларе. История встречи с Бимбисарой в Раджагахе рассказывается в стихотворной вставке на гибридном санскрите, которую заключают слова о том, что Готама оставил город и отправился к берегам Неранджары; таким образом, здесь игнорируется визит к Уддаке (Рудраке). Прозаический текст в следующей главе продолжает рассказ об его обучении у Уддаки почти в тех же выражениях, что и палийская версия.
Другие события шести лет аскезы интересны в основном как примеры изобретательности комментаторов. Когда он потерял сознание от аскетической практики и его отцу сообщили, будто он умер, Суддходана отказался верить этому из-за пророчества Каладэвалы. Его мать прибыла с небес и произнесла трогательную жалобу в стихах, но он пришел в себя и обещал, что будет жив и скоро станет Буддой. Когда он решил снова принять обычную пищу, говорит «Джатака», он получил ее от девушки Суджаты[137], рожденной в семье домохозяина по имени Сенани в селении Сенани[138] близ Урувелы. Она рассказала баньяну о своем желании родить сына и обещала каждый год делать ему подношения, если оно исполнится. Родив сына, она послала свою служанку Пунну приготовить место для подношения. Это было в самый день просветления, в полнолуние месяца висакха (апрель—май), и Пунна, обнаружив сидящего под баньяном Готаму, решила, что он — сошедший на землю бог дерева. Ночью накануне ему приснились пять великих снов[139], и он проснулся с уверенностью, что в этот день станет Буддой. Пришла Суджата, предложила ему еду в золотой чаше, и та глиняная чаша, которую он чудесным образом получил при своем отречении, исчезла. Он взял чашу с собой на берег реки, искупался у брода или на пляже под названием Суппатиттхита и поел. Это была его единственная трапеза за сорок девять дней. Тогда он пустил чашу по воде со словами: «Если я сегодня смогу стать Буддой, пусть эта чаша поплывет вверх по течению; если же нет, пусть она поплывет вниз по течению». Она доплыла до середины реки, а затем понеслась вверх по течению так быстро, как лошадь может пробежать расстояние восьмидесяти ладоней, и утонула в водовороте, попав в жилище Калы, царя нагов. Там она натолкнулась на чаши трех предыдущих будд (этой кальпы) и осталась под ними. Проведя день в роще садовых деревьев, вечером он отправился по широкой дороге к дереву Бодхи в сопровождении божеств, которые пели и воздавали ему почести, осыпая душистыми цветами. Тут его встретил косец Соттхия (Свастика) и дал ему восемь пригоршней травы. Поразмыслив, какое из четырех направлений ему нужно, он выбрал восток: именно с востока все будды неизменно приступают к уничтожению загрязненности; держа траву за кончики, он рассыпал ее, и получилось сиденье длиной в четырнадцать ладоней. Он сел, выпрямившись со скрещенными ногами, и сказал: «Кожа, жилы и кости могут иссохнуть, мои плоть и кровь могут высохнуть в теле, но, не достигнув полного просветления, я не оставлю этого места».