Страница:
Она снова пришла в себя под свист ветра и шелест падающего снега. Потом она поняла, что не может двигать руками и что она обнажена до пояса. Сверху на мгновение проглянул тусклый оранжевый свет, и зрение отчасти вернулось к ней. Ее грудь и живот казались белыми и мертвыми, словно она лежала на столе в морге. Пустой желудок снова содрогнулся.
Гофрированная жесть гремела под порывами ветра. Марфа больше не дрожала. Хотя она могла видеть, кроме этого у нее не осталось никаких ощущений – лишь необычайно медленное и затрудненное осознание того, что ее окружало.
Отбросы. Она была погружена в гниющие отбросы. Она чувствовала их запах повсюду вокруг себя. Она... воняла. Тусклый свет снова вернулся в игольное ушко над ее головой. Ее бросили замерзать.
...Мусорный контейнер. Большой мусорный ящик. Она замерзала на дне огромного контейнера, наполовину погребенная под отбросами, со связанными руками... Усилие, потребовавшееся для этого осознания, истощило ее силы. Она разомкнула потрескавшиеся губы, собираясь закричать, но либо не смогла издать ни звука, либо снова потеряла сознание.
* * *
Воронцов лежал в темноте, глядя на отсветы автомобильных фар, ползущие по потолку его комнаты под шум редких автомобилей. В спальне было холодно, сигаретный дымок казался едким и резким, как дым костра. Кончик сигареты то вспыхивал, то тускнел.
«Как моя совесть», – мрачно подумал он, взглянув на окурок, прежде чем потушить его в стеклянной пепельнице на ночном столике.
Было уже далеко за полночь, и старый дом погрузился в тишину. Квартира Воронцова располагалась на втором этаже, который считался лучшим в здании, выстроенном еще до революции. Мимо проехал тяжелый грузовик, и оконное стекло тонко задребезжало. Воронцов мог получить более современную квартиру, с лучшей отделкой, даже с большим количеством комнат. Он мог бы получить довольно роскошные апартаменты в современном жилом комплексе вместе со старшими офицерами и правительственными чиновниками – так же, как и его шеф, который недавно переехал из этого дома. Но он предпочел старый дом, одинокий среди более современных зданий, словно вышедший из обветшавших кварталов старого города и заблудившийся на полпути. Крыша протекала, фасад нуждался в ремонте, но у городских властей не было денег.
Он не имел ничего общего с другими жильцами – мелким гражданским служащим, любовницей местного бизнесмена с грудным ребенком, молодой парой, жившей на верхнем этаже над ним. Жена танцевала в одном из клубов... танцевала? Снимала с себя одежду, пока он наигрывал на пианино джазовые мелодии для удовольствия публики. И все же Воронцову нравился джаз.
Он ценил это место больше любого другого. Сейчас он мысленно перечислял недостатки своего жилья и дистанцировался от него лишь потому, что его шеф принес в этот дом атмосферу официальности и коррумпированности. Он вторгся в личную жизнь Воронцова.
* * *
...Опустившись на стул, шеф постоянно вертелся, словно уклоняясь от часто летевших невидимых снарядов. Так продолжалось все десять минут, пока они разговаривали. Шеф стискивал в руках свою меховую шапку, словно пытаясь выжать ее досуха или задушить маленького пушного зверька, которым она когда-то была. «Ты ведешь себя осторожно, Алексей, не так ли?» Снова и снова, как престарелая тетушка. Как будто Воронцов нуждался в профилактическом осмотре каждый раз после рабочего дня в городе... Впрочем, возможно, это необходимая предосторожность, подумал Воронцов с улыбкой, улыбаясь, несмотря на свое раздражение. Никакого реального проникновения в криминальный мир, никаких реальных результатов, лишь игры вокруг да около... Работа с преступлением напоминала половое сношение в презервативе.
Шеф УВД Нового Уренгоя пришел убедиться в том, что Воронцов не наступает никому на мозоли, особенно Бакунину. Наверное, кто-то забеспокоился после облавы на бордель, – кто-то, не присутствовавший там, но собиравшийся вскоре появиться и не желавший неприятностей от милиции. Шеф частенько передавал подобные намеки. Иногда это казалось его единственным занятием: информация в обмен на подарки, загородную дачу, новенький автомобиль, драгоценности для его сварливой жены... Воронцову было трудно презирать его – шеф был мягким, чувствительным человеком, ошеломленный переменами в России, находившийся под башмаком у собственной жены. Его коррумпированность печалила его самого не меньше, чем Воронцова.
И это лишь немногим хуже, признал майор, закурив другую сигарету, чем быть молчаливым свидетелем продажности других. Жить по совести означало нечто большее, чем держать нос по ветру и никуда не соваться.
Воронцов вздохнул. В желудке у него урчало от бутербродов с сыром, съеденных после возвращения домой, и от пива, выпитого у Паньшина. Обычный ночной самоанализ не причинял ему неудобств, привычная бессонница раздражала не так сильно, как раньше. Он почти примирился с собой. Тихое отчаяние его шефа наполняло Воронцова самодовольством, словно помещая его на более высокую моральную ступень в иерархии Нового Уренгоя.
Кроме того, калитка приоткрылась, хотя и совсем чуть-чуть. Эпицентр наркобизнеса переместился ближе к Шнейдеру и, может быть, даже к Валерию Паньшину. Касьян мог оказаться убийцей Роулса, и Воронцов чувствовал себя вправе снова заняться делом американца, так как теперь Роулс был связан с доктором Шнейдером.
Он продолжал курить, ощущая жалость к своему шефу и благодушно потакая собственным чувствам. Старый дом скрипел под порывами вьюги. Снаружи проносились редкие автомобили, один раз заплакал ребенок. Воронцов глубоко вздохнул и потушил сигарету.
Когда в половине третьего зазвонил телефон, он еще не спал.
– Воронцов.
В трубке сильно потрескивало.
– Товарищ майор, это Голудин! – голос был слабым и отдаленным, хотя и срывался на крик. – Голудин!
– В чем дело? Сейчас половина третьего ночи!
– Марфа... – услышал он. – Мы не можем ее найти. Она пропала, товарищ майор!
– Что? – Воронцову внезапно стало очень холодно.
– ...метель. Она ушла в метель, собиралась проверить склад и не вернулась. Были высланы поисковые группы, но ее нигде нет! – в голосе Голудина появились истерические нотки.
– Найдите ее! – отрезал Воронцов. – Делайте что хотите, но разыщите ее!
Он бросил трубку и согнулся на постели от неожиданной рези в желудке. Метель или нет, но это была вражеская акция, а не случайность. Марфа не заблудилась, она исчезла. Ее убрали.
Реальность случившегося лишила Воронцова остатков благодушия, оставив взамен лишь неопределенность и сосущий страх. По всей вероятности, Марфа не просто пропала. Она была мертва.
* * *
Шум. Настойчивый, оглушительный. Казалось, она находится под водой. Шум напоминал рев морского прибоя. Ее глаза раскрылись, и она смутно увидела гофрированную жестяную крышу. Она не слышала ветра, но могла различить снег перед своими глазами. Холод. Ей было холодно. Она посмотрела на косо нависавшую крышу контейнера и увидела тень, медленно ползущую по ней.
Ужас, подобный черной волне, заставил крошечный огонек ее сознания затрепетать, как пламя свечи. Потом она увидела борта мусорного ящика и вспомнила, где находится. Вспомнила, что лежит в отбросах. Память напоминала ей о запахах тухлого мяса, гнилых овощей.
Она цеплялась за островок угасающего сознания, боролась с накатывающейся чернотой. Шум усилился, как будто ее голова вынырнула из-под воды.
Теперь она узнала звук.
...Медленно, с ужасом. Это был грохот крушащих, перемалывающих челюстей механизма мусоровозки. Она даже могла думать об этом. Ее... затянет... в мясорубку... похоронена в тундре... Мысли кружились, как водоворот, как снег, залетавший под гофрированную жестяную крышу площадки, где стояли контейнеры. Она пошевелила губами. Похоже, во рту не было кляпа, но что-то заполняло его, так что она не могла издать ни звука. Ее челюсть застыла, словно разинутый рот мертвого осетра, которого она однажды видела на прилавке магазина. Она не чувствовала своих конечностей, своего тела. В ней оставалось недостаточно жизни, чтобы закричать.
Темнота... тень. Тень мусоровозки, двигавшейся под жестяной крышей, подползавшей к контейнерам. Она почувствовала толчок, а затем...
...контейнер наклонился. Днище заскрежетало, перемещаясь по полу. Рывок...
...снова провал. Возвращение на поверхность. Контейнер наклонился еще больше, ее тело, которому она больше не принадлежала, сместилось к борту, прижавшись к засаленному металлу. Она услышала надсадный вой работающей гидравлики. Снова подступила темнота, и она попыталась пошевелиться, протестуя против этого. Угол наклона увеличился: теперь она видела снег и темноту, отдаленное мерцание тусклых огоньков. Голосовые связки по-прежнему отказывались повиноваться ей.
Зубы. Чрево мусоровозки. Она смотрела на челюсти перемалывающего механизма.
Видимо, она закричала. Организм должен был закричать и сделал это. Потом крик раздался снова...
Возможно, ей только так показалось. Контейнер продолжал подниматься по дуге, накреняя ее к мусороприемнику вместе с кучей отбросов. Огромная чаша с отбросами, поднесенная к жадной металлической пасти.
Крик рвался из нее.
Мелькнуло что-то вроде лица...
...шерстяная маска, одни лишь глаза, смотревшие на нее, когда контейнер поднялся до нужного уровня и она заскользила навстречу скрежещущим челюстям. Лицо, потрясенное, окаменевшее от ужаса...
Разинутая пасть. Ничто...
* * *
Он знал, что они не будут долго ждать. Они придут за ним.
Лок поерзал в кресле и снова посмотрел из большого окна кабинета Ван Грейнджера в направлении Феникса. Они скоро придут... Однако его оглушенные, издерганные нервы не могли воспринять угрозу. Он не мог встать со стула, выйти из комнаты или из дома. Ему пришлось вернуться в дом Грейнджера, хотя они могли догадаться, где он укрывается. Лок был обязан найти путеводную нить, какое-то объяснение происходящего или хотя бы подтверждение его нереальности...
Но он не нашел ничего, вообще ничего. Ни в сейфе, ни в архивных шкафах, ни в ящиках стола. Ни записей, ни деталей, ни планов, ни намеков. Он подавил усталый зевок. Компания Трейнджер – Тургенев" превратилась в канал сбыта героина, но единственным, с чего он мог начать, были угрозы Тяня и отчаянные, полубезумные увещевания старика в caлоне «скорой помощи», отвозившей его в палату интенсивной терапии. У Лока не было ничего иного, кроме предположения о коррупции в «Грейнджер Текнолоджиз».
Лишь фотоальбомы, которые сейчас лежали в беспорядке на" большом письменном столе. Моментальные снимки, аккуратно заправленные в целлофановые ячейки, разворачивавшиеся под его руками, словно кадры в старом документальном фильме. Бет, Билли, он сам, его родители вместе или порознь, Ван Грейнджер, сотни других лиц. На большинстве снимков Ван Грейнджер являл собой величественную, доминирующую фигуру, казавшуюся облаченной в мундир даже тогда, когда он отдыхал в шортах возле бассейна или склонялся над решеткой для барбекю.
Лок взглянул на часы. Четыре часа дня, а он все еще здесь, играет с фотоальбомами, словно начинающий фокусник. Но в шляпе не нашлось кролика. Ничто не говорило ему о прошлых событиях и о том, как они привели к убийству Билли, к убийству Бет. Он зажег сигарету; дым затхлым вкусом оседал на языке, от него першило в горле.
Лок попросил дворецкого не сообщать в полицию о взломе – по крайней мере, до завтра. Тот признал его временные полномочия хозяина дома, пожав плечами и не задавая лишних вопросов. Домохозяйка приготовила Локу сэндвичи. В остальном слуги избегали его. Сейчас они поехали в клинику навестить Ван Грейнджера, чье состояние, по словам врачей, оставалось стабильным.
Лок был один в доме. Горничная удалилась в свою квартирку над гаражом. Человек, присматривавший за бассейном, пришел и ушел, а садовник бродил где-то за домом, выпалывая из клумб пустынные колючки.
Лок смотрел на фотографии, словно приказывая изображенным на них людям заговорить, рассказать ему, что случилось. Солнце било в высокие окна, тихо бормотал кондиционер. Люди Тяня надеялись что-то найти – наркотики или хотя бы след, ведущий к наркотикам? Что именно?
Это означало, что Тянь знал очень немного. Лок расшевелил осиное гнездо, ничего не получив взамен. Теперь Тянь проинформирует своих партнеров... если он знает, кто они такие.
Лицо Грейнджера смотрело на него с фотографий. Тянь считал, что Грейнджер знает о героине. Когда очередная партия товара задержалась, он обратился непосредственно к тому, кого считал главой бизнеса. Почему? Если Тянь не знал, с кем ему надо контактировать, то у Лока еще оставалось немного времени, в течение которого он мог просочиться в организацию. Нужно вернуться в Вашингтон, побольше узнать о Тяне, о...
...о Тургеневе. О Пите Тургеневе, страх перед которым так одолел Ван Грейнджера в номере отеля «Джефферсон». Ван был напуган почти до смерти, раболепно унижаясь перед русским. «Грейнджер – Тургенев». Значит, так это происходило. Коррупция в компании Ван Грейнджера, в компании Билли... Они обосновались в Сибири и взяли Тургенева в партнеры. Тот в свою очередь нашел алчных людей, которых мог использовать и использовал.
Пит Тургенев знал обо всем. Какую бы роль он ни играл, какие бы приказы ни отдавал, именно Тургенев стоял за всем происходящим. Не только его люди – именно он сам. Он напугал Билли на вечеринке, напугал Ван Грейнджера в отеле. В машине «скорой помощи» старик пытался предупредить Лока о Тургеневе.
Руки Лока то и дело сжимались в кулаки. Он глубоко затянулся сигаретой, выдохнув дым к потолку. Его лицо исказилось от муки и бессильной ярости. Он потратил почти целый день и лишь встревожил врага. Как глупо...
Закрыв глаза, он сразу же увидел лицо Тургенева – тусклую сверхплотную звезду, контролирующую орбиты и движение других лиц в его сознании: Ван Грейнджера, Билли, Тяня и, наконец, Бет.
Он, Билли и Тургенев... Лок открыл глаза и заглянул в один из альбомов. Вот они, вся троица, в Афганистане. Настоящее большое приключение для смелых ребят. В своем роде чистая война после этической неразберихи Вьетнама. Они с Билли работали на Компанию, снабжали моджахедов «стингерами», сшибавшими боевые МИГи в горах и вокруг Кабула. Он, Билли и Тургенев после объявления об уходе русских из Афганистана. Они собрались вместе, чтобы обсудить прекращение тюставок оружия, безопасные проходы для войск, обмен пленными. Коллеги по оружию, такие, какими они были, одетые в мешковатые брюки и головные повязки, небритые, худые и смеющиеся.
Наркотики в изобилии имелись в Афганистане. Русские не раз проводили контрабандные операции. Армия и КГБ были причастны к этому – так же, как и люди из Компании, занимавшиеся тем же делом. Было совершенно очевидно, что именно тогда Тургенев и начал заниматься наркобизнесом. Лок хлопнул себя по лбу. Да, именно в те годы Тургенев приобрел капитал, превративший его в бизнесмена, в качестве которого он и встретил «Грейнджер Текнолоджиз» в Сибири. Губы Лока изогнулись в улыбке. Все совпадало.
Он снова посмотрел на лицо Тургенева.
После Афганистана Билли покинул ЦРУ и возглавил «Грейнджер Текнолоджиз». Ван Грейнджер выразил желание работать исключительно в Фонде Грейнджера, являвшемся благотворительной ветвью компании. Лок вернулся в госдепартамент. А затем все это и началось, как нарыв, зреющий под кожей. Вскоре после основания «Грейнджер-Тургенев» в компанию проникла коррупция.
Под его рукой лежал снимок Ван Грейнджера в военной форме. На обороте значилось: «Вьетнам, 1974 г.» Ван Грейнджер снова вступил в армию, хотя «Грейнджер Текнолоджиз» нуждалась в нем. С середины шестидесятых компания сильно хромала. Она пробавлялась небольшими контрактами, расплачивалась по одним ссудам и брала новые. Все выглядело так, словно дело идет ко дну, но Ван Грейнджера это не волновало: он схватил национальный флаг и ринулся в бой. В итоге он дослужился до командира подразделения сил специального назначения.
Затем резкий рост цен на нефть в середине семидесятых снова сделал компании вроде «Грейнджер Текнолоджиз» необходимыми для разведки залежей. Ван Грейнджер вернулся из Вьетнама и со всей новообретенной солдатской безжалостностью перетряхнул компанию меньше чем за год. Серии ночных атак и предрассветных рейдов снова вознесли его на вершину, выдвинули его в первые ряды рвущихся в Сибирь после распада Советского Союза. Ван, смотревший с фотографии, позировал в парадном мундире перед пузатым С-130, медали ярко сверкали у него на груди.
И все это лишь ради того, чтобы оказаться в палате интенсивной терапии испуганным и сломленным стариком с ускользнувшей из-под ног почвой, у которого убили сына, убили невестку... Из-за героина. Из-за «красной лошади».
Лок рывком поднялся на ноги, остро ощущая перед окнами свою уязвимость. Феникс затянуло дымкой жары и смога. Высоко в небе, словно ранняя звезда, мигал пролетающий самолет. Нужно вернуться в Вашингтон. Записи Компании... Он должен проверить Тургенева. Лок подумал о Бобе Кауфмане, с которым он встретился в баре отеля «Мэйфлауэр» в тот день, когда убили Бет. Кауфман все еще работал в ЦРУ, и Лок мог убедить его показать секретные архивы. В госдепартаменте тоже хранились материалы, которые могли пригодиться. Он нуждался в информации. Он хотел получить доказательства, прежде чем идти за головой Тургенева...
Или прежде чем Тургенев придет за его головой.
7. Свободные предприниматели
Гофрированная жесть гремела под порывами ветра. Марфа больше не дрожала. Хотя она могла видеть, кроме этого у нее не осталось никаких ощущений – лишь необычайно медленное и затрудненное осознание того, что ее окружало.
Отбросы. Она была погружена в гниющие отбросы. Она чувствовала их запах повсюду вокруг себя. Она... воняла. Тусклый свет снова вернулся в игольное ушко над ее головой. Ее бросили замерзать.
...Мусорный контейнер. Большой мусорный ящик. Она замерзала на дне огромного контейнера, наполовину погребенная под отбросами, со связанными руками... Усилие, потребовавшееся для этого осознания, истощило ее силы. Она разомкнула потрескавшиеся губы, собираясь закричать, но либо не смогла издать ни звука, либо снова потеряла сознание.
* * *
Воронцов лежал в темноте, глядя на отсветы автомобильных фар, ползущие по потолку его комнаты под шум редких автомобилей. В спальне было холодно, сигаретный дымок казался едким и резким, как дым костра. Кончик сигареты то вспыхивал, то тускнел.
«Как моя совесть», – мрачно подумал он, взглянув на окурок, прежде чем потушить его в стеклянной пепельнице на ночном столике.
Было уже далеко за полночь, и старый дом погрузился в тишину. Квартира Воронцова располагалась на втором этаже, который считался лучшим в здании, выстроенном еще до революции. Мимо проехал тяжелый грузовик, и оконное стекло тонко задребезжало. Воронцов мог получить более современную квартиру, с лучшей отделкой, даже с большим количеством комнат. Он мог бы получить довольно роскошные апартаменты в современном жилом комплексе вместе со старшими офицерами и правительственными чиновниками – так же, как и его шеф, который недавно переехал из этого дома. Но он предпочел старый дом, одинокий среди более современных зданий, словно вышедший из обветшавших кварталов старого города и заблудившийся на полпути. Крыша протекала, фасад нуждался в ремонте, но у городских властей не было денег.
Он не имел ничего общего с другими жильцами – мелким гражданским служащим, любовницей местного бизнесмена с грудным ребенком, молодой парой, жившей на верхнем этаже над ним. Жена танцевала в одном из клубов... танцевала? Снимала с себя одежду, пока он наигрывал на пианино джазовые мелодии для удовольствия публики. И все же Воронцову нравился джаз.
Он ценил это место больше любого другого. Сейчас он мысленно перечислял недостатки своего жилья и дистанцировался от него лишь потому, что его шеф принес в этот дом атмосферу официальности и коррумпированности. Он вторгся в личную жизнь Воронцова.
* * *
...Опустившись на стул, шеф постоянно вертелся, словно уклоняясь от часто летевших невидимых снарядов. Так продолжалось все десять минут, пока они разговаривали. Шеф стискивал в руках свою меховую шапку, словно пытаясь выжать ее досуха или задушить маленького пушного зверька, которым она когда-то была. «Ты ведешь себя осторожно, Алексей, не так ли?» Снова и снова, как престарелая тетушка. Как будто Воронцов нуждался в профилактическом осмотре каждый раз после рабочего дня в городе... Впрочем, возможно, это необходимая предосторожность, подумал Воронцов с улыбкой, улыбаясь, несмотря на свое раздражение. Никакого реального проникновения в криминальный мир, никаких реальных результатов, лишь игры вокруг да около... Работа с преступлением напоминала половое сношение в презервативе.
Шеф УВД Нового Уренгоя пришел убедиться в том, что Воронцов не наступает никому на мозоли, особенно Бакунину. Наверное, кто-то забеспокоился после облавы на бордель, – кто-то, не присутствовавший там, но собиравшийся вскоре появиться и не желавший неприятностей от милиции. Шеф частенько передавал подобные намеки. Иногда это казалось его единственным занятием: информация в обмен на подарки, загородную дачу, новенький автомобиль, драгоценности для его сварливой жены... Воронцову было трудно презирать его – шеф был мягким, чувствительным человеком, ошеломленный переменами в России, находившийся под башмаком у собственной жены. Его коррумпированность печалила его самого не меньше, чем Воронцова.
И это лишь немногим хуже, признал майор, закурив другую сигарету, чем быть молчаливым свидетелем продажности других. Жить по совести означало нечто большее, чем держать нос по ветру и никуда не соваться.
Воронцов вздохнул. В желудке у него урчало от бутербродов с сыром, съеденных после возвращения домой, и от пива, выпитого у Паньшина. Обычный ночной самоанализ не причинял ему неудобств, привычная бессонница раздражала не так сильно, как раньше. Он почти примирился с собой. Тихое отчаяние его шефа наполняло Воронцова самодовольством, словно помещая его на более высокую моральную ступень в иерархии Нового Уренгоя.
Кроме того, калитка приоткрылась, хотя и совсем чуть-чуть. Эпицентр наркобизнеса переместился ближе к Шнейдеру и, может быть, даже к Валерию Паньшину. Касьян мог оказаться убийцей Роулса, и Воронцов чувствовал себя вправе снова заняться делом американца, так как теперь Роулс был связан с доктором Шнейдером.
Он продолжал курить, ощущая жалость к своему шефу и благодушно потакая собственным чувствам. Старый дом скрипел под порывами вьюги. Снаружи проносились редкие автомобили, один раз заплакал ребенок. Воронцов глубоко вздохнул и потушил сигарету.
Когда в половине третьего зазвонил телефон, он еще не спал.
– Воронцов.
В трубке сильно потрескивало.
– Товарищ майор, это Голудин! – голос был слабым и отдаленным, хотя и срывался на крик. – Голудин!
– В чем дело? Сейчас половина третьего ночи!
– Марфа... – услышал он. – Мы не можем ее найти. Она пропала, товарищ майор!
– Что? – Воронцову внезапно стало очень холодно.
– ...метель. Она ушла в метель, собиралась проверить склад и не вернулась. Были высланы поисковые группы, но ее нигде нет! – в голосе Голудина появились истерические нотки.
– Найдите ее! – отрезал Воронцов. – Делайте что хотите, но разыщите ее!
Он бросил трубку и согнулся на постели от неожиданной рези в желудке. Метель или нет, но это была вражеская акция, а не случайность. Марфа не заблудилась, она исчезла. Ее убрали.
Реальность случившегося лишила Воронцова остатков благодушия, оставив взамен лишь неопределенность и сосущий страх. По всей вероятности, Марфа не просто пропала. Она была мертва.
* * *
Шум. Настойчивый, оглушительный. Казалось, она находится под водой. Шум напоминал рев морского прибоя. Ее глаза раскрылись, и она смутно увидела гофрированную жестяную крышу. Она не слышала ветра, но могла различить снег перед своими глазами. Холод. Ей было холодно. Она посмотрела на косо нависавшую крышу контейнера и увидела тень, медленно ползущую по ней.
Ужас, подобный черной волне, заставил крошечный огонек ее сознания затрепетать, как пламя свечи. Потом она увидела борта мусорного ящика и вспомнила, где находится. Вспомнила, что лежит в отбросах. Память напоминала ей о запахах тухлого мяса, гнилых овощей.
Она цеплялась за островок угасающего сознания, боролась с накатывающейся чернотой. Шум усилился, как будто ее голова вынырнула из-под воды.
Теперь она узнала звук.
...Медленно, с ужасом. Это был грохот крушащих, перемалывающих челюстей механизма мусоровозки. Она даже могла думать об этом. Ее... затянет... в мясорубку... похоронена в тундре... Мысли кружились, как водоворот, как снег, залетавший под гофрированную жестяную крышу площадки, где стояли контейнеры. Она пошевелила губами. Похоже, во рту не было кляпа, но что-то заполняло его, так что она не могла издать ни звука. Ее челюсть застыла, словно разинутый рот мертвого осетра, которого она однажды видела на прилавке магазина. Она не чувствовала своих конечностей, своего тела. В ней оставалось недостаточно жизни, чтобы закричать.
Темнота... тень. Тень мусоровозки, двигавшейся под жестяной крышей, подползавшей к контейнерам. Она почувствовала толчок, а затем...
...контейнер наклонился. Днище заскрежетало, перемещаясь по полу. Рывок...
...снова провал. Возвращение на поверхность. Контейнер наклонился еще больше, ее тело, которому она больше не принадлежала, сместилось к борту, прижавшись к засаленному металлу. Она услышала надсадный вой работающей гидравлики. Снова подступила темнота, и она попыталась пошевелиться, протестуя против этого. Угол наклона увеличился: теперь она видела снег и темноту, отдаленное мерцание тусклых огоньков. Голосовые связки по-прежнему отказывались повиноваться ей.
Зубы. Чрево мусоровозки. Она смотрела на челюсти перемалывающего механизма.
Видимо, она закричала. Организм должен был закричать и сделал это. Потом крик раздался снова...
Возможно, ей только так показалось. Контейнер продолжал подниматься по дуге, накреняя ее к мусороприемнику вместе с кучей отбросов. Огромная чаша с отбросами, поднесенная к жадной металлической пасти.
Крик рвался из нее.
Мелькнуло что-то вроде лица...
...шерстяная маска, одни лишь глаза, смотревшие на нее, когда контейнер поднялся до нужного уровня и она заскользила навстречу скрежещущим челюстям. Лицо, потрясенное, окаменевшее от ужаса...
Разинутая пасть. Ничто...
* * *
Он знал, что они не будут долго ждать. Они придут за ним.
Лок поерзал в кресле и снова посмотрел из большого окна кабинета Ван Грейнджера в направлении Феникса. Они скоро придут... Однако его оглушенные, издерганные нервы не могли воспринять угрозу. Он не мог встать со стула, выйти из комнаты или из дома. Ему пришлось вернуться в дом Грейнджера, хотя они могли догадаться, где он укрывается. Лок был обязан найти путеводную нить, какое-то объяснение происходящего или хотя бы подтверждение его нереальности...
Но он не нашел ничего, вообще ничего. Ни в сейфе, ни в архивных шкафах, ни в ящиках стола. Ни записей, ни деталей, ни планов, ни намеков. Он подавил усталый зевок. Компания Трейнджер – Тургенев" превратилась в канал сбыта героина, но единственным, с чего он мог начать, были угрозы Тяня и отчаянные, полубезумные увещевания старика в caлоне «скорой помощи», отвозившей его в палату интенсивной терапии. У Лока не было ничего иного, кроме предположения о коррупции в «Грейнджер Текнолоджиз».
Лишь фотоальбомы, которые сейчас лежали в беспорядке на" большом письменном столе. Моментальные снимки, аккуратно заправленные в целлофановые ячейки, разворачивавшиеся под его руками, словно кадры в старом документальном фильме. Бет, Билли, он сам, его родители вместе или порознь, Ван Грейнджер, сотни других лиц. На большинстве снимков Ван Грейнджер являл собой величественную, доминирующую фигуру, казавшуюся облаченной в мундир даже тогда, когда он отдыхал в шортах возле бассейна или склонялся над решеткой для барбекю.
Лок взглянул на часы. Четыре часа дня, а он все еще здесь, играет с фотоальбомами, словно начинающий фокусник. Но в шляпе не нашлось кролика. Ничто не говорило ему о прошлых событиях и о том, как они привели к убийству Билли, к убийству Бет. Он зажег сигарету; дым затхлым вкусом оседал на языке, от него першило в горле.
Лок попросил дворецкого не сообщать в полицию о взломе – по крайней мере, до завтра. Тот признал его временные полномочия хозяина дома, пожав плечами и не задавая лишних вопросов. Домохозяйка приготовила Локу сэндвичи. В остальном слуги избегали его. Сейчас они поехали в клинику навестить Ван Грейнджера, чье состояние, по словам врачей, оставалось стабильным.
Лок был один в доме. Горничная удалилась в свою квартирку над гаражом. Человек, присматривавший за бассейном, пришел и ушел, а садовник бродил где-то за домом, выпалывая из клумб пустынные колючки.
Лок смотрел на фотографии, словно приказывая изображенным на них людям заговорить, рассказать ему, что случилось. Солнце било в высокие окна, тихо бормотал кондиционер. Люди Тяня надеялись что-то найти – наркотики или хотя бы след, ведущий к наркотикам? Что именно?
Это означало, что Тянь знал очень немного. Лок расшевелил осиное гнездо, ничего не получив взамен. Теперь Тянь проинформирует своих партнеров... если он знает, кто они такие.
Лицо Грейнджера смотрело на него с фотографий. Тянь считал, что Грейнджер знает о героине. Когда очередная партия товара задержалась, он обратился непосредственно к тому, кого считал главой бизнеса. Почему? Если Тянь не знал, с кем ему надо контактировать, то у Лока еще оставалось немного времени, в течение которого он мог просочиться в организацию. Нужно вернуться в Вашингтон, побольше узнать о Тяне, о...
...о Тургеневе. О Пите Тургеневе, страх перед которым так одолел Ван Грейнджера в номере отеля «Джефферсон». Ван был напуган почти до смерти, раболепно унижаясь перед русским. «Грейнджер – Тургенев». Значит, так это происходило. Коррупция в компании Ван Грейнджера, в компании Билли... Они обосновались в Сибири и взяли Тургенева в партнеры. Тот в свою очередь нашел алчных людей, которых мог использовать и использовал.
Пит Тургенев знал обо всем. Какую бы роль он ни играл, какие бы приказы ни отдавал, именно Тургенев стоял за всем происходящим. Не только его люди – именно он сам. Он напугал Билли на вечеринке, напугал Ван Грейнджера в отеле. В машине «скорой помощи» старик пытался предупредить Лока о Тургеневе.
Руки Лока то и дело сжимались в кулаки. Он глубоко затянулся сигаретой, выдохнув дым к потолку. Его лицо исказилось от муки и бессильной ярости. Он потратил почти целый день и лишь встревожил врага. Как глупо...
Закрыв глаза, он сразу же увидел лицо Тургенева – тусклую сверхплотную звезду, контролирующую орбиты и движение других лиц в его сознании: Ван Грейнджера, Билли, Тяня и, наконец, Бет.
Он, Билли и Тургенев... Лок открыл глаза и заглянул в один из альбомов. Вот они, вся троица, в Афганистане. Настоящее большое приключение для смелых ребят. В своем роде чистая война после этической неразберихи Вьетнама. Они с Билли работали на Компанию, снабжали моджахедов «стингерами», сшибавшими боевые МИГи в горах и вокруг Кабула. Он, Билли и Тургенев после объявления об уходе русских из Афганистана. Они собрались вместе, чтобы обсудить прекращение тюставок оружия, безопасные проходы для войск, обмен пленными. Коллеги по оружию, такие, какими они были, одетые в мешковатые брюки и головные повязки, небритые, худые и смеющиеся.
Наркотики в изобилии имелись в Афганистане. Русские не раз проводили контрабандные операции. Армия и КГБ были причастны к этому – так же, как и люди из Компании, занимавшиеся тем же делом. Было совершенно очевидно, что именно тогда Тургенев и начал заниматься наркобизнесом. Лок хлопнул себя по лбу. Да, именно в те годы Тургенев приобрел капитал, превративший его в бизнесмена, в качестве которого он и встретил «Грейнджер Текнолоджиз» в Сибири. Губы Лока изогнулись в улыбке. Все совпадало.
Он снова посмотрел на лицо Тургенева.
После Афганистана Билли покинул ЦРУ и возглавил «Грейнджер Текнолоджиз». Ван Грейнджер выразил желание работать исключительно в Фонде Грейнджера, являвшемся благотворительной ветвью компании. Лок вернулся в госдепартамент. А затем все это и началось, как нарыв, зреющий под кожей. Вскоре после основания «Грейнджер-Тургенев» в компанию проникла коррупция.
Под его рукой лежал снимок Ван Грейнджера в военной форме. На обороте значилось: «Вьетнам, 1974 г.» Ван Грейнджер снова вступил в армию, хотя «Грейнджер Текнолоджиз» нуждалась в нем. С середины шестидесятых компания сильно хромала. Она пробавлялась небольшими контрактами, расплачивалась по одним ссудам и брала новые. Все выглядело так, словно дело идет ко дну, но Ван Грейнджера это не волновало: он схватил национальный флаг и ринулся в бой. В итоге он дослужился до командира подразделения сил специального назначения.
Затем резкий рост цен на нефть в середине семидесятых снова сделал компании вроде «Грейнджер Текнолоджиз» необходимыми для разведки залежей. Ван Грейнджер вернулся из Вьетнама и со всей новообретенной солдатской безжалостностью перетряхнул компанию меньше чем за год. Серии ночных атак и предрассветных рейдов снова вознесли его на вершину, выдвинули его в первые ряды рвущихся в Сибирь после распада Советского Союза. Ван, смотревший с фотографии, позировал в парадном мундире перед пузатым С-130, медали ярко сверкали у него на груди.
И все это лишь ради того, чтобы оказаться в палате интенсивной терапии испуганным и сломленным стариком с ускользнувшей из-под ног почвой, у которого убили сына, убили невестку... Из-за героина. Из-за «красной лошади».
Лок рывком поднялся на ноги, остро ощущая перед окнами свою уязвимость. Феникс затянуло дымкой жары и смога. Высоко в небе, словно ранняя звезда, мигал пролетающий самолет. Нужно вернуться в Вашингтон. Записи Компании... Он должен проверить Тургенева. Лок подумал о Бобе Кауфмане, с которым он встретился в баре отеля «Мэйфлауэр» в тот день, когда убили Бет. Кауфман все еще работал в ЦРУ, и Лок мог убедить его показать секретные архивы. В госдепартаменте тоже хранились материалы, которые могли пригодиться. Он нуждался в информации. Он хотел получить доказательства, прежде чем идти за головой Тургенева...
Или прежде чем Тургенев придет за его головой.
7. Свободные предприниматели
Над бетоном завывал ветер, швырявший снег в открытую дверь вертолета и на носилки, где лежала Марфа, накрытая красным одеялом и пристегнутая ремнями. Цветом и фактурой ее лицо напоминало кусок хорошо размятого белого пластилина. Лицо Воронцова, если бы ее взгляд смог сфокусироваться на нем, выглядело бы постаревшим и виноватым. И еще она могла бы прочесть облегчение в его прищуренных от ветра глазах. Врачи сказали, что она поправится. Физически поправится. Воронцов не знал, справится ли ее психика с тем, что ей пришлось пережить.
Немного утешало то, что ее не изнасиловали. В нападении на Марфу не просматривалось никаких животных мотивов или личной ненависти. Единственной целью было избавиться от нее», поскольку она служила в милиции и задавала вопросы об умершем иранце.
Одним словом, ей сильно повезло.
Воронцов поежился, торопливо шагая рядом с носилками через ярко освещенную посадочную площадку, где приземлился вертолет со скважины № 47.
Зрение Марфы оставалось затуманенным. Тени, словно призраки, мелькали где-то на периферии. Ощущение движения напоминало ей неумолимое скольжение в пасть мусоровозки. Она по-прежнему не помнила ни рук, удержавших ее, ни даже крика, раздавшегося из темной дыры рта в вязаном шлеме. Водитель в последний момент успел остановить вывал мусора. Она видела глаза человека – те же самые потрясенные глаза, которые смотрели на нее сверху вниз, когда она в последний раз потеряла сознание.
Потом не осталось ничего, кроме рук, растиравших, тянувших, постукивавших ее, словно руки злобных детей, играющих с дешевой куклой. Потом ее словно охватило пламя и она начала кричать. Потом ее обступили какие-то фигуры, темные и светлые, но все мигающие, словно пламя свечи. Утешительное воркование, словно они обращались к ребенку или дебилу... Снова жжение, снова крики. Затем ветер, мороз и рев вертолетной турбины.
А теперь Воронцов, шагающий рядом с носилками. Она была... жива. Ветер, снег, холод, словно пощечины, хлестали по ее онемевшим щекам. Она увидела над собой потолок. Лицо Воронцова прояснилось, и что-то обожгло ей щеку. Слезы?
Воронцов смотрел на ее лицо, и чувство вины вернулось к нему, как острая резь в желудке. Он нагнулся к ней и неуклюже погладил ее руку, лежавшую под одеялом. Теперь ее лицо было не таким серым, но более напряженным, как будто она отчаянно пыталась что-то сказать. Она открыла рот и сразу же застучала зубами. Из глаз Воронцова, смущая его, продолжали течь слезы.
Они вышли на другую сторону небольшого терминала, где из-за летящего снега пробивался голубой огонек мигалки «скорой помощи». Воронцов продолжал гладить руку Марфы, пока тележку с носилками вкатывали в салон машины. Утренний сумрак окутывал город, скрывая все. Воронцов забрался в машину и сел рядом с тележкой, двумя санитарами и врачом, сопровождавшими Марфу от скважины № 47.
Этот самый врач сообщил Воронцову по телефону, что тепло от разлагающихся отбросов спасло Марфе жизнь. Она находилась на грани гибели. Воронцов оглянулся через плечо на мрачное, испуганное лицо Голудина, оставшегося снаружи. Голудин был ни в чем не виноват, но Воронцову в его потрясении требовалось кого-то обвинить, распечь кого-то.
Кто-то дернул майора за рукав. Он опустил взгляд. Лицо Марфы ожило: на нем появилось выражение мольбы и тупой настойчивости. Ее голос, когда она заговорила, напоминал хриплое воронье карканье.
– Московский Центр, – разобрал он и согласно кивнул. Бледная рука продолжала цепляться за его рукав. Врач хотел было вмешаться, но взгляд Воронцова остановил его. Что бы это ни было, оно имело большое значение для Марфы.
– Вышли фотографию... иранцев, – она выкрикнула последнее слово, словно обращаясь к глухому. – Внешняя разведка, Дмитрий Оберов... Оберов. Скажи, что нужно опознать этого человека, немедленно!
Воронцов понимающе кивнул, затем встал и распахнул дверцу машины. Оберов был экс-любовником Марфы. Воронцов помнил эту фамилию, случайно упомянутую Марфой в момент откровенности, как нечто не имеющее значения. Полковник службы внешней разведки, новой русской «Интеллиджентс сервис». Оберов пережил все потрясения и путчи, и даже с выгодой для себя.
Голудин с надеждой посмотрел на него, как пес, ожидающий прощения.
– Возвращайся в отдел, – резко сказал Воронцов. – Вышли по факсу фотографии иранца в Москву, лично полковнику Дмитрию Оберову. Крайне срочно. Немедленно требуется опознание. Все ясно?
– Да, товарищ майор.
– Тогда езжай. Ответ мне нужен сегодня!
Голудин побежал к автомобилю Воронцова, поймав на ходу брошенные ключи. Воронцову на мгновение показалось, будто он видит виляющий хвост. Он забрался обратно на откидной стул и сразу же сообщил Марфе, что ее просьба выполнена.
– Поехали! – крикнул он.
* * *
Гнев по-прежнему кипел в душе Люка, когда он выехал на шоссе Долли Мэдисон после визита в Лэнгли. Лок был уверен, что за ним следят. Следят от штаб-квартиры ЦРУ? Выехав из Джорджтауна, он тщательно убедился в отсутствии слежки по пути в Лэнгли.
Очень тщательно... но теперь серый «лексус», как привязанный, держался сзади. За Локом ехали два автомобиля и большой трейлер, а сзади, точно придерживаясь его скорости...
Он разогнался, а затем притормозил, просто для проверки. Сзади, за пеленой моросящего дождя, «лексус» повторил его маневр.
Затем трейлер перестроился в другой ряд и начал обгонять Лока. Брызги, летевшие из-под его колес, залепили ветровое стекло. Лок переключил «дворники» на ускоренный режим, и его гнев на несколько секунд сосредоточился на дожде и на водителе трейлера, прежде чем вернуться к Бобу Кауфману.
Сотрудник ЦРУ отказался помочь ему. Архивы были либо уничтожены, либо заново засекречены. Нет, он не может обеспечить допуск. Извини, парень, но это не твое дело, верно?
Et cetera? Et cetera... «Потерял память, Джон? – Кауфман ухмыльнулся своей шутке. – Почему именно Пит Тургенев? Ты же уже знаком с этим парнем. И если ты не скажешь мне, зачем это тебе понадобилось, я не смогу тебе помочь».
Лок увеличил скорость, чтобы обогнать трейлер. Ветровое стекло немного прояснилось, но потом трейлер, словно соревнуясь с ним под усиливавшимся дождем, снова выехал вперед, и ветровое стекло Лока снова залепила грязь. В зеркале заднего вида «лексус» поддерживал прежнюю дистанцию – через два автомобиля за ним. Лок судорожно вцепился в руль. От Вашингтона его отделяла еще дюжина миль – должен ли он привести их к своей квартире? Кто они такие, черт побери?
Он вспомнил лицо Кауфмана, помахавшего ему рукой, когда он покидал комплекс Лэнгли, напряженное и отяжелевшее, словно предупреждавшее его о чем-то. Лок покачал головой и притормозил, позволяя трейлеру проехать вперед. Движение было не слишком оживленным. С деревьев, выстроившихся вдоль автострады и поникших от дождя, облетали последние золотистые листья. Фургон, казалось, утащил морось за собой, и ветровое стекло просветлело, как будто в темной комнате открылась дверь. «Лексус» по-прежнему оставался позади, за двумя автомобилями.
Это не может быть «хвостом», пущенным Кауфманом по его следу. Тургенев... Или Тянь? Глаза Кауфмана сузились, когда Лок назвал имя вьетнамца, однако Боб заявил, что не знает такого человека. Проверив архивы, Кауфман обнаружил, что дело Тяня уничтожено, дело Тургенева снова засекречено и доступа к нему нет. Но Кауфман знал Тяня: звук этого имени отозвался в его взгляде вспышкой мгновенного понимания и подозрительности. Почему?
Трейлер снова замедлил ход, и Лок решил обойти его справа. Дождь усиливался. Лок почти не спал после перелета из Феникса. Никто не следил за ним там или по дороге от аэропорта – за это он мог ручаться.
Немного утешало то, что ее не изнасиловали. В нападении на Марфу не просматривалось никаких животных мотивов или личной ненависти. Единственной целью было избавиться от нее», поскольку она служила в милиции и задавала вопросы об умершем иранце.
Одним словом, ей сильно повезло.
Воронцов поежился, торопливо шагая рядом с носилками через ярко освещенную посадочную площадку, где приземлился вертолет со скважины № 47.
Зрение Марфы оставалось затуманенным. Тени, словно призраки, мелькали где-то на периферии. Ощущение движения напоминало ей неумолимое скольжение в пасть мусоровозки. Она по-прежнему не помнила ни рук, удержавших ее, ни даже крика, раздавшегося из темной дыры рта в вязаном шлеме. Водитель в последний момент успел остановить вывал мусора. Она видела глаза человека – те же самые потрясенные глаза, которые смотрели на нее сверху вниз, когда она в последний раз потеряла сознание.
Потом не осталось ничего, кроме рук, растиравших, тянувших, постукивавших ее, словно руки злобных детей, играющих с дешевой куклой. Потом ее словно охватило пламя и она начала кричать. Потом ее обступили какие-то фигуры, темные и светлые, но все мигающие, словно пламя свечи. Утешительное воркование, словно они обращались к ребенку или дебилу... Снова жжение, снова крики. Затем ветер, мороз и рев вертолетной турбины.
А теперь Воронцов, шагающий рядом с носилками. Она была... жива. Ветер, снег, холод, словно пощечины, хлестали по ее онемевшим щекам. Она увидела над собой потолок. Лицо Воронцова прояснилось, и что-то обожгло ей щеку. Слезы?
Воронцов смотрел на ее лицо, и чувство вины вернулось к нему, как острая резь в желудке. Он нагнулся к ней и неуклюже погладил ее руку, лежавшую под одеялом. Теперь ее лицо было не таким серым, но более напряженным, как будто она отчаянно пыталась что-то сказать. Она открыла рот и сразу же застучала зубами. Из глаз Воронцова, смущая его, продолжали течь слезы.
Они вышли на другую сторону небольшого терминала, где из-за летящего снега пробивался голубой огонек мигалки «скорой помощи». Воронцов продолжал гладить руку Марфы, пока тележку с носилками вкатывали в салон машины. Утренний сумрак окутывал город, скрывая все. Воронцов забрался в машину и сел рядом с тележкой, двумя санитарами и врачом, сопровождавшими Марфу от скважины № 47.
Этот самый врач сообщил Воронцову по телефону, что тепло от разлагающихся отбросов спасло Марфе жизнь. Она находилась на грани гибели. Воронцов оглянулся через плечо на мрачное, испуганное лицо Голудина, оставшегося снаружи. Голудин был ни в чем не виноват, но Воронцову в его потрясении требовалось кого-то обвинить, распечь кого-то.
Кто-то дернул майора за рукав. Он опустил взгляд. Лицо Марфы ожило: на нем появилось выражение мольбы и тупой настойчивости. Ее голос, когда она заговорила, напоминал хриплое воронье карканье.
– Московский Центр, – разобрал он и согласно кивнул. Бледная рука продолжала цепляться за его рукав. Врач хотел было вмешаться, но взгляд Воронцова остановил его. Что бы это ни было, оно имело большое значение для Марфы.
– Вышли фотографию... иранцев, – она выкрикнула последнее слово, словно обращаясь к глухому. – Внешняя разведка, Дмитрий Оберов... Оберов. Скажи, что нужно опознать этого человека, немедленно!
Воронцов понимающе кивнул, затем встал и распахнул дверцу машины. Оберов был экс-любовником Марфы. Воронцов помнил эту фамилию, случайно упомянутую Марфой в момент откровенности, как нечто не имеющее значения. Полковник службы внешней разведки, новой русской «Интеллиджентс сервис». Оберов пережил все потрясения и путчи, и даже с выгодой для себя.
Голудин с надеждой посмотрел на него, как пес, ожидающий прощения.
– Возвращайся в отдел, – резко сказал Воронцов. – Вышли по факсу фотографии иранца в Москву, лично полковнику Дмитрию Оберову. Крайне срочно. Немедленно требуется опознание. Все ясно?
– Да, товарищ майор.
– Тогда езжай. Ответ мне нужен сегодня!
Голудин побежал к автомобилю Воронцова, поймав на ходу брошенные ключи. Воронцову на мгновение показалось, будто он видит виляющий хвост. Он забрался обратно на откидной стул и сразу же сообщил Марфе, что ее просьба выполнена.
– Поехали! – крикнул он.
* * *
Гнев по-прежнему кипел в душе Люка, когда он выехал на шоссе Долли Мэдисон после визита в Лэнгли. Лок был уверен, что за ним следят. Следят от штаб-квартиры ЦРУ? Выехав из Джорджтауна, он тщательно убедился в отсутствии слежки по пути в Лэнгли.
Очень тщательно... но теперь серый «лексус», как привязанный, держался сзади. За Локом ехали два автомобиля и большой трейлер, а сзади, точно придерживаясь его скорости...
Он разогнался, а затем притормозил, просто для проверки. Сзади, за пеленой моросящего дождя, «лексус» повторил его маневр.
Затем трейлер перестроился в другой ряд и начал обгонять Лока. Брызги, летевшие из-под его колес, залепили ветровое стекло. Лок переключил «дворники» на ускоренный режим, и его гнев на несколько секунд сосредоточился на дожде и на водителе трейлера, прежде чем вернуться к Бобу Кауфману.
Сотрудник ЦРУ отказался помочь ему. Архивы были либо уничтожены, либо заново засекречены. Нет, он не может обеспечить допуск. Извини, парень, но это не твое дело, верно?
Et cetera? Et cetera... «Потерял память, Джон? – Кауфман ухмыльнулся своей шутке. – Почему именно Пит Тургенев? Ты же уже знаком с этим парнем. И если ты не скажешь мне, зачем это тебе понадобилось, я не смогу тебе помочь».
Лок увеличил скорость, чтобы обогнать трейлер. Ветровое стекло немного прояснилось, но потом трейлер, словно соревнуясь с ним под усиливавшимся дождем, снова выехал вперед, и ветровое стекло Лока снова залепила грязь. В зеркале заднего вида «лексус» поддерживал прежнюю дистанцию – через два автомобиля за ним. Лок судорожно вцепился в руль. От Вашингтона его отделяла еще дюжина миль – должен ли он привести их к своей квартире? Кто они такие, черт побери?
Он вспомнил лицо Кауфмана, помахавшего ему рукой, когда он покидал комплекс Лэнгли, напряженное и отяжелевшее, словно предупреждавшее его о чем-то. Лок покачал головой и притормозил, позволяя трейлеру проехать вперед. Движение было не слишком оживленным. С деревьев, выстроившихся вдоль автострады и поникших от дождя, облетали последние золотистые листья. Фургон, казалось, утащил морось за собой, и ветровое стекло просветлело, как будто в темной комнате открылась дверь. «Лексус» по-прежнему оставался позади, за двумя автомобилями.
Это не может быть «хвостом», пущенным Кауфманом по его следу. Тургенев... Или Тянь? Глаза Кауфмана сузились, когда Лок назвал имя вьетнамца, однако Боб заявил, что не знает такого человека. Проверив архивы, Кауфман обнаружил, что дело Тяня уничтожено, дело Тургенева снова засекречено и доступа к нему нет. Но Кауфман знал Тяня: звук этого имени отозвался в его взгляде вспышкой мгновенного понимания и подозрительности. Почему?
Трейлер снова замедлил ход, и Лок решил обойти его справа. Дождь усиливался. Лок почти не спал после перелета из Феникса. Никто не следил за ним там или по дороге от аэропорта – за это он мог ручаться.