Страница:
– Воронцов, какого дьявола ты собираешься этим добиться? – пролаял Бакунин. – У тебя ничего не выйдет!
Воронцов заметил довольную улыбку, промелькнувшую на губах Тургенева. За окном кабины появилась черная точка вертолета. Она медленно приближалась и одновременно поднималась, скорее осуществляя наблюдательный маневр, чем готовясь к атаке.
– Послушай меня, Бакунин. Князь Тургенев... – Тургенев презрительно фыркнул. – ...Твой царь и бог здесь, вместе с нами. Он полагает, что может выторговать себе свободу, но без нас у него это не получится.
– Тогда почему вы не улетаете? – спросил Бакунин после небольшой паузы. – Вам ведь не требуется мое разрешение, правильно?
Вертолет поднялся еще выше в потемневшем, угрожающе-свинцовом небе. Вокруг одинокого «лиар-джета» раскинулось летное поле. Над снежным покрывалом начал стелиться легкий туман. Темное покрытие летной дорожки блестело впереди, словно последнее искушение.
Тургенев наклонился к микрофону рядом с Воронцовым.
– Это я, Бакунин, – сказал он. – Со мной все в порядке. Но в настоящее время на борту ощущается явная нехватка пилотов, – он издал смешок. – Вы понимаете? Наш общий друг, похоже, не знает, что ему делать, но от этого он вдвое опаснее. Мы еще свяжемся с вами.
Он выключил радио. Воронцов немедленно снова включил передатчик.
– Бакунин, если ты не хочешь, чтобы твое денежное дерево лишилось корней, организуй для нас пилота!
Тургенев лишь пожал плечами.
– Теперь вы сказали то, до чего" он сам должен был додуматься, пошевелив своими неповоротливыми мозгами. Мы все здесь беспомощны...
Воронцов втолкнул Тургенева в пассажирский салон, прижав ствол пистолета к его кашемировому пальто.
– С какой стати? – хрипло спросил он.
– А что, у него есть выбор? Если этот самолет улетит, если кто-то из вас сумеет уйти, то ему конец. Или вы думаете, что у него есть виллы по всему свету вкупе с соответствующими банковскими счетами? – Тургенев усмехнулся. – Думаю, он хранит свои сбережения под матрасом – каждую копейку, полученную от меня.
Он искоса взглянул на Воронцова и добавил:
– Возникла небольшая проблема, а?
Тургенев снова опустился в кресло с приклеенной к лицу улыбкой. Воронцов вгляделся в бескровное, помертвевшее лицо Лока. В глазах Марфы застыло страдание.
Большая снежинка проплыла за иллюминатором справа по борту. За ней последовала вторая, третья... Воронцов закрыл глаза в безмолвной, бессильной ярости. Когда он открыл их, то увидел стюардессу, вернувшуюся из заднего салона. Дмитрий стоял в проходе и одной рукой придерживал занавес, словно актер перед выходом на сцену. Воронцов взглянул на электронные часы над переборкой кабины. С тех пор как они захватили самолет, прошло меньше десяти минут. Нелепо...
Он нагнулся над креслом Лока. Глаза американца медленно, с усилием раскрылись. Воронцов был потрясен скоростью, с которой жизнь покидала тело, еще недавно сильное и здоровое. Он прикоснулся к холодной руке.
– Боже, как больно... и как странно, – пробормотал Лок. Кровь сразу же закапала с его губ, и он вытер рот окровавленным носовым платком.
От него не осталось почти ничего, кроме странно блестящих, мигающих глаз, взгляд которых то выходил из фокуса, то застывал на разных предметах. Лок хотел только одного: убить Тургенева. Воронцов с облегчением осознал, что у американца нет пистолета, но в следующее мгновение подумал, что оружие должно быть где-то рядом. Он похлопал американца по плечу и встал. Его рука и сломанные ребра, казалось, находились где-то далеко от него; он привык к их зудящему, мучительному присутствию, как привыкают к зубной боли.
– Это ведущие специалисты, – прошептала Марфа, наклонившись к нему и протянув папку. – Двое из Семипалатинска, один из нового подмосковного научного центра и два высококвалифицированных инженера, – она сглотнула слюну. – Все они работали над советской ядерной программой, Алексей. Это вызовет настоящий шок в Москве, да и не только там.
Она не глядя перелистывала документы, словно тасовала карты во сне. Воронцов повернулся к Тургеневу.
– У меня только лучший товар, – подтвердил тот, вытащив из кармана коробочку для сигар и зажигалку. Закурив кубинскую сигару, он с довольным видом выпустил колечко дыма к потолку: типичный образ преуспевающего капиталиста.
Стекло иллюминатора за его светло-русой головой помутнело от таявшего снега. Телефон, вмонтированный в ручку его кресла, тревожно заблеял. Тургенев протянул руку к аппарату, и Воронцов кивнул.
– Слушаю. А, Бакунин... – он улыбнулся Воронцову, словно извиняясь за невольную паузу в разговоре. – Нет, думаю, в этом нет необходимости. Ситуация приближается к... – он замолчал, отвлеченный звуками судорожного захлебывающегося кашля на заднем сиденье. Повернувшись, он увидел Лока, сжимавшего в дрожащих руках пистолет Макарова. – Одну минутку...
Отвратительные хлюпающие звуки, тяжелое дыхание Лока.
– Пит... – американец помолчал, стараясь совладать с новым приступом кашля. – Скажи тому парню, что я умираю... Скажи ему, что я – джокер, что на меня нельзя полагаться, – он снова замолчал. Его затуманенный взгляд остановился на Воронцове. – Скажи ему, что осталось мало времени. Если я почувствую, что теряю сознание, а это скоро случится, то прихвачу тебя с собой. О'кей?
Он упал обратно в кресло, измученный своей речью. Тургенев выпрямил спину, словно собираясь вскочить, его зрачки расширились от хлынувшего в кровь адреналина. Он искоса взглянул на Воронцова...
...Тот улыбнулся. В глазах Тургенева промелькнуло беспокойство. Не могло быть и речи о том, чтобы они позволили Локу убить его – их единственного заложника, их шанс выжить... Однако предсмертное отчаяние Лока пугало Тургенева.
Воронцову оставалось воспользоваться этим.
– Я свяжусь с вами, Бакунин... что? Нет, все в порядке!
У Лока появилась борода из кровавой пены, но его губы растянулись в удовлетворенной, почти мечтательной улыбке. Пистолет Макарова, неподвижно направленный на Тургенева, покоился в его руке, вытянутой на ручке кресла.
– Ну?
– Что – «ну»? – резко спросил Тургенев.
– Нам дадут пилота?
– Мне нужно подождать... десять минут, максимум полчаса. Потом единственный человек, представляющий здесь хотя бы малейшую угрозу для меня, будет мертв! – Тургенев наклонился к Воронцову и яростным шепотом добавил: – О чем же мне беспокоиться?
– Обо мне, Пит, – слабый голос Лока звучал зловеще и отрешенно. – Обо мне. Дай им пилота. Они не будут мешать мне прикончить тебя... но ты ведь сам это понимаешь, а?
Воронцов с каменным выражением на лице взглянул на Тургенева, затем пожал плечами.
– Решать вам, – проворчал он.
Снег пролетал за окошком иллюминатора. Фюзеляж самолета едва заметно вздрагивал от усилившихся порывов ветра, и эта дрожь, казалось, передавалась Тургеневу.
– Его легкие наполняются кровью, как плавательный бассейн, – прошипел он. – Мне не придется долго ждать.
– Думаю, что он беспокоит вас. Ему нечего терять.
– Вы не позволите ему убить меня, Воронцов. Вы же не хотите умереть, – хрипло прошептал Тургенев. Он напряженно подался вперед, поглядывая на Лока. Американец вытер кровавую пену с подбородка и отмахнулся от Марфы, которая попыталась усадить его в более удобное положение. Лок следил за разговором так пристально, как будто читал по губам. Его отрешенное, почти олимпийское спокойствие все сильнее пугало Тургенева.
– Мы оба это знаем, – авторитетным, убежденным тоном продолжал Тургенев. – Поэтому мы подождем. Бакунин не даст вам пилота, и вы можете вести с ним дела только через меня.
Тургенев отвернулся, но его спокойная уверенность теперь казалась хорошо отрепетированной ролью. Может ли он подкупить их?.. Мысль об этом вызвала у него улыбку. Нет, нужно тянуть время до тех пор, пока Лок не выкашляет своих легких. Даже Бакунин, ожидавший развязки за пеленой быстро возвращавшейся метели, был слишком алчным человеком, чтобы решиться на поступок, который мог причинить вред его покровителю.
Оставался только Лок...
...и тот очевидный факт, что Воронцов и его люди подчинились решению американца. Они превратились в обычных наблюдателей.
Да... и все сильнее им овладевало тревожное предчувствие, что они могут опоздать. Они могут замешкаться, и Лок убьет его раньше, чем у них наконец проснется инстинкт самосохранения...
Бакунин окинул взглядом окружавший его человеческий мусор – техников и диспетчеров, взвод солдат. Окна диспетчерской башни ослепли от напора метели. Его адъютант, стоявший рядом с ним, высокий молодой красавец, только что предложил штурмовать самолет. «Спецподразделение? – задумчиво отозвался Бакунин. – Нет, мы сами можем справиться с ситуацией». Капитан согласился с его решением, возможно, даже не подумав о собственном небольшом доходе от взяток и выполнения приказов Тургенева, связанных с устранением нежелательных лиц.
Но сам Бакунин не зря задумался. Спецподразделения будут находиться под внешним командованием. Придется вводить в курс дела совершенно других людей. Американец, Тургенев, следователи из городской милиции – все это нужно будет как-то объяснять. Нет, привлекать специальную антитеррористическую бригаду слишком опасно.
А его собственные олухи не смогут справиться с такой задачей. Кишка тонка...
Хотя – и эта мысль возвращалась к нему, как назойливая оса в жаркий летний полдень, – никто не должен выйти из самолета живым, за единственным исключением в лице Тургенева.
Решение должно быть окончательным. Воронцов – тупой, ленивый, тянущий лямку и вдруг проявивший почти религиозное рвение... И особенно американец, кем бы он ни был, пытавшийся изобразить из себя высшего судию... Инцидент следовало стереть со взлетной полосы, убрать из реальности так же, как Паньшина, закончившего свои дни в придорожной канаве с двумя пулями в черепе. Безопасность прежде всего.
– Какова оценка видимости? – спросил он своего адъютанта.
– От двадцати до двадцати пяти метров, товарищ полковник.
Грузинский акцент. Бакунин недолюбливал грузин, но этот парень был дельным и расторопным.
– Очень хорошо. Оцепите самолет по сорокаметровому периметру. Каждый, кто попытается войти или выйти, должен быть остановлен, – он сурово взглянул на молодого человека. – Ты понимаешь меня, Иосиф? Они должны быть нейтрализованы. Наша цель – закрытый инцидент, разумеется, при соблюдении безопасности Тургенева.
– Вы не попытаетесь пойти на переговоры?
Метель ярилась за окнами, окутывая восьмиугольную башню, словно дым разбушевавшегося пожара.
Бакунин покачал головой.
– Тургенев сам принимает решения, Иосиф. Я не собираюсь подвергать его опасности... – он пожал плечами. – Правила диктует Тургенев. Если он сочтет, что ему угрожает реальная опасность, он начнет переговоры.
– А пилоты? – капитан напоминал смущенного, но любопытного мальчишку. – Он... э-э... ну, он убил их? Собственноручно?
– Совершенно верно, Иосиф, – Бакунин рассмеялся. – Решение, достойное восхищения, не так ли? Они не имеют представления, с каким человеком они вздумали тягаться. Ни малейшего представления!
– Должны ли мы... вы позвонить ему еще раз?
– Через десять минут, – ответил Бакунин после секундного раздумья. – Если он попал в затруднительное положение и ему придется просить о помощи, он позвонит нам. Но я уверен, что он не позволит им захватить контроль над ситуацией, – полковнику не понравилось благоговение, прозвучавшее в его собственном голосе. – Метель заблокирует аэропорт минимум на ближайшие двенадцать часов. А теперь приступайте к окружению самолета. Крысы могут попытаться бежать с корабля.
Капитан отдал честь и ушел. Бакунин направился к ослепшим окнам, глядя на несущийся снег. Вся башня вздрагивала от напора ветра.
«Убить пилотов... Да, великолепная безжалостность».
Что он собирается сделать? Подкупить их? Сидеть и ждать? Надеяться, что его спасут?
Или предложить им другую жертву, скандал меньших масштабов?
Подозрения Бакунина постепенно усиливались, проникая в сознание, как сигналы боли от разбуженного воспаленного нерва...
* * *
Это началось с помаргивания, с усилий удержать маленький салон в фокусе. Движения его зрачков стали более быстрыми и беспорядочными. Еще недавно физическая боль рождала ощущение необыкновенной приподнятости, ясности мыслей и чувств. А может быть, он наконец понял, что умирает. Сейчас салон то становился четким, то снова размазывался, то возникал вокруг, то пропадал за серой пеленой, похожей на плотный туман.
Женщина, Марфа, была ненужной и бесполезной сиделкой. Теперь она казалась скорее напоминанием о близящемся конце, чем надеждой на выздоровление. Memento mori.[8]
Явные сомнения Воронцова были другим сигналом, тревожившим Лока. Майор был так спокоен, так отрешен еще несколько минут назад! Он должен находиться вовне и над ними, контролировать их действия...
Лок кашлянул. Струйка крови выплеснулась на его колено, но он не обратил на это внимания, отчаянно пытаясь дышать ровно. Воздух с чавкающим всхлипом вползал в легкие. Женщина подложила под его спину подушки, взятые из шкафчика. Она завернула его в одеяла, потому что ему становилось все холоднее. Ему будет трудно говорить, но он должен – сначала с Воронцовым и только потом с Тургеневым.
Лок слабо махнул пистолетом, заставив Тургенева вздрогнуть. На его губах снова заиграла легкая улыбка. Он выпроваживал Тургенева из салона мелкими, судорожными движениями руки с пистолетом.
Воронцов кивнул, и Дмитрий вывел Тургенева в задний салон. Ученые, сидевшие там, уже не имели значения – Лок понимал это со всей очевидностью. Милиционерам для их целей документов будет вполне достаточно. Но документов недостаточно для выживания этих людей, которые помогли ему, предоставили возможность убить Тургенева... и которые, если он не избавится от них в ближайшие несколько минут, помешают ему добиться последней цели.
Воронцов опустился в ближайшее кресло и подался вперед. Марфа поднесла к губам Лока стакан с теплой водой. Он смог отпить только глоток – так саднило горло.
Он должен заставить их понять... Но Лок боялся растерять остатки сил и сознания в процессе объяснения. Он моргнул. Они должны слушать очень внимательно, подчиниться беспрекословно...
– Уходите, – прошептал он и указал на папки, лежавшие в одном из кресел. – Все, что вам нужно... там.
Усилие вызвало приступ кашля, однако его значительно сильнее раздражало тяжелое дыхание женщины и страдальческое выражение ее лица. Он бы оттолкнул ее, если бы мог это сделать.
Воронцов покачал головой. Лок яростно кивнул.
– Уходите все... возьмите автомобиль... – дыхание мешало ему. Долгие хлюпающие вдохи и выдохи были подобны приливу, в котором он тонул с головой.
Воронцов снова покачал головой.
– Если мы уйдем, то только вместе с вами. Операция...
Лок отвернулся.
– Нет... смысла...
– Тогда нам придется забрать Тургенева, выторговать себе свободу!
– Нет, – картина снова стала ослепительно четкой. Дмитрий стоял за его креслом, женщина склонилась сбоку, Воронцов имел мрачный и торжественный вид, как и подобает присутствующему у смертного ложа. Теперь боль была больше похожа на свет, чем на жар. Лок видел ситуацию с детальной головокружительной ясностью: таков был первый и единственный дар, принесенный ему ранением.
– Уходите... по-английски, – выдохнул он. – Не попрощавшись. Единственный шанс... сейчас.
План Воронцова завлек их в ловушку. Тургенев был обречен на выживание. У них не было пилота. Штурма не будет. В конце концов они попытаются, как и планировал Воронцов, обменять Тургенева на свою свободу, но Тургенев уничтожит их, как только окажется в безопасности. Это не подлежало сомнению. Он обладал властью, влиянием, численное превосходство было на его стороне. У них не оставалось ни малейшего шанса выжить.
– Вы... хотели расколоть его, – прошептал он. – Отчеты. Метель скроет вас... не теряйте времени.
Во взгляде Воронцова читалось понимание и признание его правоты. Метель была единственным обстоятельством, игравшим им на руку. Как только она выдохнется, они станут так же уязвимы, как тромбы в кровеносных сосудах на рентгеновском снимке, подготовленные к хирургическому удалению. Они не могут взять Лока с собой, а он не может отдать им Тургенева. Воронцов понимал, что Лок предлагает им жизнь или хотя бы слабый шанс на спасение в обмен на жизнь Тургенева. Он обеспечит им наилучшие условия для побега, заставив себя оставаться в сознании. Он будет ждать до последнего и лишь потом застрелит Тургенева. Он казнит своего врага, проваливаясь в пучину небытия.
Воронцов посмотрел на папки с личными делами ученых. Если они вырвутся из окружения, если смогут добраться до Москвы или какого-нибудь другого города, то, может быть, кто-нибудь выслушает их, власти начнут действовать... Впрочем, все это казалось романтической блажью.
Лок улыбался ему. Американец догадался, что Воронцов принял нужное решение.
– Видишь? – прошептал он. – Вы должны...
Он зашелся в ужасном приступе кашля, вздрагивая всем телом. Кровь струилась по его губам, подбородку и рубашке. Он съеживался на глазах. Марфа, чье присутствие больше не вызывало у него раздражения, переместила его в полулежачее положение, вытерла ему лицо и ощупала рану гибкими пугливыми пальцами. Воронцов понял, что Локу осталось жить не более нескольких минут. Он встал и подошел к иллюминатору.
«Мерседес», стоявший возле самолета, казался белым холмиком, дорогой игрушкой, заботливо укутанной и оставленной на хранение. Воронцов напрягал зрение, тщетно пытаясь разглядеть что-либо за снежной пеленой. Возможно, они уже окружили самолет. Во всяком случае, они сделают это прежде, чем метель начнет слабеть. Воронцов чувствовал в салоне напряжение, которое было сродни клаустрофобии.
Потом он повернулся к Локу.
– Да, – он взял папки. – Здесь есть все, что нам нужно.
Он посмотрел на Марфу и Дмитрия.
– А как насчет остальных? – спросил Дмитрий. – Стюард, стюардесса, шестеро...
– Они будут более заинтересованы в побеге, чем в чем-либо ином, – ответил Воронцов. – Точно так же, как и мы, – с горечью добавил он. – Скажи Любину, чтобы привел Тургенева сюда, потом поговори со стюардом. Скажи ему, что всех их отпустят. Как только мы отъедем от самолета, они могут выходить.
Дмитрий кивнул и удалился в задний салон. Через несколько минут вошел Тургенев, державшийся с преувеличенной настороженностью. Он чувствовал, что здесь пришли к какому-то решению, и это беспокоило его, но, бросив взгляд на Лока, он удовлетворенно улыбнулся.
– Привет, Пит, – поздоровался Лок. Поза американца выражала скорее приятную расслабленность, чем крайнюю степень изнеможения. Его тон поразил заложника.
– Ну? – осклабился Тургенев. – К какому идиотскому решению вы пришли?
– Сделка, – отозвался Лок. – Ты... за них. Они уходят... мы остаемся, – он сделал шумное глотательное движение.
Тургенев повернулся к Воронцову.
– Вам никогда не выбраться с летного поля! – отрезал он. – Даже под прикрытием этой погоды.
– Посмотрим. Любин, ты сядешь за руль. Дмитрий, открывай дверь...
Вспомнив о своей сломанной руке, Воронцов передвинул повязку в более удобное положение. Им придется прыгать на заснеженную взлетную полосу, но от этого, пожалуй, никто не умрет. Он взглянул на Лока.
– Хотите, мы привяжем его к креслу? – спросил он. Лок медленно покачал головой. – Что ж, дело ваше. Марфа?
Женщина кивнула.
Скрежет распахнувшейся пассажирской двери и вой ворвавшейся бури заглушили все остальные звуки, все мысли. Занавески отчаянно затрепыхались под напором ветра. Воронцов толкнул Тургенева в кресло и на мгновение помедлил возле Лока. Американец лишь улыбнулся мальчишеской, бестревожной улыбкой.
Он услышал, как прыгнул Любин. Затем в дверном проеме исчезла Марфа. Дмитрий оглянулся на Лока и Тургенева, потом тоже исчез. Воронцов помедлил у отверстия выхода, ослепленный и дезориентированный несущимся снегом, затем прыгнул, почти сразу же свалившись в небольшой сугроб. Его колено прострелило острой болью.
Ему помогли встать, и он оглянулся. Стюард и стюардесса уже стояли в дверях. Он махнул пистолетом, и их фигуры сразу же пропали. Двигатель «мерседеса» кашлянул и завелся. Дмитрий размашистыми движениями убирал снег с ветрового стекла. Марфа заторопилась к Воронцову, но он отмахнулся от нее. Они подошли к автомобилю, когда Любин начал прогревать двигатель. Потихоньку «мерседес» тронулся. Снег летел из-под задних колес; тяжелую машину слегка повело вбок.
– Садись! – прорычал Воронцов Дмитрию, все еще счищавшему снег с окон. – Любин, езжай прямо по полосе. Не останавливайся, пока не доедешь до ограды, затем пробиваемся наружу! Понятно?
Он услышал отдаленные, словно игрушечные, хлопки выстрелов. Что-то застучало по автомобилю, словно порыв ветра швырнул в него горсть мелких камешков. Лицо Дмитрия карикатурно расплющилось о стекло окошка, затем выскользнуло из поля зрения.
– Дмитрий! – завопил Воронцов. Он распахнул дверцу и увидел мертвое лицо, смотревшее на него широко раскрытыми глазами. Две пули прошли над его головой, разбив окошко с другой стороны.
– Езжай, езжай! – кричала Марфа Любину.
– Нет!.. – но автомобиль рванулся вперед, оставив Дмитрия лежать на снегу. Снова выстрелы...
* * *
Лок слышал стрельбу, сначала четко, потом ее треск стал значительно тише: стюард захлопнул пассажирскую дверь. Взвизгнули покрышки, но этот звук потонул в панических возгласах, доносившихся из заднего салона. Медленно, с огромным усилием Лок переключил все свое внимание на Тургенева и покачал головой.
– Не звонишь им, а? Глупо...
Тургенев молча сидел в кресле. Локу оставалось жить считанные минуты. Его помаргивание превратилось в нервный тик, ресницы часто вздрагивали, лицо приобрело синевато-серый оттенок, и он больше не смахивал кровь с подбородка. Звук его частого сиплого дыхания казался уже не признаком борьбы за жизнь, а слабеющим сигналом с гибнущего корабля. Тургенев знал, что ждать осталось совсем недолго...
...Он предупредил взглядом стюарда, выросшего за спиной Лока. Мужчина понимающе кивнул и отступил за занавес.
– Не рассчитывай на это, – тихо произнес Лок.
Из заднего салона доносилось приглушенное бормотание. Скоро они откроют дверь и один за другим попрыгают в снег, надеясь остаться в живых. Или скажут Бакунину и остальным, что в самолете остался лишь один умирающий человек... Скоро.
– Ты так и не узнаешь, удалось ли им спастись, – заметил Тургенев.
– Ты тоже, Пит, – Лок подавил опасный приступ кашля. Теперь уже недолго, совсем недолго. – Бет... почему?
– Что? А... То была нелепая ошибка, Джон. Такого не должно было случиться.
– Однако случилось...
– Да, случилось. Послушай, Джон, я еще могу спасти тебе жизнь!
Слова, пустые слова.
– Я могу отвезти тебя в больницу, я могу оставить тебя в живых, Джон!
– Ты... ты опустошил мою жизнь, Пит. В ней больше ничего не осталось, – Лок почувствовал, что стюард подбирается сзади к его сиденью, и сумел повысить голос: – Даже не пытайся!
Он улыбнулся, услышав, как человек на четвереньках уполз в задний салон. Наступило напряженное молчание: все остальные прислушивались к их разговору.
– Джон, это безумие. Ты безумен. Что за одержимость местью? Так ведь дела не делаются! – голос Тургенева искушал, звучал мягко, обволакивающе. – Лок, ты... люди вроде тебя – обычные романтики. Вы не можете ничего решить, даже в мелочах. Мир – это дерьмо, Лок. Везде, повсюду. Ты считал Афганистан справедливой войной, ты думал, что Бог на твоей стороне, что ты помогаешь...
Лок наблюдал, как Тургенев наклоняется ближе к нему, словно собираясь сообщить какую-то важную истину.
– Та война изначально была несправедливой, Джон. Она отражала мир в миниатюре... Позволь мне помочь тебе!
Лок мигал все быстрее, с невероятной скоростью. Он чувствовал, что покидает это место. Звонок телефона, вделанного в ручку кресла Тургенева, показался очень тихим и отдаленным.
Рука Тургенева поползла к телефону. Лок еще боролся, следя за его движениями, выпрямляясь, – лишь для того, чтобы скорчиться в неудержимом приступе кашля. Кровь на его руках, кровь на тусклом металле пистолета... затем чужие руки, хватающие его, тянущиеся к оружию...
Раздался выстрел, потом еще один. Лок ничего не видел, но слышал два выстрела и ощутил тяжесть упавшего тела, с сокрушительной силой прижавшего его к сиденью... Он потерял сознание.
Стюард поднял трубку и что-то залопотал в нее. Тело Тургенева завалилось на бок в узком проходе; тело Лока соскользнуло со спинки на сиденье кресла, так что его широко раскрытые глаза смотрели на стюарда. Кровь стекала по подбородку и медленными, вязкими каплями падала на пол.
– ...Да, да! Оба мертвы! Оба! Мы спасены, полковник, теперь мы все спасены!
Стюард обливался потом от облегчения. Он положил трубку и перешагнул через распростертое тело Тургенева, направляясь к двери. Открыл ее, поежившись от холода...
В следующее мгновение снаряд, выпущенный из самоходного орудия, ударил в топливный бак, и самолет вспыхнул, объятый бушующим пламенем.
Воронцов заметил довольную улыбку, промелькнувшую на губах Тургенева. За окном кабины появилась черная точка вертолета. Она медленно приближалась и одновременно поднималась, скорее осуществляя наблюдательный маневр, чем готовясь к атаке.
– Послушай меня, Бакунин. Князь Тургенев... – Тургенев презрительно фыркнул. – ...Твой царь и бог здесь, вместе с нами. Он полагает, что может выторговать себе свободу, но без нас у него это не получится.
– Тогда почему вы не улетаете? – спросил Бакунин после небольшой паузы. – Вам ведь не требуется мое разрешение, правильно?
Вертолет поднялся еще выше в потемневшем, угрожающе-свинцовом небе. Вокруг одинокого «лиар-джета» раскинулось летное поле. Над снежным покрывалом начал стелиться легкий туман. Темное покрытие летной дорожки блестело впереди, словно последнее искушение.
Тургенев наклонился к микрофону рядом с Воронцовым.
– Это я, Бакунин, – сказал он. – Со мной все в порядке. Но в настоящее время на борту ощущается явная нехватка пилотов, – он издал смешок. – Вы понимаете? Наш общий друг, похоже, не знает, что ему делать, но от этого он вдвое опаснее. Мы еще свяжемся с вами.
Он выключил радио. Воронцов немедленно снова включил передатчик.
– Бакунин, если ты не хочешь, чтобы твое денежное дерево лишилось корней, организуй для нас пилота!
Тургенев лишь пожал плечами.
– Теперь вы сказали то, до чего" он сам должен был додуматься, пошевелив своими неповоротливыми мозгами. Мы все здесь беспомощны...
Воронцов втолкнул Тургенева в пассажирский салон, прижав ствол пистолета к его кашемировому пальто.
– С какой стати? – хрипло спросил он.
– А что, у него есть выбор? Если этот самолет улетит, если кто-то из вас сумеет уйти, то ему конец. Или вы думаете, что у него есть виллы по всему свету вкупе с соответствующими банковскими счетами? – Тургенев усмехнулся. – Думаю, он хранит свои сбережения под матрасом – каждую копейку, полученную от меня.
Он искоса взглянул на Воронцова и добавил:
– Возникла небольшая проблема, а?
Тургенев снова опустился в кресло с приклеенной к лицу улыбкой. Воронцов вгляделся в бескровное, помертвевшее лицо Лока. В глазах Марфы застыло страдание.
Большая снежинка проплыла за иллюминатором справа по борту. За ней последовала вторая, третья... Воронцов закрыл глаза в безмолвной, бессильной ярости. Когда он открыл их, то увидел стюардессу, вернувшуюся из заднего салона. Дмитрий стоял в проходе и одной рукой придерживал занавес, словно актер перед выходом на сцену. Воронцов взглянул на электронные часы над переборкой кабины. С тех пор как они захватили самолет, прошло меньше десяти минут. Нелепо...
Он нагнулся над креслом Лока. Глаза американца медленно, с усилием раскрылись. Воронцов был потрясен скоростью, с которой жизнь покидала тело, еще недавно сильное и здоровое. Он прикоснулся к холодной руке.
– Боже, как больно... и как странно, – пробормотал Лок. Кровь сразу же закапала с его губ, и он вытер рот окровавленным носовым платком.
От него не осталось почти ничего, кроме странно блестящих, мигающих глаз, взгляд которых то выходил из фокуса, то застывал на разных предметах. Лок хотел только одного: убить Тургенева. Воронцов с облегчением осознал, что у американца нет пистолета, но в следующее мгновение подумал, что оружие должно быть где-то рядом. Он похлопал американца по плечу и встал. Его рука и сломанные ребра, казалось, находились где-то далеко от него; он привык к их зудящему, мучительному присутствию, как привыкают к зубной боли.
– Это ведущие специалисты, – прошептала Марфа, наклонившись к нему и протянув папку. – Двое из Семипалатинска, один из нового подмосковного научного центра и два высококвалифицированных инженера, – она сглотнула слюну. – Все они работали над советской ядерной программой, Алексей. Это вызовет настоящий шок в Москве, да и не только там.
Она не глядя перелистывала документы, словно тасовала карты во сне. Воронцов повернулся к Тургеневу.
– У меня только лучший товар, – подтвердил тот, вытащив из кармана коробочку для сигар и зажигалку. Закурив кубинскую сигару, он с довольным видом выпустил колечко дыма к потолку: типичный образ преуспевающего капиталиста.
Стекло иллюминатора за его светло-русой головой помутнело от таявшего снега. Телефон, вмонтированный в ручку его кресла, тревожно заблеял. Тургенев протянул руку к аппарату, и Воронцов кивнул.
– Слушаю. А, Бакунин... – он улыбнулся Воронцову, словно извиняясь за невольную паузу в разговоре. – Нет, думаю, в этом нет необходимости. Ситуация приближается к... – он замолчал, отвлеченный звуками судорожного захлебывающегося кашля на заднем сиденье. Повернувшись, он увидел Лока, сжимавшего в дрожащих руках пистолет Макарова. – Одну минутку...
Отвратительные хлюпающие звуки, тяжелое дыхание Лока.
– Пит... – американец помолчал, стараясь совладать с новым приступом кашля. – Скажи тому парню, что я умираю... Скажи ему, что я – джокер, что на меня нельзя полагаться, – он снова замолчал. Его затуманенный взгляд остановился на Воронцове. – Скажи ему, что осталось мало времени. Если я почувствую, что теряю сознание, а это скоро случится, то прихвачу тебя с собой. О'кей?
Он упал обратно в кресло, измученный своей речью. Тургенев выпрямил спину, словно собираясь вскочить, его зрачки расширились от хлынувшего в кровь адреналина. Он искоса взглянул на Воронцова...
...Тот улыбнулся. В глазах Тургенева промелькнуло беспокойство. Не могло быть и речи о том, чтобы они позволили Локу убить его – их единственного заложника, их шанс выжить... Однако предсмертное отчаяние Лока пугало Тургенева.
Воронцову оставалось воспользоваться этим.
– Я свяжусь с вами, Бакунин... что? Нет, все в порядке!
У Лока появилась борода из кровавой пены, но его губы растянулись в удовлетворенной, почти мечтательной улыбке. Пистолет Макарова, неподвижно направленный на Тургенева, покоился в его руке, вытянутой на ручке кресла.
– Ну?
– Что – «ну»? – резко спросил Тургенев.
– Нам дадут пилота?
– Мне нужно подождать... десять минут, максимум полчаса. Потом единственный человек, представляющий здесь хотя бы малейшую угрозу для меня, будет мертв! – Тургенев наклонился к Воронцову и яростным шепотом добавил: – О чем же мне беспокоиться?
– Обо мне, Пит, – слабый голос Лока звучал зловеще и отрешенно. – Обо мне. Дай им пилота. Они не будут мешать мне прикончить тебя... но ты ведь сам это понимаешь, а?
Воронцов с каменным выражением на лице взглянул на Тургенева, затем пожал плечами.
– Решать вам, – проворчал он.
Снег пролетал за окошком иллюминатора. Фюзеляж самолета едва заметно вздрагивал от усилившихся порывов ветра, и эта дрожь, казалось, передавалась Тургеневу.
– Его легкие наполняются кровью, как плавательный бассейн, – прошипел он. – Мне не придется долго ждать.
– Думаю, что он беспокоит вас. Ему нечего терять.
– Вы не позволите ему убить меня, Воронцов. Вы же не хотите умереть, – хрипло прошептал Тургенев. Он напряженно подался вперед, поглядывая на Лока. Американец вытер кровавую пену с подбородка и отмахнулся от Марфы, которая попыталась усадить его в более удобное положение. Лок следил за разговором так пристально, как будто читал по губам. Его отрешенное, почти олимпийское спокойствие все сильнее пугало Тургенева.
– Мы оба это знаем, – авторитетным, убежденным тоном продолжал Тургенев. – Поэтому мы подождем. Бакунин не даст вам пилота, и вы можете вести с ним дела только через меня.
Тургенев отвернулся, но его спокойная уверенность теперь казалась хорошо отрепетированной ролью. Может ли он подкупить их?.. Мысль об этом вызвала у него улыбку. Нет, нужно тянуть время до тех пор, пока Лок не выкашляет своих легких. Даже Бакунин, ожидавший развязки за пеленой быстро возвращавшейся метели, был слишком алчным человеком, чтобы решиться на поступок, который мог причинить вред его покровителю.
Оставался только Лок...
...и тот очевидный факт, что Воронцов и его люди подчинились решению американца. Они превратились в обычных наблюдателей.
Да... и все сильнее им овладевало тревожное предчувствие, что они могут опоздать. Они могут замешкаться, и Лок убьет его раньше, чем у них наконец проснется инстинкт самосохранения...
Бакунин окинул взглядом окружавший его человеческий мусор – техников и диспетчеров, взвод солдат. Окна диспетчерской башни ослепли от напора метели. Его адъютант, стоявший рядом с ним, высокий молодой красавец, только что предложил штурмовать самолет. «Спецподразделение? – задумчиво отозвался Бакунин. – Нет, мы сами можем справиться с ситуацией». Капитан согласился с его решением, возможно, даже не подумав о собственном небольшом доходе от взяток и выполнения приказов Тургенева, связанных с устранением нежелательных лиц.
Но сам Бакунин не зря задумался. Спецподразделения будут находиться под внешним командованием. Придется вводить в курс дела совершенно других людей. Американец, Тургенев, следователи из городской милиции – все это нужно будет как-то объяснять. Нет, привлекать специальную антитеррористическую бригаду слишком опасно.
А его собственные олухи не смогут справиться с такой задачей. Кишка тонка...
Хотя – и эта мысль возвращалась к нему, как назойливая оса в жаркий летний полдень, – никто не должен выйти из самолета живым, за единственным исключением в лице Тургенева.
Решение должно быть окончательным. Воронцов – тупой, ленивый, тянущий лямку и вдруг проявивший почти религиозное рвение... И особенно американец, кем бы он ни был, пытавшийся изобразить из себя высшего судию... Инцидент следовало стереть со взлетной полосы, убрать из реальности так же, как Паньшина, закончившего свои дни в придорожной канаве с двумя пулями в черепе. Безопасность прежде всего.
– Какова оценка видимости? – спросил он своего адъютанта.
– От двадцати до двадцати пяти метров, товарищ полковник.
Грузинский акцент. Бакунин недолюбливал грузин, но этот парень был дельным и расторопным.
– Очень хорошо. Оцепите самолет по сорокаметровому периметру. Каждый, кто попытается войти или выйти, должен быть остановлен, – он сурово взглянул на молодого человека. – Ты понимаешь меня, Иосиф? Они должны быть нейтрализованы. Наша цель – закрытый инцидент, разумеется, при соблюдении безопасности Тургенева.
– Вы не попытаетесь пойти на переговоры?
Метель ярилась за окнами, окутывая восьмиугольную башню, словно дым разбушевавшегося пожара.
Бакунин покачал головой.
– Тургенев сам принимает решения, Иосиф. Я не собираюсь подвергать его опасности... – он пожал плечами. – Правила диктует Тургенев. Если он сочтет, что ему угрожает реальная опасность, он начнет переговоры.
– А пилоты? – капитан напоминал смущенного, но любопытного мальчишку. – Он... э-э... ну, он убил их? Собственноручно?
– Совершенно верно, Иосиф, – Бакунин рассмеялся. – Решение, достойное восхищения, не так ли? Они не имеют представления, с каким человеком они вздумали тягаться. Ни малейшего представления!
– Должны ли мы... вы позвонить ему еще раз?
– Через десять минут, – ответил Бакунин после секундного раздумья. – Если он попал в затруднительное положение и ему придется просить о помощи, он позвонит нам. Но я уверен, что он не позволит им захватить контроль над ситуацией, – полковнику не понравилось благоговение, прозвучавшее в его собственном голосе. – Метель заблокирует аэропорт минимум на ближайшие двенадцать часов. А теперь приступайте к окружению самолета. Крысы могут попытаться бежать с корабля.
Капитан отдал честь и ушел. Бакунин направился к ослепшим окнам, глядя на несущийся снег. Вся башня вздрагивала от напора ветра.
«Убить пилотов... Да, великолепная безжалостность».
Что он собирается сделать? Подкупить их? Сидеть и ждать? Надеяться, что его спасут?
Или предложить им другую жертву, скандал меньших масштабов?
Подозрения Бакунина постепенно усиливались, проникая в сознание, как сигналы боли от разбуженного воспаленного нерва...
* * *
Это началось с помаргивания, с усилий удержать маленький салон в фокусе. Движения его зрачков стали более быстрыми и беспорядочными. Еще недавно физическая боль рождала ощущение необыкновенной приподнятости, ясности мыслей и чувств. А может быть, он наконец понял, что умирает. Сейчас салон то становился четким, то снова размазывался, то возникал вокруг, то пропадал за серой пеленой, похожей на плотный туман.
Женщина, Марфа, была ненужной и бесполезной сиделкой. Теперь она казалась скорее напоминанием о близящемся конце, чем надеждой на выздоровление. Memento mori.[8]
Явные сомнения Воронцова были другим сигналом, тревожившим Лока. Майор был так спокоен, так отрешен еще несколько минут назад! Он должен находиться вовне и над ними, контролировать их действия...
Лок кашлянул. Струйка крови выплеснулась на его колено, но он не обратил на это внимания, отчаянно пытаясь дышать ровно. Воздух с чавкающим всхлипом вползал в легкие. Женщина подложила под его спину подушки, взятые из шкафчика. Она завернула его в одеяла, потому что ему становилось все холоднее. Ему будет трудно говорить, но он должен – сначала с Воронцовым и только потом с Тургеневым.
Лок слабо махнул пистолетом, заставив Тургенева вздрогнуть. На его губах снова заиграла легкая улыбка. Он выпроваживал Тургенева из салона мелкими, судорожными движениями руки с пистолетом.
Воронцов кивнул, и Дмитрий вывел Тургенева в задний салон. Ученые, сидевшие там, уже не имели значения – Лок понимал это со всей очевидностью. Милиционерам для их целей документов будет вполне достаточно. Но документов недостаточно для выживания этих людей, которые помогли ему, предоставили возможность убить Тургенева... и которые, если он не избавится от них в ближайшие несколько минут, помешают ему добиться последней цели.
Воронцов опустился в ближайшее кресло и подался вперед. Марфа поднесла к губам Лока стакан с теплой водой. Он смог отпить только глоток – так саднило горло.
Он должен заставить их понять... Но Лок боялся растерять остатки сил и сознания в процессе объяснения. Он моргнул. Они должны слушать очень внимательно, подчиниться беспрекословно...
– Уходите, – прошептал он и указал на папки, лежавшие в одном из кресел. – Все, что вам нужно... там.
Усилие вызвало приступ кашля, однако его значительно сильнее раздражало тяжелое дыхание женщины и страдальческое выражение ее лица. Он бы оттолкнул ее, если бы мог это сделать.
Воронцов покачал головой. Лок яростно кивнул.
– Уходите все... возьмите автомобиль... – дыхание мешало ему. Долгие хлюпающие вдохи и выдохи были подобны приливу, в котором он тонул с головой.
Воронцов снова покачал головой.
– Если мы уйдем, то только вместе с вами. Операция...
Лок отвернулся.
– Нет... смысла...
– Тогда нам придется забрать Тургенева, выторговать себе свободу!
– Нет, – картина снова стала ослепительно четкой. Дмитрий стоял за его креслом, женщина склонилась сбоку, Воронцов имел мрачный и торжественный вид, как и подобает присутствующему у смертного ложа. Теперь боль была больше похожа на свет, чем на жар. Лок видел ситуацию с детальной головокружительной ясностью: таков был первый и единственный дар, принесенный ему ранением.
– Уходите... по-английски, – выдохнул он. – Не попрощавшись. Единственный шанс... сейчас.
План Воронцова завлек их в ловушку. Тургенев был обречен на выживание. У них не было пилота. Штурма не будет. В конце концов они попытаются, как и планировал Воронцов, обменять Тургенева на свою свободу, но Тургенев уничтожит их, как только окажется в безопасности. Это не подлежало сомнению. Он обладал властью, влиянием, численное превосходство было на его стороне. У них не оставалось ни малейшего шанса выжить.
– Вы... хотели расколоть его, – прошептал он. – Отчеты. Метель скроет вас... не теряйте времени.
Во взгляде Воронцова читалось понимание и признание его правоты. Метель была единственным обстоятельством, игравшим им на руку. Как только она выдохнется, они станут так же уязвимы, как тромбы в кровеносных сосудах на рентгеновском снимке, подготовленные к хирургическому удалению. Они не могут взять Лока с собой, а он не может отдать им Тургенева. Воронцов понимал, что Лок предлагает им жизнь или хотя бы слабый шанс на спасение в обмен на жизнь Тургенева. Он обеспечит им наилучшие условия для побега, заставив себя оставаться в сознании. Он будет ждать до последнего и лишь потом застрелит Тургенева. Он казнит своего врага, проваливаясь в пучину небытия.
Воронцов посмотрел на папки с личными делами ученых. Если они вырвутся из окружения, если смогут добраться до Москвы или какого-нибудь другого города, то, может быть, кто-нибудь выслушает их, власти начнут действовать... Впрочем, все это казалось романтической блажью.
Лок улыбался ему. Американец догадался, что Воронцов принял нужное решение.
– Видишь? – прошептал он. – Вы должны...
Он зашелся в ужасном приступе кашля, вздрагивая всем телом. Кровь струилась по его губам, подбородку и рубашке. Он съеживался на глазах. Марфа, чье присутствие больше не вызывало у него раздражения, переместила его в полулежачее положение, вытерла ему лицо и ощупала рану гибкими пугливыми пальцами. Воронцов понял, что Локу осталось жить не более нескольких минут. Он встал и подошел к иллюминатору.
«Мерседес», стоявший возле самолета, казался белым холмиком, дорогой игрушкой, заботливо укутанной и оставленной на хранение. Воронцов напрягал зрение, тщетно пытаясь разглядеть что-либо за снежной пеленой. Возможно, они уже окружили самолет. Во всяком случае, они сделают это прежде, чем метель начнет слабеть. Воронцов чувствовал в салоне напряжение, которое было сродни клаустрофобии.
Потом он повернулся к Локу.
– Да, – он взял папки. – Здесь есть все, что нам нужно.
Он посмотрел на Марфу и Дмитрия.
– А как насчет остальных? – спросил Дмитрий. – Стюард, стюардесса, шестеро...
– Они будут более заинтересованы в побеге, чем в чем-либо ином, – ответил Воронцов. – Точно так же, как и мы, – с горечью добавил он. – Скажи Любину, чтобы привел Тургенева сюда, потом поговори со стюардом. Скажи ему, что всех их отпустят. Как только мы отъедем от самолета, они могут выходить.
Дмитрий кивнул и удалился в задний салон. Через несколько минут вошел Тургенев, державшийся с преувеличенной настороженностью. Он чувствовал, что здесь пришли к какому-то решению, и это беспокоило его, но, бросив взгляд на Лока, он удовлетворенно улыбнулся.
– Привет, Пит, – поздоровался Лок. Поза американца выражала скорее приятную расслабленность, чем крайнюю степень изнеможения. Его тон поразил заложника.
– Ну? – осклабился Тургенев. – К какому идиотскому решению вы пришли?
– Сделка, – отозвался Лок. – Ты... за них. Они уходят... мы остаемся, – он сделал шумное глотательное движение.
Тургенев повернулся к Воронцову.
– Вам никогда не выбраться с летного поля! – отрезал он. – Даже под прикрытием этой погоды.
– Посмотрим. Любин, ты сядешь за руль. Дмитрий, открывай дверь...
Вспомнив о своей сломанной руке, Воронцов передвинул повязку в более удобное положение. Им придется прыгать на заснеженную взлетную полосу, но от этого, пожалуй, никто не умрет. Он взглянул на Лока.
– Хотите, мы привяжем его к креслу? – спросил он. Лок медленно покачал головой. – Что ж, дело ваше. Марфа?
Женщина кивнула.
Скрежет распахнувшейся пассажирской двери и вой ворвавшейся бури заглушили все остальные звуки, все мысли. Занавески отчаянно затрепыхались под напором ветра. Воронцов толкнул Тургенева в кресло и на мгновение помедлил возле Лока. Американец лишь улыбнулся мальчишеской, бестревожной улыбкой.
Он услышал, как прыгнул Любин. Затем в дверном проеме исчезла Марфа. Дмитрий оглянулся на Лока и Тургенева, потом тоже исчез. Воронцов помедлил у отверстия выхода, ослепленный и дезориентированный несущимся снегом, затем прыгнул, почти сразу же свалившись в небольшой сугроб. Его колено прострелило острой болью.
Ему помогли встать, и он оглянулся. Стюард и стюардесса уже стояли в дверях. Он махнул пистолетом, и их фигуры сразу же пропали. Двигатель «мерседеса» кашлянул и завелся. Дмитрий размашистыми движениями убирал снег с ветрового стекла. Марфа заторопилась к Воронцову, но он отмахнулся от нее. Они подошли к автомобилю, когда Любин начал прогревать двигатель. Потихоньку «мерседес» тронулся. Снег летел из-под задних колес; тяжелую машину слегка повело вбок.
– Садись! – прорычал Воронцов Дмитрию, все еще счищавшему снег с окон. – Любин, езжай прямо по полосе. Не останавливайся, пока не доедешь до ограды, затем пробиваемся наружу! Понятно?
Он услышал отдаленные, словно игрушечные, хлопки выстрелов. Что-то застучало по автомобилю, словно порыв ветра швырнул в него горсть мелких камешков. Лицо Дмитрия карикатурно расплющилось о стекло окошка, затем выскользнуло из поля зрения.
– Дмитрий! – завопил Воронцов. Он распахнул дверцу и увидел мертвое лицо, смотревшее на него широко раскрытыми глазами. Две пули прошли над его головой, разбив окошко с другой стороны.
– Езжай, езжай! – кричала Марфа Любину.
– Нет!.. – но автомобиль рванулся вперед, оставив Дмитрия лежать на снегу. Снова выстрелы...
* * *
Лок слышал стрельбу, сначала четко, потом ее треск стал значительно тише: стюард захлопнул пассажирскую дверь. Взвизгнули покрышки, но этот звук потонул в панических возгласах, доносившихся из заднего салона. Медленно, с огромным усилием Лок переключил все свое внимание на Тургенева и покачал головой.
– Не звонишь им, а? Глупо...
Тургенев молча сидел в кресле. Локу оставалось жить считанные минуты. Его помаргивание превратилось в нервный тик, ресницы часто вздрагивали, лицо приобрело синевато-серый оттенок, и он больше не смахивал кровь с подбородка. Звук его частого сиплого дыхания казался уже не признаком борьбы за жизнь, а слабеющим сигналом с гибнущего корабля. Тургенев знал, что ждать осталось совсем недолго...
...Он предупредил взглядом стюарда, выросшего за спиной Лока. Мужчина понимающе кивнул и отступил за занавес.
– Не рассчитывай на это, – тихо произнес Лок.
Из заднего салона доносилось приглушенное бормотание. Скоро они откроют дверь и один за другим попрыгают в снег, надеясь остаться в живых. Или скажут Бакунину и остальным, что в самолете остался лишь один умирающий человек... Скоро.
– Ты так и не узнаешь, удалось ли им спастись, – заметил Тургенев.
– Ты тоже, Пит, – Лок подавил опасный приступ кашля. Теперь уже недолго, совсем недолго. – Бет... почему?
– Что? А... То была нелепая ошибка, Джон. Такого не должно было случиться.
– Однако случилось...
– Да, случилось. Послушай, Джон, я еще могу спасти тебе жизнь!
Слова, пустые слова.
– Я могу отвезти тебя в больницу, я могу оставить тебя в живых, Джон!
– Ты... ты опустошил мою жизнь, Пит. В ней больше ничего не осталось, – Лок почувствовал, что стюард подбирается сзади к его сиденью, и сумел повысить голос: – Даже не пытайся!
Он улыбнулся, услышав, как человек на четвереньках уполз в задний салон. Наступило напряженное молчание: все остальные прислушивались к их разговору.
– Джон, это безумие. Ты безумен. Что за одержимость местью? Так ведь дела не делаются! – голос Тургенева искушал, звучал мягко, обволакивающе. – Лок, ты... люди вроде тебя – обычные романтики. Вы не можете ничего решить, даже в мелочах. Мир – это дерьмо, Лок. Везде, повсюду. Ты считал Афганистан справедливой войной, ты думал, что Бог на твоей стороне, что ты помогаешь...
Лок наблюдал, как Тургенев наклоняется ближе к нему, словно собираясь сообщить какую-то важную истину.
– Та война изначально была несправедливой, Джон. Она отражала мир в миниатюре... Позволь мне помочь тебе!
Лок мигал все быстрее, с невероятной скоростью. Он чувствовал, что покидает это место. Звонок телефона, вделанного в ручку кресла Тургенева, показался очень тихим и отдаленным.
Рука Тургенева поползла к телефону. Лок еще боролся, следя за его движениями, выпрямляясь, – лишь для того, чтобы скорчиться в неудержимом приступе кашля. Кровь на его руках, кровь на тусклом металле пистолета... затем чужие руки, хватающие его, тянущиеся к оружию...
Раздался выстрел, потом еще один. Лок ничего не видел, но слышал два выстрела и ощутил тяжесть упавшего тела, с сокрушительной силой прижавшего его к сиденью... Он потерял сознание.
Стюард поднял трубку и что-то залопотал в нее. Тело Тургенева завалилось на бок в узком проходе; тело Лока соскользнуло со спинки на сиденье кресла, так что его широко раскрытые глаза смотрели на стюарда. Кровь стекала по подбородку и медленными, вязкими каплями падала на пол.
– ...Да, да! Оба мертвы! Оба! Мы спасены, полковник, теперь мы все спасены!
Стюард обливался потом от облегчения. Он положил трубку и перешагнул через распростертое тело Тургенева, направляясь к двери. Открыл ее, поежившись от холода...
В следующее мгновение снаряд, выпущенный из самоходного орудия, ударил в топливный бак, и самолет вспыхнул, объятый бушующим пламенем.