Прикидывая, как все это описать в протоколе, я осторожно открыла дверь в комнату, убедилась, что обстановка в ней отсутствует, и попросила понятых принести пару табуреток, присесть в этой комнате и ничего не трогать, пока мы смотримо стальные помещения квартиры. Понятые беззвучно, в хорошем темпе, выполнили мою просьбу и, усевшись рядком в пустой комнате, надолго затихли.
. А открыв дверь в другую комнату, хозяйка завыла в голос. Оттуда, по-видимому, тоже исчезли несметные богатства.
— Даже белье постельное, сука, унесла! — рыдала хозяйка. — Батюшки, и аппарат телефонный! — взвизгнула она, потрясая обрывком вырванного с мясом телефонного шнура. Дальше из ее уст изрыгались исключительно непечатные выражения.
По мере продвижения к кухне запах усиливался. Я попросила всех участников обыска постоять в коридоре, а сама направилась к двери, ведущей на кухню. И, не успев открыть эту дверь, уже поняла, что я там увижу.
Предчувствия меня не обманули: на полу обшарпанной кухни, между поваленной табуреткой и разломанным пластиковым столом, лежало тело мужчины с гипсовыми повязками на обеих ногах и с забинтованными руками.
Он лежал ничком, а из-под него вытекала лужа крови, уже успевшей потемнеть и свернуться сгустками. Один подтек на линолеуме высох и тянулся от его пальцев, запачканных кровью, которая пропитала бинт. Рядом валялся нож — длинный кухонный нож, таким режут хлеб или колбасу; наиболее распространенное орудие бытового убийства в России. На этой кухне им резали не хлеб — весь клинок был в крови, острый кончик отломан.
— Кто же тебя так? — спросила я почти беззвучно, присев на корточки рядом с телом. Торчащие из-под бинтов скрюченные пальцы были восковыми, с желтыми ногтями. Было впечатление, что он в агонии скреб ими линолеум.
Вдруг что-то хлопнуло на кухне, и я от неожиданности чуть не свалилась с корточек. Это с треском раскрылась форточка, и ворвавшийся на кухню ветерок прошелся над неподвижно лежащим телом и пошевелил светлые волосы на голове, застывшей в неестественном повороте. Мне стало жутко в непосредственной близости от мертвого тела, и я отпрянула; поднявшись на ноги, я вышла из кухни. Все участники следственного действия, кроме понятых, в квартире отсутствовали, Дверь на лестницу была распахнута; вот почему на кухню ворвался сквозняк и открылась форточка.
Судя по приглушенным голосам, доносившимся с площадки, народ курил на лестнице. У наших оперов это называлось “дышать свежим воздухом”. Заглянув в комнату, где рядком, на табуретках, чинно сидели понятые, я спросила, можно ли позвонить от них. Один из понятых любезно разрешил и проводил меня к себе в квартиру, через площадку. Пока мы шли, я терзалась, кому первому сообщить о нашей находке — прокурору, начальнику РУВД, заместителю прокурора города, начальнику убойного отдела Мигулько или в прессу. Дойдя до телефона, я все-таки набрала номер дежурной части РУВД. Сообщила им об обнаружении трупа и попросила связаться с главком — заказать судебно-медицинского эксперта.
Дежурный ответил, что именно на эту тему связывался с главком полчаса назад, поскольку в районе с ночи дожидается очередной откинувшийся бомж, которого не осмотрел следователь, дежуривший по городу, именно по причине отсутствия свободного медика. И получил ответ, что свободного медика сегодня не предвидится в принципе. Поэтому Горчаков, принявший эстафету от дежурного следователя, — в низком старте и первый на очереди.
— У тебя же там Стеценко, насколько я знаю? — спросил дежурный, и я в который раз поразилась милицейской осведомленности о каждом моем шаге.
— Кужеров, что ли, похвастался? — без интереса уточнила я, и дежурный довольно хмыкнул:
— А как же! Вот Стеценко и используй, чего других медиков зря гонять.
— Он в отгуле.
— А кто об этом знает? — резонно возразил дежурный. — А криминалист у тебя в наличии. Ладно, Маша, не отвлекай меня, я пошел руководству докладывать: киллера-то нашли… Надо срочно сводку в главк отправить. Так, кто у нас сегодня ответственный от руководства?..
Выйдя на площадку, я сообщила Кужерову, что он имеет шанс попасть в сводку, поскольку разыскиваемый всем личным составом беглый киллер лежит в трех метрах от него с ножевой раной в пузе. Кужеров так рванулся на кухню, что чуть не опрокинул квартирную хозяйку, курившую с мужиками за компанию. Вернее, за компанию курили они, поскольку сигаретами их всех снабдила хозяйка.
Я, опомнившись, понеслась вслед за Кужеровым, опасаясь, что он там со своей медвежьей грацией все затопчет. Ведь знает, что не надо топтаться на месте происшествия, но это во всех нас неистребимо — сначала подскочить к телу, а потом начать озираться в поисках следов. Однако Кужеров грамотно затормозил на пороге кухни. Тело киллера за это время никуда не делось, так и лежало в засохшей луже крови, в окно он на этот раз не выпрыгнул. Я порадовала Стеценко тем, что ему предстоит исполнить обязанности врача — специалиста в области судебной медицины при наружном осмотре трупа. Гена Федорчук уже тихо щелкал затвором фотоаппарата, обходя квартиру. Пьетро вертел головой во все стороны, плохо понимая, что происходит. Понятые пили валерьянку, которую один из них притащил из дома; квартирная хозяйка в углу прихожей отхлебывала водку из бутылки, обнаружившейся в коридорных антресолях. В общем, работа закипела.
Естественно, обыск плавно перерос в осмотр места происшествия. Оставив осмотр кухни на сладкое, мы начали с прихожей. Гена, зафиксировав обстановку на фотопленке, стал обрабатывать косяки дверей, дверцы шкафов — в общем, те места, на которых с наибольшей вероятностью могли остаться следы рук последних обитателей этой квартиры.
Сашка подхватил под руку Пьетро и вместе с ним отбыл за экспертной сумкой, поскольку ему предстояли изъятие следов крови и фиксация трупных явлений, требующие специального оборудования — всяких там термометров для введения в прямую кишку, динамометров для надавливания на трупные пятна и прочего инструментария для столь же приятных операций. Пьетро изъявил желание оплатить доставку доктора Стеценко вместе с экспертным чемоданом на такси. По-моему, Пьетро постепенно начал приходить к пониманию того, почему уровень благосостояния российских следователей уступает западному. Если бы сам Пьетро постоянно раскошеливался на доставку экспертов, покупку оборудования и оплату служебных телефонных разговоров из своего кармана, на оставшиеся от зарплаты деньги он вряд ли доехал бы даже до аэропорта, не то что до Санкт-Петербурга, со своей Сицилии.
Присев в коридоре на тумбочку напротив входа в кухню, я набрасывала в протокол описание обстановки, потихоньку совещаясь с Кужеровым, простаивавшим в ожидании поручений. Главной нашей задачей на сегодня было закончить данное следственное действие таким образом, чтобы успеть на поезд.
Я немножко пошутила на тему о награде, ожидающей Серегу за поимку киллера.
— Нам ведь велели его найти, — сказала я, — и не ставили условий, живым или мертвым. Так что готовься пропивать премию, у вас-то с этим проще, это в прокуратуре не дождешься слова доброго, не то что денег.
— Мне премию не дадут, — уныло возразил Фужер, — у меня выговор.
— За что? — поинтересовалась я, хотя ответ был написан на лице опера Кужерова.
Наверняка его застукало пьяным какое-нибудь начальство при внеплановой проверке. Что характерно, оперативные дела у Кужерова всегда были в идеальном состоянии, придраться было не к чему, поэтому все свои взыскания он хватал исключительно из-за дружбы с зеленым змием.
— За то, что выл нечеловеческим голосом, — без выражения пояснил Кужеров.
— Как это? — Я заинтересовалась, про такое я не слышала.
— Помнишь, проверка была из штаба ГУВД? Когда Корсика послали на Боровую?
Я кивнула. Про эту историю долго судачили и в нашей милиции, и в прокуратуре. С утра в районное управление приехала какая-то шишка из штаба ГУВД, которой после задушевной беседы с начальником приспичило пройтись по этажам, посмотреть на работу подразделений. И надо же было такому случиться, что проверяющий направился прямиком на второй этаж, в убойный отдел. Сотрудники отдела, в тревожном порядке убиравшие пустые бутылки прямо из-под носа проверяющего, кого-то из уставших с ночи коллег успели позакрывать в кабинетах, но на руководство случайно набрел оперативник Корсин, который, пошатываясь, медленно передвигался по отделу в сторону выхода.
Руководство некоторое время наблюдало кренделя, выписываемые Коренным, после чего начальник РУВД разорался, не дожидаясь реакции высокого гостя. Корсин, припертый к стене в прямом и фигуральном смыслах, пытался вставить слово о том, что он не спит уже третьи сутки, работая по двойному убийству, но начальник в специфических выражениях распорядился уволить его сегодняшним днем, а параллельно с оформлением приказа об увольнении отвезти его на улицу Боровую, где, как известно, проводят освидетельствования на предмет состояния опьянения.
Чуть не плачущий Костик Мигулько потащил на Боровую одного из своих лучших сотрудников, а для порядка к ним был приставлен замполит РУВД, чтобы воспрепятствовать возможным провокациям.
На Боровой Корсина осмотрели, после чего врач вышел к замполиту и к Мигулько и официальным тоном сообщил: сотрудник абсолютно трезв, однако психологически истощен до предела, находится в состоянии гипертонического криза, осложненного крайним переутомлением, и что он, доктор, настоятельно рекомендует сотрудника госпитализировать во избежание тяжелых осложнений. А руководству — стыдно, у нас не крепостное право, добавил он, не глядя на ошеломленных сопровождающих.
Корсика торжественно отвезли в госпиталь МВД, а Мигулько не отказал себе в удовольствии лично сообщить начальнику о результатах освидетельствования и, естественно, довести эту информацию до сведения личного состава, переживавшего за коллегу. По этому поводу вечером в отделе состоялась грандиозная пьянка, в ходе которой Кужеров уснул за сейфом. Его не заметили и закрыли кабинет. Посреди ночи Фужер проснулся, так как невыносимо захотел в туалет. Но выйти не смог, кабинет не открывался изнутри.
Плохо соображающий, где он находится и по вине каких злых сил не может попасть в уборную, Кужеров заорал что-то невразумительное в надежде на то, что найдется кто-то добрый на этом необитаемом острове и выпустит его пописать. Но на его крики пришел только недобрый замполит, бывший в ту ночь ответственным от руководства. Он и составил акт о том, что в кабинете номер двадцать три в помещении отдела по раскрытию умышленных убийств находился оперуполномоченный Кужеров, который выл нечеловеческим голосом. Эта же формулировка была впоследствии перенесена в приказ о наказании.
Про первую часть истории, до момента чудесного избавления Корсика от наветов, я знала, а вторую мне поведал грустный Кужеров.
— А зачем ты кричал нечеловеческим голосом? — ехидно спросила я.
— Ты бы шесть бутылок пива выпила после водки, я бы послушал, как ты кричала бы, — нехотя ответил Фужер.
Экспертный чемодан вместе с доктором Стеценко прибыли как раз к тому моменту, как Гена Федорчук закончил обработку поверхностей, собрав приличный урожай в виде сорока двух дактилопленок с пригодными, по его утверждению, отпечатками рук. Учитывая, что он в ходе работы консультировался с хозяйкой квартиры, отсекая те места, где, наиболее вероятно, остались именно ее отпечатки, можно было надеяться на результаты.
В данный момент Гена с фонариком осматривал линолеум кухни, пытаясь в косопадающем свете отыскать пригодные следы ног, и, похоже, нашел что-то, судя по тому, как он аккуратно, не дыша, присел над квадратом линолеума, примериваясь, как лучше зафиксировать след.
— Если надо, будем вырезать, — сказала я ему, зная, что самое надежное — не маяться со слепками и отпечатками, а изъять следоноситель, тем более что хозяйка квартиры тихо дремала, сидя на полу в прихожей, рядом с опустошенным бутыльком, и ее мнение на этот счет можно было проигнорировать. Все равно больше, чем есть, мы бы ее не расстроили.
Гена кивнул, встал и, подойдя ко мне, тихо попросил:
— Покажи-ка ногу.
Я продемонстрировала ему подошву своей туфли, и он удовлетворенно улыбнулся:
— Вроде бы есть следочек с каблуком, но не твой. Ну я режу тогда?
Кужеров поманил понятых, вкратце объяснил им суть происходящего, и они, стараясь не упираться взглядом в тело и лужу крови под ним, потрясенно наблюдали, как Гена острым скальпелем очертил на полу квадрат, на котором вроде бы не было ничего такого интересного, и ловко отделил его от покрытия. Поискав глазами упаковку для изъятого предмета, он благодарно кивнул Кужерову, когда тот подал ему пустую коробку из-под обуви, запримеченную мной в прихожей. Квадратик линолеума был осторожно упакован в коробку и отложен в сторону. Нож, положение которого уже было описано мной в протоколе, Гена тоже внимательно осмотрел с фонариком, встав перед ним на колени и почти касаясь его лбом.
— На запах будем брать? — спросил он меня, не разгибаясь.
— А ты советуешь?
— В принципе, — Гена медленно разогнулся и посмотрел на меня, — тут есть хороший отпечаток окровавленного пальца. Так что можно с запахом не возиться. Если только не парень за него хватался. — Он коснулся фонариком скрюченного пальца трупа.
Секунду я размышляла, потом приняла решение:
— Давай все-таки на запах упакуем, мало ли.
Гена покладисто достал из своей экспертной сумки рулон фольги и бережно замотал ножик, стараясь не касаться его руками, подстилая под него фольгу. Следя за его выверенными движениями, я в который раз отметила, что на вид Генка чистой воды флегматик; но это обманчиво — работает он так быстро и сноровисто, что теория типов темперамента не выдерживает никакой критики.
Ножик в красивой серебристой упаковке мы отвезем одорологам, они соберут и законсервируют с него запах, а потом можно будет произвести с ним обычные исследования — кровь на биологию, отпечатки пальцев на дактилоскопию, сам нож — физико-техникам в морге. А запах будет дожидаться своего часа, пока не найдется объект, с которым можно будет его сравнивать. Наш объект, судя по всему, женского рода, на острых каблучках.
Прикрепив к серебристому кокону бирку с маркировкой — где, кто и когда изъял это вещественное доказательство, Гена отложил его на подоконник, к коробке с фрагментом линолеума, и встал на ноги.
— Запускай, — сказал он мне, и я позвала доктора Стеценко, который, натянув резиновые перчатки, уже дожидался своего часа.
Я к этому времени уже закончила описание квартиры и ждала, пока доктор Стеценко надиктует мне обычные фразы о местоположении тела по отношению к каким-либо ориентирам. Покончив с определением положения тела, Саша наклонился к нему и потрогал сначала шею, потом вытянутую руку. Искоса посмотрев на меня, он спросил:
— Это из-за него, что ли, ты шишку набила?
Я кивнула.
Стоя в нелепой позе — склонившись к телу на прямых ногах, он, не выпуская из своей руки пальцев покойника, задал еще вопрос:
— Как ты думаешь, сколько времени он здесь лежит?
Я задумалась, подсчитывая. Сбежал он пять дней назад, наверняка сразу же добрался до этой квартиры. Ему не надо было ловить машину или идти сюда многолюдными улицами, достаточно было нырнуть в заросли кустов жасмина на задворках больницы и вынырнуть прямо у арки, ведущей к парадной. Вот почему патрулирование и опросы аборигенов ничего не дали, вот почему он решился на этот побег с раздробленными пятками и гипсом на ногах.
— Дня три, как минимум, — наконец ответила я, прикинув, что Ольга Коростелева забрала тело своего мнимого мужа как раз в день побега киллера, значит, не больше, чем через два дня она должна была куда-то увезти тело “Коростелева” и похоронить.
Из того же нелепого положения Стеценко снова покосился на меня и проговорил:
— По всем канонам судебной медицины он должен был окоченеть.
— И что? — спросила я, еще не понимая, куда он клонит. Если труп лежит тут не три, а пять дней, то трупное окоченение уже вполне могло разрешиться.
Не ответив, Сашка повернул голову киллера и всмотрелся в зрачки. После этого движения его стали резкими: он рывком перевернул тело на спину, бегло осмотрел рану на животе, в просвете распахнувшейся фуфайки, надетой на голый торс, и замер, приложив пальцы к впадинке под горлом. Я успела сосчитать до десяти, когда Сашка резко распрямился и бросил мне:
— Вызывай “скорую”, он жив.
От неожиданности я привстала с тумбочки, и протокол свалился у меня с колен на пол.
— Маша, я сказал, вызывай врачей, — отрывисто проговорил Александр. — Я сам не понимаю, как это может быть, у него глубочайшая проникающая рана, да он элементарно кровью должен был истечь, но он жив.
За моей спиной раздался топот — это опер Кужеров, подхватив понятого, ринулся через площадку звонить.
Окончательно я пришла в себя только в купе поезда, неторопливо везущего нас с Кужеровым в командировку. И только эта неторопливость рельсового пути слегка меня отрезвила. В купе мы были вдвоем. Сережка Кужеров разложил на столе провизию, заботливо собранную ему женой на два дня пути, и методично ее уничтожал, время от времени говоря мне что-нибудь дежурно-успокаивающее. А я, закрыв глаза, пыталась привести свои мысли в порядок.
Этот чудовищный день вместил в себя, помимо всего прочего, расставание с Пьетро.
— Прости меня, пожалуйста, — упрашивала я его, — что я не смогу тебя проводить. Мне надо ехать в командировку. Ты же видишь, какие события разворачиваются… Это работа, не обижайся, ты же должен понять.
— Зачем ты оправдываешься, Мария, — грустно отвечал Пьетро, — один день в нашей жизни ничего не изменит. Ты не полюбишь меня за этот день, и я не забуду тебя за этот день. Так что до встречи где-нибудь там, — он показал на небо, — лет через сто.
Мы стояли в проходном дворе, рядом с машиной “скорой помощи”, и наблюдали, как санитары снесли вниз носилки с телом раненого, задвинули их в машину и закрыли задние дверцы. Следом за реанимобилем двинулась дежурная машина РУВД с тремя милиционерами, вооруженными автоматами. Я машинально отметила, что серьезность охраны этого субъекта возрастает обратно пропорционально его состоянию здоровья. Пока он был крепок и силен, к его охране отнеслись, прямо скажем, наплевательски. Далее, у его койки в травматологическом отделении больницы дежурили двое. Сейчас, когда он без сознания, и неизвестно, выживет ли, его будут караулить уже трое с автоматами. Мигулько пообещал мне лично контролировать несение службы постовыми. Кроме того, он поклялся мне страшной клятвой, что если киллера удастся спасти, он сразу и лично отвезет его в тюремную больницу.
— Ладно, Мария, — Пьетро через силу улыбнулся, — я тебя благословляю. И очень хочу, чтобы ты была счастлива с Александром. Дай тебе Бог…
Мы с Пьетро обнялись. Краем глаза я видела доктора Стеценко, скромно стоявшего у дверей подъезда с экспертным чемоданом. Заметив, что я из-за плеча Пьетро поймала его взгляд, он отвернулся.
— Мы еще увидимся, Пьетро? — спросила я сквозь слезы.
Не выпуская меня из объятий, он покачал головой.
— Я хотел бы увидеться с тобой, но не скоро. Я готов встретиться, только когда ты будешь замужем за Александром, у тебя будет трое детей, а у меня — никакой надежды на твою любовь. Пока ты свободна, я не хочу тебя видеть. Я же не железный, Ма-шен-ка. — Он с трудом выговорил это сложное слово и поцеловал меня в лоб, в синий след от шишки, который еще немного побаливал.
Тут я зарыдала, уже не сдерживаясь. Пьетро бережно усадил меня на скамеечку, а сам пошел прощаться с Сашкой. Я видела, как они обнимались, хлопали друг друга по спине, и готова была поклясться, что у обоих в глазах тоже стояли слезы.
Провожать меня на вокзал пришел только Сашка. Вернее, не то чтобы он пришел меня провожать; он привез меня на вокзал, перед этим доставив домой, умыв, собрав и успокоив, насколько это возможно. Я была ужасно благодарна ему за то, что он не стал в этой предотъездной суматохе заговаривать со мной о наших отношениях. Я надеялась только, что мое чувство к Сашке, обнажившееся наконец-то из-под шелухи предубеждений благодаря Пьетро, не пройдет вместе с сегодняшним настроением. Я приеду из командировки, и мы обо всем поговорим.
В поезде, заметив, что я повеселела, Кужеров благодушно спросил:
— Ну что, Маша, про мужиков своих думу думаешь?
Я созналась, что думаю. И добавила, что жизнь, в общем-то, короткая, и довольно глупо разменивать ее в угоду каким-то жалким амбициям.
— Ну и правильно, — кивнул Кужеров. — Выходи замуж за Сашку, и мировая общественность от тебя отстанет, а то только и разговоров, как бы тебя пристроить.
— Понятно, мировая общественность состоит из людей, которым очень плохо, когда другому хорошо, — пробормотала я, но настроение у меня не ухудшилось.
Я стала думать о том, как отреагирует на новости в моей личной жизни Регина, какими словами обзовет из-за того, что я, по ее мнению, упустила итальянца, и глаза у меня постепенно закрылись. Помню, что я проснулась на мгновение, заботливо уложенная на нижнюю (естественно) полку и укрытая одеялом, встретилась глазами с Кужеровым, который умильно смотрел на меня, словно бабушка на Красную Шапочку, и снова задремала.
Про оставшуюся дорогу могу сказать лишь, что и я, и мой спутник просыпались только на полустанках, когда поезд гулко лязгал, останавливаясь. Зато по прибытии на станцию назначения меня, выспавшуюся на год вперед, уже лихорадило. Какие еще неожиданности готовит нам визит в колонию, где полтора года назад умер человек, материализовавшийся в сегодняшнем дне с пистолетом в руках? Но к этим неожиданностям, мы, уже наученные горьким опытом, подготовились несколько получше. Ребята из Приозерска подвезли нам переснятую с формы номер один в паспортном столе фотографию Ольги Коростелевой. Конечно, для серьезного опознания эта фотография не годилась, она была сделана несколько лет назад и качеством не блистала, но для получения общего представления сойдет. Кстати, в форме номер один нашей фигурантки отсутствовала фотография, которая должна быть вклеена в паспорт по достижении двадцати пяти лет, так что паспорт у нее уже полгода как просрочен. В форме один была указана ее девичья фамилия — Кротова, а сведения о регистрации брака относились к более давнему периоду, чем она сказала мне на допросе. Паспорт на фамилию Коростелева она поменяла не полгода назад, как она сказала мне на допросе, а почти за два года до сегодняшних событий. Интересно, зачем ей надо было врать об этом?
Фотография, изъятая Кужеровым из личного дела бывшего токаря Коростелева, в принципе, могла изображать кого угодно, по ней было неясно даже, мужчина на ней или женщина. Но опять же на безрыбье… По поводу фотографий мы с Кужеровым дружно послали проклятия труженикам вылетающей птички. Я ему рассказала, как сама фотографировалась на заграничный паспорт. Фотография мне нужна была срочно, я заплатила ощутимую для моего следовательского бюджета сумму и пришла за результатом через три часа. Фотограф предложил мне снимки некоей женщины, в которой угадывались бы мои черты, если бы через всю щеку не пролегала здоровущая черная тень.
— Что это? — спросила я фотографа.
— Это? Родимое пятно, — не моргнув глазом, ответил фотограф, который в принципе не мог не понимать, что за этими снимками явилась изображенная на них, собственной персоной.
Стараясь не потерять самообладания, я уведомила его, что без звука заберу фотографии, если ему удастся отыскать это самое пятно у меня на лице. Поскольку миссия оказалась невыполнима, он со скрипом вернул мне деньги, и я обратилась в конкурирующую фирму.
Кужеров мне тоже рассказал, как он в жизни натерпелся от фотографов. Мы сошлись на том, что оба доверяем только одному фотографу на свете — нашему криминалисту Геночке Федорчуку. Гена, кстати, сфотографировал и раненого киллера, когда того уже погрузили на носилки, и даже успел до нашего отъезда проявить и отпечатать снимки, но, отнюдь не по вине Гены, на этих изображениях киллера не узнала бы и родная мать. Под эти снимки так и просилась подпись типа “Краше в гроб кладут”…
Стеценко, кстати, пока раненого киллера не увезли в больницу, по моей просьбе заглянул под бинты на его руках; и подтвердил, что о получении отпечатков рук пока не может быть и речи.
Выйдя из поезда, я с удивлением осознала, что климат Мурманска, оказывается, существенно отличается от климата Петербурга периода бабьего лета. Плохо я в школе учила географию, иначе я сообразила бы раньше, что Мурманск значительно севернее Петербурга. Кужеров, убедившись, что я, как полная дура, не взяла с собой никаких теплых вещей, укоризненно покачал головой, снял с себя куртку и накинул мне на плечи. Но у меня все равно зуб на зуб не попадал под пронизывающим ветром, сдувающим с деревьев остатки бурой листвы.
Автобуса, который должен был довезти нас до нужного населенного пункта, мы дожидались около трех часов, несмотря на изображенное крупными литерами расписание, нагло обещавшее автобус через пятнадцать минут.
Наконец жуткого вида колымага, видимо, в этой местности проходящая под кодовым названием “автобус”, причалила к остановке, и мы погрузились в нее, заплатив водителю по его требованию, как за поезд дальнего следования. Правда, Кужеров, рассчитывавший в этой поездке сэкономить на командировочных, попытался было поерепениться, угрожая, что сойдет и дождется следующего автобуса, на что водитель звонко рассмеялся и спросил, а знаем ли мы, когда следующий автобус.