И шеф почти неуловимо подмигнул мне, чем привел в полное смятение. Но полностью расслабиться не дал, окликнув, когда я была уже в дверях:
— Через две недели по двум вашим взяткам заслушивание в городской.
— О-о! — Я остановилась, не оборачиваясь. — Владимир Иванович, мне не разорваться… Я же вчера по “глухарю” работала…
— Через две недели, — внушительно повторил шеф. — Счастливо прогуляться.
Зоя, сидевшая в канцелярии за компьютером, конечно, поинтересовалась, чего это я вывалилась от шефа, как пыльным мешком стукнутая. Я объяснила, что сначала дорогой шеф открытым текстом предложил мне в рабочее время погулять со Стеценко, а стоило мне размечтаться, предательски привязался с делами по взяткам. Зоя мне посочувствовала, но вид у нее был отсутствующий. Понятно, Горчаков сегодня с утра поехал в городскую прокуратуру согласовывать формулу обвинения, а в разлуке с объектом своей страсти Зоя сама не своя. Шеф уже смирился с тем, что Зоя выезжает на трупы вместе с Горчаковым в качестве верного оруженосца, таскает его дежурную папку, подшивает его дела, составляет описи и печет своему ненаглядному торты в форме сердца. Остатки засохших “сердец” доедает вся прокуратура, поскольку у Горчакова уже из ушей лезет. Тут я снимаю шляпу перед Зоей: укормить Горчакова так, чтобы он доесть не мог и с кем-то поделился, — уметь надо. Это не каждому дано.
Войдя к себе в кабинет, я аккуратно сложила дела о нападениях в парадных, засунула их обратно в сейф и достала два дела по взяткам. Раз у меня минут сорок в запасе, посмотрю, что еще можно за две недели запихать в дела, чтобы не очень больно секли на заслушивании. Я стала листать дела, но взятки не лезли в голову, мысли мои были заняты поочередно Коростелевым с черепно-мозговой травмой и предстоящей прогулкой с бывшим любовником. Странно, но первое время после нашего расставания я места себе не находила, круглосуточно смакуя те обиды, которые Сашка вольно или невольно причинил мне, и жаждала выяснения отношений. А теперь, несмотря на то, что обиды никуда не делись, мне почему-то совершенно не хочется ничего выяснять и, более того, совершенно не тянет ни к какой определенности; чем меньше точек мы с Сашкой поставим в наших отношениях, тем лучше.
Я так разволновалась, обдумывая значение доктора Стеценко в моей жизни, что через пятнадцать минут отказалась от попыток вчитаться в материалы дела, сложила папки в сейф и стала поправлять макияж и укладывать челку, добиваясь идеальной прически. Мне вдруг стало казаться, что сегодня что-то изменится между мной и Сашкой, что-то сдвинется, мы забудем про недосказанные претензии и снова будем счастливы вместе…
И когда челка была уложена неотразимейшим образом, а глаза мои засияли загадочным светом, гарантирующим доктору Стеценко несколько бессонных ночей, выяснилось, что судьба против нашего воссоединения. Зазвонил телефон.
Я сняла трубку и сразу поняла, что со Стеценко мне сегодня не увидеться. Из трубки мне в ухо заорал начальник убойного отдела Костя Мигулько:
— Маша, срочно! Машина за тобой пошла! У нас тут такое, как в кино! Такого я еще не видел! Мы киллера задержали! Давай быстрей, ждем!
Я даже не успела ничего ответить, потому что с грохотом распахнулась дверь моего кабинета и на пороге показался рувэдэшный водитель, потный и взъерошенный.
— Мария Сергеевна, по коням!
Судя по ажиотажу, с каким меня приглашали на выезд, там действительно творилось что-то из ряда вон выходящее. Водитель чуть не за руку вытащил меня из кабинета, по дороге я успела ухватить с сейфа дежурную папку, и мы понеслись с сиреной по городу.
На месте — у проходной хлебозавода, куда сотрудники РУВД ходят обедать, поскольку рабочая столовая тут по-советски обильная и дешевая, — мы были через три минуты. Еще из машины я увидела, что труп хорошо одетого мужчины лежит на проезжей части, вокруг него толпятся возбужденные опера, показывая пальцами то на стоящий поодаль джип с распахнутыми дверцами, то на проходную хлебозавода. Не увидев, однако, на месте происшествия высоких милицейских чинов, а в окрестностях — хороших глав-ковских иномарок, я порадовалась тому, что убитый, похоже, не банкир и не депутат; уже легче. Как только я вылезла из машины, ко мне подлетели сразу трое оперов во главе с Мигулько и наперебой стали посвящать меня в суть дела.
Оказалось, что Костик с двумя подчиненными сразу после утренней сходки отправились на хлебозавод подкрепиться. Движение здесь вялое, и пешеходов всегда очень мало, после того, как рабочие пройдут на смену, вокруг вообще пустынно. Подойдя к проходной, опера заметили на проезжей части одинокий джип, который подъехал к тротуару и припарковался. Из него, не торопясь, вышел хорошо одетый мужчина; но не успел он закрыть дверцу джипа и щелкнуть “сигналкой”, как из-за неработающего киоска “Роспечати” выскочил молодой человек с пистолетом в руке; он подбежал к хозяину джипа и несколько раз выстрелил в него в упор. Потерпевший упал, а убийца спортивным шагом двинулся мимо высокого забора хлебозавода.
Опера, стоявшие раскрыв рот у самой проходной, справились с потрясением и рванули за ним. Увидев преследователей, парень побежал вдоль забора к пустырю, простиравшемуся за территорией хлебозавода, а по пути швырнул свой пистолет за ограду предприятия. Это существенно прибавило операм боевого задора, поскольку оружия ни у кого из них не было, постоянным ношением руководство наших оперативников не баловало, а чтобы бежать с голым пузом за вооруженным преступником, только что продемонстрировавшим пригодность своего оружия к стрельбе, — это надо очень любить свою Родину.
Ребята показали высокий легкоатлетический класс, особенно если учесть, что они еще не пообедали, и догнали убивца, скрутив его на пустыре. Надев на него наручники, они дотащили его до проходной, откуда позвонили в РУВД и вызвали подкрепление. Когда приехала патрульная машина, туда запихали злодея и выставили пост у валявшегося на территории хлебозавода орудия убийства. Оставалось только зафиксировать имевшиеся доказательства, для чего, собственно, и была вызвана я.
Я от души похвалила славных представителей убойного отдела, отметила их оперативную реакцию и мужество, а заодно поздравила и себя: получить дело об убийстве, совершенном в присутствии свидетелей, — это уже удача; а если эти свидетели — сотрудники отдела по раскрытию умышленных убийств, о такой везухе можно только мечтать.
Поохав и воздав должное героям дня, я подошла к трупу и присела перед ним на корточки. Беглый взгляд на распростертое тело насчитал четыре входных пулевых отверстия на груди. Странно, но в голову убийца не стрелял. Я выпрямилась. Сейчас пойду гляну на задержанного — и к вещественному доказательству. Сброшенный пистолет надо бы изъять в первую очередь, а то, неровен час, что-нибудь с ним приключится. Постовой моргнет и спохватится, когда пистолета и след простынет, или какой-нибудь любопытный, не исключая и руководящих милицейских работников, начнет лапать вещдок, приговаривая: “Хорошая штучка”, да мало ли…
— Личность убитого установили? — задала я традиционный вопрос, подойдя к Мигулько.
Мигулько упивался происшедшим, живописал подробности погони перед вновь прибывшими и с трудом отвлекся на меня. Впрочем, я его не осуждала.
— А? Вот этого? — Мигулько кивнул в сторону джипа. — В машине барсетка была, там документы на имя Белоцерковского. Фотка к роже подходит.
— А кто он такой?
— А хрен его знает.
— Где документы?
— Там же, в машине. — Костик пожал плечами. — Вон, Фужеров присматривает.
— Слушай, Фужера не трожь, — взмолилась я, — кто со мной по серии пахать будет?.. Ой, Костя, — спохватилась я сразу, упомянув про серию, — меня же Сашка Стеценко ждет у метро…
— У-у, — многозначительно протянул Костя в нос, не разжимая губ, — понятно. — И скабрезно ухмыльнулся, даже забыв про собственный героический поступок.
Конечно, наша со Стеценко личная жизнь вот уже больше года покоя не давала оперативному составу милиции, прокуратуры и экспертного корпуса. Все хотели нам счастья.
— Что тебе понятно? — обиделась я. — Мы в больницу собирались к потерпевшему Коростелеву. Еще раз повторяю, Костик, хоть ты и герой дня, Фужера не трогай, он будет работать по серии. Между прочим, эксперты сказали, что орудие одно.
— Да брось ты, Маша, — Костик в упоении махнул рукой. — Ты ведь знаешь, каждое следующее убийство автоматически приостанавливает работу по предыдущему. Дались тебе эти черепно-мозговые! Лучше вот этим занимайся. Прямо кино!
— А с задержанным вы еще не говорили? — понизив голос, спросила я Костю. — Сейчас удобный момент, поговорили бы с ним, пока тепленький…
— А что с ним говорить? — простодушно удивился Костя. — Он же у нас на глазах мужика грохнул. Чего тебе еще?
Я вздохнула. Хороший парень Костик Мигулько, но не Синцов. И даже не Кораблев, на худой конец. Синцову бы в голову не пришло, что в этом происшествии все ясно. Он бы уже работал с клиентом…
— Костик, а зачем он его грохнул? Вы же сказали, выстрелил и побежал? Ни денег не взял, ни машину угнать не попытался, так?
Костик посерьезнел.
— Да, понятно, заказчик тебе нужен.
— А тебе не нужен?
— Ну ладно, ты права. Но я тебя огорчу. Этого фрукта за три минуты не расколешь. Пойдем, покажу.
Костик подвел меня к патрульной машине, у задней дверцы которой прохаживались два пэпээсовца[4] с автоматами наперевес. Один из них, уловив движение Кости, опередил его и открыл дверцу, и я сразу натолкнулась на жесткий взгляд из темноты автомобильного нутра. Задержанный сидел прямо, но довольно непринужденно. И на лице его не читалось ни страха, ни возбуждения, что было бы естественным в этой ситуации. Он смотрел невозмутимо, даже лениво. И хотя черты лица его были правильными, одет он был аккуратно и чисто, несмотря на задержание, — наверняка они с операми покатались по пустырю в момент захвата, — внешность его мне не понравилась. Вернее, не понравились выражение лица и взгляд. Он смотрел на меня холодными, жесткими глазами профессионала. И от его взгляда у меня по спине побежали мурашки.
Я не выдержала этого взгляда и, взяв Костю под руку, отошла в сторону. За моей спиной с лязгом закрылась дверца импровизированной тюрьмы.
— Да, фрукт, — подтвердила я Костины наблюдения. — Костик, будь другом, слетай к станции метро, меня там Стеценко ждет. Объясни, что мы в другой раз съездим в больницу.
— Хорошо, — согласился Костик. — Но ведь он сюда притащится, сто процентов. А?
Я пожала плечами.
— Пусть притащится. Давай, Костик, двигай к метро, а я пошла изымать пистолет. Пока его никто не свистнул в частную коллекцию.
Костик послушно двинул к метро; отчасти его покладистость объяснялась перспективой рассказать про сегодняшнее беспрецедентное происшествие свежему слушателю. А я прихватила на проходной двух тетенек в синих халатах, пахнувших хлебными корочками, и отправилась фиксировать вещественное доказательство. Костик меня заверил, что криминалист уже все отснял.
Постовой скучал возле каре из пустых ящиков, которые огораживали место приземления брошенного через забор пистолета. Тут же бродил успевший принять на грудь свидетель — грузчик, которому пистолет чуть не на голову свалился. Тетеньки, припасенные мною в качестве понятых, мягко его пожурили. Я пристроилась на одном из перевернутых ящиков и быстро настрочила протокол. А пока понятые внимательно читали его, тихо переговариваясь, я успела в том же хорошем темпе допросить свидетеля. На территории хлебозавода одуряюще пахло свежим хлебом, и этот запах казался абсолютно несовместимым ни с каким злодейством. Понимаю оперов, которые ездят сюда обедать на трамвае, несмотря на то, что рядом с РУВД есть несколько бистро и пирожковых. Войдя через проходную в царство сдобы, мягких буханок и бубликов, забываешь про страсти-мордасти современной жизни, про производственные проблемы и даже про свой преклонный возраст; вдыхаешь этот непередаваемый хлебный аромат и начинаешь любить ближних…
Подошел криминалист, успевший в ожидании изъятия вещдока перекусить в местной столовой. Оттуда он предусмотрительно прихватил коробку, ловко запаковал в нее пистолет, причем брался за него в резиновых перчатках, что, впрочем, меня совершенно не убедило в перспективе найти на нем отпечатки пальцев. За все годы моей работы такого еще не было, пальцы на оружии почему-то никогда не находились.
Сделав на коробке необходимые надписи, криминалист заверил меня в том, что по прибытии медика они вместе сделают смывы и отпечатки с ладоней, запястий, из ноздрей и ушей задержанного, для обнаружения и фиксации следов продуктов выстрела, если человек незадолго до этого применял огнестрельное оружие. Положительно, запах свежего хлеба пробуждал в людях лучшие чувства. Этот криминалист никогда не имел репутации старательного работника и обычно не дело пытал, а от дела лытал. Тем приятнее было услышать такое из его уст, без всяких понуканий с моей стороны.
С сожалением покинув территорию хлебозавода, я с коробкой под мышкой подошла к группе оперов, взиравших на расстрелянное тело. Они порадовали меня тем, что медик уже в пути, и в принципе я могу начинать описывать пейзаж.
Мы с ними обсудили, какие дела могли привести господина Белоцерковского на место расстрела и какими делами он вообще зарабатывал себе на жизнь. Пока ясности не было. За разговорами незаметно пролетело время до прибытия дежурного медика, его “карета” подкатила одновременно с Костиком Мигулько, а на хвосте Костика Мигулько, естественно, сидел хорошо знакомый всем присутствующим доктор Стеценко. С прибывшим в качестве врача-специалиста в области судебной медицины доктором Пановым они просто обнялись и расцеловались; при этом, утопая в могучих объятиях толстого, но милого Панова, Стеценко из-за его спины корчил мне рожи, изображал эротическую томность и вообще вел себя совершенно неуместно. “Тут все-таки место происшествия, — строго подумала я, — и труп лежит в крови”.
Стеценко отцепился от Панова и пошел ко мне. Я хотела высказать ему все про неподобающие манеры, но близость хлебозавода оказала свое облагораживающее воздействие. Язвить расхотелось совершенно.
— Саша, извини, пожалуйста, — проговорила я, вдыхая неотвязный аромат свежевыпеченного хлеба. — Меня выдернули на происшествие…
— Да мне Костик все рассказал, — кивнул Стеценко. — Помочь?
— А как ты мне поможешь? Да у тебя и своих дел хватает…
Стеценко наклонился к моему уху:
— Маша, твои дела важнее.
— В смысле — следовательские дела важнее экспертных? — прикинулась я дурочкой; уж очень хотелось услышать продолжение.
— В смысле — дела любимой женщины.
Услышала, теперь моя душенька довольна. Все-таки мой бывший сожитель — редкостная обаяшка, тем приятнее от него слышать такие признания. Но сейчас тратить время на любезности неприлично, и так я разрываюсь: в данной ситуации осмотр трупа и допрос задержанного одинаково неотложные вещи. Ну и что же мне предпочесть? Меня уже потряхивала знакомая нервная дрожь, сопровождающая необычные дела, интересные профессиональные ситуации. Конечно, на такого профи, как наш сегодняшний киллер, ребят из убойного отдела маловато. Синцова бы сюда, он бы его развалил от носа до позвоночника за полчаса. Но, к сожалению, реалии таковы, что Синцову тут делать нечего. Он теперь раскрывает сексуальные убийства, которые, не в пример нашим вшивым заказникам, гораздо драматичнее. А то, что я этого клиента сама не развалю, ясно с первого взгляда. Не то, чтобы я была не уверена в своих силах, просто трезво оцениваю обстановку. Есть вещи, которые не для меня. Что называется, оперу — оперово, следователю — следователево.
— Ну хочешь, я сам съезжу в больницу, поговорю с доктором? — Сашка почувствовал, что меня уже закручивает профессиональный озноб.
— Без меня доктор с тобой разговаривать не будет. Может, завтра выберемся? Ты как?
Сашка кивнул. Во время разговора я не могла отделаться от какого-то неприятного ощущения, что-то царапало мне нервы, и не выдержав, я обернулась. В окошечке патрульной машины, стоявшей за моей спиной, мелькнула тень. “Ерунда, — подумала я, — это просто мнительность”. Но поежилась. Спину мне жег взгляд из окошечка, я готова была в этом поклясться.
Прибыв на базу, в РУВД, ребята из убойного, все до единого, сначала сходили и внимательно обозрели клиента, посаженного в продавленное кресло в наиболее приличном кабинете (джентльменский жест, с учетом того, что работать в кабинете придется женщине), после чего беззастенчиво предложили мне самой разговаривать с задержанным. Все корифеи сыска сошлись на том, что колоть его бесполезно. Да особо и не нужно, поскольку доказательств даже больше, чем достаточно. Конечно, хотелось бы узнать про мотивы убийства, а также про заказчика, что, в общем, взаимосвязано, но это вопрос стратегический, вопрос будущего, долгой кропотливой работы с применением спецтехники и спецприемов.
— Ты его в камеру оформи, — строили они планы, — а там будем его слушать и анализировать.
— А вы думаете, он в камере будет говорить? — сомневалась я.
Опера пожимали плечами. А что еще они могли предложить?
Так что пришлось мне заниматься клиентом. Труп осматривать я высвистала Горчакова, вернувшегося из городской. Клиент без удовольствия, но достаточно спокойно перенес процедуру получения смывов и отпечатков; юридическое оформление этой процедуры оставили на потом, поскольку мы с задержанным отъезжали к месту допроса, а медик оставался с Горчаковым на осмотре трупа.
После короткого совещания, в ходе которого были определены тактика и стратегия расследования, а именно: я занимаюсь клиентом, а подчиненные Кости Мигулько пробивают личность потерпевшего, Костик отвел меня в кабинет, где мне предстояло работать.
Задержанного охраняли два опера, руки у него так и оставались застегнутыми сзади, а еще одной парой на ручников он был пристегнут к батарее, но даже несмотря на это, я с трудом удержалась от просьбы дать мне охрану для допроса. Со мной такого давно не бывало.
Пожалуй, за всю мою богатую следственную жизнь мне повстречались только два человека, с которыми я боялась оставаться наедине в следственном кабинете.
Но оба они были тупейшими отморозками, а у этого был вид неглупого человека. И все же от него исходила такая волна опасности, что меня не могла обмануть его расслабленная поза. Эта расслабленность была показной, на самом деле он был собран и напряжен, и его собранность лишний раз доказывала, что он использует любую, даже эфемерную возможность уйти.
— Здравствуйте, — сказала я, остановившись у двери и примериваясь, куда лучше сесть, чтобы занять, во-первых, безопасную позицию, а во-вторых, чтобы удобно было с ним общаться; если, конечно, он захочет общаться.
Охранявшие его опера даже не стали вставать, уловив мою нерешительность; судя по всему, они были не прочь поохранять клиента во время допроса. Им он, похоже, тоже не внушал доверия.
Сам клиент даже не переменил позу, только чуть шевельнулся, и опера тут же напряглись. Он приподнял тяжелые веки и посмотрел на меня снизу вверх. Потом медленно перевел взгляд на Костика и мрачно спросил:
— А что у вас, кроме бабы, других следаков нет?
Костик не нашелся, что ответить.
— С бабой разговаривать не буду, — так же мрачно продолжил задержанный, и я с трудом удержалась, чтобы не сказать ему что-нибудь вроде “а куда ты денешься”, но вовремя поняла, что он провоцирует меня именно на это, на конфликт, выводит меня из себя, и подумала, что он еще более непрост, чем кажется. Если я на это клюну, никакой полезной информации из допроса я не извлеку, допрос сведется к взаимным колкостям.
— Баба пусть идет, под мужика ляжет, — добавил убийца и внимательно посмотрел на меня, просчитывая эффект от провокации.
Я стиснула зубы. Отшутиться? Обидеться? В конце концов, пусть Горчаков его допрашивает; но ничего достойного я не придумала и промолчала.
— Да она меня боится, — протянул задержанный. — Она щас описается. — И снова, прищурившись, уперся в меня глазами.
— Отстегните его, — сказала я Косте. Костя хмыкнул.
— Маша, побыть на допросе? — спросил он тихо.
Я покачала головой:
— Не надо. Побудьте в коридоре.
— Ты уверена?
— Уверена. Ничего со мной не случится, — ответила я, краем глаза наблюдая за задержанным.
Мне показалось, или в его взгляде действительно промелькнула усмешка?
Опера не торопились отстегивать задержанного, ожидая команды начальника. Костик вопросительно посмотрел на меня, и я вынуждена была подтвердить свое решение.
— Давайте, ребята, время не ждет.
Но и после этого опера еще посомневались, и только когда Мигулько кивнул им, начали отстегивать киллера от батареи. Когда наручники были сняты, киллер положил на стол затекшие руки. Перед тем как выйти из кабинета, Мигулько посмотрел на меня и еле заметно покачал головой. А я глазами показала ему на дверь. Он пожал плечами и вышел. За ним потянулись опера, поминутно оглядываясь и проверяя, не захватил ли меня клиент в качестве заложника, пока они протискиваются между столом и сейфом. Но клиент меня не захватил, и, оглянувшись в последний раз, опера закрыли за собой дверь.
А мы с задержанным остались наедине, и, сидя напротив меня, он наблюдал, как я достаю из дежурной папки протоколы и ручку. Выражение его лица было очень неприятным, но как только закрылась дверь кабинета и за ней стихли обычные для любого милицейского коридора звуки, он изменился. И даже приветливо улыбнулся мне. Но при этом не стал казаться мне менее опасным, скорее наоборот.
— Вот теперь здравствуйте, — начал он первым. — Вы следователь?
Я машинально отметила, что, обращаясь ко мне, он употребил слово “следователь”, а не “следак”, как в присутствии оперов, и подивилась, как он преобразился. Еще минуту назад он мрачно смотрел из-под тяжелых век, и взгляд его причинял почти физическое неудобство, а сейчас он становился легким и обаятельным.
— Да, я следователь прокуратуры, Мария Сергеевна Швецова. Сейчас придет дежурный адвокат…
— Зачем? — Он широко улыбнулся и махнул рукой. — Адвокат мне не нужен.
— Вы хотите давать показания без адвоката? — удивилась я, а он улыбнулся еще шире.
— А с чего вы взяли, что я хочу давать показания? Я этого не сказал. Я хочу воспользоваться пятьдесят первой статьей[5].
— Все равно, пусть дежурный адвокат подойдет и распишется в протоколе. Я хочу зафиксировать, что вы отказались от реально предоставленного вам защитника. — Ушлые задержанные, знакомые с юридическими тонкостями, любят потом заявлять, что следствие их пытало, допрашивая без адвоката, вводило в заблуждение относительно их права на защиту, и это дезавуирует их показания, данные в ходе таких допросов.
— Зачем нам с вами адвокат? — спросил задержанный. — Лучше мы вдвоем побеседуем, — и расправил на столе руки со следами от наручников.
— Но если вы не собираетесь давать показания, нам не о чем беседовать. — Я тоже постаралась улыбнуться, но такой безмятежной улыбки, как у подследственного, у меня не вышло.
— Да найдем о чем поговорить. — И задержанный подмигнул мне. Его оскал мне страшно не понравился.
В дверь постучали. Мои нервы были так напряжены, что я вздрогнула, и клиент это заметил. В дверь просунул голову дежурный адвокат, я обратилась к задержанному с вопросом, не передумал ли он насчет участия адвоката и дачи показаний, но задержанный твердо отказался от услуг защитника. Защитник же с видимым облегчением швырнул мне на стол ордер, выписанный ему на участие в деле, как дежурному адвокату, быстро черканул свою фамилию в незаполненном еще бланке протокола и отбыл. Мы опять остались с задержанным одни.
Я положила перед собой бланк протокола, который начинался с данных о личности допрашиваемого.
— Как вас зовут? — спросила я.
Опера, естественно, обыскали его, никаких документов при нем не было, и вообще ничего не было. Ни денег, ни сигарет, ни телефонной карты. “Какие выводы?” — поинтересовалась я у Мигулько. “Либо машина его ждала за поворотом, либо лежбище рядом”.
— Петров Игорь Юрьевич, — с готовностью ответил задержанный.
— Где вы живете?
— Я не местный, приехал из другого города, хотел хату снять, не успел.
— Не местный? А вещи ваши где?
— А вещи в камере хранения на вокзале.
— И документы тоже?
— А документы у меня украли в поезде.
— А вещи на каком вокзале? Можем съездить забрать, а?
— А я забыл ячейку. А что! Вас бы так заломали, вы бы тоже все позабыли. — Задержанный на глазах преображался, лепил из себя простого деревенского парня, и довольно удачно, я бы поверила, если бы десять минут назад не наблюдала в этом кресле жесткого бойца с хорошей реакцией, плюс к тому и недюжинного психолога — вон как он со мной разделался, в шесть секунд заставил меня освободить его от наручников и выпроводить всех присутствующих.
Темп беседы между тем нарастал крещендо. Но мы еще не ссорились, просто двигались на ощупь, он в свою сторону, я в свою.
— А вокзал помните?
— Не-а.
Я даже не могла упрекнуть его в том, что он откровенно издевался, столько искренности было во взгляде и в интонации.