Воцарилась тишина. Я опустила глаза. Можно было бы сказать словами Ильича, “что формально это правильно, а по существу — издевательство”. Конечно, так и полагается. Но так никто не делает. Мы привыкли к тому, что сразу после составления протокола задержания переходим к допросу. Никто не хочет заморачиваться и разбивать эти действия на несколько трудоемких этапов: процессуальное задержание с составлением протокола, объявление подозреваемому, что он водворяется в изолятор временного содержания, ожидание конвоя, оформление в ИВС, причем достаточно длительное — личный обыск, дактилоскопирование и прочее, водворение задержанного в камеру, вывод его из камеры в следственный кабинет, оформление документов на допуск в ИВС адвоката… Куда как проще и логичнее: составить протокол задержания, объявить его задержанному, допросить его с адвокатом в кабинете у опера, после чего со спокойной совестью пойти домой, оставив оперативникам документы на оформление в изолятор. Они сдадут его в ИВС, там найдут понятых для личного обыска, откатают пальцы и поместят клиента в камеру.
Если же делать все по правилам в каждом случае — а в камеру ежедневно попадают не только клиенты прокуратуры, но и милицейские подследственные, которых не в пример больше, — начальник РУВД первый взвоет. Я могла бы сейчас сказать об этом и устроить полемику. Но зачем? Я уже давно не оправдываюсь, даже если опаздываю к руководству. Просто приношу извинения, а в принципе, какая разница, из-за чего я опоздала: по семейным обстоятельствам или потому, что автобус вовремя не подошел.
К тому же формально начальник РУВД прав. Он вообще у нас большой иезуит. Пару лет назад было координационное совещание по борьбе с угонами личного автотранспорта. Он, тогда занимавший должность зама по оперработе, выслушал жалобы начальников территориальных подразделений на вал этих преступлений, захлестнувших район, их рапорта о попытках оздоровить ситуацию патрулированием, организацией общественных стоянок и прочими доморощенными средствами, потом встал и заявил, что рекомендует всем простой, но очень эффективный способ профилактики угонов: автолюбитель, поставив машину во дворе, должен перед уходом домой снять с машины стартер; вот тогда никто машину не угонит, как ни старайся. Все дружно хмыкнули: снять-то можно, а вот попробуй его утром поставь назад, особенно если торопишься на работу, особенно если погода не способствует… Но шутки шутками, а после совещания участковые всерьез ходили по квартирам и уговаривали автолюбителей снимать стартеры.
Теперь начальник РУВД достаточно ловко подставил меня, объявив главной виновницей побега. Странно, что еще не прошелся по моей варварской попытке задержать беглеца, приведшей к причинению серьезного вреда его здоровью.
Я расстроилась, прикидывая, во что мне это обойдется. С меня еще не снят выговор за оправдание по одному из прошлых дел. Если опять впаяют что-нибудь, так недолго и с работы вылететь. С трудом вернувшись из эмпиреев в кабинет прокурора, я с удивлением услышала, что боссы обсуждают возможное заключение по служебной проверке в плане ответственности собственных работников, а я уже вроде как вычеркнута из числа врагов народа. Понятно, это шеф постарался, и спасибо ему за это. Можно сказать, что мы вырвали победу из рук поражения. Деморализовав идейных противников, шеф даже умудрился выколотить из них обещание выделить оперов в бригаду по расследованию последнего убийства. Дело зашло так далеко, что начальник РУВД даже поинтересовался, не нужно ли мне чего по черепно-мозговым, и услышав, что нужно произвести осмотры мест происшествий с участием криминалиста, изъявил готовность предоставить для этого свою машину и любого эксперта, которого я пожелаю. Я, естественно, пожелала Федорчука. Выходя после совещания из прокуратуры и садясь в новенькую, ароматизированную машину начальника РУВД, я все еще недоумевала, чем Владимир Иванович так шантажнул милицейское начальство. Ладно, потом спрошу у Костика Мигулько.
Рувэдэшный водитель высадил нас с Геной возле парадной, где получил травму предпоследний потерпевший, а сам отпросился на часок домой. Мы вошли в парадную, огляделись, вытащили из ближайшей квартиры заспанного дядьку, который вернулся с ночной смены, и ангажировали его засвидетельствовать процесс изъятия следов рук. Дядька вспомнил, что у них в парадной ударили по голове человека, и пообещал свою подпись в протоколе.
— Только вы работайте, ребята, а я посплю пока. Через часок жена подойдет, она тоже распишется.
Зевая, дядька ушел к себе, а мы огляделись в парадной.
— Маша, я на тех двух осмотрах прикинул, где могут быть следы, — раздумчиво сказал Федорчук. — Двери, натурально, захватаны до безобразия — все-таки парадная. Но там же штаны были спущены с мужиков…
— Расстегнуты, — поправила я.
— Да, расстегнуты. Тела лежали возле стены, парадные везде узкие. И здесь, видишь не разгуляешься. Вот я и прикинул: злодей же нагибался к телу, значит, когда вставал, мог опереться рукой о стену.
— Логично. А в тех парадных ты смотрел, было что-нибудь на стенах?
— Ну, натурально. И в одной, и в другой стены в принципе не залапанные, это и понятно, стена не дверь, за нее хвататься нужды нет. Но и там, и сям я снял по ладони.
— Все-таки были отпечатки? — Я подпрыгнула.
— Были, — медленно кивнул Гена. — Достаточно хорошие, свеженькие. И, похоже, везде правая ладонь. Ну что, здесь посмотрим? Помнишь, где тело лежало?
Я вытащила из папки несколько листков бумаги — уголовное дело по факту причинения тяжкого вреда здоровью гражданина Селько. По показаниям врача “скорой помощи” и жильца дома, обнаружившего тело, потерпевший был найден лежавшим ногами к двери. Ударил его, по всему выходило, кто-то, кто вошел вслед за ним в парадную; он упал ничком, а нападавший потом перевернул его на спину — наверное, для того, чтобы расстегнуть брюки. По крайней мере, расположение и конфигурация мазков крови на полу парадной, еще не затоптанных до конца, позволяли сделать такой вывод.
Мы определили участок стены, вдоль которой лежало тело, и очертили воображаемые границы поверхности, которую предстояло обработать.
Гена достал фонарик, посветил на стену сбоку, что-то увидел в косопадающем свете, удовлетворенно хмыкнул и принялся за дело. Открыв свой экспертный чемодан, он долго выбирал, каким порошком воспользоваться, наконец, извлек нужный пакетик и стал методично наносить порошок на стену парадной. Я присела в стороне на ступеньку, подстелив чистый бланк протокола осмотра, и стала заполнять другой бланк, описывая, как выглядит парадная, и что и где мы ищем. Гена с кисточкой в руках сначала насвистывал, потом замолк и поинтересовался у меня:
— Как у тебя с доктором, все тип-топ?
— А что это ты спрашиваешь?
— Ну раз он у тебя ночует, значит, все тип-топ?
— Гена, уж от тебя-то я не ожидала, — простонала я. — Из моей спальни что, прямая трансляция в дежурную часть РУВД?
— Извини, я не думал, что тебе неприятен мой вопрос. Ты же знаешь, мы все за тебя переживаем.
— Мне просто интересно, как быстро распространяются сплетни в милицейской среде?
— На милицейскую среду зря грешишь, — возразил Гена, продолжая водить кисточкой по стене. — Поскольку я про этот радостный факт узнал от прокуратурского следователя Горчакова.
На это я только бессильно скрипнула зубами. И мужики еще осмеливаются что-то вякать про женское пристрастие к перемыванию косточек. На себя бы посмотрели!
Хлопнула дверь, в парадную вошла молодая женщина с ребенком на руках. Она подозрительно оглядела нас, но отважно прошла мимо. От сквозняка меня с ног до головы обсыпало излишками порошка, которым Гена припудрил стену. Я машинально провела рукой по лицу и взвыла от боли, задев свою шишку. Гена на мой вой обернулся, посерьезнел, видимо, я так от боли переменилась в лице, и, бросив свой инструмент, принялся оказывать мне помощь: достав из экспертного чемодана какой-то флакончик, брызнул из него на марлечку и аккуратно протер мне лицо.
— Что это? — спросила я, проморгавшись. — Я в жабу не превращусь?
— Наоборот, — меланхолично ответил Федорчук, — как раз превратишься в принцессу.
— Спасибо, добрый волшебник, — пробормотала я, доставая из сумки пудреницу и рассматривая, в кого же я превратилась.
— Это еще что, — успокоил меня Федорчук, внимательно наблюдавший за моими ужимками перед зеркалом. — Помнишь, был случай, когда медик на берегу реки осматривал труп не первой свежести. Залез в это гнилье по локоть, а потом перчатку резиновую содрал с руки и бросил в реку, но промахнулся и попал прямо в лицо следователю. Ему было хуже, я тебя уверяю.
— Чего тут помнить, это было практически при мне.
— Но это была не ты? — Гена прищурился, всматриваясь в мое лицо, как будто пытаясь найти на нем следы трупной гнили.
— Это была я и как раз тогда превратилась в жабу.
— Да ладно, это была не ты.
— Не я, не я.
— Слушай, — Гена не мог оторвать глаз от моей шишки, — а это задержанный тебя так приложил? Ногой, что ли?
— Нет, это я стала биться головой о батарею, когда он сбежал.
— Но его же поймали?
— Поймали, и в землю закопали, и надпись написали, — пробормотала я, переворачивая страницу протокола.
— Слушай, а он правда киллер? Профи?
— Ах, Геночка, хотела бы я это знать. Он вообще не установлен у нас. Ни имени, ни фамилии.
— А как будешь устанавливать?
— Ну как… Сначала дактилоскопируем, отпечатки зашлем в информационный центр, в Москву.
— Потом?
— Потом… — Я задумалась. — Вот была бы у нас развита генная дактилоскопия… Всего-то надо: у каждого гражданина раз в жизни взять капельку крови в банк генетических данных. Взяли, обработали, получили генную информацию, занесли в компьютер — и все дела. На месте происшествия изымаем кровь, или сперму, или волос преступника, проводим генетическое исследование, закладываем данные в компьютер — а на выходе имеем фамилию, имя-отчество и адрес.
— Вот размечталась, — фыркнул Гена. — Да у нас дактилоскопирование поголовное не могут наладить, а ты про генетику.
— Понимаешь, дактилоскопирование чревато нарушениями прав человека.
— Интересно, каким это образом? — Гена устал распылять по стене порошок, смахнул со лба пот и присел рядом на ступеньку.
— Помнишь, довольно давно у нас в Питере было несколько “глухих” изнасилований школьниц? Опера нашли парня, по приметам похожего, и его вроде бы негласно опознала одна из потерпевших. Парень, естественно, все отрицал. А других доказательств не было. Тогда добрый эксперт-криминалист пообещал помочь. Парня отвели в столовую, дали ему попить компотику, а стакан потом отнесли эксперту. Эксперт снял на пленочку отпечаток пальца подозреваемого, со стакана из-под компота, и перенес этот отпечаток на стакан, изъятый с места происшествия, которого касался преступник. А потом написал заключение экспертизы — мол, на стакане с места происшествия обнаружен след пальца руки подозреваемого.
— Ну и что?
— А то, что парень просидел месяца два под стражей, пока не выяснили, что изнасилования повторяются. Потом задержали настоящего преступника.
— А эксперт?
— Эксперта привлекли к уголовной ответственности. Оказалось, он давно так помогал операм.
— Вот сука!
— А он так и не понял, в чем провинился. Я же, говорит, хотел, чтобы преступники сидели в тюрьме, помогал правосудию. Так вот, я к тому, что с генетической информацией так сделать нельзя. Эту каплю крови ты никуда не подсунешь, да ее и вообще можно уничтожить после обработки. Остается только компьютерная информация, с помощью которой невозможно будет фальсифицировать доказательства.
— А ты представляешь, сколько это будет стоить? Генетика же дорогая экспертиза.
— Геночка, государству это будет стоить не дороже того, что я потрачу на установление личности моего киллера дедовскими методами. На запросы в разные места, на командировки, на всякие экспертизы, на судебные издержки в итоге уйдет гораздо больше денег и, что характерно, времени. А ты же знаешь, время работает на преступника и против следователя.
— Да, было бы классно, — помечтал и Гена тоже. — А отчего ж тогда не вводят всеобщую генетическую регистрацию?
— А отчего люди не летают, как птицы?
— Что, мы с тобой до этого не доживем? Я вздохнула:
— До зарплаты бы дожить. Ладно, Гена, давай заканчивать. Что там у нас получается?
— Сейчас увидим. — Он встал и подошел к обработанному порошком участку стены. — Вот она, ладошка, и довольно приличная. Сейчас я ее откопирую, и ты получишь доказательство. Ну, за неимением генетической экспертизы…
— Главное, чтобы было ее к кому приложить, эту ладошку, — заметила я.
— Тоже верно. Ну, зови понятых.
Пока разбуженный моим звонком дядечка одевался и собирал жену для подписания протокола, я поинтересовалась у Гены, не он ли исследует пистолет по вчерашнему убийству.
— Нет, Горчаков пистолет мне отдал на пальчики, я отпечатки снял, а на баллистику отправил в Экспертно-криминалистическое управление. “Беретта”, калибр 9 мм.
— А чье производство?
— Вообще это итальянский пистолет, но производится по всему миру. Есть даже наши варианты.
— А этот-то конкретно чей?
— Эта “беретточка” итальянская, правда, есть в ней одна странность… Я потом сформулирую…
— Раз она импортная, значит, когда-то ввозилась партия.
— Почему? Могли и один пистолет провезти, мало ли.
— Но это я никак не проверю. Значит, надо проверить то, что возможно проверить. Слушай, Гена, а есть где-нибудь сведения о том, когда и где изымались пистолеты такого типа? У нее же есть серийный номер, какие-то знаки принадлежности к партии?
Гена задумался.
— Не знаю точно, может, в Москве, в Экспертно-криминалистическом центре. А что, хочешь так выйти на регион, откуда твой киллер? Думаешь, он не питерский?
— А черт его знает. Надо проверять. Хорошо, если эта “беретта” где-нибудь уже засветилась, а если она чистая? Что скорее всего, поскольку он ее после убийства сразу сбросил. — Я задумалась, восстанавливая в памяти подробности поведения киллера на месте происшествия. — Хотя, может быть, и нет. Не исключено, что он пистолет сбросил вынужденно, поскольку его преследовали.
— Конечно, — согласился Гена. — А до этого он вполне мог использовать свою “беретту” на всю катушку, мочить из нее направо и налево по всей стране.
— Гена… А ты сказал, отпечатки снял?
— Да, есть там кое-что на стволе.
— Это первый случай в моей практике, когда на оружии находят отпечатки. Геночка, ты гений криминалистики, — сказала я искренне.
— Да ничего особенного, — отмахнулся Гена, — ничего бы и не было, просто он, когда выкидывал пистолет, взял его за ствол, там и наследил. Плюс очень мало времени прошло, отпечатки были свежими. Но с ними еще работать и работать, следы хреновые.
— Геночка! — Я прижала руки к груди и умоляюще посмотрела на него, только что на колени не встала.
— Да постараюсь, постараюсь, — Гена усмехнулся, — попробую там кое-что восстановить. Только зачем они тебе, там же доказухи полно.
— Много не мало. А доказательств слишком много не бывает.
Подошли понятые. Гена объяснил им, что мы тут сделали, помимо того, что загадили стену в приличном подъезде, показал дактопленку со следом ладони. Они расписались в протоколе и ушли восвояси. А мы с Геной дождались машину и совершили такой же вояж в парадную, где было нападение на Коростелева.
А по дороге я соображала: “Может, снять с киллера всю одежду и с помощью товароведов попытаться установить, в каких регионах она произведена и куплена? Нет, пустая трата времени. Это в советские времена, в условиях всеобщего дефицита и централизованной торговли можно было вычислить, что ботинки такого-то артикула, производства такой-то фабрики, были такого-то числа завезены в сельпо совхоза „Заря коммунизма", а такого-то числа проданы комбайнеру Абрамовичу. А теперь, в условиях агонии отечественной промышленности и повсеместного торжества турецкого конфекциона, ничего из одежды не выжмешь, если только это не коллекционная вещь „от кутюр", произведенная в количестве пяти экземпляров. Но киллеры наши, к сожалению, в такие вещи не одеваются. Один мой подследственный, между прочим, в быту большой франт, рассказывал, что когда он выслеживал жертву по заказу и недели две торчал в парадной заказанного господина, то специально для этого прикупил себе одежку в магазине „Турист" — кеды, штаны спортивные; как он выразился: „прикид для пэтэушника, в них только в парадной постоять да выбросить"”.
Подъезжая к последнему месту происшествия, я спросила Федорчука:
— Гена, а если и в этой парадной ладонь на стене? По-моему, это фантастика.
— Фантастика будет, если окажется, что это отпечаток одной и той же ладони. А что ты будешь делать, если они разные?
— А что я буду делать, если это ладонь одного человека? Тогда надо искать связь между всеми потерпевшими. Когда ты сможешь посмотреть?
— Тебе, конечно, надо вчера, — усмехнулся Гена. — Давай, назначай экспертизу по всем правилам, представь мне отпечатки всех потерпевших, чтобы я мог их сразу отграничить, за неделю я тебе сделаю экспертизу.
— Геночка, я умру от любопытства, — заканючила я. — Конечно, я тебе все представлю, а давай ты сразу посмотришь эти ладони? И сразу мне скажешь?
— Ну хорошо. Давай так: если сейчас найдем ладонь на стене — едем к нам в лабораторию и я смотрю эти следы при тебе.
— А если не найдем?
— Тогда ответ через неделю.
— Это не по-мужски!
— Торг здесь неуместен.
До того, как мы вошли в парадную, мне оставалось только молиться, чтобы у нужной стены не отирались местные наркоманы и влюбленные юноши не прижимали именно к ней своих Джульетт.
Стеночка предстала нашему взору в лучшем виде. Гена достал порошок и кисточку, а через полчаса подозвал меня к своему шедевру и посветил фонариком:
— Видишь?
Отпечаток ладони, безусловно, на этой стене имелся. Он был менее четкий, чем в предыдущих парадных, но, по словам Гены, вполне пригодный для идентификации. А на его профессиональное мастерство я могла рассчитывать. В прошлом году, например, он уел главковских экспертов. Я отдавала в ГУВД следы из квартиры дедушки, убитого в собственной ванной. Изымали следы два самых квалифицированных специалиста в области криминалистики, которых я вообще знала в этой жизни; целый день просидели в этой вонючей квартире и обработали ее с пола до потолка. А эксперт из главка мне после двух месяцев напряженного исследования отпечатков ответил, что пригодных для идентификации следов среди представленных вообще очень мало, а кроме того, ни одного следа хозяина среди них он не выявил. Не то, чтобы мне особенно были нужны следы хозяина, однако, получив такое заключение, я засомневалась в правильности выводов эксперта в целом. Ну не дает мне моя атеистская натура поверить в то, что одинокий полуслепой дед, передвигавшийся по квартире на ощупь, умудрился не оставить в собственном жилище ни одного своего отпечатка. И это с учетом квалификации криминалистов, работавших а месте происшествия: отпечатки брали с тех предметов, которых будешь касаться во что бы то ни стало.
Заглянув по какой-то надобности к Гене в лабораторию, я пожаловалась ему на загадочного деда, не ходившего по дому “без перчатков, чтоб не делать отпечатков”, как в старой детской загадке. Гена забрал у меня заключение, внимательно его просмотрел, сходу нашел на фототаблицах совпадения между следами, изъятыми из квартиры, и отпечатками пальцев деда, потом развернул конвертик с дактилопленками, признанными непригодными для исследования, и предложил мне порвать заключение или набить морду эксперту, поскольку утверждение о непригодности этих великолепных следов — полная лажа.
— Зачем они это делают? — в ужасе спросила я.
— Работать не хотят, — пожал плечами Гена. — Скажи спасибо, что еще пленки не испортили нарочно.
Самое смешное, что в главке не только не оценили Гениного мастерства, но и всыпали ему по первое число — мол, какое право ты имеешь поправлять экспертов главка, то есть по определению более квалифицированных специалистов. Он с трудом избежал выговора. Зато главковскому эксперту нечего было избегать, поскольку о его ответственности вопрос даже и не стоял.
А здесь, в парадной, наблюдать за Геной было одно удовольствие. Он оглядел чумазую стену с выражением лица Леонардо да Винчи, только что завершившего портрет Моны Лизы, и отлепил от стены дактилопленку.
— Ну что? Поехали? — спросила я с нетерпением.
— А обедать? — меланхолично поинтересовался Гена, упаковывая трофей.
— Геночка, какой обед! Поехали!
— Маша, а если бы я сказал — через неделю? Ты бы неделю не обедала?
— Если бы да кабы… Теряем время!
“Почему я не владею телекинезом, — в нетерпении думала я по дороге. — Раз — и усилием воли мы в лаборатории…” На машине мы добирались целую вечность. С трудом дождавшись, пока Гена откроет ключом свою комнатенку, я смахнула пыль со стола, поправила накидку на сиденье Генкиного стула, открыла форточку и включила чайник.
— Хочешь, я пока сбегаю, куплю что-нибудь перекусить?
Генка засмеялся:
— Как легко, оказывается, из тебя веревки вить, Мария! Интересно, на что ты готова ради внеочередного заключения эксперта?
— Нахал!
— Ладно, беги в магазин. Я люблю булочки с корицей.
Работал Гена не только качественно, но и быстро. К моему возвращению с мешком булочек с корицей он уже был готов рассказать мне про человека, наследившего во всех четырех парадных, где были найдены люди с травмами головы.
— Это, бесспорно, один и тот же человек. Мужчина. Крепкий, довольно высокого роста — следы примерно на одном уровне от пола и выше, чем мог бы оставить я…
— Ну слава Богу, — улыбнулась я, — тебя можно исключить из числа подозреваемых. Ну, дальше!
— А что дальше? Ручки натруженные, вон, смотри, мозоль читается.
— А еще?!
— А чего тебе еще? Фамилию сказать пока не готов.
— Геночка! Спасибо тебе большое! Ты настоящий друг!
Я расцеловала Генку в обе щеки и помчалась в прокуратуру. Мне вслед Генка крикнул:
— Ты мне пальцы потерпевших зашли, не забудь! Главное, пальцы Коростелева! Он же последний был, может, это его лапа?
Я засмеялась уже на бегу. Значит, это серия. И на всех четырех потерпевших напал один и тот же человек. Не похоже, чтобы это были следы работников милиции или “скорой помощи”. Во-первых, на все эти происшествия выезжали разные лица. Во-вторых, приехавшему на место происшествия незачем было бы подходить к телу именно с этой стороны и опираться при этом на стену. В-третьих, не так уж много народу на эти дела выезжало. Интересно, будет ли продолжение? Если на таинственного маньяка влияют лунные приливы и отливы, то, в принципе, уже пора ждать нового эпизода.
В прокуратуре меня ждала жена потерпевшего Коростелева. Когда я, запыхавшись, вбежала в коридор, она поднялась мне навстречу.
— Я без звонка… Вы меня примете?
— Конечно, проходите. — Я открыла кабинет и пропустила ее вперед. — Как Виктор Геннадьевич?
— Он умер, — сказала она, глядя на меня широко открытыми сухими глазами.
На ней была та же блестящая футболка и те же брючки, в которых я увидела ее в первый раз. Она так же, как и тогда, была тщательно накрашена и причесана.
— Боже мой! Примите мои соболезнования. Садитесь. — Я пододвинула ей стул, но она не села.
— Мария Сергеевна, мне нужно разрешение на захоронение мужа. Мне сказали, что без вашего разрешения я не могу забрать тело.
— Да, конечно. — Я села за компьютер и отстучала ей разрешение на захоронение. — В канцелярии поставьте печать.
Она взяла его в руки, прочитала и положила на краешек стола.
— Мария Сергеевна, мне нужно разрешение на кремацию.
— Ольга Васильевна, присядьте, — предложила я, но она отрицательно покачала головой:
— Я не могу, у меня очень мало времени.
— Ольга Васильевна, кремация тел людей, которые умерли в результате преступлений, не разрешается. Поймите правильно, это не я придумала.
Вот тут она заплакала, да как! Слезы лились таким потоком, что я стала подумывать о вызове врача. Но вдруг глаза ее высохли.
— Что вы хотите за такое разрешение? Ваши условия.
Такого я от нее не ожидала.
— Ольга Васильевна! Делаю скидку на ваше состояние, но больше такого не говорите. Кремация тел потерпевших от преступления не разрешается. Посидите в коридоре, я сама поставлю печать на разрешение захоронения.
Я взяла в руки документ и поднялась.
— Нет! — Она ухватилась обеими руками за стол. — Дайте разрешение на кремацию. У меня нет денег на похороны. Мне негде его хоронить. Я не хочу хоронить его на Южном кладбище, в чистом поле. Он хотел, чтобы я его кремировала…
— Ольга Васильевна! Дать вам воды? — Я налила в чашку воду из чайника и протянула ей, но она с неожиданной злостью оттолкнула мою руку, и вода пролилась на стол, чуть не залив бумагу, которую я написала для нее. Я схватила со стола разрешение и смахнула с него каплю воды.