Страница:
Как– то раз, зайдя в гости к главе администрации, я рассказала ему о только что случившемся чуде: впервые в жизни умирающий голубь, который попросился ко мне на руки на улице, за ночь, отлежавшись в моей квартире, невероятным образом исцелился и утром, разбудив меня, попросил открыть окно и, попрощавшись, довольный, улетел по делам. А поскольку я только что вернулась из города Ассизи, я честно призналась Волошину, что без вмешательства моего любимого Франческо тут дело явно не обошлось. Волошин сначала посмеялся и обозвал меня тимуровкой. Но потом вдруг с совершенно детской интонацией признался, что когда был маленьким, тоже все время подбирал на улице больных птиц.
– Знаешь, одна синичка совсем уже было выздоровела. Но потом… Они ведь не умеют замечать стекол, и вот она, как только смогла взлететь, со всей силы рванулась на улицу и разбилась о стекло… Насмерть. Для меня это такая трагедия тогда была, до сих пор не могу забыть…
Словом, предание огласке любого из этих задушевных разговоров независимого журналиста с главным душителем свободной прессы в стране в то время с лихвой бы хватило, чтобы я еще долго стеснялась показаться коллегам на глаза. Впрочем, в какой-то момент, чтобы не зацикливаться на параноидальной идее вездесущих прослушек, я чудовищным усилием воли приказала себе расслабиться: Ну что теперь поделаешь? Да, у меня такие приятели… Ну да – мутант. Подумаешь! Бывают мутанты и похуже… Которые даже птичек не любят.
Кстати, возвращаясь к теме поздравлений с днем рожденья…
Должна признаться, что однажды я все-таки преподнесла Волошину подарок. Только вот не к его дню рожденья, а к своему собственному. Да и подарок, прямо скажем, получился какой-то провокаторский.
Отправившись в Stockmann покупать всякие мелочи к своему дню рожденья, я вдруг обнаружила там среди кухонной утвари великолепного, огромного, тучного гуся. В наглых темных солнечных очках. И имеющего прямо-таки вызывающее портретное сходство с одноименным опальным олигархом. Даром что из глины.
Дело было в конце мая 2000-го, когда Гусинский был еще в Москве, и только в дурном сне могло привидеться, что спустя пару месяцев Путин засунет его в тюрьму, а потом – в эмиграцию.
Но наезд на Медиа-Мост с использованием прокуратуры и людей в масках уже начался. И атмосфера вокруг владельца оппозиционной Кремлю империи СМИ неприятно сгущалась не по дням, а по часам.
И увидев, что мой прекрасный, полуметровый глиняный гусь с вальяжно вытянутой шеей, плюс ко всем вышеописанным достоинствам, является еще и копилкой для денег, я, не задумываясь, купила его в подарок Волошину.
Явившись к нему в Кремль с огромной подарочной коробкой и извлеча длинношеего гостя на свет, я, к своему несказанному удовольствию, услышала от Волошина:
– Ой, да это ведь – Гусь! Вылитый!
– Так, Александр Стальевич, а теперь смотрите внимательно: я вам буду показывать, как этим гусем правильно пользоваться. Потому что у меня сильные сомнения, что вы здесь, в Кремле, это умеете, – с этими словами я принялась наглядно демонстрировать Волошину два способа, которым можно извлечь деньги из этой копилки: жесткий и мягкий.
– Первый способ, жесткий – самый примитивный. И именно им, по моим подозрениям, вы и решили воспользоваться, – сказала я и показала ребром ладони, как можно отрубить глиняному гусю шею. – Конечно, можно разбить копилку. Это – проще простого. Но ведь подумайте сами: тогда вы больше ею воспользоваться не сможете. Второй раз оттуда денег уже не вытащишь – их там просто уже не будет!
Второй же способ, мягкий, вызвал у Волошина хохот: я внезапно перевернула копилку вверх дном и продемонстрировала очень удобную, широкую резиновую пробочку на животе у зверя:
– Ну согласитесь сами: только упертый, злобный тупица может полениться воспользоваться этой пробочкой, чтобы достать из копилки деньги! Ведь если действовать аккуратно, без членовредительства, тогда и гусь цел останется, и деньги у вас будут, и копилка вам доходы продолжит приносить!
Отсмеявшись, Волошин вдруг помрачнел, сел в кресло, закурил и в сердцах выпалил:
– Вот ты меня все время этим Гусем попрекаешь! Да сука этот Гусь!
– Правда?! Ой, хорошо, что сказали! – съязвила я. – А я-то грешным делом думала, что он -талантливый медиа-магнат…
– А ты знаешь, например, что этот талантливый медиа-магнат в прошлом году, во время избирательной кампании, передал через одного нашего общего знакомого, что ни Волошину, ни Юмашеву, ни Татьяне теперь не жить, даже если они уедут за границу! В этот момент я поняла, что даже у железного Стальевича есть слабое место: личная месть.
– И что же, теперь вы, в свою очередь, готовы заявить, что не жить – Гусю? Это – кровная межклановая вендетта, что ли?
– Да нет, ради Бога, пусть живет, – с совершенно серьезным, даже каким-то мрачноватым лицом, ответил Волошин. – Только где-нибудь подальше отсюда… И бизнес весь пусть отдаст.
Защита Путина
Гражданин кантона Ури
– Знаешь, одна синичка совсем уже было выздоровела. Но потом… Они ведь не умеют замечать стекол, и вот она, как только смогла взлететь, со всей силы рванулась на улицу и разбилась о стекло… Насмерть. Для меня это такая трагедия тогда была, до сих пор не могу забыть…
Словом, предание огласке любого из этих задушевных разговоров независимого журналиста с главным душителем свободной прессы в стране в то время с лихвой бы хватило, чтобы я еще долго стеснялась показаться коллегам на глаза. Впрочем, в какой-то момент, чтобы не зацикливаться на параноидальной идее вездесущих прослушек, я чудовищным усилием воли приказала себе расслабиться: Ну что теперь поделаешь? Да, у меня такие приятели… Ну да – мутант. Подумаешь! Бывают мутанты и похуже… Которые даже птичек не любят.
* * *
Кстати, возвращаясь к теме поздравлений с днем рожденья…
Должна признаться, что однажды я все-таки преподнесла Волошину подарок. Только вот не к его дню рожденья, а к своему собственному. Да и подарок, прямо скажем, получился какой-то провокаторский.
Отправившись в Stockmann покупать всякие мелочи к своему дню рожденья, я вдруг обнаружила там среди кухонной утвари великолепного, огромного, тучного гуся. В наглых темных солнечных очках. И имеющего прямо-таки вызывающее портретное сходство с одноименным опальным олигархом. Даром что из глины.
Дело было в конце мая 2000-го, когда Гусинский был еще в Москве, и только в дурном сне могло привидеться, что спустя пару месяцев Путин засунет его в тюрьму, а потом – в эмиграцию.
Но наезд на Медиа-Мост с использованием прокуратуры и людей в масках уже начался. И атмосфера вокруг владельца оппозиционной Кремлю империи СМИ неприятно сгущалась не по дням, а по часам.
И увидев, что мой прекрасный, полуметровый глиняный гусь с вальяжно вытянутой шеей, плюс ко всем вышеописанным достоинствам, является еще и копилкой для денег, я, не задумываясь, купила его в подарок Волошину.
Явившись к нему в Кремль с огромной подарочной коробкой и извлеча длинношеего гостя на свет, я, к своему несказанному удовольствию, услышала от Волошина:
– Ой, да это ведь – Гусь! Вылитый!
– Так, Александр Стальевич, а теперь смотрите внимательно: я вам буду показывать, как этим гусем правильно пользоваться. Потому что у меня сильные сомнения, что вы здесь, в Кремле, это умеете, – с этими словами я принялась наглядно демонстрировать Волошину два способа, которым можно извлечь деньги из этой копилки: жесткий и мягкий.
– Первый способ, жесткий – самый примитивный. И именно им, по моим подозрениям, вы и решили воспользоваться, – сказала я и показала ребром ладони, как можно отрубить глиняному гусю шею. – Конечно, можно разбить копилку. Это – проще простого. Но ведь подумайте сами: тогда вы больше ею воспользоваться не сможете. Второй раз оттуда денег уже не вытащишь – их там просто уже не будет!
Второй же способ, мягкий, вызвал у Волошина хохот: я внезапно перевернула копилку вверх дном и продемонстрировала очень удобную, широкую резиновую пробочку на животе у зверя:
– Ну согласитесь сами: только упертый, злобный тупица может полениться воспользоваться этой пробочкой, чтобы достать из копилки деньги! Ведь если действовать аккуратно, без членовредительства, тогда и гусь цел останется, и деньги у вас будут, и копилка вам доходы продолжит приносить!
Отсмеявшись, Волошин вдруг помрачнел, сел в кресло, закурил и в сердцах выпалил:
– Вот ты меня все время этим Гусем попрекаешь! Да сука этот Гусь!
– Правда?! Ой, хорошо, что сказали! – съязвила я. – А я-то грешным делом думала, что он -талантливый медиа-магнат…
– А ты знаешь, например, что этот талантливый медиа-магнат в прошлом году, во время избирательной кампании, передал через одного нашего общего знакомого, что ни Волошину, ни Юмашеву, ни Татьяне теперь не жить, даже если они уедут за границу! В этот момент я поняла, что даже у железного Стальевича есть слабое место: личная месть.
* * *
– И что же, теперь вы, в свою очередь, готовы заявить, что не жить – Гусю? Это – кровная межклановая вендетта, что ли?
– Да нет, ради Бога, пусть живет, – с совершенно серьезным, даже каким-то мрачноватым лицом, ответил Волошин. – Только где-нибудь подальше отсюда… И бизнес весь пусть отдаст.
Защита Путина
С Путиным творилось неладное. Несмотря на то, что его собственная пресс-служба регулярно вычищала мою фамилию из списков на аккредитацию, сам новоиспеченный президент во время официальных мероприятиях вдруг ни с того ни с сего начинал приятельски мне подмигивать. Или, пробегая с делегацией мимо журналистов, мог вдруг позволить себе, спровоцировав легкую оторопь у моих коллег, бросить: Лен, привет!
На минском заседании таможенного союза он так откровенно гримасничал в мой адрес прямо со сцены, где сидел вместе с другими главами государств, что довел бедную Ленку Дикун, сидевшую со мной в первом ряду, до состояния буйного помешательства.
– Трегубова, ну это же уже просто неприлично! Немедленно признавайся: вы что, с ним дружили раньше? – жарким шепотом пилила она мне ухо всю пресс-конференцию. Мне пришлось вкратце рассказать ей историю моего знакомства с Путиным.
– Спорим, что теперь, когда он увидит, что ты ездишь с ним в кремлевском пуле, он немедленно потребует от пресс-службы, чтобы тебя тоже приглашали на закрытые встречи с ним! – убеждала меня Дикун.
Даже Сашка Будберг, активно приветствовавший новые репрессивные порядки в кремлевском пуле, изумлялся:
– Слушай, Трегубова, я не понимаю: если ты лично знакома с Первым лицом, то почему у тебя тогда вообще могут быть проблемы с его пресс-службой?!
Я не могла ответить на этот вопрос. И лишь пересказывала им комментарий своего приятеля – опытного кремлевского аппаратчика, который, как я уже рассказывала, был, наоборот, убежден, что именно Путин распорядился удалить меня из пула – как раз из-за опасения иметь рядом человека, знавшего его по прошлой жизни.
По крайней мере, тот факт, что меня не только не начали аккредитовывать на закрытые брифинги Путина, но и, наоборот, все чаще стали препятствовать присутствию даже на его официальных мероприятиях, подтверждал именно версию моего аппаратного конфидента.
О том, что травля ведется именно с санкции главы государства, мне, по сути, прямо объявил его пресс-секретарь Алексей Громов.
После того как я провела описанную ранее воспитательную беседу с Александром Волошиным и тот отдал распоряжение пресс-службе возобновить мою аккредитацию в президентских поездках, Громов при первой же нашей встрече с нескрываемой ненавистью в голосе проговорил:
– Можешь жаловаться на меня кому хочешь. Мне плевать! Я подчиняюсь лично президенту…
А если учесть, что громовским непосредственным начальником был все-таки именно глава администрации Волошин, разгадать эту нехитрую кремлевскую шахматную задачку никакого труда не составило. Ведь если пешка вдруг становится сильнее ферзя и сама метит в дамки, значит, она находится под прямым прикрытием короля.
В июне 2000 года начался качественно новый этап в моем противостоянии с кремлевской пресс-службой. В том смысле, что теперь меня уже травили не только как журналиста, а заодно еще и как представителя газеты Березовского.
Учитывая, что за всю историю существования газеты Коммерсанть больше, чем я, гадостей про БАБа на ее страницах не писал, пожалуй, никто, то, конечно же, самым обидным теперь было стать мученицей за веру Березовского.
Все началось ровно в тот момент, когда Борис Абрамович из верного сторонника, но слишком активного и беспокойного деятеля (как за глаза называл его в частных разговорах еще в конце 1999-го Александр Волошин) превратился для Кремля в зло (эпитет, которым уже в начале 2000 года Березовского наградил в беседе со мной Владислав Сурков).
В конце мая 2000-го Березовский опубликовал открытое письмо президенту с резкой критикой начатой им так называемой реформы властной вертикали, которая, по сути, отменяла в стране федерализм.
На следующий же день после демарша олигарха, как раз во время обсуждения в Госдуме путинских законопроектов о властной вертикали, президент решил уехать в Ярославль: заручиться публичной поддержкой лояльного губернатора Лисицина.
И я решила поехать вместе с Путиным, чтобы заставить президента дать внятные комментарии: во-первых, о войне, начатой им против региональных элит, а во-вторых, – о войне, начатой против него самого олигархом Березовским, который, по сути, и сделал его президентом.
Но как только я приехала в Ярославль, пресс-секретарь Путина прямо объявил кремлевскому пулу, что президенту сейчас нельзя задавать вопросы о Березовском.
– С какой это стати? Ведь это сейчас главная новость в стране! – возмутилась я. – А вы думаете, зачем еще сюда все журналисты приехали? Полюбоваться на показуху, которую Лисицин устроил для президента?
Я решила, что имею полное моральное право задать президенту ровно тот вопрос, который хочу, а не тот, который мне подскажет его пресс-служба.
И когда пресс-секретарь Громов в очередной раз попытался наподобие охранника, растопырив руки, отогнать журналистов от президента, я решила, наконец, проэксплуати-ровать эмоциональную реакцию Путина на меня и, увидев его, громко произнесла:
– Здравствуйте, Владимир Владимирович!
Путин остановился, поздоровался и вынужден был начать отвечать на мои вопросы о Березовском и о тех главах регионов, которые выступают против возврата к советским образцам централизации власти.
– То, что кто-то высказывает свою позицию, – это нормально. Если это только не направлено на то, чтобы раскачивать лодку, – произнес Путин с нажимом на последнюю фразу. – В любом случае, победит та позиция, которая получит большинство. А как мы видим по сегодняшнему голосованию в Думе, большинство получит именно наша позиция.
В самом этом путинском ответе ничего сенсационного не содержалось. Но то, что я раскрутила президента на прямой комментарий наличия в стране серьезной оппозиции начатого им урезания полномочий регионов, было чрезвычайно важно. И, разумеется, именно это стало главным ньюсом во всех телевизионных выпусках новостей в тот день.
После того как Путин сам согласился ответить мне, его пресс-секретарь Громов так растерялся, что даже уже не знал, как на меня реагировать: то ли опять грозить репрессиями за несанкционированный вопрос, то ли – наоборот, срочно начать подхалимничать. В Ярославле он выбрал второе.
В местном драмтеатре, пока Путин на сцене раздавал награды каким-то ярославским передовикам (среди которых, как сейчас помню, оказался, по вечной иронии судьбы, какой-то местный Волошин), Громов подсел ко мне на галерке и принялся заверять, что лично ко мне у него особых претензий в последнее время нет.
– Но вот газета ваша – совсем уже распоясалась! Вы ведь скоро начнете скатываться до уровня рупора Березы! Давай с тобой вместе подумаем, Леночка, как мы можем этому противостоять… – ласково предложил мне президентский пресс-секретарь.
Главной претензией Громова к газете Коммерсантъ оказалось то, что мы (только – не падайте!)… публикуем у себя выдержки из публикаций западной прессы о России и Путине. (У нас действительно есть постоянная рубрика No comment, в которой мы, соответственно названию, без комментариев публикуем наиболее интересные западные статьи.)
У меня просто глаза округлились от изумления:
– Да вы что, Алексей Алексеевич! Вы хотите, как в советское время, запретить нам перепечатки вражеских голосов?! Это же просто смешно!
– Нет, Лена! Это совсем не смешно: там – сплошь антироссийские провокации и клевета, направленная против Владимира Владимировича! – не унимался Громов.
Особенно разозлило кремлевского цензора то, что в западных статьях, перепечатанных в Коммерсанте, критиковалась кампания, которая с негласной санкции Путина была развернута российской прокуратурой против Владимира Гусинского и оппозиционных Кремлю средств массовой информации из холдинга Медиа-Мост.
– А когда до вашего олигарха, до Березы, дойдет очередь, и мы его тоже раскулачивать начнем, – что, ваша газета тоже начнет кричать, что это – борьба Путина против оппозиционных СМИ?! – вдруг в сердцах выпалил Громов.
Я была просто потрясена этим заявлением. Будучи мелкой кремлевский сошкой, Громов тем не менее по глупости выболтал мне тот план, который уже явно существовал в голове его хозяина.
По возвращении в Москву я, разумеется, немедленно пересказала этот разговор главному редактору Коммерсанта Андрею Васильеву и предложила написать об этом статью. Он только посмеялся.
Но через несколько дней нам обоим уже стало не до смеха. Кремлевская пресс-служба официально отказалась аккредитовать меня в поездку президента Путина в Испанию и Германию.
Стало совершенно очевидным, что, несмотря на показную любезность Путина со мной во время публичного общения в Ярославле, он тем не менее пришел в ярость из-за того, что я заставила его перед телекамерами говорить на скользкую тему: о Березовском. После этого он явно вставил своей пресс-службе по первое число и потребовал впредь оградить его от нежелательного общения с настырной журналисткой. И если в Ярославле Громов, говоря со мной, еще колебался между всегда трудноуловимым для царедворцев выбором – гнобить или заискивать, то по возвращении в Москву Путин уже, видимо, железным перстом указал ориентацию своему верному псу.
Но на этот раз в ярость уже пришел не только президент, но и главный редактор Коммерсанта. Если до этого в полугодовой борьбе кремлевской пресс-службы против меня Васильев занимал лишь пассивную роль, время от времени проводя с пресс-секретарем кулуарные переговоры, то теперь, когда Путин откровенно наехал на корпоративные интересы Коммерсанта, главный редактор впервые решил вступиться за меня публично.
В первый же день зарубежного турне Путина на первой полосе газеты Коммерсантъ была опубликована заметка собственноручного васильевского изготовления:
Почему Коммерсантъ не будет писать про визит Путина.
На этом месте мог бы стоять репортаж кремлевского обозревателя Коммерсанта Елены Трегубовой о поездке президента России Владимира Путина в Испанию и Германию. Но читателям Коммерсанта его не читать – по не зависящим от редакции обстоятельствам. Кремлевская пресс-служба отказалась аккредитовать Трегубову. Без всякой официальной мотивировки. Но есть неофициальная версия отказа. По сведениям Коммерсанта, кремлевская пресс-служба намерена самостоятельно отбирать в президентский эскорт устраивающих ее журналистов. Мы же убеждены, что это – несомненная прерогатива редакций.
Конечно, можно было бы написать о поездке Путина, пользуясь известным методом компиляции. Но как-то это не в наших правилах.
Но за развитием событий Коммерсантъ будет следить. И информировать пораженных в своих лучших правах читателей.
Редакция.
Сразу же после выхода этой статьи мне позвонил тогдашний министр-посланник посольства Германии Андреас Кертинг и сделал официальное предложение:
– Елена, мы возмущены фактом нарушения Кремлем ваших профессиональных прав как журналиста. И поэтому я уполномочен передать вам предложение от господина посла: мы готовы сделать для вас аккредитацию от Германского правительства на все официальные мероприятия во время визита президента Путина в нашу страну.
Следом за немцами в редакцию Коммерсанта позвонили и из посольства Испании и сделали точно такое же предложение. Однако в последний момент руководство газеты почему-то все-таки побоялось идти на радикальное обострение отношений с Кремлем, и Васильев настоятельно попросил меня отказаться от предложений Германии и Испании и остаться в Москве.
А через два дня нам стало окончательно ясно, почему Путин счел необходимым заранее подстраховаться и накануне своего европейского турне зачистить кремлевский пул от журналистов, которые могли осмелиться задать ему жесткие вопросы. Ведь именно на тот момент, когда Путин был в Испании, был запланирован арест оппозиционного олигарха Владимира Гусинского.
На минском заседании таможенного союза он так откровенно гримасничал в мой адрес прямо со сцены, где сидел вместе с другими главами государств, что довел бедную Ленку Дикун, сидевшую со мной в первом ряду, до состояния буйного помешательства.
– Трегубова, ну это же уже просто неприлично! Немедленно признавайся: вы что, с ним дружили раньше? – жарким шепотом пилила она мне ухо всю пресс-конференцию. Мне пришлось вкратце рассказать ей историю моего знакомства с Путиным.
– Спорим, что теперь, когда он увидит, что ты ездишь с ним в кремлевском пуле, он немедленно потребует от пресс-службы, чтобы тебя тоже приглашали на закрытые встречи с ним! – убеждала меня Дикун.
Даже Сашка Будберг, активно приветствовавший новые репрессивные порядки в кремлевском пуле, изумлялся:
– Слушай, Трегубова, я не понимаю: если ты лично знакома с Первым лицом, то почему у тебя тогда вообще могут быть проблемы с его пресс-службой?!
Я не могла ответить на этот вопрос. И лишь пересказывала им комментарий своего приятеля – опытного кремлевского аппаратчика, который, как я уже рассказывала, был, наоборот, убежден, что именно Путин распорядился удалить меня из пула – как раз из-за опасения иметь рядом человека, знавшего его по прошлой жизни.
По крайней мере, тот факт, что меня не только не начали аккредитовывать на закрытые брифинги Путина, но и, наоборот, все чаще стали препятствовать присутствию даже на его официальных мероприятиях, подтверждал именно версию моего аппаратного конфидента.
О том, что травля ведется именно с санкции главы государства, мне, по сути, прямо объявил его пресс-секретарь Алексей Громов.
После того как я провела описанную ранее воспитательную беседу с Александром Волошиным и тот отдал распоряжение пресс-службе возобновить мою аккредитацию в президентских поездках, Громов при первой же нашей встрече с нескрываемой ненавистью в голосе проговорил:
– Можешь жаловаться на меня кому хочешь. Мне плевать! Я подчиняюсь лично президенту…
А если учесть, что громовским непосредственным начальником был все-таки именно глава администрации Волошин, разгадать эту нехитрую кремлевскую шахматную задачку никакого труда не составило. Ведь если пешка вдруг становится сильнее ферзя и сама метит в дамки, значит, она находится под прямым прикрытием короля.
* * *
В июне 2000 года начался качественно новый этап в моем противостоянии с кремлевской пресс-службой. В том смысле, что теперь меня уже травили не только как журналиста, а заодно еще и как представителя газеты Березовского.
Учитывая, что за всю историю существования газеты Коммерсанть больше, чем я, гадостей про БАБа на ее страницах не писал, пожалуй, никто, то, конечно же, самым обидным теперь было стать мученицей за веру Березовского.
Все началось ровно в тот момент, когда Борис Абрамович из верного сторонника, но слишком активного и беспокойного деятеля (как за глаза называл его в частных разговорах еще в конце 1999-го Александр Волошин) превратился для Кремля в зло (эпитет, которым уже в начале 2000 года Березовского наградил в беседе со мной Владислав Сурков).
В конце мая 2000-го Березовский опубликовал открытое письмо президенту с резкой критикой начатой им так называемой реформы властной вертикали, которая, по сути, отменяла в стране федерализм.
На следующий же день после демарша олигарха, как раз во время обсуждения в Госдуме путинских законопроектов о властной вертикали, президент решил уехать в Ярославль: заручиться публичной поддержкой лояльного губернатора Лисицина.
И я решила поехать вместе с Путиным, чтобы заставить президента дать внятные комментарии: во-первых, о войне, начатой им против региональных элит, а во-вторых, – о войне, начатой против него самого олигархом Березовским, который, по сути, и сделал его президентом.
Но как только я приехала в Ярославль, пресс-секретарь Путина прямо объявил кремлевскому пулу, что президенту сейчас нельзя задавать вопросы о Березовском.
– С какой это стати? Ведь это сейчас главная новость в стране! – возмутилась я. – А вы думаете, зачем еще сюда все журналисты приехали? Полюбоваться на показуху, которую Лисицин устроил для президента?
Я решила, что имею полное моральное право задать президенту ровно тот вопрос, который хочу, а не тот, который мне подскажет его пресс-служба.
И когда пресс-секретарь Громов в очередной раз попытался наподобие охранника, растопырив руки, отогнать журналистов от президента, я решила, наконец, проэксплуати-ровать эмоциональную реакцию Путина на меня и, увидев его, громко произнесла:
– Здравствуйте, Владимир Владимирович!
Путин остановился, поздоровался и вынужден был начать отвечать на мои вопросы о Березовском и о тех главах регионов, которые выступают против возврата к советским образцам централизации власти.
– То, что кто-то высказывает свою позицию, – это нормально. Если это только не направлено на то, чтобы раскачивать лодку, – произнес Путин с нажимом на последнюю фразу. – В любом случае, победит та позиция, которая получит большинство. А как мы видим по сегодняшнему голосованию в Думе, большинство получит именно наша позиция.
В самом этом путинском ответе ничего сенсационного не содержалось. Но то, что я раскрутила президента на прямой комментарий наличия в стране серьезной оппозиции начатого им урезания полномочий регионов, было чрезвычайно важно. И, разумеется, именно это стало главным ньюсом во всех телевизионных выпусках новостей в тот день.
* * *
После того как Путин сам согласился ответить мне, его пресс-секретарь Громов так растерялся, что даже уже не знал, как на меня реагировать: то ли опять грозить репрессиями за несанкционированный вопрос, то ли – наоборот, срочно начать подхалимничать. В Ярославле он выбрал второе.
В местном драмтеатре, пока Путин на сцене раздавал награды каким-то ярославским передовикам (среди которых, как сейчас помню, оказался, по вечной иронии судьбы, какой-то местный Волошин), Громов подсел ко мне на галерке и принялся заверять, что лично ко мне у него особых претензий в последнее время нет.
– Но вот газета ваша – совсем уже распоясалась! Вы ведь скоро начнете скатываться до уровня рупора Березы! Давай с тобой вместе подумаем, Леночка, как мы можем этому противостоять… – ласково предложил мне президентский пресс-секретарь.
Главной претензией Громова к газете Коммерсантъ оказалось то, что мы (только – не падайте!)… публикуем у себя выдержки из публикаций западной прессы о России и Путине. (У нас действительно есть постоянная рубрика No comment, в которой мы, соответственно названию, без комментариев публикуем наиболее интересные западные статьи.)
У меня просто глаза округлились от изумления:
– Да вы что, Алексей Алексеевич! Вы хотите, как в советское время, запретить нам перепечатки вражеских голосов?! Это же просто смешно!
– Нет, Лена! Это совсем не смешно: там – сплошь антироссийские провокации и клевета, направленная против Владимира Владимировича! – не унимался Громов.
Особенно разозлило кремлевского цензора то, что в западных статьях, перепечатанных в Коммерсанте, критиковалась кампания, которая с негласной санкции Путина была развернута российской прокуратурой против Владимира Гусинского и оппозиционных Кремлю средств массовой информации из холдинга Медиа-Мост.
– А когда до вашего олигарха, до Березы, дойдет очередь, и мы его тоже раскулачивать начнем, – что, ваша газета тоже начнет кричать, что это – борьба Путина против оппозиционных СМИ?! – вдруг в сердцах выпалил Громов.
Я была просто потрясена этим заявлением. Будучи мелкой кремлевский сошкой, Громов тем не менее по глупости выболтал мне тот план, который уже явно существовал в голове его хозяина.
* * *
По возвращении в Москву я, разумеется, немедленно пересказала этот разговор главному редактору Коммерсанта Андрею Васильеву и предложила написать об этом статью. Он только посмеялся.
Но через несколько дней нам обоим уже стало не до смеха. Кремлевская пресс-служба официально отказалась аккредитовать меня в поездку президента Путина в Испанию и Германию.
Стало совершенно очевидным, что, несмотря на показную любезность Путина со мной во время публичного общения в Ярославле, он тем не менее пришел в ярость из-за того, что я заставила его перед телекамерами говорить на скользкую тему: о Березовском. После этого он явно вставил своей пресс-службе по первое число и потребовал впредь оградить его от нежелательного общения с настырной журналисткой. И если в Ярославле Громов, говоря со мной, еще колебался между всегда трудноуловимым для царедворцев выбором – гнобить или заискивать, то по возвращении в Москву Путин уже, видимо, железным перстом указал ориентацию своему верному псу.
Но на этот раз в ярость уже пришел не только президент, но и главный редактор Коммерсанта. Если до этого в полугодовой борьбе кремлевской пресс-службы против меня Васильев занимал лишь пассивную роль, время от времени проводя с пресс-секретарем кулуарные переговоры, то теперь, когда Путин откровенно наехал на корпоративные интересы Коммерсанта, главный редактор впервые решил вступиться за меня публично.
В первый же день зарубежного турне Путина на первой полосе газеты Коммерсантъ была опубликована заметка собственноручного васильевского изготовления:
ИЗВИНЕНИЕ ПЕРЕД ЧИТАТЕЛЯМИ
Почему Коммерсантъ не будет писать про визит Путина.
На этом месте мог бы стоять репортаж кремлевского обозревателя Коммерсанта Елены Трегубовой о поездке президента России Владимира Путина в Испанию и Германию. Но читателям Коммерсанта его не читать – по не зависящим от редакции обстоятельствам. Кремлевская пресс-служба отказалась аккредитовать Трегубову. Без всякой официальной мотивировки. Но есть неофициальная версия отказа. По сведениям Коммерсанта, кремлевская пресс-служба намерена самостоятельно отбирать в президентский эскорт устраивающих ее журналистов. Мы же убеждены, что это – несомненная прерогатива редакций.
Конечно, можно было бы написать о поездке Путина, пользуясь известным методом компиляции. Но как-то это не в наших правилах.
Но за развитием событий Коммерсантъ будет следить. И информировать пораженных в своих лучших правах читателей.
Редакция.
Сразу же после выхода этой статьи мне позвонил тогдашний министр-посланник посольства Германии Андреас Кертинг и сделал официальное предложение:
– Елена, мы возмущены фактом нарушения Кремлем ваших профессиональных прав как журналиста. И поэтому я уполномочен передать вам предложение от господина посла: мы готовы сделать для вас аккредитацию от Германского правительства на все официальные мероприятия во время визита президента Путина в нашу страну.
Следом за немцами в редакцию Коммерсанта позвонили и из посольства Испании и сделали точно такое же предложение. Однако в последний момент руководство газеты почему-то все-таки побоялось идти на радикальное обострение отношений с Кремлем, и Васильев настоятельно попросил меня отказаться от предложений Германии и Испании и остаться в Москве.
* * *
А через два дня нам стало окончательно ясно, почему Путин счел необходимым заранее подстраховаться и накануне своего европейского турне зачистить кремлевский пул от журналистов, которые могли осмелиться задать ему жесткие вопросы. Ведь именно на тот момент, когда Путин был в Испании, был запланирован арест оппозиционного олигарха Владимира Гусинского.
Гражданин кантона Ури
Удивительно, но иногда даже в супермаркетах можно случайно найти штучный, эксклюзивный товар. Именно так в супермаркете поселка Жуковка на Рублевке весной 2000 года я совершенно случайно обнаружила самый экстравагантный кремлевский экземпляр – заместителя главы администрации президента Владислава Юрьевича Суркова, покупавшего себе там сосиски.
Вернувшись после одной из поездок с Путиным, я прямо из аэропорта Внуково-2, не заезжая домой, решила отправиться отсыпаться к своей подруге Маше Слоним в подмосковные Дубцы. По дороге, разумеется, закупив в Жуковке наш с ней любимый джентльменский набор – французский сливовый джем без сахара St. Dalfour на виноградном соке и обезжиренный творожок Danone.
Дочитав до этого момента, не знакомая со мной аудитория, наверняка расколется на две половины: первая решит, что я – тайный рекламный агент обеих упомянутых фирм, а вторая – что я добровольный проповедник здорового образа жизни. Мой ответ сторонникам первой версии: Нет! – а сторонникам второй: Ни за что! Просто это очень вкусно, когда смешать. И уж по крайней мере, согласитесь, – куда вкуснее, чем сосиски.
По внешнему виду чиновника, с которым я столкнулась задом (буквально) у кассы, было сразу видно, что потчуют его в Кремле исключительно нездоровой пищей: темные круги под глазами, блеклый взгляд, ссутуленные плечи, слабенький, безвольный голос. И огромный телохранитель в придачу.
В моем взгляде было, видимо, столько невольного соболезнования, что Слава тут же принялся жаловаться:
– Дико устал… Голова раскалывается…
– Бедненький… – искренне пожалела его я. – А зачем же тебе телохранитель в супермаркете?! Гебя же, вроде бы, широкая публика вообще в лицо не знает… (В тот момент Сурков действительно еще был известен лишь отдельным ценителям кулуарного лоббистского искусства.)
– Ну были пару раз инциденты… – как-то застенчиво признался Слава.
– Что – убить пытались?! Серьезно, что ли?! – с ребяческим восторгом переспросила я.
Слава смущенно, но явно утвердительно промолчал.
В эту минуту я обнаружила в себе крайне странное ощущение: физическую неловкость за то, что я, вот такая красивая и жизнерадостная, гордо возвышаюсь над практически умирающим кремлевским заморышем. На детей президентского подземелья я явно производила просто-таки вызывающе витальное впечатление.
Мы, конечно же, и до этого виделись с Сурковым, – но только в стенах администрации. На фоне кремлевского камуфляжа лично для меня он был вообще как-то незаметен как живой персонаж: сливался то с кабинетом, то с коридором, а то – и вообще с другими действующими лицами и исполнителями. Как сам он абсолютно точно себя классифицировал: Я отношусь к тому редкому виду бактерий, которые гибнут на свету. В Жуковке же, будучи извлеченным на свет, Сурков, наконец, стал заметен, но производил примерно такое же душераздирающее впечатление, как Человек-невидимка в конце фильма, когда у него закончился эликсир.
Расставшись с унылым потребителем сосисок, я вдруг четко поняла, что Слава, как и 99% мужчин, просто-напросто болезненно озабочен состоянием собственного здоровья. Я тут же вспомнила, как впервые зашла в его кремлевский кабинет: на письменном столе были разложены какие-то блестящие хромированные медицинские приборчики и зеркальца. Я, как сорока падкая до всего блестящего, с восторгом набросилась на все эти штучки, на их фоне даже не приметив самого хозяина кабинета.
Слава грустно объяснил:
– Это мне тут горло лечили… Времени нет к врачу сходить, поэтому пришлось прямо здесь, на рабочем месте…
И тут же, едва дав мне задать какие-то вопросы о политике, Сурков плавно перешел к жалобам на свое повышенное давление.
– А ты чудовищным усилием воли снижать его не пробовал? – весело поинтересовалась я. – Я вот, например, умею по желанию понижать или повышать себе давление. Я так в школе уроки прогуливала: приходила к врачихе и внушала себе, что у меня низкое давление. Она мерила своей машинкой – и правда, низкое. И мне сразу – освобождение от уроков на две недели с диагнозом вегето-сосудистая дистония!
– Я так сразу и подумал, что ты – сумасшедшая, – с облегчением выдохнул Слава.
Вскоре, впрочем, мне представилась возможность узнать совершенно другого Суркова. Как-то раз мы пошли с ним поужинать, и, едва Слава почувствовал во мне доброжелательного собеседника, он просто на глазах преобразился в яркое, красивое и чрезвычайно избалованное существо.
Во-первых, к моему несказанному изумлению, обнаружилось, что в Кремле есть хотя бы один человек, читавший книги (под книгами я, разумеется, не имею в виду Пелевина). И уж по крайней мере, он -точно единственный кремлевский обитатель, о котором можно с небрежностью бросить в разговоре, что Улисс – не последняя толстая книжка, которую он осилил в жизни.
Правда вот литературные вкусы заместителя главы кремлевской администрации, на мой взгляд, оставляют желать лучшего. Своей любимой книгой Слава назвал Бесы Достоевского и даже признался, что коллекционирует разные издания этого произведения. Я отношусь к Достоевскому несколько более сентиментально, чем, скажем, Набоков, но вот по поводу Бесов я с последним как раз абсолютно согласна: безвкусное нагромождение ходульных образов, писанных оскорбительно-дурным, опереточным стилем.
Приятно, конечно, что одному из главных кремлевских начальников пришлось по душе, как Достоевский развенчивает идею русских революционеров. Только вот, кажется, Сурков все-таки не вполне отдает себе отчет, что если уж рассматривать это низкохудожественное произведение как социальную сатиру, то больше всего компашка мелких бесов Достоевского напоминает пародию на нынешний узкий круг кремлевских революционеров.
Но уж что стало для меня абсолютно фантастическим открытием – это радикальное отличие Суркова от чукчи. В том смысле, что Слава оказался не только читателем, но еще и писателем. По его собственному признанию, в молодости он писал рассказы и даже всерьез мечтал о писательской карьере.
– Почему же ты бросил, сумасшедший? Неужели возиться во всем этом политическом дерьме тебе приятней? – ужаснулась я.
– Честно говоря, у меня – высокие амбиции. А в какой-то момент я просто понял, что в литературе я – не гений, – спокойно ответил Слава. – И одновременно я оказался недостаточным графоманом, чтобы всю жизнь получать кайф от написания негениальных рассказов.
Как он признается, рассказы он писал под Борхеса. Что, по моему глубокому убеждению, изначально было тупиком – Борхес ведь и сам честно признавался, что он хороший читатель, а не писатель. В общем, чукча наоборот.
Недореализованность в литературе превратила Суркова в практикующего эстета в жизни. Начать с того, что при ближайшем рассмотрении он производит впечатление человека, который не понаслышке знает: покупать костюмы меньше, чем за пару тысяч баксов, – это просто mauvais ton.
Более того: он производит впечатление мужчины, который точно знает, что покупать костюмы вообще нельзя. Их нужно только шить. Мне доставила редкое эстетическое наслаждение его страстная лекция о том, как сложно выбирать из сорока пяти оттенков серого, когда тебе шьют одежду.
Жаль вот только, что его машину (вероятно, дорогую) я по достоинству оценить не смогла: я не только предельно холодна к этому предмету мужской роскоши, но, вдобавок, еще и абсолютная дальтоничка в смысле крутых моделей и тюнингов. Мне лишь бы красивенькая была – и ладно.
Как– то раз, во Флоренции, едва выйдя из галереи Уффици (из офиса, в смысле), я не смогла удержаться, чтобы немедленно не позвонить Суркову и не съязвить:
– Слушай, Славка, я наконец-то поняла, на кого ты как две капли воды похож! Видел караваджиовского мальчика-Вакха? Вот! Типичный замглавы кремлевской администрации! (Не путать с Маленьким больным Вакхом той же кисти из коллекции Виллы Боргезе: это – следующий этап.– Е. Т.)
Мы со Славой стали друг для друга взаимным культурным шоком. Например, он сразу запросто признался мне, что очень любит деньги.
– Понимаешь, у меня было бедное детство. У меня ничего этого не бьшо, мы с мамой ничего этого не могли себе позволить… – трогательно вспоминал он.
Вернувшись после одной из поездок с Путиным, я прямо из аэропорта Внуково-2, не заезжая домой, решила отправиться отсыпаться к своей подруге Маше Слоним в подмосковные Дубцы. По дороге, разумеется, закупив в Жуковке наш с ней любимый джентльменский набор – французский сливовый джем без сахара St. Dalfour на виноградном соке и обезжиренный творожок Danone.
Дочитав до этого момента, не знакомая со мной аудитория, наверняка расколется на две половины: первая решит, что я – тайный рекламный агент обеих упомянутых фирм, а вторая – что я добровольный проповедник здорового образа жизни. Мой ответ сторонникам первой версии: Нет! – а сторонникам второй: Ни за что! Просто это очень вкусно, когда смешать. И уж по крайней мере, согласитесь, – куда вкуснее, чем сосиски.
* * *
По внешнему виду чиновника, с которым я столкнулась задом (буквально) у кассы, было сразу видно, что потчуют его в Кремле исключительно нездоровой пищей: темные круги под глазами, блеклый взгляд, ссутуленные плечи, слабенький, безвольный голос. И огромный телохранитель в придачу.
В моем взгляде было, видимо, столько невольного соболезнования, что Слава тут же принялся жаловаться:
– Дико устал… Голова раскалывается…
– Бедненький… – искренне пожалела его я. – А зачем же тебе телохранитель в супермаркете?! Гебя же, вроде бы, широкая публика вообще в лицо не знает… (В тот момент Сурков действительно еще был известен лишь отдельным ценителям кулуарного лоббистского искусства.)
– Ну были пару раз инциденты… – как-то застенчиво признался Слава.
– Что – убить пытались?! Серьезно, что ли?! – с ребяческим восторгом переспросила я.
Слава смущенно, но явно утвердительно промолчал.
В эту минуту я обнаружила в себе крайне странное ощущение: физическую неловкость за то, что я, вот такая красивая и жизнерадостная, гордо возвышаюсь над практически умирающим кремлевским заморышем. На детей президентского подземелья я явно производила просто-таки вызывающе витальное впечатление.
Мы, конечно же, и до этого виделись с Сурковым, – но только в стенах администрации. На фоне кремлевского камуфляжа лично для меня он был вообще как-то незаметен как живой персонаж: сливался то с кабинетом, то с коридором, а то – и вообще с другими действующими лицами и исполнителями. Как сам он абсолютно точно себя классифицировал: Я отношусь к тому редкому виду бактерий, которые гибнут на свету. В Жуковке же, будучи извлеченным на свет, Сурков, наконец, стал заметен, но производил примерно такое же душераздирающее впечатление, как Человек-невидимка в конце фильма, когда у него закончился эликсир.
* * *
Расставшись с унылым потребителем сосисок, я вдруг четко поняла, что Слава, как и 99% мужчин, просто-напросто болезненно озабочен состоянием собственного здоровья. Я тут же вспомнила, как впервые зашла в его кремлевский кабинет: на письменном столе были разложены какие-то блестящие хромированные медицинские приборчики и зеркальца. Я, как сорока падкая до всего блестящего, с восторгом набросилась на все эти штучки, на их фоне даже не приметив самого хозяина кабинета.
Слава грустно объяснил:
– Это мне тут горло лечили… Времени нет к врачу сходить, поэтому пришлось прямо здесь, на рабочем месте…
И тут же, едва дав мне задать какие-то вопросы о политике, Сурков плавно перешел к жалобам на свое повышенное давление.
– А ты чудовищным усилием воли снижать его не пробовал? – весело поинтересовалась я. – Я вот, например, умею по желанию понижать или повышать себе давление. Я так в школе уроки прогуливала: приходила к врачихе и внушала себе, что у меня низкое давление. Она мерила своей машинкой – и правда, низкое. И мне сразу – освобождение от уроков на две недели с диагнозом вегето-сосудистая дистония!
– Я так сразу и подумал, что ты – сумасшедшая, – с облегчением выдохнул Слава.
* * *
Вскоре, впрочем, мне представилась возможность узнать совершенно другого Суркова. Как-то раз мы пошли с ним поужинать, и, едва Слава почувствовал во мне доброжелательного собеседника, он просто на глазах преобразился в яркое, красивое и чрезвычайно избалованное существо.
Во-первых, к моему несказанному изумлению, обнаружилось, что в Кремле есть хотя бы один человек, читавший книги (под книгами я, разумеется, не имею в виду Пелевина). И уж по крайней мере, он -точно единственный кремлевский обитатель, о котором можно с небрежностью бросить в разговоре, что Улисс – не последняя толстая книжка, которую он осилил в жизни.
Правда вот литературные вкусы заместителя главы кремлевской администрации, на мой взгляд, оставляют желать лучшего. Своей любимой книгой Слава назвал Бесы Достоевского и даже признался, что коллекционирует разные издания этого произведения. Я отношусь к Достоевскому несколько более сентиментально, чем, скажем, Набоков, но вот по поводу Бесов я с последним как раз абсолютно согласна: безвкусное нагромождение ходульных образов, писанных оскорбительно-дурным, опереточным стилем.
Приятно, конечно, что одному из главных кремлевских начальников пришлось по душе, как Достоевский развенчивает идею русских революционеров. Только вот, кажется, Сурков все-таки не вполне отдает себе отчет, что если уж рассматривать это низкохудожественное произведение как социальную сатиру, то больше всего компашка мелких бесов Достоевского напоминает пародию на нынешний узкий круг кремлевских революционеров.
* * *
Но уж что стало для меня абсолютно фантастическим открытием – это радикальное отличие Суркова от чукчи. В том смысле, что Слава оказался не только читателем, но еще и писателем. По его собственному признанию, в молодости он писал рассказы и даже всерьез мечтал о писательской карьере.
– Почему же ты бросил, сумасшедший? Неужели возиться во всем этом политическом дерьме тебе приятней? – ужаснулась я.
– Честно говоря, у меня – высокие амбиции. А в какой-то момент я просто понял, что в литературе я – не гений, – спокойно ответил Слава. – И одновременно я оказался недостаточным графоманом, чтобы всю жизнь получать кайф от написания негениальных рассказов.
Как он признается, рассказы он писал под Борхеса. Что, по моему глубокому убеждению, изначально было тупиком – Борхес ведь и сам честно признавался, что он хороший читатель, а не писатель. В общем, чукча наоборот.
* * *
Недореализованность в литературе превратила Суркова в практикующего эстета в жизни. Начать с того, что при ближайшем рассмотрении он производит впечатление человека, который не понаслышке знает: покупать костюмы меньше, чем за пару тысяч баксов, – это просто mauvais ton.
Более того: он производит впечатление мужчины, который точно знает, что покупать костюмы вообще нельзя. Их нужно только шить. Мне доставила редкое эстетическое наслаждение его страстная лекция о том, как сложно выбирать из сорока пяти оттенков серого, когда тебе шьют одежду.
Жаль вот только, что его машину (вероятно, дорогую) я по достоинству оценить не смогла: я не только предельно холодна к этому предмету мужской роскоши, но, вдобавок, еще и абсолютная дальтоничка в смысле крутых моделей и тюнингов. Мне лишь бы красивенькая была – и ладно.
Как– то раз, во Флоренции, едва выйдя из галереи Уффици (из офиса, в смысле), я не смогла удержаться, чтобы немедленно не позвонить Суркову и не съязвить:
– Слушай, Славка, я наконец-то поняла, на кого ты как две капли воды похож! Видел караваджиовского мальчика-Вакха? Вот! Типичный замглавы кремлевской администрации! (Не путать с Маленьким больным Вакхом той же кисти из коллекции Виллы Боргезе: это – следующий этап.– Е. Т.)
Мы со Славой стали друг для друга взаимным культурным шоком. Например, он сразу запросто признался мне, что очень любит деньги.
– Понимаешь, у меня было бедное детство. У меня ничего этого не бьшо, мы с мамой ничего этого не могли себе позволить… – трогательно вспоминал он.