Страница:
Я же в ответ открыла ему про себя другую страшную тайну:
– Я, конечно, довольно избалованна. Но если мне хватает денег ровно на то, чтобы поддерживать мой теперешний образ жизни, – то и слава Богу, больше не надо.
Суркова это признание не на шутку испугало.
– А сколько ж ты, извини, получаешь, если не секрет? – на всякий случай с опаской осведомился замглавы администрации.
Я честно назвала ему сумму.
– Ну-у… это – большие деньги… – неискренне прокомментировал главный кремлевский лоббист.
– Нет, Славка, это – совсем маленькие деньги, – искренне поправила его я. – Но при моей патологической нелюбви продаваться мне этого пока хватает.
– А ты не любишь продаваться? – еще более поразился Сурков. – Ты хочешь сказать, что ни разу в жизни не писала статьи по заказу?
Получив отрицательный ответ, он, как-то совсем уж обескураженно, протянул:
– А-а, ну тогда все с тобой понятно…
Несмотря на то что в Славиной карьере любовь к литературе оказалась, в конце концов, побеждена в неравном бою второй его страстью – к деньгам, тем не менее, в его политических взглядах все-таки тоже нет-нет да и проскальзывало некое эстетство.
Как– то раз, говоря о варварском стиле накопления капитала в нашей стране в последние десять лет, мы с ним сошлись на том, что прогресс, даже политический, все-таки всегда идет по направлению отчуждения от средств производства. Даже если этим средством производства является автомат Калашникова. В том смысле, что, по циничной логике развития государства, первоначальный наемный убийца был менее цивилизован, чем тот, кто уже не сам убивает, а только заказывает. Примерно так же, как тот, кто ел руками, стоял на более низкой ступени цивилизации, чем тот, кто сумел отдалиться от куска мяса с помощью вилки и ножа.
– А уж когда олигархи вообще договорились не пытаться убить друг друга, – можно считать, что они вообще уже даже и чистой салфеткой за столом стали пользоваться, -развил мысль Слава.
В чистой теории в наших с ним разговорах он категорически отрицал любые формы тирании и насилия – с эстетической, разумеется, точки зрения:
– Это же примитивно! Это для тупых и ленивых: взять и силой заставить кого-то что-то сделать. Любой качественный процесс по определению должен быть сложным. Процесс долгого, мучительного согласования гораздо более сложен, но и гораздо более красив, чем диктатура!
С теорией Суркова насчет того, почему Россия патологически склонна к диктатуре, тоже трудно было не согласиться:
– Это прямое следствие интеллектуальной лени и отупения, которое не позволяет оценить красоту сложных решений…
Однако как только теоретические убеждения хоть как-то мешали его лоббисткой работе, все эстетство мгновенно улетучивалось как дым.
К примеру, журналистику как часть сложного красивого политического процесса Сурков вообще всегда ненавидел как класс:
– Вы все – просто профессиональные провокаторы, которых нужно изолировать как можно дальше от того места, где принимаются решения! Ты же сама прекрасно понимаешь… – доверительно сообщал мне мой приятель.
Кстати, возможность покупать журналистов или депутатов за деньги (что тоже по определению является гораздо более примитивным процессом, чем убеждение) тоже как-то совершенно никогда не оскорбляла Славиных эстетических чувств.
Так что, если оставить в стороне флер рафинированности, по части практического цинизма Слава – плоть от плоти того же самого поколения 35-40-летних ребят, вроде Романа Абрамовича или Саши Хлопонина, рано сделавших большие деньги и рано заподозривших, что этим и исчерпывается ббльшая часть человеческих отношений.
Что же касается отстраненности от средств производства (как показателя большей рафинированности), то приходится констатировать, что и в этом смысле главный лоббист страны Владислав Сурков, без активного кулуарного вмешательства которого через Думу не проходит ни один важный законопроект, стоит отнюдь не на верхней ступеньке цивилизации. Потому что, если брать за модель упомянутое соотношение между наемным киллером и заказчиком, то в данной модели заказчиком является, конечно же, Александр Волошин, а киллером – Сурков. Поэтому именно Волошин, в данном случае, рафинированно ест с ножом и вилкой, не выходя из своего кабинета, а Славе приходится копаться по локоть в депутатских нуждах.
Впрочем, если выстраивать логическую иерархию еще выше, к главному госзаказчику, на которого сейчас работают и Волошин, и Сурков, то вся наша со Славой умозрительная эстетская конструкция и вовсе перверсируется. Потому что в рафинированности того, крайнего сверху в Кремле, вопреки колоссальной отстраненности его от средств производства, я вообще категорически не уверена.
Но в любом случае Владислав Юрьевич Сурков совершенно уникален среди кремлевских обитателей (думаю, всех поколений) хотя бы тем, что когда я как-то раз в шутку обозвала его Гражданином кантона Ури, он не только понял, о чем я, но и тут же, не задумываясь, парировал:
– Надеюсь, я кончу лучше.
Динамо-машина им. Б. А. Березовского
Его посадили…
Who is Vespucci?
– Я, конечно, довольно избалованна. Но если мне хватает денег ровно на то, чтобы поддерживать мой теперешний образ жизни, – то и слава Богу, больше не надо.
Суркова это признание не на шутку испугало.
– А сколько ж ты, извини, получаешь, если не секрет? – на всякий случай с опаской осведомился замглавы администрации.
Я честно назвала ему сумму.
– Ну-у… это – большие деньги… – неискренне прокомментировал главный кремлевский лоббист.
– Нет, Славка, это – совсем маленькие деньги, – искренне поправила его я. – Но при моей патологической нелюбви продаваться мне этого пока хватает.
– А ты не любишь продаваться? – еще более поразился Сурков. – Ты хочешь сказать, что ни разу в жизни не писала статьи по заказу?
Получив отрицательный ответ, он, как-то совсем уж обескураженно, протянул:
– А-а, ну тогда все с тобой понятно…
* * *
Несмотря на то что в Славиной карьере любовь к литературе оказалась, в конце концов, побеждена в неравном бою второй его страстью – к деньгам, тем не менее, в его политических взглядах все-таки тоже нет-нет да и проскальзывало некое эстетство.
Как– то раз, говоря о варварском стиле накопления капитала в нашей стране в последние десять лет, мы с ним сошлись на том, что прогресс, даже политический, все-таки всегда идет по направлению отчуждения от средств производства. Даже если этим средством производства является автомат Калашникова. В том смысле, что, по циничной логике развития государства, первоначальный наемный убийца был менее цивилизован, чем тот, кто уже не сам убивает, а только заказывает. Примерно так же, как тот, кто ел руками, стоял на более низкой ступени цивилизации, чем тот, кто сумел отдалиться от куска мяса с помощью вилки и ножа.
– А уж когда олигархи вообще договорились не пытаться убить друг друга, – можно считать, что они вообще уже даже и чистой салфеткой за столом стали пользоваться, -развил мысль Слава.
В чистой теории в наших с ним разговорах он категорически отрицал любые формы тирании и насилия – с эстетической, разумеется, точки зрения:
– Это же примитивно! Это для тупых и ленивых: взять и силой заставить кого-то что-то сделать. Любой качественный процесс по определению должен быть сложным. Процесс долгого, мучительного согласования гораздо более сложен, но и гораздо более красив, чем диктатура!
С теорией Суркова насчет того, почему Россия патологически склонна к диктатуре, тоже трудно было не согласиться:
– Это прямое следствие интеллектуальной лени и отупения, которое не позволяет оценить красоту сложных решений…
* * *
Однако как только теоретические убеждения хоть как-то мешали его лоббисткой работе, все эстетство мгновенно улетучивалось как дым.
К примеру, журналистику как часть сложного красивого политического процесса Сурков вообще всегда ненавидел как класс:
– Вы все – просто профессиональные провокаторы, которых нужно изолировать как можно дальше от того места, где принимаются решения! Ты же сама прекрасно понимаешь… – доверительно сообщал мне мой приятель.
Кстати, возможность покупать журналистов или депутатов за деньги (что тоже по определению является гораздо более примитивным процессом, чем убеждение) тоже как-то совершенно никогда не оскорбляла Славиных эстетических чувств.
Так что, если оставить в стороне флер рафинированности, по части практического цинизма Слава – плоть от плоти того же самого поколения 35-40-летних ребят, вроде Романа Абрамовича или Саши Хлопонина, рано сделавших большие деньги и рано заподозривших, что этим и исчерпывается ббльшая часть человеческих отношений.
Что же касается отстраненности от средств производства (как показателя большей рафинированности), то приходится констатировать, что и в этом смысле главный лоббист страны Владислав Сурков, без активного кулуарного вмешательства которого через Думу не проходит ни один важный законопроект, стоит отнюдь не на верхней ступеньке цивилизации. Потому что, если брать за модель упомянутое соотношение между наемным киллером и заказчиком, то в данной модели заказчиком является, конечно же, Александр Волошин, а киллером – Сурков. Поэтому именно Волошин, в данном случае, рафинированно ест с ножом и вилкой, не выходя из своего кабинета, а Славе приходится копаться по локоть в депутатских нуждах.
Впрочем, если выстраивать логическую иерархию еще выше, к главному госзаказчику, на которого сейчас работают и Волошин, и Сурков, то вся наша со Славой умозрительная эстетская конструкция и вовсе перверсируется. Потому что в рафинированности того, крайнего сверху в Кремле, вопреки колоссальной отстраненности его от средств производства, я вообще категорически не уверена.
* * *
Но в любом случае Владислав Юрьевич Сурков совершенно уникален среди кремлевских обитателей (думаю, всех поколений) хотя бы тем, что когда я как-то раз в шутку обозвала его Гражданином кантона Ури, он не только понял, о чем я, но и тут же, не задумываясь, парировал:
– Надеюсь, я кончу лучше.
Динамо-машина им. Б. А. Березовского
В июле 2000 года, в момент, когда Кремль пендюлями проталкивал через Думу и Совет Федерации президентский закон, фактически уничтоживший верхнюю палату как представительство регионов, я, наконец, поняла, про кого тот знаменитый анекдот, где внутренний голос все время подзуживает ковбоя: Нет, это еще не конец!… Подойди и плюнь Большому Джо в лицо… А вот это – уже конец!
Так вот история эта – точно про Бориса Березовского.
На луганскую реформу властной вертикали Березовский ответил тогда шумной кампанией в прессе вокруг создания так называемой партии регионов, которая, как он обещал, спасет страну от ликвидации федерализма.
Затея была откровенно безнадежной. Запуганные губернаторы предпочли поскорее лечь под Кремль сразу, чтобы потом их не взяли силой. А единичные бузотеры, вроде, например, бывшего харизматика Александра Руцкого, очень скоро за переговоры с Березовским поплатились (курского губернатора, как известно, через несколько месяцев после этого сняли с выборов прямо накануне голосования).
Тем не менее, если Дума президентский закон о новом порядке формирования Совета Федерации сразу с радостью утвердила, то вот сенаторы-то поначалу сами себе намыливать веревку все-таки отказались. Во время первого тайного голосования этот закон в верхней палате поддержали всего 13 человек. Это наглядно показывало истинный мизерный процент поддержки путинской авторитарной властной перекройки в российских регионах.
Кремль не на шутку встревожился. Разумеется, Путин уже ни на секунду не сомневался, что рано или поздно он все-таки пропихнет закон. Но пропихивание это грозило стать слишком затяжным (массовая скупка депутатских голосов в Думе судорожно велась обеими враждующими сторонами) и уже неприличным. И самое главное, чего опасался Путин, – это что тот же самый человек, который годом раньше придумал его самого, – Березовский, теперь возглавит региональную фронду и устроит бывшим кремлевским соратничкам новую серию информационной войны в своих СМИ.
И тут кремлевские пиарщики решились на беспрецедентный ход. Владислав Сурков позвонил мне и сказал, что готов дать интервью на эту тему накануне нового голосования в Думе. Это было сенсацией. Раньше этот кремлевский чиновник не давал интервью ни одной газете. Открытый выход Суркова (бациллы, по его собственному выражению, моментально погибающей на свету) в публичную политику стало событием абсолютно экстраординарным. И, вроде бы, для Коммерсанта это было круто.
Но, с другой стороны, получалось, что мы предоставляем Кремлю трибуну для психической атаки на губернаторов.
Мы долго совещались с главным редактором Коммерсанта Андреем Васильевым. Береза, мля, ругаться будет – я уже представляю как… Но отказываться глупо, – решил он в результате.
Несмотря на мой обычный, жесткий, стиль ведения интервью, Сурков, разумеется, успел сказать все, что хотел…
– Я немножко знаю методы Березовского: он везде рассказывает, что за ним все олигархи стоят и Кремль, что он уже договорился с Вяхиревым и Алекперовым, что в администрации президента он может все решить… Ну неправда все это!… Я с Березовским действительно работал и до сих пор нахожусь в нормальных отношениях. Это не секрет никакой – действительно Борис Абрамович довольно долго был вхож во все высочайшие коридоры. И часто его советы приводили к эффективным результатам. Но еще чаще – и к неэффективным… – заявил Сурков.
Это была внятная черная метка, публично посланная Борису Березовскому его прежними кремлевскими дружками. И одновременно – четкий сигнал всем потенциальным бунтарям: Березовский – больше не всесильный кремлевский теневой разводчик, а изгой, и даже если очень захочет, не сможет заступиться за вас. Теперь мы – ваша единственная крыша.
Мы горячо спорили обо всем этом с Машей Слоним за трапезой у нее в Дубцах, когда вдруг позвонил наш друг Алик Гольдфарб, находившийся в приятельских отношениях с Березовским. Узнав, что я сижу у нее в гостях, Алик моментально примчался к нам – расспрашивать меня о скандальном интервью.
– Лена, ну вот скажи, что ты думаешь о Суркове? Его же, вроде бы, в политику привел именно БАБ…
– Очень хитрый. Очень гибкий. Предельно циничный. Знаешь, как про него в Кремле за глаза его же коллеги говорят? Маму родную продаст. А уж тем более, я думаю, – родного папу Березовского. И по моим ощущениям, он в Кремле еще и Волошина переживет, если Путин захочет старую команду оттуда вычистить.
– А какова твоя оценка кремлевской ситуации в целом в отношении Бориса? – продолжал расспрашивать меня Гольдфарб.
– Извини, Алик, не хочу тебя расстраивать, но, по-моему, Борису твоему – п…ц, – как можно более точно сформулировала я свою экспертную оценку. – Сдали они его.
Тут мы с Машкой, в свой черед, накинулись на Алика с расспросами:
– А сам-то Борис Абрамович что думает на эту тему?
– Ну, что-что думает… – замялся Алик. – Борис говорит: Ситуация динамичная, надо действовать!
А через две недели Совет Федерации прогнулся. Вопреки элементарному инстинкту самосохранения, сенаторы подавляющим большинством утвердили закон, по сути, о собственном расформировании.
Но зато для нас с Машкой крылатая фраза Березовского, сказанная в тот момент, стала настоящим домашним анекдотом. До сих пор, когда у кого-нибудь из нас случается какой-нибудь полный триндец на работе или дома, мы каждый раз с хохотом подбадриваем друг друга: Ситуация динамичная, надо действовать!…
Так вот история эта – точно про Бориса Березовского.
На луганскую реформу властной вертикали Березовский ответил тогда шумной кампанией в прессе вокруг создания так называемой партии регионов, которая, как он обещал, спасет страну от ликвидации федерализма.
Затея была откровенно безнадежной. Запуганные губернаторы предпочли поскорее лечь под Кремль сразу, чтобы потом их не взяли силой. А единичные бузотеры, вроде, например, бывшего харизматика Александра Руцкого, очень скоро за переговоры с Березовским поплатились (курского губернатора, как известно, через несколько месяцев после этого сняли с выборов прямо накануне голосования).
Тем не менее, если Дума президентский закон о новом порядке формирования Совета Федерации сразу с радостью утвердила, то вот сенаторы-то поначалу сами себе намыливать веревку все-таки отказались. Во время первого тайного голосования этот закон в верхней палате поддержали всего 13 человек. Это наглядно показывало истинный мизерный процент поддержки путинской авторитарной властной перекройки в российских регионах.
Кремль не на шутку встревожился. Разумеется, Путин уже ни на секунду не сомневался, что рано или поздно он все-таки пропихнет закон. Но пропихивание это грозило стать слишком затяжным (массовая скупка депутатских голосов в Думе судорожно велась обеими враждующими сторонами) и уже неприличным. И самое главное, чего опасался Путин, – это что тот же самый человек, который годом раньше придумал его самого, – Березовский, теперь возглавит региональную фронду и устроит бывшим кремлевским соратничкам новую серию информационной войны в своих СМИ.
* * *
И тут кремлевские пиарщики решились на беспрецедентный ход. Владислав Сурков позвонил мне и сказал, что готов дать интервью на эту тему накануне нового голосования в Думе. Это было сенсацией. Раньше этот кремлевский чиновник не давал интервью ни одной газете. Открытый выход Суркова (бациллы, по его собственному выражению, моментально погибающей на свету) в публичную политику стало событием абсолютно экстраординарным. И, вроде бы, для Коммерсанта это было круто.
Но, с другой стороны, получалось, что мы предоставляем Кремлю трибуну для психической атаки на губернаторов.
Мы долго совещались с главным редактором Коммерсанта Андреем Васильевым. Береза, мля, ругаться будет – я уже представляю как… Но отказываться глупо, – решил он в результате.
Несмотря на мой обычный, жесткий, стиль ведения интервью, Сурков, разумеется, успел сказать все, что хотел…
– Я немножко знаю методы Березовского: он везде рассказывает, что за ним все олигархи стоят и Кремль, что он уже договорился с Вяхиревым и Алекперовым, что в администрации президента он может все решить… Ну неправда все это!… Я с Березовским действительно работал и до сих пор нахожусь в нормальных отношениях. Это не секрет никакой – действительно Борис Абрамович довольно долго был вхож во все высочайшие коридоры. И часто его советы приводили к эффективным результатам. Но еще чаще – и к неэффективным… – заявил Сурков.
Это была внятная черная метка, публично посланная Борису Березовскому его прежними кремлевскими дружками. И одновременно – четкий сигнал всем потенциальным бунтарям: Березовский – больше не всесильный кремлевский теневой разводчик, а изгой, и даже если очень захочет, не сможет заступиться за вас. Теперь мы – ваша единственная крыша.
* * *
Мы горячо спорили обо всем этом с Машей Слоним за трапезой у нее в Дубцах, когда вдруг позвонил наш друг Алик Гольдфарб, находившийся в приятельских отношениях с Березовским. Узнав, что я сижу у нее в гостях, Алик моментально примчался к нам – расспрашивать меня о скандальном интервью.
– Лена, ну вот скажи, что ты думаешь о Суркове? Его же, вроде бы, в политику привел именно БАБ…
– Очень хитрый. Очень гибкий. Предельно циничный. Знаешь, как про него в Кремле за глаза его же коллеги говорят? Маму родную продаст. А уж тем более, я думаю, – родного папу Березовского. И по моим ощущениям, он в Кремле еще и Волошина переживет, если Путин захочет старую команду оттуда вычистить.
– А какова твоя оценка кремлевской ситуации в целом в отношении Бориса? – продолжал расспрашивать меня Гольдфарб.
– Извини, Алик, не хочу тебя расстраивать, но, по-моему, Борису твоему – п…ц, – как можно более точно сформулировала я свою экспертную оценку. – Сдали они его.
Тут мы с Машкой, в свой черед, накинулись на Алика с расспросами:
– А сам-то Борис Абрамович что думает на эту тему?
– Ну, что-что думает… – замялся Алик. – Борис говорит: Ситуация динамичная, надо действовать!
* * *
А через две недели Совет Федерации прогнулся. Вопреки элементарному инстинкту самосохранения, сенаторы подавляющим большинством утвердили закон, по сути, о собственном расформировании.
Но зато для нас с Машкой крылатая фраза Березовского, сказанная в тот момент, стала настоящим домашним анекдотом. До сих пор, когда у кого-нибудь из нас случается какой-нибудь полный триндец на работе или дома, мы каждый раз с хохотом подбадриваем друг друга: Ситуация динамичная, надо действовать!…
Его посадили…
Самый модный политический анекдот конца 2000 года, как известно, Путин придумал про себя сам, когда на вопрос американского тележурналиста Ларри Кинга: Так что же все-таки произошло с вашей подводной лодкой? – лидер российского государства с идиотской улыбочкой ответил: Она утонула…
В московской политической тусовке, разумеется, сразу по-доброму развили тему…
– Так что случилось с вашей подводной лодкой?
– Она утонула… – отвечает Путин и улыбается.
– А что случилось с вашей Останкинской телебашней?
– Она сгорела… – отвечает Путин и улыбается.
– А как здоровье первого президента России Бориса Ельцина?
Путин улыбается.
– Что?! Умер?! – в ужасе кричит Ларри Кинг.
Исключительно из-за того, что Гусинского успели не только посадить в тюрьму, но и выпустить еще до всех этих знаменательных событий, в анекдоте несправедливо отсутствовал вопрос Ларри Кинга: А как поживает ваш крупнейший медиа-магнат?
Поскольку из-за очередных репрессий со стороны путинской пресс-службы в момент ареста опального олигарха территориально я оказалась гораздо ближе к Гусинскому, чем к Путину (в смысле, в Москве, а не в Мадриде), свежие вести с мадридских информационных полей мне телеграфировала коллега по кремлевскому пулу Елена Дикун. Для нее все происходящее было вопросом жизни и смерти: в тот момент она работала кремлевским обозревателем в Общей газете, единственный источник финансирования которой вдруг переехал в Бутырки.
– Здесь у нас какое-то сумасшествие творится! – стонала бедная Дикун на том конце трубки. – Представляешь, Малкина (обозреватель газеты Время новостей. – Е. Т.)звонит прямо при всех с мобилы в Москву в Кремль и советует им, как лучше обыграть арест Гуся в смысле пиар-кaмпании…
Сам Путин, комментируя ситуацию из-за бугра, как известно, вообще насмешил до колик всю страну: во-первых, уверял, что не смог дозвониться до генпрокурора, а во-вторых, сказал, что генпрокурор у нас – независимый.
По правде сказать, мне, находясь в Москве, комментировать арест Гусинского было гораздо труднее, чем Путину в Мадриде. Путин-то в отличие от меня хотя бы точно знал, кто этот арест инициировал. А мне, для того чтобы написать статью, нужно было экстренно обзванивать всех своих приятелей во властных структурах с одним и тем же безнадежно-нетелефонным вопросом: Кто отдал приказ? Не хотелось ведь голословно оклеветать президента…
Внезапно над моими муками творчества сжалился пресс-секретарь Чубайса Андрей Трапезников.
Сначала на мой звонок он уклончиво ответил:
– Я еще с шефом не переговорил, ничего не знаю.
Однако через пару часов Трапезников перезвонил и попросил:
– Только ты мне не задавай сейчас по телефону никаких наводящих вопросов. Решение принял один человек. Сам.
– Ну, слушай, Андрюш, не надо мне лапши на уши вешать: ты сам прекрасно знаешь, что генпрокурор у нас сам таких решений не принимает!
– Перезвоню…– снова загадочно перебил меня Трапезников.
На этот раз он перезвонил гораздо быстрее, и на определителе моей мобилы высветился какой-то совсем уж нечитабельный номер.
– Угадай сама: на П, но не прокурор! – протараторил Трапезников скороговоркой.
Ровно такую же версию, только гораздо более расширенную, спустя несколько дней подтвердил и замглавы администрации президента Владислав Сурков, придя в закрытый клуб Четыре стороны (это – ресторан для негласных встреч с прессой на Старом Арбате, крышуемый приятелем Валентина Юмашева референтом президента Андреем Ваврой).
– Владислав Юрьевич, а правда ли, что решение об аресте Гусинского принял один-единственный человек: Путин Владимир Владимирович? – спросила я Суркова в присутствии еще десятка журналистов.
– Нет, не правда, – ответил Слава. Елки, ну сейчас тоже начнет врать про независимого прокурора… – с тоской подумала я.
Но Сурков внезапно творчески развил свою мысль:
– …Нет. Не правда, – повторил замглавы администрации. – В окружении президента были люди, которые активно настаивали на таких мерах и поддержали это решение. После наводящих вопросов Сурков внятно дал понять, что решение об аресте Гусинского президент принял при активной идеологической поддержке силового крыла своей команды.
– Могу прямо сказать: мы были категорически против такого решения… – процедил наш кремлевский язык.
– Кто это мы? Александр Волошин был тоже против?
– В том числе, – подтвердил Сурков.
Крупные российские бизнесмены, как все помнят, подписались тогда под открытым письмом с протестом против силовых действий в отношении Гусинского. (Своей подписью под этой бумажкой еще долго потом прикрывался как иконой Анатолий Чубайс – каждый раз, когда я попрекала его готовностью оправдать любые действия Путина.) Однако письмо это было малодушно адресовано даже не президенту, а генпрокурору. Который у нас, как хорошо известно со слов Путина, независимый. И ни Чубайс, ни другие подписанты, ни тем более – кремлевские оппозиционеры Волошин с Сурковым, так и не решились публично высказать то, о чем вслух уже говорила вся страна: применение уголовных методов к строптивым олигархам санкционировал именно Путин.
Когда я во время интервью для Коммерсанта попыталась раскрутить Владислава Суркова на то, чтобы со страниц газеты он повторил те же откровения, которые до этого смел лишь вполголоса произнести в кулуарах, с замглавой кремлевской администрации случился истерический припадок:
– Или вы мне перестанете задавать эти провокационные вопросы о расколе в президентском окружении, или никакого интервью вообще не будет! Прекращаем интервью! -закричал мне Слава в диктофон.
Но аккуратно заходя то с одной, то с другой стороны, в конце интервью мне все-таки удалось выудить из нервного кремлевского пациента витиеватое, но крайне недвусмысленное признание:
– Я лично считаю, что слой наших выдающихся промышленников, причем промышленность я в широком смысле имею в виду, в смысле промыслы – потому что, например, Владимир Александрович Гусинский несколько другим промышляет, но он тоже в своем роде предприниматель, слой этот очень тонкий и очень ценный. И, конечно, к ним ко всем надо очень бережно относиться, к этим знаковым фигурам, потому что это – носители капитала, интеллекта, технологий. И, конечно, горячиться в отношениях с ними нельзя, даже если они не очень приятны. Даже если они занимают позицию, отличную от нашей. Это – очень деликатная сфера, и в нее не должны внедряться люди, которые не чувствуют деликатности момента…
На вопрос же, будет ли, на его взгляд, Путин и впредь применять к олигархам такие меры воздействия, как посадка в тюрьму, Сурков припомнил русскую пословицу:
– От тюрьмы да от сумы не зарекайся!
Чисто от себя Владислав Юрьевич добавил к народной мудрости лишь спорный афоризм, что нефтяники не менее важны, чем нефть, поэтому государство должно их сберечь.
Через пару месяцев экстренный закрытый брифинг у себя в офисе РАО ЕЭС на улице Академика Челомея устроил и Анатолий Чубайс. Он провозгласил, что Россия стоит на пороге чекистского переворота, и что чуть ли не последним оплотом демократии в стране теперь остался глава кремлевской администрации Александр Волошин. Это откровение впечатляло: ведь в тот момент глава РАО ЕЭС находится с Волошиным в контрах из-за модели реформирования энергетики.
А еще через год, в конце 2001-го, нервы сдали и у бывшего главы администрации Валентина Юмашева: он примчался в клуб Четыре стороны, чтобы порадовать журналистов сенсационным открытием: что чекисты уже, по сути, захватили власть в стране и Россия стоит накануне диктатуры и отмены всех демократических завоеваний Ельцина. Впрочем, сказал все это Юмашев, разумеется, тоже не для печати. А так – чтобы как бациллу по тусовке разнести.
В итоге, ни один из вышеперечисленных бойцов невидимого фронта, так активно обличавших своих конкурентов-чекистов за глаза, так ни разу и не отважился произнести ничего подобного публично.
Почему? Точнее всего на этот вопрос, по-моему, отвечает пример Романа Абрамовича. Явившись в тот же закрытый клуб на Арбате, на любознательный вопрос журналистов, что лично он, Абрамович, стал был делать, если бы вдруг, в какой-то момент, арестовали бы, скажем, его или кого-нибудь из его близких?, Роман Аркадиевич высказался в том духе, что даже в такой ситуации ни за что не стал бы обращаться к прессе и к общественности, а предпочел бы решать вопросы с Кремлем исключительно кулуарным образом, внутри властной системы.
Пока что нарочитая внугрисистемность действительно приносила Роману Абрамовичу ожидаемые плоды, – если судить, скажем, по проведенному в его пользу сразу же после прихода Путина в Кремль алюминиевому переделу (договоренность о котором, говорят, была достигнута еще до выборов – в обмен на щедрую финансовую поддержку предвыборной кампании) или по итогам состоявшегося в декабре 2002 года скандального аукциона по Славнефти, тоже превратившегося в перераспределение собственности в его карман.
Помню, как еще в момент ареста Гусинского мы поспорили на эту тему с прежним гендиректором Коммерсанта Леней Милославским, грезившим черными полковниками, которые во всем виноваты.
– Знаешь, у меня такое ощущение, что никакие черные полковники тут не при чем, – призналась я. – Березу, кажется, сдал даже не Путин и не какие-нибудь чекисты, а именно выращенный самим же БАБом молодняк, вроде Суркова и Абрамовича. Волошина к молодняку, конечно, уже не отнесешь, но всем им, по-моему, просто захотелось самим переделить ту поляну в бизнесе и теневой политике, которую при Ельцине занимал их крестный отец Березовский.
Однако именно системный алгоритм поведения, образцом которого можно считать Абрамовича, является для уцелевших олигархов и очевидной миной замедленного действия.
Сначала все олигархическое сообщество, трусливо побубнив что-то на ушко журналистам, позволило Путину сожрать Гусинского. Просто потому, что Гуся уже все ненавидели…
Потом – уже даже ничего не бубня, а, наоборот, активно аплодируя, – позволили Путину скушать Березовского. Потому что Береза уже всех достал…
Теперь публично опустили Ходорковского: потому что нефига быть богатым, умным и красивым – так ведь и до Кремля недалеко, да и вообще нескромно как-то. А коллеги-олигархи опять молчат в тряпочку. Да и сам Ходорков-ский, впрочем, – что самое смешное – тоже. Скоро еще и благодарить товарища Путина начнет. Потому что, действительно: редкой души человек, мог бы ведь и шашачкой рубануть.
По совершенно четкой логике развития событий, наблюдателям остается лишь с интересом ждать: кого же следующего из своих рядов позволят Путину схарчить олигархи? Чубайса? Очень вероятно. Футболисту Абрамовичу красную карточку покажут? Или вообще на скамью запасных из страны вышлют? Всю волошинскую команду за пределы Садового кольца выселят? Не исключено. Тем более что не далее как после очередных президентских выборов силовое крыло путинского окружения, которое, по меткому выражению московской бизнес-тусовки, до сих пор ходит голодным, наверняка выставит Путину счет за поддержку всех его силовых спецопераций. И тогда, чтобы удовлетворить аппетиты своих товарищей, глава государства опять раскрутит русскую рулетку – на вылет среди уцелевших олигархов. Ту самую рулетку, которую сами же олигархи так охотно позволили ему завести в 2000 году, когда заведомо знали, что лузы подпилены и выбор, кого равноудалять первым, точно падет не на них, а на их конкурентов.
Не зря ведь, когда во время одного из закрытых брифингов на заре репрессий Путина спросили, как же соотносится провозглашенный им принцип равноудаления олигархов с откровенным равноприближением к Кремлю Романа Абрамовича, президент по-чекистски ответил анекдотом:
– А это, знаете, как в той шутке: Мужик приходит к стоматологу, говорит: У меня зуб болит. Врач выдернул ему зуб, оказалось – не тот. Врач выдернул и второй зуб, потом третий, потом четвертый – и все не те. Мужик ругается, а стоматолог ему говорит:
Ничего, рано или поздно мы и до больного зуба доберемся!
С точки зрения аппаратной целесообразности тактика Путина безукоризненна, – потому что списана с банальных исторических методичек по авторитаризму.
Переругаться сразу со всеми олигархами, которые его и породили, – страшно. А вдруг – возьмут и родят обратно? А вот откусывать головы бывшим союзникам поочередно, учитывая стойкую нелюбовь последних выносить сор из кремлевской избы на публику, а также стойкую любовь к халяве (в смысле, к расправе над конкурентами чужими руками) – это, во-первых, безопасно, а во-вторых, – позволяет значительно продлить удовольствие от процесса пищеварения. Видно, долгая командировочная жизнь на прошлой работе научила Путина золотому правилу: главное – взять с собой в долгую командировку побольше консервов.
Если, конечно, уцелевшие олигархические консервы, поняв неотвратимость очередной президентской трапезы, не взбунтуются против штопора. И тогда Путин вполне может оказаться на интересном ужине, где ест не он, а где едят его самого. Ведь в российском политическом общепите пожирающие объекты и пожираемые субъекты меняются местами с еще более головокружительной быстротой, чем в одной смешной бессмертной трагедии.
В московской политической тусовке, разумеется, сразу по-доброму развили тему…
– Так что случилось с вашей подводной лодкой?
– Она утонула… – отвечает Путин и улыбается.
– А что случилось с вашей Останкинской телебашней?
– Она сгорела… – отвечает Путин и улыбается.
– А как здоровье первого президента России Бориса Ельцина?
Путин улыбается.
– Что?! Умер?! – в ужасе кричит Ларри Кинг.
* * *
Исключительно из-за того, что Гусинского успели не только посадить в тюрьму, но и выпустить еще до всех этих знаменательных событий, в анекдоте несправедливо отсутствовал вопрос Ларри Кинга: А как поживает ваш крупнейший медиа-магнат?
Поскольку из-за очередных репрессий со стороны путинской пресс-службы в момент ареста опального олигарха территориально я оказалась гораздо ближе к Гусинскому, чем к Путину (в смысле, в Москве, а не в Мадриде), свежие вести с мадридских информационных полей мне телеграфировала коллега по кремлевскому пулу Елена Дикун. Для нее все происходящее было вопросом жизни и смерти: в тот момент она работала кремлевским обозревателем в Общей газете, единственный источник финансирования которой вдруг переехал в Бутырки.
– Здесь у нас какое-то сумасшествие творится! – стонала бедная Дикун на том конце трубки. – Представляешь, Малкина (обозреватель газеты Время новостей. – Е. Т.)звонит прямо при всех с мобилы в Москву в Кремль и советует им, как лучше обыграть арест Гуся в смысле пиар-кaмпании…
Сам Путин, комментируя ситуацию из-за бугра, как известно, вообще насмешил до колик всю страну: во-первых, уверял, что не смог дозвониться до генпрокурора, а во-вторых, сказал, что генпрокурор у нас – независимый.
* * *
По правде сказать, мне, находясь в Москве, комментировать арест Гусинского было гораздо труднее, чем Путину в Мадриде. Путин-то в отличие от меня хотя бы точно знал, кто этот арест инициировал. А мне, для того чтобы написать статью, нужно было экстренно обзванивать всех своих приятелей во властных структурах с одним и тем же безнадежно-нетелефонным вопросом: Кто отдал приказ? Не хотелось ведь голословно оклеветать президента…
Внезапно над моими муками творчества сжалился пресс-секретарь Чубайса Андрей Трапезников.
Сначала на мой звонок он уклончиво ответил:
– Я еще с шефом не переговорил, ничего не знаю.
Однако через пару часов Трапезников перезвонил и попросил:
– Только ты мне не задавай сейчас по телефону никаких наводящих вопросов. Решение принял один человек. Сам.
– Ну, слушай, Андрюш, не надо мне лапши на уши вешать: ты сам прекрасно знаешь, что генпрокурор у нас сам таких решений не принимает!
– Перезвоню…– снова загадочно перебил меня Трапезников.
На этот раз он перезвонил гораздо быстрее, и на определителе моей мобилы высветился какой-то совсем уж нечитабельный номер.
– Угадай сама: на П, но не прокурор! – протараторил Трапезников скороговоркой.
* * *
Ровно такую же версию, только гораздо более расширенную, спустя несколько дней подтвердил и замглавы администрации президента Владислав Сурков, придя в закрытый клуб Четыре стороны (это – ресторан для негласных встреч с прессой на Старом Арбате, крышуемый приятелем Валентина Юмашева референтом президента Андреем Ваврой).
– Владислав Юрьевич, а правда ли, что решение об аресте Гусинского принял один-единственный человек: Путин Владимир Владимирович? – спросила я Суркова в присутствии еще десятка журналистов.
– Нет, не правда, – ответил Слава. Елки, ну сейчас тоже начнет врать про независимого прокурора… – с тоской подумала я.
Но Сурков внезапно творчески развил свою мысль:
– …Нет. Не правда, – повторил замглавы администрации. – В окружении президента были люди, которые активно настаивали на таких мерах и поддержали это решение. После наводящих вопросов Сурков внятно дал понять, что решение об аресте Гусинского президент принял при активной идеологической поддержке силового крыла своей команды.
– Могу прямо сказать: мы были категорически против такого решения… – процедил наш кремлевский язык.
– Кто это мы? Александр Волошин был тоже против?
– В том числе, – подтвердил Сурков.
Крупные российские бизнесмены, как все помнят, подписались тогда под открытым письмом с протестом против силовых действий в отношении Гусинского. (Своей подписью под этой бумажкой еще долго потом прикрывался как иконой Анатолий Чубайс – каждый раз, когда я попрекала его готовностью оправдать любые действия Путина.) Однако письмо это было малодушно адресовано даже не президенту, а генпрокурору. Который у нас, как хорошо известно со слов Путина, независимый. И ни Чубайс, ни другие подписанты, ни тем более – кремлевские оппозиционеры Волошин с Сурковым, так и не решились публично высказать то, о чем вслух уже говорила вся страна: применение уголовных методов к строптивым олигархам санкционировал именно Путин.
Когда я во время интервью для Коммерсанта попыталась раскрутить Владислава Суркова на то, чтобы со страниц газеты он повторил те же откровения, которые до этого смел лишь вполголоса произнести в кулуарах, с замглавой кремлевской администрации случился истерический припадок:
– Или вы мне перестанете задавать эти провокационные вопросы о расколе в президентском окружении, или никакого интервью вообще не будет! Прекращаем интервью! -закричал мне Слава в диктофон.
Но аккуратно заходя то с одной, то с другой стороны, в конце интервью мне все-таки удалось выудить из нервного кремлевского пациента витиеватое, но крайне недвусмысленное признание:
– Я лично считаю, что слой наших выдающихся промышленников, причем промышленность я в широком смысле имею в виду, в смысле промыслы – потому что, например, Владимир Александрович Гусинский несколько другим промышляет, но он тоже в своем роде предприниматель, слой этот очень тонкий и очень ценный. И, конечно, к ним ко всем надо очень бережно относиться, к этим знаковым фигурам, потому что это – носители капитала, интеллекта, технологий. И, конечно, горячиться в отношениях с ними нельзя, даже если они не очень приятны. Даже если они занимают позицию, отличную от нашей. Это – очень деликатная сфера, и в нее не должны внедряться люди, которые не чувствуют деликатности момента…
На вопрос же, будет ли, на его взгляд, Путин и впредь применять к олигархам такие меры воздействия, как посадка в тюрьму, Сурков припомнил русскую пословицу:
– От тюрьмы да от сумы не зарекайся!
Чисто от себя Владислав Юрьевич добавил к народной мудрости лишь спорный афоризм, что нефтяники не менее важны, чем нефть, поэтому государство должно их сберечь.
* * *
Через пару месяцев экстренный закрытый брифинг у себя в офисе РАО ЕЭС на улице Академика Челомея устроил и Анатолий Чубайс. Он провозгласил, что Россия стоит на пороге чекистского переворота, и что чуть ли не последним оплотом демократии в стране теперь остался глава кремлевской администрации Александр Волошин. Это откровение впечатляло: ведь в тот момент глава РАО ЕЭС находится с Волошиным в контрах из-за модели реформирования энергетики.
А еще через год, в конце 2001-го, нервы сдали и у бывшего главы администрации Валентина Юмашева: он примчался в клуб Четыре стороны, чтобы порадовать журналистов сенсационным открытием: что чекисты уже, по сути, захватили власть в стране и Россия стоит накануне диктатуры и отмены всех демократических завоеваний Ельцина. Впрочем, сказал все это Юмашев, разумеется, тоже не для печати. А так – чтобы как бациллу по тусовке разнести.
В итоге, ни один из вышеперечисленных бойцов невидимого фронта, так активно обличавших своих конкурентов-чекистов за глаза, так ни разу и не отважился произнести ничего подобного публично.
Почему? Точнее всего на этот вопрос, по-моему, отвечает пример Романа Абрамовича. Явившись в тот же закрытый клуб на Арбате, на любознательный вопрос журналистов, что лично он, Абрамович, стал был делать, если бы вдруг, в какой-то момент, арестовали бы, скажем, его или кого-нибудь из его близких?, Роман Аркадиевич высказался в том духе, что даже в такой ситуации ни за что не стал бы обращаться к прессе и к общественности, а предпочел бы решать вопросы с Кремлем исключительно кулуарным образом, внутри властной системы.
Пока что нарочитая внугрисистемность действительно приносила Роману Абрамовичу ожидаемые плоды, – если судить, скажем, по проведенному в его пользу сразу же после прихода Путина в Кремль алюминиевому переделу (договоренность о котором, говорят, была достигнута еще до выборов – в обмен на щедрую финансовую поддержку предвыборной кампании) или по итогам состоявшегося в декабре 2002 года скандального аукциона по Славнефти, тоже превратившегося в перераспределение собственности в его карман.
Помню, как еще в момент ареста Гусинского мы поспорили на эту тему с прежним гендиректором Коммерсанта Леней Милославским, грезившим черными полковниками, которые во всем виноваты.
– Знаешь, у меня такое ощущение, что никакие черные полковники тут не при чем, – призналась я. – Березу, кажется, сдал даже не Путин и не какие-нибудь чекисты, а именно выращенный самим же БАБом молодняк, вроде Суркова и Абрамовича. Волошина к молодняку, конечно, уже не отнесешь, но всем им, по-моему, просто захотелось самим переделить ту поляну в бизнесе и теневой политике, которую при Ельцине занимал их крестный отец Березовский.
* * *
Однако именно системный алгоритм поведения, образцом которого можно считать Абрамовича, является для уцелевших олигархов и очевидной миной замедленного действия.
Сначала все олигархическое сообщество, трусливо побубнив что-то на ушко журналистам, позволило Путину сожрать Гусинского. Просто потому, что Гуся уже все ненавидели…
Потом – уже даже ничего не бубня, а, наоборот, активно аплодируя, – позволили Путину скушать Березовского. Потому что Береза уже всех достал…
Теперь публично опустили Ходорковского: потому что нефига быть богатым, умным и красивым – так ведь и до Кремля недалеко, да и вообще нескромно как-то. А коллеги-олигархи опять молчат в тряпочку. Да и сам Ходорков-ский, впрочем, – что самое смешное – тоже. Скоро еще и благодарить товарища Путина начнет. Потому что, действительно: редкой души человек, мог бы ведь и шашачкой рубануть.
По совершенно четкой логике развития событий, наблюдателям остается лишь с интересом ждать: кого же следующего из своих рядов позволят Путину схарчить олигархи? Чубайса? Очень вероятно. Футболисту Абрамовичу красную карточку покажут? Или вообще на скамью запасных из страны вышлют? Всю волошинскую команду за пределы Садового кольца выселят? Не исключено. Тем более что не далее как после очередных президентских выборов силовое крыло путинского окружения, которое, по меткому выражению московской бизнес-тусовки, до сих пор ходит голодным, наверняка выставит Путину счет за поддержку всех его силовых спецопераций. И тогда, чтобы удовлетворить аппетиты своих товарищей, глава государства опять раскрутит русскую рулетку – на вылет среди уцелевших олигархов. Ту самую рулетку, которую сами же олигархи так охотно позволили ему завести в 2000 году, когда заведомо знали, что лузы подпилены и выбор, кого равноудалять первым, точно падет не на них, а на их конкурентов.
* * *
Не зря ведь, когда во время одного из закрытых брифингов на заре репрессий Путина спросили, как же соотносится провозглашенный им принцип равноудаления олигархов с откровенным равноприближением к Кремлю Романа Абрамовича, президент по-чекистски ответил анекдотом:
– А это, знаете, как в той шутке: Мужик приходит к стоматологу, говорит: У меня зуб болит. Врач выдернул ему зуб, оказалось – не тот. Врач выдернул и второй зуб, потом третий, потом четвертый – и все не те. Мужик ругается, а стоматолог ему говорит:
Ничего, рано или поздно мы и до больного зуба доберемся!
* * *
С точки зрения аппаратной целесообразности тактика Путина безукоризненна, – потому что списана с банальных исторических методичек по авторитаризму.
Переругаться сразу со всеми олигархами, которые его и породили, – страшно. А вдруг – возьмут и родят обратно? А вот откусывать головы бывшим союзникам поочередно, учитывая стойкую нелюбовь последних выносить сор из кремлевской избы на публику, а также стойкую любовь к халяве (в смысле, к расправе над конкурентами чужими руками) – это, во-первых, безопасно, а во-вторых, – позволяет значительно продлить удовольствие от процесса пищеварения. Видно, долгая командировочная жизнь на прошлой работе научила Путина золотому правилу: главное – взять с собой в долгую командировку побольше консервов.
Если, конечно, уцелевшие олигархические консервы, поняв неотвратимость очередной президентской трапезы, не взбунтуются против штопора. И тогда Путин вполне может оказаться на интересном ужине, где ест не он, а где едят его самого. Ведь в российском политическом общепите пожирающие объекты и пожираемые субъекты меняются местами с еще более головокружительной быстротой, чем в одной смешной бессмертной трагедии.
Who is Vespucci?
Каждому трудоголику знаком кошмар отпускного синдрома: когда раз в десять лет берешь отпуск, в стране сразу все рушится. Причем кажется, – что все это из-за тебя. Когда в августе 2000 года я взяла отпуск и поехала путешествовать по Италии, в переходе рядом с моим домом на Пушкинской взорвали бомбу. А потом утонула лодка Курск. А потом, когда мне позвонили и сказали, что горит Останкинская башня-я уже не поверила и подумала, что это глупая шутка.
Известие о первом несчастье настигло меня в Риме, возле Сан-Пьетро. Из-за каприза моей подруги Софьи Гендлиной (той самой Сони, которую мы с Владимиром Евтушенковым как-то раз ходили навещать на телекоммуникационную выставку) мы вынуждены были вылететь из Москвы в Рим на сутки раньше запланированного.
И вот, как только мы добрались до главной площади Вечного города, Гендлиной на мобилу позвонила из Москвы мама, и через минуту подруга мрачно мне сообщила:
– Скажи спасибо, Трегубова. Я спасла тебе жизнь. Ты ведь в это время каждый день спускалась в переход на Пушкинской, чтобы на другой стороне ловить машину и ехать в редакцию, правильно? Так вот там теперь камня на камне не осталось…
Известие о первом несчастье настигло меня в Риме, возле Сан-Пьетро. Из-за каприза моей подруги Софьи Гендлиной (той самой Сони, которую мы с Владимиром Евтушенковым как-то раз ходили навещать на телекоммуникационную выставку) мы вынуждены были вылететь из Москвы в Рим на сутки раньше запланированного.
И вот, как только мы добрались до главной площади Вечного города, Гендлиной на мобилу позвонила из Москвы мама, и через минуту подруга мрачно мне сообщила:
– Скажи спасибо, Трегубова. Я спасла тебе жизнь. Ты ведь в это время каждый день спускалась в переход на Пушкинской, чтобы на другой стороне ловить машину и ехать в редакцию, правильно? Так вот там теперь камня на камне не осталось…