Страница:
– А вы – кто такой?
Этот прием, широко используемый российской внешнеполитической дипломатией под кодовым названием симметричный ответ, очень не понравился министру. И ознаменовал начало длительной холодной войны между нами.
Но вот клеветническую характеристику лицо детоубийцы применительно к этому министру я все-таки хочу категорически опровергнуть. Потому что, по моим впечатлениям, Лесин, наоборот, – не только заботливый отец, но и человек, искренне, по-отцовски, заботящийся обо всем подрастающем поколении в России. Это ярко доказывает следующая история.
После прихода к власти Путина Министерство печати под чутким руководством Лесина приняло активнейшее участие в разработке не только программы по созданию положительного образа России на Западе, но и патриотического воспитания населения. По трагической случайности, интервью на эту тему у Лесина пришлось брать именно мне. Нетрудно себе представить, как мы с ним друг другу обрадовались. Но деваться было уже некуда.
В отличие от своего духовного сына, нынешнего главного правительственного пиарщика Алексея Волина (никогда не позволявшего себе в общении с журналистами такого откровенного непрофессионализма, как попытки назвать собственный цинизм патриотизмом), Лесин, принадлежащий все-таки к более старому советскому поколению, чем Леша, принялся по старинке учить меня, как Родину любить.
Я:Михаил Юрьевич, а когда вы сами были пионером – интересно, как вы относились к попыткам привить вам патриотизм? Причем в том понимании, которое было у тогдашнего руководства страны?
Лесин:Прививали! Когда гимн звучал, что-то щемило там, в груди.
Я:А военно-патриотические игры вам нравились?
Лесин:Было очень интересно. Я очень многое получил тогда. Без этого, может, и вся жизнь моя бы пошла по-другому…
Что, вы нам теперь прикажете всю жизнь избегать тех слов, которые когда-то использовались при коммунистическом строе?! Патриотическое воспитание, уважение к своей стране, к национальному флагу, к армии, к защите Родины!
Мы столкнулись с тем, что сейчас на Западе ведется планомерная работа по формированию негативного образа России. Поэтому пора перестать стесняться пропагандировать свою страну. Сегодня идет подготовка технического задания этого проекта. Сейчас, конечно, все начнут искать мой личный интерес и комиссионные, которые мы за это получим. Заранее говорю: не ищите!
Я:Вы считаете, это патриотизм – восхвалять российскую армию несмотря на коррупцию в армейском руководстве, несмотря на массовую дедовщину, на убийства, несмотря на остров Русский, на Чечню?
Лесин:В вашем вопросе изначально заложены очень тяжелые последствия! Вы изначально все это ненавидите! А представляете, как бы мы выиграли Великую Отечественную, если бы мы изначально ненавидели свою армию?!
Я:А представляете, во сколько раз меньшей кровью можно было бы эту войну выиграть, если бы при Сталине изначально слепо не восхваляли советскую армию и генералитет?
Лесин:Знаете, точно так же можно сказать, что наших журналистов есть за что ненавидеть!
Я:Михаил Юрьевич, а вы не находите, что между журналистами и армией есть небольшая разница: журналисты никого не убивают.
Лесин:Иногда журналисты убивают хуже, чем военные! Иногда одним росчерком пера, одной строчкой прерывают жизнь людей!
Я:Кстати, а у вас лично, когда вы служили в армии, были проблемы, связанные с дедовщиной?
Лесин:Ну… Во-первых, я служил еще в другое время, до падения коммунистического строя… Да, я мыл туалеты. Да, я больше, наверное, убирал кубрик, чем старослужащие. Несомненно. Но, наверное, мне это больше пошло на пользу, чем во вред. Когда приходит в армию восемнадцатилетний человек и ничего не умеет, ничего не хочет – его надо научить подчиняться. И, наверное, разные формы обучения надо применять…
Я:А у вас есть дети мужского пола?
Лесин:Да, есть сын.
Я:Призывного возраста?
Лесин:Еще нет.
Я:И вы хотите, чтобы он служил в нашей армии? Он будет служить?
Лесин:Не знаю, как получится. Если будет учиться – значит, будет учиться. Если будет служить – значит, будет служить…
Перевода разговора на родное чадо Лесин, как настоящий любящий отец, не вынес. Сразу же после этого вопроса он вспылил:
– Слушайте, вы меня так спрашиваете, как будто я действительно возглавляю министерство пропаганды! А мы – всего лишь навсего – исполнительный орган! Мы исполняем те задачи, которые перед нами ставят! И вообще, знаете, у меня сегодня, вот только что перед вами, заседание комиссии по раздаче частот было, и у меня сейчас голова вообще другим забита. Поэтому я чувствую, что вы меня уже начинаете раздражать! Приходите лучше завтра…
Я, по нашей доброй традиции, призналась Лесину, что не уверена, что завтра он в свою очередь не будет раздражать меня, собралась и ушла. По дороге с удовлетворением обнаружив, что последнее прости Лесина тоже записалось на диктофон.
На следующее утро мне позвонил Леша Волин и от имени Лесина передал, что весь текст интервью аннулируется.
– Ах вот как?! – мстительно заявил главный редактор журнала Власть, у которого уже была заверстана под эту тему треть номера. – Они нам тираж хотят сорвать?! Тогда они получат скандальное интервью по полной программе – вместе со всем тем бредом, который он нес про патриотизм, и вместе с финальной фразой Лесина о раздражении!
Узнав о намерении редакции публиковать текст, Лесин стал в истерике звонить мне на мобильный:
– Лена, ну объясните мне, в чем дело? Почему вы ко мне так враждебно настроены?! Я понимаю: я, наверное, совершил ошибку – я должен был отвести вас куда-нибудь пообедать, посидеть, поговорить по-хорошему, по-человечески…
Я просто онемела от такой наглости.
А Лесин все не унимался, стараясь продемонстрировать знание журналистских проблем:
– Я прекрасно понимаю, Лен, что у вас там в журнале – жопа на полосе! Но ведь это еще не повод!
– Да, Михаил Юрьевич. У нас в журнале – действительно жопа на полосе. И я даже знаю, чья это жопа, – с яростью, отчетливо выговорила я.
Министр заявил, что тогда будет звонить главному редактору.
До позднего вечера лучшие умы лесинской команды переписывали интервью. И в результате министру печати удалось уговорить шеф-редактора Коммерсанта опубликовать пресный, отцензурированный текст, в котором, увы, пропала не только большая часть вышеприведенных патриотических перлов Лесина, но и его трогательные воспоминания о юности. Которые, я считаю, все-таки жалко было бы утаить от общественности, поскольку они наконец-то развенчивают несправедливые мифы о характере министра печати.
Глава 13
Мои друзья как они есть
С диггерским приветом!
Этот прием, широко используемый российской внешнеполитической дипломатией под кодовым названием симметричный ответ, очень не понравился министру. И ознаменовал начало длительной холодной войны между нами.
Но вот клеветническую характеристику лицо детоубийцы применительно к этому министру я все-таки хочу категорически опровергнуть. Потому что, по моим впечатлениям, Лесин, наоборот, – не только заботливый отец, но и человек, искренне, по-отцовски, заботящийся обо всем подрастающем поколении в России. Это ярко доказывает следующая история.
После прихода к власти Путина Министерство печати под чутким руководством Лесина приняло активнейшее участие в разработке не только программы по созданию положительного образа России на Западе, но и патриотического воспитания населения. По трагической случайности, интервью на эту тему у Лесина пришлось брать именно мне. Нетрудно себе представить, как мы с ним друг другу обрадовались. Но деваться было уже некуда.
В отличие от своего духовного сына, нынешнего главного правительственного пиарщика Алексея Волина (никогда не позволявшего себе в общении с журналистами такого откровенного непрофессионализма, как попытки назвать собственный цинизм патриотизмом), Лесин, принадлежащий все-таки к более старому советскому поколению, чем Леша, принялся по старинке учить меня, как Родину любить.
Я:Михаил Юрьевич, а когда вы сами были пионером – интересно, как вы относились к попыткам привить вам патриотизм? Причем в том понимании, которое было у тогдашнего руководства страны?
Лесин:Прививали! Когда гимн звучал, что-то щемило там, в груди.
Я:А военно-патриотические игры вам нравились?
Лесин:Было очень интересно. Я очень многое получил тогда. Без этого, может, и вся жизнь моя бы пошла по-другому…
Что, вы нам теперь прикажете всю жизнь избегать тех слов, которые когда-то использовались при коммунистическом строе?! Патриотическое воспитание, уважение к своей стране, к национальному флагу, к армии, к защите Родины!
Мы столкнулись с тем, что сейчас на Западе ведется планомерная работа по формированию негативного образа России. Поэтому пора перестать стесняться пропагандировать свою страну. Сегодня идет подготовка технического задания этого проекта. Сейчас, конечно, все начнут искать мой личный интерес и комиссионные, которые мы за это получим. Заранее говорю: не ищите!
Я:Вы считаете, это патриотизм – восхвалять российскую армию несмотря на коррупцию в армейском руководстве, несмотря на массовую дедовщину, на убийства, несмотря на остров Русский, на Чечню?
Лесин:В вашем вопросе изначально заложены очень тяжелые последствия! Вы изначально все это ненавидите! А представляете, как бы мы выиграли Великую Отечественную, если бы мы изначально ненавидели свою армию?!
Я:А представляете, во сколько раз меньшей кровью можно было бы эту войну выиграть, если бы при Сталине изначально слепо не восхваляли советскую армию и генералитет?
Лесин:Знаете, точно так же можно сказать, что наших журналистов есть за что ненавидеть!
Я:Михаил Юрьевич, а вы не находите, что между журналистами и армией есть небольшая разница: журналисты никого не убивают.
Лесин:Иногда журналисты убивают хуже, чем военные! Иногда одним росчерком пера, одной строчкой прерывают жизнь людей!
Я:Кстати, а у вас лично, когда вы служили в армии, были проблемы, связанные с дедовщиной?
Лесин:Ну… Во-первых, я служил еще в другое время, до падения коммунистического строя… Да, я мыл туалеты. Да, я больше, наверное, убирал кубрик, чем старослужащие. Несомненно. Но, наверное, мне это больше пошло на пользу, чем во вред. Когда приходит в армию восемнадцатилетний человек и ничего не умеет, ничего не хочет – его надо научить подчиняться. И, наверное, разные формы обучения надо применять…
Я:А у вас есть дети мужского пола?
Лесин:Да, есть сын.
Я:Призывного возраста?
Лесин:Еще нет.
Я:И вы хотите, чтобы он служил в нашей армии? Он будет служить?
Лесин:Не знаю, как получится. Если будет учиться – значит, будет учиться. Если будет служить – значит, будет служить…
Перевода разговора на родное чадо Лесин, как настоящий любящий отец, не вынес. Сразу же после этого вопроса он вспылил:
– Слушайте, вы меня так спрашиваете, как будто я действительно возглавляю министерство пропаганды! А мы – всего лишь навсего – исполнительный орган! Мы исполняем те задачи, которые перед нами ставят! И вообще, знаете, у меня сегодня, вот только что перед вами, заседание комиссии по раздаче частот было, и у меня сейчас голова вообще другим забита. Поэтому я чувствую, что вы меня уже начинаете раздражать! Приходите лучше завтра…
Я, по нашей доброй традиции, призналась Лесину, что не уверена, что завтра он в свою очередь не будет раздражать меня, собралась и ушла. По дороге с удовлетворением обнаружив, что последнее прости Лесина тоже записалось на диктофон.
На следующее утро мне позвонил Леша Волин и от имени Лесина передал, что весь текст интервью аннулируется.
– Ах вот как?! – мстительно заявил главный редактор журнала Власть, у которого уже была заверстана под эту тему треть номера. – Они нам тираж хотят сорвать?! Тогда они получат скандальное интервью по полной программе – вместе со всем тем бредом, который он нес про патриотизм, и вместе с финальной фразой Лесина о раздражении!
Узнав о намерении редакции публиковать текст, Лесин стал в истерике звонить мне на мобильный:
– Лена, ну объясните мне, в чем дело? Почему вы ко мне так враждебно настроены?! Я понимаю: я, наверное, совершил ошибку – я должен был отвести вас куда-нибудь пообедать, посидеть, поговорить по-хорошему, по-человечески…
Я просто онемела от такой наглости.
А Лесин все не унимался, стараясь продемонстрировать знание журналистских проблем:
– Я прекрасно понимаю, Лен, что у вас там в журнале – жопа на полосе! Но ведь это еще не повод!
– Да, Михаил Юрьевич. У нас в журнале – действительно жопа на полосе. И я даже знаю, чья это жопа, – с яростью, отчетливо выговорила я.
Министр заявил, что тогда будет звонить главному редактору.
До позднего вечера лучшие умы лесинской команды переписывали интервью. И в результате министру печати удалось уговорить шеф-редактора Коммерсанта опубликовать пресный, отцензурированный текст, в котором, увы, пропала не только большая часть вышеприведенных патриотических перлов Лесина, но и его трогательные воспоминания о юности. Которые, я считаю, все-таки жалко было бы утаить от общественности, поскольку они наконец-то развенчивают несправедливые мифы о характере министра печати.
Глава 13
МЕТАМОФОЗЫ
Ломка продолжалась у меня где-то с полгода после завершения диггерской миссии и выхода из кремлевского подземелья на свет Божий. Все-таки ко всему привыкаешь, даже к зловонью Стикса и ежедневному общению с мутантами. Оказалось, что за время жизни в Кремле я уже даже начала слегка подзабывать человеческий язык: я слушала, как разговаривают вокруг меня люди, и мне все казалось, что говорят они все о чем-то не о том. И что все они чего-то недопонимают, потому что не побывали там, за стенкой.
Но и от вида Кремля, в стену которого я в отличие от Венички Ерофеева, наоборот, все время, как нарочно, утыкалась взглядом, куда бы ни ехала, меня просто физически мутило.
И даже вредных книгах нет-нет да и проскальзывали вдруг предательски герои-паразиты: то Бродский издевательски заявлял: До свиданья, Борис Абрамыч! До свиданья. За слова – спасибо, – то Набоков, хитро подмигивая мне, как бы ненароком подсовывал в давно читаный-перечитаный рассказ мальчика Путю, берущего уроки бокса, и его учителя-географа Березовского, автора брошюры Чао-Сан, страна утра.
В общем, типичная диггерская контузия.
К счастью, мои друзья (в смысле, не мутанты) проявили невероятный такт и терпение и, каждый как мог, бережно проводили со мной курс посткремлевской реабилитации. Лучший российский театральный критик Роман Должанский, например, чтобы хоть как-то реанимировать контуженого сталкера, несколько месяцев самоотверженно водил меня по театрам, знакомил со своими друзьями – лучшими актерами и режиссерами страны. Но мне все казалось, что и они чего-то недопонимают. Потому что они тоже говорили: О-у! Вы Путина знаете!
В свою очередь, московский арт-критик Игорь Гребельников в психотерапевтических целях водил меня на модные столичные выставки и арт-тусовки. Но когда мои друзья-геи для разнообразия устроили мне экскурсию в московский гей-клуб Шанс, мне даже и там умудрились подсунуть Путина! Толпа фэнов, окружавшая подиум, отчаянно скандировала: Путин! Пу-тин! И Путин появился. Это был молоденький, худосочный, смазливый мальчонка с резко выступающими скулами и чуть надутыми губками, который действительно чем-то отдаленно напоминал Путина в юности (по крайней мере, если судить по фотографиям). Мне объяснили, что прозвище Путин за этим танцором так прочно закрепилось, что стало уже его сценическим псевдонимом. Я почувствовала, что если голубая пацанва не боится называть своего кумира в гей-клубе Путиным – значит, страна еще не совсем безнадежна.
Но мне-то легче от всего этого не становилось!
Голова была – как перегруженный компьютер, часть материала из памяти которого необходимо было срочно сгрузить на мягкий диск.
А уж от теленовостей про Наше Все со мной происходило ровно то же самое, что с Геббельсом при слове культура. Поэтому несколько месяцев, чтобы, чего доброго, не устроить Кремлю холокост, я вообще не включала телевизор, засмотрев до дыр мировую киноклассику прошлого века.
В какой-то момент я четко поняла, что не преодолею посттравматического диггерского синдрома, пока вновь, уже опять превратившись в свободного человека, не решусь переступить порога Спасской башни. И я отправилась в гости к Александру Волошину. Чтобы потом, вернувшись из Кремля домой, сесть писать книгу.
Но и от вида Кремля, в стену которого я в отличие от Венички Ерофеева, наоборот, все время, как нарочно, утыкалась взглядом, куда бы ни ехала, меня просто физически мутило.
И даже вредных книгах нет-нет да и проскальзывали вдруг предательски герои-паразиты: то Бродский издевательски заявлял: До свиданья, Борис Абрамыч! До свиданья. За слова – спасибо, – то Набоков, хитро подмигивая мне, как бы ненароком подсовывал в давно читаный-перечитаный рассказ мальчика Путю, берущего уроки бокса, и его учителя-географа Березовского, автора брошюры Чао-Сан, страна утра.
В общем, типичная диггерская контузия.
К счастью, мои друзья (в смысле, не мутанты) проявили невероятный такт и терпение и, каждый как мог, бережно проводили со мной курс посткремлевской реабилитации. Лучший российский театральный критик Роман Должанский, например, чтобы хоть как-то реанимировать контуженого сталкера, несколько месяцев самоотверженно водил меня по театрам, знакомил со своими друзьями – лучшими актерами и режиссерами страны. Но мне все казалось, что и они чего-то недопонимают. Потому что они тоже говорили: О-у! Вы Путина знаете!
В свою очередь, московский арт-критик Игорь Гребельников в психотерапевтических целях водил меня на модные столичные выставки и арт-тусовки. Но когда мои друзья-геи для разнообразия устроили мне экскурсию в московский гей-клуб Шанс, мне даже и там умудрились подсунуть Путина! Толпа фэнов, окружавшая подиум, отчаянно скандировала: Путин! Пу-тин! И Путин появился. Это был молоденький, худосочный, смазливый мальчонка с резко выступающими скулами и чуть надутыми губками, который действительно чем-то отдаленно напоминал Путина в юности (по крайней мере, если судить по фотографиям). Мне объяснили, что прозвище Путин за этим танцором так прочно закрепилось, что стало уже его сценическим псевдонимом. Я почувствовала, что если голубая пацанва не боится называть своего кумира в гей-клубе Путиным – значит, страна еще не совсем безнадежна.
Но мне-то легче от всего этого не становилось!
Голова была – как перегруженный компьютер, часть материала из памяти которого необходимо было срочно сгрузить на мягкий диск.
А уж от теленовостей про Наше Все со мной происходило ровно то же самое, что с Геббельсом при слове культура. Поэтому несколько месяцев, чтобы, чего доброго, не устроить Кремлю холокост, я вообще не включала телевизор, засмотрев до дыр мировую киноклассику прошлого века.
В какой-то момент я четко поняла, что не преодолею посттравматического диггерского синдрома, пока вновь, уже опять превратившись в свободного человека, не решусь переступить порога Спасской башни. И я отправилась в гости к Александру Волошину. Чтобы потом, вернувшись из Кремля домой, сесть писать книгу.
Мои друзья как они есть
Волошин, как всегда, проявил дружелюбие и, как только я ему позвонила, быстренько послал к черту государственные дела:
– Когда ты можешь? Завтра? Давай в три? Приходи, я тоже соскучился…
И как только я увидела главу администрации, мне сразу же полегчало. По очень смешной причине: Волошин заметно поправился. И больше не похож на доходягу из Освенцима. Честное слово! Щеки не впалые, и даже чиновничий животик наметился. И его как-то сразу же перестало быть жалко.
А так – я по-прежнему с удовольствием захожу к Волошину в гости, в Кремль. Правда, теперь гораздо реже, просто повидаться с ним, а не по делу. А он по-прежнему каждый раз критически высказывается о моей прическе. Я же, в свою очередь, иду по коридорам его корпуса и испытываю физическое наслаждение, что все эти вампирские стены вокруг на меня уже совсем не давят. Отпустило. Прохожу, например, мимо президентской библиотеки и, вместо того чтобы думать о президенте, разглядываю старинные гравюры, которые развешаны в коридоре. В первый раз в жизни, кстати, заметила. Готова поспорить, что Волошин-то их до сих пор так и не видел.
А другой мой друг кремлевской эпохи, Анатолий Чубайс, наоборот, резко похудел (сидит на диете, по кичевой в московской политической тусовке системе доктора Волкова). И его тоже сразу перестало быть жалко. Как перестает быть жаль любого человека миссии, который вдруг начинает заниматься собой. А не своей миссией. Должна признаться, что уже года полтора я не решаюсь встретиться с Чубайсом и поговорить лично. Боюсь. Потому что до сих пор считаю его другом. И если его мутация зашла уже в необратимую стадию, то пусть лучше у меня хотя бы останутся о нем хорошие воспоминания. Как о погибшем диггере.
Партию свою, кстати, Союз правых сил, электрик Чубайс, похоже, вообще посадил между двух электрических стульев. Накануне думских выборов СПС мучительно выбирает, и все никак не может выбрать: либо лечь под Кремль, как настаивает Чубайс, – и тогда потерять весь свой традиционный либерально-демократический электорат (потому что для избирателей СПС самыми главными достижениям ельцинской эпохи были как раз те, которые уже, по сути, отменены Путиным: свобода слова и свобода СМИ), либо уйти в оппозицию – и тогда оказаться отрезанными Кремлем от всех телевизионных каналов во время предвыборной кампании.
С лидером СПС Борисом Немцовым я стараюсь о политике вообще не говорить, – чтоб не разругаться. Вот недавно ходили с ним вместе на концерт Пола Маккартни. Смешно получилось: кумир моего битломанского детства впервые приехал в Москву ровно в день моего рожденья, 24 мая, и остроумный Немцов подарил мне билет на концерт на Красной площади, в первый ряд VIP-сектора. То есть сидеть я должна была рядом с Путиным.
– Борь, – говорю, – тебя ж потом в Кремль больше не пустят, после того как рядом со мной на концерте увидят!
– Плевать! – разумеется, ответил Немцов.
А в результате мне так скучно стало смотреть на лица старперов-чиновников, сидевших, как истуканы, в VIP-секторе, что мы плюнули на свои модные билеты и пошли вместе с Борькой, его дочкой Жанной и ее подружкой танцевать в толпе тинэйджеров прямо перед сценой, на подтанцовке. И уже оттуда я вдруг с удовольствием заметила, как на композиции Hey, Jude главу кремлевской администрации Александра Стальевича Волошина проняло и он стал трогательно подпевать. Не поверите, тексты знает!
Но вот о том, что я не захотела сидеть рядом со своими кремлевскими друзьями – я еще ой как порадовалась! Потому что когда Путин, как обычно с опозданием, явился на концерт, вся чиновничья урла, вместо того чтобы веселиться под Маккартни, стройными рядами встала приветствовать Отца и Учителя – прямо как на съезде Единой России. В общем, правильно им Пол на прощание Back in the USSR спел…
Недавно встретилась с властелином думской кнопочки Владиславом Сурковым, на которого уже вся политическая тусовка за глаза жалуется, что совсем мозгами съехал на идее воссоздания в стране однопартийной системы с несколькими фракциями.
– Слав, – говорю, – ну что вы за тоску зеленую в стране развели? Самому-то не противно от того, что вы рты всем позатыкали?
Владислав Юрьевич как всегда искренне задумался и признался:
– Слушай, знаешь, действительно противно: я вот с главными редакторами встречаюсь, они все задают какие-то дежурные вопросы, потом я спрашиваю: Ну а еще-то вопросы какие-нибудь у вас остались? Еще-то вас хоть что-нибудь интересует? Задавайте! Нет, все молчат, боятся, что ли – не знаю даже, почему?
– Ты – не знаешь?! Разве вы не собственными руками все это сделали?
Слава в ответ улыбнулся своей фирменной застенчивой улыбкой.
Я решила, как и положено, судить писателя (даром что несбывшегося) по его же собственным художественным законам:
– А разве ты не помнишь, Славка: у тебя вот раньше была прекрасная идея о том, что качественными и эффективными в политике могут быть только сложные конструкции? А диктатура не качественна и, в конечном счете, неэффективна именно потому, что это – примитивно, одноклеточно, это деградация. Так почему ж ты теперь позволил себя так примитивизировать? Тебе – умному человеку – не впадлу управлять страной такими примитивными методами, как сейчас?
Слава засмеялся:
– Да видишь ли, – старею я, видимо! Старый я стал – вот мне и захотелось покоя и застоя!
– Слушай, а почему я, молодая девушка, должна страдать из-за того, что ты стареешь?! – пошутила я в ответ. – Почему мы из-за вашего старческого маразма вынуждены уходить из профессии?!
Тут Сурков вдруг посерьезнел и сказал:
– Знаешь, вот попомни мое слово: сейчас, конечно, застой, но еще через несколько лет вы все еще вспомните с благодарностью, что мы этот застой удерживали! Потому что сейчас еще лет восемь в стране застой будет, но зато потом – ка-ак еба…ет – никому мало не покажется!
Я не поклонница эксгумации, но на прошлогоднем приеме во французском посольстве я случайно откопала существо даже не из прошлой, а из позапрошлой жизни. Это был скелет эры, предшествовавшей появлению тиранозавров, когда на кремлевской поляне паслись еще отдельные безобидные травоядные игуанодонты. Короче – Дмитрий Дмитриевич Якушкин, неудачливый кремлевский пресс-секретарь, которому выпала трагическая миссия проводить Ельцина в последний президентский путь. В смысле, из Кремля – на покой. Впрочем, Семья, как хорошо известно в Кремле, своих не бросает, и после, прямо скажем, неблистательной пресс-секретарской карьеры, Якушкина, говорят, пристроили в один из российских банков – МДМ, кажется. Так вот, наш меланхолический Якушкин, едва завидев меня на фуршете Победителей Бастилии, кинулся ко мне как к родной:
– Лена! Я слышал, вас путинская пресс-служба выгнала из Кремля! Какой кошмар! Видите вот, какие времена настали! Я бы вот вас никогда не выгнал – вы же знаете! Что бы вы там не писали!
– Прекрасно знаю, Дмитрий Дмитриевич, – абсолютно искренне ответила я.
И тут Якушкин, вздохнув, неожиданно расфилософствовался:
– Как говорится, были яркие времена – и люди яркие были. А настали серые времена – и люди теперь в Кремле серенькие…
Но вот чего уж я точно не ожидала – это что когда-нибудь стану вести долгие беседы по телефону с человеком, которого я всю свою диггерскую жизнь ненавидела как злого гения российской политики – Борисом Березовским. Я вдруг почувствовала, что именно сейчас, когда вся родная политическая тусовка от него отвернулась, дав Путину молчаливое добро на его травлю, – именно сейчас для диггера и не впадлу с ним познакомиться.
Тем более что, по моим наблюдениям, страдания очеловечивают мутантов. И именно страдания становятся для них протезом тех чувств, которыми нормальные люди наделены с рождения.
Впрочем, наши с Березовским отношения по-прежнему преследует какой-то злой рок: сначала он регулярно, с маниакальным упорством, когда видел меня, не мог вспомнить, кто я такая (на мое счастье, – потому что в этих ситуациях он лишь отвешивал мне галантные комплименты, а не вспоминал статьи, в которых я его поливала). А теперь, когда он, наконец, начал идентифицировать меня, – ему, в силу известных обстоятельств, приходится это делать исключительно по голосу.
Как– то раз на мои упреки в изобретении Путина Березовский признался.
– Слушайте, Лена, да я в тот момент его и не знал почти! Ну два раза водки вместе выпили – и вперед, в президенты!
Зная легендарную динамичность Березовского, в это охотно верится.
Самое смешное: недавно встретила олигарха-эмигранта в лондонском ресторане Нобу (совершенно случайно, клянусь! Я туда с молодым человеком поужинать зашла!) – посидели, поговорили. А на следующий день мне сказали, что Березовский меня опять не узнал…
А мой ангел-хранитель времен кремлевского пула, бывшая журналистка Общей газеты Ленка Дикун, не вынеся циклических воспитательно-карательных мер со стороны путинского пресс-секретаря Громова, ушла не только из пула, но и из журналистики. С горя она вдруг сама неожиданно переквалифицировалась в пресс-секретари. Только не Кремля, а Союза правых сил.
Осенью 2002 года, перед скандальным визитом Немцова в Белоруссию, Дикун организовала один из первых в своей постжурналистской жизни подвоз прессы в аэропорт.
Она позвонила мне и произнесла ту самую нашу коронную, незабвенную с предвыборных времен, фразу:
– Ну что, завтра в девять утра – на нашем месте?… (Имелось в виду то самое место на Белорусской, откуда мы уезжали во Внуково-2, когда нужно было лететь с Путиным.) Мы обе хохотали минут пять. А потом оказалось, что Ленка вовсе не шутила, – и из ностальгических соображений она заказала автобус для прессы именно на то самое место: к новому выходу из метро Белорусская.
Едва я села в автобус, Дикун, просто как заправский кремлевский пресс-секретарь, принялась раздавать журналистам толстенные папки с бессмысленными и скучными документами про визит.
– Дикун, а вот угадай с трех раз: куда я сейчас твою папочку засуну?! – неполиткорректно спросила я Ленку на весь автобус. И тут же демонстративно произвела над папкой ровно то же самое действие, что и сама Дикун всегда производила над раздававшимися нам в Кремле безмозглыми тоскливыми документами, оставила в живых один-единственный нужный листок – график визита, а остальное отработанным жестом отправила куда подальше – под сиденье автобуса.
И Ленка опять хохотала как сумасшедшая. Признав, что там этим документам и место. Зато потом, когда вышел мой текст про визит Немцова, пресс-секратарь СПС смеяться уже перестала. А позвонила мне и заявила, что все ее коллеги требуют, чтобы Трегубову больше на порог никогда не пускали.
– Ну зачем было выносить сор из избы?! Есть такие вещи, о которых писать нельзя, неужели ты этого не понимаешь?! – заявила Дикун.
Упс… Еще одна выпала из гнезда кукушки…– с тоской подумала я.
Но дня через два Дикун сама перезвонила и с какой-то особенной, диггерской радостью в голосе призналась:
– Ладно, Трегубова, по-журналистски-то я ведь прекрасно понимаю, что репортаж у тебя -классный… Я всем своим тут уже строго-настрого сказала: Я тут вам не позволю второй Кремль устроить! Руки прочь от Трегубовой!
Кстати, вторая журналистка, которая в момент начала в Кремле репрессий против СМИ не побоялась заступиться за меня, Татьяна Нетреба из Аргументов и Фактов – тоже недавно приняла решение прекратить поездки с Путиным: Нервы -дороже – говорит она.
Недавно встретила Лешку Венедиктова с Эха Москвы и пожаловалась ему, что из-за терпкого путинского духа, который с быстротой и неотвратимостью радиации распространяется по всей стране, я даже уже и в газете чувствую себя пенсионером:
– Я вот тут призналась коллегам в Коммерсанте, что точно знаю, чем буду под старость деньги зарабатывать, если доживу: помнишь, были такие сумасшедшие старушки, про которых говорили: Она ЛЕНИНА видела! А я точно так же буду ходить по школам и рассказывать, как я ЕЛЬЦИНА видела. А коллеги мне в ответ, знаешь, что отвечают: Во-во! К тому времени, как ты станешь старушкой, как раз скоропостижно оборвется десятое президентство Владимира Владимировича Путина…
– С ума можно сойти! Если уж Трегубова у нас о пенсии думает, – куда катится мир! – засмеялся Венедиктов, вспомнив, как еще совсем недавно покровительственно называл меня комсомолом.
Кстати, Алексей Алексеевич Венедиктов по-прежнему при встрече то и дело поддергивает меня за нос, как учитель – ученицу. А я каждый раз радуюсь, и хожу потом весь день рот до ушей: приятно ведь себя хоть иногда ребенком почувствовать.
Мой кремлевский Вергилий – Волин, по какой-то прямо-таки изысканной шутке судьбы, умудрился ровно в тот день, когда я сдавала эту рукопись в издательство, уволиться с поста главного пиарщика Белого дома. Так что, как плоско шутят в кремлевской тусовке, Волин – уволен. Думаю, теперь и ему забавно будет вспомнить, как он водил меня по кремлевским лабиринтам.
А что касается Владимира Владимировича Путина, то его до недавнего времени я каждый день видела у себя дома в туалете. Вернее, если использовать сленг, который более симпатичен нашему президенту, – в сортире. Коллеги из Коммерсанта подарили мне матрешку, где сверху – Путин, потом снимаешь его голову, а внутри – Ельцин, а дальше – Горби, а еще глубже – Брежнев. И так до самого Сталина.
– Это тебе, – чтобы у тебя в сортире террористы не завелись! – пояснили коллеги.
Да у меня там террористов и до этого-то как-то не было…
Одного высокопоставленного правительственного чиновника, заглянувшего как-то раз по какой-то нужде в мой туалет, чуть кондратий не хватил.
Он немедленно выскочил оттуда, почтительно декламируя:
– Двое в комнате – я и Путин…
А моя подруга-лингвистка, в совершенстве знающая немецкий, вывела даже четкое научное этимологическое обоснование пребывания Путина именно в этом месте:
– В Германии ведь, чтобы избежать грубого оборота пошел в туалет, употребляют иногда эвфемизм Zum Keiser gehen – то есть пойду-ка я схожу в гости к Кайзеру… Так что, с учетом отечественных политических реалий, – это полная калька с немецкого – пойду-ка я к Путину!
В общем, паломничество по путинским местам было отдельным аттракционом в моей квартире. И никого из гостей равнодушным не оставляло, неизменно рождая самые живые аллюзии.
Но после того как я дописала книгу, мне почему-то вдруг захотелось убрать матрешку с глаз долой. В смысле – прочь с бачка.
Я засунула ее в ящик на антресолях. И на этом эпоха Путина закончилась. По крайней мере – в моем личном сортире.
– Когда ты можешь? Завтра? Давай в три? Приходи, я тоже соскучился…
И как только я увидела главу администрации, мне сразу же полегчало. По очень смешной причине: Волошин заметно поправился. И больше не похож на доходягу из Освенцима. Честное слово! Щеки не впалые, и даже чиновничий животик наметился. И его как-то сразу же перестало быть жалко.
А так – я по-прежнему с удовольствием захожу к Волошину в гости, в Кремль. Правда, теперь гораздо реже, просто повидаться с ним, а не по делу. А он по-прежнему каждый раз критически высказывается о моей прическе. Я же, в свою очередь, иду по коридорам его корпуса и испытываю физическое наслаждение, что все эти вампирские стены вокруг на меня уже совсем не давят. Отпустило. Прохожу, например, мимо президентской библиотеки и, вместо того чтобы думать о президенте, разглядываю старинные гравюры, которые развешаны в коридоре. В первый раз в жизни, кстати, заметила. Готова поспорить, что Волошин-то их до сих пор так и не видел.
* * *
А другой мой друг кремлевской эпохи, Анатолий Чубайс, наоборот, резко похудел (сидит на диете, по кичевой в московской политической тусовке системе доктора Волкова). И его тоже сразу перестало быть жалко. Как перестает быть жаль любого человека миссии, который вдруг начинает заниматься собой. А не своей миссией. Должна признаться, что уже года полтора я не решаюсь встретиться с Чубайсом и поговорить лично. Боюсь. Потому что до сих пор считаю его другом. И если его мутация зашла уже в необратимую стадию, то пусть лучше у меня хотя бы останутся о нем хорошие воспоминания. Как о погибшем диггере.
Партию свою, кстати, Союз правых сил, электрик Чубайс, похоже, вообще посадил между двух электрических стульев. Накануне думских выборов СПС мучительно выбирает, и все никак не может выбрать: либо лечь под Кремль, как настаивает Чубайс, – и тогда потерять весь свой традиционный либерально-демократический электорат (потому что для избирателей СПС самыми главными достижениям ельцинской эпохи были как раз те, которые уже, по сути, отменены Путиным: свобода слова и свобода СМИ), либо уйти в оппозицию – и тогда оказаться отрезанными Кремлем от всех телевизионных каналов во время предвыборной кампании.
* * *
С лидером СПС Борисом Немцовым я стараюсь о политике вообще не говорить, – чтоб не разругаться. Вот недавно ходили с ним вместе на концерт Пола Маккартни. Смешно получилось: кумир моего битломанского детства впервые приехал в Москву ровно в день моего рожденья, 24 мая, и остроумный Немцов подарил мне билет на концерт на Красной площади, в первый ряд VIP-сектора. То есть сидеть я должна была рядом с Путиным.
– Борь, – говорю, – тебя ж потом в Кремль больше не пустят, после того как рядом со мной на концерте увидят!
– Плевать! – разумеется, ответил Немцов.
А в результате мне так скучно стало смотреть на лица старперов-чиновников, сидевших, как истуканы, в VIP-секторе, что мы плюнули на свои модные билеты и пошли вместе с Борькой, его дочкой Жанной и ее подружкой танцевать в толпе тинэйджеров прямо перед сценой, на подтанцовке. И уже оттуда я вдруг с удовольствием заметила, как на композиции Hey, Jude главу кремлевской администрации Александра Стальевича Волошина проняло и он стал трогательно подпевать. Не поверите, тексты знает!
Но вот о том, что я не захотела сидеть рядом со своими кремлевскими друзьями – я еще ой как порадовалась! Потому что когда Путин, как обычно с опозданием, явился на концерт, вся чиновничья урла, вместо того чтобы веселиться под Маккартни, стройными рядами встала приветствовать Отца и Учителя – прямо как на съезде Единой России. В общем, правильно им Пол на прощание Back in the USSR спел…
* * *
Недавно встретилась с властелином думской кнопочки Владиславом Сурковым, на которого уже вся политическая тусовка за глаза жалуется, что совсем мозгами съехал на идее воссоздания в стране однопартийной системы с несколькими фракциями.
– Слав, – говорю, – ну что вы за тоску зеленую в стране развели? Самому-то не противно от того, что вы рты всем позатыкали?
Владислав Юрьевич как всегда искренне задумался и признался:
– Слушай, знаешь, действительно противно: я вот с главными редакторами встречаюсь, они все задают какие-то дежурные вопросы, потом я спрашиваю: Ну а еще-то вопросы какие-нибудь у вас остались? Еще-то вас хоть что-нибудь интересует? Задавайте! Нет, все молчат, боятся, что ли – не знаю даже, почему?
– Ты – не знаешь?! Разве вы не собственными руками все это сделали?
Слава в ответ улыбнулся своей фирменной застенчивой улыбкой.
Я решила, как и положено, судить писателя (даром что несбывшегося) по его же собственным художественным законам:
– А разве ты не помнишь, Славка: у тебя вот раньше была прекрасная идея о том, что качественными и эффективными в политике могут быть только сложные конструкции? А диктатура не качественна и, в конечном счете, неэффективна именно потому, что это – примитивно, одноклеточно, это деградация. Так почему ж ты теперь позволил себя так примитивизировать? Тебе – умному человеку – не впадлу управлять страной такими примитивными методами, как сейчас?
Слава засмеялся:
– Да видишь ли, – старею я, видимо! Старый я стал – вот мне и захотелось покоя и застоя!
– Слушай, а почему я, молодая девушка, должна страдать из-за того, что ты стареешь?! – пошутила я в ответ. – Почему мы из-за вашего старческого маразма вынуждены уходить из профессии?!
Тут Сурков вдруг посерьезнел и сказал:
– Знаешь, вот попомни мое слово: сейчас, конечно, застой, но еще через несколько лет вы все еще вспомните с благодарностью, что мы этот застой удерживали! Потому что сейчас еще лет восемь в стране застой будет, но зато потом – ка-ак еба…ет – никому мало не покажется!
* * *
Я не поклонница эксгумации, но на прошлогоднем приеме во французском посольстве я случайно откопала существо даже не из прошлой, а из позапрошлой жизни. Это был скелет эры, предшествовавшей появлению тиранозавров, когда на кремлевской поляне паслись еще отдельные безобидные травоядные игуанодонты. Короче – Дмитрий Дмитриевич Якушкин, неудачливый кремлевский пресс-секретарь, которому выпала трагическая миссия проводить Ельцина в последний президентский путь. В смысле, из Кремля – на покой. Впрочем, Семья, как хорошо известно в Кремле, своих не бросает, и после, прямо скажем, неблистательной пресс-секретарской карьеры, Якушкина, говорят, пристроили в один из российских банков – МДМ, кажется. Так вот, наш меланхолический Якушкин, едва завидев меня на фуршете Победителей Бастилии, кинулся ко мне как к родной:
– Лена! Я слышал, вас путинская пресс-служба выгнала из Кремля! Какой кошмар! Видите вот, какие времена настали! Я бы вот вас никогда не выгнал – вы же знаете! Что бы вы там не писали!
– Прекрасно знаю, Дмитрий Дмитриевич, – абсолютно искренне ответила я.
И тут Якушкин, вздохнув, неожиданно расфилософствовался:
– Как говорится, были яркие времена – и люди яркие были. А настали серые времена – и люди теперь в Кремле серенькие…
* * *
Но вот чего уж я точно не ожидала – это что когда-нибудь стану вести долгие беседы по телефону с человеком, которого я всю свою диггерскую жизнь ненавидела как злого гения российской политики – Борисом Березовским. Я вдруг почувствовала, что именно сейчас, когда вся родная политическая тусовка от него отвернулась, дав Путину молчаливое добро на его травлю, – именно сейчас для диггера и не впадлу с ним познакомиться.
Тем более что, по моим наблюдениям, страдания очеловечивают мутантов. И именно страдания становятся для них протезом тех чувств, которыми нормальные люди наделены с рождения.
Впрочем, наши с Березовским отношения по-прежнему преследует какой-то злой рок: сначала он регулярно, с маниакальным упорством, когда видел меня, не мог вспомнить, кто я такая (на мое счастье, – потому что в этих ситуациях он лишь отвешивал мне галантные комплименты, а не вспоминал статьи, в которых я его поливала). А теперь, когда он, наконец, начал идентифицировать меня, – ему, в силу известных обстоятельств, приходится это делать исключительно по голосу.
Как– то раз на мои упреки в изобретении Путина Березовский признался.
– Слушайте, Лена, да я в тот момент его и не знал почти! Ну два раза водки вместе выпили – и вперед, в президенты!
Зная легендарную динамичность Березовского, в это охотно верится.
Самое смешное: недавно встретила олигарха-эмигранта в лондонском ресторане Нобу (совершенно случайно, клянусь! Я туда с молодым человеком поужинать зашла!) – посидели, поговорили. А на следующий день мне сказали, что Березовский меня опять не узнал…
* * *
А мой ангел-хранитель времен кремлевского пула, бывшая журналистка Общей газеты Ленка Дикун, не вынеся циклических воспитательно-карательных мер со стороны путинского пресс-секретаря Громова, ушла не только из пула, но и из журналистики. С горя она вдруг сама неожиданно переквалифицировалась в пресс-секретари. Только не Кремля, а Союза правых сил.
Осенью 2002 года, перед скандальным визитом Немцова в Белоруссию, Дикун организовала один из первых в своей постжурналистской жизни подвоз прессы в аэропорт.
Она позвонила мне и произнесла ту самую нашу коронную, незабвенную с предвыборных времен, фразу:
– Ну что, завтра в девять утра – на нашем месте?… (Имелось в виду то самое место на Белорусской, откуда мы уезжали во Внуково-2, когда нужно было лететь с Путиным.) Мы обе хохотали минут пять. А потом оказалось, что Ленка вовсе не шутила, – и из ностальгических соображений она заказала автобус для прессы именно на то самое место: к новому выходу из метро Белорусская.
Едва я села в автобус, Дикун, просто как заправский кремлевский пресс-секретарь, принялась раздавать журналистам толстенные папки с бессмысленными и скучными документами про визит.
– Дикун, а вот угадай с трех раз: куда я сейчас твою папочку засуну?! – неполиткорректно спросила я Ленку на весь автобус. И тут же демонстративно произвела над папкой ровно то же самое действие, что и сама Дикун всегда производила над раздававшимися нам в Кремле безмозглыми тоскливыми документами, оставила в живых один-единственный нужный листок – график визита, а остальное отработанным жестом отправила куда подальше – под сиденье автобуса.
И Ленка опять хохотала как сумасшедшая. Признав, что там этим документам и место. Зато потом, когда вышел мой текст про визит Немцова, пресс-секратарь СПС смеяться уже перестала. А позвонила мне и заявила, что все ее коллеги требуют, чтобы Трегубову больше на порог никогда не пускали.
– Ну зачем было выносить сор из избы?! Есть такие вещи, о которых писать нельзя, неужели ты этого не понимаешь?! – заявила Дикун.
Упс… Еще одна выпала из гнезда кукушки…– с тоской подумала я.
Но дня через два Дикун сама перезвонила и с какой-то особенной, диггерской радостью в голосе призналась:
– Ладно, Трегубова, по-журналистски-то я ведь прекрасно понимаю, что репортаж у тебя -классный… Я всем своим тут уже строго-настрого сказала: Я тут вам не позволю второй Кремль устроить! Руки прочь от Трегубовой!
* * *
Кстати, вторая журналистка, которая в момент начала в Кремле репрессий против СМИ не побоялась заступиться за меня, Татьяна Нетреба из Аргументов и Фактов – тоже недавно приняла решение прекратить поездки с Путиным: Нервы -дороже – говорит она.
* * *
Недавно встретила Лешку Венедиктова с Эха Москвы и пожаловалась ему, что из-за терпкого путинского духа, который с быстротой и неотвратимостью радиации распространяется по всей стране, я даже уже и в газете чувствую себя пенсионером:
– Я вот тут призналась коллегам в Коммерсанте, что точно знаю, чем буду под старость деньги зарабатывать, если доживу: помнишь, были такие сумасшедшие старушки, про которых говорили: Она ЛЕНИНА видела! А я точно так же буду ходить по школам и рассказывать, как я ЕЛЬЦИНА видела. А коллеги мне в ответ, знаешь, что отвечают: Во-во! К тому времени, как ты станешь старушкой, как раз скоропостижно оборвется десятое президентство Владимира Владимировича Путина…
– С ума можно сойти! Если уж Трегубова у нас о пенсии думает, – куда катится мир! – засмеялся Венедиктов, вспомнив, как еще совсем недавно покровительственно называл меня комсомолом.
Кстати, Алексей Алексеевич Венедиктов по-прежнему при встрече то и дело поддергивает меня за нос, как учитель – ученицу. А я каждый раз радуюсь, и хожу потом весь день рот до ушей: приятно ведь себя хоть иногда ребенком почувствовать.
* * *
Мой кремлевский Вергилий – Волин, по какой-то прямо-таки изысканной шутке судьбы, умудрился ровно в тот день, когда я сдавала эту рукопись в издательство, уволиться с поста главного пиарщика Белого дома. Так что, как плоско шутят в кремлевской тусовке, Волин – уволен. Думаю, теперь и ему забавно будет вспомнить, как он водил меня по кремлевским лабиринтам.
* * *
А что касается Владимира Владимировича Путина, то его до недавнего времени я каждый день видела у себя дома в туалете. Вернее, если использовать сленг, который более симпатичен нашему президенту, – в сортире. Коллеги из Коммерсанта подарили мне матрешку, где сверху – Путин, потом снимаешь его голову, а внутри – Ельцин, а дальше – Горби, а еще глубже – Брежнев. И так до самого Сталина.
– Это тебе, – чтобы у тебя в сортире террористы не завелись! – пояснили коллеги.
Да у меня там террористов и до этого-то как-то не было…
Одного высокопоставленного правительственного чиновника, заглянувшего как-то раз по какой-то нужде в мой туалет, чуть кондратий не хватил.
Он немедленно выскочил оттуда, почтительно декламируя:
– Двое в комнате – я и Путин…
А моя подруга-лингвистка, в совершенстве знающая немецкий, вывела даже четкое научное этимологическое обоснование пребывания Путина именно в этом месте:
– В Германии ведь, чтобы избежать грубого оборота пошел в туалет, употребляют иногда эвфемизм Zum Keiser gehen – то есть пойду-ка я схожу в гости к Кайзеру… Так что, с учетом отечественных политических реалий, – это полная калька с немецкого – пойду-ка я к Путину!
В общем, паломничество по путинским местам было отдельным аттракционом в моей квартире. И никого из гостей равнодушным не оставляло, неизменно рождая самые живые аллюзии.
Но после того как я дописала книгу, мне почему-то вдруг захотелось убрать матрешку с глаз долой. В смысле – прочь с бачка.
Я засунула ее в ящик на антресолях. И на этом эпоха Путина закончилась. По крайней мере – в моем личном сортире.
С диггерским приветом!
На самом деле никакого Путина в реальности и нет. Как не было и никакого Связьинвеста, никакого Примакова, никакого разворота над океаном, никакого Лужкова (то проклинавшего ельцинскую Семью, то присягающего на верность ее наследнику Путину) и никаких Гусинского с Березовским (то поддерживающих Кремль, то воюющих с ним – и, соответственно, то мешающих свободе СМИ, а то, наоборот, подкармливающих независимую от государства журналистику), и даже никакой кремлевской пресс-хаты. Все это – лишь соблазны, которые эфемерны, когда мы не обращаем на них внимания, но которые сразу же приобретают кровь, плоть и когти, как только мы принимаем их всерьез. Наша Московская Хартия журналистов, к примеру, не собирается у Маши Слоним уже почти два года. Из-за Путина? Да ну, глупости какие!
Ну разве что только один из прежних гостей наших посиделок может оправдаться Путиным: Алик Гольдфарб – тот самый, который, прилетая в Москву из Нью-Йорка, сразу же заявлялся к Машке с бутылкой прекрасного дорогого вина и банкой дешевых несъедобных шпрот. Будучи потомственным авантюристом, Гольдфарб ввязался в очередную историю: спас полковника Литвиненко, обвинившего ФСБ в причастности ко взрывам жилых домов в Москве, – попросту выкрал его из Стамбула и нелегально привез в Лондон, и из-за этого теперь, как в добрые советские времена, стал не въездным.
Не знаю, может, мои коллеги ушли в подполье и затихли, потому что вновь надеются спасти свои СМИ ценой добровольного молчания? Ну что ж: очень логично – спасти от закрытия газету, телеканал, журнал или радиостанцию, введя жесткую самоцензуру, – то есть, по сути, собственноручно их самоликвидируя. Правильно – тогда Путину даже и закрывать их не придется.
А может быть, нам теперь так страшно снова встретиться вместе потому, что не хочется мучить себя воспоминаниями о том неуловимом духе вольного диггерского братства, который едва успел пригрезиться нам в ельцинскую эпоху и который мы сами так по-глупому спугнули, впустив в нашу жизнь эфемерных чудовищ?
Так что не надо ля-ля: никакого Путина нет. Есть только мы сами.
Я вот, тоже, видите, в предисловии пообещала ответить как мы дошли до жизни такой – да так и не смогла. Ну не знаю я! Почему я все должна знать?!
Пока я несколько месяцев тщетно искала в родной стране издателя, который бы не побоялся опубликовать мою книгу, Московская Хартия журналистов все-таки наконец встретилась.
Мы собрались в апреле 2003 года – по сути, в первый раз с момента прихода Путина к власти. Встреча проходила на нейтральной территории, ничем не напоминающей о былых ельцинских посиделках в квартире у Слоним – но зато стилистически напоминающей о позавчерашних, брежневских диссидентских посиделках: в квартире у корреспондента Радио Свобода. Пришли не все: Владимир Корсунский (который издает теперь собственную интернет-газету Грани.ру – одно из последних неподцензурных СМИ в России), Алексей Зуйченко (который после краха нескольких печатных изданий нашел прибежище в виртуальном ковчеге Корсунского на Гранях.ру), Сергей Пархоменко (который после захвата журнала Итоги государственным концерном Газпром-Медиа и перестановок в Еженедельном журнале оказался временно безработным, зато родил еще одного наследника – Матвея), Алексей Венедиктов (который по-прежнему руководит радиостанцией Эхо Москвы и буквально стонет, что настали такие времена, когда ради сохранения единственной независимой от Кремля радиостанции приходится идти на компромиссы с Кремлем же. Алексей Алексеевич Венедиктов тоже, кстати, занялся подготовкой себе профессиональной смены – растит сына, которого, как нетрудно догадаться, тоже зовут Алексеем Алексеевичем), Сергей Бунтман и Ольга Бычкова (трудящиеся под десницей Венедиктова на Эхе Москвы), Владимир Тодрес (ушедший не только из политической журналистики, но и из русской журналистики вообще, и руководящий теперь московским корпунктом агентства Блумберг), Михаил Соколов и Анна Качкаева (работающие в московском бюро Радио Свободы), Ирина Антоновна Иновели (думский корреспондент официозного агентства Интерфакс, всегда проявляющая необъяснимое мужество, связываясь с нашей компрометирующей компанией), Наталия Геворкян (уехавшая в Париж обживать корпункт Коммерсанта), Вероника Куцылло (давно уже ушедшая с беспокойной должности начальника отдела политики Коммерсанта на пост заместителя главного редактора журнала Власть и тоже недавно родившая себе по этому случаю наследника – красавца-сына Филиппа) и, конечно же, Маша Слоним (документальный фильм которой о нашей Хартии и драматической истории постсоветской журналистики Это тяжкое бремя свободы не решился, разумеется, продемонстрировать ни один российский телеканал). Вот и все диггеры. Из почти трех десятков журналистов, которые прежде были в списке Хартии.
Повод, заставивший нас собраться, был запредельно жизнеутверждающим: поминки всеми нами любимого Сергея Юшенкова. Помянули и разошлись.
Когда я была еще маленькой и умной, я дико завидовала своим старшим друзьям, прошедшим школу диссидентского выживания при советской власти. Я так жалела, что опоздала родиться и не успела хлебнуть той, настоящей жизни.
Теперь, став уже большой и глупой, я скорее склонна согласиться с Варламом Шаламовым насчет того, что есть в жизни такой опыт, который на сто процентов отрицателен. И которого лучше бы в твоей жизни не было вовсе. Потому что, если честно, то пережив всего лишь навсего кремлевскую пресс-хату, где никто даже не угрожал моей жизни, я теперь совсем не уверена, что смогла бы все это пережить заново и не сломаться.
Так что сегодня я просто благодарна Богу за то, что, пройдя сквозь все эти кремлевские круги ада, я осталась такой, какая я есть. По крайней мере, иначе не было бы и этой книги.
Ну разве что только один из прежних гостей наших посиделок может оправдаться Путиным: Алик Гольдфарб – тот самый, который, прилетая в Москву из Нью-Йорка, сразу же заявлялся к Машке с бутылкой прекрасного дорогого вина и банкой дешевых несъедобных шпрот. Будучи потомственным авантюристом, Гольдфарб ввязался в очередную историю: спас полковника Литвиненко, обвинившего ФСБ в причастности ко взрывам жилых домов в Москве, – попросту выкрал его из Стамбула и нелегально привез в Лондон, и из-за этого теперь, как в добрые советские времена, стал не въездным.
* * *
Не знаю, может, мои коллеги ушли в подполье и затихли, потому что вновь надеются спасти свои СМИ ценой добровольного молчания? Ну что ж: очень логично – спасти от закрытия газету, телеканал, журнал или радиостанцию, введя жесткую самоцензуру, – то есть, по сути, собственноручно их самоликвидируя. Правильно – тогда Путину даже и закрывать их не придется.
А может быть, нам теперь так страшно снова встретиться вместе потому, что не хочется мучить себя воспоминаниями о том неуловимом духе вольного диггерского братства, который едва успел пригрезиться нам в ельцинскую эпоху и который мы сами так по-глупому спугнули, впустив в нашу жизнь эфемерных чудовищ?
Так что не надо ля-ля: никакого Путина нет. Есть только мы сами.
Я вот, тоже, видите, в предисловии пообещала ответить как мы дошли до жизни такой – да так и не смогла. Ну не знаю я! Почему я все должна знать?!
* * *
Пока я несколько месяцев тщетно искала в родной стране издателя, который бы не побоялся опубликовать мою книгу, Московская Хартия журналистов все-таки наконец встретилась.
Мы собрались в апреле 2003 года – по сути, в первый раз с момента прихода Путина к власти. Встреча проходила на нейтральной территории, ничем не напоминающей о былых ельцинских посиделках в квартире у Слоним – но зато стилистически напоминающей о позавчерашних, брежневских диссидентских посиделках: в квартире у корреспондента Радио Свобода. Пришли не все: Владимир Корсунский (который издает теперь собственную интернет-газету Грани.ру – одно из последних неподцензурных СМИ в России), Алексей Зуйченко (который после краха нескольких печатных изданий нашел прибежище в виртуальном ковчеге Корсунского на Гранях.ру), Сергей Пархоменко (который после захвата журнала Итоги государственным концерном Газпром-Медиа и перестановок в Еженедельном журнале оказался временно безработным, зато родил еще одного наследника – Матвея), Алексей Венедиктов (который по-прежнему руководит радиостанцией Эхо Москвы и буквально стонет, что настали такие времена, когда ради сохранения единственной независимой от Кремля радиостанции приходится идти на компромиссы с Кремлем же. Алексей Алексеевич Венедиктов тоже, кстати, занялся подготовкой себе профессиональной смены – растит сына, которого, как нетрудно догадаться, тоже зовут Алексеем Алексеевичем), Сергей Бунтман и Ольга Бычкова (трудящиеся под десницей Венедиктова на Эхе Москвы), Владимир Тодрес (ушедший не только из политической журналистики, но и из русской журналистики вообще, и руководящий теперь московским корпунктом агентства Блумберг), Михаил Соколов и Анна Качкаева (работающие в московском бюро Радио Свободы), Ирина Антоновна Иновели (думский корреспондент официозного агентства Интерфакс, всегда проявляющая необъяснимое мужество, связываясь с нашей компрометирующей компанией), Наталия Геворкян (уехавшая в Париж обживать корпункт Коммерсанта), Вероника Куцылло (давно уже ушедшая с беспокойной должности начальника отдела политики Коммерсанта на пост заместителя главного редактора журнала Власть и тоже недавно родившая себе по этому случаю наследника – красавца-сына Филиппа) и, конечно же, Маша Слоним (документальный фильм которой о нашей Хартии и драматической истории постсоветской журналистики Это тяжкое бремя свободы не решился, разумеется, продемонстрировать ни один российский телеканал). Вот и все диггеры. Из почти трех десятков журналистов, которые прежде были в списке Хартии.
Повод, заставивший нас собраться, был запредельно жизнеутверждающим: поминки всеми нами любимого Сергея Юшенкова. Помянули и разошлись.
* * *
Когда я была еще маленькой и умной, я дико завидовала своим старшим друзьям, прошедшим школу диссидентского выживания при советской власти. Я так жалела, что опоздала родиться и не успела хлебнуть той, настоящей жизни.
Теперь, став уже большой и глупой, я скорее склонна согласиться с Варламом Шаламовым насчет того, что есть в жизни такой опыт, который на сто процентов отрицателен. И которого лучше бы в твоей жизни не было вовсе. Потому что, если честно, то пережив всего лишь навсего кремлевскую пресс-хату, где никто даже не угрожал моей жизни, я теперь совсем не уверена, что смогла бы все это пережить заново и не сломаться.
Так что сегодня я просто благодарна Богу за то, что, пройдя сквозь все эти кремлевские круги ада, я осталась такой, какая я есть. По крайней мере, иначе не было бы и этой книги.